Дом для демиурга Том 2: Pеальность сердца

1. Собра - окрестности Собры

- Мы въезжаем в предместья, Клариче!

Кларисса Эйма оглянулась, улыбнулась мужу и кивнула. Пора спешиваться и прятаться в карету. Даме, которая хочет потрясти столицу своей изысканной утонченностью, негоже появляться в столице верхом - в мужском платье, в мужском седле. Увы, Собра - не Эллона, и тем более уж не Алларэ, здесь свои порядки. Кларисса знала их лучше многих прочих. Казаться - важнее, чем быть. Выглядеть - важнее, чем являться. Раздолье для авантюристок и куртизанок, готовых притвориться великосветскими дамами и подняться на самый верх.

Мутная вода Сойи позволяла выловить любую рыбку по вкусу, даже самую крупную. Главное - знать, где и как ловить, какую наживку забрасывать у какой излучины. Все правила рыбалки в столице Кларисса Эйма, воспитанница мэтра Тейна, а ныне благородная дама и супруга къельского владетеля, помнила наизусть.

- Мама, мы уже начинаем глупеть?

- Да, Ханна. У нас есть примерно час, - кивнула Кларисса.

Падчерица звала ее мамой с того дня, как отец Ханны назвал Клариссу супругой. Поначалу женщину это удивляло и немножко пугало, между ней и приемной дочерью было всего-то десять лет разницы, и в дочери Хельги от первого брака Кларисса видела скорее уж младшую сестру, которой у нее никогда не было. Но Ханна сказала - "поздравляю, матушка!", и наклонила голову, чтобы поцеловать ее в щеку; так и повелось.

Ханна надула щеки, выпятила и без того пухлые губы, округлила глаза. Кларисса не сдержала глупый смешок. Падчерица, необыкновенно красивая девушка, вдруг стала похожей на пустоголовую дуреху с огромными и пустыми глазами сытой коровы. Немного сутулости, которая так портит высоких и статных девушек, слишком расслабленные плечи, и вот - извольте обмануться, безмозглая северянка, как их изображают в центральных землях: светловолосая, полнотелая, с румянцем во всю щеку.

Хельги огорченно покачал головой, потом хмыкнул. Кларисса подмигнула мужу, посмотрела на него, и вновь, в десятитысячный уже раз, подумала, как любит его и до чего же он красив.

Многие ее не поняли бы. На первый беглый взгляд Хельги Эйма казался невзрачным. Скучное худощавое лицо с неправильными чертами, узкие плечи, неловкие движения. Многие, слишком глупые, чтобы приглядеться к владетелю Эйма, считали его пустым местом. Кларисса думала о нем так минуту-другую, а потом влюбилась - впервые в жизни, раз и навсегда. В него нельзя было не влюбиться. Под невыразительной серой дымкой, окружавшей владетеля Эйма, скрывалось настоящее чудо. Улыбаясь, он становился удивительно красивым, а действуя, обнаруживал себя настоящим мужчиной. Надежным, сильным, разумным.

И - последним штрихом - взгляд, которым он смотрел на жену. Кларисса помнила сотни, тысячи мужских взглядов. Жадных, восхищенных, жаждущих и требовательных, умоляющих и стремящихся подчинить; но только одно лицо действительно освещалось изнутри, когда Кларисса улыбалась, смотрела на него или тихонько касалась плеча.

- Мне нужна ваша помощь, господин...

- Эйма, Хельги Эйма, - он уже поднимал ее в седло. - Куда вас доставить? Вы в опасности?

- Да. Дело короля! - выпалила она, оборачиваясь через плечо, и не веря, что этот серый невыразительный человечек утрудит себя хотя бы минимальным риском.

- Я рад служить его величеству, - скучно сказал незнакомец, встретившийся ей на зимней къельской дороге. - Но я буду рад помочь вам.

- Отвезите меня на постоялый двор. Мне нужна свежая лошадь.

- Вас преследуют, - сказал къелец, накрывая ее плечи своим меховым плащом. Это не прозвучало, как вопрос. - Мы переночуем в моем замке, утром я провожу вас... куда потребуется.

- Вас послал Реми? - не веря своему счастью, спросила Кларисса. Кто еще согласился бы помочь ей?

- Разве нужно служить герцогу Алларэ, чтобы помочь даме, оказавшейся в беде? - кажется, владетель Эйма слегка удивился; вполне искренне, не напоказ.

- Я не дама, - сказала Кларисса. - Я... служу королю.

Прозвучало удивительно глупо, и в другое время женщина не позволила бы себе произнести подобную чушь, но за спиной она чувствовала не только теплое дыхание нежданного спасителя, но и ледяную ненависть погони. Она загнала коня, пытаясь удрать, и осталась ночью на дороге над трупом лошади, с одним только кинжалом в рукаве - против пятерых или шестерых мужчин.

Тамерцы оказались слишком наглыми. Королевская шпионка надеялась, что переход через границу избавит ее от преследования, но посланные, чтобы схватить ее люди тайной канцелярии кесаря Тамера, сумели пройти через перевалы. На заставы никогда нельзя было положиться. Предгорья были слишком дикими и малонаселенными, не имело смысла надеяться встретить здесь разъезд горных стрелков, а до ближайшего городка она попросту не успела доехать.

Хмурый некрасивый къелец появился очень вовремя. Воин и Мать, молитвы которым она шептала последние часы, послали его...

- Разве дамы не могут служить королю? - башлык сбился, и ухо щекотнул теплый смешок.

Кларисса улыбнулась, прикрыла глаза, доверяясь ровному шагу лошади и надежным рукам къельца, державшим повод перед ее животом. Ей вдруг стало тепло и легко. Все будет хорошо, все кончилось, все уже кончилось, и погоня - ерунда, чушь, мелочи...

Девятиной позже, склоняя колени перед королем и чувствуя на шее тяжесть орденской ленты, Кларисса думала только о том, что там, за спиной - Хельги, улыбается, радуется за нее и ждет, когда она встретит его взгляд.

Она не ожидала только, что на балу владетель Эйма, со все той же смущенной полуулыбкой, предложит ей руку и сердце. Жениться на куртизанке, пусть и получившей из рук короля Валерианский орден, но - на безродной девке, знавшей сотню чужих рук, соблазнительной игрушке, своим телом лишавшей мужчин разума, пусть, пусть лишь для того, чтобы послужить Собране там, где не справятся яд и кинжал... А Хельги сказал - "Я, вполне возможно, не достоин, но если бы вы согласились составить мое счастье...".

- Нет, - онемевшими губами едва вымолвила Кларисса, - негоже вам жениться на шлюхе, да еще и бесплодной...

В горле стоял сухой тяжелый ком, но она должна была договорить, объясниться раз и навсегда. Пусть с каждым словом сердце билось все тише, грозилось и вовсе замереть... Хельги же слушал - удивленно, не понимая, наверное; и казалось, что догорает в руке свеча.

Тяжелая рука закрыла ей рот. Герцог Гоэллон неслышно - так, что даже она, выученная, вышколенная различать и сквозь сон мельчайшие оттенки звуков, не заметила - подошел сзади. Гоэллон, отправивший ее в Веркем, и сказавший - "надеюсь увидеть вас вновь, но надежда эта, Кларисса, увы, призрачна...", Гоэллон, заставивший короля устроить всю эту церемонию награждения - пощечину Тамеру и публичную демонстрацию того, как Собрана благодарит за верную службу, ухитрился слегка поклониться, по-прежнему зажимая ей рот; женщина была ему едва ли не до локтя, так что трудностей не возникло.

