Дипломатия Волков. Месть Драконов. Отвага Соколов

Глава 5

Кейт узнала улицу, по которой сейчас шла. Еще два квартала, а может быть, три, и она окажется у посольства. Почти дома, почти в безопасности, почти там, где можно будет рассказать Семье и о Доктиираках, и о Сабирах… Быть может, в своей комнате она сумеет избавиться от зловещего грохота, ударявшего в череп. Быть может, там она сумеет избавиться от ощущения, что за ней следят и что с подветренной стороны кто-то движется ей наперерез. Не единожды она застывала и принюхивалась к воздуху, и всякий раз ветер приносил ей лишь насыщенные запахи помоев да немытых тел пьянчуг и шлюх; всякий раз ее друг ветер дул со стороны дома, а не оттуда, откуда нечто… или некто следовал за ней. Она чувствовала эту слежку, ибо не слышала ничего подозрительного, и не видела ничего, что выходило бы за пределы обычного.

Однако ощущение не исчезло, сквозь туман за ней следили глаза. И глаза эти были острее ее собственных.

Кто-то бежал к ней. Именно к ней — она понимала это нутром. Только нутром. Остальные ее чувства ослепли. Но нутро говорило о многом. Бег не был случаен, а отношение к ней бегущего можно было приравнять к арбалетной стреле, выпущенной прямо в сердце.

Опасность. Предательство. Смерть.

Подвязав подол платья к корсажу, за которым пряталась рукоять кинжала, Кейт припустила по ближайшей боковой улице, насколько возможно контролируя погоню — безмолвно, отчаянно, быстро, совсем по-мужски. Единственная ее цель — избежать пленения. Мир Кейт сузился теперь до собственных движущихся ног и рук… до ступней, касающихся коварной, неровной мостовой, до препятствий, способных замедлить бегство. Страх вновь погнал по венам певучую кровь. Трансформация гналась за ней с той же скоростью, что и преследователь, следивший за каждым ее движением и поворотом… преследователь, невероятным образом догонявший ее. Наемный убийца? Враг Галвеев, заметивший, как она покидала бал, и опасавшийся упустить счастливый случай?

Она метнулась влево, вправо и снова влево, наугад выбирая улицы незнакомого города. На бегу повалила в канаву пьянчугу; выругавшись, он упал, успев на какой-то миг вцепиться в ее юбку, прежде чем она вырвалась. Приключение это стоило Кейт шага — может быть, с половиной — в забеге, который она и так проигрывала. Страх возрастал. Она прибавила скорость, борясь с Трансформацией, не желая подчиняться предательству тела; в столь людных местах оно означало бы верную смерть. Туман, только что бывший ее союзником, превратился вдруг во врага, делавшего опасным каждый шаг. Ей хотелось спрятаться, стать частью Халлеса — а не его антиподом. На задворках ума нечто шептало: люди -и, напуганная, на пределе возможностей своего человеческого тела, думая лишь о том, что было позади, а не впереди нее, она совершила ошибку.

Выдыхавшийся аромат духов на верхней губе позволил ей уловить запах людей. Многих. Мужчины и женщины -донеслось изнутри — с той стороны. И она направилась на этот запах вдоль по извилистой улочке, почему-то сужавшейся.

Она стала молиться, чтобы стены домов по обе стороны от нее вновь отодвинулись друг от друга. Чтобы она могла уловить движение воздуха из открытого продолжения улицы. Этого не случилось. Воздух замер, проход становился все уже, и, наконец, она ощутила, что ее разведенные руки способны прикоснуться к обеим стенам. Теперь она слышала людей впереди. Они смеялись. Голоса были негромкими, с ноткой осторожности. Мужские голоса. Однако она чуяла и запах женщины. Мускус соития, железный вкус свежей крови. Свет луны потерялся где-то вверху за домами, и только глаза Карнеи позволяли ей еще видеть что-либо и бежать. Преследователь не замедлял шаг. Она слышала, как он поворачивает позади нее. Как сумел он подобраться так близко? Как это он так ловко угадывает ее движения? У нее не было времени думать об этом.

Вдруг стены с обеих сторон исчезли, и она ввалилась в самую гущу людей, голоса которых слышала. В этом тупике она врезалась в двоих мужчин. Пытаясь вернуть равновесие, они схватили Кейт за руки, и она выдохнула:

— Спрячьте меня.

Шаги у нее за спиной стихли.

