Девочка с птицами

24

Когда минуты бегут, а тебя не хватает на всех, с кем хочешь пообщаться, об этом говорят «время утекает сквозь пальцы». Раньше я не понимал смысла этого выражения, а теперь хочется поймать секунды, как песок, и запихнуть в песочные часы. Пусть себе сыплются, а когда закончат, я их просто переверну.

Чем ближе календарь подступает к сентябрю, тем сильнее я ощущаю вину. Приехал отдыхать на море к бабушке и дедушке, а в итоге почти с ними не общался. Чтобы хоть как-то исправиться, стараюсь бывать с ними чаще, отвлекаясь на телефон, когда Зоря или гуляющие друзья что-нибудь присылают.

– Чего вздыхаешь? – спрашивает дедушка, застав меня утром на кухне.

Я стараюсь вставать раньше и накрывать на стол, чтобы дед с бабушкой не тратили на это драгоценные минуты.

– Жалею, что мало времени с вами проводил. Все с друзьями куда-то ходил да с Зорей.

– А чего жалеешь? Так плохо с ними было?

– Нет, с ними было хорошо.

– Мы тебя с бабушкой для того и приглашаем, чтобы ты дышал свежим воздухом, ел свежие фрукты и овощи и радовал нас своим присутствием. Да и ты уже не ребенок, чтобы постоянно сидеть с нами, – дедушка садится за стол, бросает два кубика рафинада в чай и начинает помешивать его ложкой.

– Ты на меня не обижаешься? А бабуля?

– Чего нам обижаться? Если наши дети и внуки счастливы, мы тоже счастливы. Большего и не надо, – он подмигивает мне, и я улыбаюсь, садясь рядом с ним и жуя бублик. – В этом и есть прелесть молодости, Сенька.

– В чем?

– Ты можешь быть беззаботным. Повзрослеть всегда успеешь, проблемы навалятся, выпускные экзамены, поступление в универ… А сейчас, пока есть время, пусть твоя голова остается легкой. Лёгкая голова – свободное сердце.

– Сложно ты завернул, но мне нравится.

– И потом, теперь у тебя девочка есть. Не все же тебе с нами, стариками, тусоваться? Будешь к ней в гости приезжать. Может, даже чаще.

Краснею. Все же непривычно так открыто обсуждать с дедом мою первую любовь. Хоть я и представил Зорю маме, все еще странно думать, что после возвращения придется обсуждать нас с ней подробнее. Раньше я все рассказывал маме и папе, бабушке и дедушке, а сейчас понимаю, что настало время небольших тайн, которые останутся только между мной и Зорей.

После разговора с дедом я пишу забавные рассказы о них с бабушкой. За неделю их скапливается столько, что я решаю устроить для бабули и дедушки творческий вечер. Тёмка и Лёнька тоже присутствуют, но Зорю я не зову. Не хочу перед ней позориться своей прозой. Перед ней я буду позориться со стихами…

Прочистив горло, я вслух зачитываю рассказы, то и дело отрывая взгляд от блокнота и посматривая на своих слушателей. Они все улыбаются, Тёмка даже не вставляет язвительных комментариев. Когда я заканчиваю, бабушка поднимается и, подойдя ко мне, обнимает.

– Какой же ты у меня талантливый, Сенечка, – она смахивает подступившие слезы.

– Бабуль, ну ты чего? Расстроилась? – пугаюсь я.

– Нет. Меня трогает, что ты взрослеешь и становишься таким самостоятельным.

– Спасибо, – обнимаю ее покрепче.

– Жду твою первую книгу в следующем году, – говорит бабуля, поглаживая меня по спине.

В последнюю неделю перед отъездом мы начинаем подготавливать вещи. В комнату влетает Лёнька, его глаза странно горят.

– Ты че? – нападает Тёмка, чтобы скрыть удивление.

– Я с вами домой поеду, – Лёнька начинает широко улыбаться. – Оказывается, мама договорилась с вашими мамами и купила мне билет. Просто не сказала и положила его в рюкзак, а я и не проверял.

– Вот ты везунчик, – усмехается Тёмка. – Поздравляю. Станешь наконец мужчиной.

– Я и так мужчина, – бурчит Лёнька, но улыбаться не перестает. – Пойду воды попью, нужно переварить эту мысль.

