Дом для демиурга Том 2: Pеальность сердца

4. Собра

"Я не хотел..."

Перо царапнуло по бумаге, вывело простые слова, потом выпало из пальцев.

"Чего - не хотел?.." - спросил себя Фиор. Рождаться на свет? Быть сыном своего отца и родичем других потомков Золотой династии? Наследовать с кровью проклятие?

Где-то далеко, за Дворцовой площадью, тоскливо выла собака. Еще громче завывал ветер в кронах деревьев, бился в не прикрытое ставнями окно, заставлял гудеть стекла в рамах. Недобрая, тревожная ночь заглядывала в комнату, и ее взгляд сверлил спину, но не было сил встать и задернуть надежные, плотные занавеси, не тянулась и рука к колокольчику.

Более всего прочего он не хотел давать клятву Элграсу; но у самых дверей спальни брат цепко схватил его за руку, заглянул в лицо и потребовал:

- Поклянись, что ничего с собой не сделаешь!

- Клянусь, - вяло выговорил Фиор, не слишком еще думая над тем, что произносит.

- Нет, не так, - пальцы стиснули запястье так, что перед глазами поплыли цветные пятна. Хватка у Элграса была уже не мальчишечья. - Поклянись моей жизнью.

- Ты шутишь?..

- Поклянись, братец.

- Клянусь. Твоей жизнью. Ох, Элграс, какая досада, что королей не порют! - на мгновение душное полузабытье отступило, через него проявилась нахальная голубоглазая мордочка младшего брата. - Ты...

- Теперь я могу спать спокойно, - выразительно зевнуло коронованное чудовище. - И ты спать иди. Или у меня оставайся?

- Я... пока не хочу.

Теперь герцог Алларэ отчаянно жалел о том поспешном отказе. Может быть, стоило разбудить его величество, как тот когда-то будил старшего брата в Эноре. Лечь рядом, слушать размеренное сонное дыхание, ждать утра и слепыми глазами пялиться в полутьму, прорезанную огнем единственной свечи в ночнике. Поехать в особняк рода Алларэ, так и не ставший домом? Домом не были и покои регента, три совершенно чужие, необжитые комнаты; Энор тоже им никогда не казался - отцовское поместье, место службы.

Безумная идея приехать к Клариссе - да, за полночь, через лабиринт ночных улиц, - поманила и исчезла, как болотный огонек. Глупо, нелепо, нельзя.

Остывшее вино в нелепом золотом кувшине с хороводом полнотелых девиц на пузатых боках, исчерканная попусту бумага, догорающие свечи в шандале - и долго, очень долго до утра.

"Я не хотел..."

Никто не хотел - ни герцог Гоэллон, ни его племянник, ни Элграс, ни все те, кого больше нет. Никто не хотел рождаться обреченным на злую смерть, на гибель от руки близкого или, хуже, на его убийство.

Как назло, все дела были переделаны еще ввечеру. Когда явился Араон, господин регент как раз закончил готовить последние бумаги к следующему совету. В Собране все шло удивительно спокойно. Ни войны, ни заговора, ни волнений среди горожан. Весной, конечно, будет недостаток хлеба из-за череды ливней и засух, но Меру и Кертору бешенство стихии по большей части обошло, да и с Огандой уже достигнуто предварительное соглашение о закупках по сниженной цене. Голода не будет. Юго-западные соседи готовы помочь всем, что в их силах - а через радушную любезность королевы Стефании проступает плохо скрытый страх перед могучим, но, кажется, лишившимся рассудка соседом. Правительницу Оганды несложно понять: недавно она еще могла надеяться, что все события, начиная с весны, происходят по скрытому сговору, по разумному плану, в котором противники враждуют лишь на словах, разыгрывая завораживающую пьесу со сложным сюжетом. Теперь и эта надежда испарилась - остается лишь выражать всемерное расположение, обещать любую помощь, возносить молитвы за здравие короля, регента и королевского совета - только бы сумели удержать в руках поводья понесшего коня...

Тамер, разбитый и сломленный, затих надолго и еще лет десять не соберется даже вытанцовывать обычные свои па в Междуречье. Вести от соседей доносятся такие, что впору умереть от хохота, или хотя бы заподозрить в том враждебные происки: не иначе, тамерцы стремятся уморить весь королевский совет, который захлебнется вином, чаем или новомодным кофе, читая донесения из Веркема. У них даже действия покойного маршала Мерреса уже не распоследняя позорнейшая дурь, а хитрый стратегический ход, призванный заманить армию Тамера поглубже на земли Собраны. А что ценой жизней половины армии Собраны - так им самим не привыкать к подобному, вот и посчитали, что собранцы решили отступить от обыкновения. Молодцы, мудрые дальновидные политики окружают кесаря тамерского, нечего сказать!

Все хорошо и в сердце страны, и на ее границах - вот же причина огорчения для регента при четырнадцатилетнем короле... а только ветреная ночь тревожит, пялится в спину и зовет выйти наружу, в одиночку, только со шпагой. Переехать по мосту через Сойю, зайти в самый непотребный кабак - то ли залить глаза так, чтобы кошки покраснели, то ли искать глупой, случайной, не по своей вине драки. Обойти опрометчивую клятву, дезертировать, оставив пост и брата; не быть опасностью, ежедневной, ежечасной. Не быть.

Останутся трое - но герцог Гоэллон уедет поутру, значит, только двое. Элграс и хороший юноша Алессандр, к счастью, не собирающийся являться ко двору; его - да хоть в ссылку в родовые владения отправить можно; старший родич рассердится, конечно, но поймет...

Если узнает. Если вернется. Он говорил так, словно отправился в последнюю из многих своих дальних дорог.

Отчего-то вспоминался забытый им в прошлый раз плащ. Дурная примета, но герцог Гоэллон вернулся, обманув такую верную примету. Только тогда он не говорил так, словно прощался навсегда - напротив, казалось, что пройдет от силы пара седмиц, и въедет в столицу на своем строгом вороном жеребце; тогда все будет хорошо, легко, понятно. Случилось же иначе - не стало ни легче, ни понятнее, а отлучка затянулась надолго.

Не во дворец нужно было возвращаться, а оставаться с герцогом, ехать вместе с ним. Куда? Неведомо, но это неважно. Туда, где есть надежда на победу, на спасение - пусть не для себя, но для младших, для их потомков, для всего мира и Собраны.

Надо было - да не поехал, бездумно подчинился, а теперь возвращаться? Не поздно ли? Или - уехать одному, куда глаза глядят... Куда-то в Кертору, где в степях поблизости от предгорий Невельяны скрыт проход в иной мир. Оттуда нельзя навредить, нельзя дотянуться оружием - но можно убить и бездействием; проклятье не обманешь.

Нельзя только одного: покончить с собой, а как было бы просто развязать узел, перестать быть ходячей смертью. Только брат знал, как поймать, как сковать руки и подчинить себе. Истинный король.

Тревога подбиралась ближе. Погасла одна из пяти свечей, за ней вторая. Осталось лишь три, горевших неровно и с сухим резким треском. Огарки, корявые пеньки, истекающие горячим соком. Как быстро кончились свечи! Толстые, из лучшего воска, бело-золотые дворцовые свечи, которых хватало на целую ночь - но за окном еще темно, до рассвета не меньше двух часов, а ведь слуга зажег их, когда Фиор вернулся и сказал, что будет работать...

Душно, душно и тошно, а на губах горький металлический привкус, но камин потушен, и, значит, только кажется, что воздух напитан неощутимым ядовитым газом. Душно - а должно бы быть свежо, и дуть в спину, потому что портьеры не задернуты, и толстый лазурный бархат не становится на пути у сквозняков, просачивающихся сквозь щели в одинарной летней раме.

Шаги за спиной - между окном, выходящим в сад и столом, где всего-то три шага можно сделать, но их десяток, другой... дробный топот, напоминающий бег птицы по паркету. И тишина. И дыхание над плечом.

Обернуться? Чтобы увидеть лишь пустоту?

Пустоту, темную и липкую, напоенную злобой, пялящуюся из своего ничто глазами цвета голубиного крыла...

- Я не знаю, кто ты из двух. Но я не поддамся тебе! - громко сказал Фиор.

Тьма едва ли не взвизгнула, вцепилась в спину острыми когтями леденящего страха, врезалась между позвонками сотней острых лезвий - и отползла в угол, шелестя, шепча едва разборчиво: "Я дождусь... Я вернусь... Это только первая ночь...".

"Только первая ночь, - согласно кивнул Фиор. - Приходи, не стесняйся, будь здесь как дома. Пока ты есть, пока ты за спиной, мне будет легче жить. Назло тебе..."

- С-сойдешь с ума, - пообещал клубящийся сгусток, колыхая кисти портьеры.

- В разлуке с тобой? Непременно. Так что ты приходи. Будь со мной. Стань моей тенью. Не оставляй меня, служи напоминанием, что это не я хочу смерти, а ты заставляешь меня ее хотеть, что это не я слаб, а ты пытаешься сделать меня слабым! Ты не можешь подобраться к мальчикам, так играй со мной!

