Диверсант

Глава четвертая ЧЕМПИОН МИРА И ЕГО ОКРЕСТНОСТЕЙ

Успокоить, утешить Лиду, Лидушку, дорогую подругу, было невозможно. Разве найдешь оправдания: ссылки на рассеянность, забывчивость, усталость — все это ничего не стоило перед гибелью человека. Такого человека! Ругать Лиду? Как? Дура, дуреха, кокетка, ростопша… Она это и без меня понимает… Катя бормотала, что надо повиниться, ее, конечно, накажут, но потом простят, и она свою ошибку искупит делом… Но все напрасно. Глаза Лиды опухли от слез, она ничего не видела и не слышала.

Катя еще долго говорила в пустоту, но вдруг подумала, что и с ней тоже может случиться беда. Ведь у нее тоже есть подопечный тяжелейший ранбольной, гигант, которого называют Бездоком, человеком без документов, так он и в госпитальных списках значится. И ей стало тревожно. Ну-ка и с ним случится беда…

Поспешно облачившись в халат, загодя выстиранный и выглаженный, захватив лекарства, бинты и вату, она быстро вошла, скорее, вбежала в палату. Взглянула на койку своего загадочного пациента и застыла в удивлении и недоумении.

Бездок был не один, рядом с его кроватью на табуретке сидел доктор Гальперин-Бережанский. Его рука утопала в ручище закованного в гипсовый панцирь гиганта, а худое, морщинистое лицо мучительно изображало улыбку. «Что это за муки, — вслух изумилась Катя, забыв, что обращается к своему начальнику. — Зачем эта игра?» Чуть не вымолвила: «Связался черт с младенцем». Хотя скорее младенец с чертом… Так глупо было. Но вдруг разглядела, что лицо у Бездока просветленное. Подумалось: сознательное. Так вот оно что, гигант даже улыбается! Выходит, не зря наш доктор страдает от боли. Да и она вытерпела бы такое, чтобы вернуть сознание этому человеку. Речь. Память. Улыбку! Здорово, старый доктор знает, что делает. А больной, быть может, вспомнил игру, которой увлекались в детстве.

— Ах, — прошептал Бережанский, — терпение и труд все перетрут…

Сцена эта еще не была завершена, когда в палату вошел тяжелым шагом начальник госпиталя, невысокий, грузный человек, и воззрился на странную игру.

— Э-Э… Доктор… э-э… Гальперин… Что за дурацкие… детские забавы. Сколько вам лет? Вот еще объявился силач Бамбула, который поднимает два стула… Прекратить, это черт знает что!

— М-минуточку, — пробормотал доктор, с трудом высвобождая свою посиневшую руку и тряся ею, — м-минуточку…

— Ничего себе занятие для человека, которому руки должны быть дороги. Вот уж поистине: дурная голова — рукам покоя не дает. — Иронически улыбнувшись, добавил: — А, знаете, нечасто встретишь такого могучего еврея, как вы. Силушка по жилушкам… Ну и ну.

— Н-не скажите, товарищ подполковник м-медицинской службы… И почему это евреи должны считаться слабаками. В нашем местечке были силачи ого-го… Даже легенда ходила, весьма достоверная, об одном нашем земляке Мойше Слуцком, которого громко именовали чемпионом мира и его окрестностей, а также гордостью еврейского народа. Утверждали, что он самого здоровенного быка поднимал за хвост. Знаете, запросто. А когда в гражданскую войну в наше местечко ворвались то ли гетмановцы, то ли просто бандиты, он геройски сопротивлялся, раскидывая врагов дюжинами, потом завалил стены дома, и враги его были погребены…

— Н-да, красивая байка. Легенда, конечно. Не обижайтесь, но люди вашей национальности несколько субтильны и не очень-то, знаете, физически…

— Ан нет… Об Иване Поддубном, великом борце, вы, надеюсь, наслышаны? Так вот, в десятых и двадцатых годах вместе с ним гремела слава Владимира Ароновича. Еврея. Я, знаете, и фотографию видел в газетах с такой доказательной подписью: «Самые замечательные силачи России Иван Поддубный, Иван Заикин и Владимир Аранович». Вот именно — Ара-но-вич. И подпись: «Три богатыря». Так что…

— Ну уж ладно, богатырь, толк от твоего геройства есть? — задышливо произнес низкорослый, с невоенным животиком подполковник медицинской службы. — Или так, упражнялся, э-э, экспериментировал, а?

