Да родится искра

Глава 20 - Сердце на двоих

Сквозь пелену сновидений донесся далекий знакомый голос. Она открыла глаза, подняла голову и подивилась тем, куда на этот раз занесла ее подружка ночь. Под ней мягким пухом расстилалась невиданного размера кровать с белоснежной простыней, на краю ее забытым горным хребтом покоились скинутое во сне одеяло и груда подушек, дутых, как грозовые тучи.

Девушка отвела плотный балдахин, затемнявший ее птичье гнездышко, и зажмурилась от непривычно яркого света, заливавшего комнату. Легкий весенний ветерок ласково трепал шелковую занавесь на окнах перед ней — таких широких, что при желании в них мог забраться и медведь. Она свесила ноги с кровати и тотчас обнаружила, что вместо шерстяных соккров на ней длинные, тонкие и тягучие хосы до самых бедер. Такой одежды у нее отродясь не было.

По мягкому ворсу ковра она подлетела к окну, но снаружи все застлал молочный туман, и дальше собственной руки ничего не было видно, только мутное солнечное пятно едва проглядывало сквозь эту белесую пелену. Она вдохнула напитанный влагой терпкий воздух и тотчас поняла, что далека от родного дома.

Какое-то время она разминала затекшие плечи и поясницу, пытаясь выловить в бушующем водовороте мыслей воспоминания о том, что с ней приключилось. Но чем глубже она погружалась в память, тем сильнее ужасалась ее разорению. Даже собственное имя вспомнила с трудом и какое-то время вертела на языке, произнося так и эдак.

«Аммия? Разве так меня называли? Хм. Вроде бы да».

Разобравшись с этим простым делом, Жердинка осмотрела покои и поразилась их богатству и аляповатости. Стены были обтянуты настоящей парчой, в одном углу возвышались тонкогорлые кувшины в рост человека, на которых пестрели разноцветные причудливые узоры, в другом — поблескивали окованные золотом сундуки. На прикроватном столике виднелось несколько резных шкатулок, полных жемчуга и самоцветов, а рядом — серебряный кубок, украшенный незнакомыми вензелями, и графин с рубиновым вином, попробовать которое она не решилась.

От массивного, чернеющего медвежьей пастью камина веяло теплом, что отгоняло сырость. Она присела возле него, поворошила угли кочергой, дунула, и лицо ее вмиг озарилось багровыми отблесками. Отчего-то ей захотелось подольше поглядеть на огонь. Пламя будто проявляло тайные знаки, от которых воспоминания ее мало-помалу слетались к нему, как мотыльки.

Таинство. Черное солнце. Палетта. Тряпичник.

Аммия помнила тот чудовищный, поглощающий все и вся рев, что пронесся над Лысым холмом, будто ураган, помнила облаченных в черное фанатиков, покорно лишивших себя жизни, дабы свершилось нечто, задуманное их госпожой. Нечто, чего Аммия разуметь была не в силах. Сама она чувствовала себя вполне здоровой: руки, ноги на месте, ничего не болит, даже накатившая в тот день головная боль оставила ее.

Двери легко поддались. Она сошла по ступеням к коридору, такому громадному, что по нему могли проехать четверо всадников в ряд, не задевая друг друга. Вокруг стояла полнейшая тишина. Все в этом великаньем дворце словно забыли об ее существовании.

По начищенному до блеска, искрящемуся камню, которого на севере не знали, озираясь, как простушка, не видавшая ничего, кроме землянки, стада овец и выпасного луга, она зашагала мимо пузатых комодов и изящных столов с витыми ножками, на которых благоухали нежностью голубоватые, будто только что сорванные цветы в хрупких стеклянных вазах. Картины и гобелены в резных рамах украшали коридор на всем протяжении, подчеркивая непозволительную, безумную, волшебную роскошь. Дивные пейзажи, портреты выряженных в невиданные одежды мужей и девиц со строгими и надменными лицами, воины, закованные в зеркальную сталь, горделивые венценосные правители, что с помоста воздевали руки над толпой — от буйства красок у Аммии зарябило в глазах.

Посреди этого радужного соцветия особняком выделялось одно написанное углем полотно, сюжет которого показался ей знакомым. Изображена на нем была укрытая призрачным облачением костлявая нескладная фигура, что держала в руках какой-то сверток, больше всего походивший на замотанное в пеленки дитя. За спиной их вдаль простиралась утопающая во мраке не то земля, не то вода, подернутая волнами. Приглядевшись, Аммия сообразила, что весь задний фон представлял собой складки их странного савана. Голову человека — она не знала, мужчина это или женщина — окружал ореол света, не затронутый углем, а лица его не было видно совсем, отчего картина производила гнетущее впечатление. Аммия никак не могла вспомнить, где раньше видела подобное.