Клубок под портьерой, различимый лишь уголком глаза, обиженно пульсировал, сжимался и расползался, но молчал. Фиор улыбнулся, поднял перо и обмакнул его в чернильницу, густо замарывая три слова в начале листа.

"Я хочу!"

Выжить и сохранить брата, страну, Алессандра - всех, кого удастся.

Прожить еще пятьдесят лет, и видеть, что Собрана в надежных руках, что брат счастлив, а его потомки в безопасности, что мир не стоит на грани катастрофы, а небо не рушится на землю.

"Я хочу. И я сделаю!"

Темной сизоглазой твари, втекшей в пол, растворившейся в стенах, Фиор был благодарен, как никому и никогда. За то, что проявилась, показалась, позволила ощутить себя; за то, что холодным потом страха, болью укусов растворила какую-то давнюю, прочную занозу в душе. Позволила выпрямить спину - впервые в жизни по-настоящему, до хруста в позвонках, до льющегося от шеи вниз упругого тепла.

Завтра будет новый день, и будут дела, да все, что угодно будет, кроме отчаяния, сковывающего руки.

Фиор зевнул, поднялся со стула, растер слегка занемевшие запястья. До спальни было совсем близко, но заснул он, кажется, еще не дойдя - и только поутру, проснувшись еще до явления камердинера, удивился, что вчера ухитрился и скинуть одежду, и аккуратно сложить ее на кресло. Старую, с чужого плеча, но хорошо послужившую - и ее не стоило обижать пренебрежением.

Через щель в портьерах лился яркий радостный свет, скользил, оживляя пресный узор на сером саурском ковре, тянулся к противоположной стене, пытался добраться до совсем новой, свежо и остро пахнущей резной кленовой панели.

Никто не подкрадывался, дробно топоча легкими лапками, не выглядывал из угла, но память о вчерашней победе - еще не над призраком, над собой - осталась, не растворилась вместе с остатками легкого беспечного сна.

До обеда было еще вдоволь времени, и нужно было заняться крайне тягостной, неприятной вещью; чем быстрее покончишь с ней, тем лучше.

Ханна в светлом утреннем платье казалась совсем не той грозной северной воительницей из алларских сказок, что несколькими днями раньше. Удивленная неожиданным визитом господина регента девушка, совсем юная, с широко распахнутыми глазами, беззащитная и по-детски открытая. Фиор помнил, с какой легкостью эти глаза могут налиться гневом, полыхнуть молнией - помнил, но не верил. Уж лучше бы она была той, суровой девой, а не почти ребенком, прячущим руки в пышных белых хризантемах маленького сада.

Цветы тянулись к ней, ластились, кивали белыми головами.

- Госпожа Эйма, я должен с вами серьезно поговорить. Возможно, мои слова покажутся вам оскорбительными. Возможно, я глубоко неверно истолковал те признаки благосклонности, которые...

- Вы хороший регент, я знаю, - поднялись и опустились длинные темные ресницы. - Но я не член королевского совета. Мне не нужны доклады. Говорите просто.

- Госпожа Эйма... Ханна... я, может быть, ошибаюсь, но если вы когда-нибудь хотели связать со мной свою жизнь...

- Хотела...

- Это было бы чудовищной ошибкой. Этого не может случиться. Я не имею права... я считал бы за честь, но это недопустимо.

- Вы дали обет безбрачия? Или король подыскал вам другую невесту? - отблески улыбки в серых глазах, и как тяжело смотреть в них, но нельзя отвернуться...

- Я еще не дал такого обета, но...

- Могу я узнать, в чем причина? - строго спросила Ханна.

- Нет, увы, нет...

- Вы неподражаемы, господин герцог Алларэ! - девушка была ниже его лишь на полголовы, она чуть выдвинула вперед упрямый подбородок и сделала небольшой шаг вперед.

Обиженно зашелестели белые хризантемы, оттесненные с дороги. Глаза смотрели ясно и прямо, без тени слез, без обиды, лишь с настойчивым слишком пристальным удивлением. Серые, словно тучи над северным морем, и почему-то напоминавшие совсем другие - герцога Гоэллона. Это заставляло вспоминать об услышанной вчера истории, придавало сил, но и принуждало понимать, чего он лишается.

Фиор испугался на мгновение - светлые волосы, серые глаза; дитя серебряной крови, наследница древнего племени и почти забытых сил, способная взглядом проникать в былое и грядущее. Увидит слишком много, и тогда уж ни о каком сокрытии тайны не придется и мечтать...

- Объяснитесь, - потребовала Ханна. - Я имею право знать, в чем причина.

Фиор онемел, поймав себя на подлом желании сказать: "Мы с вами не помолвлены, вы не можете задавать таких вопросов!". Незаслуженное, грубое оскорбление - может быть, и хороший способ раз навсегда покончить с девичьим увлечением, развеять все иллюзии, но так он поступить не мог; где-то внутри свербела мысль о том, что многие хорошие лекарства бывают горькими, но чем сероглазая северянка заслужила подобное, да и кто он такой, чтобы прописывать горькие пилюли? Не лекарь ведь, а причина болезни.

- Имей я право раскрыть чужую тайну, вы услышали бы мои объяснения. Однако ж, я не могу. Поверьте, госпожа Эйма, так будет лучше в первую очередь для вас. Наш союз не мог бы принести вам ничего, кроме горя. Вина эта на мне, и я не хочу усугублять ее.

- Вы здоровы, господин герцог?

- Вполне здоров, благодарю.

- Ну и как вас понимать? Вам гадалка нагадала что-нибудь страшное и ужасное, как сестрам Къела?

- Ханна, я не могу подвергать вас опасности, которую я представляю! Я буду вам вернейшим из друзей, но большее только...

- Сядьте, - приказала северянка, указывая на полускрытую цветами скамейку. После того, как Фиор подчинился, мягкие пальцы скользнули по его лбу. - Жара у вас действительно нет, но чего ж вы несете такую чушь?! Я поняла бы, скажи вы, что я напрасно выдумала себе то, чего не может быть, что вы несвободны... Что я вам противна, в конце концов!..

- Вы прекрасны, - совершенно искренне сказал Фиор, поднося к губам теплую сильную ладонь. - Вы...

- Так чего ради вы морочите мне голову опасностями? Вы в предпраздничные ночи душите невинных девушек?

- Это еще что значит?

- Был у нас один такой, насилу поймали, - брезгливо дернула плечами Ханна. - Плотник. С виду тихий, все молился да постился, а потом оказалось... восьмерых убил.

- Нет, я никого не душу, слава Сотворившим! - облегченно вздохнул герцог Алларэ. - Однако ж... Я не могу рассказать. Все, что я мог - уже сказал. Простите меня, это только моя вина. Вы будете счастливы...

- Несомненно, буду, - кивнула девушка, потом присела рядом, расправила юбку и опять заглянула в глаза. - В чем дело, господин герцог?

Разговор нужно было прекращать, немедленно, пока у господина герцога еще были силы; никто не брал с него обет молчания, но он и без того прекрасно понимал, что не имеет права ничего объяснять. Крупные, с голову младенца, хризантемы тыкались в колени, наивные и доверчивые, как щенята. Из одной выбралась, басовито гудя, полусонная пчела, покачалась на краю лепестка, потом неторопливо поднялась в воздух. Ханна молча ждала ответа. Ладонь легла поверх его руки; это отрезвило и пристыдило. Кажется, из них двоих юбку пристало носить герцогу Алларэ.

Фиор поднялся, отступил на шаг - взметнулся мелкий песок дорожки, - резко поклонился.

- Я вынужден вас оставить. Простите.

Ханна долго сидела на скамейке, общипывая ближайший цветок, пока под ногами не набралась целая горка длинных белых лепестков. Матушки дома не было, она еще вчера вечером уехала куда-то, сказала, что в монастырь - но поскольку Кларисса отродясь не была набожна, надо понимать, отправилась по другим делам. Например, в гости к мэтру Тейну. Вернется - может быть, расскажет.

Вспомнив серенького, словно пылью присыпанного, тщедушного человечка, девушка невольно улыбнулась. Еще пару седмиц назад, когда Ханна опрометчиво сказала, что с "заветниками" может связаться только полный и законченный дурак, матушка в очередной раз указала ей на ошибку и привела в пример виданного однажды владельца трех лучших в Собране школ - секретарской, наемных телохранителей, и той, о которой не полагалось многое знать посторонним.

- А он-то тут при чем?

- В молодости он увлекся этой ересью, вполне искренне. Потом был арестован, прошел очищение и отказался от заблуждений. Однако, он никогда не считал, что это всего лишь, как ты сказала, дурь. "Заветники" довольно многое умеют...