И тут только Кейт заметила, в какую попала передрягу. На камнях мостовой на локтях и коленях стояла женщина; рот ее был заткнут тряпкой, запястья связаны. Один мужчина держал нож у ее горла, двое других располагались позади нее — один на коленях, другой стоял. Разодранный, располосованный корсаж открывал грудь; юбка задрана, из пореза на щеке стекала струйка крови. Поодаль возле стены лежал убитый мужчина, разодетый по моде Халлеса: на смертельной белизне горла зияла полоса алой тьмы. Еще один мужчина, не насиловавший женщину вместе с двумя другими, грабил труп. Содержимое кошелька с характерными звуками высыпалось на мостовую: несомненное позвякивание золота, шелест драгоценностей.

Всего их было семеро. Семеро убийц, воров и насильников… и одна женщина. Из тени выступил молодой человек, симпатичный, хорошо одетый, с виду благородный. Круглое лицо, бледные волосы, блеклые глаза — он был похож на наследника Доктиираков. И ей подумалось: «Так, значит, это семейство устраивает себе развлечения, в том числе за счет своих подданных».

Руки, удерживавшие ее, напряглись.

— Посмотрите-ка, что за кусочек послали нам боги, — негромко сказал стоявший от нее слева, а тот, что был справа, просто расхохотался.

Кровь ее бурлила, кости горели; она ощущала во рту металлический вкус и слышала, как кровь поет в ушах. Страх умер, удушенный яростью Карнеи, голос ее сделался хриплым, голосовые связки уже изменили свое положение: другая Кейт рвалась на свободу. Сдерживаясь из последних сил, она сказала:

— Если хотите жить, отпустите и ее, и меня. Вы не знаете, с кем сейчас имеете дело.

Державшие ее мужчины захохотали, им вторило жеребячье ржание двоих, по очереди насиловавших женщину. Доктиирак мотнул головой.

— Ой-ой, она сделает нам больно…

— …богатая милашка, забежавшая не в тот переулок…

— Отдавай-ка сюда все деньги и, быть может, мы отпустим тебя.

— Не согласен. Я попользуюсь ею во всех режимах, когда она умрет.

Полный ненависти хохот. Новые смешки.

Знатный подлец вспорол шелковый корсаж ее платья, распахнул его до талии; лезвие царапнуло кожу, и она почувствовала запах собственной крови. Потом, шагнув за спину, он запустил руку в ее кудри, одним движением запрокинул голову назад и бросил Кейт на колени. Выхватив ее собственный кинжал, он принялся стаскивать с нее одежду, разрезая завязки белья, кружевной нагрудной повязки, шелковые ленточки трусиков. И снова порезал ее при этом… Ничтожные ранки, подобные пчелиным укусам, дали дорогу уже обволакивающему ее безумию. Кровь затмила глаза.

Вторая Кейт запела в восторге, ощутив чистейшее бешенство, ударом молнии вспоровшее и мозг, и нутро. Она извивалась как питон в руках своих похитителей заранее, еще не добравшись до жертвы, ощущая хлынувшую кровь, восхитительный хруст хрящей и костей под зубами. Предстояла охота. Охота. И убийство. Та, другая Кейт, улыбалась, и в горле ее зарождалось рычание. Ярость уничтожила все преграды между Кейт-женщиной и Кейт-зверем. Рычание нарастало. Нагая в объятиях ночи, рассудительная Кейт разом сдалась второй жизни в себе — восторженной, радостной, летучей и трепещущей, — стремившейся лишь сражаться, уничтожать, терзать и насыщаться в бурлящей запахами тьме.

Она вырвалась на свободу, повернулась и вцепилась в ближнего мужчину рукой, которая трансформировалась и менялась прямо перед ее глазами, — рукой, уже покрытой шелковистой, блестящей короткой шерсткой Карнеи; пальцы ее вмиг утолстились, выступили сухожилия, протянулись вперед убирающиеся когти.

Кейт смеялась, и в смехе этом уже не было ничего человеческого.

— Ты мой, — рыкнула она и вспрыгнула ему на плечи обеими руками и ногами, полностью превратившимися на лету в четыре широкие лапы; хребет вытягивался и изгибался, чтобы наделить ее тяжелым гнущимся хвостом. Мышцы переплетались, горели и текли под ее кожей, а когти уже раздирали грубую ткань куртки горе-насильника, как в масло впивались в плоть груди. Нюхом она ощущала восхитительный аромат страха; из горла мерзавца уже рвался отчаянный визг. Улыбка Кейт стала еще шире, когда лицо ее превратилось в морду. Зубы в пасти сделались кинжалами. Сомкнув их, другая Кейт не дала своей жертве исторгнуть вопль, а, ощутив железо и соль, хлынувшие из разорвавшейся артерии, позволила себе насладиться ими — лишь на два последних биения сердца противника, а потом соскочила грациозным движением вверх и назад, таким образом разворачиваясь на лету, чтобы очутиться прямо перед потрясенным лорденышем.