С трудом она оторвалась от холста и двинулась дальше.

Проход ветвился на четыре стороны, и глаза разбегались от того, сколько тут места и как всего много. Девушка решила заглянуть в одну из комнат и окаменела, воззрившись на целые шеренги высоченных шкафов, доверху набитых увесистыми фолиантами и свитками. Глаза ее загорелись. Она впорхнула было внутрь, но сзади вдруг вновь послышался чей-то голос.

Разом позабыв про книги, Аммия выскочила в коридор и двинулась на звук. Скоро она добрела до зала столь обширного, что не сразу ей хватило храбрости войти. Жердинка ощутила себя крохотным муравьем, что прополз под дверью и очутился в бесконечном большом и пугающем жилище исполинов-людей.

Мощные рельефные столбы подпирали арочный потолок, лишь контуры которого проступали во тьме. Зеркальный пол скорее походил на ледяную гладь реки и слепил глаза. По боковинам зала слабо светились выложенные разноцветным стеклом окна.

Здесь тоже царила пугающая тишь.

— Эй! Есть люди?!

Голос ее разнесся по залу и отозвался громким эхом, но ответа не было. Людей будто смыло приливной волной, не оставившей ни следа, ни пылинки, ни грязного пятна — всюду завладела ослепительная белизна и безжизненный мертвенный холод.

Аммия принялась рассуждать, куда же ее забросило. Богатейшим городом во все времена слыл Теим, что некогда стоял на пересечении множества торговых путей. Он уже много лет как превратился в пожранный чумой могильник, но, может, ее занесло в прошлое, в те времена, когда властители Теима были на пике могущества. Изысканное великолепие убранства, затейливый орнамент на золоченых рамах, незнакомые мотивы рисунков на коврах — всего этого нельзя было представить ни в Городе Тысячи Башен, ни в Сорне, ни в Приречье, ни тем более в Искре. И все же часто ли на юге стоит такой густой туман? Был бы с ней Феор…

Тут вдалеке у последней в ряду колонны показалась чья-то щуплая фигура. Сперва Аммия перетрусила и спряталась, но потом смекнула, что она лишь невесомая тень, и ничего ей не грозит. Она выглянула из-за колонны и сообразила, что это всего-навсего ее отражение в гигантском зеркале, вставленным в широкий дверной створ по центру зала, отчего он представлялся вдвое больше.

Подобных зеркал она еще не видала. Умельцы Дома Негаснущих Звезд могли прилично шлифовать и полировать бронзовые диски, но отражение в них выходило мутное и расплывчатое. А в этом произведении высокого искусства можно было разглядеть каждую деталь.

Зачарованная Аммия подошла поближе и вдруг замерла на месте. Двойник помахал ей. Аммия с изумлением покосилась на собственную опущенную руку, потом вновь перевела взгляд на зеркало. Ей не почудилось. Та, вторая Аммия, перестала повиноваться и повторять ее движения. Теперь жила собственной волей.

Худенькая светловолосая девушка с миловидным лицом, обряженная в точно такое же платье, что и на ней — с вышитыми красной нитью переплетающимися узорами на переднике, остановилась у самого края зеркала, не сводя с нее взгляд. Под густыми бровями сверкали прищуренные в улыбке любопытные темные глаза, тонкие губы на бледном вытянутом лице чуть приоткрыты. Это была она — Аммия, какой она себя знала.

— Здравствуй же, сестрица! Вот ты наконец и пришла, –лучезарно улыбаясь, произнесла девушка в отражении голосом веселым и звонким, будто воды горного озера.

— Кто ты? — осмелилась спросить настоящая Аммия, как только оцепенение спало.

— Разве ты не узнаешь меня? — хихикнул двойник.

Осторожно, мелкими шажками Аммия стала приближаться. Теперь она ясно видела, что черты лица девушки все же отличаются от ее собственных, и спутать их можно было только издалека. Да и глаза ее как-то странно поблескивают.

— Не узнаю. Что это за место?

— Тебе должно быть виднее, — пожал плечами двойник, — Наверное, ты так перепугалась, что сама сотворила его в своей голове и укрылась там. Ты спишь. Я называю это Бархатным сном. Я давно ждала, когда ты меня найдешь.