- Простите мое вмешательство, господин Эйма, но я не могу позволить этой даме совершить самую чудовищную глупость в своей жизни. Кларисса, считайте это последним моим приказом. Ответьте так, как велит вам сердце, а не разум - он вам сегодня явно отказывает...

Хельги покачал головой, глядя герцогу вслед, и еще раз с надеждой повернулся к Клариссе.

- Да, - сказала она шепотом, - да, да...

С тех пор прошло два года, и первую молитву Матери Кларисса возносила за мужа, а вторую - за герцога Гоэллона. Она ни минуты не жалела о том, что выполнила "последний приказ". Муж, дочь, пусть и приемная - и любовь, столько любви, что она никогда и мечтать не могла...

...но первая летняя девятина напомнила о том, что пора отдавать долги. Герцогу Гоэллону, Собране, королевской династии. Всем тем, кто подарил ей два года настоящего счастья.

Сны терзали ее, темные, тревожные сны, вгрызавшиеся в разум клещами, сны требовали действовать, вспомнить все, чему ее учили - и встать, отрясая с ладоней ленивый сонный уют дома в Убли, где они укрылись от беззакония къельского восстания, от ненависти последователей Алви-Освободителя. Старуха Алларэ сумела распознать смысл видений.

- Ты нужна в столице. Ты поймешь, что делать, - седая горбоносая женщина повернула голову к окну, принюхалась. - Завтрашние вести подскажут.

Ведьма, учившая не только ее, но и герцога Гоэллона, не ошиблась - как всегда. Гонец, прибывший наутро из замка Алларэ, рассказал много новостей. Очень много. Кларисса вздохнула, написала письмо, и, не дожидаясь ответа, велела слугам собирать вещи.

Приглашение настигло ее уже в дороге.

Двумя днями позже она под руку с супругом поднималась по ступеням королевского дворца. Все уничтоженное пожаром крыло стояло в лесах, строительство шло на диво быстро - уже возводили второй этаж. Ханна, как и подобает благовоспитанной дочери владетеля, шла на шаг позади отца.

До сих пор пахло гарью. Гарью, отчаянием, страхом и ненавистью пропахла вся столица. Совсем иной запомнила ее Кларисса, уезжая два года назад: светлым, просторным, чистым городом, залитым небесным светом. После пожара трехсотлетней давности короли Собраны бдительно следили за тем, чтобы столица не превратилась в новое скопление тесно прилепленных к друг другу лачуг и каменных склепов, в путаницу дворов и сараев, кривых проулков и грязных канав. "Шесть шагов от стены дома до забора или живой изгороди, улицы - не уже трех конских крупов" - гласил указ, и правила эти неукоснительно исполнялись.

Только никакие правила не могли выветрить из Собры запах страха и ненависти. Дерзкое - и по-прежнему не наказанное - убийство короля, самозваный регент, чьи полномочия так и не были подтверждены на заседании Ассамблеи: заседание попросту не состоялось. Несовершеннолетний король сам себе назначил регента вопреки закону. Сам по себе сомнительный новый король, разрушенный собор и "погибший в давке" прежний королевский совет... слишком много всего, чтобы город продолжал жить и радоваться. Зловещая тишина на мягких кошачьих лапах кралась по улицам. Столица выжидала - так ждет своего часа склянка с гремучей ртутью, чтобы рвануть, уничтожая все вокруг.

По поводу первого бунта Кларисса и Хельги разошлись во мнениях: господин Эйма считал, что он был предназначен, чтобы немного унять напряжение - так повариха вычерпывает лишнее из котелка с супом, готовым выплеснуться через край. Клариссе же казалось, что усмиренный бунт был способом добиться - ненадолго - испуганного затишья, позволившего безнаказанно свергнуть короля так, что ни один самый рьяный смутьян не взялся за дубину или камень. Все смутьяны погибли, сидели в Галанне или попросту по домам, не высовываясь. Но - казалось, что второй, настоящий и нешуточный, близко.

Регент был дерзок, но дерзок рассчитано и по-умному. Самим тем, что он жив и здравствует, он доказывал свою невиновность. Будь он причастен к гибели короля - неужто не покарали бы его Сотворившие, не убили на месте? А разрушенный собор потому и был разрушен, что в нем богохульники осмелились оскорбить истинного короля недоверием.

Ему даже верили - уж очень хотелось верить. Страна, запуганная всем, что творилось в ней уже год, готова была верить во что угодно, хоть в то, что треть дворца была поражена молниями с неба, без разницы за что, да хоть за неумелое правление короля Ивеллиона II. За казни северян, за войну на своей земле, за хлебный бунт...

- Господин Эйма, госпожа Эйма, девица Эйма... - герцог Скоринг, пожалуй, был на ладонь повыше Гоэллона, и едва ли не в полтора раза шире в плечах. Кланяться изящно он не умел. - Я исключительно рад, что вы откликнулись на мое приглашение. Патент для девицы Эйма уже выписан. Его величество просит передать, что хочет видеть ее незамедлительно. Госпожа Эйма, надеюсь, ваша падчерица сумеет справиться со своими обязанностями.

Ханна, как и было условлено, присела с изяществом стельной коровы, расплылась в улыбке.

- Она исполняла обязанности старшей фрейлины при графине Къела, - сказала Кларисса, умолчав о том, что длилось это всего три девятины; потом настала пора уносить ноги подальше от графства.

- Я осведомлен, - кивнул герцог Скоринг и жестом пригласил всех садиться.

Пустой невинный разговор: взаимные заверения в преданности, благосклонности и взаимопонимании. Хорошее вино, тонкостенные хрустальные бокалы, чуть душный воздух парадной гостиной, неудобные кресла. Кларисса привычно вела беседу, Хельги отмалчивался, Ханна тупо хлопала глазами. Все, как и задумано - лишь временно отошедшая от дел куртизанка возвращается в столицу, пленившись сладким местом для падчерицы и возможностью взойти на самые вершины, покорить всемогущего регента при малолетнем короле. Рядом с ней - молчаливый супруг, согласный на все: сущее пустое место, провинциал, схватившийся за юбку развратной жены, не забывшей прежние привычки.

Хороший спектакль для светловолосого здоровяка, вольготно раскинувшегося в кресле.

Час прекрасного, как по подсказке суфлера разыгранного представления - и время первой встречи истекло. Герцог Скоринг подал руку Клариссе, оставив супруга сопровождать свою корову-доченьку. В этот момент женщина впервые поймала его взгляд. До того Скоринг ухитрялся все время смотреть куда-то левее уха гостьи.

По груди пробежали мелкие злые мурашки.

Выпрямленная, истово развернутая в гвардейской осанке спина, напряженная до хруста в позвонках, тяжелая волна светлых волос, наполовину скрывающая лицо, такое простодушное и открытое на первый взгляд, и - диссонансом, занозой в сердце - глаза. Медовые, темно-золотые, а за блистающими золотыми искорками - боль, два бездонных колодца горя и отчаяния, леденящего кровь.

За маской уверенности в себе, вальяжной дерзости и распущенности, стоящей на убеждении в том, что ему дозволено все, пряталась душа, изодранная в клочья, кровоточащая, умирающая...

"Как же с тобой будет трудно... - с болью, вперемешку чужой и своей, подумала Кларисса. - Смогу ли я?"

