Дом для демиурга Том 2: Pеальность сердца

6. Собра - Беспечальность - Церковные земли

"Фиор, прошу вас сегодня с утра почтить меня визитом. Я была бы вам крайне признательна, явись вы без сопровождающих".

Записку доставили спозаранку. Герцог Алларэ сложил вчетверо лист надушенной бумаги с изящной виньеткой в виде еловых ветвей по краям, улыбнулся: он был рад приглашению.

Кларисса выбрала удачный момент. В связи с тем, что его величество Элграс отправился отдыхать в загородную резиденцию, королевский совет решил сделать себе небольшую поблажку и на пару дней отрешиться от государственных забот. Господин регент мог себе позволить навестить госпожу Эйма; охрана же поворчала - да и согласилась с подобным "безрассудством". Учитывая, что улицы Собры были наводнены и городской стражей в удвоенном числе, и агентами тайной службы, решительно ничего безрассудного в этом не было. Даже мышь не могла проникнуть в столицу незамеченной.

- Я хочу, чтобы вы побеседовали с моим гостем, - госпожа Эйма сама открыла дверь. До того приглашенному пришлось самому устроить лошадь в конюшню, что было несколько удивительно. - Точнее уж, я хочу, чтобы вы его выслушали. Дальше решать вам.

Хозяйка была прекрасна, как всегда, но Фиор с полувзгляда понял, что сегодня она встревожена куда больше обычного; еще - устала. Легкие голубоватые тени под глазами не могла скрыть и пудра. Отчего-то показалось, что Кларисса не спала всю ночь, но провела ее отнюдь не в танцах.

- С кем же?

- Вы увидите, - уклончиво качнулись изумрудные серьги. - И... я была бы признательна, если бы разговор в моем доме обошелся без смертоубийства.

- Приложу к этому все усилия. - Шальная догадка щелкнула по виску. Нет, этого быть не может...

- Прошу, - Кларисса распахнула дверь кабинета. - Если я вам понадоблюсь, я буду неподалеку.

Дверь закрылась, Фиор, прищурившись, оглядел вполне знакомую комнату, щедро залитую светло-серебристым осенним светом. В первый миг ему показалось, что в кабинете никого нет; потом он заметил в кресле, стоявшем у окна, широкоплечего черноволосого незнакомца в мягкой белой рубахе. Ярко-алая косынка перехватывала глубокий вырез. Так расхаживали огандские моряки...

- Добрый день, господин регент! Благодарю вас за то, что согласились прийти, - человек, сидевший в кресле, не счел нужным подняться.

- Вы?! - вот голос не узнать было сложно.

В следующее мгновение он уже стоял рядом с креслом, держа гостя Клариссы за воротник. Беглый герцог Скоринг, оказавшись на добрую ладонь над полом, не вспылил и не попытался вырваться; напротив, в глазах мелькнуло детское радостное удивление.

Герцог Алларэ и сам удивился тому, как это вышло - скориец был шире в плечах и тяжелее, но сейчас Фиор мог выкинуть бывшего регента в окно одной рукой. Мог - и хотел.

- Где?! - сквозь зубы спросил он.

- Простите, кто - где?

- Где Ханна?

- Вы желаете, чтобы я отвечал в этом положении или все-таки соблаговолите меня поставить обратно? - Скоринг еще и улыбался, приподнимая бровь. Ему определенно нравилось болтаться над полом.

- Простите... - Фиор разжал кулак, сам уже недоумевая, что заставило его начать драку.

- Не стоит извинений. Господин герцог, почему вы задаете этот вопрос мне?

- Я ошибся. Едва ли вы могли иметь отношение к исчезновениям.

- Исчезновениям? - Равнодушие сменилось явной тревогой. - Кто же еще, помимо девицы Эйма, у вас пропал?

- Монах из ордена Блюдущих Чистоту и принц Араон. Алессандр Гоэллон, барон Литто и Ленье из моих вассалов. Три седмицы назад... - регент не знал, зачем говорит это стоящему слишком, неприятно близко герцогу Скорингу.

Может быть, потому, что еще мгновение назад считал, что скориец явился требовать выкуп за похищенных. Может быть, просто потому, что тот спросил.

- Вот, значит, как, - в тусклом темном янтаре полыхнули недобрые искры. - Я могу предположить, где все эти молодые люди. Заодно и заверить, что я к их исчезновению действительно не имею никакого отношения. У меня, знаете ли, было вдоволь других дел!

- И где же они?

- Отправились на запад, на Церковные земли.

Фиор недовольно передернул плечами. Об этом он знал сам, слышал и от расследователя, присланного архиепископом Жераром. Полученные от монаха объяснения его не удовлетворили, но других у престарелого расследователя не было. Герцог Скоринг никак не мог считаться добрым омнианцем - но и он сказал то же самое.

- Может быть, вы еще и знаете, зачем?

- Знаю. Они отправились вслед за герцогом Гоэллоном - кивнул предшественник; имя эллонца прозвучало как ругательство. - Четверо из названных вами - дети серебряной крови, едва ли не самой чистой в Собране. Разумеется, они откликнулись на призыв сердца мира.

- Простите, на что?! - О воле сущего мира Фиор уже выслушал от расследователя, теперь ему собирались поведать старую песню на новый лад? - О чем вы?

