Диверсант

Глава одиннадцатая ГРЕБЕНКА

Врачи, медсестры, санитарки все реже называли его Бездоком. Теперь в госпитальных списках он значился как Григорий Михайлович Михеев. Да, он вспомнил свою фамилию, имя, отчество, но воинских документов у него по-прежнему не имелось. А непреходящий интерес к его участию в боях, расспросы медиков и ранбольных подгоняли работу его мозга. Да и он сам упрямо напрягал свою память. Было это тяжело и сложно, все вспоминалось клочковато, как говорил его учитель математики: пятое через десятое. Он все еще не мог точно определить время и место, где происходило то или иное событие, что раньше, что позже. К тому же мешала недавно осознанная необходимость быстро решать, что можно рассказывать, а что нельзя. Никак нельзя. Табу! Все время приходилось быть настороже, не проговориться.

Вот почему даже при разговорах с Катей, со старым доктором, а особенно с особистом старшим лейтенантом Румяновым, он испытывал мучительное напряжение мысли — вот это можно, а это нельзя. Никак нельзя! Все приходилось просеивать, как через сито: о том, как шагали по осеннему лесу, прочесывая затаившихся белофиннов, — вот это можно, а вот про парашютные прыжки и десанты нельзя. Ни гу-гу…

Когда стал думать о парашютных прыжках, на память почему-то пришла парашютная вышка. Московская. В Центральном парке имени Горького, где в детстве не раз бывал с отцом, а уж потом и другая вышка, с которой будущие разведчики и диверсанты совершали свои первые учебные парашютные прыжки.

Московская вышка стояла близ Крымского моста, на берегу Москвы-реки. И он, четырнадцатилетний, долго-долго взбирался по винтовой лестнице и видел только спиральный спуск, по которому скользили на ковриках, а то и просто на «пятой точке» мальчишки и девчонки. Когда же оказался на самой верхотуре, вышел на открытую всем площадку и на него надели парашютные лямки, он оглядел окрестности, всю столицу, подумалось: «Вот они, кремлевские башни со звездами, дворцы и церкви, колокольня Ивана Великого, выше которой в столице нет ни одного здания», — как говорил отец. Дух захватывало, когда посмотрел вниз, там ползали люди-карлики… «Ну что ты тянешь, прыгай, — укорил его инструктор. — Прыгай быстрее. Экая каланча, а трусишь»…

Устыдившись, зажмурился и сполз по наклонной плоскости, нырнул в неизведанное… Его тряхнуло, дернуло и с силой выпрямило. Он открыл глаза… Над ним висел большущий разноцветный купол, крепкий и надежный. Он успокоился и с чувством превосходства оглядел маленьких людишек-карликов. Разглядел отца. Даже он, ростом за два метра, казался крошечным…

Как ни странно, но прыжки, совершенные в воинской части из корзины аэростата, а потом и с самолета, показались ему менее страшными, чем тот прыжок с московской вышки.

Ранней осенью сорок первого года Григорий оказался среди ровесников, восемнадцати-девятнадцатилетних парней, как на подбор и действительно на подбор — рослых здоровяков, как и он сам. Все они окончили десятилетку или первый курс института, изучали немецкий язык, занимались спортом.

Григорий вскоре вспомнил, что отношение к ним было особое, иное, чем в обычных армейских частях. Конечно, были и строгости — в строю, на учениях, занятиях, но заметны были и отличия, привилегии: новенькое добротное обмундирование, вместо винтовок редкостные в ту пору автоматы ППШ. Бойцы пользовались неслыханным в армии правом — вне строя вести со старшими начальниками, не только со взводными, но и с ротными и батальонными, доверительные разговоры, обращаясь по имени-отчеству.

Со временем они получили и особую экипировку для действий в тылу врага: крепкие альпинистские ботинки с толстыми подошвами, легкие теплые куртки. Кроме редкостных в ту пору автоматов ППШ, еще пистолеты и малокалиберные браунинги Коровина, так их именовали. Бойцам без обиняков объявили, что эти пистолеты не столько оружие ближнего боя, сколько средство покончить с жизнью, если не удается отбиться от врагов. Для десантников и диверсантов плен исключен.

