Диверсант

Глава двенадцатая ПОД КОНВОЕМ

Не во сне, а наяву Григорию привиделся пистолет, небольшой и складный, в кожаной кобуре. Браунинг системы Коровина, который вместе с пистолетом ТТ был с ним во вражеском тылу у аэродрома с немецкими самолетами. Это еще раньше вспомнилось. Но странно: пистолет не у него, а в руке какого-то командира с двумя «кубарями» в петлицах. Этот командир навел на него коровинский браунинг и приказал лезть в кузов ЗИСа. Забрался сам и держал его под прицелом. Через некоторое время конвоира сменил напарник — старший лейтенант, до того сидевший в кабине «Захара». На морозном и ветреном пути они по очереди конвоировали его. Он понял: это контрразведчики. Зачем же, он ведь свой.

Теперь в госпитальной палате Михеев упорно заставлял свои воспоминания двигаться обратным ходом, пока не вернулся к ночному прыжку с парашютом и удачному приземлению вблизи аэродрома, на котором базировались немецкие солдаты. Затем вспомнил Толика, своего напарника, зарытый в снегу парашют и словно воочию — себя, идущего на коротких лыжах по заснеженному предрассветному лесу. Он выполнял «кольцо», то есть на расстоянии километра обходил аэродром противника, оставляя метки: надломленный сучок, ободранную кору, скрученные кустарники — указатели направления его движения. То же самое делал и Толик. Так они на этом условном языке объяснялись друг с другом. Второй круг его и напарника совершался с таким расчетом, чтобы пути их пересекались и они встретились. Но не подходили друг к другу. То был зрительный контакт. С особой осторожностью, зорко осматриваясь окрест, Григорий шел на эту встречу во вражеском тылу. В который раз вспоминал наставление опытного инструктора: «Это вам не свидание у кинотеатра. Каждый кустик осмотреть надо, условные знаки проверить досконально: нет ли лишних следов»… А завершал наставление непременно такими словами: «Пуще всего стерегитесь огневого контакта с противником. Зарубите себе на носу: огневой контакт — начало гибели десантников».

Теперь и самому Григорию пришла мысль, что в этом чащобном лесу он и Толик были опасны друг другу, за каждым их шагом могут следить немцы. Да еще с собаками. И все же его тянуло к напарнику, единственному своему человеку на десятки верст окрест. Из еще неостывшей школьной памяти выскочило: «Как ждет любовник молодой минуты сладкого свиданья». Он усмехнулся.

И вот они увидели друг друга на лыжне. Их разделяло метров двести. Они молча улыбались. Поистине ни звука, друг мой, ни вздоха. Толик поднял правую руку с оттопыренным большим пальцем. Это означало: дела наши — на большой! Гриша тотчас ответил: свой поднятый палец покрыл ладонью, что, как известно, означало: на большой с покрышкой. Они разошлись, а место запомнили: сюда сбегутся сразу по выполнении задания.

Наступила ночь, беспокойнее первой, с чутким сном на пригнутых еловых лапах, с пробуждениями при едва слышном лае собак и гуле самолетов. Ночь принесла твердую уверенность, что они у цели, и точно указала расположение вражеского аэродрома: под утро послышался гул немецких самолетов, и тотчас взвились ракеты, взметнулся и лег луч прожектора. Ясно направление посадки. Да, не ошиблись, они у цели.

Находясь по обе стороны немецкого аэродрома, разведчики создавали точное целеуказание — «ухват», обозначающий вражеский объект. Однако операция затянулась. Минули сутки, вторые и третьи, и прошел условный срок ожидания, Григорий и Анатолий имели право возвращаться домой. К тому же кончался запас продуктов. Но разведчики не решались оставить свои посты — конечно же, произошла непредвиденная задержка, наши вот-вот прилетят. Терпеливо ждали, мысленно повторяли опознавательные знаки своих: при подлете наши самолеты выпустят по две ракеты каждый и тотчас отвернут от аэродрома. А тогда Григорий и Анатолий в ответ выпустят по четыре своих ракеты вертикально. Это сигнал нашим: вы точно у цели.

На четвертую ночь ожидания все так и произошло: наши бомбардировщики прилетели. И оба десантника с разных сторон «ухвата» подожгли бикфордовы шнуры своих «гребенок». В ночную темноту, яростно фыркая, взметнулись ракеты-самоделки, обозначая вражеский объект. Загремели разрывы. Над аэродромом поднялось яркое пламя.

…Спустя годы Григорий Михеев, все еще человек без документов, в утренний час на госпитальной койке вспомнил все, что произошло в декабре одна тысяча девятьсот сорок первого года под городом Брянском, и снова пережил те треволнения, страх и радость победы. Тогда получилось. Первый блин не комом… Улыбнувшись про себя, он как бы услышал первые слова своего напарника Толика после бомбардировки вражеского аэродрома, когда они встретились в условном месте:

— Ой, Гриша, как жрать-то хочется!

— Ты что, все запасы схарчил?

— Да почти… А у тебя хоть что осталось?

— Концентрата немножко. Ну, пожуем и айда!

Сверяясь по компасу, они зашагали на восток. Шли трое суток с редкими остановками, подолгу мурыжа во рту крохи пшеничного концентрата, поддерживаемые молодостью, запасами сельского здоровья и доброй кормежки в отряде диверсантов. Лесными дорогами приближались к фронту. Когда услышали дальние звуки боя, то, следуя инструкции, разделились: переходить линию фронта надлежало поодиночке.