Что именно они умеют, Ханна предпочла не выяснять - вдруг стало страшновато. Вот прокрадется такой чудом уцелевший в Собре еретик в дом, и натворит чего-нибудь. Просто назло матушке и остальным. А господин герцог Алларэ? Им же нужны для обрядов не только простые люди, но и - особо - члены Золотой династии. Впрочем, регента Собраны надежно охраняют, так что тут можно не беспокоиться.

- Я их не раз видела, - Фелида тогда ненадолго отвлеклась от составления букета. - Не знаю насчет умений, но что-то жуткое в них точно есть.

- Твой родич с ними много якшался, да?

- Он и их обманул, - равнодушно улыбнулась скорийка. - Но владетель Эйк знает о "заветниках" больше. Он посвященный, адепт... как это? Постигающий истину. Это чуть ниже, чем тот, убитый.

- Ничего себе! Я думала, они все такие... нищие и фанатики.

- Эйк никогда не был таким. Аскезу соблюдают только пастыри истины, которым позволено проповедовать. А герцог Скоринг, - Фелида никогда не называла бывшего регента иначе, - был только ищущим истину, не очень высокий ранг.

- Ты много о них знаешь, - вздохнула Ханна.

- Не так уж много. Не знаю, что они действительно могут сделать, а чем только пугают.

- Ты сказала, Скоринг умеет заставлять.

- Это не от еретиков, это его собственное, - передернулась девушка. - Весь в отца, только хуже. С тем хоть понятно было, что ему надо. А с герцогом...

- Милая, расскажи подробнее, - попросила Кларисса.

Выслушав довольно длинный, хоть скупой и сдержанный, рассказ Фелиды, Ханна всерьез и надолго задумалась о том, почему кого в столице не потряси, обязательно обнаружатся стилеты в рукавах и призраки прошлого, стоящие над душой. Герцог Гоэллон в одночасье лишился половины семьи, герцогу Алларэ досталось от мачехи и отца, Араону - от них же, да и бывшему регенту тоже не повезло. Покойный казначей, глава семьи, пытался подчинить себе всех - сына, младших братьев, двоюродную родню. Досталось и родителям Фелиды, но родному сыну и наследнику титула - больше всех. Покойный казначей Скоринг, пересидевший правление двух королей - Эниала и Ивеллиона - всю жизнь бредил будущим величием своего рода, хотя о каком еще величии можно было мечтать одному из длинного ряда герцогов Скорингов, правивших землями к востоку от Междуречья еще до короля Аллиона?!

Фелида не сказала об этом прямо, может быть, она и сама не понимала, но из ее слов госпожа Эйма сделала вывод, что покойный герцог Скоринг, казначей, член королевского совета устроил заговор прямо под боком у короля Ивеллиона. Втянул он в это всех, кого смог - и членов рода, начиная с сына, и многих других. Уж не за это ли он поплатился, закончив жизнь в "давке" на площади, которая была самой обычной резней, устроенной гвардейцами, подчинявшимися его сыну?

- При нем никогда нельзя было ни шуметь, ни шутить, ни смеяться. Только сидеть, сложа руки, - Фелида застыла, опустив переплетенные пальцы на колени и неестественно выпрямив спину. - Веселиться вульгарно, плакать недостойно, даже краснеть, когда отчитывает - и то неприлично!

- Он, может, хотел, чтобы все умерли?

- Он хотел, чтобы мы так жили! - скорийка поднялась со стула, золотисто-рыжие "королевские" астры посыпались с колен. Девушка успела поймать только последний цветок. - Простите, я вас покину.

Фелида сделала реверанс и быстро вышла; слышно было, что ушла в свою комнату, плотно притворив дверь. Кларисса, сидевшая в кресле-качалке у окна, отложила на столик старый пергаментный свиток, досадливо вздохнула.

- Удивительно, сколько зла может причинить один человек, имеющий власть над близкими. Я нередко благодарила Сотворивших за то, что не знаю своей семьи. Моя жизнь не была легкой, но куда проще понять чужого, который мучает тебя, чем близкого родича.

- Я вообще не понимаю, - призналась Ханна. - Отец никогда ничего подобного не делал. Ему бы и в голову не пришло запрещать мне... смеяться!

- Наверное, не хотел, чтобы ты выросла такой же, как Фелида, - то ли в шутку, то ли всерьез ответила Кларисса.

Сейчас Ханна вспоминала этот разговор, сидя в садике и глядя в сторону калитки, за которую вышел герцог Алларэ. Наверное, отвергнутой девице надлежало оскорбиться, обидеться, и уж точно - поплакать, но бывшей старшей фрейлине такое и в голову не пришло. Синеглазый королевский сын, кажется, головой ударился и уж точно - помрачился разумом. Нужно было понять, в чем дело, какие-такие ужасные опасности он нес в себе и что вдруг его заставило явиться спозаранку в дом госпожи Эйма и вывалить на Ханну подобный несуразный бред.

Для начала стоило посоветоваться с Фелидой.

- Не знаю, в чем тут может быть дело, - пожала плечами подруга. - Герцог Алларэ мне всегда казался очень благоразумным и рассудительным господином. Значит, со времени поездки в Тиаринскую обитель он узнал нечто важное. А если ты не преувеличиваешь, и он действительно был слегка не в себе, то узнал совсем недавно. Вчера или утром.

- Что же это такое?

Фелида лежала на постели, положив небольшой томик стихов перед собой на подушку. Подобной манерой она обзавелась только пару дней назад, до этого предпочитала чинно сидеть в креслах или на стульях, да и вообще держалась так, словно за ней постоянно наблюдали три строгие воспитательницы. Растрепанная пушистая коса, слегка сползшая с плеча косынка - да, пребывание в гостях у семейства Эйма определенно шло подружке на пользу.

- Чем дружба отличается от брака? Да не хихикай, я всерьез спрашиваю! - чуть нахмурилась рыжая. - Одно, по его мнению, ничем не грозит, а другое опасно.

- Детьми?

- Может быть. Не знаю... Тебе нужно поговорить с тем, кто знает его лучше.

"С кем? - задумалась Ханна. - С герцогом Гоэллоном? Я его не знаю, да и он меня не знает. С его племянником? Милый юноша не кажется таким уж всеведущим. Реми Алларэ? Может, матушка права, и он не такой уж пустослов, но после давешнего разговора не хочется. Араон? Может быть, он хоть чем-то поможет..."

Для бывшей старшей фрейлины не составило особенного труда попасть во дворец на аудиенцию к его высочеству принцу Араону. Более того, ее любезнейшим образом проводили прямо по знакомому пути - и обе провожавшие тоже были знакомы, недавние подруги по несчастью, как-то удержавшиеся на своих должностях и после смены правящей особы.

Хуже того, и покои принца оказались все теми же, что раньше занимал Араон. Конечно, здесь поработали мастера, превратив багряно-золотое жутковатое убранство во вполне радующее глаз серо-голубое, светлое и уютное; но воспоминания о пережитом страхе, оказывается, Ханну еще не вполне покинули. Помнилась зловещая тишина в коридоре и далекий рев толпы за окнами, паника, злая Фелида и ее мрачные пророчества, скулящий зареванный король-"порося"...

Понижение в ранге оказало на Араона благотворное влияние еще во времена пребывания в Тиаринской обители, теперь же на него вообще было приятно смотреть. Молодой принц приятной наружности, пусть еще нескладный, но для его неполных шестнадцати - вполне обычное дело.

Араон был рад видеть Ханну, об этом сообщили еще фрейлины; он, конечно, не ожидал визита, но девушке показалось, что юноша не просто рад встрече с девушкой, которая участвовала в его спасении. Что-то вертелось у него на кончике языка, но пока еще не соскальзывало: говорили о погоде, столичных новостях и прочей ерунде.

- Ваше высочество, я хотела поговорить с вами о вашем брате, - набралась смелости Ханна.

- Неужели? Дайте-ка, я угадаю. О старшем? - Принц оправил белый кружевной воротник. Странная улыбка: губы двигаются, а глаза застыли. - Вы посланы мне свыше, я хотел встретить того, с кем смогу поговорить о нем же. Или ту.

- Вас-то что заставляет?

- Вчера при мне состоялся весьма интересный разговор. А немногим позже, и уже без меня - другой. В первый раз говорил Фиор. Во второй, надо понимать, говорили с ним. То, с каким лицом он вернулся...

- Откуда и с кем он там говорил оба раза? - вот же еще один любитель загадок...

- Первый раз - со мной и Элграсом. Второй - с герцогом Гоэллоном, может быть, и с его племянником.

- Будет ли дерзостью с моей стороны спросить, о чем вы разговаривали?

- Будет, конечно, - вздохнул Араон, поднялся из кресла и пересел на подоконник, махнул рукой. - Идите сюда, госпожа Эйма.

- Раньше вы меня звали Ханной.

- Раньше я вообще не мог запомнить, как вас зовут... но тогда уж и вы не называйте меня высочеством, тем более, что принц я только по титулу, а не по крови.

- Хорошо, - северянка подошла поближе к сидевшему на подоконнике, недоумевая, что ж собеседнику не понравилось в кресле.

