Дар Божий

Глава 29

Кира в эти дни оставалась на хозяйстве одна — родители помогали безвылазно сидящей на даче бабушке собирать урожай, а Кира крестьянствовать не любила. Незадолго до поездки за город у нее начала болеть голова, как бы морозило и кажется, в ней глубоко засел грипп и только-только собрался выходить. Папа понимающе кивал, мама тоже, ей оставили деньги и выразили сожаление — жаль конечно.

Днем сегодня должны были репетировать, поэтому с утра Кира решила выбраться за хлебушком. Имевшийся дома выглядел черствым и не хотел, чтобы его ели.

— Того и гляди заплесневеет, — сказала вслух Кира. Когда не с кем было говорить, она беседовала с собой.

На улице оказалось очень холодно, кажется на рассвете вообще траву покрыла изморозь, Кира заметила это на детской площадке под одиннадцатым домом, хрущовке. Но сама вышла в легкой курточке. Как же, к полудню потеплеет, а что люди скажут? Что она собралась на Северный полюс?

— Толстый иссохнет, а худой сдохнет, — ежась, пошла прочь от дома по переулку. ПТУ — слева, белая гостинка — справа. Как все длинные люди, Кира была худой.

Тут возникла неплохая мысль, свежая как этот воздух, пахнущий гарью, а гарь доносилась едва уловимо, от частного сектора. Там жгли костры. Там жил Миша. Почему бы не зайти спросить, как он? К тому же выходной день, его мама должна быть дома.

Кира свернула направо, на асфальтовый пригорок, и мимо шестнадцатиэтажки спустилась на лестничке на улицу Мичурина. Вскоре она уже нажимала на черный звонок рядом с калиткой.

По улице шел Николай Власович, сосед. Кира заметила, что он собирается заходить к себе, и окликнула его:

— Простите! Вы не знаете, всё ли в порядке с Мишей, который тут живет?

— С Мишей? — переспросил Коваленко, — Я недавно разговаривал с Татьяной, ну, матерью его. Говорила, что Миша к бабке своей жить уехал, на время или навсегда, не знаю.

Открыв калитку, он снова повернулся:

— У них вообще тут недавно день открытых дверей, странное что-то ночью было, приезжали незнакомые люди, что-то вынесли, из дома, закопали в саду, а потом уехали.

— А куда?

— А я знаю? Туда, в сторону моста Патона, — Коваленко махнул рукой. Калитка за ним скрипнула, а Кира постояла еще немного перед забором и побрела дальше по улице, только не назад к Бастионной, за хлебушком, а куда сосед Миши указал.

Перед тем, как улица стала понижаться, слева была заброшенная усадьба. Все остальные еще стояли крепко, а в этой и дверка в заборе висела косо, на соплях, и в саду царило запустение, только чужие люди все яблоки да груши подобрали до единого. Пригорюнился дом, провалилась жестяная его крыша, побуревшая от дождя. Стена у входа осыпалась до перекрещивающихся диагоналями полос дранки. Под качелями, закрепленных меж двумя деревьями, поросла высокая трава.

За этой усадьбой улица поворачивала, а потом начинала спускаться, мимо почтового ящика и деревянного, черного от мазута сооружения, поддерживающего электрические провода. Один проулок убегал отсюда влево, а чуть ниже был перекресток с телефонной будкой.

Угловой забор слева был по плечо, и в саду проглядывали грядки, а за ними небольшой дом. Напротив отсюда, за серым высоченным забором усадьбы по склону выше, почти ничего не было видно, а тут как на ладони — и комната за отворенным окном, и дощатый хлам вдоль побеленной стены, и ссутулившийся человек в сером или вернее синем рабочем халате. Кира сначала не поняла, потом не поверила — у него на голове был мешок с прорезями, а на руках холщовые рукавицы какие бывают у сталеваров или каких-нибудь строителей. Медленно шаркая, он плыл от одного дерева к другому. Яблоня? Слива.

Очевидно заметил Киру, изменил направление, теперь к забору. Ближе, ближе, ближе. Всё, что пыталась рассмотреть Кира, это глаза в прорезях, но они пряталась в темноте.