- Объяснить это будет не так уж просто. С вашего позволения, я сяду, - Скоринг уселся в кресло, попутно подобрав оброненный несколько минут назад предмет. Фиор задержал взгляд на черной гладко полированной рукояти хлыста, но не понял, зачем гостю эта вещь. - Не знаю, интересовались ли вы поверьями островов Хокны. Там и поныне рассказывают о том, что, создав наш мир, творец создал и его сердце, средоточие силы. Оно не угасло и когда создатель покинул мир, уйдя восвояси на тысячи лет. Все потомки первого племени были тесно связаны с ним. Это в некотором роде и банк, в который каждый отдает толику своей силы, получая при необходимости ее назад с процентами, и королевский совет для всего мира.

- Я слышал подобные рассказы...

- Теперь вы увидели доказательства того, что они верны. Вытворенное герцогом Гоэллоном поставило под угрозу само бытие. Сердце мира не желает подобного исхода событий и стремится влиять на происходящее силами его обитателей. В первую очередь тех, кто может услышать зов.

- Герцог Гоэллон... - Фиор вздохнул.

- Как? Неужели у вас не вызывает восторга его последняя выходка, исполненная глубочайшей предусмотрительности?

- Вы о взрыве в горах?

- Да, разумеется, именно о нем.

- Не вызывает, - еще раз вздохнул герцог Алларэ. - Я нахожу это слишком рискованным и неоправданным.

- Вы всегда отличались деликатностью в оценках, - оскалился Скоринг. Фиор удивился тому, как легко было понимать бывшего регента. Раньше он казался актером, лицо которого было скрыто под белилами и краской. Откровенность - или игра в откровенность? - Я считаю, что это сущее безумие. Впрочем, должен вас обрадовать: проход открыт, препятствий больше нет. Вы сможете им воспользоваться, если понадобится.

- Этим вы и занимались в последнее время?

- Да, конечно. Это же и заставило меня обратиться к вам. Не прояви герцог Гоэллон себя с весьма неожиданной стороны, вы были бы избавлены от необходимости меня лицезреть. Я не собирался делать ничего подобного, но господин герцог дважды вмешался в мои планы и попросту вынудил меня втянуть еще и вас.

- Где же обещанная пророчеством толпа чужих тварей?

- Помилуйте, какая там толпа, - скориец взмахнул рукой и захохотал, нагнувшись вперед, словно приглашая Фиора вместе посмеяться над анекдотом, который он сам же и рассказал. - Примерно одна телега существ, способных прогрызать камень. О них уже можно не беспокоиться, они живут очень недолго.

"Вот так, - подумал регент. - Одна телега каких-то неведомых существ. Которые - всего-то, какие мелочи - грызут камень. Очень просто, очень легко, даже смешно, наверное..."

Чужим был он сам, герцог Скорийский, чужаком до мозга костей - не от мира сего в дословном понимании: порождением иных, невероятных миров, где обитают и твари, способные грызть скалы, словно бобер - деревья, и есть еще многое, неведомое и непостижимое, но главное - чужое. Инородное.

- Для чего же я вам нужен?

- Видите ли, господин герцог Алларэ... - собеседник сделал паузу, повертел рукоять хлыста, потом резко поднялся. - Я пришел предложить вам... пожертвовать жизнью. Для блага всего мира и в первую очередь - вашего брата. Вполне вероятно, помогая мне, вы погибнете. Хотя это не является неизбежным, но шансы достаточно велики. Мне нужна ваша кровь. В буквальном смысле. Я не могу поручиться, что вы это переживете. Однако ж, трудами герцога Гоэллона мы с большой вероятностью погибнем все.

- Господин герцог Скоринг... - Фиор склонил голову. - Я поклялся своему брату не совершать того, что может быть сочтено самоубийством, и поклялся его жизнью. Я не хотел давать подобную клятву, но что сделано - то сделано. Я помог бы вам...

- Это крайне досадно, впрочем, принимая во внимание причину вашего отказа... - собеседник досадливо растирал висок, отвернувшись к окну. Предыдущее все же не было игрой, а вот теперь скориец прилагал много сил, чтобы скрыть разочарование. У него почти получалось: Фиору едва не показалось, что он в кабинете один. - Что ж, вы правы, вы не можете рисковать собой. Конечно, можно приложить усилия, чтобы избежать подобного исхода, но...

- Может быть, вы объясните, для чего это нужно?

- Да, разумеется. Я был уверен, что вы уже полностью осведомлены. Я хочу провести обряд, который позволит избавиться и от Противостоящего, и от Сотворивших. Покончить с угрозой, которую представляют собой и одни, и другой. Герцог Гоэллон же всеми силами стремится мне помешать. Я рассчитывал использовать для обряда вернейших адептов Противостоящего, но, благодаря стараниям герцога, это невозможно. Он же слишком поздно решился действовать. Сейчас затеянное им приведет только к катастрофе. С вашей помощью я мог бы это предотвратить и все-таки осуществить свой план, но - мне придется обойтись без вашей помощи. Благодарю, что согласились выслушать меня, а не сразу позвали городскую стражу.

- Вы ведь не просто хотели избавиться от богов, но и призвать на их место другого? - Фиор на всякий случай убрал руки за спину. - Скажите, какого цвета глаза у вашего покровителя?

Герцог Скоринг удивленно повернул голову. По усталому лицу проскользнула легкая тень недоумения. Вопрос: "Какая разница, не жениться ж вы на нем собрались?" едва не соскользнул с губ - Фиор буквально услышал эту невысказанную мысль.

- Такого... серо-голубого, точнее сказать не могу, - скориец небрежно махнул рукой, обвел комнату взглядом, ища предмет подходящего оттенка.

