Да родится искра

Глава 8 - Рабская доля

День их продержали в том сарае, потом перевели в крепкий зимний поруб, примыкающий к свиному хлеву, дабы вконец не замерзли — за мертвого невольника много серебра не дадут. Кормили через окошко какой-то жидкой похлебкой с кусочком моркови или репы. Сколько бы Старкальд ни кричал, требуя, прося и умоляя позвать Руку, тот не являлся, а с мычащим смотрителем говорить было без толку. Убедившись, что пленники проглотили нехитрую снедь, он довольно кивал и уходил, захватив ведро с нечистотами.

Поруб отворялся сверху — не убежишь. Впрочем, даже если бы они каким-то чудом выбрались и обвели вокруг пальца немногочисленную стражу, едва ли на своих двоих удалось бы уйти далеко по незнакомому заснеженному лесу. Старкальд от нетерпения и гнева лез на стену, рвал на себе волосы, скрежетал зубами и рычал, как медведь.

Сны приносили кошмарные видения, где вновь и вновь он переживал позор и ужас бойни у Хаонитовых могил. Едва он опускал веки и засыпал, как перед глазами тут же восставали окровавленные лики ратников. Вновь и вновь он содрогался от звона мечей и воплей застигнутых врасплох, жмущихся к порогу, погибающих один за другим защитников Вшивой Бороды.

Особенно часто он видел самого Харси. Этот страшный последний взгляд его. Недоуменный, сомневающийся, осуждающий. Он будет преследовать Старкальда до края могилы.

Ему пришлось свыкнуться с непроглядной теменью вокруг и еще более кромешной тьмой, выходящей из него самого. Каждый час в этой дурнопахнущей темнице становился пыткой для измученного разума и приближал гибель его мечты, еще недавно такой реальной.

Будто ослепленный, он весь обратился в слух и старался разобрать редкие разговоры, доносившиеся снаружи. К третьему дню он узнавал конкретных людей: проходящего мимо угрюмого ругателя-бортника, девок, что присматривали за скотиной, и насмешника-конюха, вьющегося вокруг них и отпускавшего незатейливые шутки. Старкальд прикинул, что острог вмещает никак не меньше полусотни обитателей.

Судя по выговору, это жители южных пределов Дома. Порченые согнали их в лес, потому и озлобились они на городских, что засели за высокими стенами и плевать хотели на головы тех, кто добывает им пропитание и шлет подати. Не удивительно, что княжеский род здесь презирают. У всякого теперь своя правда и свой государь.

Услышал Старкальд и о том, что мародеры не посмели разобрать завал из камней, коим были запечатаны ворота в Башню. Древние суеверия в этом дремучем народе засели крепко: обобрать мертвеца можно, но могилу его ворошить равносильно самоубийству. По обозным шатрам они уразумели, чей отряд подвергся набегу, и не захотели приближаться к месту битвы, опасаясь, что именно на них падет главное подозрение.

Чтобы не сойти с ума взаперти, он разговаривал с Рчаром. Южанин сыпал небылицами и жизнерадостно скалился, чем сильно его раздражал, но это было лучше общества свиноматки или полной тишины, которая неизменно возвращала Старкальда к мрачным думам и самобичеванию.

Рчар поведал множество сказок. В одной героем был безумный стоногий король, такой громадный, что каждая нога его почивала в отдельной комнате высокого замка. Только пройдет месяц — он распоряжался, чтоб на него сшили новые сапоги еще краше и удобнее прежних. Когда работы кожевенников не нравились государю, он с гневным криком звал палача. Казни больше всего веселили раздраженного короля, но наблюдать за ними приходилось с балкона — выходить во двор в старой обувке монарх считал ниже своего достоинства. Скоро в стране его и по всей округе совсем не осталось мастеров, а люди сносили ту обувь, что имелась, и стали ходить, обмотав ноги в тряпки. Народ ворчал и распалялся. В конце концов возмущенная толпа штурмом взяла замок, ибо только там, на складах и в сокровищницах, оставались бесчисленные запасы сапог, ботинок, войлочных чуней и изящных туфель, сработанных на монаршие ноги. Безумца растерзали, а народ с тех пор зажил счастливо.

Старкальд спросил, на западе или востоке то чудное королевство, но Рчар загадочно изрек, что в том краю вовсе нет никаких сторон, а на другие расспросы отвечал еще более нелепыми и бессмысленными отговорками.

Поведал Рчар и о своем путешествии по великой бесплодной пустыне. Караван его бедствовал, терзаемый безудержным зноем и жаждой. И когда Рчар, последний оставшийся в живых, совсем измучился, приготовился лечь на красный песок и отдаться смерти, на пути вдруг возник большой колодец, выложенный из камня, на котором были начертаны какие-то мудреные знаки. Воды в нем совсем не оказалось, но со дна слышался чей-то голос. Там обитал дух, который по ночам рассказывал ему удивительное, и странным образом истории эти насыщали Рчара не хуже мясных пирогов и лучшего вина.

Рчар долго просидел у колодца и понял, что бормотание духа — вовсе не выдумки. Баснями этими он словно творил героев и оживлял их, потому как скоро бездна зашептала о самом Рчаре, и многое из того, о чем услышал он тогда, позже свершилось въяве.

В другой сказке появился человек по имени Старкальд. К нему отправил Рчара колодец, который заранее знал, что тот окажется в усыпальнице Хаонитовых Могил. Сорнец упрашивал Рчара рассказать еще, но южанин ответил, что ничего не помнит.

