Детство на окраине

Перед праздником

Как ждали на Старой Божедомке праздника! Большой праздник — рождество или пасха — какое это огромное, яркое событие в жизни рабочего человека! Это радостный перерыв в долгом ряду тяжелых трудовых дней, это отдых, это накрытый стол, на котором тесно от пирогов, от закусок и на котором, рядом с графином водки, стоят темные бутылки сладкого вина. Праздник — это сон после обеда и гости за вечерним столом, встречи с родными и знакомыми, веселый шум и песни. Праздник — это все то, о чем рабочему человеку некогда и подумать в течение всего года.

Долго и тоскливо тянулся рождественский пост. Мяса нельзя, молока нельзя, коровьего масла нельзя — все грех. Впрочем, в квартире номер четыре пост соблюдали не очень строго. Хоть и не каждый день, но мама варила щи с мясом, а к чаю и к обеду давала молока.

— Это господам на пустых харчах сидеть можно, — говорила она, — им делать-то нечего. А нам работать надо. Пожалуй, с пустых щей и ноги не потащишь…

— Ну, и господа на пустых щах не сидят, — возражала Анна Ивановна. — Там и осетринка, и белужинка, и заливные всякие — чего ж им не поститься! Это и мы бы так-то постились!

Такие разговоры шли в квартире. Но не очень громко, не при чужих. Прослыть безбожником никому не хотелось — люди осудят, отвернутся, знаться не станут!

Мама все-таки старалась придерживаться поста — то щи с грибами, то щи со снетками. Щи со снетками Соня очень любила — уж очень интересно было вылавливать из миски рыбок.

Весь пост печально звонили колокола. Недели тянулись медленно. Нельзя было ни запеть, ни пошуметь — грех, боженька накажет. Соня читала сказки и рисовала разные истории с продолжением. А Лизка и Оля приходили к ней и подолгу смотрели, как она рисует. Лизка разглядывала Сонины книжки с картинками и все спрашивала:

— А это про что? А почему этот кот в шляпе? А почему они все на лестницу влезли? Ух ты, у собаки глазищи-то — по тарелке! А почему?

— Вот не пошла в школу! — отвечала Соня. — Теперь читать научилась бы.

— А если у меня платье рваное?

— Ну что ж! Зашила бы.

— Все равно я бы читать не научилась!

— Нет, научилась бы. И на парте вместе сидели бы. А то сиди там с Лидой Брызгаловой…

— Зато она домовладелка! Эх ты, с домовладелкой сидишь, а серчаешь!

Соня не знала, что сказать на это. Она не сердилась на Лиду и не ссорилась с ней. Что скажет Елена Петровна, если она будет в школе ссориться? Да и боялась Лиды. А вдруг она нажалуется отцу? А отец-то у Лиды — домовладелец, он еще придет да накричит на маму… Вон Саша поссорилась с Данковой. А мама Данковой пошла в приют и нажаловалась, так Саше досталось лотом!

Соня не ссорилась с Лидой. Только никакой радости это соседство ей не приносило. Когда Лида не знала урока и просила подсказать, то сразу становилась ласковой, тихой. А как только у нее все было хорошо, то говорила, что с коровницыной дочкой не водится. И тогда Соня сидела молчаливая, робкая и печальная на всех уроках, а после уроков одна шла домой. Саша хотела бы проводить ее иной раз, но нельзя было: приютские девочки домой возвращались все вместе и опаздывать не имели права.

Была у Сони и еще одна тяжелая забота — «закон божий». Эти уроки угнетали ее. Соня очень боялась батюшку. Как посмотрит он своими строгими глазами, так сердце и сожмется. Накануне дня, когда должен быть урок «закона божьего», Соня долго не спала, лежала и все повторяла непонятные слова молитвы на непонятном церковнославянском языке.

Особенно запиналась она на слове «всеблагий». Что такое всеблагий? И какой это — всеблагий? Соседка-торговка, рыжая Аграфена, говорила про своего сына, что он уж очень блажной. А блажной — это значит крикливый, неспокойный. Но ведь про бога нельзя же сказать так?