До последней минуты регент надеялся на то, что все это - череда дурацких совпадений и недоразумений. Герцог Гоэллон никак не обосновал свою уверенность в том, что проклятьем Золотая династия обязана богу-самозванцу. Оставалась еще надежда на то, что он ошибся, а проклятье - дело рук Противостоящего, оказавшегося истинным творцом, но ныне - разрушителем.

Но "серо-голубые", а точнее - серо-синие, сизые, оттенка голубиного крыла были у той тени, что совсем недавно попыталась ударить в спину.

Герцог Скоринг же, вопреки всем расчетам и надеждам, оказался верным соратником этой твари...

- Вы... - голос сорвался, но Фиор заставил себя говорить громко. Ему сейчас было наплевать на все правила приличий. - Вы так желаете всех спасти?! Вы говорите о благе мира и о многом прочем, но вы даже не лжец, вы - тварь под стать своему божеству!

- Простите?.. - скориец вскинул руки, словно пытаясь возразить, но Фиор его не слушал. Не мог, не хотел... не получалось.

- Тот, кем вы хотите заменить Сотворивших - я хотел бы увидеть его лицом к лицу, с оружием в руках... Да нет, честная сталь - слишком большая роскошь для подобного отродья! Виселица или сточная яма будут под стать! И я утопил бы его своими руками! За барона Литто, за герцога Гоэллона, за моих братьев, за всех, кому это ваше самозваное божество испортило жизнь! Вам стоило бы поговорить с бароном Литто. Спросить его, во что ваш дражайший друг превратил жизнь подростка.

- О чем вы? - стоявший напротив человек и так не отличался смуглостью кожи, но тут он побледнел до синевы.

- От кого вы пытаетесь нас спасти? Ровно от того существа, от той дряни, которой мы и обязаны проклятием, да, господин герцог Скоринг? От твари, которая устроила это все, от начала до конца! - голос подвел, сорвавшись на хрип, но слова еще не кончились. - Это его вы пытаетесь возвести во владыки мира?! Вам мало того, что уже случилось из-за проклятья? Всех этих смертей и сломанных жизней? Вы хотите, чтобы весь мир оказался в его власти? Кем, скажите на милость, нужно быть, чтобы искренне затевать подобное?!

- С чего вы взяли?..

- Об этом мне рассказал герцог Гоэллон. Но, знаете ли, я и сам имел возможность убедиться. В ночь после того, как я услышал о проклятии, как мы все узнали... - уже приходилось выжимать из связок каждое слово. Фиор прижал ладонь к горлу. - Тогда я и увидел, какого цвета глаза у вашего божества. Во плоти оно ко мне не явилось, конечно. Но познакомились мы близко. И угадайте, чего эта мерзость от меня хотела? Подтолкнуть к самоубийству. Уже после данной мной клятвы...

То, что последовало за этим признанием, Фиор, герцог Алларский, запомнил до конца своих дней. Там, где только что стоял живой человек - изумленный, потрясенный, не вполне верящий своим ушам, - вдруг образовалась пустота. Пустота эта была ростом с самого герцога Алларэ, пошире в плечах и весьма плотного сложения.

Силуэт был - а вот герцога Скоринга, которого впервые за все время знакомства Фиор сегодня чувствовал, как живого человека, а не портновский манекен, там больше не было, осталась лишь оболочка.

В которую затягивало, словно в водоворот.

На мгновение регенту показалось, что сейчас морок развеется, и на месте застывшего ледяным столбом скорийца проявится сизоглазая тварь во плоти, и это было бы прекрасно, потому что шпагу при входе в дом герцог Алларэ не отдал. Он не знал, можно ли убить воплощенное самозваное божество, но постарался бы...

Ничего подобного не случилось.

Только - рухнул в кресло человек, до того стоявший неподвижно; рука поднялась, но упала, так и не дойдя до лица - или до ворота рубахи, Фиор так и не понял...

Пронзительным незнакомым доселе холодом, сосущей пустотой тянуло от сидевшего совсем близко - в полутора шагах - ходячего призрака, портрета, выполненного бездарным художником, сломанной куклы...

- Господин герцог... - Фиор застыл, пытаясь понять - как, почему это вышло, неужели из-за его крика, из-за брошенных в лицо слов?

Пустота звенела, резала слух, пугала до того животного страха, который Фиору еще не доводилось переживать никогда.

- Мама... - прошептал он, и тут же - и откуда только взялся голос - позвал уже громко: - Кларисса!

Госпожа Эйма влетела в кабинет разъяренной рысью. Оплеухой, полученной Фиором, можно было бы свалить с ног мужчину чуть менее крепкого сложения.

- Вы идиот!.. - более внимания господину регенту хозяйка не уделила, бросившись к гостю.

Кларисса прижала ладони к щекам герцога Скоринга, заставила поднять голову, заглянула в глаза. Тот не сопротивлялся - он попросту отсутствовал, позволяя делать со своим телом все, что угодно.

- Подайте вина, - не оглядываясь, приказала женщина. - Теперь возьмите с полки зеленый флакон. Лейте половину в кубок. Давайте сюда. Пейте... - это уже было сказано не Фиору. - Помогите же мне, бестолочь!

Оказалось, что поить вином человека, который не брыкается, не противится, а попросту ничего не делает - задача не из легких, но герцог Алларэ был счастлив тому, что приходится помогать Клариссе. Она еще о чем-то просила - он выполнял, не думая и не запоминая, даже и не пытаясь осознать происходящее. Короткие резкие распоряжения строили надежную стенку между разумом и стучавшимся в виски вопросом: "Что я сделал? Что я такого с ним сделал, что - вот так?.."