Больше всего Старкальду понравилась история про двух девочек-близняшек Ум и Тум. Они были принцессами одного из богатейших королевств, названия которого южанин не упомнил. К горю родителей Тум умерла при первом вдохе, но так тесно сплелись судьбы сестренок на Великом Веретене, что дух девочки не последовал в страну теней, а остался в этом мире и накрепко связался с Ум. Обиднее всего, что Тум родилась ясноглазой — редчайший случай, тем более, в королевской семье.

Девочка с двумя душами выросла совершенно обыкновенной, и люди вокруг не замечали никаких странностей, хотя в голове Ум звучал то один голос, то другой. Она не придавала этому значения и думала, что подобное в порядке вещей, пока однажды цвет ее зрачков не стал меняться с бирюзового на фиалковый — именно такой, с каким рождались ясноглазые.

Но не успел изумиться королевский двор, как за Тум явился поверенный самого Ключника — извечного мужа, что в незапамятные времена был поставлен сторожить границы мира живых, мира мертвых и прочих миров, о которых смертным никогда не узнать. Ключник не досчитался одной души, и слуга его целых десять лет провел в поисках затерявшейся Тум, обследуя город за городом, деревню за деревней. И нашел-таки.

Слуга предстал перед королем и изложил волю своего мастера — немедленно умертвить принцессу Ум, ибо только таким способом можно было вырвать Тум из тела выжившей девочки. Монарх нахмурил брови, приказал прогнать безумца и хорошенько намять тому бока. Побитый слуга явился пред очи господина и обо всем поведал. Ключник посинел от ярости, схватил непомерную связку ключей от разных миров и велел седлать коня — настала его очередь вызволять Тум.

Выпроваживая со двора слугу грозного властителя душ, король понимал, что обрекает себя и подданных на гибель. Все знали, что в отличие от своего глашатая, Ключник обладал могуществом и силой полубога: он насылал болезни и проклятья, обращал человека в пепел одним взглядом, по щелчку пальцев останавливал сердца и дробил кости. Само дыхание его сделалось гибельным.

В две недели он достиг белокаменной столичной твердыни, но стражи города не открыли ему и даже не вышли на парапет, опасаясь мертвящего взора привратника страны теней. Тогда Ключник прибег к страшному оружию: он стал выхватывать из связки один ключ за одним и отворять проходы в запретные миры, выпуская их чудовищных обитателей на свет. Город осадили полчища монстров, великих и ужасных. Были среди них те, что покрыты броней из сверкающей чешуи или толстым мехом, были и другие, умевшие подниматься высоко в небо и раздирающие защитников острыми когтями, были третьи, что могли принимать облик любого существа. Последние и сгубили доблестных рыцарей, обманом проникнув в пределы крепости и захватив воротные укрепления.

Зловещая фигура Ключника показалась на улицах города. Немногие оставшиеся в живых услышали его роковую поступь и затрепетали в застенках. С каждым шагом мрачного жнеца кто-нибудь испускал дух.

Прислужники его осадили цитадель, но король с семьей и малым отрядом успел улизнуть потайным ходом. Узнав о том, Ключник так разъярился, так затопал во гневе, что задрожала сама земля, а кошмарное войско его попряталось в норы, разбежалось по всей округе, разлетелось по заоблачным высям. Но ничего не поделаешь — добыча ушла. Говорят, и по сей день он бродит седым старцем в поисках потомков той девы, что обманула саму смерть.

Откуда взялся этот колодезный дух? Может, то какой-нибудь пророк или сам Скиталец решил над ним подшутить? У Рчара ответов не было. Он сказал, что лучше не ведать этого вовсе, а не то лопнет голова.

Ни одна из подслушанных у колодца басней не претендовала на то, чтоб обозваться правдой, но рассказывал южанин их с таким упоением, словно сам был тому свидетелем.

Старкальд никак не мог раскусить, то ли его собрат по несчастью повредился головой от долгого пребывания взаперти, то ли всего лишь прикидывается олухом. Взгляд у Рчара был умный, глаза сверкали, как солнце на воде. Сорнец принял бы его за придворного шута или сказителя, которые часто забредают в корчму, дабы потешить небывальщиной скучающее мужичье, но было в нем что-то не от мира сего. Он словно смеялся над всем Нидьёром: над порчеными, болезнями, беззаконием, человеческим злодейством, превратностями судьбы. Над самой смертью. И даже если девять частей его побасенок были ловко придуманным враньем, то десятая вполне могла оказаться реальностью.

Рчар вовсе не беспокоился, что со дня на день его продадут, как ломовую лошадь. Совершенно довольный своим положением, он прямо-таки лучился весельем, будто представить себе не мог ничего лучше пребывания в студеном грязном коробе. С большим аппетитом он уписывал миску отвратительной баланды, а после горячо благодарил тюремщика. Тот, наслушавшись от собратьев чудных историй, дичился Рчара, предпочитая не связываться с тем, которого отверг Мана.

— Бежать надо. Поможешь? — шепотом спросил у Рчара Старкальд как-то ночью, когда весь лагерь уснул.

Снаружи второй день злилась вьюга, и стены подрагивали от порывов ветра, заблудившегося в лесной чащобе.

Рчар долго смотрел на него непонимающе и почему-то молчал, но потом чуть сощурился, и лицо его расплылось в привычной радушной улыбке, будто смысл сказанных слов только сейчас дошел до него.

— Непременно Рчар будет помогаться, — кивал он. — Стракаль добрый друг, Рчар поможет Стракалю. Потом. Теперь не можно. Время еще не пришлось.

— Не пришлось, это верно, — коротко закивал Старкальд. — Что у тебя за говор? Откуда ты родом?

— Родина Рчара не здесь.

— Это и так видно.

— Нет! Родина Рчара совсем не здесь. Очень далеко, не доскакаться верхом, не заплыться на корабле.