После стрельб, многократных пеших переходов, парашютных прыжков начались и десантирования мелкими группами, нередко парами, как днем, так и ночью. Возвращались в свою часть, ориентируясь по карте и компасу. Такие операции становились все чаще, а расстояние все увеличивалось.

В конце осени сорок первого года бойцы специальных подразделений были предупреждены, что любое из десантирований с самолета может оказаться боевым. Решительный приказ они получат во время очередного полета в самолете. Произойдет это таким образом. Запечатанный пакет с боевым заданием летчик — командир воздушного корабля передаст старшему группы десантников, и тот сообщит маршрут, место десантирования, поставит боевую задачу. И они окажутся во вражеском тылу. Все необходимое для операции: боевые припасы, аппаратура, оружие, взрывчатка — будут загодя загружены в самолет…

Григорий мучительно вспоминал свой ночной полет и десантирование в тыл врага. И никак не мог восстановить его. Куда? С кем? Задание? Восстановить не удавалось так же, как и историю с финским ножом. Как отрезало. Голова раскалывалась от попыток вспомнить…

Готовясь написать эту повесть о «Бездоке», человеке без документов, ее автор обратился за консультацией к опытнейшему медику, много лет проработавшему в госпитале инвалидов Великой Отечественной войны. Эта женщина, доктор наук, знала множество примеров трудного, мучительного возвращения памяти у своих пациентов. Она сказала, что люди, пережившие тяжелые ранения и контузии, часто испытывают выпадания памяти и внезапные озарения. То не могут восстановить самые несложные события свой жизни, имена родных и близких людей, то вдруг отчетливо вспоминают мельчайшие факты, подробности, мелочи жизни, происходившие с малознакомыми людьми много лет тому назад. Даже после интенсивного лечения островки памяти долго-долго не воссоединяются в единый материк. И нужен некий толчок — слово, жест, картина, поступок, название, имя, чтобы разрозненные клочки памяти воссоединились.

И вот именно предмет с совершенно обыденным названием подтолкнул память Григория. Чего проще — услышал слово «ГРЕБЕНКА». И вот всколыхнулась память… Нет. Нет, то была не обычная гребенка, которой причесывают волосы, а вещь особенная, с которой разведчик и диверсант связал важное для него событие.

Так что же представляет собой предмет, который десантники в первый год войны называли «гребенкой» или «граблями».

То была принадлежность боевого снаряжения. Им Григорий и его товарищи нередко пользовались зимой сорок первого года. И эта «гребенка» возникла перед глазами…

То была самодельная система пуска сигнальных ракет. Дюймовая доска. В ней десять отверстий. На удивление вспомнилось: отверстия — двадцать два миллиметра в диаметре. В каждое отверстие вставлялась ракета. Всего — десять ракет. С «гребенкой» были комплект ракет, спички — особые, они даже зажигались и горели под водой. Оружие — пистолеты ТТ и маленький, системы Коровина, предназначенный на критический случай, для самоликвидации. Короткие лыжи, притороченные к укладке…

Все до мелочей Григорий вспомнил и даже загордился: скоро станет совсем здоров… Но дальше произошло непредвиденное: словно занавес опустился, память напрочь пересеклась… Сколько ни насиловал себя, вспомнить не мог. Голову заломило, потемнело в единственном глазу. Стало страшно…

Григорий заставил себя оборвать воспоминания, уйти от них. Было это нелегко. Он вышел из палаты и зашагал по коридору с целью встретить медсестру Катюшу. Он знал, что она была в госпитале, еще утром услышал ее речь. Вообще он надеялся на ее помощь, даже невольную. С ней он легче вспоминал, живее рассказывал, так уж сложилось с первых дней возвращения его памяти. Вот и теперь он восполнит такой непонятный и мучительный провал удивительно подробных воспоминаний. Но девушки все не было, спросить, где она, постеснялся и отказался от упорного желания вспомнить все, что было после прыжка с парашютом в лесу под Брянском.

Григорий вернулся в палату и лег. Как только голова его коснулась подушки, он мигом заснул, как говорится, мертвым сном.

Но известно: глубокий сон целителен.