Он выходит, а я сажусь на кровати, чтобы записать пару строк, внезапно пришедших на ум.

– Сень, так че, скажем ему?

– Ты о чем?

– О ловушке, в которую он дома попадет.

Поднимаю голову и непонимающе смотрю на друга. Тот закатывает глаза и поясняет:

– О беременности его мамы, очевидно.

– А, ой, – только и произношу я.

Если бы я оказался на его месте, наверное, удивился бы.

– А можем ли мы ему сказать? – спрашиваю. – Все же мы точно не знаем, ждет ли тетя Нина ребенка. Вдруг наврем, и он расстроится?

– Чего расстраиваться, если ничего не произошло, – хмыкает Тёмка.

– А ты бы как хотел, Тём? Услышать от родных или от других?

– Ну, я бы предпочел, чтобы мне сказали в лицо. А кто, пофиг. У людей проблемы с тем, чтобы встретиться лично при важном разговоре, – он хмурится и качает головой.

– Как дела с Сати? – пытаюсь отвлечь его от ухода в грустные мысли.

– Почему ты спрашиваешь?

– Ты в прошлый раз на меня гнал, что упустил время. Ты пригласил ее на свидание?

– Я че, на больного похож? Ей шарфа хватит, – Тёмка запихивает вещи в сумку и недовольно выдыхает. – Ненавижу это. Вот начну работать, на все свои поездки найму какого-нибудь специального вещеукладывателя. Не хочу тратить ни секунды на эту ерунду!

Оставшиеся дни я посвящаю Зоре с одобрения бабули и дедушки, шутливых подколов Тёмки и пожелания приятно провести время от Лёньки. Как же я их всех люблю! Но сейчас, наверное, люблю Зорю больше остальных. От одной мысли о расставании становится больно, и я всякий раз хватаю ее за руку. А если мы уже держимся за ладони, обнимаю ее. Рядом с ней уютнее, чем с мамой. Вернее, ее объятия совсем другие. Они тоже нежные и теплые, но если в маминых руках я ощущал безопасность, то в руках Зори – спокойствие.

– Зорь, можешь присесть? – прошу я, когда мы прогуливаемся в лесу неподалеку от поваленного дерева. Его ствол давно обкорнали по краям, и обычно люди устраивают на нем привал.

– Хорошо. Устал? – Зоря садится на бревно, ожидая, что я сяду рядом, но я медлю. – Что-то не так?

– Я… – стремительно краснею, подбирая слова.

Блин! Так долго готовился, разные варианты расписывал в блокноте, а теперь все забыл. Не подглядывать же туда?

– Ох, я так глупо выгляжу, – закрываю глаза ладонью, стараясь побороть смущение.

– В чем дело, Сень? – в голосе Зори слышится беспокойство.

– Дай мне минутку, пожалуйста.

Ветер шелестит листьями. Где-то в кустах и между ветками летают птички. Вдалеке шуршат мелкие животные. Долго выдыхаю, успокаиваясь. Опускаю руку и достаю из кармана листочек, сложенный вдвое. Я выдернул его из блокнота, когда закончил. Держу, не решаясь разогнуть.

– Зорь, я написал кое-что. Для тебя, – протягиваю ей листок, не глядя в глаза.

– Ого! Сейчас почитаю, – она забирает его.

Слышу шорох разгибаемой страницы. Руки потеют, тело бросает в дрожь. Жуть! Я думал, что посвятить стихи кому-либо – приятно и волнительно, но у меня прямо все замирает, будто вместо пятерки за контрольную внезапно поставят два.

– Сень, посмотри на меня.

Осторожно поднимаю голову, чуть щурясь и боясь увидеть разочарование Зори. Она мило улыбается, держа листочек и закинув ногу на ногу. Затем протягивает бумагу мне.

– Почитай вслух.

– Что? – теряюсь.

– Ты написал для меня стих. Я не хочу его читать в тишине. Я хочу послушать то, что ты написал, в твоем исполнении.

Она хорошо знает, чего хочет, в отличие от меня. Наверное, потому, что старше.

– Л-ладно, – забираю лист трясущейся рукой.

Я уже читал рассказы четверым людям. Зоря для меня такая же близкая и родная. Мы даже поцеловались один раз! Как можно ей отказать?

Собираю все мужество, приосаниваюсь и начинаю читать стих.