Архиепископ Жерар, глава Ордена Блюдущих Чистоту, удивительно мало напоминал духовное лицо. В подобающем сану одеянии его видели лишь во время богослужений, в остальное время он расхаживал в щегольском охотничьем костюме и с неизменным хлыстом для верховой езды в руках; гладко выбритые щеки, ухоженные волосы и сапфировая серьга в левом ухе могли принадлежать мирянину, но никак не главе ордена Церкви Собраны, известного своим исключительно суровым уставом.

Более всего архиепископ походил на благородного алларца, которым в миру и являлся; дядя двух нынешних собранских герцогов, младший сын Мишеля Алларэ, Старого Герцога, ушел в Орден после ссоры с отцом и против его воли, но не оставил привычек молодости. Жерар был страстным охотником, отменным наездником и, как говорили, больше времени проводил со шпагой, чем с молитвенником.

Тем не менее, он не только обладал удивительным, необычайной силы даром, но и именно его трудами за последние двадцать лет Орден был реформирован, очищен от старых предрассудков и нерадивых членов, обрел новые могущество и достоинство. Уважение, восхищение и почитание окутывали главу Ордена сверкающей мантией, что бы он ни делал... даже если просто смотрел на разбушевавшуюся за окном грозу.

Брат Жан, три дня как формально назначенный третьим секретарем его высокопреосвященства - слишком высокая, не по чину для молодого брата-расследователя должность, - а на самом деле, негласно, старший наставник "послушника Эрина", смотрел на архиепископа, стоявшего у окна рядом с принцем Элграсом, своим дальним родичем, и удивлялся, до чего эти двое похожи друг на друга. Одинаковый очерк лиц, один и тот же яркий золотой цвет волос, точеные руки и властная королевская осанка, уже заметная у младшего и естественная, вошедшая в плоть и кровь у старшего.

Подобное сходство несколько удивляло. Последний брак Сеорнов и Алларэ был заключен более ста лет назад, тогда на свет появился король Лаэрт; впрочем, не стоило забывать и о выборе короля Аллиона, навеки закрепившего взаимную верность двух родов. Верность, о которой забыл ныне покойный король Ивеллион - не за это ли он был наказан безумием и преждевременной кончиной?..

Молодой монах отмахнулся от крамольной и непочтительной мысли. Все, что он услышал от герцога Гоэллона и в Тиаринской обители, где знали все столичные новости, все короткие обмолвки архиепископа и неохотные рассказы принца Элграса - послушника Эрина - привели его к выводу, что Ивеллиона настигло то же безумие, что терзало короля Эниала и принца Элора; но ему не полагалось думать об этом, и вдвойне грешно было думать так о погибшем от рук злоумышленников короле из династии, благословленной Сотворившими. Только вот не думать - не получалось; может быть, и потому, что, услышь архиепископ Жерар его мысли, брат Жан не был бы строго наказан. Бывший брат-расследователь знал это, хотя и никогда не решился бы заговорить с архиепископом на подобную тему.

За узким зарешеченным окном, напоминавшим прорубленную в монолитной каменной стене щель, бушевала гроза. Сердце ее билось прямо над обителью, и тяжелая кладка древнего замка, помнившая еще короля Аллиона, содрогалась до самого основания. Ярые раскаленные молнии переплетались прямо над двором в злые опасные сети, струи воды хлестали по толстому стеклу. Вспышки молний отражались в глазах архиепископа и послушника - синевой в синем. Лицо принца казалось напряженным, он жадно любовался разбушевавшейся стихией, Жерар же явно скучал. Холеные руки поигрывали тонкой серебристой цепью - наматывали на пальцы, завязывали узлами, встряхивали, распуская, и вновь начинали свою пляску.

Жан не понимал, зачем его позвали к архиепископу. Время было уже позднее, послушнику Эрину давно полагалось спать в своей келье, да и братия уже час как должна была отойти ко сну после молитвы. Однако ж, он получил приглашение и немедленно поспешил через двор, по колено залитый водой. Ветер гнал нешуточные волны, бросал в лицо пригоршни чуть солоноватой влаги. Гроза пришла с моря. Теперь мокрая ряса облепила тело, а волосы можно было выжимать. То же самое - и у принца, значит, он пришел сразу перед наставником.

В комнату вошел молоденький послушник, прислуживавший его высокопреосвященству, принес две чаши с ярко пахнущим пряностями грогом. На сгибе руки он тащил два плаща из шерстяного камлота, с меховой подпушкой. Поставив тяжелые чаши из старинного черненого серебра на стол и сложив плащи на спинку стула, мальчик удалился.

- Надевайте и пейте, - бросил архиепископ. - Не желаю видеть вас простывшими.

Монах развернул роскошный темный плащ, набросил его на плечи принца, потом взял второй. Серебристый мех ласково скользнул по пальцам. Одеяние, пропахшее мятой и лавандой, словно само обхватило замерзшее тело, укрыло и согрело.

- Мое приглашение несколько несвоевременно, но в этом возникла крайняя необходимость, - продолжил архиепископ. - Я только что получил письмо из столицы. Известия, полученные мной, требуют поставить вас в известность о происходящем в Собре. Решение герцога Гоэллона поставило меня в весьма двусмысленное положение.

Его высокопреосвященство ронял слова, словно капли ртути, тяжелые и округлые. Брат Жан внимал им, понимая, сколь многое стоит за каждой фразой, высказанной с придворным изяществом.

- Герцог Алларэ разыскивает принца Элграса. Было оглашено незаконное происхождение принца... ныне короля Араона, и вы, Элграс, должны занять престол.

- Мой брат? - изумленно вымолвил мальчик. - Он?..

- Ваш брат - подкидыш, безродный сирота. Им подменили недоношенного и умершего при родах законного сына короля. Он незаконно занимает престол, опираясь на герцога Скоринга. Тот же опирается на еретиков, последователей веры истинного завета. Герцог Алларэ желает возвести вас, Элграс, на трон в ближайшее время. Однако ж, герцог Гоэллон решительно настаивал на том, что вы должны скрываться вплоть до его появления. Я в затруднении... - узкое строгое лицо не выражало решительно ничего; именно поэтому брат Жан и поверил в то, что архиепископ в тяжких раздумьях. - Более того, именно герцог Скоринг и Араон виновны в убийстве короля Ивеллиона, тому получены несомненные доказательства. Самозванец назначил герцога Скоринга регентом в обход решения Ассамблеи, созвал новый королевский совет и правит при помощи десятка бруленских и скорийских владетелей. Коалиция, собранная герцогом Алларэ, объединила представителей большинства земель, однако, стране нужен законный король из династии Сеорнов.

Глава Ордена отвернулся от окна и уселся в кресло, закинув ногу на ногу. Голенища высоких сапог были потерты со внутренней стороны, выдавая, сколько времени архиепископ проводит в седле. Охотничий костюм из серого шелка облегал стройную поджарую фигуру. Орденский перстень с раухтопазом был едва заметен среди многих колец с крупными, чистой воды сапфирами.

- Политика, - сказал, словно сплюнул, архиепископ. - Сколько бы мы ни говорили о том, что Церковь стоит вне политики, мы все равно оказываемся вовлеченными в мирские игры. Сейчас интересы политики требуют от меня пренебречь моим долгом перед Сотворившими и закрыть глаза на ересь в столице, на ересь, прокравшуюся к самому трону. Чуть позже - взяться за оружие и призвать к святому походу. Элграс, на ваши плечи ляжет очень тяжелый груз.