— Как же называются те земли?

— Высокие Пастбища, – с довольной улыбкой промолвил Рчар. На некоторые вопросы он отвечал охотно, а другие будто не слышал совсем и, как ребенок, показательно отворачивался к стене, не желая о том говорить.

— На севере таких мест не знают. Где они? Далеко ли от Камышового Дома?

— Нет, это все — тут, — отозвался Рчар, особо выделив последнее слово и указав пальцем вниз, а потом добавил, повернув его кверху: — А родина Рчара — там.

Старкальд снова ничего не понял. Он все еще считал его южанином, хотя чем больше тот про себя рассказывал, тем меньше походил на сына солнечных краев. Да и вообще на человека.

На пятый день крышка поруба отворилась, и к полу свесилась петля веревки.

— Суй руки по очереди, — донесся сверху грубый голос.

Их связали и вытянули на непривычно яркий свет. Шульд к тому времени растопил почти весь нападавший до того снег и обнажил на дворе множество проталин, словно дело шло к весне.

У клетей торчала запряженная двойкой пегих лошаденок крепкая телега, в которой умостилось трое других узников. Судя по тому, как они голосили, поймали их совсем недавно. В конце концов, одному пересчитали ребра, а второму выбили пару зубов, и шума поубавилось.

Телегу стали грузить снедью, а мужики все спорили, стоит брать полозья или они возвернутся до того, как землю накроет снегом. Решили взять.

Из разговоров Старкальд понял, что дорога займет не меньше нескольких дней, а повезут их куда-то на восток, посему на ум приходил только один вариант. Какую бы ни поставили охрану, удрать нужно прежде, чем они достигнут пустошей, ибо на открытом пространстве беглецу схорониться негде. Он надеялся подговорить кого-то из вновь пойманных — двое из них с виду были здоровы.

Едва Старкальд помыслил об этом, как на рыжем в яблоках скакуне явился голова отряда — высокий юнец с лицом, отмеченным рябью, пушком на месте бороды и еще не севшим голосом. Вынув наполовину меч из посеревших деревянных ножен, он коротко разъяснил, какую награду получит тот, кто удумает глупость.

Пленников заключили в единое ярмо с несколькими отверстиями для голов так, что даже повернуться в сторону нельзя было без того, чтоб не потянуть за собой соседа. Вдобавок на обе руки Старкальду нацепили большой кожаный кожух в виде варежки до самых локтей — ни выдернуть, ни разорвать.

Шрам на лбу страшно чесался, но приходилось терпеть. Рчар поведал ему что там вырезано, после чего сорнец ногтями располосовал рану и укрыл ее прядью волос, дабы прикрыть позорный знак.

— А по надобностям как ходить в этой штуке? — спросил Старкальд.

— Терпи, — шикнул в ответ Рябой.

К ним присоединилось еще трое лесовиков; таким числом и отправились в путь. Стылые, искрящиеся инеем дубы и смолистые сосны молчаливо провожали их на тайных лесных дорожках, а побитые морозом листья с шелестом летели мимо.

Только к вечеру они выбрались на открытую равнину, но местность Старкальд не узнал, ибо ехали дорогой неприметной, примыкающей к опушке. Оно и понятно — весть о гибели регента уже наверняка достигла столицы, и на трактах теперь переполох.

Пронзительный ветер, налетавший с холмов, стал хорошей переменой после спертого, напитанного зловонием воздуха. Старкальд подставлял лицо его яростным нападкам, ощущая, как дыхание схватывает у ноздрей, и не мог насытиться этим зыбким предвестником свободы. Никогда еще тусклое солнце, проглядывающее через редкие, косматые облачка, не казалось ему таким родным.

Держись, Гирфи, скоро Старкальд придет за тобой.

— Как думаешь, куда везут? — спросил у сорнца один из новоиспеченных рабов, который лишился зуба — пожилой, кряжистый мужичок с узловатыми руками. Голос у него был могучий, но глаза выдавали страх.

— Вернее всего, в Черный Город.

— А чего там?

— Копи. Киркой махать заставят.

— Я бы их этой киркой…

— А ну молчать! — крикнул проезжающий рядом верховой и стегнул обоих бичом.

Чтоб ты под землю провалился, мысленно пожелал ему Старкальд, со свистом втягивая ртом воздух. Боль пробралась даже сквозь овчину, в которую его обрядили. Ничего, еще будет случай поквитаться.

Со свежими конями на ночлег останавливаться не стали, и когда опустились сумерки, рабы основательно струхнули — виданное ли дело, пробираться в потемках по такой глухомани, да еще и связанными. Во мраке просыпались порченые и твари пострашнее, коим не было названия. Старкальд тоже не представлял, на что надеются тюремщики, если набредут на нелюдь? Четверо воинов и себя едва ли защитят, не говоря уже о товаре.

Чудом выжить в Могилах, чтобы подставить горло голодному зверю — подобная кончина под стать только такому нелепцу как он, сказал себе Старкальд. Однако если дойдет до боя, в суматохе у него появится шанс.

Весь день сорнец легонько напрягал и разводил в стороны предплечья, увидав, что при достаточном усилии и упорстве кожух можно растянуть. Еще он глядел и оценивал: по повадкам вывел среди стражей самого умелого воина, приметил ленивого и нерасторопного, выискал бдительного тревожника, который часто оборачивался на телегу.

Жалобный скулеж пленников стихнул сам собой: одни уснули, оперевшись о деревянную раму ярма, другие лишний раз боялись пикнуть. Метая беспокойные взоры во тьму и пуча зенки, они прислушивались к лошадиному топоту, страшась уловить в перестуке нечто иное, чужеродное — глас самой ночи.