Как-то в один из этих тяжелых дней батюшка пришел не в духе. Он поздоровался с классом не глядя. Сел за стол, откинул за плечи волнистые, расчесанные на прямой пробор волосы и открыл журнал.

— Вызывать будет, — словно ветерок прошел по классу.

Все подобрались, насторожились. Соня торопливо повторяла в уме трудную молитву, а сердце у нее уже болело и сжималось.

Батюшка поднял на девочек узкие серые глаза и начал их оглядывать, раздумывая, кого ему вызвать. В это время Лида наклонилась к Соне и прошептала:

— Знаешь, почему у батюшки волосы завитые? Он на ночь косички заплетает.

Соне показалось это невозможным. Она представила себе сурового, строгого батюшку с косичками — и вдруг ей стало так смешно, что она не удержалась и хихикнула.

У батюшки сверкнули глаза:

— Горюнова, читай молитву!

Соня знала молитву, но от страха она сразу все забыла. Прошла секунда, другая, а Соне казалось, что уже полчаса прошло, как она стоит и молчит. Только бы вспомнить, как эта молитва начинается!

Батюшка сидел у стола и не спускал с нее своих строгих глаз, и оттого, что он глядел на нее, Соня никак не могла собрать мыслей.

Сзади тихо-тихо прошептали:

— Верую… во единого бога-отца…

Соня встрепенулась:

— Верую во единого бога-отца, вседержителя-творца…

Она прочитала всю молитву не запнувшись. Гроза пронеслась. А Соня узнала, что у нее есть друг: это приютская Саша Глазкова подсказала ей. Подсказывать на «законе божьем» страшно — батюшка может очень строго наказать. А вот Саша не побоялась!

Соня еле дождалась, когда кончится урок.

— Саша, а если бы тебе попало, — прошептала она в страхе, — за подсказку! Из-за меня…

— Пускай Брызгаловой попадает, — ответила Саша, — это она тебя рассмешила.

— А я правду сказала, меня никто не накажет! — возразила Лида. — Конечно, батюшка косички заплетает, чтобы волосы были кудрявые!

— Ты зачем так про батюшку говоришь? — закричала на нее Анюта Данкова.

Анюта Данкова, толстая, губастая девочка, с длинными русыми косами, очень хорошо учила «закон божий». Батюшка ее любил и называл «каменной стеной». «Я на тебя, как на каменную стену, надеюсь!» — говорил он Анюте.

— Вот я скажу Елене Петровне! Вы все в бога не веруете, раз так про батюшку говорите, насмешничаете! — продолжала Анюта.

— Подумаешь! — ответила Лида. — Испугалась я Елены Петровны!

Саша тоже хотела что-то ответить Анюте. Но Соня схватила ее за руку и побежала с ней по коридору.

— Ой, она на тебя нажалуется! — повторяла Соня. — Вот увидишь, нажалуется! Не спорь ты с ней, не спорь!

Такой это был трудный и горький день! Даже большая перемена не радовала.

Но тут вышла из учительской Елена Петровна и крикнула:

— Первый класс! Ко мне! Становись в круг, давайте в «теремок» играть!

И сразу стало легко и весело. Девочки сбежались к ней, встали в круг. Соня постаралась встать рядом с учительницей, чтобы держаться за ее руку. Стоять рядом с ней, слушать, как она поет, и подпевать ей своим тоненьким голоском — да ведь это же настоящий праздник! И ничего-то не страшно, когда рядом Елена Петровна!

Девочки изображали то мышку, то лягушку… Соне пришлось быть зайчиком, Брызгаловой — лисичкой. А потом пришел медведь — Анюта Данкова — и разорил теремок. Девочки с визгом и смехом разбежались. А Соня поспешно снова заняла свое место рядом с Еленой Петровной; она смеялась и подпрыгивала.

В это время открылась дверь учительской, и в коридор вышел батюшка. Он словно черная тень прошел сквозь солнечные лучи, падавшие в коридор, и скрылся на площадке лестницы. Будто что-то померкло в их веселье. И вдруг Соне очень захотелось, чтобы батюшка ушел и больше не вернулся!