Мальчик, державший двумя руками серебряную чашу, медленно повернул голову к главе Ордена. Элграс, кажется, был погружен в свои собственные неприятные размышления и не слушал. Узнать, что твой брат - вовсе тебе не брат, и он же - убийца твоего отца... нелегкая ноша для четырнадцатилетнего подростка.

- Я готов, - тихо, твердо выговорил юноша.

- Похвально, но, боюсь, вы пока не в состоянии оценить масштабы происходящего и свою роль в нем. Не меньше десятка лет вам придется учиться править и подчиняться воле тех, кто старше и более умудрен. Своевольничать вы себе позволить не сможете. - Голос архиепископа мог ласкать мягким шелком, а мог и хлестать, словно бич.

- Вы путаете меня с братом! - глаза принца зло сверкнули. - Я никогда не мечтал о троне, как о средстве удовлетворять свои прихоти!

Брат Жан затаил дыхание. Впервые за девятину юноша заговорил как взрослый. Оборванные фразы, детский тон и наивный голос остались в прошлом. Уроки риторики пошли послушнику Эрину на пользу, а излишняя резкость архиепископа выбила пробку из бочки, в которой давно уже вызревало отменное вино.

- Я знаю, кому могу доверять и чьим советам должен следовать, - чуть спокойнее продолжил Элграс. - Я знаю свой долг. Я останусь здесь, в обители, до возвращения герцога Гоэллона.

Архиепископ, прищурившись, поглядел на принца, потом отбил кончиками пальцев дробь по тяжелой столешнице из мореного дуба. Молодой монах удивленно смотрел на обоих - на главу своего Ордена, вдруг улыбнувшегося легкой, молодой улыбкой, и на подростка, серьезным, взрослым выражением лица сравнявшегося с архиепископом.

В последние дни Элграс менялся на глазах. Детская пухлость отступала, обнажая тонкие и строгие черты, знакомые всей стране по портретам короля Лаэрта и маршала Ролана. Высокий, от природы отменно сложенный и отлично для своих лет развитый юноша воплощал все лучшее, свойственное династии Сеорнов. Казалось, что сам король Аллион вернулся из Мира Вознаграждения, чтобы навести порядок в своей стране, которую двое предшественников Элграса привели на грань гибели.

Брат Жан ущипнул себя за запястье. Слишком рано для подобного восхищения, еще не настало время уповать на Элграса, как на спасителя Собраны. Это мальчик, которому едва исполнилось четырнадцать. Пусть он талантлив, пусть умен и красив - но рано, рано видеть в нем нового Золотого Короля. Это лишь основа, драгоценная заготовка, которой предстоит раскрыть свое величие. Через десяток лет, как и сказал архиепископ Жерар.

Но - светящееся в полумраке воодушевленное, решительное лицо, прямой и властный взгляд...

- Вот - истинный король, кровь от крови Сотворивших, - шепотом процитировал Священную Книгу брат Жан.

Юноша изумленно вздрогнул, глаза расширились. Архиепископ тяжело вздохнул, с укором взглянул на молодого монаха.

- Брат, ваша задача - воспитывать этого послушника в традициях Ордена, а не славословить. Продолжайте занятия по составленному расписанию и пока что не слишком забивайте себе голову тем, что я сказал.

Монах смиренно кивнул. На языке вертелась сотня вопросов, и главным был "Зачем же вы тогда позвали меня, ваше высокопреосвященство?", но задать его мог бы лишь тринадцатилетний послушник. Архиепископ Жерар ничего не делал просто так. Разговор был семенем, брошенным во взрыхленную и удобренную землю, и пусть почва не понимала, что должно взрасти на ней, сеятель - знал.

- Нечем мне тебе больше платить, Грио. За девятину вперед заплачу, а дальше - не обессудь. Закрываю я заведение, со следующей седмицы. Ищи себе другое место.

- Да где ж я его найду?! - взвыл вышибала. - Да как же так-то?..

Он почти сразу осекся. Хозяин поступил по совести. Договор требовал заплатить только за седмицу вперед, а мэтр Лене расщедрился не на шутку. Но слишком уж много заведений в Собре с весны закрылось, где же теперь найти работу?

Мэтр Лене только пожал плечами, потом отвернулся, начал хлопотать за стойкой. Грио потоптался, не зная, что делать и куда идти. Он уже привык к службе в веселом доме, а табурет при входе и сундук в комнатушке на втором этаже стали родными. И ведь с Денизой уже все сговорено было, по осени - под венец... как же теперь?

Опять идти в бродячие подмастерья? Скитаться, считать каждый серн, голодать по дороге, а потом терпеть от мастеров колотушки, есть пустую болтушку и спать в хлеву? Заработка за девятину и отложенного за пару лет хватит на половину взноса в цех, но в Собре кожевенники злые, половину не возьмут, а дадут от ворот поворот - иди, мол, голодранец, откуда пришел, других найдем.

Да и видать бы тот цех в дубильной яме. Никогда Грио не хотел быть кожевенником, не он решал, кем ему быть, а попечители приюта, отродясь не спрашивавшие мнения сироты.

- Ты иди сегодня, - сказал хозяин, не оборачиваясь. - Поспрашивай, может, повезет...

До вечера Грио Вальян бродил по Правобережью, заходя в каждое открытое заведение и спрашивая, не нужны ли работники. Нет, нигде никому он не был нужен. На каждое место приходилось по пятку желающих, потому хозяева заведения придирались ко всему - и рылом не вышел, и одет не так. Лучшая рубаха, видите ли, им не нравилась! К сумеркам бывший вышибала так отчаялся и обозлился, что шел, не разбирая дороги, и не слыша ничего, кроме намозоливших уши голосов.

- Без тебя есть кому поработать!

- Иди, иди себе.

- Нет мест...

- Ничем твоему горю помочь не могу...

Крепкая уверенная рука схватила его за шиворот, встряхнула хорошенько. Треснула нитка на вороте.

От этакого поношения Грио озлился, и уж собрался было перехватить конного наглеца за запястье, да сдернуть с седла, но вдруг до него дошло, что он едва не угодил под копыта огромного буланого жеребца. Потому что топал, как слепой, прямо посередине площади, и по сторонам не глядел, и не прислушивался...

Хорошо еще всадник, сразу видно - из благородных - вовремя отвернул свою зверюгу в сторону. От такого копыта соломенный башмак не спасет. Раз наступит, и быть калекой, у храмов побираться...

- Вам, сударь, жить надоело? - поинтересовался наездник.

- Надоело, - зачем-то признался Грио. - Какая уж тут жизнь?

- И что, нужно прекращать ее под копытами именно моего коня? - всадник, видимо, был большой шутник.

Воротник его рубахи освободили, и бывший вышибала, а нынешний никому не нужный столичный босяк Грио Вальян смог поднять голову. Благородный господин был одет в темно-зеленое с золотым шитьем, значит - кто-то из Алларэ, ну да, эти изрядные остроумцы. Бок о бок с ним ехали еще двое, за ними десяток гвардейцев. Важные господа, сразу видно. Могли бы и не утруждать себя, а ехать прямо по Грио - кто бы обратил внимание...

Обратили бы, конечно, миг спустя вспомнил Грио. Приставам без разницы, кого затоптали, бродягу или благородного. Но от отчаяния в голову лезли только самые глупые и обидные для себя мысли.

- Простите великодушно, - опустил голову парень.

- Раззява, - хохотнул алларец. - Поменьше ворон лови.