Она разорвала его глотку мимоходом — уже на пути к следующей добыче, — прежде чем лапы ее коснулись мостовой. Третьим стал тот, кто держал ее за другую руку. Она вцепилась в него зубами, и негодяй рухнул.

Воспользовавшись общей растерянностью, она забрала три жизни; однако у четырех остальных сохранились и ноги и оружие, и теперь удача была не на ее стороне.

Четверо противников маневрировали в тумане, пытаясь охватить ее, окружить. Мечи были обращены к ней, и она знала, что находится в опасности. Их больше, они сильнее. В схватке зверя с человеком, лишенным оружия или вооруженным только кинжалом, преимущество на стороне зверя. Но когда против тебя четверо бандитов с длинными клинками и глаза их горят жаждой убийства — шансы переходят к людям. Она только подумала об этом, как один из них прыгнул вперед и взмахнул мечом, оставив порез, протянувшийся от правого плеча к ребрам.

Она огрызнулась и нырнула под взметнувшийся снова клинок, зацепив нападавшего лапой. Кейт метила в голень, но рана оказалась неглубокой — хотя противник ее взвыл, он все равно остался на ногах. И тут она получила новый порез, на сей раз в левый бок, потому что не следила за одним из оставшихся сзади, и он воспользовался этим обстоятельством.

Она крутанулась, ощерилась, но ухватила зубами лишь воздух, когда второй, нападавший на нее, отступил назад с готовым к обороне мечом. Он ухмылялся: Кейт прекрасно видела блестевшие во тьме зубы. Он понимал, что она попалась. Как, впрочем, и она сама. Ей стало страшно. Она не хотела умирать.

Вот один из клинков дрогнул, и она бросилась на того, в чьих руках было это оружие; прорвавшись к телу, она вспорола мягкий живот когтями, и враг упал. Но пришлось заплатить за успех. Спина ее в этот миг была обращена к остальным, и они немедленно ринулись на нее: острый металл впился в загривок комариным укусом, удар, нанесенный в бок, метил во внутренности, но она успела увернуться прежде, чем клинок смог достичь цели. Меня ждет смерть. Здесь и сейчас.

И тут произошло чудо. Из переулка вынырнуло что-то темное, большое и ужасное. Обращенный спиной в ту сторону, грабитель только коротко вскрикнул, упал и больше не поднялся. Громадная тень — быстрая и отнюдь не бесплотная — в прыжке вспорола негодяю глотку, а потом метнулась к следующей жертве. У Кейт не было времени наблюдать за исходом этого поединка; она повернулась к последнему бандиту. Он был один, однако при оружии, невредимый и настороженный. Она сунулась справа, потом слева, притворилась, что собирается прыгнуть, целя ему в лицо, и когда враг занес оружие в надежде одним ударом вспороть ей чрево, бросилась ему в ноги. Кейт оказалась проворнее и, пока меч опускался к ее хребту, успела прокусить противнику ногу и отпрыгнуть. Впрочем, он все равно достал ее, и если бы в ударе было больше силы, Кейт полегла бы на этом самом месте. Однако ей повезло: он рубил, уже теряя равновесие. Кейт пошатнулась, мириады белых искр рассыпались перед глазами, боль ослепила ее.

Не в силах перевести дух, израненная, покрытая кровью, она ждала нового удара. Но незнакомец…

…Карней — тот, кого я почуяла в Доме Доктиираков; тот, что увязался за мной.

…Незнакомец набросился сзади на последнего из преступной четверки и впился в мякоть его ноги. Раненый с криком рухнул. Конец последовал незамедлительно.

Кейт ощущала, как метаболизм Карнеи жаром своим затягивает ее раны. От неглубоких не останется и следа уже к утру; те, что поглубже, зажить не успеют, однако и они исчезнут через день-другой. Благословенная половина ее проклятия. Она — чудовище, но чудовище это очень трудно убить.

— Пойдем, — сказал незнакомый Карней. — Стража слышала вопли.

Голос потрясал ее до самых костей, проникал в нутро, обладая какой-то гипнотической властью. Раздраженная, чувственная, полная страсти и вопросов, она отвернулась. Он не имел права так обращаться с нею; обрызганный кровью, он стоял неподвижно и ничего не предлагал; он лишь предостерегал ее от опасности, и тем не менее голос его пьянил, лишал ее воли… как благовонная каберра или тот запах, который она учуяла в Доме Доктиираков. Он был попросту несносен, и она перевела взгляд на женщину, жавшуюся к стене тупика.

Несчастная прижимала к груди остатки платья, глядя на Кейт и незнакомца такими глазами, словно эта адская ночь выплеснула на нее самый жуткий кошмар. И это было хуже всего. Кейт спасла ей жизнь, но, будучи Карнеей, могла ожидать от нее только страха и ненависти — быть может, даже предательства. Кейт хотелось ее утешить, помочь добраться в безопасное место, однако она не смела этого сделать.