Вдруг послышался короткий свист. Это юнец-командир позвал своих и указал острием меча на какие-то ветки у дороги.

— Это что за образина?

— Рога, вроде. Череп олений, — ответил ему один из стражей, подъехав поближе.

— А чего они на палке? Вон на них не то бусы, не то камни на веревочке. Идолище какое-то.

Сонный Старкальд поднял голову.

— Разбей-ка ее. Мало ли дурней на дорогах. Понаставят своих образов и молятся им, путников пугают — приказал командир.

— Нужно ли? Может, знак какой? — сомневался страж.

— Расколоти, говорю.

— Стой! Не ходи! — крикнул сорнец.

Рабы разлепили веки, и все тут же обернулись к нему. Воин, спрыгнувший было с седла, застыл в двух шагах от корявого тотема.

— Это ловушка. Недобрые люди ставят. Культисты. Только прикоснись, и умом двинешься, — пояснил Старкальд.

— Откуда знаешь?

— Много я таких встречал. Видел, что с человеком делается, если он сдуру ломал эти страшилища. Один глаза себе выдрал и съел, а другой всю семью перерубил колуном. Не шучу я. Не троньте их.

Стражи мрачно переглянулись и решили поверить его слову. Обошлось.

До самого утра перепуганные невольники донимали Старкальда вопросами: чего он еще знает, каких тварей бил, где бывал. Он отвечал, пока не надоело, а потом притворился спящим.

Солнце рассеяло окутавший луга мрак, согнало остатки темноты в глубину чащи, и ночные кошмары отступили.

Стражам наскучило то и дело стегать перешептывающихся мужиков. Хлыст мелькал все реже, и пленники осмелели. Старкальд вызнал их имена: Ядди, Вульт и Торн — с последним он уже успел поговорить. Бедняги-скотоводы шли из загибающегося Приречья в Сорн наниматься на сбор урожая, но никакой работы не нашли и подались на север.

— Смотришься в аккурат, как гнилая репа, да и пахнешь, — подмигнул Старкальду сидящий подле Ядди — чернозубый мужичина неопределенных лет с блестящими, зеленоватыми глазами.

— Не отказался бы сейчас от репы с маслом или баранины на меду, — пробормотал Старкальд.

Ядди хмыкнул.

— В Черном городе ты кашу из толченого камня и лебеды за пир посчитаешь.

— Жаль только, долго туда ехать.

— Куда тебе спешить-то? — спросил его Торн.

— Озимые не засеял еще, — ответил Старкальд и добавил, со значением кивнув на отъехавших вперед сопровождающих: — не поможете с севом?

Ядди и Торн сразу уловили в его словах нужные нотки и сообразили о чем он. Они нахмурили лбы и глянули на него оценивающе. Телосложением Старкальда природа не обделила: широкие плечи, мощная грудь и горбинка на носу, оставшаяся от давнишнего перелома, выдавали в нем сварта.

— Может и подсобим, коли досуг будет, — согласился Вульт, самый молодой из скотоводов.

— А желтомордый тоже фермер? — с недоверием кивнул Торн на Рчара.

— А как же. Большой ученый по части урожайности, — заверил его сорнец, хотя и сам не знал, чего ожидать от южанина, который всю дорогу молчал, но не переставал лыбиться, будто деревенский дурачок.

— Не больно-то мы хорошо знакомы, — засомневался в его затее Торн.

Он обменялся взглядом с Ядди, тот едва заметно качнул головой. Этот среди них был лидером, его мнения привыкли держаться.

Колонна двигалась медленно, огибая извилистой тропой сопки и редкие, скинувшие желто-зеленый наряд лесочки. В ложбинах сверкали серебром на солнце лужицы, которые к вечеру подмерзали, и едва стянувшийся лед трещал под колесами.

Вскоре они выехали на пустынный объездной тракт, что сворачивал влево от пути на Сорн и вел прямо на восток через Ежовую долину к Черному городу и давно покинутым селениям, откуда прежде, в богатые годы, шли торговые караваны.

Дорога была тверда, как камень, и возница, опасаясь переломать колеса в узкой провалившейся колее, вел телегу по самому края тракта. Всадники лениво перебрасывались постными шутками, но по сторонам все же посматривали, а один или двое держались впереди, дабы чуть что — предупредить отряд.

По такой глуши разъезды рыщут нечасто, ибо обычно железо из Черного города поставляется в Искорку по северной дороге. Потому нечисть обосновалась здесь крепко, и лишь случай или везение позволяли пройти по этим местам без приключений.

Вдали, у сосняка, показались тусклые огни охранного поста. Шипастым ежом высились навалы колючих веток перед частоколом.

Залаяли собаки — сторожи, без которых ни одно село не обходилось. Мальчишка-дозорный издали приметил их отряд и свистнул своим. Гости на таких дворах всегда желанны, ведь за постой платят серебром, меховыми шкурками, солью или мукой — хозяева редко остаются в накладе.

Ворота отворил бородатый детина — местный староста, плотник, охотник, лесник, рыболов, пахарь в одном лице. За его широкой спиной выглядывали мальцы с взъерошенными волосами, седобородый дед и несколько женщин. Детина тут же огорошил их вестью — поблизости видали зверя.

— Что за чудище? — спросил Рябой.

— Незнамо. Здоровенный, как столетний дуб, и глаз нет. Сам не ходит, а как будто ползает. Ревел так, что деревья тряслись. Жрать хотел, стало быть. Мы его факелами пугнули, два дня назад это было.

— А где старый Меррон?

— Помер от поноса весной.

— Жаль. Хороший был мужик.