Череда распоряжений, следовавших быстрее, чем опытный лучник выпускает стрелы, вдруг прекратилась. Слегка взмокший Фиор застыл у окна, пытаясь понять, на каком он свете и что творится вокруг.

Госпожа Эйма склонилась над сидевшим в кресле гостем, прижавшись лбом ко лбу. Она не говорила ни слова - но это и не нужно было, все происходящее чувствовалось так, что Фиору хотелось загородиться, пропасть, перестать ощущать то, что делала Кларисса.

Его это не касалось и касаться не могло; а женщина вытаскивала из тьмы, из непроглядной бездны того, кто был ей дорог не меньше мужа и приемной дочери, и делала это единственно возможным способом: любовью. Все, что она не могла отдать собственному, выношенному и выкормленному младенцу, сейчас переливалось к человеку, которого девять из десяти жителей Собраны с удовольствием забили бы камнями.

Фиор почувствовал, что ему трудно стоять, и неловко плюхнулся на подоконник, попытался закрыть руками лицо. Он не имел права быть здесь, слышать, понимать - но не было и сил уйти: ноги подкашивались; и еще он понимал, что чувствует лишь малую толику того, что сейчас обращено на скорийца.

В голове металась лишь одна мысль: "Нам не нужны никакие боги, мы можем - вот так. Люди способны на подобное - даже не для возлюбленного, ребенка, брата; люди способны на подобное, люди..."

- Это... мне? - изумленный бессильный голос.

- Вам, кому же еще, - усталый выдох Клариссы. - Выдумали же - умирать у меня в гостиной.

- Услышав вас, госпожа моя, я не мог себе позволить умереть. Я должен был убедиться, что не обманываю себя выдумкой...

Поняв, что все кончилось, Фиор отвел руки от лица. Ему тоже хотелось убедиться, что он не обманывает себя выдумкой. Все в порядке, со всеми все хорошо - и герцог Скоринг не похож больше на пустотелую ледяную статую, и Кларисса устало отирает лоб, возвращаясь в привычную ипостась ироничной хозяйки дома, умирать в гостиной у которой попросту неприлично и не подобает благовоспитанным герцогам.

- Вина? - осторожно спросил считавший себя благовоспитанным герцог Алларэ.

- Да, будьте так любезны... - откликнулась Кларисса. - Мне очень хочется выпить. Да и вам не повредит.

К полудню было выпито три кувшина вина, но, вопреки надеждам Фиора, все пившие оказались вполне трезвы. Напряжение отступало постепенно, его разгоняла неспешная и бездумная салонная беседа, поддерживала которую в основном Кларисса, знавшая уйму занимательных историй и милых анекдотов. О делах предусмотрительно не говорили. Регент прекрасно понимал, что придется, но не сейчас же, парой часов позже -обязательно, а пока можно просто наслаждаться установившимся равновесием, покоем, болтовней.

Еще бледный, в тон рубахе, но уже вполне живой герцог Скоринг пил, улыбался, иногда вставлял пару-тройку реплик, но тоже, как понимал Фиор, отдыхал. Ему нужно было многое рассказать, но сил еще не хватало. Странное дело, он выглядел совсем другим человеком. Изменился тон голоса, выражение лица, ощущение... Морок действительно развеялся, только под маской бывшего регента обнаружилось не подлое лживое божество, а человек, которому герцог Алларэ хотел бы задать тысячу вопросов, из них - половину неприятных, но не в комнате для допросов, а вот так, за очередным бокалом вина. Чтобы можно было спорить, объяснять, понимать...

В ворота внизу постучали.

- Кто бы это мог быть? - лениво поинтересовалась Кларисса. - Фиор, взгляните, вам ближе... Впрочем, я сегодня не принимаю.

Герцог Алларэ поднялся, подошел к окну и, досадуя на свою близорукость, честно попытался разглядеть, кто же так несвоевременно пожаловал в гости. Увидел он стройного черноволосого юношу в темном кафтане, верхом, в сопровождении троих гвардейцев в мундирах городской стражи.

- Удивительное дело, но это либо Алессандр, либо Альдинг!

- Госпожа моя, все-таки придется его принять, я настаиваю, - сказал герцог Скоринг; когда Кларисса кивнула, Фиор распахнул окно.

- Добро пожаловать! Слуг в доме нет, поднимайтесь наверх!

Чудесная погода начала осени так и манила на прогулку. Флэль не знал, чего ради поднялся спозаранку, не представлял себе, чем можно заняться до полудня, но первый же взгляд в окно убедил: преступлением перед собой и столичными красотами было бы сейчас сидеть дома.

Ясное, чистое от горизонта до горизонта небо уже приобрело тот нежный серебристый оттенок, который, увы, был слишком недолговечен. Еще от силы девятина, и он сменится пресным, скучным серым свечением, в котором будет слишком мало тепла и слишком много уныния. Город застыл, очарованный прозрачной прохладой, хрупкой, как первая наледь на лужах.

Господин старший церемониймейстер, премного довольный и свежестью воздуха, и собственным хорошим настроением, грыз сочное твердое яблоко и размышлял, куда же ему направиться. Во дворец его перестало тянуть через седмицу после назначения на должность. Нет, он всем, решительно всем был доволен, наконец-то оказавшись на посту, о котором раньше и мечтать не мог - но необходимость присутствовать на королевских советах, где обсуждались вовсе неинтересные ему дела, но огромное количество документов, в каждый из которых приходилось вникать, чтобы не пропустить ошибку...

...и - особое и отдельное наказание: его величество.