— А вы, Василий Петрович, взгляните на лицо этого гиганта без документов. Да, да, посмотрите пристальней…

Как только что медсестра Катя, начальник госпиталя посмотрел на истерзанное шрамами, полузакрытое гипсом, с вытекшим глазом лицо… Невероятно, оно было освещено улыбкой. Нет, не уродливой, а светлой, именно светлой, Чудо да и только!

— Н-да, — удивленно и задумчиво промолвил начальник госпиталя. — Да-с, де-ла. Выходит, ваши опыты надо одобрить. Да-с… — И все же от иронии не удержался: — А не хотите ли вы, уважаемый ученый-экспериментатор, сочинить диссертацию о полезном влиянии известной игры — кто кого пережмет — на выздоровление больных… Напишите немедленно… Так-то, товарищ Гальперин-Бережанский.

У старого доктора была двойная фамилия Гальперин-Бережанский. Однажды в долгое ночное дежурство он рассказал Кате о большом украинском селе, местечке, как он назвал, где родился и вырос и где было немало его родных и просто однофамильцев, которых различали по месту жительства: Гальперин-Подгорный, Гальперин-Рощин, Гальперин-Бережанский, то есть живущий на берегу речки…

Начальник госпиталя, любивший поспорить со старым доктором, когда на него сердился, именовал Гальпериным, а когда был им доволен — Бережанским.

— Ну что ж, — заключил начальник, — продолжайте свои опыты, доктор Бережанский, видать, толк есть… Ах да, я ведь не затем к вам пришел. С этими вашими фокусами и мать родную забудешь. Шел посоветоваться, Соломон Мудрый. Дело-то у нас вышло страшное. Ни за что погиб человек, и какой! Вчера пришел приказ о награждении его… Савичева… орденом Красного Знамени. Артиллерист он… был. Наводчик орудия. Три танка подбил. Эх, что и говорить! Трагедия. И все моя мягкость, — подполковник сжал кулак, — всех вас надо держать. Распустились… И вот они уже идут и идут: из штаба округа, из политуправления и, само собой, из особого отдела… Все проверяющие. Это нам просто так не пройдет…

Начальник госпиталя тяжело вздохнул:

— А с другой стороны, что с этой девчонкой делать? Куда ее? Под суд? Так, выходит… А ты что молчишь, Катерина? Твоя же подружка. Эх вы, все бездумные, бездушные кокетки… И вот гибель… Ну, что-то делать надо. Пойдем, Бережанский, ты же у нас Соломон Мудрый, авось что-нибудь придумаем…

Они ушли, а поглядевшую им вслед Катю охватило безысходное горе. Ну что можно сделать? Человек погиб, да еще какой! Нет для Лидуши спасения, нет…

Но что-то вдруг заставило ее повернуться к своему подопечному. То, что она увидела, изумило девушку: ее встретил прямой внимательный взгляд Бездока. Глаз большой, широко раскрытый, тревожный. Неужели он все понял? Показалось, что губы ранбольного движутся, как при медленной речи. Но слов нет. Или не слышно? Верно, разговор врачей, их спор передалось и ему. И он что-то понял…

Она принялась привычно промывать и протирать израненное лицо, ставить примочки, смазывать. Работать. Его губы оказались совсем близко, и она услышала тихие-тихие, как дыхание, слова. Понять. Надо понять! Слова повторялись и повторялись. Выходит, Бездок заговорил!