Дерзкая. Пленница (тело)хранителя (СИ)

Глава 17

Тагир

— Ну ни хрена себе. Тебе не кажется, что уже хватит?

Голос Стингрея доносится до меня, как сквозь вязкий туман с примесью угарного газа. В этом облаке я и плаваю, едва соображая и пытаясь остановить вращение комнаты вокруг своей оси.

Но руки еще не потеряли сноровки. Не проливается ни капли, когда я наполняю стакан новой порцией виски. Только с кубиками льда промахиваюсь — летят на стол. Ничего. Мне сойдет и так.

— Садись рядом, — наверное, язык заплетается, но моя речь кажется мне ровной. — Помянем мою семью.

— Давай ты прекратишь бухать, пока вся та херня с дочкой Белого не закончится. Кстати, ты так и не сказал, что собираешься с ней делать.

— А что я должен сказать? — виски двадцатилетней выдержки дерет горло и больше не приносит успокоения. — Хочу — трахаю. Хочу — бью. Захочу — выкину на хрен на улицу.

Стингрей все же садится рядом и решительно отбирает у меня бутылку. Я не сопротивляюсь. Знаю, что найду в шкафу еще, если все демоны прошлого снова оживут в огромных глазищах Юльки Беляевой.

— В следующий раз сам пойдешь ее кормить. Иначе я поправлю корону этой сучки сапогом.

— Послала далеко и надолго? — пьяно ухмыляюсь. — Это она может.

— Одобрение?

— Ни хрена, — смотрю на свет через тумблер[i] с виски, отчего серая мгла разбавляется янтарными всполохами. — Я буду это подавлять. Жестоко подавлять. Ни одна женщина так со мной не смеет говорить, особенно эта.

— Избавься от нее, — едва не давлюсь обжигающим напитком.

Хочется врезать Стингрею с кулака. Нельзя говорить под руку. Особенно такие вещи.

— С какого хрена? Слишком просто. У меня на телку планы куда интереснее.

— Твои планы — стать ее подкаблучником. Ты что собирался сделать? Пустить ее по кругу и отправить папаше видос вместе с ведром попкорна. Только ты попутал наказание и первую, мать его, брачную ночь. Имей в виду. Если это ролевые игры с наследницей в рабыню и господина, а не твое возмездие, я манал в подобном участвовать.

— Бутылку верни, — образ жены и сына давно стерся из памяти. Я стараюсь не замечать, что теперь сознание заполнили огромные, испуганные и дерзкие глаза Беляевой. — Будь спокоен. Еще спляшешь на могиле Белого. Только сначала я его дочь… сука, я ее просто сожру.

— Иди проспись, — Стингрей хватает меня за плечо. Очень зря. Я этого не терплю. С тех самых пор, как меня пытались сломать, избивая впятером.

Двоих покалечил. И умудрился выжить, хоть это и стоило протезирования всей челюсти. Остальные двое долгое время были под знаменами нашей группировки. И такое бывает. Только память ничего не вычеркивает просто так.

Серега не ожидает подобной прыти. Потому и не успевает сгруппироваться, когда я опрокидываю его на стол. Звенит посуда, раскалываясь о плитку на полу.

— Никогда, — замахиваюсь кулаком, не понимая, что друг увернулся и я попал в его поверхность, — не указывай, как мне себя вести. — И запомни, блядь, эта сучка — только моя. Я передумал, въехал? Планы изменились! Трахать или резать на ремни, но это буду делать только я! Пальцем тронешь — оторву все, что шевелится.

— Совсем ебанулся, — поднимаясь на ноги и глядя на расколотый надвое стол, кидает мне в спину Стингрей.

Но я его не слышу. Перед глазами — туман. В теле — озноб. Я словно перемолот и вспорот наизнанку, а после выброшенный за ненадобностью. Ступени наверх кажутся непреодолимыми преградами, но я как-то добираюсь в свою комнату.

Смотрю невидящим взглядом по сторонам. Отчего-то даже не задерживаюсь больше на фотографии Марины с Саятом на руках, что всегда находилась перед моими глазами, где бы я ни был. Как будто виски сделал меня слепым, оставив только способность видеть собственную ярость… и огромные глаза Юльки.