Богоданного короля Элграса, чьему восхождению на трон господин Кертор поспособствовал не меньше прочих, старший церемониймейстер обожал. Когда его величество занимался всем, чем угодно: налогами и податями, армиями, законодательной деятельностью... и даже шутками над приближенными. Ненавидеть же начинал быстро, и пусть недолго - но люто, когда дело доходило до придворных церемониалов, организации балов, праздников и турниров. Всего того, что Элграс называл "глупостью расписной" и "дурью утомительной". Переупрямить коронованного мальчишку с манерами не то оруженосца, не то подзаборника было невозможно, переубедить - тем более; подчиняться же требованиям в духе "Все отменить!" было попросту неприлично. Приходилось доказывать, стенать, умолять, упрашивать, апеллировать к господину регенту.

На все это хотелось пожаловаться какому-нибудь разумному понимающему человеку. Желательно - с вкусом, не менее тонким, чем у господина церемониймейстера, и, конечно же, тому, кто сам понимает, почему большой бал в королевском дворце никак нельзя обозвать "валянием дурака".

Никто, кроме госпожи Эйма, на роль утешительницы и приятнейшей собеседницы, сегодня не годился. Реми уехал куда-то по неведомым делам, кажется, связанным с обороной столичных предместий (неведомо, от кого), а после того, как герцогом стал Фиор, в особняке Алларэ больше не собиралось компаний болтунов и бездельников, проводивших дни и вечера за сплетнями и салонными играми. Флэль считал это большой потерей для столичного общества, но господин регент - такой серьезный, почти святой - и изящный салон были бы несовместны, как тот же господин регент и государственная измена.

Проезжая верхом по улицам столицы, Флэль размышлял о том, что после воцарения его величества Элграса в Собре изменилось слишком многое. Здесь стало меньше легкого изящества, зато прибавилось серьезной деловитости. Короля не интересовали балы, регента не прельщала охота, членов королевского совета не воодушевляли парады. Даже Реми Алларэ, которого Кертор поначалу счел последним оплотом благородного образа жизни, взвалил на себя обязанности не только главы королевской тайной службы, но и временно замещал отсутствовавшего в связи со святым походом маршала Агро, а потому сделался отвратительно серьезен и невыносимо озабочен благом государства.

И ладно бы испортился сам, но так и своего юного приятеля Кесслера, с которым раньше можно было фехтовать, болтать и пить - тоже испортил. Приставил к делу, завалил по уши перепиской, ведением протоколов и прочей невероятной ерундой.

Флэль вспомнил, как давеча удивился тому, что тайной службой восемь лет подряд управлял Реми. Благородный человек, да еще и глава Старшего Рода, занимающийся подобным ремеслом - это звучало диковато; еще лет двадцать назад только простолюдины соглашались марать руки таким занятием, теперь же оказалось, что в тайной службе его величества состояло немало собранских владетелей. Стоило бы запретить им это особым королевским указом: руководство цензорами, доносчиками и соглядатаями превращало изысканных светских людей в несказанных зануд и педантов.

Самым разумным человеком в Собране оказался пропавший невесть куда герцог Гоэллон - сумел-таки избежать советов, заседаний, обсуждений и всей прочей глупости государственной важности. Правда, за компанию с ним пропало и еще некоторое количество молодых людей, но принца Араона Кертор видеть не мог, а барон Литто был слишком уж серьезен и не то чтобы высокомерен, но к приятным собеседникам относиться уж точно не мог: из него же два лишних слова не выжмешь...

Пожалуй, печалило только отсутствие Алессандра Гоэллона. Наследник господина герцога эллонского все же был истинным сокровищем, жемчужиной среди столичного мусора. Великовозрастное - восемнадцатилетнее - дитя, ухитрявшееся сочетать наблюдательность с невинностью, а прямоту с наивностью способно было невзначай выдать то удивительно точную характеристику кого-то из общих знакомых, то шутку, которую не грех было и распространить. Язык у молодого человека был острый, держать его за зубами он не умел, но свежесть суждений, должно быть, происходившая из воспитания, неизменно забавляла.

Флэль вспомнил манеру слегка склонять голову, распахивать выразительные яркие глаза и мягким, извиняющимся тоном изрекать нечто вроде: "Господин казначей и Черная Тетрадь - готовый сюжет для страшной сказки на ночь...", - и улыбнулся.

Ворота в особняке, который снимала госпожа Эйма, были распахнуты настежь. Рядом с ними стояла слегка обшарпанного вида карета с окошками, наглухо заделанными досками. В таких перевозили опасных преступников. Кучера не обнаружилось. Во дворе особняка Флэль увидел четверых лошадей. Поводья были наброшены на колышки. Ни алларцы, ни эллонцы, служившие в личной гвардии одного или другого герцога на таких не ездили, скорее уж, лошади принадлежали городской страже.

Распахнута была и дверь, а сверху доносились резкие голоса и лязг оружия.

Кертор выхватил из ножен шпагу, уже на ступенях лестницы достал кинжал, и бросился вверх.

В неширокой комнате, служившей кабинетом Клариссы, бурлила каша, которую только и могут учинить пятеро сражающихся в помещении, длина и ширина которого составляет от силы полтора десятка шагов. Трое - городская стража, двое - благородные господа, одна дама, собственно, сама госпожа Эйма... и лежащий почти у двери труп, в котором Кертор опознал Сорена Кесслера. Крови на темной ткани кафтана видно не было, но поза и бледность лица свидетельствовали о том, что господину главе тайной службы предстоит пережить весьма серьезную потерю.

В первом из оборонявшихся от трех стражников Флэль с удивлением признал господина регента Алларэ, а в его напарнике... предшественника господина регента на том же посту.