Она заглянула в глаза скорчившейся женщине и оскалилась, обнажив острые как ножи зубы, а потом прорычала:

— Я знаю тебя. Знаю, где ты живешь, с кем молишься, по каким улицам ходишь. Сегодня я спасла тебе жизнь, но ты ведь не рада такому подарку от существа, подобного мне. А поэтому предостерегаю тебя… единственный раз: если ты посмеешь сказать кому-либо хоть слово о том, что видела здесь сегодня, я отыщу тебя в темноте, и следующего рассвета ты уже не увидишь.

Все еще связанными руками женщина вытащила тряпку изо рта. Содрогнувшись, она кивнула и прохрипела:

— Что же я должна говорить им тогда?

— Что ты ничего не видела. Что пыталась бежать, но эти сволочи ударили тебя по голове, а когда ты очнулась, то увидела их такими, как сейчас. Все иные слова превратятся в твою смерть — обещаю.

— Я ничего не видела, — шепнула женщина. Слезы текли по ее лицу. — Я ничего не видела… ничего не видела… меня ударили… я упала.

Кейт нужно было сделать кое-что еще. Порывшись среди трупов, она разыскала остатки своего платья и белья. Нашла туфли без задников, что были на ней, и кинжал. Любой предмет выдал бы ее с головой скорее, чем несчастная женщина; шелка эти создавали ткачи Галвеев по рисункам Семьи. И кружево было галвеевское — Роза и Терн. Пуговички на туфлях — опять-таки галвеевское золотое колечко; рукоять кинжала выложена ониксом и рубинами, на яблоке герб Галвеев, а на поперечине виноградные лозы оплетали ее имя. Все, что принадлежало ей, любая вещь могла стать немым доносчиком, который приведет солдат, жрецов и кровожадную толпу к ней и ко всем ее любимым.

Собрав пожитки потуже — насколько могли позволить лапы и когти, она взяла сверток в зубы и прыжками направилась по переулку. Препятствия оставались — на улицах были люди, следовало еще отыскать посольство и проникнуть внутрь, не попавшись на глаза никому из Семьи. Еще нужно было очистить разум, изгнать из мыслей все, что случилось сегодня, иначе ей не жить.

Но незнакомец бежал рядом с ней, молчаливый, прекрасный, обвораживающий. Свой собственный сверток он подхватил где-то на середине переулка и теперь несся рядом с ней… Наконец они достигли места, где лунный свет сплошным поцелуем покрывал все его тело. И тут он зашел вперед, остановился и повернулся к ней.

— В ожидании тебя я растратил всю свою жизнь.

Он был огромен, почти в два раза выше ее, массивный костяк облегали мышцы, вылепленные рукой скульптора, любящего свое творение. Глаза — голубые, окаймленные черным ободком — можно будет узнать даже после Трансформации, не способной изменить ни ошеломляющий цвет, ни редкий контур. Блестящий мех, медный с черными полосками, подчеркивал мощь мускулов, набухавших на широкой груди, круто опускавшихся на плечах и ниспадавших к ногам. Мощные челюсти раздвигала улыбка; крепкая, изогнутая, утончавшаяся к голове шея не уступала в силе и изяществе волку. Оба уха его пронзали золотые кольца, а там, где шея переходила в грудь, искрился серебром медальон на прочной, того же металла, цепи. Герб был виден прекрасно: два дерева-близнеца, сплетающие свои изогнутые ветви, на коих рядом с изящными листьями соседствуют спелые плоды. Герб Сабиров… очаровательный рисунок, если забыть утверждение членов этой семейки, будто одно дерево дает добрый плод для Сабиров и их друзей, а второе — отравленный, для врагов.

Кейт принадлежала к Галвеям. Значит, перед ней враг — между ними лежит пять столетий взаимной ненависти. Такой, как сейчас, она стала из-за проклятия, которое один из чародеев Сабиров наложил на ее предка Галвея. Ну а тот, что стоял перед ней, обрел этот облик потому, что проклятие, отравив наследственность Галвеев, пало и на проклинавшего. Пятьсот лет вражды, а он утверждает, что всю жизнь искал ее.

Но самое худшее заключалось в абсолютной неотвратимости ее влечения к нему. Она помимо воли стремилась поверить ему и сказать именно то, что думает: она хочет его. Все это, конечно, смешно: оставаясь в пределах реальности, она попросту не могла желать Сабира хотя бы потому, что не знала его. А если бы вдруг обстоятельства сложились иначе — она могла бы только ненавидеть его как принадлежавшего к Семье врагов. Да и ему тоже неизвестно, кого она собой представляет, — иначе уже перегрыз бы глотку.

