Дом для демиурга Том 2: Pеальность сердца

4. Беспечальность - Собра

Я не верю тебе более, брат мой Ингальд; и более не назову тебя братом, ибо не брат ты мне. Лишь обманщик, помеха на пути, клоп, пиявка, присосавшаяся к ноге.

Руки твои полны силой, брызгами серебристыми срывается она с пальцев, льется живой ртутью. Ладони твои не вмещают ее. Ты щедро зачерпнул от чужого источника - но сила эта моя, и, мне принадлежа, не удержится она в твоей чаше.

Долго, долго верил я тебе. Долго позволял обмануть себя пустыми льстивыми словами, сладкими, как первый нектар с полевого клевера, обещаниями. Ты говорил мне - "Жди!", и я ждал. Ты говорил мне - "Готовься!", и я был готов.

Что же ты отводишь глаза, неверный, обманщик, чужак? Глаза твои лживого цвета, улыбка твоя - лишь отражение радуги в луже, но не сама радуга, поступь твоя обманчива, а замыслы не ведомы никому.

Силы в ладонях твоих довольно, чтобы открыть для меня дверь; молот мой занесен, и выкована молния, которая поразит сущее - но отчего же ты преграждаешь мне путь?

- Разве не пора? Разве не пробил час? - в последний раз спрошу тебя, дабы совесть моя была чиста, а сердце спокойно: я не предал тебя, я дал тебе возможность сказать мне правду.

- Нет. Смотри сам, брат мой Фреорн.

Раскидывает руки, плетет между пальцами радужную сеть видения - словно два луча света перемешиваются посредине, дробясь на осколки семь цветов. Радуга. Вот его истинная суть. Не мое серебро, не золото чужаков - радуга.

Серебром почти до краев налита сияющая сфера. Не хватает лишь малости.

- Разве долго взять эти крохи?

- Крохи? - сизая неверная поволока во взгляде плохо скрывает насмешку. - Смотри.

Капли падают в серебряную сферу, наполняя ее - но медленно, медленно...

Капли эти - чужие жизни, кровь невинных, боль отдавших свою жизнь, слезы умирающих. Сила, что собирают мои верные жнецы в пору урожая, зернышко к зернышку, слезинку к слезинке. Ртуть, серебро и хрусталь.

Неспешно, слишком уж неспешно заполняется сосуд. В чем здесь подвох? Где ложь? В какие потайные пазухи под черным плащом прячет он влагу? Мою влагу! Только мою!..

- Где же золото проклятых отродий, что заполнит чашу до краев?

- Верные нам пока не сумели добраться до него. Но что для нас время, брат мой? Миг короче вдоха. Прикрой глаза, а когда распахнешь их вновь - все уже будет готово.

Отводит взгляд.

Лжет.

- Передай мне то, что по праву - мое!

- Нет, брат мой. Еще рано.

- Это мое!

- Брат мой Фреорн, краткий миг спустя ты будешь благодарен мне. Ведь я не позволю тебе растратить даром то, что накоплено нами. Смотри!

И - как ни отталкивай посланное им видение, тонешь, тонешь, захлебываешься в сизом океане лжи, и нет ему дна, и нет опоры, ничего нет, только пронизывающее насквозь фальшивое откровение, слепящая радуга, разъедающий обман бесконечных зеркал, белых призм, впивающихся острыми лучами света.

Переплетение нитей со звуками.

Пульсирующий гул голосов, пестрядь лиц.

Судьбы смертных - что мне до них, для чего мне пить их сны и мечты, кошмары и надежды? Кто они для меня? Лишь опавшая хвоя под ногами, лишь пожухлая трава. Вскормленные верой в лишивших меня дома, вспоенные упованиями на вырвавших у меня сердце, зачем они мне нужны? Только для того, чтобы насладиться их страхом, когда обрушится на предавший меня мир молот моего возмездия!

- Смотри!

И я смотрю, смотрю, чтобы не утонуть, чтобы не перестать быть, потому что голос его - единственная опора в океане видений, захлестнувших меня, переполнивших грудь так, что не осталось места для вздоха.

Вот - верные мне, ничтожные капли среди бесконечного моря отступившихся, мерцающий жемчуг в глубинах вод. Как же мало вас, тех, кто помнит, тех, кто не забыл, не предал!

Вот - среди них пятеро лучших, каждый вскормлен с ладони силой моей, каждый - от крови моей, от первого племени, которому я дал жизнь. Оберегало их мое серебро, вело в пути, защищало и укрепляло. Пусть не я, а вставший на место мое сизоглазый лжец сплетал нити. Мне послужат они.

Только мне.

Пусть кровь двоих нечиста, мое серебро возьмет верх над примесью золота. Пеной вскипит чужеродное, прольется вовне, ибо они - мои.

Вот - верный из верных, сам призвавший меня, сам готовый служить мне. Самый дорогой из всех, самый ценный, ибо ведет его не память крови, а справедливость. Предательством наказал он предателей, отвернулся от них, и нет у меня слуги вернее.

И вот - двое других, чьи судьбы с ними сплетены неразрывно, идут рядом. Те, чьей силы не хватает...

...я тянусь к ним, тянусь - и понимаю, что нет у меня рук, нет оружия, нити ускользают, бьюсь об заслон, рыбой о твердь, птицей о стекло...

- Видишь, брат мой? Они близко, совсем близко. Но пока еще недостижимы. Смотри же!

Шаг, другой - переплетение времен со случайностями, петли неизбежности захватывают обоих, словно аркан, швыряют на алтари, под нож верных мне: и вот полна до краев чаша!

Рвусь из последних сил, стремлюсь утолить свою жажду: близко, близко, до чего же близко, и алчет вся моя суть последнего глотка. Так путник в пустыне тянется к каплям росы, так готов он убить себя в броске к оазису, что видит в мираже - ради влаги, что напитает пересохшее горло. Любого из них достаточно мне, чтобы восстать в полной силе, а дверь, запечатанная, казалось, навсегда, стала не прочнее березовой коры...

Ускользает миражом видение, оставляя меня корчиться от жажды.

- Один шаг, брат мой Фреорн. Остался лишь один шаг. Дай мне сделать его, подожди.

Океан видения выбрасывает меня на пустой берег. Белый песок от горизонта до горизонта, и вдали вздымаются горы, вечные горы моего замка, ибо сам он - и море, и горы, и каменные стены, и дождь за ними, дождь повсюду, ледяной, обжигающий каплями щеки.