Детина кивнул.

— Больше не видали тварюгу ту?

— В горы подался, небось. Здесь он так трещит сучьями, когда по лесу пробирается, что всю дичь пугает за версту. После него целая просека.

— Как же вы тут жить теперь станете?

— Привыкли мы, то одна тварь бродит, то другая. Нас не трогает, да и ладно. Если подойдет, мы костер запалим, они огня страх как боятся, — сказал им староста.

— Бросайте все и уезжайте, сгинете вы тут, — предрек ему Рябой.

— Некуда нам. Разве только в Искорку. Там вроде чужих не гонят. Пошли бы, да жаль дом оставлять. Всю жизнь тут.

Рябой фыркнул.

— В городе до вас дела никому нет. Езжайте лучше к нам в деревню. Рука всех примет.

Детина едва заметно покивал, но ничего не ответил — догадывался, видно, о ремесле этих удальцов, знал, что не убийц и не насильников они везут в цепях. Едва ли он хотел приучать к такой собачьей жизни свою ребятню.

Рябой голова ушел к хозяевам в горницу, а остальных вместе с лошадьми определили в стойло, где было почти так же холодно, как и снаружи. Ярмо пленникам заменили на ножные кандалы, после кинули привычного уже черствого хлеба да заплесневелый кусок солонины, который пришлось долго размачивать, прежде чем пробовать на зуб. Дали и лука, чтоб цинга не пошла. Чем лучше товар выглядит при торге, тем больше заплатят, поэтому им даже разрешили развести костерок в уложенном камнями круге — малый, чтоб лошади не угорели.

Под присмотром двух стражников они поели, затеплили озябшие руки у огня и улеглись на солому в дальнем конце загона. Старкальд прикорнул у телеги, рядом пристроился Рчар, который будто вовсе не нуждался во сне.

Сорнец попросил облегчиться, но бдительный голова смерил его опытным взглядом и во двор выходить не разрешил, а надобности приказал справлять где-нибудь в уголке — хозяин, мол, не обидится.

Старкальд привалился к стогу, смежил веки для отвода глаз и затаился в предчувствии, что этой ночью долгожданный случай может представиться. Если бы не кандалы, он бы разделался со стерегущими их мужиками в два счета, а после прибил бы спящего. Но с этими железками он гремит, точно якорная цепь, и только шевельнется, как тут же перебудит весь двор.

Прислушиваясь к стенаниям ветра снаружи, он неизбежно возвращался к мыслям о Гирфи и всему тому, что натворил. Слишком яркими становились краски дурных видений, это было превыше его сил.

Иногда Старкальд открывал глаза, гадая, далеко ли до рассвета. А ветер все гудел, мычал и вздыхал, будто великан, и скоро сходство стало таким неоспоримым, что сорнец вдруг подобрался, оперся о локоть. В самом деле, в привычном гуле чудилось и нечто иное — далекий, будто шум прибоя, едва слышный рокот и смутные отголоски, напоминающие птичьи трели. Гавкнула собака, за ней другая. Караулящий их стражник поднялся, очнулся от дремы второй. Будущие невольники, звякая цепями, один за одним продирали глаза, вскидывали головы и вопрошали, что случилось.

— А ну, тихо, — шикнул на них стражник.

Красноватые отсветы угольков плясали на стенах конюшен. В полутьме видны были только контуры тел да белки глаз. Чуя близкую опасность, лошади беспокойно всхрапывали, переступали с ноги на ногу и мотали шеями, пытаясь высвободиться. У Старкальда холодок пробежал по спине. Он привык сражаться с созданиями, от одного вида которых иной штаны обмочит, но в цепях много урону твари не нанесешь. Если описанное старостой чудище проберется через колючую изгородь и повалит тын, им всем конец.

Вдруг что-то пребольно кольнуло Старкальда в спину. Он завертелся и нащупал под собой острие гвоздя. Никто этого больше не заметил.

Выпучившие глаза пленители боялись отворять створки и пускать внутрь ужасы ночи. Вульт, забившись в угол и крепко зажмурившись, зашептал слова молитвы на языке пустошей. Ядди и Торн обреченно посматривали то на ворота, то на стражей, то друг на друга. Даже непробиваемый Рчар нахмурился и спрятал наконец свою идиотскую улыбку.

Перед загоном послышался шум, хлопнули ворота, и дотлевающее пламя вскинулось от ворвавшегося в сарай стылого воздуха. Внутрь шмыгнул рябой командир, наскоро пристегивающий ножны к поясу.

— Недалеко это сучье отродье ходит. Местные пошли его шугать, — сообщил своим он.

— Снимите с нас эти железки, не то плакало ваше серебро. Мы поможем отбиться, — с робкой надеждой предложил Старкальд.

Только раскуйте меня, и я размозжу вам всем головы, вертелось в его мыслях.

— Правильно он говорит, не сдюжите вы, — поддакнул Ядди.

— Заткните пасть, — рявкнул Рябой, но злости в его голосе было меньше, чем страха.

Рычание снаружи стало громче и отчетливее. Временами оно невообразимым образом сменялось на заунывный плач, и жуткая смесь эта глушила заливистый собачий лай, тенью ложилась на прочие звуки. Совсем близко дробно застучали члены страшилища, прощупывая землю впереди. Лес скрипел и стонал, уступая дорогу великану. Потом ненадолго все затихло.

— Ушел что ли? — одними губами молвил Ядди.

Тут словно молния ударила — где-то рядом оглушительно затрещало дерево. Мужичье в загоне даже присело от ужаса. Лошади отчаянно били копытами, брыкались, рвали кожаные ремни и норовили выскочить из денника.