Господин на буланом коне мог смеяться и говорить обидные слова. Его-то не заботило, где он будет спать, что есть, и как теперь жениться, если ни кола, ни двора - Дениза была стряпухой в паршивенькой харчевне, та тоже собиралась закрыться. Где теперь в Собре работу найдешь? А вообще в Сеории? На север подаваться - резона нет, там война прошла, на юг - уже другие умники нашлись, кто в Кертору, кто в Меру ушел...

- Грио? - раздался смутно знакомый голос. Молодой, звонкий. - Это ты?

- Алессандр, вам знаком этот охламон? - спросил всадник в темно-зеленом. - Какие у вас удивительные знакомства...

Грио посмотрел через круп буланого коня, пытаясь разглядеть названного Алессандром. Таковых знакомых среди благородных господ у него отродясь не водилось, да и вообще благородных он не знал, разве что в лицо некоторых. Кто бы это мог быть? В полутьме он не мог разобрать ни черты лица, ни гербовых знаков на плаще и сбруе. Вороной конь, темное платье... Противостоящий его знает, кто такой и откуда знает.

- Пойди-ка сюда, - позвал тот же голос. - Что это ты под копыта бросаешься?

Парень обошел возмущенно фыркнувшего буланого, стараясь держаться подальше от ехидной гладкой морды, с опаской покосился на вороного, потом пригляделся к всаднику в расшитом серебром сером плаще. Лицо у него было знакомое, вот только Грио никак не мог догадаться, где же видел этого молодого вельможу.

- Какая у тебя короткая память, - улыбнулся темноволосый юноша. - Как там честная девушка поживает?

- Мэтр секретарь? - сообразил вышибала. - Нешто это вы...

Алларец за спиной хмыкнул, и, вторя седоку, насмешливо заржал конь. Еще кто-то из всадников засмеялся. Давешний секретарь, однокорытник по приюту, улыбнулся.

- Я, Грио. Так чем же тебе жизнь не мила?

- Заведение наше закрылось. Работы нынче не сыщешь... - неохотно ответил парень. Глупо было посреди площади рассказывать о своих бедах благородным господам в роскошном платье, и даже молодому секретарю, который служил в доме самого герцога. Грио развел руками. - Иду вот...

- Тьерри, возьмите его в седло, - приказал гвардейцу за спиной секретарь.

Ошалелый от изумления Грио покорно сел позади указанного ему гвардейца в бело-сером мундире, и не задал ни одного вопроса, пока во дворе роскошного трехэтажного особняка в Левобережье ему не приказали слезать. Дороги он почти и не заметил - помнил, что переехали через мост, но куда, на какую улицу свернули, через какую площадь ехали... Левобережья парень почти и не знал, был там десяток раз, когда хозяин посылал его по своим делам - записку передать, забытую вещь отнести, так что не понял, куда и зачем его завезли.

- Никола, это Грио. Разберись, что он умеет и приставь его к делу, - приказал вышедшему из особняка слуге секретарь.

- Слушаюсь, молодой господин, - коротко поклонился важный эллонец, одетый в такой же мундир, как и у привезшего Грио гвардейца, но без золотой отделки. - Иди за мной.

Бывший вышибала не сразу сообразил, что последние слова относятся к нему. Молодой господин? Так в благородных семьях называли наследников, так кому же этот Никола ответил-то? Секретарю? Вот же ересь... может, Грио голову напекло полуденным светом, а теперь вот в бреду всякое и мерещится?

Уже за полночь, накормленный досыта, вымывшийся и переодетый в черно-серое платье из отменного сукна, Грио детально выяснил, куда попал, почему к секретарю нужно обращаться так же, как Никола, и сообразил, что ему повезло, неприлично повезло. С утра, подумал он, нужно встать до первого света и пойти в храм, поставить Матери свечку побольше. А при первой же возможности - поблагодарить господина Алессандра, да поклониться пониже. На такую удачу он, бывший подмастерье кожевенника, приютский сирота, рассчитывать не мог. В герцогский дом его не взяли бы и трубочистом. Но вот - взяли же.

Толстая ворчливая повариха Магда положила перед Грио горячий рогалик с орехами, поставила большую миску медовых сот.

- Вот еще как молодой господин про тебя сказал давеча, так и подумала, что без тебя не обойдемся. Говорила мне бабка, что гадать мне нужно, а не стряпать - знать, права была, - толстуха присела напротив, вытерла руки о полотенце. - Как что подумаю - так сбывается, видит Мать, всегда.

- Да неужто? - рогалик был вкусным, травяной чай, который Грио раньше видел только на столе у гостей попривередливее - странным, пожалуй, слишком уж горьким, вот убрать бы оттуда корки апельсиновые, да меду прибавить... - И что же вы про меня нонеча думаете?

- Что жрать ты горазд, - необидно улыбнулась повариха. - Значит, и работать хорошо будешь. А там поглядим...

Работы в доме оказалось не так уж и много. Слуг и других работников тут хватало, а порядок соблюдался удивительный, о таком Грио и не слыхал. Все, что нужно сделать, делалось немедленно, и никто не отлынивал, не стремился сделать побыстрее да поплоше, лишь бы отстали. Все слуги, кроме Грио, были эллонцами, и оказались они молчаливыми, спорыми на руку, солидными, словно благородные, а каждый второй походил на отставного солдата.

Поначалу Грио удивлялся тишине, отсутствию досужей болтовни и лености, богатству обстановки в своей комнатушке, которую делил с младшим конюхом, но вскоре привык. Заправляли в доме Никола, дворецкий герцога Гоэллона, и Магда, старшая повариха. Без ведома этих двоих ничего не случалось.

Порядки в герцогском доме были щедрые. Каждый день Грио считался свободным после окончания вечерних сумерек, а еще ему полагался свободный день раз в две седмицы. В веселом доме мэтра Лене о таком и мечтать не приходилось, да и жалованье ему, хоть он и выполнял самую простую работу, положили втрое больше, чем у Лене.

Благодетеля же своего Грио видел лишь дважды, мельком. Наследник герцога почти не ночевал дома. Он приезжал и уезжал в окружении гвардейцев и других благородных господ, и, казалось, вовсе не замечал осчастливленного им бывшего однокорытника. Новоиспеченный работник этому не удивлялся, хотя и досадовал, что нет возможности высказать свою благодарность. С этакого огорчения приходилось выражать ее в работе, делать все так, чтобы никто и со злобы придраться не мог. Злобных да придирчивых здесь, правда, не находилось. Никола хоть и был дотошным и строгим, попусту никогда не ругал, а Магда не скупилась ни на похвалу, ни на сладкий кусок.

"В сказку я попал, что ли? - размышлял Грио, прогуливаясь под руку с Денизой. Дела в харчевне, где служила невеста, шли так погано, что хозяин через вечер отпускал ее на все четыре стороны: все едино заняться было нечем. - Вот же, за что мне этакое везение, ведь отродясь и молиться-то забывал, пока не напомнят, и в праздник бедокурил, бывало..."

От собственного сытого счастья еще яснее делалось, до чего ж ныне погано в Собре. Заведения закрываются, потому что мясо с мукой все дорожают и дорожают с тех пор, как была отменена королевская цена на зерно - а пока держалась, то все едино ничего купить было нельзя, только втихаря и втридорога. Людишки не то чтобы голодают, как во времена бунта, но плоховато нынче жить. Кто что за годы отложил - то проедать потихоньку начали, не откладывая на завтрашний день. Да и дела творились смутные, необычные, а потому особо тошные.