Определенно, стоило пересмотреть свои представления о верности и преданности...

Открытое окно за спинами бывшего и нынешнего регента было замечательной лазейкой, и если оба верных соратника об этом еще не подумали, то подумал Флэль. Второй этаж - не так уж высоко, а внизу стоят лошади, и достаточно просто спрыгнуть, вскочить в седло - и ищи рыбу в море!

Расклад был вполне ясен: герцог Скоринг и герцог Алларэ нашли общий язык, госпожа Эйма, которая как раз примеривалась, как бы понадежнее огреть крайнего правого стражника тяжелой вазой по голове, им в этом поспособствовала, а явившегося арестовывать заговорщиков секретаря Реми убили.

Флэль двинулся вперед, дабы воспрепятствовать соединению вазы и головы стражника. Госпожу Эйма он поймал за левую руку, заставил развернуться по спирали и, постаравшись быть предельно осторожным, уронил в кресло. Женщина вскрикнула. Осколки брызнули под ноги.

- Простите, - вполне искренне сказал Кертор.

Быть грубым с дамой он не собирался, но и позволить ей встрять в месиво не мог. Хотя бы потому, что она могла попасть под случайный удар.

За это время крайний левый стражник выбыл из числа участников событий - увы, Флэль стоял в тот момент спиной и не увидел, кто именно его ранил в бедро, заставив упасть на пол и откатиться ко входу.

"Господа регенты" творили нечто странное. Сражаться на пару, прикрывая друг друга, они были не приучены, импровизация у них выходила крайне паршивая, к тому же оба больше думали о том, как защитить напарника, а не себя. При этом оба пытались не убить, а обезоружить или хотя бы вывести из строя противников - и это уж точно было напрасным. Оба по отдельности были хорошими фехтовальщиками, но вместе только мешали друг другу.

Кому-то удалось избавиться от стражника, но, наверняка, лишь по случайности. Да и драться шпагами там, где разумный человек взялся бы за кинжал - тоже прескверная идея. Вот стража как раз пользовалась огандскими дагами, которые вошли в обиход уже лет тридцать назад. Плащи стражники намотали на свободные руки. Разумно.

Все, на что хватало обоих заговорщиков - не подпускать противников к себе. Стражники, должно быть, получили приказ взять обоих живьем, а потому не слишком рвались в атаку, действовали осторожно, сохраняя дистанцию в шаг - но теснили своих жертв к раскрытому настежь окну, а внизу-то никого не было!

Все эти наблюдения заняли краткий миг, которого Флэлю хватило, чтобы, оставив Клариссу лелеять, сидя в кресле, вывернутую руку, занять позицию у окна. Господа регенты были так поглощены сражением, что позволили Кертору совершить этот маневр; все, на что их хватило - короткое предупреждение: "Сзади!". Кажется, это был герцог Скоринг, который в правой руке держал короткую рапиру, а в левой - небольшую черную дубинку.

Бешеный взгляд герцога Алларэ хлестнул по лицу.

От господ герцогов-регентов Флэля отделял широкий письменный стол, что было для него крайне выгодным, а вот заговорщики оказались зажатыми между столом и двумя стражниками. Чтобы действовать к своей выгоде, им нужно было бы разойтись, перестать прикрывать друг друга и попытаться разделить слаженно работавших нападавших. Вместо того оба держались спина к спине. До прихода Кертора это еще могло бы сработать, но теперь Скорингу и Алларэ оставалось только сложить оружие.

- Господа, - пытаясь перекричать шум, возопил керторец. - Сдавайтесь, ваше положение безнадежно!

- Убирайтесь вон, Кертор! - приказал нынешний регент. - Вы не понимаете...

Кертор все прекрасно понимал, и распоряжениям второго лица в государстве подчиняться не собирался с того самого момента, как увидел тело Кесслера и опознал в черноволосом здоровяке герцога Скоринга. Поднимать оружие против Фиора не хотелось, но Флэль не видел затруднений в том, чтобы одним-единственным ударом лишить того шпаги. Ударить повыше локтя, а вот с герцогом Скорингом можно и не так деликатно...

Главное - чтобы обезоруженный Алларэ не нарвался на удар кого-то из противников.

- Сдавайтесь! - еще раз предложил Кертор, выжидая удобный момент для выпада.

Следующий миг преподнес ему сразу несколько полезных, но печальных уроков.

Во-первых, оказалось, что не стоило проявлять деликатность и благовоспитанность по отношению к даме, ибо дама оказалась сущей змеей. Поднять кресло она не смогла, но вот толкнула его достаточно сильно, чтобы сбить с ног правого стражника. При этом она ухитрилась откуда-то достать узкий длинный стилет и теперь потребовалось бы чуть больше усилий, чтобы убрать ее из действия.

Во-вторых, падение стражника произвело чудодейственный эффект на покойного господина Кесслера, который оказался ни разу не покойным: юноша резво восстал и бросился в драку, занимая освободившееся место напротив герцога Алларэ. Этот обезоруживать не собирался, он, кажется, собирался убивать...

В-третьих, подобные намерения Сорена оказались для Фиора сюрпризом. Регент развернулся на четверть оборота влево, уходя от прямого удара в живот, и, имея прекрасную возможность захватить бруленца за опрометчиво выставленное запястье, ударив следом в горло... предпочел сбить шпагу того вниз, да еще к себе, а не наружу.

Не иначе как подумал, что поединок - сугубо дружеский, а Кесслер сейчас отступит на шаг, кивком отметив удачный удар.

