Диверсант

Глава десятая ФИНСКИЙ НОЖ

Заболела рука, остро-остро, мучительно, не утихая. Правая рука, которой не было. Не было по самый локоть. И раньше она ныла, но только не так сильно, может, потому, что культя была в гипсе, а может, потому, что часто и подолгу был без сознания и не так остро испытывал боль. Но теперь, когда вернулись память и речь, я отчетливо ощущал страдания и мог пожаловаться хотя бы медсестре. Катя, потом и старый доктор меня утешали, объясняли, что так бывает у многих раненых. И называются эти боли фантомными. Впрочем, как ни называй, а руку точно хищный зверь грызет.

В одну из ночей, когда я изнемог от фантомных болей, у меня мелькнула мысль, что в руке сидит нож. Именно нож. Как же это так, руки-то нет, а нож в руке сидит. Глубоко, а я не могу его вытащить… Раньше, когда давали обезболивающие лекарства, я терпел, засыпал, а теперь заснуть не мог. Меня неотступно мучила эта загадка. Откуда этот нож взялся?

Нож не чудился, а словно виделся воочию. С такой крепкой, округлой рукояткой. Вспоминалось знакомое с детства — финский нож… И слова из блатной песни: «У него под клифтом финский нож». Я испытывал неотступное желание схватить нож за рукоятку и вырвать из предплечья. Но ведь ножа не было. И руки тоже не было. Я потерял сознание. А очнувшись, почувствовал: опять сидит эта финка…

Вошла медсестра Катя и сразу поняла, что мне худо. Спросила:

— Болит, Гриша? Очень? Все фантомная?

— Она. В культе, — и объяснил: — Там же нож. Финский нож!

— Да что ты… На войне, поди, таких ножей и нет. Они у бандитов, уркаганов. Людей пугают, а то и режут. Тебе это все приснилось. Да и у тебя… — Наверное, хотела сказать, что и руки-то нет, а тут какой-то финский нож…

— Бывают такие ножи и на войне, — я задумался.

— Ладно уж, успокойся, вспомни не спеша, что к чему… — И добавила: — Я, Гришенька, хочу о тебе все знать. Вспомнишь, расскажешь.

И стал я неспешно вспоминать. Трудновато дело шло. Действительно, почему нож финский, не бред ли это? Или драку какую-нибудь довоенную вспомнил или из кинофильма какого-нибудь? Перебирал и то и это. Но приходило только одно: лежу на спине, что-то тяжелое давит сверху… А в руке моей у самого локтя воткнут нож. Сам я прижат, вроде приколот… Как насекомое на картоне. Почему? Откуда? Загадка?

Но боли фантомные стали ослабевать, и я обрадовался: вспоминаешь — легче становится. И вот наступило в мыслях просветление: когда я увидел в предплечье эту самую финку, даже боли не испытал, так сильны были мои удивление и радость: жив, жив, живехонек! А ведь умирал, должен был умереть. Точно.

Что же все-таки произошло? Вспомнилось: подбежали ребята, бойцы из нашего взвода, всех узнал. Смотрели они на меня с изумлением и радостью, кто-то крикнул: «Ты живой, живой! Сто лет проживешь!» Кто-то выхватил из моего предплечья нож, и я сразу почувствовал острую боль. Постепенно она утихла, видно, сделали перевязку. Бинтом из индивидуального пакета. Кто-то поднял с моей груди пистолет ТТ и раздумчиво так сказал: «Вон оно что… Значит, ты первым стрелял… Ну, Гришка, стало быть, ты с финкой в руке «кукушку» ухлопал. Чудо. До-олго жить будешь».

Я вспомнил все это на госпитальной койке, и постепенно история с финским ножом стала проясняться. Стало быть, я выстрелил раньше финского солдата, «кукушки».

Вспомнилось еще: я с трудом повернулся на бок, видно, ребята мне помогли, и увидел рядом с собой солдата-финна в пятнистом маскировочном костюме. На груди его расплылось большое пятно крови. Ага, белофинн, «кукушка» — так называли их, замаскировавшихся на деревьях и убивавших нас. Но он был мертв, а я жив. Он мертв, а я жив!

Но как этот солдат-финн оказался рядом со мной, где и как, почему? Это вспомнить не удалось. Только пришло на память, что ребята поднесли мне фронтовые сто грамм. Конечно же, оказалось куда больше… В медсанбат не пошел…

От воспоминаний я так устал, что заснул на своей госпитальной койке и не просыпался до следующего утра. А оно, как известно, вечера мудренее.

И наутро я снова связывал обрывки своей памяти, пока не объяснил, не разгадал загадку своего спасения…

…Вот как оно было. Мы прочесывали лес. Я шагал в редкой цепи. Под ногами шелестели павшие листья, хвоя. Вокруг ели, сосны, осины. В руке у меня взведенный пистолет. Перед проческой командиры повторяли: «Тут не немцы, а белофинны. Маскируются они умело, хитро. Часто на деревьях сидят. Они в маскхалатах. Так и прозвали их — «кукушки». Прыгают с деревьев как рыси. Смотрите в оба, хлебало не разевайте».

А я проворонил «кукушку», финский солдат свалился с елки, как с неба. Сбил с ног, я рванулся, сбросил его… Вот тут скорее всего он и выхватил свою финку. От удара все померкло. В последнее мгновение я все же увидел, что он схватил меня за горло… Все. Конец…

Но как я вернулся к жизни? Как убил врага? Как? И вот в госпитальной палате я долго и упорно разгадывал эту загадку. До тех пор, пока откуда-то не выплыли слова бойца из нашего взвода: вроде звали его Алексеем. Да точно — Лешкой. Это он, ну да, он поднял пистолет с моей груди, вынул из него обойму и сказал: «Ну, теперь ясно, одного патрона не хватает. Стало быть, ты и выстрелил, Гришка. Ты. Других тут не было. И пушка именно твоя. Прямо «кукушке» в грудь… А ты не помнишь? Ну ясно, тут все из башки вылетит, когда в тебя финку сунут да еще за горло возьмут… Другое удивительно, Гриша, ты ведь свой ТТ всегда на предохранителе держишь. Как же ты успел его с предохранителя снять да еще на спуск нажать? Что ж, когда смертушка приходит, все успеешь»…

На этот вопрос я и в госпитальной палате достоверно ответить не мог…

Я ждал, когда ко мне заглянет медсестра Катя, так хотелось рассказать, что вспомнил, объяснить, откуда взялся финский нож. Именно финский.

Не успокоился, пока не рассказал.