— Бархатный, — повторила Аммия, силясь понять. — Но откуда ты взялась?

— Ты меня не помнишь. Я твоя сестра.

— Сестра? У меня нет сестры.

— Есть, — уверенно закивало отражение.

Аммия нахмурилась и сжала губы в узкую полоску. От двойника не исходило ни капли угрозы, но разговор этот отчего-то показался ей жутким. Он будто открывал ей давно забытые тайны, ведомые разве что ночной тишине.

— Ты врешь! У меня нет никакой сестры! Можешь оставаться в своем зеркале!

Жердинка повернулась и хотела было уйти, но тут двойник рассмеялся:

— Так в зеркале находишься как раз ты, а не я.

— О чем ты говоришь? — отозвалась Аммия, и до нее вдруг стало доходить. — Хочешь сказать, что с твоей стороны в зеркале видно меня?

— Конечно.

— Хм, занятный сон, — фыркнула Аммия, — Похоже, самый обычный, ненастоящий.

— Ты сама знаешь, что настоящий.

Двойник подошел вплотную и уткнулся в зеркало носом, и тут Аммию проняло холодом. Ее буравили не отнюдь карие, а искрящиеся, фиолетовые глаза, которые издалека трудно было разглядеть.

Девушка в отражении улыбнулась, отвесила глубокий поклон и стала кружиться в танце, прихватив подол платья. Ее распирало от смеха. Наконец она не выдержала, остановилась, уперла руки в колени и прыснула.

— Видела бы ты свою рожу. Будто вместо себя козу в отражении нашла.

Сотрясаемая дрожью Жердинка долго не могла вымолвить ни слова. Все происходящее перестало казаться ей нелепой игрой разгоряченного разума.

— Ты ясноглазая…

Десятки лет на севере не видели ясноглазых. Истории о них превратились в байки, какие рассказывают за кружкой хмельного меда у очага, чтобы потешить заскучавших знакомцев. Она, конечно, и сама принадлежала к роду ан Эффорд, что вел непрерывную линию из глубокой древности, но ясноглазый одним своим видом доказывал, что в нем течет божественная кровь первых людей, что лицезрели самого Гюнира. Даже просто смотреть на ясноглазого представлялось чем-то громадным и необъятным.

— Как тебя зовут?

— Меня зовут Ханти.

— Ты правда моя сестра? Родная?

— Да.

Жердинка покачала головой.

— Мама умерла сразу после родов.

— Так и есть, — ответила Ханти, улыбка ее погасла. — Но она родила двух, а не одну.

Сбитая с толку Аммия сглотнула, опустила взгляд. Ведь так на самом деле могло быть!

— Ты умерла?

— Нет. Отец спрятал меня здесь, в Бархатном сне.

— Зачем?

— Он боялся. В тебе только человеческая природа, а во мне осталась частичка изначального пламени, в котором был сотворен мир. Ты же знаешь, какая охота открылась на ясноглазых. Он думал, что так будет безопаснее.

— Ты была здесь пятнадцать лет? Как же ты жила?

Ханти пожала плечами. Фиалковые глаза ее стали печальны.

— Я будто спала все это время и видела сон. Я ведь жила вместе с тобой и смотрела на мир твоими глазами.

— Ты знаешь все обо мне?

— Да, но память у меня своя.

Жердинка отвернулась, насупилась и скрестила руки на груди. Все это не укладывалось в ее голове. Да и взгляд Ханти, пылающий и пронзительный, какой-то нечеловеческий. Она не могла его выдержать, попросту боялась.

— Мне все равно не верится. Я брожу по снам и разговариваю с зеркалом в месте, которого не существует. Я вижу ясноглазого. Ясноглазого! Наверное, я сошла с ума, вот и все. Эти истории про ясноглазых просто сказки.

Ханти молчала.

— Почему же ты не выйдешь в наш мир? В мой мир, — спросила Аммия.

— Я не могу. Меня там нет. Вернее, могу, но если только мы поменяемся местами. Если я буду вместо тебя.

Жердинка резко повернулась к ней, лицо ее исказила гримаса отвращения.

— Что? Ты не шутишь? Поменяться? Никогда этого не будет!

– Я и не прошу об этом, — покорно произнесла Ханти. — Я знаю мне отсюда не выбраться.

Но Аммия уже не слушала. Она бросилась вон из зала, закипая от злобы и негодования, взбешенная одной мыслью о том, что это лживое чудовище из зеркала, кем бы оно ни было, может завладеть ее телом, да еще и прямо посмело заикнулось об этом.