Но Соня тут же испугалась и отогнала эту грешную мысль — ведь бог-то все видит! И о чем она думает, он знает. Он за такие мысли тоже может наказать!

Как все-таки страшно человеку жить на свете!..

Зато дома, во дворе, было по-прежнему весело. Играли в снежки, строили горки среди двора… А вечером всегда подстерегали ломового Пуляя. Только он откроет ворота, воротясь с работы, а ребятишки уже бегут, лезут на его огромные сани с широкими полозьями — и лошадь везет их от ворот в самый дальний угол двора, где ломовой ставил на ночь свои сани и телеги. Ребятишки шумели, веселились, снег скрипел под полозьями, а большая лошадь, устало покачивая головой, не спеша шагала своими мохнатыми ногами…

Праздник между тем приближался. Это чувствовалось во всем. Народ оживленней шел по улицам. Казалось, что и снег под ногами хрустит веселей, праздничней. И разговоры в квартире идут праздничные — о всяких покупках, о колбасах, о шпротах, о том, где получше и подешевле купить окорочок…

— Гуси хороши у Елисеева…

— Может, все-таки гуська купить?

Анна Ивановна и мама советуются с утра и никак не могут решить.

— Дороги гуси… — качает головой Анна Ивановна. — Сейчас, к празднику, торговцы осатанели, им как раз нажиться. Поди-ка, подступись! Кусаются гуси-то!

— Поросеночка тоже ничего бы… — мечтательно говорит мама.

— Ну, поросеночка! Конечно, неплохо бы… Да, эх, Никоновна, ладно! И так обойдемся. Колбасы купим, масла сливочного, сыр будет, кильки… Селедочку можно сделать. Пирожка с кашей, с луком. И без поросеночка обойдемся, дорог он до страсти, поросеночек-то!

— Ну ладно, — соглашается мама, — бог с ним, с поросеночком. Что Дунечка-то у нас — будет что-нибудь печь или не будет?

— Хотела она окорок купить, — Анна Ивановна понизила голос, — да, видно, денег-то он ей не дал. Молчит.

— Эх, душа-то хамская! Хоть бы праздник-то дал ей попраздновать!

— Мама, а какая это хамская душа? — спросила Соня, поднимая голову от книги.

— Грубая это душа, безжалостная ко всем, — сказала мама, — вот какая это душа! Только себя и любит!.. А тебя не спрашивают, — добавила она сердито, — шла бы на улицу, я в комнате убираться буду!

Соня живо собралась и вышла во двор. Ребятишки стояли кучкой — они собирались идти смотреть игрушки.

— А я хотела за тобой бежать! — прохрипела Лизка. — Пойдешь?

Лизка, съежившись, топталась на снегу в своем драном пальтишке. Олю и ее худенькую младшую сестренку Тоньку мать закутала платками. Сенька стоял в шапке на затылке и с распахнутым воротом; у него не было крючка на воротнике, а пришить не хотелось — до того надоели эти иголки да нитки! Но Сеньке будто и не было холодно, хотя щеки его посинели.

— А Коська где же? — спросила Соня.

— Дома сидит! — ответил Сенька. — Валенки продрал, пятка голая вылезает — вот и сидит теперь.

Ребята кучкой, тесно держась друг друга, вышли из ворот и повернули направо, вверх по Старой Божедомке. Они все уже не раз побывали у этой витрины, где выставлены елочные игрушки, но их тянуло туда снова и снова, тянуло неудержимо. Сверкающий снег крепко хрустел под ногами. Лизка засовывала руки в рукава чуть не до самых локтей. Сенька поднимал плечи, чтобы как-то укрыть оголенную шею. Соня дышала то в одну варежку, то в другую — у нее зябли руки… Но они шли все дальше и дальше по узкой улице…

Спешащие прохожие толкали их, бранились, когда кто-нибудь из ребятишек попадался под ноги. Но ребята увертывались или получали легкий тумак и шли дальше: мимо темных со снежными крышами домов; мимо «казенки» с зеленой вывеской и с царским орлом, означающим, что торговать водкой имеет право только государева казна; мимо высокого глухого забора, за которым таился чей-то повернувшийся к улице спиной дом…

Но вот наконец на той стороне засветилось серебряным светом большое квадратное окно.