Беспечальность, имя-насмешка, сладость, обернувшаяся горечью, замок, чье истинное имя - Преддверье; оболочка, облекающая Триаду, созданную мной, мое единственное прибежище. Чтобы разорвать эту вуаль, словно рубаху на невесте, мне недостает силы.

Ласковые руки - нежнее возлюбленной, легче, чем у друга - касаются моего лица, отирают холодные капли. Сладость его касаний страшнее отравы, ибо опять я запутаюсь в паутине лжи, поверю, позволю себя обмануть - и себе обмануться, допущу к себе, в себя его утешение, как уже нахлебался досыта, допьяна, до невозможности сделать вдох, его видений, в которых не отличишь истину от пленительнейшей из иллюзий.

- Веришь ли ты, брат мой, сам все увидев? Лучшие, вернейшие из твоих слуг уже поднимаются к двери. Наготове нож, подставлена чаша. Скоро ты утолишь свою жажду.

Верю ли я? Верю ли я лгущему там, где нет места лжи, обманывающему там, где нет обмана? В слиянии разумов, в объединении душ умеющему утаить свои замыслы, в тенях спрятать свет, на свету - тьму...

- Я верю тебе.

Ибо сфера силы - в его руках, и нити судеб - на его пальцах, что же еще остается мне?

- Как я рад, госпожа моя, что вы нашли для меня час именно сегодня, - герцог Скоринг с поклоном поцеловал протянутые ему руки. - Не буду утруждать вас просьбой выйти в сад, жара нынче превзошла себя...

- Я люблю тепло, - улыбнулась Кларисса. - Давайте выйдем в сад. Нет-нет, через переходы слишком долго, а сад - вот он!

Хозяину не нужно было объяснять дважды - он поднял деревянную створу окна, первым переступил через невысокий подоконник, потом перегнулся внутрь комнаты и, приподняв Клариссу за талию, перенес наружу.

- Вы авантюристка, госпожа моя... К счастью, нас никто не увидит.

- Я авантюристка, - кивнула она. - Ваша репутация висит на волоске.

- Если бы только репутация, - господин герцог-регент опустился на небольшую кованую скамеечку, Кларисса осталась стоять: ей не нравилось смотреть на собеседника снизу вверх, и еще во вторую встречу она объяснила, что не следует ее усаживать рядом.

"Желание дамы выше правил этикета", - развел тогда руками регент.

- Что же, кроме репутации, грозит пошатнуться?

- Неважно, - отмахнулся Скоринг, потом запрокинул голову - то ли на раскаленное добела небо смотрел, то ли на стоявшую перед ним женщину. - Кларисса, вы мне посланы свыше. Только рядом с вами я нахожу покой.

Женщина негромко расхохоталась, обвела взглядом отгороженный высокими решетками заповедный уголок дворцового сада. В темной зелени оплетавших решетки вьюнков и виноградных лоз поблескивало золото - шитье мундиров королевских гвардейцев, охранявших сад, но они были снаружи и достаточно далеко, чтобы видеть, но не слышать. Сад густо зарос цветами, вперемешку дикими и теми, что по весне высадили садовники. В тени за скамейкой вовсю перла в рост наглая жирная крапива. Камни в крошечном прудике были покрыты темным осклизлым налетом, а ряска почти покрыла собой воду.

Все это нравилось Клариссе куда больше выхоленных и подстриженных парковых аллей. Если не замечать караульных, легко поверить, что сад давно заброшен, пуст и на многие мили вокруг нет ни одной живой души.

Госпожа Эйма протянула руку и поправила чуть сдвинувшийся с места белый бант на шее у собеседника. Бело-синее с золотым шитьем платье, по новой моде узкое и с жесткими линиями, сидело на Скоринге как мундир. На нем любое одеяние, даже охотничий костюм из тонкой замши, казалось мундиром гвардейца - пятнадцать лет службы в Западной армии въелись в плоть и кровь.

- Благодарю. Один совет только что кончился, другой начнется в пять. Кларисса, я назначил вашего супруга наместником Къелы.

- Мудрое решение, господин герцог-регент. Благодарю вас! - шуточный реверанс.

- Что бы ни говорили об этом в столице, это не ради ваших прекрасных глаз, - слегка улыбнулся светловолосый мужчина. - Пусть говорят, что я захотел удалить вашего супруга от двора. Это к лучшему. Но вы знаете причину.

- Знаю, - кивнула Кларисса. - Хельги сумеет умиротворить Къелу. Вы так и не нашли Керо?

- Нет, - поморщился Скоринг. - Бруленские дураки спугнули ее и заставили скрываться. Я не собирался причинять ей вреда, только препроводить в родное графство и вверить попечению наместника.

- Мой супруг займется этим, если вы позволите. Но каковы ваши планы в ее отношении?

- Разумеется, госпожа моя. Девушка выйдет замуж, ее сын наследует титул графа Къела.

- Вы измените статуты наследования? - удивилась Кларисса.

- Да, давно пора это сделать.

Воцарилась тишина. Госпожа Эйма спешно обдумывала услышанное. Еще одно невиданное в Собране новшество - на огандский манер: право наследования для женщины. Королевской династии это не коснется, у Сеорнов рождаются только сыновья... вот только Араон - не Сеорн. Даже если в поспешно заключенном браке он родит дочь, девочка будет принцессой, потом королевой... Принц Элграс же навсегда останется никем.

Похоже, господин герцог-регент живет так, словно Сотворившие уже покинули обитаемый мир.

В прудике надрывалась ополоумевшая лягушка. Несвоевременность этих воплей удивляла: до первых сумерек еще было очень далеко. Впрочем, от жары, стиснувшей клещами палача Сеорию, сходили с ума не только лягушки. Вчера на прогулке Клариссу едва не сбросила любимая отлично выезженная кобыла. Псы во дворе брехали всю ночь, изнывая от духоты и безветрия.

Листья на деревьях высыхали и скукоживались, опадая прежде времени. Уже завязавшиеся на диком абрикосе плоды больше напоминали сушево, пригодное лишь в компот. Одним только одуванчикам, кажется, нравилась погода: они неистово перли из-под земли, распускались желтыми шариками, а потом заполоняли столицу невесомым белым пухом. По утрам он, едва колыхавшийся в жарком мареве, напоминал первый снег.

Скоринг по-прежнему жмурился, подставив лицо небесному свету. Загар к нему, как и к большинству скорийцев, не приставал, Клариссе же приходилось прятать лицо под вуалью. Она гордилась белизной и чистотой кожи, но жестокая столичная жара пыталась раскрасить нос и щеки веснушками.