Расплата последовала незамедлительно. Реми был отличным учителем, и своего юного приятеля натаскал вполне достойно. Сорен, шпага которого оказалась под лезвием шпаги Алларэ, довел удар до конца, вонзив острие в левую ногу противника, на ладонь выше колена. Удар ладонью в лицо - вот, оказывается, что хотел сделать Фиор, рискуя ранением - его, конечно, не остановил, хотя и заставил откинуть назад голову и потерять равновесие.

Далее события развивались еще более удивительным образом.

В комнату вбежало не меньше троих в мундирах городской стражи, но еще раньше сбитый с ног поднялся, двинулся вперед, взмахивая плащом...

Герцог Скоринг, пренебрегая своим противником, ринулся влево. Рапира в правой руке вонзилась под мышку Сорену, который еще не успел вытащить свой клинок - и пропустил смертельный удар...

Черная дубинка, которую Скоринг держал в левой, уперлась в плечо Фиора. Оглушительный щелчок, синяя вспышка...

Стражник, про которого Скоринг, вероятно, забыл, снизу вверх ударил дагой в запястье герцога Скоринга, выбив рапиру из руки.

Ошалевший от происходящего Кертор приставил острие своей шпаги к затылку бывшего регента, и тот покорно замер, зажимая левой рукой рану на правой. Деваться ему было некуда. Сзади - Флэль, справа - стражник, впереди - еще один, тот, что пару мгновений назад был сбит креслом.

Итоги побоища оказались не теми, что ожидал Флэль, а винить за все нужно было слишком ретивого господина Кесслера, вот только высказывать ему претензии не имело никакого смысла. Не восстань мальчишка из мертвых и не бросься он на герцога Алларэ, Флэль обезоружил бы обоих регентов вполне безопасным образом.

Теперь глупый храбрый юнец был мертв окончательно и бесповоротно.

Еще неясно было, что там с Фиором... и каков же был смысл демарша герцога Скоринга, который то ли убил напарника, то ли привел его в бесчувственное состояние куда надежнее, чем Кесслер.

Состояние здоровья господина регента интересовало, оказывается, не только Кертора. Кларисса, отбросив свой стилет, встала на колени рядом с осевшим на землю Алларэ. Герцог Скоринг осторожно повернул голову влево - это стоило ему глубокой царапины на шее, - и спросил:

- Он жив?

- Да, - ответила Кларисса.

- Кертор, уберите оружие, я не буду сопротивляться, - не разворачиваясь, сказал скориец. - Я сдаюсь.

Сопротивляться уже и смысла не имело. К герцогу Скорингу приближались трое стражников из пришедших на помощь, а четвертый, тот, что пострадал от кресла, уже доставал из подшитого изнутри к мундиру кармана широкий носовой платок, чтобы перевязать арестованного. Бывший регент нужен был живым слишком многим в Собране. Флэль опустил шпагу и убрал кинжал в ножны, но от окна не отошел. На всякий случай.

- Позвольте, я сам, - раненый протянул руку за платком.

Ударенный креслом, подав какой-то знак новоприбывшим, передал платок, потом прошел к Кертору и коротко поклонился.

- Благодарю за помощь. Мы вам весьма признательны.

- Как это все вышло? - поинтересовался Флэль. - Зачем здесь оказался Сорен?

Стражник со вздохом потер гладко выбритую щеку, глянул скорбными собачьими глазами, но не сказал ни слова.

- Я - член королевского совета, старший церемониймейстер Ференц Кертор, - кажется, тут стоило поднажать. - Я обязан немедленно доложить королю обо всем, что здесь случилось. Дело государственной важности!

- А... ну, раз так, господин Кертор. Я - сержант Лен Боре, мы не из городской стражи, это мундиры только. Мы из ведомства господина герцога Алларэ... бывшего герцога. Спозаранку пришла какая-то девица, она хотела поговорить с господином... Алларэ, - похоже, в тайной службе его величества еще не привыкли к смене носителей герцогской цепи. - Его нет на месте, он оставил все дела на господина Кесслера, старшего секретаря. Господин Кесслер выслушал и взял с собой нас троих, отправился сюда. Нас впустили, сказали, что можем заходить, но когда мы поднялись, оказалось, что ждали не нас. Эта госпожа, - кивок на Клариссу, распоряжавшуюся переносом куда-то бессознательного Фиора, - сказала, чтобы мы убирались вон. Тут господин Кесслер глупость сделал. Ему бы выйти, окружить дом и послать за подкреплением, а он сказал, что все присутствующие арестованы и должны проследовать вниз. Господин регент ему ответил, что распоряжение об аресте отменяет своей властью, а господину Кесслеру предлагает сесть и выпить вина, и все ему объяснит. Господин Кесслер закричал "Измена!" и приказал господина регента и герцога Скоринга арестовать. И первым бросился в драку. Тут герцог Скоринг с ним что-то странное сделал этой своей черной штуковиной, ну, вы видели сами. Господина Кесслера отшвырнуло аж к дверям, и мы подумали, что убил. Ну, тут уж ничего не оставалось, как брать их обоих. Тут вы пожаловали и дальше уже все видели.

- Благодарю, сударь Боре, - Флэль скорбно вздохнул. - О ваших разумных действиях я доложу лично королю.

- Разумных? - глаза побитой гончей вцепились в лицо старшего церемониймейстера. - Разумный я был, коли бы господину старшему секретарю еще на Цветочной улице по голове табуретом дал. Или хоть понял, что герцог Скоринг его убивать не хотел, а совсем наоборот... А теперь-то... - сержант Боре безнадежно махнул рукой. - Не успел я!