- Ханна, я помню, что вы очень смелая. Но то, что я хочу сказать... Поклянитесь, что не запаникуете и не побежите рассказывать об этом всем подряд!

- Если ваше это враждебно Собране и ее королю...

- Зачем же так? Оно, скорее уж, враждебно всему обитаемому миру, но никак не королю, - вспыхнул Араон. - Иначе я не стал бы просить вас о молчании.

- Тогда я вас слушаю. Страшно будет?

- Довольно быстро перестанет. Так бояться долго нельзя...

Принц слегка ошибся: так, как стоило бояться услышанного, бояться попросту было невозможно. Ни долго, ни коротко. Может быть, разгневаться на подлого богохульника, осмелившегося замышлять против Сотворивших - но не бояться. Страх - что-то такое, что можно уместить у себя в голове, а рассказанное Араоном не умещалось. Герцоги Скоринги, конечно, редкостные затейники, но казначей всего-то хотел свергнуть данного Сотворившими короля, опору мира, а вот бывший регент решил свергнуть самих богов. Веселый такой человек, а, главное, скромный какой...

- А... а рот у него на этот пирожок откроется?.. - изумленно спросила Ханна.

- Фиор считает, что откроется. Герцог Гоэллон тоже так считает. О чем рассказал герцог Гоэллон, я не знаю, а сегодня он уехал из столицы. Братья молчат, и вид у обоих - краше в гроб кладут...

- То есть, это еще было не все? - Ханна рассмеялась, через мгновение к ней присоединился и Араон. Вытерев с глаз подступившие слезы, она продолжила: - Ну да, разумеется, не все. Ваш брат ко мне с утра пожаловал, и, знаете, говорил не о свержении богов, а о том, что из него никак не следует...

- О чем же?

Девушка вздохнула, посмотрел мимо плеча принца в окно, на колышущиеся кроны деревьев, на крыши особняков. Как бы объяснить это юноше, который еще, кажется, ни в кого не влюблялся, да и интереса к прелестям фрейлин не выражал? Впрочем, откровенность Араона требовала ответной - а уж поймет или нет...

- Теперь и я ничего не понимаю, - потер лоб принц. - Ясно только, что конец света отменяется и гибель мира нам не грозит.

- Из чего это ясно?!

- Из вашего рассказа. Подумайте, Ханна - если, скажем, через девятину, да пусть через год, начнется все это - зачем предлагать дружбу вместо любви? Почему не спасение в том, другом мире, не свадьбу послезавтра... да вообще - дружба дело долгое. Понимаете?

- Понимаю... - медленно проговорила северянка. - Вы правы. Значит, вместо конца света для всех что-то такое будет с вашим братом?

- Такое, отчего ему нельзя жениться? Все можно, только жениться нельзя. Потому что это сделает вас несчастной. Именно вас.

- И превращался по ночам рыцарь Байарэ в лютое чудовище, усмирить которое не могла сотня его верных вассалов, - вспомнила старую-старую легенду Ханна.

- Ночами он ни во что такое не превращается, - покачал головой Араон. - Это вполне известно.

- Араон, как вы думаете, если его спросить?.. Или его величество?

- Вы уже спросили, - пожал плечами принц. - Я могу попробовать, конечно, но что-то мне подсказывает, что и мне не ответят. Это некая тайна...

- Для членов королевской династии? - осенило Ханну. - Только для них?

- Вы правы.

- Раньше ее знал только герцог Гоэллон...

- А сегодня он уехал.

- Предчувствовал, наверное, что к нему возникнут вопросы?

- Предполагал! Даже предвидел. Он же предсказатель! - улыбнулся принц.

- Но остался племянник. Или он тоже уехал?

- Кажется, нет, хотя он-то просить позволения у короля не обязан.

- Кстати, герцог Гоэллон не женат...

- И что из этого следует? - задумчиво протянул Араон. - Что-то должно следовать...

- Я знаю, что из этого следует, и оно важнее, чем возможность женитьбы герцога Алларэ, - прошептала Ханна. - Они все решили, что герцог Гоэллон сделает что-то такое, что никакой большой беды не случится.

- Что он может сделать? Найти герцога Скоринга и убить его?

- Вероятно...

- И мы никогда не узнаем, зачем все это понадобилось герцогу Скорингу! - раздосадованно бросил Араон, отвернулся к стеклу. - Я хотел бы знать, зачем, за что... Будь он простой "заветник", все было бы не так!

- Фелида Скоринг говорила, что он обманул еретиков, но что он сам не особо важная птица среди них. Вот владетель Эйк лучше знает, в чем дело.

- Владетель Эйк сидит в Шенноре и молчит, как немой. К тому же нас к нему не пустят.

- Вы не можете уговорить брата?

- Он захочет знать, для чего, а узнав - откажет.

- Араон, вы уверены?

- Уверен. Если хотите - попробую. Нас-то в Шеннору за это не посадят. Просто больше глаз не спустят, пока все не кончится.

- Обратиться к Реми Алларэ? - поморщилась Ханна.

- И кто же будет обращаться? Вы или я?

- Ну, вообще-то он королевский советник, а его не посвятили в эту тайну...

- Он не только советник, он глава королевской тайной службы. Ему будет любопытно.

- Расследовать дело ближайших родичей и своего герцога? - Ханна еще раз состроила гримасу.

- Хоть бы брата, сына или своего любовника, - удивленно тряхнул головой Араон. - Это его долг. Только едва ли в благодарность он позволит нам побеседовать с Эйком или тем более поделится итогами расследования...

- Герцог Гоэллон его друг.

- Герцог Гоэллон просил его не мешать, к тому же - они поссорились.

- Араон, вы любую выдумку засушите на корню! - Ханна сердито стукнула кулаком по раме.

- Брат Жан был бы рад это слышать, - неожиданно усмехнулся зловредный мальчишка. - Он тратит много сил на то, чтобы научить меня думать, что получится из поступка и почему.

- Брат Жан? Тот монах из Тиаринской обители?

- Да, мой исповедник и наставник.

- Он из ордена Блюдущих Чистоту. Он спасал его величество от скорийских еретиков. Араон, давайте поговорим с ним!

- О чем? - принц все же спрыгнул с подоконника, хоть и застыл, едва поставив ноги на пол.

- Обо всем, что творится!

Девица Эйма, надо понимать, к роду человеческому принадлежала лишь наполовину, на вторую же половину происходила прямиком от ледяных дев-воительниц, что охраняли Северный предел мира от не в меру любопытных смертных. Это брат Жан подметил еще в прошлую встречу, но тогда на къельской красотке был костюм для верховой езды, где разрезанная до середины бедра узкая юбка открывала стройные ноги в облегающих панталонах, теперь же дочь наместника была одета более подобающим для дворца образом. Пышное придворное платье нисколько не мешало ей двигаться и сохранять порывистую свободу движений, каким-то чудом совмещавшуюся с пропорциями статуи.

"Бывают такие девицы, что равно хороши в любом наряде, - подумал монах, любуясь гостьей. - Дело, впрочем, не в наряде, а в умном и добром выражении лица, такое и из дурнушки красавицу сделает..."

Араон, сопровождавший девицу Эйма, с большим трудом прикидывался спокойным. Юноше явно хотелось куда-то бежать, прямо сейчас. Брат Жан понадеялся, что не прочь от него.

- Чем обязан вашему визиту?

- Брат Жан! Поклянитесь, что о том, что услышите от нас, не расскажете никому... - выпалил принц.

-... и что бы ни стали делать на основании услышанного, обо всем поведаете нам, - добавила северянка.

- И что же вы натворили? - подавив вздох, полюбопытствовал монах. Он осторожно прикрыл тяжелую книгу, которую читал с самого утра, щелкнул золотой застежкой.

- Поклянитесь!

- Клянусь, - брат Жан прекрасно понял, что иначе ничего не услышит. Интересно только, что за страшную тайну ему собираются поведать бывший король и его бывшая старшая фрейлина.

Через час ему уже хотелось не то отломать застежку, которую невольно терзали беспокойные пальцы, не то поддаться греху гнева и книгой кого-нибудь побить. Не девицу с принцем, разумеется, и не короля - исключительно по малолетству венценосной особы. Но господина регента - уж точно. И себя, за то, что неосмотрительно дал клятву, а теперь хочешь, не хочешь, а соблюдать ее придется. Лгать, а тем более нарушать клятвы для члена Ордена Блюдущих Чистоту гибели подобно и даже думать о том не хочется.

Влюбленная девица и заботливый брат сидели напротив, чинные и притихшие, юноша сложил руки на коленях и взирал на своего наставника так, словно тот мог сотворить чудо и все им объяснить. Увы, брат Жан не мог. Он сам ничего не понимал, куда уж тут другим рассказывать.

- Обо всем этом должен узнать архиепископ Жерар, - сказал монах наконец. - Чем скорее, тем лучше.

- Он уже знает, - покачал головой Араон. - Он еще давно все знал, и ничего не сделал. Хотя сказал, что сам всем займется.