Он смотрел на Кейт, ожидая, как она поступит дальше.

Позволив свертку выпасть из зубов, она легонько прижала его лапой, чтобы нетрудно было поднять. Притворство позволит ей улизнуть.

— Спасибо, — произнесла Кейт с холодным спокойствием, столь не соответствующим ее неистовым чувствам. Она каким-то образом знала его, хотя не видела ни разу в жизни. Знание это намного превосходило обычное определение личности; здесь скорее имела место исходящая из костей, из недр существа уверенность женщины, которая где-то за углом людной городской улицы попала прямо в объятия суженого, друга души ее.

Мой враг. И моя душа.

Нелепость. Кейт хотелось смеяться — и благодарить за то, что она не верит в судьбу. Моя душа. Мой враг.

— Пойдем со мной, — предложил он. — Останься со мной.

Глубокое, словно из-под земли рычание превратило ее свирепый голос Карнеи в тонкий и нежный звук.

— Я должна вернуться домой.

— Но я хочу тебя.

— Стража уже близко, — заметила она. — Разве ты не слышишь?

Ей казалось, она лжет, но, уже произнеся эти слова, Кейт обнаружила, что не ошиблась. Дружная и ритмичная двуногая поступь приближалась по улицам. С ней приближались пока еще негромкие голоса.

— В сторону! Обыскать тот переулок! Быстрее, люди, мы можем потерять их.

Какой-то миг он колебался. Но только миг. — Найди меня, — сказал он. — Прошу, найди. Он взял в зубы свой сверток и повернулся, готовый бежать. Она последовала за ним, и они бросились к выходу из переулка, втянув когти и производя не более шума, чем ветер, стелющийся по мостовой. Как только выскочили на улицу, оба быстро свернули направо, в гору, подальше от приближающейся стражи.

Какое-то время они бежали рядом, иногда соприкасаясь боками, иногда отскакивая. Мускулы ее напрягались и расслаблялись, спина собиралась и выпрямлялась, тело пело под ветерком, ласкавшим кожу, пело от радости движения и от этого чуда близости к нему, пусть даже временной. Мирозданием были наполнены все ее чувства: сладостным запахом ночи, мускусным благоуханием Карнеи, зелеными растениями; запахами еды, приготовляемой городскими червями — обитателями близлежащих улиц; ровным плеском воды в фонтане, далекими голосами, тихим попискиванием ночной птицы над головой, серебряным светом поздней луны, сочащимся сквозь извилины тумана, который изящным кружевом застлал деревья и здания; округлыми камнями мостовой под ногами, прохладной сыростью, оседающей на ее густой шерсти. Уколами заживающих ран, пламенем воздуха в легких, радостью жизни. Позже, вновь сделавшись человеком, она пожалеет о деяниях своей чудовищной половины. Но Карнее-Кейт не о чем было жалеть. Она наслаждалась. Блаженствовала. Она осталась в живых, насильники и убийцы погибли, и смерть их наполняла ее яростным счастьем.

Странный Карней повернул в сторону, вниз и влево по боковой дороге. Кейт осталась на прежней: она наконец узнала, где находится. Случай привел ее на знакомый путь домой. Еще один квартал, еще один поворот направо, и перед ней окажется высокий зубчатый забор, со всех сторон отделявший посольство от города. Карней-Сабир уже исчез из виду; спасая свою шкуру, он не станет разыскивать ее. Хорошо. Так она сумеет прожить дольше.

Кейт осмотрительно замедлила ход: пока она в этом обличье, члены собственной Семьи для нее не менее опасны, чем враги. Она не могла допустить, чтобы ее увидели. Предстояло миновать стражу, перебраться через забор, подняться по каменной стене на третий этаж в отведенную ей комнату. Отправляясь на прием, она не стала закрывать ставни и окно: ее второе «я», Карнея, терпеть не могла замкнутых помещений вместе с их запахом, и чем сильнее нуждалась она в Трансформации, тем острее становилось это чувство. Это было сейчас на пользу Кейт — в отличие от всего остального.

Припав к земле в парке на противоположной стороне улицы, Карнея-Кейт следила за стражей, расхаживающей за забором, и видела, как пара, движущаяся в одну сторону, через определенное время сменялась парой, проходящей в обратном направлении. Не одну бессонную ночь ей приходилось следить за ними сверху. Интервалы сегодняшним утром были короче обычного: в карауле находилось больше людей, проявлявших к тому же больше внимания. Встречавшиеся пары не перекидывались шутками, не перекликались… За забором явно ожидали неприятностей. Может быть, ее отсутствие в экипаже, доставившем Типпу домой, или путаная история, которую сумела поведать невеста, вызвали тревогу в посольстве. Чтобы пробраться незамеченной между караульными, Кейт предстояло действовать быстро и точно. Впрочем, на стены дома они не смотрели — второе ее преимущество.

