Дикари

1

Леви

Приятный звук хруста костей под моей бейсбольной битой никак не ослабляет ярость, пульсирующую в моих венах.

Кто-то знает, где, черт возьми, Шейн, и я не уйду, пока не вырежу языки всем, кто отказывается говорить. Хотя я не могу гарантировать, что мои братья или я не положим конец жалким жизням этих ублюдков до того, как мы выясним местонахождение Шейн. Что я могу сказать? Мы в отчаянии, а вы не можете винить отчаявшегося человека за то, что он делает с оружием в руках, особенно когда речь идет о Шейн Мариано.

— Я становлюсь нетерпеливым, — рычу я, моя грудь вибрирует от гнева, когда сама картина того, как мой отец мучает Шейн, заставляет мой желудок сжиматься от беспокойства. Бог свидетель, эта девушка уже достаточно настрадалась от наших рук, ей не нужна херня еще и моего отца.

Я пристальным взглядом смотрю в мертвые глаза охранника, и нет никаких сомнений, что он произносит свои последние молитвы. Если этот ублюдок не заговорит и не скажет мне, где, черт возьми, моя девушка, он не доживет до следующего восхода солнца, не говоря уже о еще одной гребаной минуте.

Кого я обманываю? Он мог бы рассказать мне все, что я хочу знать, и предложить мне, блядь, услугу "от двери до двери", чтобы я поехал и забрал ее, и я все равно не позволил бы этому мудаку выйти отсюда живым. Даже если он ни черта не знает. Это просто цена, которую ты платишь за то, что являешься одним из приспешников моего отца. Это жизнь, на которую ты подписываешься.

Охранник моего отца сплевывает кровь мне под ноги и сердито смотрит на меня из-под густых темных ресниц.

— Иди к черту.

Вот дерьмо. Теперь он взял и сделал это.

Ярость пульсирует во мне, и я издаю рев, когда моя бита обрушивается на его ребра с такой силой, что даже мой отец преклонился бы передо мной. Бита раздавливает ему ребра, и этого удовлетворения едва хватает, чтобы я мог дышать.

Охранник вскрикивает, прежде чем быстро превратить свою боль в низкое, яростное рычание, сжимая руки в крепкие кулаки. Он потеет, его дыхание становится прерывистым, когда он стискивает челюсть, пытаясь не закричать, а его кости ломаются под моей битой. Я должен отдать должное этому парню, он крепкий орешек. Он прилагает все усилия, но всего несколько дней назад я смотрел ему прямо в глаза за мгновение до того, как он выстрелил из электрошокера в покрытое шрамами, ноющее тело Шейн и бросил ее на землю на нашей гребаной подъездной дорожке. Этот образ подстегивает меня.

Никто не отнимет у братьев ДеАнджелис их собственность, и не остается безнаказанным, особенно мой отец.

От того, что он держит язык за зубами, по моим венам разливается раздражение, и беспомощность начинает переполнять меня. Прошло два дня. Два долгих гребаных дня, и каждая проходящая секунда — это еще одна секунда, когда мы ее подводим.

Мои братья молча дымятся у меня за спиной. За последние сорок восемь часов они замучили достаточно ублюдков, чтобы знать, чем это закончится. Один взгляд на Романа говорит мне, что он в нескольких шагах от того, чтобы вмешаться и разобраться с этим самому, в то время как уничтожающий взгляд Маркуса предупреждает меня, что он вот-вот сломается.

Одно дело, когда один брат ДеАнджелис находится на грани срыва, но подтолкнуть всех троих к краю и угрожать столкнуть нас вниз означает, что полетят головы, прольется кровь и будет испытано терпение — терпение, которым не обладает ни один из нас.

Голова охранника запрокидывается, и он смотрит в затемненный потолок, втягивая воздух сквозь сжатую челюсть, и я не сомневаюсь, что его раздробленные ребра пробили легкое.

— Последнее предупреждение, прежде чем я отрежу тебе язык. Где она, черт возьми?

Охранник рычит, вырываясь из пут, и когда его взгляд отрывается от потолка, чтобы снова встретиться с моим, я точно знаю, как это будет происходить.

— Как будто я когда-нибудь сказал бы вам, больные ублюдки.

Я легонько размахиваю битой перед собой, достаточно, чтобы она задела его причиндалы, и наблюдаю за страхом в его глазах, когда я наклоняюсь к ней, медленно раздавливая все под ней.

— Какой позор, — бормочу я, по-настоящему разочарованный его неспособностью принять правильное решение. — В другой жизни из тебя вышел бы хороший солдат для нас. Мы бы даже относились к тебе хорошо. Солдат, который отказывается говорить, — это преимущество, но ты также солдат, который настолько ослабил бдительность, что попал в плен, и это для нас не что иное, как заноза в заднице.