- Не думаю, что его высокопреосвященство поделился с вами планами, так что, вероятно, вы заблуждаетесь.

- Мы сами хотим понять! - упрямо вздернула голову девица Эйма.

- Это я уже заметил. Мне же хотелось бы понять, почему вы решили, что имеете на это право.

Парочка замялась, переглянулась. Оба почти одновременно покраснели и одинаковыми упрямыми глазами уставились на брата Жана. "Не отступятся, - понял он. - Кол на голове теши, не отступятся...".

Сидевшие напротив влюбленные и ретивые воплощали в себе ту тревогу, что с раннего утра терзала и самого монаха. Встретившись еще до полудня с господином регентом, брат Жан сперва порадовался произошедшей с тем перемене - старший сын короля словно очнулся от затяжного кошмарного сна, а потом, проходя уже рядом, вздрогнул. Если кошмар и кончился, то не самым лучшим образом. Примерно как разбудить спящего, приложив к чувствительному месту раскаленное лезвие. Проснется, конечно - вот только боль ожога еще долго будет мучить.

Элграс уже куда лучше умел прятать свои чувства - доказательство того, что его обучение подходило к полному завершению, - но списать все на вчерашнюю поездку в ночи и недостаток сна тоже не удалось. Тогда, за завтраком, исповедник короля, еще не слишком насторожился - мальчишки четырнадцати лет от роду, хоть в коронах, хоть без оных, остаются мальчишками с настроением, переменчивым, как весенняя погода; а уж дети золотой крови - вдвойне и втройне. Связи между престранным ощущением, исходившим от господина регента и мрачной задумчивостью короля брат Жан тогда тоже не уловил; а стоило бы...

Теперь причины были отчасти ясны, только вот хитрая пара любопытных накрепко связала брату Жану и руки, и язык. Можно, конечно, долго допытываться до короля, но если дело касается действительно важной тайны, тот не скажет ни слова. Элграс был разговорчивым, но вот пустомелей - никогда. Увы, то же можно было сказать и о господине регенте.

Отчасти - ясны, а в основном - нет.

Причина тревоги, впрочем, состояла в ином - и за это монах себя пристыдил: стоило обратить внимание на короля и его регента. Хотя бы потому, что если два важнейших в государстве человека вдруг и одновременно набираются мрачности, следует ждать неприятностей значительного размера. Дело все же было не в том, а в странном беспокойстве, казавшемся совершенно беспричинным. То ли неведомый сквозняк по душе гулял, то ли осеннее настроение впервые в жизни подступило по-настоящему, звало в дорогу. Вдруг подумалось, что он еще никогда в жизни не отправлялся в паломничество к Нерукотворному Храму. Досадное упущение...

- Брат Жан... - позвала девушка, и монах понял, что задумался прямо посреди разговора; а упрямые гости ждали продолжения.

- Не знаю, какой помощи вы от меня ждете. О планах герцога Скоринга я отчасти был осведомлен. Для меня, конечно, удивительно, что, имея не одну возможность заполучить для своих целей кого-то из королевской династии, он не сделал этого...

- Фиора хотели похитить, - напомнил Араон.

- Я не вполне осведомлен насчет обстоятельств, но мне кажется, что вашим старшим братом этот список не ограничивается, а у коменданта столицы и доверенного лица покойного короля было много возможностей. Наследник герцога Гоэллона не был арестован, на него не покушались, а нападение на принца Элграса состоялось в Брулене...

- И что из того? - склонила голову набок девица Эйма.

- Для меня удивительно, что герцог Скоринг якобы по-прежнему следует своему замыслу. Точнее, что герцог Гоэллон вполне в этом уверен. Не думаю, что он заблуждается. Тогда получается, что он знает нечто, неведомое нам. То, что позволяет ему быть уверенным.

- Знает, и считает, что справится с этим, - добавил Араон. - Мы ведь верно рассудили?

- Мне кажется, что вполне верно. Беспокойство его величества и господина регента имеет некую иную причину. Об этой причине вы тоже рассудили вполне разумно. Однако, как странно... иметь столько возможностей для достижения цели - и ни одной не воспользоваться, - вздохнул брат Жан. - Досадно будет, если и эту тайну герцог Скоринг унесет с собой в могилу.

- И эту, и все прочие, - кивнул принц. - Но дело-то не в нем...

- Может быть, не в нем, но если герцог Гоэллон по своему обыкновению отправился один... - еще один вздох, а не стоило бы позволять себе этого при юных заговорщиках, они и так взволнованы. - В поединке двоих, какими бы достоинствами не обладал один из них, всегда есть место случайности. Ставить судьбу всего сущего на кон, надеясь только на свои силы...

- Как это только на свои? - хлопнула прекрасными серыми глазами девица Эйма. - Неужели Сотворившие не придут на помощь?

- Помыслы Сотворивших смертным неведомы, - напомнил прописную истину брат Жан. - Не подобает говорить "боги должны помочь".

После этого воцарилась унылая тишина. Гости тихонько ерзали в своих креслах, переглядывались, потом принимались то смотреть в окошко, то разглядывать собеседника - недолго, смущенно и с явным разочарованием. Двое, должно быть, надеялись, что многомудрый брат-расследователь взмахнет рукой, и все тайны раскроются.

Удивительно, что за время ежедневного общения во дворце король и старшая фрейлина остались друг для друга чужими, а уже после отречения Араона сдружились едва ли не за пару встреч. Должно быть, спасение из осажденного дворца заставило их по-новому взглянуть друг на друга. Статная северянка и походивший на ее младшего брата юноша уже действовали вместе, как старые приятели. Это было и забавно, и полезно для Араона, который многие годы нуждался в таком общении. Как и Элграс, конечно.

Осуждать старшего - нехорошее и недоброе дело, но епископ - теперь уже патриарх - Лонгин отвратно годился на роль воспитателя принцев. Разумный глава Церкви - деятельный, полный сил и рвения в своем служении; но не духовный наставник для двух подростков. Даже если король Ивеллион яро противился общению сыновей с ровесниками, его следовало переубедить, а мальчикам, согласно старому обычаю, проводить не менее трети года в замках глав Старших Родов. Многих бед можно было бы избежать, будь у принцев иной опыт, нежели пребывание лишь во дворце и только в обществе людей старшего поколения. Золотой футляр годится для писем, а не для подростков...

Юный король, впрочем, нуждался и в ином. Недаром еще со времен короля Аллиона детей золотой крови поручали заботам наставников из ордена Блюдущих Чистоту: те помогали с самых юных лет полностью развить таланты различения лжи и правды, научиться заглядывать в души подданных, а заодно и учили, как справиться со своей излишней чувствительностью. То, что оба юноши рассказывали о своем обучении, звучало весьма прискорбно.

- Ну все-таки... что они такое узнали? Почему теперь брату нельзя жениться? - терпение у Араона кончилось. Он пяткой колотил по ножке кресла, и, кажется, сам этого не замечал.

- А королю можно? - спросила девица Эйма. - Ох, а если ему нельзя... это же...

- Пресечение Золотой династии? Династии, ведущей свой род от Сотворивших? Госпожа Эйма, это не слишком?

- А в чем между ними разница?

- Подождите. Не торопитесь... - что-то вполне очевидное, лежащее на поверхности - и брат Жан никак не мог схватить мысль за скользкий змеиный хвост. - С некоторого времени супругам королей и их родичей никак не позавидуешь. Королева-мать Ванхильд ушла в монастырь, вы знаете, в чем причина. Королева Астрид умерла не своей смертью. Мать герцога Гоэллона, говорят, умерла от горя, лишившись двоих детей в одночасье... Мать господина регента... Тут трудно о чем-то говорить, конечно.

- И невеста моего отца... - еле выдавил из себя Араон. - Я не хотел - ее...

Монах смотрел не на Араона, он-то гадкую грязную историю уже знал в деталях, знал и что отравителя посетило запоздалое, но вполне искренне раскаяние. Смотрел он на Ханну Эйма, но та никак не отреагировала. Значит, была обо всем осведомлена заранее. Сам принц рассказал, или кто-то другой? Неважно, впрочем, это сейчас неважно.

- Проклятие? - округлила глаза девушка.

- На королевской династии?! - умей брат Жан делать такие два четких круга - на зависть ювелирам - непременно последовал бы ее примеру. - Этого просто не может быть!

- А сумасшедшие короли - целых два, и один принц, могут быть? - спросил Араон.

- Король, прогневивший Сотворивших... - начал заученное еще давным-давно; историю короля Эреона помнили все.

Начал - и замолчал на середине. Герцог Гоэллон, коротко пошутивший о том, что храмы его не принимают; не пошутивший, впрочем. Неплохое доказательство правоты девицы Эйма.

- Все это началось с короля Эниала. Безумные короли - горе для супруг?

- Ролан Победоносный вовсе не был безумцем, - напомнил монах. - Да и герцога Гоэллона подобное едва ли касается.

- Но двое детей герцога Ролана погибли, - напомнила Ханна.