— Ведьма… — сметаю с прикроватного столика все, что там находилось.

Айпад идет сетью расколотого стекла, пистолет гулко звякает. Сжимаю виски руками и просто реву, будто раненый зверь. Глаза жжёт. Это кадры адского калейдоскопа. Белый. Моя семья. Юля. Кайманов с дочерью. Снова Беляев. Совсем ненадолго. И вновь насмешливое лицо Юльки, а в глазах так тщательно скрываемый страх.

Что дальше, я и сам плохо понимаю. В этом доме уже нет никого, кто сможет меня остановить. Стингрей наверняка попытается. Лучше не рисковать — я точно пущу ему пулю в лоб.

Может, алкоголь даст мне силы сделать то, что я никогда не смогу сделать в здравом уме.

Головокружение отрезвляет. Я с такой силой давил пальцами в височную область, что едва не отключился. Смотрю невидящим взглядом, а затем, разбив стекло кулаком, извлекаю из недр шкафа запечатанную бутылку виски.

Реальность сводит меня с ума. А я собираюсь сойти с реальности. Привычным жестом проверяю патроны в обойме «Беретты», закрепляю за поясом, и лихо подмигнув своей тьме, спускаюсь вниз.

Стингрей так никуда и не ушел. Но мыслит здраво. Знает, что я в том состоянии, когда начну сначала палить в лоб, а потом разбираться, кому и какого, собственно, хрена. Смотрит исподлобья, словно хочет сказать — «ты теряешь контроль, дружище».

Я разберусь с этим позже. Сейчас главное — чтобы никто мне не мешал. И охранял периметр, пока я окончательно не соберусь с силами и не поставлю точку в истории с Беляевой.

В истории, которая так резко и рвано вышла из-под контроля.

Она вскакивает при моем появлении.

Я знаю, что ее сердце забилось сильнее и даже, возможно, укололо болью, пока я спускался вниз. Пока Юля слышала мои шаги. Может, даже безошибочно поняла именно по характеру моей походки, чем ей грозит этот ночной внезапный визит.

Я знал, моя невольница, что ты не заснешь. У тебя бы это не вышло даже под лошадиной дозой самого ядреного снотворного. Как бы ты ни храбрилась и не старалась показать мне, что похищение для тебя — всего лишь яркое приключение, твое сердце буквально трясет от страха перед неизвестностью.

Как иначе, если я отнял у тебя надежду на то, что между нами возможно потепление. А также и на то, что эта месть может миновать тебя. Могла бы. Ты каким-то образом сделала для этого все от тебя зависящее.

Плевать, что и сама не поняла. Это начинаю понимать я, и ничем хорошим для тебя, как для дочери врага, оно не закончится. С наваждением надо расправляться, как с самым жестоким врагом. Обрывать все нити резко. До нечеловеческой боли и до ссадин на ладонях. Чтобы не осталось никаких сомнений.

Юля смотрит на меня так, как привыкла — с надменным вызовом. Она еще слишком молода, чтобы прятать за этой маской страх. И это сводит меня с ума. Щекочет кровь, опьяняет разум. Самый сладкий наркотик, от которого не удержаться — власть.

Власть над тем, кто сам стремился восстановить ее над тобой.

— Солнце встало, пора танцевать, — издевательское приветствие выходит натянутым и абсурдным.

Совсем не так я хотел это произнести. В повисшей тишине оно неуместно. Понимает это и Юля, смотрит уже не так уверенно. Переводит взгляд с бутылки в моих руках на пистолет за поясом. Достаточно сложить эти два предмета и умножить на степень моего состояния, чтобы понять: ничем хорошим это не закончится.

— Ты же… — не справляется со своими эмоциями, задыхается, пятится назад. — Ты пьян…

— Надо же, капитан Очевидность. Удивлена?

Смотрит так… будто в самое сердце. Что что-то дрожит внутри. Я стремительно трезвею, а подобное нам не на руку. Сворачиваю крышку и делаю глубокий глоток прямо из бутылки.