— Выпустите животных! Отвлечете! — крикнул Старкальд.

Рябой обернулся и хотел было снова огрызнуться, но лицо его вдруг просветлело — идея показалась ему не самой дурной.

— А, ну, давай! Хозяйских! — кивнул он своим.

Те бросились к стойлам, где бесновались с пеной у рта лошади, распахнули створки, и, укрываясь за щитами, чтоб не выхватить по лбу копытом, откинули ремни. Рябой растворил воротину, но получив нежданную свободу, скакуны совсем перетрусили и прижались к задним стенкам, не собираясь исполнять людские замыслы.

Стражники понукали их, хлопали по спине, — все тщетно. Из домов выскочили местные — их вопли заглушил жуткий рев чудовища, завидевшего добычу.

— Ну, вот и конец нам пришел! — со слезами на глазах пролепетал кто-то из скотоводов.

В поднявшейся суматохе вдруг случилось то, что уловил только Старкальд. Рчар, будучи ближе всего к одному из меринов, потянулся к его морде и что-то быстро забормотал. Конь мотнул гривой, поднял уши и удивленно уставился на него, будто вмиг научился понимать человеческий язык. Он как-то разом успокоился, а следом за ним угомонились и прочие. Ведомые заговором, они сделались послушны, прытко выскочили из стойл и скользнули из конюшен в ночь.

На пару вдохов, пока створка еще была открыта настежь, люди углядели часть громадного ползущего тулова с отростками щупалец, лоснящимися от факелов, множество которых зажгли местные.

— Хатран милосердная, — выговорил молодой Вульт.

Раздался неистовый конский визг, хрустнули кости, и вдруг что-то тяжелое обрушилось совсем рядом с загоном, так что стены его содрогнулись от грохота.

Затем заголосило чудище, от которого во все стороны рванула крупная добыча. Приманка сработала — тварь повертелась и загромыхала прочь от селения.

— Уходит, мать его за ногу. Никогда такую страхолюдину не видывал, — воскликнул Рябой.

«Сейчас!» — молнией пронеслось в голове у Старкальда.

К тому времени сорнец с помощью гвоздя разогнул обручи на ногах. В три прыжка он добрался до ворот, растолкал сторожей и выскочил наружу, а прочие даже не поняли, что случилось.

Едва не споткнувшись о тушу переломанного, залитого кровью животного, Старкальд помчался в ту сторону, откуда доносился еще топот. Плевать на чудовище, достать бы коня! А даже если не выйдет, он схоронится в лесу. Ночь безлунна, его не отыщут.

Крики и брань полетели вслед, кинулись в погоню. Достаточно затаиться в тени и сладить с одним — после с оружием ему никто не будет страшен.

Временами поглядывая назад, он достиг опушки и стал сбегать вниз по откосу меж высоченных сосен. Преследующих не было видно. Он спотыкался, падал, поднимался и снова бросался наутек, покуда хватало сил. Мороз обжигал ноздри, усеянные иглами ветки секли сощуренные глаза, но он все бежал и бежал не слыша ничего, кроме дыхания да стука сердца.

Лишь бы уйти подальше.

Старкальд перепрыгнул обмелевший ручей, когда сбоку мелькнул чей-то силуэт, На миг он присел, схватил какой-то булыжник и изготовился сражаться насмерть, но тут из-за дерева показалась вытянутая морда. Чужак фыркнул, мотнул гривой и вышел к нему, подрагивая от страха.

Он не поверил своей удаче. Осталось выйти каким-нибудь кружным путем на дорогу, и он снова свободен.

— Ты ж моя красавица, — прошептал Старкальд и осторожно приблизился к серой с яблоками кобыле, опасаясь как бы не спугнуть. — Тихо, тихо, я здесь, никто тебя не обидит.

Сорнец погладил шею и круп лошади, поманил за собой, сетуя, что нет поводьев. Бездонные глаза кобылы теплились доверием. Она тихонько всхрапнула и вроде бы пошла, но вдруг навострила уши. Откуда-то сзади донесся шум, треснули сучья. Старкальд заозирался, но ничего не увидал — со всех сторон его окружали лишь чернеющие стволы.

Чутье редко изменяло ему. Он инстинктивно укрылся за боком лошади. Раздался щелчок, и рядом с ухом что-то просвистело. Кобыла присела и заржала, едва не огрев его копытами.

Нашли-таки!

С колотящимся, будто птица в клетке, сердцем Старкальд метнулся в сторону, пробежал несколько шагов, но тут сбоку на него налетели и сшибли, выбив из легких весь воздух.

В глазах разом потемнело.

— Я же говорил, далеко не уйдет, — услышал он над собой голос, по которому признал старосту.

Сорнец извернулся, схватил того за ногу, но тут же получил сапогом в висок. Его осыпали пинками, пока не перестал сопротивляться и что-либо чувствовать.

Черная пелена одолела и притушила жгучую боль.

***

Очнулся Старкальд от тряски. Голова звенела, как ларь с монетами, один глаз открывался плохо.

Солнце ослепляло. День стоял ясный и теплый, по небу проносились косяки диких гусей, гонимых на юг неумолимой поступью зимы.

Его наново сковали по рукам и ногам. Все тело ныло, особенно левый бок — даже дышалось тяжело. Вдобавок, он прикусил язык, и теперь во рту застыл ком кровавой слизи.

— О, проснулся, бегунок! — оживился Ядди и боднул Старкальда в плечо.

Тот дернулся от боли, глянул на него исподлобья и сплюнул.

— Ну что, каков он, запах свободы?

— Избавь меня от своих шуточек, — буркнул сорнец.

С ними поравнялся рябой командир и рванул Старкальда за цепи.