За две седмицы госпожа Эйма сумела добиться дружбы герцога-регента. Еще давным-давно ее научили, как это сделать. "Лишь портовая шлюха отдает свое тело, вы же должны уметь большее: очаровывать умом, становиться подругами, слушать, помогать..." - говорили ей в юности. Кларисса все это умела лучше прочих. Едва ли бы кто-то поверил, что единственное, дозволенное Скорингу - поцеловать ее руку. Изменять мужу, даже ради блага государства, Кларисса не собиралась, да и нужды в том не было. Герцог-регент нашел в ней большее: преданную слушательницу, всегда готовую поддержать, утешить и посоветовать. Или просто помолчать, стоя рядом.

- Хорошо ли моя дочь справляется с обязанностями? - решилась она заговорить.

- Я ей всецело доволен. Фелида говорит, что лучшей старшей фрейлины и быть не может. Зачем только вы велели ей притвориться такой дурой? - Скоринг открыл один глаз и с насмешкой взглянул на Клариссу. - Я вроде не давал вам повода думать, что принадлежу к тем, кто боится женского ума...

- Лучше уж притвориться глупой и удивить умом, чем наоборот, - посмеялась Кларисса, но сердце лихорадочно заколотилось. Ханне не удалось его обмануть, а ведь герцог-регент составил свое мнение со слов родственницы - и не ошибся. Что же он думает о самой госпоже Эйма?..

- Ханна в этом преуспела. Я не был уверен, что она сумеет поладить с нашим дорогим Араоном, но вчера он советовался со мной, как ее наградить за выходку с огандским королевским театром. Первый раз я услышал нечто подобное из его уст.

- Представление удалось?

- Более чем. Араону понравилось играть, и у него даже хорошо получилось. Я был удивлен.

- Если он хочет порадовать мою дочь, пусть велит устроить соколиную охоту, - посмеялась Кларисса.

- Старшая фрейлина с ловчим соколом, какое потрясение для столицы! - Скоринг от души расхохотался. - Хорошая мысль.

- Вы каждый день потрясаете всю Собрану, друг мой. Чего стоит призыв к святому походу...

На широкое добродушное лицо набежала тень, хотя на небе не было ни облачка. Герцог запустил руки в волосы, окончательно уничтожая аккуратную прическу. Тяжелые светлые пряди, которым позавидовали бы многие женщины, скользнули сквозь пальцы.

- Мои бывшие союзники иного не заслуживают... - Скоринг осекся, но поздно: слова уже прозвучали.

- Теперь вы велите меня казнить? - лукаво спросила Кларисса.

- Я бы ввел вас в королевский совет, госпожа моя, - блондин наощупь нашел ее руку и поднес к губам. - Если король Лаэрт разрешил женщинам служить, отчего же не последовать воле последнего великого короля Собраны?

- Лучше бы король Лаэрт разрешил женщинам распоряжаться своим имуществом. Нелепо - нам позволено получать жалованье, но не разрешено решать, что с ним делать. Это право принадлежит мужьям и отцам.

- Вы этого хотите, госпожа моя?

- Вы и это для меня готовы сделать?

- Не для вас, милая Кларисса. Для всех женщин Собраны, - вполне серьезно ответил регент и поднялся. - Вы невероятно проницательны. Это тоже есть в моих планах.

Мастерство, с каким Скоринг ушел от допущенной им излишней откровенности, впечатляло. То, о чем он говорил, было ничуть не менее интересно. Бедная Собрана, да смилуются над ней Сотворившие! Герцог-регент готов перевернуть ее с ног на уши за считанные дни. Жители столицы уже делают ставки на то, что услышат из уст герольдов, и насколько безумным оно окажется. Спору нет, светловолосый медведь, такой же неуклюжий с виду, а на самом деле - быстрый и опасный, сумел завладеть их вниманием. Если в первые седмицы все только и говорили об Ассамблее и речи герцога Алларэ, то теперь столицу куда больше волновали новые указы.

Да, к Скорингу прочно приклеилось прозвище "Палач", да, многие гадали, что именно с ним сделает Реми и когда именно, но никто не стремился браться за оружие и скидывать с трона короля-самозванца и его регента-палача. А уж после того, как все грехи повесили на "заветников", Араон и его верный сподвижник почти очистились в глазах горожан от былых прегрешений.

"Реми Алларэ хочет усадить на трон своего бастарда. Да, мы все любим зеленоглазого красавца, задиру и весельчака - но это уже слишком. Жаль, что с ним так обошлись, это просто ужасно и гадко, но не ужаснее и не гаже казни - всеми семействами, - северных правителей. Герцог Алларэ спас столицу от хлебного бунта, а покойный король велел его пытать, это мерзко, но герцог-регент ведь только выполнял приказ безумного Ивеллиона, он даже и в этом был верен короне..." - примерно так рассуждало большинство горожан, и Клариссе хотелось блевать, когда она слышала нечто подобное.

Жители Собраны год назад были гордым народом, а покойный король приучил их терпеть любую подлость, кровь и грязь, как должное. За ужасом после казней пришел страх и осознание того, что на виселице или плахе может оказаться любой, на кого укажет королевский перст. Смерть короля Ивеллиона II показалась не святотатством и гнуснейшим из представлений, а благодеянием, так что и слова "отцеубийцы" утратили свой ужасный первоначальный смысл.

А уж когда из дворца, как из сказочного мешка изобилия, посыпались невиданно щедрые благодеяния, репутация герцога Алларэ и его соратников начала стремительно падать. "Они позволили королю-безумцу казнить северных владык, позволили едва не уморить нас голодом, допустили вторжение Тамера - а теперь, получив окорот, хотят вернуться к старым обычаям? Нет уж, у нас есть настоящий заступник и благодетель, король Араон. А если он и впрямь сирота-подкидыш, не к лучшему ли это? Сперва Мышиный Король, позор для державы, потом Ивеллион-Безумец... не довольно ли с нас королей Сеорнов? Они так провинились перед Сотворившими, что даже убийство короля не прогневило богов! Пусть прервется проклятая Матерью и Воином династия!" - услышав такое рассуждение из уст своего домоуправителя, беседовавшего на кухне с поваром, Кларисса едва не села на пол под дверью. Ловко все вывернуто, нечего сказать!..

Хватило на это седмицы времени - и только герцог Скоринг ведает, скольких золотых из казны.

- Мне пора, госпожа моя. Нужно подготовиться к Большому совету, - осторожно коснулся ее плеча герцог-регент. - Я вас провожу.

- Желаю вам поладить с архиепископами! - улыбнулась на прощанье Кларисса. - Говорят, его высокопреосвященство Жерар не в ладах со своей семьей.