Григорий прикинул, что пробираться к своим придется где-то в районе Малого Ярославца, местах знакомых, куда не единожды хаживал с отцом на охоту. И потому уверенно углубился в чащобный лесной массив, ориентируясь по компасу. Думал, вряд ли немцы сюда заберутся. Но не сошлось — и тут шли бои. Вышел он на опушку к переднему дозору красноармейцев. Обрадовался и позабыл о своей экипировке. Увидев своих, восторженно закричал:

— Ребята! Я свой! Свой! Вышел к вам…

Через мгновение смекнул, что ни один красноармеец и командир не обмундирован так, как он. На нем альпийская куртка, утепленные горные ботинки, вязаный головной убор… На груди маленький коровинский браунинг, в кобуре пистолет ТТ.

— Ребята, ребята… — еще повторял он, когда из окопов выпрыгнули бойцы и первый из них так заехал ему по скуле, что зарябило в глазах. Когда пришел в себя, у него не оказалось пистолетов, наручных часов, стягивали куртку, примерялись к ботинкам… Но тут появился младший лейтенант, очевидно взводный, приостановил раздевание и отобрал захваченное. Бойцы оправдывались:

— Вот же фриц, а по-русски чешет. Шпион не иначе.

— Все, все вернуть, начальство разберется.

Прошли с километр и его втолкнули в землянку. По первым вопросам Григорий понял, что допрашивают люди подготовленные, вероятно, из особого отдела. Точно — оттуда. Он тотчас вспомнил: если при возвращении попадешь в нашу воинскую часть и будут допрашивать, отвечай: «Выполнял задание. Везите в Москву». И больше ни слова. Так он и поступил, и это подействовало.

Два командира, конечно же смершевцы, поехали с ним весьма охотно и даже поспешили, поскольку начался минометный обстрел. Один из сопровождающих сел в кабину ЗИСа, второй в кузов, держа за затылком пленного коровинский браунинг.

— Пистолеты верните, — резко потребовал он.

— Еще чего? Садись, если не хочешь получить пулю в затылок.

— Везите в Москву. И пистолеты отдайте! — И вдруг Григорий неожиданно для себя расхохотался. Лейтенант-конвоир крикнул:

— Не придуривайся. Ваньку не валяй!

А Григорий все смеялся. Он вспомнил, что десантникам следовало носить в тылу врага обязательно, в левом кармане на груди гимнастерки, коровинский браунинг с полной обоймой патронов и одним, досланным в ствол. Предполагалось, что в безвыходном положении с помощью маленького пистолета надлежало свести счеты с жизнью. Но молодые диверсанты засомневались: можно ли этим оружием застрелиться? И двое на спор решили попробовать его убойную силу. Яростный спорщик обернул свой зад телогрейкой, а его товарищ с пяти шагов произвел выстрел… Спор разрешился: пуля застряла в телогрейке, даже синяка не оказалось. А спорщики за этот эксперимент получили отсидку на гауптвахте плюс очистку выгребных ям — вне очереди.

Вот вспомнив эту историю, Григорий и расхохотался.

…Подробности своего первого десантирования Михеев отчетливо восстановил в памяти ранним утром, выйдя из госпитальной палаты в пустынный коридор. Теперь, когда островки воспоминаний стали соединяться в единый материк, он подумал, что на той лесной опушке, где вышел к красноармейцам, те, потерявшие в боях многих своих товарищей, могли сразу прикончить его, явного чужака и шпиона.

Крепко повезло, что и говорить. Он вспоминал, как его конвоировали в столицу. Дуло коровинского пистолета глядело ему в затылок. Командиры-особисты поочередно грелись в кабине. Он замерз, но когда въехали в Москву, забыл о холоде, так его потрясли московские улицы без единого огонька. Этот город он любил. Здесь было много его родных и друзей. Когда поехали по Замоскворечью — Серпуховке, Полянке, Каменным мостам, он закрутил головой, стараясь разглядеть знакомые дома.

— Прямо сидеть! — раздалось за спиной. — Дернешься, застрелю!

Миновали Боровицкие ворота. Кутафью башню, свернули на Страстную, закрутились в переулках, и машина нырнула в какой-то двор.

— Вылезай. Прямо. Не разговаривать. — Его посадили в темную комнату с зарешеченными окошками. У дверей часовой. Прошло немереное время — может, час, может, два. И он услышал:

— Выходи. За тобой машина пришла.

Теперь он ехал в крытом грузовичке, в тепле. Рядом был знакомый капитан из его части. Сказал:

— Все, что надо, напишешь. Как было. Понял?

В теплой и уютной землянке был столик, на нем чернильница-невыливайка. Ручка с пером и стопка бумаги.

— Старайся изложить по часам, где возможно, по минутам. Ты же фиксировал время…

Григорий долго и усердно писал отчет. Его взял тот же командир, что привез из Москвы. Он сказал:

— Покушаешь и еще раз напишешь. Ясно?

Кормили хорошо. С добавкой. Первое и второе. Даже компот. Писал отчет и на второй день, и на третий. И каждый раз вспоминал какую-нибудь упущенную подробность, то какие знаки оставлял в лесу напарнику, то как с ним встретился, где при возвращении разошлись. Затем его привели в помещение штаба. Завели в комнату, а там… К нему бросился Анатолий:

— Гриша!

— Толик! Обнялись.

— Ладно, — сказал контрразведчик. — Все у вас верно. Сошлось. Чуть не буква в букву. Но во времени есть расхождения. Небольшие, правда. На часы смотреть надобно почаще. Фиксировать… Ладно, молодцы. Справились. За все спасибо.