Дня не проходило, чтоб поутру не трещали повсюду о том, что на площади у дворца опять кто-то приклеил бумагу с обидными для нового величества словами или написал их прямо на брусчатке. Наглецов пытались ловить, пойманных после допроса вешали на видных местах, но желающих обругать его малолетнее королевское величество меньше не делалось, хоть король и старался казаться добреньким. Снизил налоги и подати, помиловал в честь коронации многих преступников, назначил полугодовую отсрочку в уплате податей для пострадавших во время хлебного бунта, а действительно ли просивший о ней пострадал, или за компанию с соседом пошел записываться - не проверяли. Поговаривали, что по устному распоряжению короля. Другие говорили - не короля, а нового регента, герцога Скорийского.

Еще говорили, что в Мере и Сеории, главных житницах страны, урожай в этом году будет прескверный, ибо слишком уж засушливое выдалось лето. Недавние грозы, слишком обильные, не напоили землю, только превратили ее в низинах в бесплодную грязь. В то, что герцог Скоринг продаст зерно короне по обычной, а не пятикратной от того цене, никто не верил.

Скорийцев вообще в столице невзлюбили - в одночасье, даже без видимых поводов. Все, приехавшие с запада в Собру, были вежливы и обходительны, порядков не нарушали, простолюдинов не оскорбляли, платили щедро... в общем, вели себя со всем вежеством - но вот не любили их, и все тут. Считали, что они задурили голову молодому королю и вертят им, как хотят. Вроде бы ничего скверного от того верченья пока не случилось, только налоговые отсрочки да прочие благоволения - ан нет, в доброту коменданта-регента никто не верил.

И еще говорили - на всех углах, на всех перекрестках, - что не миновать междоусобной войны между восточными и западными землями...

- Что нынче нового?

- Господин герцог Алларэ изволит быть крайне недоволен, - под внешней почтительностью в голосе Андреаса плескалось тихое веселье, а, значит, повод для недовольства был незначительным и тревожиться не стоило.

- Чем же именно он недоволен? У тебя перчатки не того оттенка?

Ворота за спиной закрылись с глухим тяжелым стуком. Саннио потрепал по морде недовольного шумом Крокуса. Во время хлебного бунта он сдружился с вороными агайрцами, от которых еще зимой предпочитал держаться подальше, тогда оба "цветочка" не раз его выручили из беды, но Клематис, старший брат, пропал вместе с герцогом Гоэллоном. Андреас с опаской посмотрел на мощного жеребца и на Алессандра, который делился с Крокусом недогрызенным по дороге яблоком. Бывший ученик лекаря почему-то боялся породистых лошадей, хотя со своей пегой коняшкой отменно ладил.

Вот только сюзерен седмицу назад запретил ему "садиться на это позорище".

Прочие несчастия, свалившиеся на голову владетеля Ленье вместе с неожиданным возвышением, напоминали Саннио о собственных злоключениях по весне. Смотреть на Андреаса было все равно что глядеться в зеркало: видишь растяпу, которому, по общему мнению, несказанно повезло, а он вместо того, чтобы радоваться, прячется по углам и старается улизнуть от этакого везения.

Впрочем, ученику лекаря не повезло куда сильнее, чем Саннио: снисходительностью герцога Гоэллона Реми никогда не отличался, а язвительности у него было впятеро больше. Обратив в очередной раз внимание на своего новоиспеченного вассала, герцог Алларэ обозвал его платье "маскарадным костюмом пыльного чучела", в еще более нелестных выражениях охарактеризовал прическу и прочие атрибуты внешности, драматически ужаснулся тому, что могут подумать в столице о прижимистости герцога Алларэ, а закончил это уже вполне серьезным приказом привести себя в подобающий вид.

Бывший свидетелем сей ядовитой выволочки Саннио вслух отметил, что это несомненный признак выздоровления, и в ответ услышал, что третий день ходит в одной камизоле, что является несомненным признаком дурных манер.

- В ваши годы, молодые люди, я уделял себе несколько больше внимания!

Тогда младший Гоэллон только пожал плечами, подумав про себя, что Реми неисправим, но этим, пожалуй, можно и пренебречь, однако же, оказалось, что герцог Алларэ нашел себе не мимолетную забаву, а настоящее увлечение. Теперь Сорен, Саннио и Андреас регулярно выслушивали рассуждения об элегантности, щедро сдобренные придирками и обидными замечаниями.

На фоне творившихся в столице безобразий и постоянного тревожного напряжения, царившего в особняке, это смотрелось несколько гротескно, но Саннио решил, что герцог Алларэ так отдыхает - и пусть себе...

- Нет, - покачал головой Андреас. - Новые королевские указы... ты о них знаешь?

- Что-то такое по дороге слышали, да. Это так забавно?

- Я не понял, - признался юноша, для которого государственная политика была чем-то столь же непостижимым, как различия в плетении кружев. - Господин герцог сначала смеялся, потом начал браниться. Чем и занимается по сию пору.

- Понятно. Значит, я пока к нему не пойду.

- Не получится. Он тебя ждет.

- Мать и Воин, храните меня... - простонал Саннио. - Я же ничего не соображаю в этом!

Андреас повел плечами, явно неловко себя чувствуя в новом наряде. Темно-зеленая, почти черная камизола была ему к лицу, но в отличие от мягкой привычной котты, не позволяла сутулиться: стоило свернуть плечи, как шнуровка больно врезалась в бока. Ученика лекаря никто не лупил четыре года подряд тростью по спине, заставляя всегда, даже наедине с собой, держаться ровно.

- Красивый перстень, - отметил Саннио, поднимаясь по лестнице; трудно было не обратить на него внимания: приятель, не привыкший отягощать чем-то посторонним пальцы, держал ладонь слегка на отлете. Темный янтарь с Хоагера, большая редкость в Собране.

- Подарок, - слегка покраснев, сказал Ленье. - Скажи, я должен принимать подобные подарки?

- От своего герцога? Разумеется! И не только принимать, но и носить, иначе это будет очень неприлично, - объяснил бывший секретарь, выучивший все эти правила еще давным-давно. - От остальных - только если делаешь ответный подарок. Ну, разумеется, если этот кто-то за тобой не ухаживает... - Саннио подмигнул. - Какая-нибудь дама, например.

- Я себе это представлял наоборот.

- Это ты еще Аннету Лебелф не видел, - Гоэллон передернулся. - Такая дама, знаешь, если нас с тобой сложить и еще вдвое, то как раз половина ее получится. Пудры в пять слоев, надвигается и басом таким воркует: "У меня для вас есть прелее-естный пода-арок!".

- А окно закрыто?

- Какое окно?!

- Чтобы удрать, - тихо улыбнулся Андреас.

- А-а! - Саннио расхохотался. - Не знаю, я у дверей как раз стоял. Она теперь, наверное, их запирать будет. В общем, берегись. Устрашающая дама!

- Ее брат тоже не самый приятный человек, - почти шепотом сказал Ленье.

Молодой человек остановился. В устах Андреаса подобная оценка была почти равна длинному мудреному проклятью, значит, и повод был нешуточным. Саннио вспомнил свою ссору с мерзким хлыщом, насторожился. Младший Лебелф не входил в число людей, которым герцог Алларэ хоть сколько-то доверял, но изо всех сил пытался оказаться поближе к своему сюзерену и войти в число его помощников. Вел он себя при этом так, что недалеко было до полета с лестницы при помощи пинка от Рене или Гильома, называвших его не иначе как "наше позорище", и каждый раз приговаривавших "и в Алларэ не без урода". Гоэллона хлыщ задевать опасался, предпочитая не видеть в упор, но если он выбрал в качестве мишени Андреаса... ох, как бы стрела не оказалась у Лебелфа в неудобосказуемом месте!