- Это не так уж и хорошо, - качнул головой Скоринг. - Я предпочел бы надежный союз.

Госпожа Эйма искренне порадовалась, что лицо ее прикрыто темной вуалью. То ли герцог-регент был, как о нем поговаривали, сумасшедшим, то ли наивным, как дитя, наглецом. Мечтать о надежном союзе с человеком, сестру которого ты велел отравить, а самого искалечить, и если бы не вмешательство Рене Алларэ - сгноить заживо в Шенноре...

Воистину, кого Сотворившие хотят наказать - лишают разума!

- В пять часов откроется Большой совет. Постарайтесь хотя бы притвориться, что вас волнует то, что там будут обсуждать! - герцог Скоринг прогнал всех, плясавших вокруг короля, кроме двух фрейлин; это стоило обдумать, решил Араон.

- Это вы запретили подавать мне вино?

- Будете держаться, как подобает королю - вечером хоть утопитесь в нем, - сквозь зубы ответил регент. - Если же будете пренебрегать своим долгом, я подскажу архиепископу, что седмица-другая поста и покаяния в монастыре перед началом святого похода монарху не повредит!

- Вы никогда не думали, - делая самое невинное лицо и разглядывая лепнину на потолке, спросил король, - что я могу позвать гвардейцев и вас через десяток минут лишат головы на колоде?

Фрейлины переглянулись над своей вышивкой. Рыжеволосая Фелида Скоринг улыбнулась одними глазами и бросила быстрый взгляд на регента, стоявшего перед королем Араоном. Слух у обоих фрейлин был кошачий. Интересно, а языки у них такие же болтливые, как у ворон? Если они расскажут товаркам о том, что король угрожал своему регенту, выйдет презабавно. Впрочем, Скоринг сам велел остаться именно этим двоим.

- Если такова милость вашего величества, зовите немедля, - глубоко поклонился регент. - Меня не так уж сложно заместить на любого другого главу Старшего Рода, мой король.

Араон едва не пнул Скоринга ногой в так соблазнительно маячившее у самых колен лицо. Принимая - руками короля - десятки новых указов, герцог Скоринг не собрался поправить такую устарелую глупость, как право занимать пост регента лишь главам Старших родов; таковых же в Собране осталось на диво мало. Бароны Кертор и Литто, граф Саура, герцоги Алларэ и Гоэллон... последний невесть куда запропастился, помимо прочего. Из них король Араон рискнул бы подпустить к себе лишь барона Кертора, чей племянник, конечно, преданный сторонник алларской коалиции, но сам барон предусмотрительно держится подальше от всех и вся. Вот только в чем, кроме вина и лошадей, может разбираться южанин? Литто, Саура, Алларэ и Гоэллон же - о да, этих только подпусти к королю на расстояние, достаточное для удара кинжалом, и можно заказывать по себе панихиду. Причем за Литто и Саура нужно поблагодарить покойного батюшку, чтоб ему в Мире Воздаяния демоны тридцать три раза голову отрубили...

Впрочем, оба - ровесники короля Араона, какие уж из них регенты, смех один. Барон Кертор хоть и провинциал, но в почтенном возрасте.

- Оставьте меня, я буду одеваться, - буркнул король.

- Его величество желает одеваться! - подбежала к двери светловолосая фрейлина, недавно так порадовавшая Араона своей выдумкой с театром. Хорошая девушка, хоть и крупная, как саурский тяжеловоз.

Обтирание розовой водой, свежее белье, потом завивка и припудривание волос, накладываемые на лицо и руки мази, облачение в тяжелое и неудобное парадное платье... Араон все это ненавидел. Его тела касались десятки рук, вертели туда-сюда, словно куклу, наносили притирания, терзали волосы щипцами и гребнями, подавали наскоро подогнанные по размеру перстни из королевской сокровищницы - и все лишь очередного унылого заседания в кругу не менее разряженных и изнывающих в плотных одеяниях вельмож. Говорили, что король Лаэрт запросто расхаживал летом в полотняной рубахе и легких штанах, в которых тренировался со шпагой и саблей - и ни один паршивый куафер, камердинер и лакей не смел с ним спорить. Об этом стоило подумать...

Беда состояла в том, что Араон не чувствовал в себе и тени той властной силы, которую чуяли подданные в короле Лаэрте. Его слово и желание было не волей для народа Собраны, да что там народ, даже для собственных прислужников - лишь капризами пока еще пятнадцатилетнего мальчика. Хуже всего, что именно капризами и сам Араон считал свои желания. Капризами, прихотями, придурями...

С первого года жизни, еще когда он сосал грудь кормилицы, его учили быть королем. Гувернеры заставляли держаться по-королевски, наставники набивали голову всем мусором, который должен знать король, чтобы править, отец называл наследником и требовал властвовать - для начала над братом. Пока король Ивеллион был жив, принц часто его боялся, еще чаще - ненавидел, и каждый день утешался мечтами о троне. Потом герцог Скоринг приподнял принца Араона за воротник и усадил на трон. Вот тут-то и оказалось, что королевские манеры никак не удаются, в голове мучительно пусто, а с высоты трона все окружающие выглядят либо льстивыми дураками, либо подлыми извергами.

Араон прекрасно знал, в чем дело: он не был настоящим королем. Вот дворец его и отвергал, трон стремился скинуть с себя, и даже поддельный венец мстительно натирал уши. Оставалось только капризничать, надувать щеки и тиранить фрейлин с лакеями - они-то подчинялись, куда им деваться...

Вот герцог Скоринг - другое дело; он знал, зачем ему нужна власть. Планов у него было больше, чем монеты в королевской казне, и все он хотел воплотить в жизнь. Оттого ему не мешало парадное платье в дикую жару, не хотелось спать во время советов и вообще регент постоянно был бодр, деятелен и даже весел.

Король ему искренне завидовал - настолько, что даже и не пытался вмешиваться в управление государством. Слишком уж хорошо было ясно: встань на пути у такого рвения, и скорийский бык попросту затопчет и не заметит. У Араона же, как он сам обнаружил, и копыта были мелковаты, и желания кого-то затаптывать не находилось. Не терзал бы дурацкими советами, да не запрещал виночерпию подавать вино в любое время - и пусть себе тешится.

Главное, что господин герцог-регент удерживает на безопасном расстоянии Реми Алларэ и всю его клику; остальное несущественно.

Обоих глав орденов король Араон видел впервые в жизни, они не покидали своих резиденций даже на время ежегодных чествований Сотворивших, оставляя эту почетную обязанность архиепископу Сеорийскому - патриарх был слишком стар.