Однако вспышка ее прошла так же быстро, как ливень в летний день. Будучи уверенной, что Ханти не сможет пробраться на ее сторону, Аммия прохаживалась по картинной галерее и старалась привести мысли в порядок. Столько головокружительных новостей свалилось на нее, что разум попросту не мог их вместить. Поначалу сон этот показался ей дурным и отталкивающим, а Ханти — несомненным врагом, замышляющим нечто жуткое, но спустя пару сотен шагов Аммия изменила этой мысли.

Ханти упомянула об отце.

Этого оказалось достаточно, чтобы какая-то частичка в груди Аммии треснула и надломилась. Она поймала себя на том, что ей хочется во все это поверить. Хочется! Потому она цепляется даже за такую тончайшую невесомую нить, которая могла бы вновь воссоединить ее потерянной семьей: с отцом, с сестрой. Вдруг она и впрямь ее сестра.

Аммия вернулась к зеркалу. Ханти сидела в том же месте, понурив голову, и, казалось, ждала ее. Озорное веселье схлынуло с лица девушки и уступило мрачной серьезности. Аммия с легкой ухмылкой подумала, что мгновенная перемена настроения присуща им обеим.

— Прости, я не должна была… — робко начала она.

— Это ничего.

— Почему я увидела тебя только теперь, спустя почти шестнадцать лет?

— Наверное, как-то повлияло то, что вышло на Лысом Холме. Ты же помнишь, как Свет защитил тебя.

Аммия кивнула.

— Что будет, когда я проснусь? Я буду слышать тебя?

— Ничего не поменяется. Я запечатана в Бархатном сне, а ты будешь жить, как и раньше. Но… Палетта. Кажется, она похитила тебя и везет куда-то. Она не остановится ни перед чем.

— Я сбегу! Найду способ!

— Я верю. Этот кошмар должен закончиться.

— Ты сказала, что отец спрятал тебя. Как у него это вышло? — спросила Аммия. — Он тоже умел бродить во сне?

— Лучше, чем кто-либо. Бархатный сон долгое время был его главной страстью, особенно после того, как умерла мама. В нем он нашел отдохновение.

— Постой, отец приходил к тебе?

— Несколько раз. Он боялся чего-то, поэтому бывал редко. И никогда не заговаривал о том, что его тревожит. А я была совсем кроха и ничего не понимала. Помнишь, как отец часто гневался по пустякам, не желал ни с кем говорить? Он терзался тем, что натворил, считал, что лишил меня жизни, оставив здесь навсегда.

— Если он научился затаскивать людей в свой сон, то мог, наверное и вытащить обратно.

— Я больше всего надеялась на это. И мне казалось, что отец и сам ищет способ вернуть меня. Но он пропал, а я осталась заперта здесь навсегда.

— Куда он делся? Ты не знаешь? Может, он и сам исчез в этом месте?

Ханти растерянно покачала головой.

— Я не знаю. Я искала его. Много лет. Ничего не вышло.

— Кажется, теперь я понимаю, зачем Палетта устроила все это. Только ради тебя. Она откуда-то узнала о тебе. Ей нужен ясноглазый, и она хочет тебя оттуда достать.

Фиолетовые глазки напротив округлились и забегали. В них поселился страх.

Аммия закивала. Она была почти уверена. Эта молнией пронесшаяся догадка все расставляла на места.

— Она не найдет меня здесь, — зашептала Ханти.

Жердинка вдруг осознала, что, должно быть, ощущает это несчастное создание, проведшее четверть жизни в мире грез. Повинуясь сердечному порыву, она подошла ближе, протянула руку и отпечатала на зеркале пятерню. Увидав это, сестра ее повторила жест и притронулась к тому же месту своей рукой.

Вдруг снаружи до них долетело эхо далекого грома. Аммия вздрогнула и повернула голову в сторону, откуда исходил звук, а когда вновь оборотилась к зеркалу, то увидела там лишь свое привычное отражение, покорное ее воле, повторяющее каждый ее жест. Ханти пропала, небесный рокот спугнул бедняжку.

Аммия позвала ее несколько раз, но вновь ей ответило лишь эхо. Она еще немного побродила меж колонн, осмотрелась с высоких балконов, пытаясь найти выход и хотя бы ради интереса выглянуть наружу. Но громадные двери в конце каждой из сторон главного зала были заперты, а в окнах по-прежнему густела сероватая мгла. Она почувствовала сонливость, вернулась к тем самым королевским покоям, легла на кровать и тут же уснула.

