Дар Божий

Глава 16

Ночью стало совсем плохо — Миша приподнимался в кровати, вытягивал к потолку руку и кричал страшно и мучительно. Мать то одевалась, чтобы бежать к таксофону вызывать скорую, то снимала плащ и снова садилась на стул рядом — старый, черный, скрипучий стул.

Миша всё возвращался мыслями туда, на Старонаводницкую, где по левую руку возникал холм с частным сектором старого Царского села, а по правую в тумане высился горб Зверинецкого кладбища, а он толкал и толкал перед собой контейнер. Сначала, с горки, идти было легко и весело, только на задворках головы засела мысль, чтобы менты не остановили. Ведь Миша на дворника вроде бы не похож, да и дворники не гоняют контейнеры по всему городу.

Потом он пожалел, что не выкинул из контейнера мусор, а положил телевизор сверху. Но он спешил, опасался застукают, главное было поскорее отогнать контейнер подальше от дома. А сейчас…

Ох как больно, внизу живоооот, живооотик, аааааа.

Пустынная дорога, какое счастье что вас ездит мало. У дороги такие столбики и листы шифера между ними. Отделяют проезжую часть от тротуара. За ним пустырь, между пустырем и кладбищенским склоном — овраг, в овраге ручей, бьют из склона ключи студеные, под оврагом коридор коллектора, там тоже холодно. Это место называется Наводничи.

А сейчас уже поздно останавливаться и выкидывать этот чертов мусор, хотя он кажется приобретает вес с каждым шагом, но у контейнера такие маленькие, покрытые резиной и непроходимые колесики, что отогнать их на обочину совершенно нельзя, остается лишь толкать его дальше и дальше, к площади под Родиной-матерью, где сходятся воедино с гор несколько больших улиц, чтобы единым оврагом следовать Неводничами к Днепру.

Потом будет кошмар, неотвязный, как Миша заталкивал контейнер на улицу Мичурина, со стороны Струтинского, от школы, так он думал постепенно брать высоту, вместо подъема на Мичурина от Днепра, но какая разница что он там думал, ведь сначала он потратил почти все силы, чтобы по бульвару Дружбы Народов добраться до Струтинского, а это всё подъем, хотя и плавный, а потом на саму Струтинского, и когда он подкатил контейнер к перекрестку с Мичурина, то дал слабину и — и отошел в сторону, а контейнер, набирая скорость, поехал обратно вниз. Миша догнал его, остановил, и замер. Отпустить — всё, не догонит и не словит, нет сил. Стоять дальше — тоже силы на исходе.

Мимо шла бабка, Миша знал, она живет в частном доме, что слева как спускаться по Струтинского, у пересечения с бульваром. Дом тот расползся в низинке, в такой пазухе при склоне, и на зеленой травке рядом с трассой вечно паслись козы. Через два десятилетия ни дома, ни коз не останется, будет торчать там один небоскреб, а напротив его другой, но сейчас об этом не знают ни козы, ни бабка.

— Ой, это же тебе тяжело, — посочувствовала она.

— Вы бы помогли! — выдохнул Миша.

— А помогу, помогу, — и подойдя, дельно уперлась в борт контейнера ручками, да поюще-плаксиво повторила:

— Помогааай, помогааай.

Вдвоем они подогнали контейнер к перекрестку с Мичурина, где бабка сказала:

— Дальше я тебе не помощница, мне в Яму надо, — и пошла дальше. Ведь ни на Струтинского, ни на Мичурина, ни даже на Евгении Бош или Подвысоцкого никаких магазинов нету, они есть только на Бастионной в Яме.

Миша корчится, мечется, потом открывает глаза — а полночь, или позже, все уже потеряли счет времени — и говорит Татьяне:

— Мама, пойди обзвони ребят. Скажи… Что… Завтра репетиция отменяется! Ох.

И снова корчится.

А днем он, когда пихал вверх контейнер, а чуть колени не ломались, вспоминал, как читал книжку Куна «Мифы и легенды Древней Греции», и там было про Сизифа, который толкал наверх из ямы камень, а тот всё скатывался, а Сизиф снова его заталкивал.

Но потом он подумал про сверхчеловека Ницше, и превосходя себя самого, Миша — но тяжесть контейнера равна планете, это дело планетарного масштаба.

Боже, обзвони ребят!

В три часа ночи машина скорой помощи пыталась заехать на улицу Мичурина от моста Патона. Днепр был свидетелем ее позора, как не добравшись даже наполовину до перекрестка с Землянской, скорая остановилась и медленно поползла задом назад, ибо развернуться там не дано.

В три пятнадцать машина вползла на Мичурина уже с другой стороны, от Струтинского, и в дом Гнутовых зашли те, кого Миша боялся больше всего.

Он лежал, зажмурился, сжал кулаки и коротко отвечал на вопросы, когда его щупали. Тут болит? Да. А тут? Тут нет.

Потом прозвучало просто, будто каждый день такое случается:

— Паховая грыжа.

Ой нет, только не у него! Пусть это будет сон! Врачи-срачи! Вы ошибаетесь, это просто болит живот, может ведь просто у человека болеть живот, и тогда он услышал голос мамы:

— А как это лечится?

— Разрежем и вправим, — всё так же невозмутимо.

— Я не дам себя резать! — завизжал Миша.

— Другого выхода нет, — сказал доктор, — Сейчас мы повезем тебя в больницу. Соберите вещи, — повернулся к Татьяне.