На главу ордена Блюдущих Чистоту король взирал не без опаски. Юноша смутно подозревал, что герцог-регент втянул в ересь не только своих скорийцев и бруленцев, но и самого короля. Откуда ж еще чудеса на коронации, зачем нужен мерзкий черный напиток? Блюдущие же чуют подобное лучше, чем гончие - дичь. К тому же архиепископ Жерар - младший сын Мишеля Алларэ, которого чаще называли Старым Герцогом. Дядя герцогов Алларэ и Гоэллона. И зачем только герцог-регент вздумал его приглашать?!

Высокий худой человек в дымчато-сером одеянии с единственным украшением - вышитым голубой и белой шелковой нитью знаком ордена, потоком воды, сидел, скрестив перед грудью длинные пальцы. В ухе, к изумлению Араона, поблескивала серьга с сапфиром - словно у моряка-контрабандиста. Узкое гладко выбритое лицо с резко обозначенными скулами было совершенно бесстрастным, смотрел архиепископ Жерар куда-то вдаль.

Архиепископ Игнасий, глава ордена Бдящих Братьев, был совсем иным. Одеяние его было ярко-алым, с вышитыми золотом языками пламени на груди, а сам он был обилен телом и волосом. Длинная черная бородища едва ли не закрывала эмблему ордена, руки заросли шерстью до самых ногтей, и казалось, что густые брови плавно переходят в роскошные усы. Пузатый, тяжеловесный и громогласный, Игнасий еще и был не по сану подвижен, если не сказать, суетлив - его интересовало решительно все, от гобеленов на стенах, до свитков в руках регента, вот он и вертелся туда-сюда.

- С удовольствием, ваше величество, с удовольствием мы приберем к рукам еретиков! - басил Игнасий, потирая ладони, и каждая была размером со сковороду. Еретиков было заранее жалко - такой если подзатыльник отвесит, так убьет сразу. - Доброе дело затеяли вы, доброе и нужное!

- Несомненно, ваше высокопреосвященство, - едва кивнул Жерар соратнику. Араон про себя назвал их "Огненный" и "Мокрый". - Мой орден готов выступить немедля.

Как Араон ни старался, поймать взгляд светло-голубых глаз Мокрого архиепископа ему не удавалось. Плохой признак: наверняка алларец держит камень под рясой. Откровенный и добродушный Огненный нравился королю гораздо больше. Едва ли он такой простак, каким кажется, а то не стал бы главой ордена, но уж двуличия в нем точно нет, это понятно сразу. В равнодушии Жерара же чуялся подвох.

- Как я осведомлен, на землях баронства Брулен творятся вопиющие бесчинства, - продолжил Мокрый Архиепископ; по манере беседы его стоило переименовать в Ледяного. Должно быть, алларца сначала искупали в море, а потом заперли в подвале с ледником, вот он и покрылся прозрачной блестящей корочкой. - Еретики захватили замок Бру, убили баронессу Брулен и ее законного наследника, преследовали воспитанницу баронессы девицу Къела, угрожали жизни доброго слуги короны владетеля Далорна...

Королю Араону захотелось поковырять ногтем в ухе: может быть, он ослышался? Кто-кто добрый слуга короны?! Прихвостень Реми?..

- Я хотел бы спросить присутствующих здесь вассалов Старшего Рода Бруленов, - Жерар оглядел членов королевского совета. - Как они допустили подобное? Почему не искореняли ересь? Почему брат-расследователь, посланный еще зимой в замок Бру, не нашел должной поддержки, а порой и был гоним еретиками? Ваш младший сын, господин казначей Цвегерс, находился в замке и участвовал в подготовке нападения на кортеж принца Элграса. Ваши сыновья и внуки, господин верховный судья Соренсен, были в замке Бру, когда вершилось черное дело.

Оба названных переглянулись и одинаковым жестом прижали ладони к сердцу. Лысина казначея покрылась каплями пота и он принялся промокать ее чумазым серым платком из дешевого груботканого льна. Верховный судья сжимал свою цепь, как утопающий - веревку.

- Как вы посмели скрывать от меня участие вашей родни в подобных преступлениях?! - гневно возопил король Араон; по правде говоря, ему просто-напросто было интересно, как оба бруленца будут выкручиваться. - Вы, кому я доверил высочайшие посты!..

Герцог Скоринг одобрительно улыбнулся королю, потом гневно сдвинул брови и уставился на обоих негодяев. Те вскочили со своих мест и наперебой принялись утверждать, что ничего не знали о бесчинствах своих домашних. Врали, конечно. Об этом знали все - и архиепископ Жерар, и герцог-регент, и сам король. Но врали они потешно, казначей даже стул уронил, кланяясь.

- Арестуйте их и препроводите в Шеннору, - распорядился герцог Скоринг, махнув рукой гвардейцам. - Ваше величество, расследование будет проведено незамедлительно.

- Будьте милосердны и беспристрастны, - строгим голосом велел король. - Возможно, они пали жертвой обмана.

- Непременно, ваше величество.

Остальные члены королевского совета замерли, как мышь под метлой и в ужасе глядели на архиепископа Жерара, тот же внимательно озирал сидевших за длинным столом господ, словно выбирая новую жертву. Герцог-регент глядел куда-то поверх голов, но по глазам Араон понял, что он доволен подобным исходом дела.

- Вот этот, - толстый палец архиепископа Игнасия указал на начальника королевской канцелярии Ванрона, - тоже - еретичок-с.

Скориец в ужасе подпрыгнул над стулом и плюхнулся на колени перед герцогом-регентом, ища защиты у своего сеньора.

- Мой герцог! Пощадите! Я невиновен!

- Неужели? - герцог Скоринг брезгливо отодвинулся. - Ваше высокопреосвященство, может ли это быть ошибкой?

- Да какая тут ошибка, еретичок, как есть. Ничего, пройдет очищение, раскается, - с аппетитом улыбнулся архиепископ. - Вразумим, не впервой.

- Отойди от меня! - рявкнул регент. - Отдаю его вам, ваше высокопреосвященство, и надеюсь на ваше милосердие.

- Да мы ж не в Тамере, мы их словом вразумляем и добротой, как заповедано Сотворившими, - улыбка стала еще шире.

Король передернулся. На мгновение в голове возникла шальная мысль: попросить архиепископов повнимательнее приглядеться к господину герцогу-регенту; и тут же горло стиснул спазм. Жерар пристально уставился на Араона; глаза обжигали, как прикосновение металла зимой. "Помогите! - мысленно завопил юноша, - Помогите, вы же видите, что он делает, прямо здесь, прямо на ваших глазах...".