— Вот что в тебе такого, а? Обычная телка. Даже без тюнинга. Пройди в толпе — не запомнишь и не выделишь. Что ты творишь? Да вы с батей совсем берега попутали… Он не достал меня, прислал тебя?

Хрен разберет вообще, что я говорю. Вижу, как расширяются ее зрачки, а выражение лица… нет уже ни дерзости, ни надменности. Даже страх всего лишь тень перед маской какой-то обреченной безысходности. Будто до этого она всерьез не рассматривала, что я могу ее убить. Но сейчас даже я не знаю, что сделаю в следующий момент.

Внутри пожар. И глоток вискаря тут ни при чем. Слова выжигают все внутри напалмом.

— Какого хрена из всех чертей мне досталась ты?.. Как тебя угораздило вообще родиться в этом семействе? Что ты смотришь? Глаза в пол опустила! Я же тебя просто разорву, ты соображаешь своими мозгами?

Юлька с отчаянием смотрит на дверь. Она что, надеется на Стингрея? Какого хрена? Что у них тут произошло, пока он носил ей еду? Я сейчас просто выпущу пули в глотку им по очереди. Но сначала…

— Пей давай. Что вытаращилась? Или я не помню, как ты бухала в своих клубах? Давай, давай. Проще будет.

Юля нерешительно тянется к бутылке. А затем в ее глазах мелькает что-то жесткое. Вырывает, расплескав, и начинает пить, скривившись о отвращения.

— Куда?! — не узнаю собственного крика, выбиваю бутылку из ее рук.

Вздрагивает — но не отводит глаз. Смотрит на меня в упор. А я понимаю, что, если мне и стоит у кого поучиться храбрости, так это у нее. По стечению обстоятельств — у дочери моего врага.

Юлька вытирает губы. К такой крепости напитка она не привыкла. Слезы на глазах то ли от неумеренного поглощения огненной воды, то ли от страха.

— Теперь, — она смотрит, как золотистая жидкость льется на пол, — мы с тобой в одном положении. И если ты хочешь моей смерти… я имею право знать, что сделал мой отец. Скажи мне, Тагир. Потом можешь убивать. Даже смертникам зачитывают приговор.

— Рот… закрыла… — в меня бьет, будто тараном. Волной болезненной нежности с примесью сошедшей с ума тьмы. — Дольше проживешь… Глаза в пол опусти!

— Можешь сколько угодно убегать от этого и злиться. Я тоже не из стали. Не хочу ждать, когда у тебя сорвет крышу и ты меня действительно убьешь.

— Смелая, значит, — достаю пистолет и подхожу к ней вплотную. — А так? Будешь и дальше смотреть?

Какая-то неведомая сила не дает мне поднять руку. Или мне нужно убедиться, что я сам не в состоянии это сделать. Упираю дуло в висок девчонки.

Только на миг она испуганно отводит глаза, зрачки расширяются. Не верила. Даже после того, что я с ней сотворил на свадьбе. Знала, что насиловать — могу, а вот что убить — даже не допускала в своей хорошенькой головке.

Я и не смогу. Но она этого не знает.

Темная пелена похожа на обвал в горах. Раз я чуть не лег именно под таким, в своих родных краях. И сейчас она куда сильнее, только на этот раз — ментальная.

Смотрю в лицо Юли, окончательно понимая — я проиграл. Меня уже придавило со всей жестокостью и неотвратимостью глубиной ее взгляда. До острого желания постичь, что там внутри. Настолько сильного, что причина моего сегодняшнего загула — не панихида по жене и сыну.

Это желание вытравить Юльку Беляеву из своего сердца, тела и сознания. Это раунд, в котором я проиграл очень давно. Только это не стало для меня трагедией, вопреки ожиданиям.

Либо я не вижу смысла отрицать то, что сейчас в моих руках. Потому что я один имею над нею власть.

С хриплым стоном сжимаю волосы Юльки в кулаке и закрываю ее рот поцелуем, совсем забыв, что пистолет все так же упирается в ее висок…

[i] Это низкий широкий бокал под виски.