- Рассказывай!

- Он... дважды говорил о том, как именно я добился...

- Что за свинья! - вспыхнул Саннио, вмиг вспоминая первое посещение особняка герцогов Алларэ; потом хихикнул - уж больно ограниченный набор шуток был у Лебелфа. - А вообще я думаю, что он просто завидует!

- Я не должен выслушивать... это оскорбительно для моего герцога... - внимательно разглядывая узор на ковровой дорожке, выдавил из себя Андреас.

- Оскорбительно для твоего герцога тут только то, что ты позволяешь себе дерзить. Но эту дрянь кудрявую я... я его из окна выкину!

- Кого это вы собрались выкидывать из окна, сокровище? - из кабинета поинтересовался Реми; последнюю фразу Саннио выпалил во весь голос. - И из чьего окна, позвольте узнать?

- Вашего вассала. Из вашего окна, - доложил в открытую дверь молодой человек.

- Где это вы во мне окна видали? - рассмеялся Реми.

- Из окна вашего дома!

- Это больше похоже на правду, - кивнул герцог Алларэ. На столе перед ним громоздилась гора свитков, бумаг и старых книг. - Но кого и за что?

- Господина Лебелфа. Он мне надоел.

- Отменная причина и достойное намерение, но вам придется погодить, господа. Лебелф мне пока что нужен. Хотя у меня накопилось поводов куда больше, чем у вас обоих.

- Он подкуплен Скорингом?..

- Вы угадали, Алессандр. И, юноши, я надеюсь, что в следующей ссоре ни один из вас не сообщит ему, что мы это знаем. Ясно вам?

- Это - ясно, - буркнул Саннио. - Но что до остального...

- Что до остального, так вы уже все сделали. В полном соответствии с уложением короля Лаэрта: обратились к сюзерену оскорбителя. Язык я ему укорочу. Теперь садитесь, оба. Сейчас придет Ларэ...

Объемистое кресло с высокой спиной, очень удачно стоящий рядом с ним пуфик - как раз чтобы вытянуть ноги, слуга-невидимка, выскользнувший сзади с подносом... Уже привычная, но каждый раз подкупавшая вечным, до мелочей просчитанным удобством. Подлокотники достаточно широки, чтобы поставить кубок и не бояться, что он упадет, подголовник уютно подпирает шею, а яркий полуденный свет, проходящий через тонкую полупрозрачную занавесь, не режет глаза, но мягко ласкает щеки теплом. Свежий, резкий запах можжевельника тоненькими полосками дыма сочится из курильницы в углу.

Саннио покосился на Андреаса, неловко застывшего на краю кресла. Ему-то было вдвойне непонятно, зачем герцог Алларэ позвал его вместе с наследником герцога Гоэллона. Позвал, а сам уткнулся в толстый ветхий фолиант, судя по темной рыхлой бумаге - прошловековый. "Скоро понадобится делать список, - подумал гость. - В этом доме не хватает надежного библиотекаря..."

Загадка приглашения прояснилась четвертью часа позже, когда пришел Фиор Ларэ. За седмицу его рана почти затянулась, оставив только легкую скованность движений, но Гоэллону казалось, что та ночная стычка не прошла для королевского бастарда даром. Тот стал как-то мрачнее и тревожнее, словно постоянно прислушивался к различимому лишь для него суровому и строгому голосу, и вел молчаливый спор невесть с кем.

- Вы хотели меня видеть?

- Да, Фьоре. Перескажите-ка нам содержание оглашенных сегодня указов. Андреас, слушайте внимательно.

- Первый - о запрете цехам самим назначать сумму вступительного взноса и о назначении этой суммы. Если не перечислять поименно, то он уменьшен на треть, а для оружейного цеха - наполовину.

- Андреас, что вы об этом думаете?

- Я должен радоваться и славить короля... - Саннио вскинулся на странный тон приятеля, и заметил, что герцог и Ларэ тоже насторожились. - Но я не могу. Хотя многие будут.

- Объясните-ка!

- Цеховые уставы велят принимать в мастера любого, кто прошел обучение, может внести взнос и пройти испытание. Еще они велят обеспечивать работой каждого мастера на определенную сумму в год. Мастеров станет много больше, а заказов не прибавится. Значит, сначала цены станут куда выше, потом цехам придется менять уставы...

Реми усмехнулся, потом прикусил губу. Кажется, он хотел услышать нечто иное, и Саннио даже догадался, что именно: то, как это видится юноше, который сам еще недавно был подмастерьем, да еще и из сирот, так что о вступлении в цех медиков и аптекарей ему оставалось только мечтать. Мечтать или надеяться на милость мэтра Беранже, который мог внести взнос за полюбившегося ученика, а мог и не внести.

Представитель цеха же оказался излишне дальновидным.

- Фьоре, а вы что скажете?

- Цеха сначала переполнятся, потом начнут беднеть. Репутация их упадет. Самые умелые мастера начнут выходить из цехов и снижать цены. Когда их примеру последует половина собратьев, цеха начнут закрываться. Пострадают вдовы и сироты мастеров, старики, продавшие мастерские цеху и получающие пенсионы. Мастера же будут состязаться в добротности товара и низкой цене, при этом многие разорятся, а частью перейдут под руку более расторопных. Лет через тридцать-сорок, после многих волнений и с большими потерями для всех, кто сейчас получает от цеха гарантии достатка, это принесет выгоду казне, и большую. До того она будет в убытке.

- Когда закроются цеха, вольные мастера не будут соблюдать уставы. Станут брать любую плату за обучение, смогут не платить жалованье подмастерьям, - добавил Андреас.

- Столичные подмастерья меж тем ликуют, - усмехнулся Реми.

- А вы что думаете? - спросил Саннио.

- Выдумка Скоринга весьма хороша, а при разумном подходе можно избежать голода вдов и сирот, но она преждевременна. Однако ж, в пятую девятину сего года казна получит существенное пополнение. Фьоре, продолжайте.

- Второй указ вносит поправки в уложение короля Лаэрта. К пяти преступлениям, за которые владетель отвечает не перед своим сюзереном, а перед короной, добавлены еще два: оскорбление короля и чеканка фальшивой монеты.

Саннио вспомнил бородатый анекдот времен секретарской школы: "Мэтр Тейн велел высечь всех розгами и перекрасить стены дортуаров в красный цвет! - Но почему в красный? - А это чтобы над первым распоряжением никто не думал!".

- Третий же куда более удивителен, - Ларэ казался всерьез озадаченным. - Согласно этому указу любой простолюдин, достигший на военной службе чина капитана, получает звание благородного человека и владение.

- Сколько у нас в армии таких капитанов? - Реми, кажется, знал ответ и сам.

- Около полусотни, - ответил Фиор.

- Где же господин регент возьмет столько владений? - удивился Андреас.

- Отнимет у виновных в оскорблении королевского величества, разумеется. Как вам это новшество, господа? Алессандр, Фьоре?

- Здорово напоминает тамерские порядки, - ответил Саннио.