Но его высокопреосвященство архиепископ Жерар только улыбнулся уголками губ и не сказал ни слова.

- Не сомневался, что так и будет. Ну, маршал с возу, моим винным погребам легче, - весть об измене Агро герцога Алларэ нисколько не впечатлила.

Его величество король Араон III изволил пожаловать господина маршала в отставке особенным доверием: назначением наместником графства Мера, и Агро с радостью согласился; ему еще и обещан был пост главнокомандующего в будущем военном походе против ереси.

Громогласные уверения в преданности "малому королевскому совету" и ненависти к "сопляку" оказались сущим пшиком. Отставной маршал держал сторону герцога Алларэ лишь до тех пор, пока его не любили во дворце - за реплики во время Ассамблеи, за частые визиты в особняк Реми. Как только опала окончилась, Агро помчался во дворец принимать новое назначение - только подковы коня сверкали. Пресловутая благодарность герцогу Гоэллону, поднявшему его из полковников в маршалы, тоже оказалась не слишком долговечной.

- Сейчас это даже выгодно нам. При встрече будьте с ним искренне любезны. Вообще держитесь так, словно этот пост для мерца - дело рук любого из вас, - подмигнул Реми. - Ну и довольно об этом.

Седьмой, праздничный день шестой седмицы девятины святого Галадеона оказался богат на события. Начался он с явления архиепископа Жерара, продолжился очередными новостями из дворца - изменой Агро, назначением владетеля Эйма наместником графства Къела; теперь же все с напряженным интересом ждали окончания Большого совета. Любой в особняке герцогов Алларэ был уверен, что совет закончится не менее скандально, но как именно - делались ставки. Саннио совершенно не был азартен, зато знал за собой известную скаредность, мешавшую ему потратить на такую чушь, как пари, даже одну монету, поэтому в спорах не участвовал. Зато он вел записи. К четырем часам их набрался целый лист.

Пока молодой человек, притулившись за столом, переписывал набело список ставок, в комнате резко потемнело. Порыв ветра из окна швырнул на пол чернильницу, вырвал из рук лист ткани. Саннио подскочил, обернулся. Восточный ветер принес грозу, да не простую, а праматерь всех летних гроз. Небо почернело, словно и по нему кто-то расплескал чернила. Эту густо-лиловую тьму прорезали частые белые сполохи. Деревья сгибались едва ли не вдвое, а вода не падала, как ей заповедано от века, вниз; струи летели параллельно земле и били, словно арбалетные стрелы.

Пока юноша воевал с окном, не желавшим опускаться под натиском ветра, он вымок с ног до головы. Вода была на диво холодной, капли были перемешаны с мелким градом. Наконец, окно опустилось. Саннио оглянулся. Разгром ветер учинил преизрядный - лежавшие на столе свитки, футляры с письмами, книги и бумаги отчасти сдуло на пол, отчасти забрызгало водой; но не возьмись юноша за створу, со стола вообще бы все смыло.

Тут только до него дошло, что со своим списком ставок, увы, безвозвратно погибшим из-за буйства стихии, он забрел в личный кабинет герцога Алларэ. Хозяин стоял в проеме, отделявшем спальню от кабинета, и с интересом следил за прыжками незваного гостя.

- Вы спасли мои бумаги, - улыбнулся Реми. - Пойдемте ко мне, у меня есть плед.

Явившемуся без вызова, должно быть, на шум дождя, льющегося в окно, слуге герцог приказал развести огонь в камине, подать горячего вина и навести порядок в кабинете. Саннио тем временем оглядывался по сторонам. В этой комнате он еще не был. Пока алларец лежал в постели, он предпочитал спальню второго этажа: туда помещалось больше гостей, не оставлявших его в покое. После того, как Реми переехал в свои апартаменты, сюда, наверное, имели право входить только Сорен и Андреас.

Спальня герцога разительно отличалась от всех прочих комнат особняка. Хоть в ней и не было окон, здесь было светло - должно быть, благодаря гладко отполированным стенным панелям, в которых многократно отражался свет единственного подсвечника. Светло-серый, словно утренний туман, граб чередовался с розоватой грушей и бледно-желтым кленом. Разительный контраст отделке стен составляла темная основательная мебель. Широкая кровать без балдахина, два кресла, механические часы на высокой подставке в углу, прикроватный столик - вот и вся обстановка. Ни зеркал, ни цветного стекла, золота и бронзы. Это было весьма неожиданно.

Зато запах трав, витавший в комнате, был Саннио отлично знаком. Сбор "Милосердие Матери" - душица, пустырник, конопляное семя, малая толика болиголова. Вчерашняя ловля мух перед Эйком, разумеется, даром не прошла. Герцог Алларэ все-таки непостижимый человек. Терпеть боль ради красивого жеста...

- Скидывайте камизолу и ложитесь греться.

- Куда?

- На шкаф, вероятно? - Реми разлегся на кровати, потянулся и кивнул на плед, брошенный на спинку кресла. - Сделайте одолжение, сокровище, помогите мне укрыться. Холодно...

Саннио хмыкнул, потом стащил промокшую насквозь шелковую тряпку и с удовольствием разделил с герцогом плед, хоть и единственный, но оказавшийся достаточно широким и длинным. Под ним можно было бы уместить и пятерых - как и на кровати; это радовало: в предложении Реми было нечто смущающее. Одно дело - валяться так с Сореном или Андреасом, и совсем другое - с герцогом Алларэ, который в свое время от души потрудился, чтобы заставить Саннио держаться от себя на расстоянии чуть длиннее вытянутой руки.

- Я вас забросил в последнее время, - сказал Реми. - Мы больше ссорились, чем разговаривали по душам. Что у вас нынче на уме, прекрасное дитя?

- Ничего хорошего, - неожиданно для себя признался Саннио. - У меня там целый ворох разных вещей, и одна другой паршивее. Но я никому этим не досаждаю, как вы учили.

- Надо же, целый ворох! Кто бы мог подумать! Дядя пропал, двое воспитанников тоже пропали, все четыре посланных на восток отряда не вернулись и не сообщили о себе... что еще?

- Вы хорошо осведомлены, - изумился молодой человек.

- Руи еще когда просил приглядывать за вами, вот я и стараюсь по мере сил. Есть что-то еще?

- Нет, пожалуй.

- Кошмары вас больше не мучают?

- Нет, благодарю. Святая реликвия защищает.

- Вот и славно. Слушайте, Сандре, мне казалось, что Руи вас учил разным гаданиям...

- Так и есть.

- Почему же вы ничем не пользуетесь? Он говорил, что вы одарены никак не меньше его и очень прилежны.