***

В другой раз пробуждение случилось не из приятных. Глаза что-то стягивало, отчего мир вокруг застыл в пыльной темноте. Руки и ноги были перехвачены крепкими путами. Она дернулась раз-другой, но безуспешно.

Только недавно ее переполняла неодолимая сила, дарованная Великим Светом, смутные отголоски эти еще ощущались в груди. Теперь же она снова беззащитная пленница, не способная дать отпор и ребенку.

— О, ты погляди, проснулась наша козочка, вон как задергалась, — расслышала Аммия чей-то незнакомый насмешливый голос невдалеке и инстинктивно отодвинулась подальше, забившись по земляному полу в самый угол и ощутив спиной покатые бревна сруба.

Они не бегут: не спасаются от преследования, не загоняют коней. Похитив ее, Палетта затаилась где-то и выжидает, пока переполох схлынет и следопыты вернутся в Искру ни с чем. Этого Аммия предвидеть не могла.

Послышался скрип отодвигаемой лавки.

— Пойду схожу за мастером, последи пока за ней, только близко не подходи, и повязку сымать не вздумай, — пробурчал другой голос, низкий и тягучий.

Первый мужчина заговорил с ней, когда тяжело хлопнула дверь и в дом ворвался морозный воздух:

— Вон как над тобой трясутся здесь, точно куры над яйцом. Говорят, ты колдунья взаправдашняя. Даже зенки завязали. Небось, можешь ими пук соломы поджечь, а?

Жердинка разом вспомнила сон, который сестра ее назвала Бархатным. Они, верно, думают, что задумка Палетты удалась, и перед ними не Аммия, а ясноглазая Ханти. Они страшатся ее, как огня.

— Что это за место? — спросила Аммия, постаравшись придать голосу уверенности. Ей подумалось, что возможность опалять одним только взглядом пришлась бы сейчас как нельзя кстати.

— Щель собачья. Двор так называется, — хрипло рассмеялся мужик.

— Как тебя зовут, невежа?

— Можешь звать Гельмином. Я большой знаток по части щелок. Только девичьих. Таким, знаешь, которые поуже.

Подобных имен Аммия не припоминала. Северяне обыкновенно давали детям имена, выбирая меж нескольких родовых, поэтому тезки встречались редко, в основном только среди беженцев с юга. Впрочем, этот неотесанный пень мог свою кличку и выдумать.

— Ты хоть знаешь, Гельмин, кого вы связали? Я наследница рода ан Эффорд, княжна Дома Негаснущих Звезд, Аммия, дочь Хаверона.

Мужчина крякнул.

— Да знаю я. Была бы ты пастушкой, я бы тобой давно занялся. Так ведь не дозволяют.

— Мой отец за такие слова тебе уши отрежет и заставит сожрать, — зашипела Аммия. — Освободи меня, и тогда тебя, быть может, пощадят.

Она, конечно и не думала, что слова его проймут — дурням Палетта ее бы не доверила. Но он мог невзначай выболтать что-нибудь полезное: где она и под чьим присмотром, сколько человек ее сторожат, есть ли поблизости река или город.

— Ага, еще чего. Может и глаза тебе развязать? Лежи смирно, мастер скоро придет.

— Когда подадут есть? Я голодна!

В ответ на это Аммия услышала, как Гельмин встает и, старчески покряхтывая, направляется к ней. Затем искры посыпались из ее глаз — он, будто самой низкородной служке, влепил ей крепкую пощечину,

Носом пошла кровь, и княжна запрокинула голову.

— Я запомнила твой голос, — произнесла она после того как оправилась.

— Еще хоть слово скажешь, запомнишь и не такое. Шибко тебе это не по нраву придется, — погрозил ей Гельмин.

Рядом потрескивал огонь, на котором, судя по запаху, булькала ячменная похлебка. Но заглушала его стойкая прелость, будто печь в доме давно не топили. Это была наверняка какая-то затерянная в глуши хижина отшельника или землянка лесорубов

Пришла мысль, что вот и дождалась Аммия большого путешествия, о котором мечтала все детство. Как бы оно не оказалось последним в ее жизни.

Скоро явилась Палетта, послышался ее льстивый текучий голос.

— Потерпи, юная девушка. Это для твоего же блага.

Ведьма велела обоим ее сторожам выйти вон из дому.