Кейт украдкой пересекла улицу и приблизилась к забору — насколько было возможно. А затем принялась ждать. Прошли два стражника. Туман укроет ее от глаз, однако усилит малейший шум, произведенный ею. Пара караульных как раз удалилась от нее на вполне приемлемое расстояние; противоположная пара уже близко подошла к углу дома, и до второй пары, движущейся прямо, оставалось совсем немного.

Тогда Кейт взлетела в воздух, сжав зубами сверток. Подобравшееся тело разжалось в воздухе как пружина и вознеслось на два роста крупного мужчины, прямо наверх забора. Все четыре лапы нашли опору; спина изогнулась дугой, чтобы избежать укуса шипа, над которым ей пришлось поместиться; хлестнул хвост, чтобы сохранить равновесие.

— Ты слышал? — донеслось слева…

— Похоже… кто-то встряхнул забор.

— Да. Впереди?

— Не понял. Вся проклятая штуковина загремела.

Теперь они остановятся и начнут проверять. Может быть, даже вернутся к ней. Она не могла допустить, чтобы ее заметили. Смерив глазом расстояние, соскочила вниз плавным движением кошки — хотя, заметив сейчас Кейт, никто не подумал бы сравнивать ее с этим зверем, — и приземлилась на подстриженную траву по ту сторону твердой дорожки. Легчайший шелест приземления слышала только сама Кейт, стража не могла различить этот звук: его заглушали их собственные голоса. Еще один прыжок через кусты, несколько крадущихся движений за ними — и она оказалась под самым своим окном, успев убедиться при этом, что со свертком ничего не случилось; все вещи были на месте и никоим образом не могли превратиться в улику против нее. А потом подождала, пока мимо не проследовала следующая пара стражников, внимание которых было обращено на забор и предыдущую пару. Хорошо.

Она полезла наверх к окну по грубым камням стены — для надежности расставив пошире конечности, цепляясь когтями в каждую щель, пластаясь телом по поверхности. А потом наступил миг тревоги — когда на уровне второго этажа туман остался внизу. Безжалостная луна вычерчивала ее силуэт — мохнатое черное чудище на ослепительно белом камне. К счастью, никто из стражников не удосужился посмотреть вверх. Буквально влетев в окно, Кейт распростерлась на полу своей спальни; тут наконец иссяк владевший ею доселе порыв смешанного со страхом отчаяния, и дикая Карнея вновь уступила место отупевшему от пережитого, ощущающему свою вину созданию, внешне вполне похожему на человека, но совершенно неспособному стать им.

Кейт-женщина как следует смыла с себя во тьме кровь, оставленную Кейт-чудовищем. Окровавленный сверток она запихнула под кровать, набросила ночную рубашку. А потом упала в постель, сразу погрузившись в мир кошмаров и ужасов, где духи только что убиенных ею преследовали и ловили ее, где кровь не смывалась с рук, а судьба, которой она не смела поверить, насмешливо нашептывала на ухо: твоя душа, твой враг; враг твой, душа твоя.

Дугхалл Драклес обернулся к капитану стражи.

— Все, — сказал он, — не вздремнув, я стану ни на что не годен. Будите меня в любой миг — сразу же, как только что-нибудь обнаружите. Я буду у себя.

Капитан кивнул.

— Вы думаете, сэр, с ней случилось то же, что с Даней? Что ее похитили?

— Что я думаю? Не знаю, что и подумать. Если это похищение, значит, скоро к нам заявятся требовать выкуп. Но тут, по-моему, похищением не пахнет. Так говорит мое нутро. А следовательно, с ней могло случиться все что угодно. Кейт не знает города; если она пыталась вернуться домой пешком, то могла попасть в скверный переулок, где ее ограбили… или еще хуже… — Он отвернулся. Жаль, что она не рассказала Типпе о причинах своей отлучки… о том, что обнаружила там. Тогда я по крайней мере знал бы, где начинать поиски.