Закончив, замолкаю и не сразу перевожу взгляд с листочка на Зорю. Она сидит, подавшись вперед, упершись локтями в колени, а ладонями придерживая скулы, и любуется мной. Вздрагиваю и переступаю с ноги на ногу от неожиданности. Оказывается, вот как я выгляжу со стороны, когда просто смотрю на нее. Хотя нет, Зоря все делает красиво, а я, наверное, кажусь глупым и смешным.

– Потрясающе! – говорит она. – Ты умеешь впечатлять!

Сажусь рядом с ней на бревно, а Зоря обнимает меня и кладет голову на плечо.

– Сердечко до сих пор трепещет. Мне впервые посвятили стихи! Да еще и тот, кто мне нравится. Я счастлива. Спасибо, Сеня, – она поднимает голову и целует меня в щеку.

Поворачиваюсь и ловлю ее взгляд своим.

– Зорь.

– Что?

– Можно я тебя поцелую?

– Можно.

Подаюсь к ней, и наши губы соприкасаются. Каждый волосок на теле будто электризуется. Отстраняюсь, и смотрю на Зорю. А потом снова целую ее. Наши поцелуи робкие, не перерастают во что-то, похожее на поцелуи взрослых в фильмах, которые я не раз видел и на которые не очень-то хотел смотреть. То тепло, которым мы обмениваемся с Зорей, гораздо приятнее.

– Зорь.

– Что?

– Кажется, я тебя люблю, – признаюсь я.

Это дается мне легко, и я почти не волнуюсь.

– Только кажется? – щурится Зоря.

– Нет… – хмурюсь. – Я точно тебя люблю.

– Вот это уже другое дело, – Зоря коротко целует меня. – Я тоже тебя люблю, Сеня.

После наших признаний жить становится невыносимо. До отъезда всего несколько дней, а у нас так мало времени! Я плохо сплю и порой начинаю переживать разлуку заранее. Порываюсь позвонить маме и попроситься остаться здесь до тридцать первого августа, но билеты уже купили на двадцать пятое. Нам нужно приехать домой и закупиться всякой мелочевкой для школы. Обновить форму. Неделя до учебного года пролетит быстро. Если бы мне дали выбор, я бы променял все на еще одну неделю с Зорей.

Двадцать четвертого августа мы с Зорей гуляем с утра до вечера. Долго обнимаемся у ее дома, пока тетя Люба не окликает ее. Мы отступаем, держась за руки и смотрим друг другу в глаза.

– Ты же приедешь? – спрашивает Зоря.

– Приеду.

– Когда?

– Как только смогу.

Она вздыхает.

– Папа мне так же говорил, а в итоге на работе пропадает… Даже звонить надо самой, и то не всегда удается связаться сразу.

– Я обещал звонить тебе каждый день. И я сдержу обещание.

– Тогда я буду ждать твоего звонка каждый день.

Мы продолжаем стоять, не в силах разойтись. Чем дальше бегут минуты, тем сильнее наше притяжение. Мы как магниты, тесно сцепившиеся друг с другом.

– Я приду тебя проводить завтра, – говорит Зоря. – Иди, а то не выспишься.

– Не хочу, – упираюсь я.

– В поезде поспишь?

– Может, и там не буду. Хочу проводить время с тобой.

Мы снова обнимаемся, цепляясь друг за друга, как за спасательные круги.

– Не смотри на других девочек, – шепчет Зоря. – Ладно?

– Ладно. А ты на мальчиков не смотри.

– Хорошо.

Позади Зори раздается тихий стук. Мы вздрагиваем и отстраняемся.

– Ладно, мои дорогие, придется мне Арсюшу проводить до дома, а то уже темно, – тетя Люба выходит через калитку. – Зоря, иди домой.

– Мы еще не попрощались! – возмущается она.

– Зоря, иди домой, – в голосе тети Любы проявляются строгие нотки.

Зоря дует губы и, бросив на меня грустный взгляд, уходит за забор. Мы машем друг другу, пока она не исчезает за дверью. Когда мы с тетей Любой идем по дороге, я оборачиваюсь, чтобы рассмотреть Зорю в окне ее комнаты. Она провожает меня оттуда, пока ее личико не скрывается за ветвями дерева.

– Арсюш, я понимаю, что вы с Зорей любите друг друга, но и ты должен понимать, что задерживать девочку допоздна неприлично.