— Зачем меня связали? Что вам от меня нужно? — выпалила Жердинка, когда они ушли.

Палетта села пред ней на колени и стянула повязку. Аммия сощурилась. Перед глазами все поплыло.

Наконец веки ее поднялись, и она услышала, с каким озлоблением втягивает носом воздух ведьма, увидавшая, что у нее ничего не вышло. Палетта не ожидала увидеть Аммию вместо той второй, однако, дабы не выдать себя, тут же вернула лицу спокойное выражение. Она была облачена в то же монашеское одеяние, в каком предстала на кровавом таинстве. За ней Жердинка разглядела черненые сажей камни очага, над которым на треноге исходил паром котелок, стены из темных смолистых бревен, проложенных мхом, две соломенные лежанки, накрытых вытертой овчиной, несколько рам для выделки шкур, а в углу проржавевшие ловушки на мелкого зверя.

— Как себя чувствуешь? — с притворной лаской спросила Палетта.

— Чего ты хочешь от меня?! — рявкнула на нее Аммия.

До времени она решила скрыть, что уже обо всем догадалась.

— Ты поможешь благому делу вместо того, чтобы прислуживать Крассуру и быть его знаменем.

— Ты такая же, как он! Предала всех!

Жрица покачала головой с легкой усмешкой.

— Просто выбрала правильную сторону, не более того.

— О каком деле ты говоришь?

— Тебе понравится, я уверена. Но сначала тебя следует развязать. Да-да, не бойся, это все только из предосторожности. Ты могла навредить себе.

Палетта дернула узел и принялась аккуратно распутывать веревки, а Жердинка недоверчиво косилась на нее, гадая, неужто, ведьма совсем не боится, что она вырвется, схватит какую-нибудь тяжесть и одним махом проломит ей череп. Видно знала эта скитальцева дочь, что на простушку, вроде Аммии, у нее достанет ведьмовского искусства.

— Запомни этот мир. Скоро он навсегда изменится, — туманно начала Палетта, наливая ей густую похлебку.

Отказываться от еды было бессмысленно, тем более что желудок княжны отчаянно пытался привлечь к себе внимание. Она приняла плошку и стала есть, раздувая от гнева ноздри и стараясь не встречаться взглядом с этими лукавыми серыми глазищами.

— Куда мы едем? — злобно пробурчала Аммия.

— Знаешь ли ты о Фегорме Проклятом?

— Причем тут это?

— Просто ответь.

— Это один из перволюдей, гюниров приближенный, который отринул клятву и не пошел за ним к Пепельной завесе. За это его люди и прокляли.

— Тебя хорошо учили, — кивнула Палетта. — Скоро ты увидишь его.

Аммия замерла с ложкой у рта и подняла вопросительный взгляд на Палетту. Огонь бросал на одну сторону лица ее багровые отблески. Ведьма сумрачно улыбалась, и нельзя было понять, шутит она или нет.

— Фегорм же давно умер. Ты везешь меня к его могиле?

— Нет, не умер. Он не может умереть, как и Хатран, та пречистая дева, что своей благостной песнью ограждает мир от зла.

— О чем ты говоришь? Фегорм жив?

— Конечно.

— Глупости, — твердо заявила Аммия, но спустя какое-то время едко прибавила: — И где же он?

— Недалеко от Горсаха. Мы направится туда. Там будет твой новый дом.

— А если я не захочу?

— У тебя будет пара ночей, чтобы как следует все обдумать.

— А потом, значит, ты дашь мне коня, и я преспокойно вернусь в Искру?

— Так и будет, обещаю. Если ты захочешь.

— Верить тебе? После всего, что ты натворила? После того, как пленила меня и увезла из родного города? Ты думаешь, будто я куплюсь на эти бредни?

Палетта снисходительно склонила подбородок к груди и глянула на нее, точно на неразумного ребенка.

— Сейчас ты слишком встревожена, Аммия. Это и не мудрено — после всего, что выпало на твою долю. Сегодня ночью ты хорошенько выспишься, а наутро сама разумеешь, как должно поступить.

— Почему именно я? — решила Жердинка задать осторожный вопрос.

— Во время ритуала ты могла видеть одного человека, скрывающего лицо. Он был одет как нищий, во всякое рванье. Помнишь его? Это он указал мне на тебя.

— Тряпичник? Кто он?

— Потомок древнего рода перволюдей, Великий князь Дома Негаснущих Звезд, Хаверон ан Эффорд, твой отец.