- Это уничтожает всю систему вассалитета. Одно действие, на первый взгляд напрямую по ней не бьющее - и тем не менее, она сломана на корню. Хуже того, этот указ уже нельзя будет отменить, не вызвав больших волнений. Можно сделать его формальностью, препятствовать его осуществлению, но не отменить... - Ларэ говорил медленнее, чем обычно, должно быть, тщательно подбирал слова. Алессандр внимательно слушал, соотнося объяснения со всем, что знал сам. - Следующий шаг пока что не сделан, не принят указ о конфискации земель преступников короной, но, думаю, это случится довольно скоро. Система преобразований, которой следует герцог Скоринг, вполне стройна и разумна, но...

- Все это валится чохом за пару седмиц, - кивнул Реми. - Давать ребенку, из которого хочешь вырастить воина, отцовский меч нельзя. То, что он выдумал, должно вводиться десятки лет.

Герцог Алларэ и Фиор начали на пару перечислять все указы, принятые за три седмицы, прошедшие после коронации. Саннио сначала слушал, потом отвлекся, безумно созерцая колыхание бледно-кремовой занавеси, отгораживавшей кабинет от послеобеденной жары. В душе медленно рождалось несогласие с обоими обсуждавшими. Герцог Скоринг - дурной и подлый человек, это несомненно, но не слишком ли предвзято алларцы относятся к его нововведениям? Ларэ сам назвал их стройными и разумными, а на каждое неприятное последствие, как на то же разорение цехов, можно ввести правила, Реми об этом прямо сказал... так почему?

И - не ошибся ли герцог Алларэ, считая, что скорийцы и бруленцы в любой момент готовы отложиться и присоединиться к Тамеру? Тот, кто сам себя считает только временщиком, ищущим власти лишь ради наживы, едва ли будет издавать столько указов, нацеленных лишь на одно: привести Собрану к истинному величию...

"Ну так что, простим ему все, облобызаем и благословим на регентство? - спросил ядовитый внутренний голос. - Все забудем?"

- Алессандр, для кого мы тут все объясняем, если вы ловите ворон?! - голос уже отнюдь не внутренний, а вполне себе снаружи, да еще и крайне негодующий. - Вернитесь к нам, прелестное дитя! Точнее уж, отвратное!

- Простите, герцог...

- Вы не слушаете, а потом будете стенать, что ничего не понимаете! Как же вы научитесь? - Реми рассердился всерьез и надолго. - Вы, будущий герцог Эллонский... Что вы там увидели в окошке?

- Не в окошке. Я... да, я не понимаю. Но я не понимаю другого. Почему вы считаете дурными решительно все нововведения?

- Что я считаю? - герцог Алларэ словно налетел на ходу на стену, изумленно повернулся к бастарду. - Фьоре, вы, случайно, не догадываетесь, о чем это он?

- Я предпочитаю позволить ему объясниться самому, - покачал головой Ларэ. Саннио благодарно кивнул.

- Поймите, я ни в коем случае не считаю, что Скоринг достойный человек. Но то, что он делает, все эти указы, это же нужно! Это перемены!

- Вы что, - таким тоном Реми мог бы спрашивать слугу о том, что в его тарелке делает таракан, - считаете, что я позволил себе смешать личное и государственное?..

Алессандр сжался в кресле под взглядом герцога Алларэ. Такое лицо - золотая маска с холодными мертвыми изумрудами на месте глаз, - у него было лишь однажды, после аудиенции у покойного короля. "Ну почему, почему я всегда ухитряюсь оскорбить именно тех, кого люблю? - с тоской подумал юноша. - За что это мне?"

Нужно было возражать, объясняться, но слов не было - да и оказались бы они пустой ложью. Именно так он несколько минут назад подумал, размышляя об излишней предвзятости; да, мыслями было стыдно, и они извивались, заменяя одни формулировки на другие, но смысл был именно таков: герцог Алларэ смотрит на все, что делает противник, под углом, который определили его личные претензии. Трижды и четырежды справедливые, видят Сотворившие, но...

Стыдно, до чего же стыдно!

И - не объяснишь, да что тут можно объяснить, когда все обстоит именно так, как алларец и сказал...

- Реми, помилуйте, вы ошибаетесь! Алессандр просто излишне пленился этими новшествами. - Ларэ встал за креслом Саннио, опустил ладони на спинку - словно укрывая; и от этого стало вдвойне тошно. - С вашего позволения, я объясню, почему в подобной форме...

За него еще и заступались, помимо всего прочего!

- Господин герцог не ошибся, - мертвым голосом прервал защитника юноша. - Я прошу простить меня.

- По крайней мере вы честны, - проговорил Реми. Резко очерченные губы едва двигались, роняя тяжелые, словно капли ртути, слова. - Однако ж вы меня... разочаровали.

Саннио знал, какое слово должно было прозвучать на самом деле, знал и другое - почему герцог в последний миг заменил его другим. Лишь ради общего дела, и ради Руи, своего друга. Примерно так же он готов был терпеть присутствие в своем доме Лебелфа. Сам молодой человек вдруг оказался только залогом единства, гарантом того, что Эллона поддерживает Алларэ - и все это лишь по его собственной вине.

Доверие, уважение, вера - разве сочетается все это с мелкими и пакостными мыслишками, с позой самого умного, видящего чужие движения души насквозь, с легкой и беспечной готовностью приписать другому слабость, глупость, предвзятость?..

Стыдно и до дрожи в обессилевших руках противно от сделанного; но, наверное, еще противнее было бы, не обрати Реми на это все внимания. Только непонятно, что же делать. Пусть хочется со слезами умолять о прощении, о милости настоящего и искреннего прощения, не тех пустых слов, которыми обмениваются благородные господа - но нельзя же; и уж тем более - не при двух свидетелях, это значит - сделать еще хуже, но можно ли будет потом? Или - станет поздно... а не поздно ли сейчас? Разбитое стекло, разлетевшийся на осколки бокал не соберешь, не склеишь...

- Сандре...

Воплощение несчастья, растекшееся по креслу, изумленно вскинулось. Оказалось, что и Фиор, и Андреас уже вышли - когда? Это как же глубоко надо было задуматься?

Саннио остался с герцогом Алларэ наедине. Реми по-прежнему смотрел на него, но уже не с тем - недавним - неживым лицом, а удивленно задрав бровь.

- Вы, конечно, меня огорчили, но... - Алларэ тряхнул головой по старой привычке - тогда грива переливалась роскошной волной: привычный просчитанный жест; а теперь лишь выражение недоумения. - Это не повод умирать в моем кресле. Не в моем, впрочем, тоже. Мужчине негоже увядать, как мимоза. Этим вы привлекаете к себе слишком много внимания. Сейчас вот, извольте видеть, я трачу время не на дела, а на ваши страдания. Угадайте, почему?

- Из-за дяди? - ох, и опять стыдно, только уже за другое.

- Неверно. Потому, что вы лишь весной узнали, кто вы и что вы. Через пару седмиц я уже не смогу себе позволить эту роскошь. Сандре, запомните раз и навсегда, есть только один достойный способ жить: стиснуть зубы и делать дело, - Реми вздохнул. - Вы же умеете...

"Умею, - хотел сказать Саннио. - Умею, если это не касается вас, дяди, Фиора... всех тех, кого я люблю. А рядом с вами я становлюсь круглым дураком, не понимающим ровным счетом ничего..."

- Простите, господин герцог. Я больше не позволю себе ничего подобного.

- Идите. Передайте Ларэ, что я прошу объяснить вам все насчет указов Скоринга.