- Неужели? - изумленный Саннио повернулся на бок и уставился на герцога Алларэ. Похоже, тот не издевался и не обманывал. - Мне он говорил другое.

- Верю, верю. Тем не менее... Я вдруг подумал: у меня в ближайших соратниках - полностью обученный предсказатель, и что? И где польза? В вас даже его высокопреосвященство верит, а вы в себя?

- Простите...

- Полно вам извиняться! - Реми раскинул руки, скользнув рукавом мимо затылка Саннио. - Просто на свои вопросы вы могли бы таким образом себе ответить. Да и у меня пара-тройка найдется...

Молодой человек опер голову о ладонь, а свободной рукой натянул мягкий пропахший корицей плед до самой шеи. Он бессовестно пользовался тем, что его и Реми разделяло не больше локтя, чтобы разглядывать алларского герцога. Шутит? Забавляется? Да нет, непохоже. Нечеловечески, скульптурно правильное - но в то же время живое и подвижное, - лицо выражало вполне искренний интерес. Удивительно, но штрихи усталости - и темные тени под глазами, и резкие складки у губ, - не лишали герцога Алларэ той блестящей красоты, которой он прославился на всю страну. Просто золотая маска, словно под резцом лучшего мастера, обретала неповторимые черты; второй такой быть не могло.

- О чем вы думаете с таким видом, сокровище?

- Наверное, хорошо быть таким красивым... - Саннио прикусил язык и покраснел, но Реми не стал смеяться.

- Удобно, - поправил он. - Люди охотнее пойдут за рослым красавцем, чем за плюгавым уродом. Равнять красоту и ум, красоту и благородство - глупо, но так повелось со времен рыцарей... Это весьма печально, на самом-то деле. Судить нужно не по походке, а по следам.

- Хорошо вам так говорить! - язык все-таки стоило прижать зубами...

Реми расхохотался в полный голос, жмурясь и сверкая зубами. Отсмеявшись, он смерил собеседника взглядом и вновь посмеялся.

- Подождите пару лет, Сандре, и вам расхочется прятаться от зеркал. Вы еще не видите себя, и уж тем более - не любите. В ваши восемнадцать я тоже ужа-асно страдал по поводу своей несуразности...

- Вы?!

- Я. Не верите - спросите Руи, когда он вернется. Его это, помнится, искренне забавляло, а меня раздражало, что он не понимает всей глубины моей скорби. Все мальчишки одинаковы. Мне еще тогда категорически отказала одна дама... отказала - это мягко сказано. Я залез к ней на балкон, точнее, почти уже залез, и вот тут-то она меня треснула по пальцам каким-то вазоном с цветами. Оставалось только падать вниз, между прочим - на брусчатку. Дама оказалась горласта и языката, так что половина Убли услышала такую отповедь! Помимо прочего я оказался наглым уродом, это было обиднее всего остального. Я оч-чень переживал! А ваш дядя счел это невероятно смешным... - Реми мечтательно прикрыл глаза. - Хорошее было время. Покойный король только год как сел на трон, у него только что родился наследник, и ничто не заставляло предполагать, что и он скатится в безумие как отец и брат...

Саннио попытался представить себе молодых короля Ивеллиона, Реми, дядю - но у него ничего не вышло. Тогда ему было три года, и он играл во дворе монастыря святой Кариссы с другими сиротами-подкидышами. Когда герцог Алларэ забирался на балконы к несговорчивым дамам, пределом мечтаний малыша, едва научившегося выговаривать свои имя и фамилию было выбраться за ворота или залезть на морковную грядку к монахиням.

- Теперь мы с этим наследником едва не воюем, - хмыкнул молодой человек и потянулся, чтобы поставить пустой кубок на пол. - А король...

- М-да, молчание тут лучше слов, - кивнул Реми. - Девятый час... как бежит время. Скоро вернется архиепископ, и мы опять узнаем много нового о своей глупости, недальновидности и отсутствии чувства долга.

- Он всегда был таким?

- Нет, двадцать с лишним лет в ордене заметно улучшили манеры дядюшки Жерара. Кстати, они с вашим отцом очень дружили, так что можете рассчитывать на благосклонность его высокопреосвященства. То есть, на утроенные нотации, выговоры и придирки.

- Я думал, в Блюдущие вступают лет в тринадцать, - удивился Саннио.

- Нет, тогда он прошел испытания, как и все мальчики Собраны, но отказался. Кстати, Сандре, а как вы улизнули от братьев-испытателей? В вас они должны были вцепиться клещами - одаренный сирота...

- Я тогда болел горячкой. Думали, что я вот-вот помру, какие там испытания...

- Нам всем повезло, а Руи - особенно, - вполне серьезно сказал Реми. - Род Гоэллонов не прерывался со времен первого короля, а тут только ваше чудесное явление спасло династию.

- Дядя мог бы жениться...

- Мог бы, мог бы. И я мог бы - вот толку с того... Впрочем, тут мы вторгаемся в область, обсуждать которую нам не подобает. К тому же к нам поднимается Сорен, и я думаю, что с новостями.

Не только с новостями, но и с глубоким возмущением на лице, обнаружил Саннио, увидев в проеме приятеля. Сорен крайне болезненно реагировал на любые, и подлинные, и мнимые посягательства на его положение самого близкого к герцогу Алларэ человека. Андреаса он еще готов был терпеть, как безусловно полезного, а вот остальным предназначались гневные взгляды и презрительно задранный нос.

Алессандр весьма старательно проигнорировал все это выразительное негодование; Сорен хороший друг, но никто не безупречен, у всех своя дурь. У этого - такая. Однако ж, взглядом еще никто никого не убил, а до поступков в духе Рене бруленец никогда не опускался. Но - определенно, эти двое были Сотворившими предназначены друг другу в наказание, назидание и живой пример... который ни Рене Алларэ, ни Сорен Кесслер воспринимать не желали.

"Ну и к селедкам ваши возвышенные страдания!" - подумал Саннио, попутно отметив, что любимое ругательство алларцев прицепилось к нему намертво. Селедки, наверное, тоже ужасно страдали: к ним поминутно кого-нибудь или что-нибудь отправляли, и ладно бы нечто ценное, так нет - лишь то, что ни одному доброму человеку не нужно.

Минутным молчанием выразив свое отношение к увиденному - Реми только улыбался, любуясь картиной, - Кесслер соизволил открыть рот и сообщить, что архиепископ Жерар вернулся, намеревается провести ночь в доме родича, велел подать ему вина, выговорил за то, что его челядь разместили вместе с прислугой...