Его дыхание становится более прерывистым, а взгляд становится более враждебным.

— Я никогда не буду на тебя работать.

Маркус смеется и отталкивается от окровавленной стойки, медленно шагая к нашему заложнику, в то время как я отпускаю его яйца и оставляю биту висеть рядом со мной. Маркус опускает взгляд на красный шрам на тыльной стороне своей руки, туда, куда Шейн ударила его ножом и в конечном итоге завладела его сердцем, и этот небольшой жест говорит мне, что все, что он делает с этого момента, делается для нее.

— Посмотри на себя, ты полагаешь, что после этого сможешь принимать решения, например, на кого работать, — бормочет Маркус, обходя охранника, пока не встает за его стулом, а резкий свет мягко качается над ними. — Позволь мне быть предельно ясным. Ты не выйдешь отсюда живым. Ты умрешь здесь сегодня ночью, но у тебя есть выбор относительно того, как это произойдет. Это может быть быстрая или самая жестокая смерть, которую только может испытать мужчина. Ты знаешь, где он ее держит. Просто скажи нам то, что нам нужно знать, и мы будем добры. Но продолжишь молчать, и Роман вырвет тебе кадык голыми руками.

Роман выпрямляется рядом со мной при мысли о жестоком убийстве этого человека.

— Я ни хрена не скажу, — выплевывает охранник, отшатываясь от Маркуса, когда тот приближается еще на дюйм.

— Вот дурак, — смеется Маркус. — Ты так боишься нашего отца или по глупости веришь, что обязан быть ему верным?

Охранник сжимает челюсть и старательно смотрит в другой конец комнаты, избегая зрительного контакта, и его ответ предельно ясен. Этот мужчина — маленькая сучка без характера и абсолютно без признаков наличия яиц. Черт возьми, у Шейн яйца больше, чем у этого парня.

Роман подходит ближе, засовывает руку в карман и нащупывает длинную острую булавку, которую, как я знаю, он там прячет. Он смотрит вниз на жалкое подобие человека, испытывая лишь отвращение.

— Ты идиот, что боишься нашего отца больше, чем нас. Ты не обязан быть ему верным. В конце концов, он знает, что ты здесь, и оставил тебя умирать. Он не придет для того, чтобы спасти тебя. Ничто не помешает нам покончить с твоей жизнью сегодня вечером, так что отнесись к этому с умом. Расскажи нам то, что нам нужно знать, и ты быстро умрешь, в противном случае ты на горьком опыте убедишься, что все те истории, все те перешептывания, которые ты всегда слышал о нас, — правда.

Охранник с трудом сглатывает, но его дерзкая, упрямая натура держит рот на замке.

Роман вытаскивает из кармана длинный металлический штырь, и я делаю шаг в сторону.

— Я собираюсь спросить тебя еще раз, — предупреждает Роман ядовитым тоном. — Где Джованни держит Шейн Мариано?

Охранник вызывающе вздергивает подбородок, и на его губах растягивается злая усмешка.

— Твой рот, несомненно, хорошо бы смотрелся, на моем члене.

Аааа, черт. Нас ждет долгая ночь.

Роман смеется, и от этого звука у меня по спине пробегают мурашки.

— Если ты хотел отсосать мне, все, что тебе нужно было сделать, это попросить.

Охранник напрягается, и Маркус склоняется над ним, сжимая руки на запястьях парня, удерживая его неподвижно, когда Роман встает прямо перед ним. Я напрягаюсь, каждый момент драматизма Романа добавляет еще одну секунду, прежде чем я смогу наконец добраться до своей девушки.

Охранник опускает взгляд, полагая, что Роман сейчас выхватит свой член и заставит его проглотить его, но он никогда этого не сделает. За эти годы Роман засовывал свой член в самые сомнительные места, но он никогда бы не рискнул, чтобы его откусили вот так. Хотя, если это вызовет волну паники в жилах охранника, то я только за. Кроме того, Роман не стал бы портить жизнь Шейн, отдавая этому парню то, что так явно принадлежит ей несмотря на то, что они оба это отрицают. У Романа чертовски серьезный стояк на эту девушку, и это становится очевидным, когда он берет указательный палец охранника и вдавливает острие булавки чуть ниже ногтя.

Охранник дергается, пытаясь освободиться от захвата Маркуса и Романа, но он в ловушке, а сломанные ребра и пробитое легкое делают его усилия смехотворными.

— Скажи нам, где он ее держит, — бормочу я, мой голос мрачен и полон смертельного обещания уничтожить его.

