Дар Божий

Глава 32

Были сомнения, да. По дороге сюда Шура зашла в рок-шоп на Володарского. Просто встала пораньше.

— Кто рано встает, тому бог дает, — заметил человек строгий, в темном одеянии. Неведомо кто.

И сюда, на Соломенку, она добралась от цирка через вокзал, и всё пешком через Батыеву гору, как-то раз с Нютой так ходила, дорогу запомнила. Еще сходя лестничкой в рок-шопе со второго этажа поставила в плейер кассету. Плейер висел на поясе и был полон сил от свежезаряженных аккумуляторов.

Главное, когда продавец поставил ей эту кассету в свой «Маяк» за прилавком, Шура где-то на задворках души понимала, что собирается покупать фуфло, но другая кассета, которую ей включили, была еще хуже, а от обложек на стеллажах рябило в глазах. С обложен улыбались скелеты, живые мертвецы, а волки щерили клыкастые пасти. Шура не знала, что покупать, но хорошо знала другое — попросить включить на пробу третью кассету она уже не сможет, ибо где-то там впереди в будущем уже возникла трудность. А в чем трудность-то, а? В первой букве любого слова, и все последующие не в счет, Шура знает, что просто будет штурмовать бесконечность, повторяя первую букву, и все ее умные живые мысли улетучатся и останется одна первобытная, простая и невыполнимая — произнести слово. Но окажется — перейти на следующую букву невозможно, не существует такого механизма в природе. То есть, не сейчас, не для нее. Это в будущем, она точно знает, стоит лишь указать рукой на кассету.

— А можете еще эту поставить?

Нет, не скажешь, на букве «а» застрянешь.

— Можно еще эту?

Не прокатит, в «еще» вдруг начала западать, провисать первая «е», она ненадежная, словно перед тобой мост через реку, мост из пенопластовых блоков, и ты по ним должна скакать, так вот блок с надписью «е» пойдет под воду, как только ты на него ступишь. Страшно даже начинать говорить это «еще». А может поменять «е» на «и»? Будет только хуже — и. и. и., и захочется сломать себе шею, чтобы перескочить.

Поэтому Шура купила кассету, какую ей поставили первой, и с музыку в ушах пошла по Володарского к цирку. На второй песне пришло большое огорчение, что деньги потрачены зря, а новые будут не скоро, и голос внутри стал громко требовать — вернись, поменяй кассету на другую! Ноги едва не послушались этого твердого голоса, но снова возник образ позора, от него Шура обхватила голову у висков, взъерошила волосы.

Родилась подленькая спасительная, или успокоительная мысль. У Нюты ведь скоро день рождения? Очень просто, подарить ей эту кассету.

Но совесть!

Шура даже остановилась. На нее едва не натолкнулся прохожий, шедший позади. Это возле цирка, у подземного перехода к универмагу «Украина».

— Как ты можешь подарить кассету, которая тебе не нравится? — сказала совесть.

— Но может Нюте понравится.

— Она тоже такую парашу не будет слушать. Ну признай, что ты напрасно выбросила деньги.

— Ладно, я подумаю! Я подумаю.

И думала до самой до Соломенки. С неба летел белым снегом тополиный пух. Он собирался по берегам недавних луж и лежал вдоль бровок, вился призрачными дорожками от малейшего ветерка.

Тут, возле входа в подземелье, никакого пуха не было. Была темная густая тень от кленов, и пахло сырой глинистой землей.

Изнутри давно перестали откликаться. Шура думала полезть следом сама, но не взяла у Курта фонарик, поэтому продолжала время от времени наклоняться к отверстию в горе и звать:

— Эй! Вы живы? Ответьте!

Слова будто улетали недалеко и возвращались обратно в рот. Сколько времени прошло? По наручным часам пять, семь минут, но казалось что добрые полчаса. Если через пять не подадут голос, что делать? Бежать к людям, искать телефонную будку, вызывать кого — милицию, скорую, пожарников? Кто спасает людей из пещер?

Это как тогда, на Зеленке, когда они ходили все вместе. Миша засмеялся по-денегератски и прыгнул в темное, окруженное старым кирпичом, отверстие подземелья. И его все звали и ждали, никому не хотелось лезть следом, а он не откликался, темнота молчала. У Нюты был с собой коробок спичек, она стал зажигать и бросать одну за другой туда, внутрь, но ничего более пола, замусоренного и в битом стекле, не высвечивалось. Потом Миша появился откуда-то сбоку, сказал, что из другого входа. И Миша показался Шуре не таким, как исчез в проеме. Она никому не сказала.

В пещере зашевелилось. Вот показалась голова Нюты, с волосами, присыпанными рыжим суглинком. На карачках она вылезла и поднявшись, стала отряхивать пыль со штанов и рукавов. И всё время повторяла:

— Это офигеть. Это офигеть.

— Да? Почему?

— Сейчас. Подожди.

Выбрался Курт, грязный еще более и какой-то очень серьезный.

— Так, — сказал он, — Снова вернемся сюда не знаю когда, но вернемся. Мне нужен один товарищ, он археолог и спелеолог. Тут что-то серьезное.

— Пещера идет на сотню, а может и больше метров вглубь горы, — начала рассказывать Нюта Шуре, — коридор с гладкими стенами, очень низкий, и закругляется так знаешь, постепенно.

— И опускается, — добавил Курт, — по сути образует спираль, но большую. Сколько витков этой спирали, мы не знаем.

— Есть ответвления в другие коридоры и ниши.

— Целый лабиринт. Сюда надо вернуться, возвращаться не один раз, изучить всё обстоятельно, взять больше батареек, мощнее фонарики, измерительную линейку, рисовать план.