— Еще раз рыпнешься, отрежу пару пальцев на ногах. Они тебе в Черном городе не понадобятся. Понял?

Он ухватил Старкальда за волосы и откинул голову назад.

— Понял, — процедил пленник.

— И вы все тоже слушайте. Пока у меня, сидите смирно. Как только окажетесь в Черном городе, бегайте хоть каждый день.

Рябой кончил речь, дернул поводья и погнал вперед.

Никто ему не ответил.

Дни потянулись медленно. Воздух промерз, небесное светило скрылось за сизой пеленой, будто примериваясь к долгой спячке. То и дело принимался снег, от которого спасались промасленными кожаными покрывалами.

Они держали путь вдоль уходящего в туманную высь горного хребта, у одной из северных вершин которой примостился Седой Загривок — вотчина Раткара. Их стражники-пленители все посматривали по сторонам, но красноватые глаза порченых нигде не мелькали.

Местность обезлюдела, дворы больше не попадались. Скотоводы предпочитали селиться у воды, а речушек поблизости не было, да и здешняя земля плодородностью не отличалась — камни да кочки. Ночевали, где придется: когда попадалась заброшенная сторожка, когда пещера, а иной раз темень заставала их в поле, и лагерь разбивали у телеги, становившейся единственным укрытием. Оно и лучше — навидавшись жути, укладываться близко к лесу никто не желал.

Скоро повозка пересекла хлипкий мост через овраг, по дну которого тек крохотный ручеек, и взобралась на высокий, лысый холм.

— Ничего себе, — присвистнул Ядди.

Впереди тянулось ровное, как обеденный стол, бесплодное каменистое плато: ни куста, ни деревца. Пустая, темная, забытая богом земля. Лишь у самого горизонта протыкали небо наполовину скрытые туманом силуэты величественных скальных отрогов. Словно непреодолимая преграда, они вставали на пути, деля Нидьёр на две части и остерегая странников от того, что находилось за ними — от настоящей стены бездонного мрака из древних сказаний и позабытых легенд. Где-то за этими неприступными громадами скрывалось само зло, пожравшее скверной половину мира.

— Вот уже и приехали почти, — то ли с облегчением, то ли с недовольством проворчал Торн.

— Это Плетеные горы? — спросил Вульт.

Мальчишка, как и Рчар, на севере не так давно и многого еще не видал.

— Они самые.

— Отчего у них название такое?

— Потому что плетут про них всякое, — вставил Ядди.

— А за ними где-то Завеса, значит?

— Говорят, что так, — ответил Торн.

— Да никто ее не видал, эту Завесу твою. Нет никакой завесы, — сказал Ядди, у которого на всякий вопрос имелось свое мнение. Единственно правильное.

— Как нет? Есть, — заспорил Торн.

Старкальду не хотелось вступать в перепалку. После неудачной попытки бегства он совсем посмурнел и сидел, нахохлившись, ничего не замечая, ни с кем не разговаривая. Едва ли теперь был способ улизнуть и вызволить Гирфи, да и крайний срок возврата долга давно истек — дожидаться не станут. А потому все лишилось смысла. Стоило ли вообще жить, дышать, грызть жесткие хлебные корки, о чем-то переживать и на что-то надеяться?

Сорнец глубоко ушел в себя: мог подолгу рассматривать трещину деревянного настила, наблюдать за падающими снежинками или, прикрыв глаза, предаваться мрачным мыслям.

Но неугомонные, смирившиеся с судьбой мужики пререкались так громко, что начинали раздражать, и Старкальд пробудился от полудремы. Стражи давно перестали их шугать и ехали чуть впереди, а пожилой седоусый возница, охочий до болтовни, иной раз и сам с ними заговаривал.

— Вон, зришь?! Это развалины Грознодума, — не унимался Торн.

— Что за Грознодум? — спросил Вульт.

— Укрепления там ставили, чтоб Гремучий перевал оборонять и не пущать Скитальца по эту сторону гор. По тому перевалу и ходил сам Гюнир, Сын Пламени.

— Басни. Мне бабка и не такое сказывала, пока мал был, — снисходительно отозвался Ядди.

— Как басни? Не басни, говорю тебе.

— И где же твой Гюнир?! Пропал?! Это Первосвет-то и Сын Творца?! Наследник всего Нидьёра сгинул во тьме, как глупый баран на жертвеннике.

— Не богохульствуй!

— Что нам от такого Творца, коли он не всемогущ? А ежели всемогущ, как его одолел Скиталец?

Такой вопрос заставил Торна задуматься, и какое-то они ехали молча.

— Гюнир не погиб, иначе весь мир бы исчез, — сказал вдруг Старкальд, по случаю набравшийся в детстве основ вероучений.

— О, молчун обрел голос, — съязвил Ядди. — И теперь его, значит, надо спасти? Кому? Смертному мужу? Сам Творец не …

— Да не смертному, дубина ты стоеросовая. Ясноглазый придет, — настаивал на своем вечно обиженный Торн.

— Как же! Корова родит волка, волчица принесет гуся, а от гусыни родится крылатый змей, — насмехался над ним Ядди, и Вульт вроде бы принимал его сторону.

Сказания и многочисленные пророчества, ни одно из которых до сих пор не сбылось, сходились на том, что в свой срок явится в этот мир ясноглазый воитель — искра божья. Он найдет средство проникнуть за Пепельную Завесу, отыщет и освободит Гюнира, а после одолеет с ним бок о бок Вечного Врага.

Но в нынешние темные времена эти наивные надежды были похожи на сказки, сочиненные от безысходности. С каждым годом люди теряли силы, все меньше родили потомства и все теснее зажимались от наступавших орд порченых и проникавшего повсюду Белого Поветрия.