- Это он вам все выговорил? - герцог Алларэ искренне развеселился. - А вы что же?

- Позвал вашего камердинера.

- Вот и славно. Сорен, присоединяйтесь к нам. Я хотел бы с вами обоими посоветоваться...

По лицу приятеля, разумеется, втиснувшегося между Реми и Саннио, юноша смог без зеркала определить, что у него самого сейчас написано на физиономии: запредельное удивление. Вот чего-чего, а такого еще не было. Герцог Алларэ приказывал, расспрашивал, отправлял туда или сюда с поручениями - но советоваться с "младшим поколением" он до сих пор не собирался.

- Вы оба выслушали предложение Эйка, а потом - его высокопреосвященства, - Сорен покраснел пятнами. - Что вы об этом думаете?

- Да пошли бы они к Противостоящему! И тот, и другой! - еще ярче вспыхнул Кесслер. - Мириться с этим... даже на словах...

Саннио прикрыл глаза. Что сказал бы на его месте дядя? Не угадаешь, и не дотянешься с вопросом. Приходится, все-таки приходится выбирать самому; и ладно бы за себя, но ведь за все герцогство. За Бернара и Бертрана, за славную добрую Магду и всех домашних, за тех, в герцогстве Эллона, кого он даже никогда не видел. За отправленных на запад Готье и Файе, за эллонские полки, расквартированные в столице, за крестьян, рыбаков и ремесленников, что платят налоги и надеются на защиту герцога Эллонского...

- Вы верите в то, что зимой самозванца удастся свергнуть без войны?

- Это будет сделать проще, чем сейчас.

- Господин герцог Алларэ, - Саннио невольно стиснул ворот рубахи. - Я обещал, что Эллона поддержит вас в любом решении. Так и будет, пока от меня хоть что-то зависит. Выбирать - вам. Я пойду за вами, - голос вдруг осип, скатился почти до хрипа. - Но если мое слово что-то значит... Я не хотел бы войны. Я знаю, что мой герцог не хотел бы этого. Вы дали Скорингу девятину жизни, чтобы избежать войны с Тамером и потери западных земель...

- Предатель!.. - Кесслер острым кулаком ткнул его в плечо.

- Замолчите немедля, Сорен! - рыкнул Реми. - Продолжайте, Сандре.

- Я все сказал.

- Благодарю. Что ж... Сорен, дерните за шнур! - и, когда слуга явился, герцог распорядился: - Ужин в Восточную столовую - в одиннадцать. Пригласите всех, и его высокопреосвященство со свитой, разумеется.

За ужином Саннио, сидевший по левую руку от герцога Алларэ, негромко заметил - в основном, для королевского бастарда, сидевшего по правую руку от хозяина, что в старом обычае, по которому и супругу, и почетного гостя сажают на другой конец стола, напротив главы дома, воплотилась вся мудрость предков.

- Да, и супругу, и гостя порой приятнее видеть издалека, - кивнул Фиор.

Сомнительное удовольствие соседства с его высокопреосвященством разделили Андреас Ленье, терпение которого не мог поколебать и архиепископ, и Рене Алларэ, выпущенный из-под домашнего ареста - надо понимать, в усиление наказания. Ужин, впрочем, ничего испортить не могло: дом алларских герцогов многие годы славился мастерством поваров и безупречным подбором вин.

В вычищенной до блеска посуде отражалось пламя свечей, гроза бессильно билась в плотно сомкнутые ставни, не пугая, но только прибавляя уюта. Большой камин щедро делился со всеми теплом, а из курильниц по углам тянуло свежим дымком. Вплоть до десерта Саннио считал, что ужин дан в честь гостя, архиепископа, однако ж после того, как слуги в очередной раз наполнили кубки, Реми преподнес присутствующим сюрприз.

- Господа! - поднялся он. - Прошу внимания!

Гости, ожидавшие услышать очередную здравицу, коих уже прозвучало немало - в честь его высокопреосвященства, принца Элграса или кого-то из присутствующих, - не сразу замолчали и повернули головы.

- Прежде всего я хотел бы поблагодарить каждого из вас за то, что вы со мной. За верность и преданность, в которой я имел честь убедиться за эту девятину. Сегодня я выслушал каждого из вас. Благодарю всех, кто помог мне принять решение. Я выбираю мир и процветание державы, - короткий резкий кивок. - Но я не считаю для себя возможным протянуть руку тому, на ком кровь моих близких. Честь не позволяет мне подобное.

По обеденной зале пролетел сквозняк, хоть окна и были закрыты. Молодой человек смотрел на архиепископа, и не только он. Многие переводили взгляд с главы ордена Блюдущих Чистоту на герцога Алларэ.

- Все вы знаете законы и обычаи герцогства Алларэ. Я, Реми Алларэ, милостью Сотворивших герцог Алларский, могу передать титул, цепь и перстень тому от нашей крови, кого считаю достойным, - продолжил зеленоглазый красавец.

Саннио полюбовался почти пятью десятками - свиту архиепископа, керторцев и многих других сторонников алларской коалиции, не входивших в "малый королевский совет" - челюстей, с трудом удерживаемых на месте. Мгновением спустя ему понадобилось прикусить нижнюю губу, а то рот открылся бы сам собой.

- Вы знаете и другое: одним из Алларэ становится тот, кого я назову этим именем. Нам не нужны молебны и свидетели, довольно слова герцога Алларского. Фьоре, поднимитесь. - Судя по лицу королевского бастарда, все это было для него полной и полнейшей неожиданностью. - Вот - кровь от нашей крови, Алларэ из Алларэ, и - вот ваш герцог!

Вынырнувший из-за спины Реми слуга подал две приоткрытые золотые шкатулки. Реми сам надел на шею Фиора, склонившего голову, цепь, протянул ему на ладони кольцо. Застывшие в изумлении гости переглянулись, медленно осознавая происшедшее только что у них на глазах, потом поднялся Гильом Аэллас, салютуя кубком.

- Радуйся, герцог!

Следом за ним поднялись и остальные, поздравляя, улыбаясь, провозглашая славу. Особой радости на лице новопровозглашенного герцога Алларского Саннио не увидел, но с удовольствием осушил кубок за его здравие и пожал руку, сказав: "Поздравляю!". Потом он поглядел в противоположный конец стола. Архиепископ одобрительно кивал, а вот стоявший рядом с ним Рене Алларэ застыл, словно пораженный молнией. Даже с места Алессандра было видно, что непутевый наследник побледнел до оттенка первого снега.

Кажется, Фиор впридачу к титулу получил и кровного врага.