– А что в этом неприличного?

– У нас в семье есть определенный порядок. Если я говорю, что в десять вечера она должна быть дома, значит, она должна быть дома, а не обниматься на улице.

– Но мы ведь стояли рядом с участком…

Не пойму ее беспокойства. Мы с Зорей не делали ничего плохого. Словно взрослые так не поступают…

– У вас обоих сейчас нежный и чувствительный возраст. Можете наделать глупостей. Поэтому в позднее время вам лучше держать дистанцию.

– Не понимаю, о чем вы.

Тетя Люба осматривает меня с ног до головы, а потом вздыхает и покачивает головой.

– Да, извини. Все забываю, что ты еще маленький.

Оставив меня негодовать у забора бабушки и дедушки, она уходит. Это как понимать? Что значит, я еще маленький?

Возвращаюсь в комнату и гневно рассматриваю дно койки надо мной. Кажется, меня унизили, но я так и не понял, за что.

Едва выдерживаю вечерние посиделки с бабушкой, дедом и друзьями, а потом быстро умываюсь и заваливаюсь на кровать, чтобы переписываться с Зорей. Не замечаю, как Тёмка с Лёнькой перестают болтать и засыпают, как в небе нависает огромная яркая луна, а время переходит за два часа ночи.

Я: Невыносимо

Зоря:?

Я: Без тебя невыносимо

Зоря что-то печатает, потом перестает. Потом снова набирает текст и перестает. Так повторяется несколько раз, пока я не выдерживаю и не начинаю писать в ответ. Мы отправляем наши сообщения одновременно.

Зоря: Придешь ко мне?

Я: Я приду к тебе?

Еще никогда прежде я такого не делал. Не сбегал из дома посреди ночи. Тихо вылезаю из кровати, сую телефон в карман домашних штанов и подбираюсь к тумбе, что разделяет мою и Лёнькину койки. Если выйду из комнаты через дверь, дедушка может услышать и проснуться. Поэтому путь один.

Убеждаюсь, что друзья спят, забираюсь на тумбу, а после выпрыгиваю из окна. Приземляюсь ровно в клумбу с бабушкиными анютиными глазками. Тут же становится стыдно. Потом извинюсь, сейчас надо бежать.

Когда оказываюсь у дома Зори, перемахиваю через забор. Ощущаю себя борзым уличным котом, который обходит любые преграды ради того, чтобы навестить свою кошечку. Зоря встречает меня на пороге, поднеся палец к губам и протягивая руку. Ее рыжие волосы распущены и растрепаны, вьются, потому что она не распускала косы несколько дней. Зоря в длинной темно-сиреневой футболке до колен.

– Идем очень тихо, чтобы маму не разбудить, – шепчет Зоря, и мы крадемся по лестнице, прислушиваясь к каждому шороху и задерживая дыхание.

Пробравшись в ее комнату, медленно закрываем дверь и смотрим друг на друга. В радостном порыве обнимаемся, словно не стояли несколько часов перед ее домом, делая то же самое.

– Не хочу уезжать, – признаюсь я.

– Не уезжай.

В ее голосе словно и приказ, и просьба.

– Не могу… – вздыхаю. – Мама будет переживать. И со школой проблемы начнутся.

Зоря забирается на кровать поверх одеяла и похлопывает рукой рядом с собой.

– Ложись, поболтаем.

Места на ее кровати чуть больше, чем в моей койке, поэтому нам почти не тесно. Мы переплетаем пальцы рук и разглядываем друг друга.

– Я повесила твой стих на видное место, – Зоря взглядом показывает вверх. Обнаруживаю рамку над изголовьем ее кровати. – Заучиваю его, чтобы потом всем хвастаться, какие прекрасные строки мне посвятил мой мальчик.

– Да, похвастайся. Чтобы все знали, что у тебя есть мальчик, – поддакиваю я. – А я всем буду твой рисунок показывать.

– И не забудь говорить, что его сделала твоя девочка, – велит Зоря.

Мы тихо хихикаем. Рядом с ней нет никаких тревог, а завтра, точнее, сегодня, собирающееся нас разлучить, замирает во времени. Мы словно навсегда останемся здесь, в ее кровати, болтая, держась за руки и переглядываясь так, как умеют только влюбленные друг в друга люди.