Его люди уже выследили принцев, пытавшихся напоить Типпу и таким образом посрамить ее и весь Род Галвеев. Они принадлежали к небольшой группе фанатиков Гиру-налле, в чьих глазах союз между Галвеями и Доктиираками означал конец независимости Гиру-налле на спорной территории, лежавшей между землями обеих Семей. Все трое намеревались молчать до конца… до тех пор, пока не поняли, что допрашивают их по поводу исчезновения посла, а не их доморощенного плана дискредитации Дома Галвеев. В случае их участия в похищении посла любого Семейства Гиру-налле, живущих на Иберальском полуострове, изловили бы и истребили до последнего человека. Семьи держали свою власть над низшими слоями народа Иберы железными когтями, орлиной хваткой и не питали никакого уважения к царственным главам, более не увенчанным коронами давно почивших империй. Посему принцы Гиру-налле говорили торопливо и рьяно — не без поощрения со стороны хозяина посольского застенка, — и Дугхалл, выслушав ответы, был удовлетворен тем, что никто из этих троих не имеет никакого отношения к исчезновению Кейт.

Он направился к своим апартаментам, и утомление, рожденное ночью, которую он провел в предчувствии несчастья, лишь добавляло усталости каждому его шагу. Мало того что пропал посол, так надо было, чтоб им оказалась Кейт. Родственников у Дугхалла имелось, пожалуй, чересчур много, и большую часть из них он терпеть не мог. Но Кейт была точной копией его любимой сестры Грейс — изящной, темноволосой, прекрасной, наделенной отвагой юной львицы. Ему будет горько, если с ней что-либо произойдет.

Путь его пролегал мимо комнаты Кейт; повинуясь порыву, Дугхалл остановился возле ее двери. Быть может, следует зайти и просмотреть ее вещи — на случай, если там удастся найти хотя бы намек на участь девушки. Дугхалл был уверен: поиск окажется безрезультатным, однако инстинкт подсказывал ему, что Кейт не похитили, даже настаивал, чтобы он зашел внутрь.

Поглядев в оба конца коридора, Дугхалл убедился, что следить за ним некому. Здесь, в пустом коридоре, он имел небольшое преимущество: шпионам бесполезно прятаться в комнатах, а торчать все время в коридорах им незачем, потому что все дела, интересующие чужих соглядатаев в посольстве, как раз и совершаются за закрытыми дверями. Тем не менее только дурак предаст Соколов, самым примитивным образом взломав закрытую дверь. Впрочем, в коридоре никого не было, и он решил пойти на некоторый, тщательно взвешенный риск. Достав кинжал, Дугхалл коротким и легким движением полоснул лезвием по указательному пальцу левой руки — лишь для того, чтобы выпустить капельки крови, не более. Когда края разреза увлажнились, он пробормотал несколько слов, и слабое лучистое свечение охватило руку. Дугхалл прикоснулся рукой к замку, расположенному над ручкой двери Кейт. Мысль — искра света — перескочила с его пальца на гладкий металлический Цилиндр — и дверь отворилась.

Кейт лежала в постели, забывшись беспокойным сном, покрывало съехало на пол, ночная рубашка задралась, открывая на правом бедре, ноге, руке и лице несколько свежих шрамов и пятен, похожих на кровь. Во сне она стонала и шевелила ногами, дыхание было частым и жестким. Как будто бежала за кем-то.

Дугхалл нахмурился. Закрыв глаза, он принялся изучать слабое сияние, окутывающее распростертое на постели тело, которое было видно теперь его внутреннему взору. Странно, что за все время знакомства с Кейт он ни разу не заметил этого. Еще более странно, что он и не подумал посмотреть внимательнее. Печать волшебства светилась на ней и как будто тускнела у него на глазах. Впрочем, это волшебство не принадлежало ни Волкам, ни Соколам. Кейт одновременно была источником сияния и им не являлась. Он совсем помрачнел. Тайна за тайной: как сумела она пробраться в комнату мимо разыскивающей ее стражи, как исчезла перед этим, откуда взялись эти загадочные шрамы и этот едва уловимый запашок магии, который исходил от нее, несмотря на то что он ЗНАЛ: Кейт никогда не училась волхвовать?

Эти тайны еще надлежит уяснить, и немедленно. Но не настолько быстро, чтобы срочно будить Кейт. Возможно, простое ожидание поможет ему постичь нечто полезное.

Устроившись в кресле напротив ее постели, он окружил себя щитом, который дрогнет в миг ее пробуждения, и запрокинул голову. Через несколько минут он провалился в глубокий сон.

Хасмаль сыпал левой рукой соль на поверхность зеркала. Кровь, которой он нарисовал треугольник, впитывала ее. Он пососал большой палец правой руки — ему несдобровать, если на зеркало упадет случайная капля, тогда он будет призывать Говорящую. Его сожрут — или еще хуже.

Хасмаль произнес первые строки заклинания:

Соль на зеркале вспыхнула. Бледно-голубые язычки дрогнули на мгновение, а потом зажглись ровным светом. В центре же пламени родилась крохотная искорка, превратившаяся в точное подобие женщины ростом не более указательного пальца Хасмаля.