- Хотел бы я знать, куда отправился нынешний герцог! - вздохнул принц.

- На Церковные земли, - сказала девица Эйма; и только когда последний слог затих, брат Жан понял, что сказали они это - хором.

Араон удивленно вскочил, переводя взгляд с одного на другую, потом торжествующе взмахнул рукой.

- Это же откровение свыше! Вы одновременно сказали одно и то же!

- Не спешите, - качнул головой брат Жан, и пригляделся повнимательнее к опешившей девушке.

Жаль, что юная влюбленная ни за что не согласится уйти в монахини к Милосердным сестрам; той силы, что позволяла исцелять молитвой и наложением рук в ней было вдоволь, орден принял бы ее с распростертыми объятиями...

Не слишком удивительно для северянки - на тех землях многие обладают подобными дарами, чаще, чем на юге и в центральных землях, за исключением Эллоны.

Не стоит путать такое вот, случайное, пробуждение способности, дарованной от рождения, с откровением свыше. А вот прислушаться к словам девицы Эйма, да еще совпавшими с собственными - отчего ж и нет?

Следом за ощущением правоты и правильности пришла тревога. "Храним забытое!" - девиз рода Гоэллонов, и они впрямь знают столько, столько не во всяком монастыре. Не раз случалось так, что за списками старых книг приходилось обращаться к герцогам Эллонским. Они никогда не отказывали, конечно. Только порой казалось, что библиотека в замке Грив собиралась еще со времен, предшествовавших восхождению на престол короля Аллиона.

Среди того, что стоило не хранить, а забыть, было древнее еретическое поверье о том, что принесший себя в добровольную жертву Сотворившим может требовать исполнения любого желания. Чушь, глупость - и, хуже того, богохульство! - но иногда поверье всплывало, то на севере, то на юге, а куда чаще - в Тамере, только там увлекавшиеся чернокнижием дворяне забывали "себя" и в "добровольную", отчего-то считая, что и сгодится и жизнь раба.

В Тамере уличенных в кровавых жертвоприношениях казнили, как еретиков, наравне с "заветниками"; только каждая казнь закрепляла в памяти остальных проклятую богохульную гадость, при одной мысли о которой разумный верующий должен был бы преисполниться отвращения. Впрочем, отчаяние заставляет людей опускаться в любую грязь, нарушать закон и обычай, пренебрегать голосом разума.

Узнать, что твой предок прогневил Сотворивших... Прогневил настолько, что уже трех из Золотой династии поразило безумие... и не поразит ли оно младшее поколение? Юношу Алессандра - и, о чем думать еще страшнее - короля Собраны? Их потомков? И так - год за годом, поколение за поколением, если кто-то не осмелится принести себя в жертву, умоляя о прощении...

Это ли не повод для крайнего, предельного отчаяния?

Эллонских герцогов нельзя заподозрить в следовании древним ересям, но они разбираются в них не хуже расследователей из Ордена Блюдущих Чистоту. Разбираясь, можно перепутать надежду, пусть и призрачную, с настоящим заблуждением.

Ни кровавая жертва, ни молитва, прошептанная умирающим, не принесут плода, как не приносили его нигде и никогда; на чем только держится это проклятое поверье? Может быть, его подкрепляют отголоски слухов о ритуалах "заветников", но те-то взывают к Противостоящему, вот кто никогда не откажется от крови, а тем более - от отданной добровольно.

Хорошо еще, что без ритуала призыва Противостоящего кровь не поспособствует его приходу в мир; нет, но думать, что герцог Гоэллон последует примеру "заветников" и обратится к врагу рода человеческого - это уже нелепость, да и не может Искуситель избавить от гнева Сотворивших...

- Брат Жан! Я не хочу быть невежливой, но вы поклялись рассказать обо всем, что соберетесь делать...

- Я ничего еще не собираюсь. Мне просто подумалось... Возможно, я ошибаюсь. Я очень хотел бы верить в то, что ошибаюсь...

Высказывая свое соображение, монах внимательно следил за лицом северянки. Та слушала, широко распахнув глаза - но это было ее обычной манерой, а вот когда она стала кивать после каждой фразы, брату Жану вдруг стало очень грустно. Ему так хотелось, чтобы девица Эйма сморщила слегка курносый нос и сказала: "Ерунда это все! Этого не может быть, потому что...".

Ничего подобного она не сказала.

- Мне кажется, вы правы. Я ни разу не видела герцога Гоэллона, но много слышала от матери... мне кажется, он такое может.

- Может, - подтвердил Араон. - Но это же будет напрасно?!

- Его нужно остановить, - плавно поднялась Ханна. - И объяснить. Мы должны ехать!

- Куда это вы должны ехать? - встал навстречу монах. - Опомнитесь, госпожа Эйма! Вы должны ехать домой, к матери.

- И как же это вы меня заставите? - юная нахалка была ростом с брата Жана, в плечах - слегка пошире, а упертый в бок кулак наводил на мысль, что понадобится пара гвардейцев, чтобы вернуть ее в родные пенаты.

Гвардейцев же звать - напрямую не подчинятся, а доложить королю или регенту - нарушить клятву. Может быть, и стоит? Стоить будет если не жизни, то тяжелого увечья, и уж наверняка - немоты, и, разумеется, Араон не расскажет никому, в чем причина.

Коварные дети сумели поймать его в ловушку. Предусмотрительность, достойная лучшего применения...

- Мы поедем! - лучше не придумаешь, только отъезда Араона еще и не хватает! Да еще и на пару с этой ледяной девой; нет, это не ледяная дева - те, полюбив, тают, а эта цветет, как сирень в девятину святой Иоланды... это тоже какое-то проклятие Сотворивших!

- Одумайтесь! Араон, что скажет ваш брат? Оба ваших брата?! Госпожа Эйма, ваши мать и отец... вы оба не имеете права рисковать собой!

- Отец поймет, - решительно нахмурилась девушка. - И мать поймет. Вы знаете, кто моя мать? Она служила Собране десять лет! И рисковала уж куда больше, чем в поездке по собственной стране! Чем я хуже?

- С Элграсом ничего не случится, и с Фиором тоже. Конечно, они будут волноваться, но это не самое страшное в жизни, - Араон был куда тише, но в нем откуда-то появилась хорошая, спокойная мужская решительность. Удивительно не ко времени, но, надо понимать, несвоевременность юноше на роду написана... - А вот герцог Гоэллон... И еще Скоринг. Нет уж, мы должны его догнать! Пока еще не поздно успеть. Брат Жан, вы, кажется, умеете преследовать людей?

- Умею.

- Нам понадобится ваша помощь, - заявил принц. Властно так, как и подобало его высочеству - надо понимать, запоздало вспомнил все, чего ему учили пятнадцать лет кряду. - Без вас мы рискуем опоздать или заплутать.

- Араон, как вы назовете подобное предложение? - мрачно спросил брат Жан.

- Чудовищной наглостью, - улыбнулся белобрысый подросток. - Достаточно точно?

- Вполне. Что ж... вы не оставили мне иного выбора.

Сквозняк в душе подозрительно быстро затих, сменившись теплой звонкой уверенностью в своей правоте - это монаха окончательно доконало. Безумие, сущее безумие: срываться в обществе девушки и принца-подростка на розыски герцога Эллонского; но почему кажется, что это - единственно верное из возможных действий?

Потому что такова воля Сотворивших... или потому, что сам брат Жан только на три года старше девицы Эйма?

Саннио честно порывался не спать всю ночь; вопреки распоряжению или просьбе дяди, он собирался проводить его. Хотя бы из окошка вслед посмотреть. Да и после недавнего разговора заснуть казалось... кощунством. Самое то слово. Проснешься - и уже не сумеешь удержать то невероятное ощущение, которым пока полнилась грудь.

Рука на плече, и невозможно заглянуть в лицо, а до того - ровный спокойный голос, не менявший тона даже на самых жутких моментах рассказа...

Слишком хорошо понятно, что это было: прощание. Только ничего нельзя сделать. Лишь смириться. Больно, страшно, невозможно - а нужно. Придется - плакать в подушку, не стесняясь слез, надеясь только, что выходит достаточно тихо; любого вошедшего Саннио наверняка убил бы. Нельзя так, нельзя - говорить, что, наверное, не вернешься, а всем разговором давая понять, что точно. Говорить - а потом отправлять спать, обняв напоследок. Нельзя - а придется смириться, принять и вытерпеть.

Решимости, смирения и терпения хватило ровно до полудня: где-то за час до рассвета молодой человек все же заснул. За столом, в обнимку с чашкой бодрящего напитка. Обнаружил себя уже раздетым и в постели; Ванно объяснил, что молодой господин заснул и его уложили спать, как подобает.

- Очень крепко вы заснули, мы вас будили - бесполезно, - вздохнул слуга.

- Герцог уехал?

- Еще затемно.

Вместе с остатками сна куда-то делась и вчерашняя тупая покорность.