Роман выжидает, а когда тот отказывается отвечать, нажимает на булавку, пронзая кончик пальца и проталкивая ее глубоко под поверхность. Булавка царапает кость, и я с болезненным удовлетворением наблюдаю, как она движется под кожей.

Охранник рычит, из его глаз текут слезы, а Маркус смеется ему в ухо. Но я не могу отвести глаз. Мое сердце бешено колотится, болезненное чувство пытки наполняет мои вены вызывающей привыкание силой. Булавка вонзается прямо в костяшку пальца охранника, и я улыбаюсь, зная, что одно быстрое движение Романа — и булавка пронзит его плоть, оторвав весь ноготь, и заставит его разлететься по комнате. Держу пари, он даже сможет попасть этим маленьким ублюдком в дальнюю стену.

Черт, это, должно быть, больно. Я видел плохую сторону моего старшего брата больше раз, чем могу сосчитать, но я никогда не выводил его из себя настолько, чтобы он попробовал это дерьмо на мне. Хотя он бы этого не сделал. Кровь гуще воды, и, несмотря ни на что, мы прикрываем друг друга.

Охранник вопит, слабея с каждой секундой, и Роман отпускает булавку, оставляя ее торчащей из пальца.

— Что это будет? — спрашивает он. — Все еще будешь держать язык за зубами или твой язычок собирается разжаться?

Охранник отводит взгляд, и Роман смеется, прежде чем согнуть пальцы и осторожно щелкнуть по концу булавки, посылая обжигающую волну боли по пальцу парня. Я не могу сдержать ухмылку, которая растягивает мои губы. Роман всегда мог пытать так, как мы с Маркусом просто не умеем. Маркус необузданный и легко увлекается. В ту секунду, когда он видит хоть немного брызг крови, его уже не остановить. Он должен украсить ею всю гребаную комнату. А я? Я люблю, когда мои убийства просты. Вплоть до того, что мне не нужно потом убирать за собой, хотя, если преступление требует сурового наказания, то я более чем счастлив подыграть.

Однако Роману нравится, когда его жертвы молят о пощаде, и он верит, что если они до сих пор не проклинают его имя в аду и не заставляют мертвых бояться его, то он недостаточно хорошо справился со своей работой.

Зная, что парень не собирается говорить, Роман снова лезет в карман и вытаскивает вторую булавку. Я закатываю глаза. Если первая булавка не заставила его говорить, то и вторая не сработает. Этот чисто для развлечения.

Роман встает прямо между колен парня и наклоняется, чтобы встретиться с ним взглядом, прежде чем дотянуться до пряжки его ремня. Не произнося ни слова, Роман снимает с мужчины ремень и стягивает джинсы до колен. Он смотрит на маленький отросток, прижатый к его правому бедру, и его лицо искажается от отвращения. Роман протягивает булавку между ними, давая охраннику возможность рассмотреть ее крупным планом, позволяя ему увидеть, насколько она толстая, длинная и острая на самом деле.

— Ты когда-нибудь играл в "Прищеми хвост ослу"? — Роман размышляет, когда глаза парня расширяются от ужаса. — Наша версия немного отличается. Впрочем, она не менее забавна.

— Ничего страшного, — шепчет Маркус ему на ухо. — Все равно не похоже, что ты сможешь использовать его после этого.

Охранник всхлипывает, его брови хмурятся от страха, когда Роман наклоняется и берет в руку вялый член парня. Я вздрагиваю, как никогда счастливый от того, что Роман вытянул короткую соломинку в этой игре. Я не могу сказать, что завидую ему прямо сейчас, хотя, зная Романа, он не обращает внимания на то, что у него в руке член другого мужчины, и уже получает удовольствие от страха, который он вызывает.

Что я могу сказать? Роман, возможно, самый осторожный и собранный из нас троих, но он так же болен, как и Маркус.

Кончик булавки прижимается к кончику его члена, и Роман ухмыляется, прежде чем медленно поднять взгляд, чтобы встретиться с глазами охранника. Он потеет, понимая, что это значит для него, хотя это и не имеет значения. Единственный способ покинуть этот склад — это в мешке для трупов.

Он качает головой, умоляя моего старшего брата избавить его от мучений, но Роман не из тех, кто улавливает тонкие намеки.

— Пожалуйста, — всхлипывает он, слезы наполняют его налитые кровью глаза. — Нет. Пожалуйста. Нет.

Роман выгибает бровь, и пока Маркус удерживает его, он засовывает острый кончик булавки в маленькое отверстие на головке его члена. Охранник кричит, его леденящий кровь голос эхом разносится по пустому складу.

— СТОЙТЕ! ОСТАНОВИТЕСЬ. Пожалуйста. Я сделаю все, что угодно.