Сенька, оглянувшись не идет ли трамвай, крикнул:

— За мной! Бегом!

И, припадая, побежал через мостовую. Девчонки, хватаясь друг за друга, бросились за ним.

Ну, вот оно, это окно! Оно светилось разноцветными огнями среди синих зимних сумерек. Ребята прислонились грудью к железной перекладине, защищающей витрину, и молча приникли к окну.

Перед ними раскрылся волшебный мир.

За широким стеклом, обрамленным легкой росписью морозных узоров, сиял перед ними радостный, сверкающий хоровод елочных игрушек. Живая зеленая елка стояла там, раскинув колючие ветки. На ее иголках крупными блестками переливался нетающий снег. С ветки на ветку перекидывалась ослепительная путаница серебряных нитей, светящихся бус, искристых звезд, золотых орехов, рыбок, серебряных петушков, матовое сияние больших серебряных, желтых, красных и зеленых шаров…

А что творилось внизу, под ветвями елки! Там дед-мороз в красном с серебром кафтане тащил целый мешок игрушек. Красная Шапочка выглядывала из резкого домика, а Серый Волк прятался за крылечком. Медведи катились — и не скатывались! — с горы на серебряных саночках. Красавицы куклы в меховых шапочках держали в руках золотые корзиночки с конфетами и орехами и глядели на ребятишек, улыбаясь румяными губами… И над всем этим неподвижно висел падающий — и не падавший! — снег, таинственно мерцая разноцветными огоньками…

Стоя у витрины, ребята открывали все новые и новые чудеса. Вон из-под снега выглядывает зайчик в синих штанах и с морковкой в лапках. А вон на пригорке сидит Петрушка в пестром наряде. А под самой елкой — смотрите, смотрите! — сидят маленькие гномики с длинными бородами и в серебряных колпачках!..

Ребята стояли и глядели и радовались тому, что видели все это. Соне робко подумалось: «А вдруг бы эта кукла, с черными кудрями, была моя?» Но она только вздохнула. Такого чуда не могло случиться.

А мороз между тем начинал познабливать. Ребята тихонько топали ногами, дышали в варежки, ежились… Мимо них в магазин входили люди, они покупали эти игрушки. Но ребята словно не видели их: это люди были совсем другие, это были богатые…

Первой сдалась Лизка.

— Пойдемте домой… — прохрипела она.

Но никто не тронулся: жаль было уходить.

— А вот одна девочка так стояла у окна, — сказала Оля, — все стояла и смотрела. А к ней подошла барыня в черной ували и дала полтинник.

Это происшествие всех ошеломило:

— Целый полтинник?

— Серебряный полтинник?

— А почему дала? А что сказала?

Но Оля не знала, что сказала барыня. Кажется, сказала: «На вот, поди купи себе игрушек».

— А девочка купила?

— А какая девочка?

Оля не знала, какая девочка. Но что такая девочка была и что все так случилось, уж это-то Оля доподлинно знает.

— Наверно, это была какая-нибудь княгиня или графиня, — догадался Сенька. — Надела черную уваль, чтобы не узнали, и ходила. Кому полтинник, кому рубль… А что ей — жалко, что ли? У нее небось этих полтинников целые сундуки.

— Вот бы к нам подошла! — прошептала Соня.

И всех охватила головокружительная мечта. Они шибче затопали ногами, задышали в свои худые варежки. Надо еще постоять, надо постоять подольше — а вдруг да она к ним тоже подойдет?!

Но, сколько они ни стояли, сколько ни дышали в кулаки, княгиня под черной вуалью так и не подошла к ним.

Совсем перемерзнув, ребята побежали домой. И опять узкая снежная улица, и опять прохожие, сердившиеся на эту «мелочь», которая попадается под ноги, когда люди спешат, и опять тесные комнаты, освещенные маленькими керосиновыми лампами, и разговоры о том, что хорошо бы купить к празднику вот то-то, да, пожалуй, можно и обойтись, потому что уж очень дорого…