"Надо же было повести себя таким бараном! - негодовал Саннио. - Дурак, щенок, бестолочь паршивая, кролик безмозглый... Да разве можно было оставаться?! О чем я только думал?"

- Хорошая была чашка, - не без иронии заметил Бернар, указывая на обломки фарфора под кулаком. - Чем же она провинилась?

- Оставьте меня, - нахмурился молодой человек, отряхивая ладонь. - Я не хочу вас видеть до вечера.

- А я чем провинился? - еще ядовитее спросил капитан охраны.

- Остроумием не ко времени, - процедил Саннио, и Кадоль осекся. Эллонец коротко поклонился и вышел из столовой.

Половинка фаршированного яйца бегала по тарелке, юноша шпынял ее вилкой до тех пор, пока она не перелетела через узорчатый край и не шмякнулась на скатерть. Тут пришлось ее подцепить и поспешно сунуть в рот, ибо свинства за столом Саннио не переваривал.

Узнанная вчера тайна давила на плечи, и тяжесть ее казалась невыносимой. Говорить об этом с Фиором? Ему самому сейчас ничуть не лучше, и едва ли получатся взаимные утешения, скорее уж наоборот. Довериться кому-то постороннему? Можно ли? И кому? Священнику в соборе? Тот будет связан тайной исповеди, конечно, но что толку от слов чужого, в сущности, человека? Да и заранее можно угадать: в ответ услышишь проповедь о смирении и необходимости молиться и уповать на Сотворивших.

Узнав о проклятии, юноша более не имел ни малейшего желания на них уповать; если бы не та цена, о которой говорил - и не раз - герцог, он бы присоединился к бывшему регенту и помог ему всеми силами. Что там "заветникам" нужно? Золотая кровь? Да с удовольствием! Пусть "добрые" боги, одним махом обрекшие толпу весьма сомнительно виновных людей на гибель, подавятся...

И неважно, кто там в чьи уста проклятие вложил; эта тамерская жертва должна была умереть, когда решилась проклясть не только виновника, принца Эниала, но и всех прочих. Остальные ее не насиловали, и не помогали. Ладно, маршал Меррес тоже виноват. А Эллуа, отец которого был адъютантом при маршале? Он хоть что-то знал? Он по всем комнатам того дома должен был бегать, не приседая ни на минутку, чтобы предотвратить подлое преступление?!

Если это, по мнению Сотворивших, справедливость - то герцог Скоринг в своем начинании прав. С такими богами...

...а без чудес, как сказала госпожа Эйма, люди когда-то жили.

Саннио задумчиво покосился на светлое чистое небо. Нет, молнией его убивать никто не собирался. То ли до ушей богов размышления не дошли, то ли они не сочли нужным тратить молнию на того, кто так или иначе обречен ими на смерть. Наверняка решили, что много чести.

Дядя собирался что-то с этим сделать. Такое, что положит конец череде злых смертей и снимет проклятие. Жениться разрешил, да еще и раньше времени. Значит, считает, что победит.

А как?

Ни единого намека, ни единой зацепки не осталось, и не догадаешься - наверное, дядя того и хотел, но от этого не легче. Немного легче от того, что он никому не запретил рассказывать о проклятии, а именно этим Саннио и собирался заняться в ближайшее время.

Сам не знал - зачем; ему даже казалось, что подло по отношению к друзьям заставлять их разделить неподъемный груз. Однако ж, на молчание сил не находилось.

С кем делиться, он понял, еще не закончив завтрак. Альдинг и Андреас. Эти двое поймут и не подведут. Может быть, помогут мудрым советом. Не разболтают, можно не сомневаться. Главное - хотя бы выслушают.

Они и выслушали. Молча, внимательно, терпеливо - хотя любой другой уже с ума сошел от бесконечных запинок и отступлений: язык ворочался во рту, словно войлочный, слова все время путались, а смотреть на друзей не хотелось.

Два кувшина вина на троих не придали ни гладкости рассказу, ни хоть малой толики веселья обстановке. За окном стремительно темнело, сидели, не зажигая свечей, и сгущавшиеся вечерние сумерки навевали совсем уж тошную, кромешную тоску. Альдинг сидел, обхватив руками колени и смотрел в тени перед собой, Андреас запустил руки в волосы и тоже о чем-то думал, потом поднялся. Сухая жесткая ладонь легла на плечо Саннио.

- Спасибо, что рассказал. Я очень ценю твое доверие.

- Спасибо, что выслушал, - откликнулся Саннио. - Я не хотел вас этим отягощать... но...

- Алессандр, прекратите немедленно! - юноша впервые услышал, как барон Литто повышает голос; внушительно оказалось. Вот кто пригодился бы при усмирении хлебного бунта. Прикрикнул бы пару раз, и любая толпа одумалась немедля... - Вы оказали этим мне лично огромную услугу, и я не хочу выслушивать извинения!

- Услугу?..

- Я должен рассказать, рассказать хоть кому-то, - литец прикрыл лицо ладонями, потом резко отнял их. - Вы давеча были свидетелем моего разговора с герцогом Гоэллоном. Мы говорили о снах и видениях.

- Я помню.

- Я сожалею об этом. Подобная сцена не могла не врезаться в память, - теперь уже Саннио захотелось рявкнуть на слишком церемонное и стеснительное северное наказание. - Тогда герцог Гоэллон назвал это даром. Он ошибся или проявил ко мне излишнюю снисходительность. Впрочем, наверняка это было ни тем и ни другим, а разумной предосторожностью.

И еще раз Саннио испытал нестерпимое желание прикрикнуть на Альдинга, говорившего так, словно зачитывает королю доклад о состоянии казны. Вот кого нужно в королевский совет вводить, право слово. Мгновением позже до него дошло то, что, по уму, должно было прийти в голову едва ли не годом раньше, в день первого знакомства: за ледяной точностью фраз Литто прятал сильные чувства; и чем больше их было, тем строже он говорил.

- Тот, второй, о котором упомянул герцог Гоэллон - я, можно сказать, знаком с ним лично. Он - сила, посылающая мне видения. Я не удивлен, что господин герцог ни словом не обмолвился о том, что собрался делать. Дойди эти сведения до моих ушей, можно считать, что они дойдут и до того. Он... это существо - он вовсе не Противостоящий. Не тупое божество разрушения, стремящееся превратить все в ничто. Отнюдь нет. Это воплощение самого коварства, способное запутать кого угодно. Он показывает мне, что выйдет из того или иного действия, ситуации, события. Показывает не один путь, но много. Только один из них... это сложно объяснить, но подобен серебряной нити среди дешевой пряжи. Он хочет, чтобы я поступил каким-то определенным образом. Я бездействую. Лишь один раз я пошел на поводу у этого голоса, но не вполне.

- Остановив меня в доме герцога Алларэ?

- Да.

- Что там было, Альдинг? Что могло случиться?

- Не вернись вы тогда, вы бы уехали, господин герцог отправился бы вас догонять. Ссора, вы схватились бы за шпагу... дальнейшее мне неведомо, но именно бездействия хотело от меня это существо.

- Я? За шпагу? Против дяди?! Ерунда... - потом Саннио вспомнил, как грыз губы, прижимаясь лбом к стене, и понял - да нет, не ерунда. Так могло случиться, вздумай дядя догонять его, отправившегося куда глаза глядят. Не желая убить, но желая отделаться, получить свободу.

- Вы понимаете, - горькая усмешка на губах, темные, почти неразличимые в алых сумерках глаза. - И вы понимаете, что это за тварь, то и дело толкающая меня под руку.

- Это господин герцог Скоринг хотел бы видеть вместо Сотворивших? - с бесконечным удивлением спросил Андреас, так и стоявший рядом с Саннио. - Значит, я сильно ошибся на его счет.

- Альдинг, почему же вы раньше молчали? - спросил Гоэллон, до которого вдруг дошло, почему барон Литто присутствовал при разговоре с Клариссой Эйма.

Бросить вызов почти что в лицо самозваному божеству. Еще раз показать, что не отступится от своего намерения, предложить противнику сдаться. Вполне в духе дяди. К сожалению, вполне в его духе...

- Герцог Гоэллон и сам обо всем знал, а вы... У меня не хватило решимости поведать о подобном. Я боялся, что вы сочтете меня сумасшедшим.

- Знал? Сила узнает силу?

- Да, вы очень верно это определили.

И вот зачем нужна была "прозрачная исповедь".

"Вам еще, должно быть, не приходилось сомневаться в себе самом, сомневаться до той степени, что требует услышать от других - нет, ты понимаешь, что и зачем хочешь сделать, и в этом нет зла..."

- Что бы вам не решиться хоть на день раньше, - вздохнул Саннио. - Ладно, теперь об этом жалеть поздно. Альдинг, простите, вам может быть неприятен мой вопрос, но чего теперь хочет это... эта тварь?

- Не знаю. Я не всегда его слышу. Только когда это ему выгодно.