Она внимательно смотрела на него, длинные огненные волосы колыхал ветерок, никогда не вырывающийся за пределы пылающего треугольника.

— Что ты хочешь узнать?

Голос ее казался негромким и ласковым — даже самый тихий шепот Хасмаля был бы слышнее, — и тем не менее он был явственным. Она говорила из невообразимой дали, сквозь непрестанное рыдание ветра, дующего меж миров, и слова достигали ушей его лишь с помощью волшебного подобия ее — фигурки, стоявшей в тот миг на стекле.

Откашлявшись, Хасмаль пригнулся пониже к стеклу, прикрывая своим телом льющийся от нее свет.

— Сегодня я встретил женщину. Она увидела меня — сквозь мою защиту — хотя не могла, не была способна этого сделать. Я назвал ей свое имя — против собственной воли. Она испугала меня. Она не такая, какой кажется. Не причинит ли она мне вред?

— Не сейчас… позже, потом. Хасмаль, сын Хасмаля, ты — сосуд, избранный Возрожденным; тебе суждены боль и слава. Твое жертвоприношение возвратит величие Соколам; имя твое будет почитаться во все времена.

— Мое жертвоприношение?

Хасмаль ощутил, как сердце его сжалось в твердый крохотный комок. Заслужить почитание, конечно, хорошо, однако те, кого почитали Соколы, обычно оказывались усопшими, причем их кончина была ужасной.

Женщина взмахнула крошечной ручкой, и Хасмаль увидел в пламени, как родителей его прибивают гвоздями к Великим Воротам. А потом узрел, как его самого бьют и пытают люди, облаченные в ливреи одной из Пяти Семей, как они сдирают с него кожу живьем; затем Хасмаль увидел, как, лишенный кожи, стоит он посреди Халлеса, а толпа веселится и кидает в него гнилыми плодами. Наконец, солдаты привязали его конечности к четырем лошадям и погнали животных в разные стороны.

Хасмаль, казалось, вот-вот лишится сознания. Конечно, он не рассчитывал, что его попросят принести в жертву черного козла и мешок золота… жизни родителей, а вместе с ними свою собственную…

Изображения растаяли; крошечная женщина смотрела на него искренними глазами.

— Твои деяния заставят людей возлюбить тебя. Ты будешь жить вечно — на страницах Тайных Текстови в сердцах всех последующих Соколов.

Хасмаль отвернулся от нее, пытаясь стереть из памяти вид собственного, ободранного до мяса тела, раздираемого на четыре части четырьмя несущимися лошадьми.

Обойдемся без славы, решил он. Лучше жить в настоящем, чем на страницах книг.

Поглядев на Говорящую, он поежился.

— А могу ли я избежать подобной судьбы?

Какое-то мгновение до него доносился лишь вой потустороннего ветра. А потом она усмехнулась.

— Можешь попытаться.

— Как? — спросил он.

Но огонь на стекле уже угасал и вдруг разом потух. Говорящая исчезла, а на зеркале не осталось ни крови, ни соли.

Можно было пустить кровь снова, чтобы вызвать другую Говорящую и, если повезет, добиться от нее нужных сведений. Однако ворожба стоила ему затрат энергии. Хуже того, она требовала и времени. Потраченную на новое заклинание энергию нетрудно возместить, только никто не вернет ему назад потраченного времени.

Странная женщина обещала найти его. И судьба Хасмаля, жизнь и участь его родителей были каким-то образом связаны с ней. У Хасмаля не было оснований надеяться на то, что он сумеет избежать предсказанной Говорящей кончины; в то же время никто не гарантировал ему спасения родителей. Впрочем, если он покинет Халлес и женщина не найдет его, тогда, быть может, и ему, и родителям удастся избежать опасности.

Поднявшись, он вставил зеркало обратно в раму и вышел из кладовой. Придется собрать пожитки и сразу уйти. Он не посмеет прощаться с родителями: отец потребует объяснений, захочет узнать, почему его солидный, надежный и решительно не склонный к приключениям сын вдруг собрал мешок и зайцем ринулся невесть куда. Ну а если старик заподозрит, что сын его намерен таким образом уклониться от исполнения священного долга перед Соколами, тогда он сам выдаст его Доктииракам, а после в припадке раскаяния сам же прибьет себя и жену к Воротам. Старший Хасмаль не одобрит попытку увильнуть от высшего предназначения — особенно того, что возвысит его возлюбленных Соколов.

Хасмаль-младший не был столь предан этому древнему тайному ордену и не проявлял чрезмерного пыла в служении ему. Собрав все самое необходимое магу, экземпляр Тайных Текстови те небольшие деньги, которыми располагал, он задумался — не о службе Соколам, но о том, где укрыться и как попасть туда.