— Слыхал я, где-то на юге люди снова сбираются в ватаги, ищут Фегорма, верят, будто тот их поведет их в битву, — не поворачиваясь, пробухтел возница, дабы продолжить разговор.

— Тысячу лет уже ищут, и еще столько же будут искать! — ответил Ядди. — Ховеншор забыли? Тогда-то небось мечей у нас поболее имелось, чем теперь. И крепости стояли целехонькие, да высокие. А сейчас что? Кто даст бой Скитальцу? Нищие, оборванные фермеры с вилами и оглоблями или гордые пастухи северных домов в бараньих шкурах? Я бы посмотрел на такое.

Тут взял слово южанин, обыкновенно не вступавший в разговоры.

— Рчар скажет. Существо, про которое добрые люди именуете Скиталем, совсем не страшное бывает. Есть и пострашней.

— Да ну? Да если б ты хоть со ста верст увидал Скитальца, то портки твои спереди стали бы желтыми, а сзади коричневыми, клянусь ледяными сиськами Хатран, — продолжал острить неугомонный Ядди.

Все рассмеялись. Даже Торн, окончательно потерявший позиции в религиозном споре, не удержался от кислой улыбки.

— А что это за шум? — прислушавшись, спросил Вульт.

Ветер донес отголоски смутного металлического лязга.

— Не забыли, куда едем? — откликнулся возница.

Прежде, чем они хорошенько рассмотрели город, взору их предстала мутная пелена, которую подпитывали горны и плавильные печи. Дым рваными полосами уносило к югу, но от этого облако не худело.

Шахты, питавшие железом весь север, располагались у предгорий, отбрасывающих поутру на тракт длинные тени. Будто следы исполина, к ним вели большие заброшенные карьеры, где руда выходила наружу. На куцых островках почвы чернели ряды пней — когда-то здесь росли деревья, пошедшие в топку углежогов. Вскоре показались темные зевы разверстых пещер и само селение, примыкавшее к скальным основаниям.

Сердце Старкальда упало, когда он увидел стены — высоченные, с парапетами, бойницами и переходами. Каменная кладка, судя по всему, была выложена давным-давно. За долгие годы она кое-где пообвалилась, однако крепость все равно выглядела внушительно. Стену окружал темнеющий ров. Позже они рассмотрели, что вода в нем высохла, но со дна торчали острые колья. Над воротами высились две дозорные башни, также возведенные из камня. Дюжина лучников, засевших наверху, могла бы сколько угодно обороняться от целой армии и не дать ей подступить по мосту к обитым железом воротам. Или не выпустить безумца, поверившего, что отсюда можно сбежать.

— Как же они тут живут? Речки никакой нет. Где воду берут? — недоумевал Торн.

— Под землей течет, — ответил возница, подкручивая усы.

— Надеюсь, хоть кормят здесь получше.

— Ну да, шлаком и скальным камнем.

Дорога к твердыне была хорошо наезжена. Навстречу им до сумерек попались две вереницы повозок с большим отрядом охранения. Никого не обрадовала весть о лесном чудище — теперь придется ехать кружным путем.

Караваны везли в Седой Загривок целый арсенал вооружения — заготовки для будущих мечей и топоров, огромные мотки толстой проволоки для сцепки кольчуг, железные пластины на ламеллярный доспех и многое другое, предназначение которого Старкальд на глаз не определил. В здешних рудниках, плавильнях и кузницах крутилось огромное богатство и ковалась реальная власть.

Рябого в городе знали. Ворота со скрипом и грохотом растворили, за ними поднялись еще одни — решетчатые, и хлипкая телега, кажущаяся на их фоне божьей коровкой, въехала внутрь под многошумный гвалт, от которого с непривычки у пленников вмиг заложило уши.

Работа здесь днем не прекращалась: по правую руку махали кузнечными молотами и с шипением остужали раскаленную сталь, чуть поодаль, высекая снопы искр, скрежетал точильный круг, слева разгружали уголь невольники в замызганных робах, закопченые с головы до ног, — только глаза отличали их от бурого камня. Рядом с бедолагами прогуливалось с полдюжины надзирателей, державших в руках кнут или длинную палку. В редкие мгновения тишины слышалось кудахтанье и крики гусей.

— Смотри-ка, тут и бабы есть! — кивнул Торн на тонкую фигуру перед одним из домов.

— А как же? — отозвался бывалый Ядди. — дружина что ли будет тебе портки стирать и варить рагу на обед?

— Эх, я бы ее сейчас…

К Рябому вышел какой-то рыхлый мужик с двумя подбородками и недобрым взглядом из-под кустистых бровей. Волосы его были черны, как сажа, которой тут не занимать. Он бегло осмотрел пленников, назвал цену, и после короткого торга они с Рябым ударили по рукам.

С новоиспеченных рабов наконец-то сняли общее ярмо и кандалы, затем выдали жалкое одеяние, наверняка пережившее с десяток владельцев. Немедля нашли дело: таскать какие-то доски и инструмент в покосившийся, черный от въевшегося дыма сарай. Высокий, как копье, стражник тут же наградил плетью по спине зазевавшегося Ядди и объяснил, что работать надо быстро.

Скотовод пробурчал в ответ дерзость и получил еще удар.

— Запомни свой первый шрам! У тебя их будет много, если не поумнеешь.

Старкальд угрюмо вздохнул. В этих стенах, напитанных пылью, потом и кровью, он проведет остаток своей никчемной жизни. Каменное ложе станет ему постелью, а кирка родным братом. Так ему, безголовому глупцу, и надо.