Андреас переплел пальцы, хрустнул костяшками; оба других юноши передернулись - настолько неожиданным и неприятным оказался звук. Взглянув в честные, но с явной хитринкой, глаза бывшего ученика лекаря, Саннио понял, что сделано это было намеренно. Получилось неплохо - тоскливое мрачное уныние словно водой смыло.

Альдинг поднялся, разлил по трем кружкам остатки сладкого керторского вина, поднес свою к губам, длинно вдохнул. Ленье потянулся за своей порцией, потом присел прямо на пол, скрестил ноги. Кажется, юный владетель раз и навсегда выбрал в качестве любимого цвета темно-зеленый, почти черный. Теперь в потемках его силуэт был заметен едва-едва, только очерчивалось лицо да мочки ушей. Бывший ученик мэтра Беранже, оказавшийся возведенным в ранг владетеля за одну-единственную фразу, достигшую ушей тогдашнего герцога Алларэ, вдумчиво молчал. Может быть, собирался сказать еще что-то, короткое, но внятное?

Может, и собирался - да не сказал, так и остался сидеть. То ли размышлял, то ли попросту не знал, что тут можно умного придумать, а молоть языком попусту Андреас не умел. Стоявший напротив Альдинг Литто тоже вот не умел, а Саннио уже был бы рад услышать самый глупый, самый пошлый площадной анекдот, что угодно - только не молчание.

Оставалось радоваться, что хоть барону Литто разговор в чем-то да помог.

- События, события... Паутина событий. От каждого слова, от каждого шага - ветви, как от спила на тополе, - н-да, если и помог, то пробить дыру во льду, который сковывал северянина; и непонятно, то ли радоваться, то ли бояться. - Три года, почти каждую ночь - сны, похожие на явь. Потом - явь, похожая на сны, уже знакомая, но миг сходства ускользает, и всегда так трудно вспомнить, что было дальше, а еще труднее, чего от меня хотели... Ни вино, ни травы не помогают от этого избавиться. Даже на освященной земле - все то же... - пауза, слишком похожая на стон. - Простите, господа, мне не стоило...

- Стукну, - вполне серьезно пообещал Саннио. - Больно стукну.

- А я, господин барон, добавлю. По шее, - сказал Андреас. - Вы уже намолчались - дальше некуда.

Кто бы мог подумать, что совершенно неблагородное - ну а что взять с двух приютских воспитанников - обещание надавать тумаков окажется ровно тем единственно действенным средством, которое переломило упрямство северного барона? Альдинг с громким стуком поставил кружку на столик, потом опустился на пол рядом с Андреасом - Саннио, не раздумывая, присоединился к заседанию на ковре, - и протянул обоим руки.

- Я не знаю, как вас благодарить за то, что вы... вы оба...

Гоэллон накрыл узкую ледяную ладонь своей, осторожно сжал.

- Не надо благодарить. Просто не надо так скрытничать, - сказал Андреас. - Вы...

- Ты.

- Хорошо, ты запомни, пожалуйста, что откровенность - знак доверия. Друзьям нужно доверять, иначе это не друзья, а так... прохожие мимохожие. Я, конечно, не говорю о себе...

- Стукну. По шее.

Надо понимать, что хохот достиг ушей Бернара Кадоля и переполнил чашу его терпения.

- Не пора ли вам спать, господа? - поинтересовался заглянувший - и без стука, вот зараза! - капитан охраны. - Время уже позднее.

- Бернар, я о чем-то вас просил!

- Вечер кончился, наступила ночь, - с педантичной издевкой отметил Кадоль.

- Мы ляжем, когда сочтем нужным. Вы свободны. Извольте следующий раз стучать!

- Слушаюсь, молодой господин.

Дверь закрылась. Андреас зевнул:

- На самом деле, это был хороший совет. Нам не помешает, утро вечера мудренее...

- Еще полуночи нет! - фыркнул Саннио. Спать, вообще-то, хотелось, но после такого бесцеремонного вторжения - кому здесь, по мнению Бернара, тринадцать лет?

- Интересно, какой подвох почуял господин капитан? - задумчиво спросил Альдинг.

- Он с утра такой... - махнул рукой хозяин. - Волнуется из-за герцога. Тот опять один уехал. Один, и... не знаю, что он мог Бернару сказать. Если то же, что и мне, так я не удивляюсь.

- Мне господин герцог вообще ничего не говорил, - вздохнул Литто. - Жаль. Я не сказал ему всего, что должен был. Мой долг перед ним...

- Вы как на поминках. Перестаньте, прошу вас, - и в темноте понятно было, что Андреас хмурится. - Негоже так говорить о человеке, который жив. Это значит привлекать к нему лишние несчастья. Давайте уж лучше ложиться, а то вы накаркаете!

Саннио сам не понял, как ухитрился заснуть, едва положив голову на подушку. Должно быть, сказалось бодрствование накануне. Привыкший выныривать из самого глубокого сна, когда кто-то проходил по коридору, он, тем не менее, не проснулся, пока его не тряханули за плечо.

Первой мыслью было - дядя вернулся; забыл что-то, или передумал ехать в одиночку...

- Алессандр, прости, я тебя разбудил, - Альдинг? Неожиданно. До сих пор он ночами в гости не захаживал...

- Что это тебе не спится? Из-за грозы? - еще с вечера в воздухе висело противное предчувствие надвигающейся бури. Воздух кололся сухими острыми иголками и не насыщал жаждущую свежести глотку. - Вина? У меня тут только белое, но на травах...

- Вино я принес с собой, - проскользнувшая в спальню тень показала тяжелую четырехугольную бутылку, обтянутую тканью. - Правда, оно довольно крепкое.

- С каких пор ты это пьешь? - Саннио с изумлением уставился на любимый напиток Бернара в руках северянина, который раньше и легкое эллонское цедил мелкими глотками только за обедом и ужином.

- С сегодняшнего вечера.

- А это точно можно пить?

- Не имею ни малейшего представления. У тебя тут бокалы есть? Впрочем, неважно, я вижу кружки.

- Огненное вино. Из кружек. Посреди ночи. Альдинг, с тобой все в порядке?

- Не уверен... - бульканье, еще раз бульканье, потом в руках у хозяина спальни оказалась кружка, доверху наполненная крепчайшим пойлом. - Будь со мной все в порядке, я не стал бы тебя беспокоить средь ночи.

Саннио подвинулся, и северянин уселся рядом с ним на кровать. Решительный глоток, еще один. Наследник тоже отхлебнул, едва не поперхнулся и задохнулся жидким пламенем.

- Ты мне задал вопрос. Я могу тебе ответить. Это решение от противного, конечно, но я могу сказать, чего это существо не хотело бы больше всего на свете. Мне... - Гоэллон потянулся и зажег свечу: ему нужно было не только слышать голос, но и видеть лицо; увиденное заставило передернуться: белая маска с черными провалами. - Мне даже тяжело об этом думать, говорить же...

- Поставь кружку. Повернись спиной, - юноша положил ладони Альдингу на виски, на ходу вспоминая науку герцога, попытался нащупать источники боли.

В пальцы ударило чем-то мерзким, колючим и больно бьющимся; к заурядной головной боли, так знакомой юноше, это никакого отношения не имело, не могло иметь... Мигрень кусаться не умеет. А вот всякие пакостные дряни, по ошибке считающие себя равными богам; хотя это разобраться еще надо, кто хуже, кабы не все четверо хуже, что ж за беда такая...

Саннио стащил с шеи медальон со святой реликвией и надел цепочку на шею товарищу.

- Что это?

- Лекарство, - хмыкнул молодой человек. - Надежное. Скажешь, когда отпустит. Мне быстро помогло.

Альдинг развернулся, стискивая в кулаке осколок черного камня. С лица медленно уходило неживое выражение; Саннио думал только об одном: "Как же ты сюда дошел, как же ухитрился, и ведь еще болтал - по шее, точно, и не один раз, вот погоди, вот станет тебе лучше, я же тебе эту шею отобью всмятку..."

- Благодарю.

- Реми Алларэ поблагодаришь. Ты сразу не мог сказать?!

- Привычка...

- Так чего бы там не хотело это... невесть что?

- Чтобы мы ехали на запад.

- Почему именно на запад?

- Не знаю. На запад... - отчаяние в глазах, немая просьба поверить или хотя бы не спрашивать. - Я не могу объяснить... кольцо!

Перстень, давешний подарок, который Альдинг так и носил, не снимая. Родовая реликвия, знак связи между двумя Старшими Родами. Камень со ступенчатой огранкой, в серебряной оправе. Тяжелая древняя вещь, пришедшаяся юному барону Литто по руке так, словно Альдинг точь-в-точь походил на дальнего предка.

- Да верю я, верю! Значит, едем на запад. А привычку такую ты себе засунь в неудобосказуемое место! - с наслаждением добавил Саннио и ребром ладони двинул другу по шее.

Тот почему-то не оскорбился и на дуэль обидчика вызывать не стал.

Может быть, родовой девиз "Истина в молчании" стал барону Литто несколько тесноват?