Роман не останавливается. Он уже знает, чего мы хотим.

Рука Маркуса ложится ему на горло, а мои пальцы сжимают нож, лежащий на стойке позади меня, бейсбольная бита давно забыта. Маркус откидывает его голову назад, встречаясь с его испуганными глазами, когда Роман глубже втыкает булавку в его причиндалы.

— ГДЕ ОНА, ЧЕРТ ВОЗЬМИ? — Маркус рычит.

Охранник плачет.

— Я… Я не знаю, — говорит он, по его лицу текут слезы. — Я слышал только слухи.

Роман толкает глубже.

— Скажи мне то, что я хочу знать, и я смогу сделать так, чтобы все это исчезло.

— Хижина, — торопливо произносит он, его дыхание затруднено и напряжено.

Роман опускает лицо, его челюсти сжаты от разочарования.

— Где? — он сплевывает.

— Я… Я… Я не знаю. Где-то в пустыне. Они мне ничего не говорят, — всхлипывает он.

Затем Роман просто так выдергивает булавку из члена, и парень напряженно выдыхает, но его облегчение недолговечно, когда я занимаю место Романа и перерезаю ему горло одним простым движением запястья. Роман роняет окровавленную булавку и протягивает руку, затем, как и обещал Маркус, Роман просовывает руку через отверстие в его ране и вырывает ему кадык, обрывая жалкую жизнь охранника.

— Ну, блядь, — выплевывает Маркус, отпуская голову парня и отступая назад только для того, чтобы вытереть кровь со своих рук о рубашку парня. — Она в пустыне? Как, черт возьми, мы должны найти ее там?

Роман качает головой, роняя кадык охранника к своим ногам и стряхивая остатки крови с руки, как будто это вызывает у него отвращение.

— Никаких гребаных идей, — бормочет он, стиснув зубы, зная, что, хотя мы и получили ответы, которые искали, это лишь отбросило нас на десять шагов назад. — Я даже не знал, что у отца есть хижина, но я не удивлен. Это как раз то дерьмо, которое он мог бы сделать, чтобы поиметь нас.

Бросив нож обратно на стойку, я разочарованно вздохнул.

— Если бы только у нее все еще был этот гребаный маячок…

— Да, — усмехается Маркус, обходя связанное тело и хватая меня за ворот рубашки. — Кто в этом виноват? Если бы вы, два ублюдка, не подняли свои гребаные руки на мою девушку, мы бы не оказались в этой ситуации.

Чувство вины переполняет меня. Он прав. Мы с Романом решили не доверять ей, когда Маркус лежал в постели, истекая кровью от огнестрельного ранения, и посмотрите, к чему это, блядь, нас привело. Теперь я знаю, что лучше не подвергать сомнению слова Шейн, но это был урок, который мы все усвоили наихудшим из возможных способов. Она говорит мне, что пережила это, но даже сейчас, когда я застаю ее врасплох и сдвигаюсь хоть на дюйм, то, как она вздрагивает, убивает меня.

Но после того, что я сделал, что сделал Роман, я бы отдал все, что у меня есть, только чтобы убедиться, что она в безопасности. Черт возьми, я бы сделал это в любом случае, но теперь я обязан служить ей всю жизнь. Я бы упал на колени и вынул для нее сердце прямо из своей груди, если бы она попросила об этом, даже если бы она намеревалась раздавить его.

— Прекрати это, — требует Роман, не в настроении вести тот же разговор, который мы вели миллион раз за последние несколько недель, каждый раз заканчивающийся одинаково — Маркус хочет убить меня, и, блядь, я почти позволил ему это. Если бы не то, как сильно я хочу увидеть, как Шейн возвысится, то я уверен, что уже позволил бы ему сделать самое худшее.

Роман встает между мной и Маркусом и отталкивает его назад.

— Мы оба виноваты в том, что случилось с Шейн, но не делай вид, что ты не знал об этом гребаном маячке. Ты знаешь каждый шрам на ее теле, ты знал, что он исчез, как только увидел ее. Мы должны были установить ей новый, прежде чем идти на ту вечеринку в гробнице. Мы все ее подвели. А теперь прекрати, блядь, хандрить по этому поводу и помоги мне найти способ найти эту чертову хижину, или, клянусь Богом, Марк, я оставлю тебя на земле прямо рядом с этим ублюдком.

Маркус сжимает челюсть, ничего так не ненавидя, как то, что наш старший брат поставил его на место, но Роман прав. Эти дополнительные минуты, потраченные впустую на то, чтобы злиться и обвинять друг друга, ни на йоту не приближают нас к Шейн, а в таком мире, как этот, дорога каждая секунда.