- Вы арестовали государственного преступника, - Фиор повернул голову и обнаружил, что преступника уже увели. - Это, все-таки, достойно награды.

- Они ж... да вы же видели вроде? Или... - Боре сплюнул себе под ноги, развернулся и ушел, не договорив.

- Госпожа Эйма, - Кертор поймал за локоть вернувшуюся в комнату Клариссу. - Вы не желаете мне что-либо объяснить? Я отправляюсь к королю с докладом.

Полные ненависти зеленые глаза смерили Флэля коротким взглядом, потом женщина отвернулась.

- Вам, господин Кертор, я ничего объяснять не буду. А желаю я, чтобы вы провалились. Можете доложить об этом.

- Ну, как хотите...

Флэль спустился во двор, вывел коня и отправился докладывать обо всем, что увидел. Он искренне надеялся, что Реми занят где-нибудь в другом месте, и сообщать злую весть придется кому-нибудь другому... кому угодно, только не господину Кертору.

Это было бы уже слишком!..

Кто ведает, когда наступит час? Кто знает, сколько до последнего мгновения?

Остались ли бесчисленным мирам века, тысячелетия, или всего лишь годы - по счету смертных, краткий миг для нас. Не знаю о том ни я, ни прочие из моего племени, а ведает лишь тот, кто вдохнул в нас силу, заставил из небытия обратиться бытием, и позволил все: создавать и разрушать, быть и прекращаться, воплощать и обращать во прах, но запретил лишь останавливать идущего...

Быть может, все мои попытки восстановить должный ход вещей тщетны, и я попросту ничего не успею сделать, ибо уже завтра настанет Срок, и рухнут границы между мирами, растает серый непроницаемый туман, окружающий миры-соты - куколкам настанет пора покидать коконы, расправлять крылья и устремляться вдаль. Быть может, до Срока еще троекратно умноженная на себя вечность, и тогда я успею осуществить задуманное.

Если в руках моих будет сила, если не подведут инструменты.

Пятерых выбрал я для своего замысла, пять фигур игры, которая должна была преобразовать мир, их мир. Трое отреклись от меня, один отказался от игры, что ж, остается последний, неверный и ненадежный инструмент...

Двое могли бы основать новую династию, мою связь с миром, двоим другим я предложил править миром, чтобы восстановить в нем разумный порядок - и все они оказались слишком трусливы или недальновидны, слишком упрямы, глупы и равнодушны.

Что ж, остается пятый и последний, а остальные послужат исполнению замысла.

Моего замысла.

Триада, трехмирье, скованное чужими и противоестественными законами, навязанными ему чужаками, слишком близко к опасности, которую не в силах постичь недалекие, кратко живущие смертные. Даже лучшие из них не способны к верным суждениям и предпочитают сиюминутные крохи выгод и счастий большому и долгому пути. Умы их скованы также, как и сам мир, и все они - достойные порождения своего исковерканного бытия и преданные питомцы узурпаторов. Цели, к которым они стремятся - лишь проекция, подобие целей безумных опекунов. Покой, стабильность, гармония хороши лишь до тех пор, пока не обращаются в бездействие, бессилие и равнодушие.

Застоявшаяся вода пруда покрывается ряской и тиной, мутнеет и начинает тухнуть, убивая обитающих в ней существ. Смерть только заканчивается разрушением тела, но начинается она с оцепенения, окостенения разума, с неспособности поднять голову и заглянуть за горизонт, с нежелания помыслить о том, куда ведет тропа. Если лучшие из лучших поражены этим недугом, то что ожидает мир?

Смерть на истощенной земле, отдавшей все свои сокровища? Или смерть в миг наступления Срока, когда рухнут материальные опоры, и потребуется сделать шаг вверх, но никто не будет знать - как, куда?..

Безумные, помешавшиеся на своем видении добра самозваные опекуны Триады не хотят даже и задуматься об этом, ибо у них недостает сил признать, что выбранная ими стратегия ведет к гибели то, что они хотят спасти - ибо нельзя спасать жизнь от самой жизни, нельзя удерживать зерно в земле: оно сгниет, не обратившись ни ростком, ни колосом, не принеся плода. Признать же, что их навязчивая опека, их бесконечное вмешательство, их ложь и умолчания не сохраняют, но губят - значит, выбрать другой путь. Выпустить поводья, разбить оковы, предоставить жизни течь своим чередом.

Естественный путь для них страшен; порой он и впрямь бывает страшным даже для меня, ибо проходит через кровь, боль, заблуждения и ошибки. Но по-настоящему страшен лишь тот тупик, что притворяется широкой светлой улицей. Войны и катастрофы, трагедии и преступления рождают опыт, и нет другого способа приобрести его. Добро, существующее в отсутствии зла, не прошедшее проверки на прочность и не укрепившее себя победой - не добро, но лишь иллюзия добра.

Ребенок делает первый шаг, спотыкается и падает; дело родителей - помочь ему набраться уверенности в том, что следующий шаг будет удачней, а не брать на помочи, оберегая от падения и не позволяя научиться ходить.

"Упадешь, - говорит неразумная мать. - Упадешь, не лезь!"

"Не бойся, - говорит мать разумная. - Упадешь - поднимешься!"

Любовь и забота не в том, чтобы удерживать - а в том, чтобы верить, что зависящее от тебя может стать независящим, самостоятельным, способным на шаг...

Я размышляю об этом, сидя перед окном призрачного замка Беспечальность, кармана в стене мира, и чувствую за спиной нетерпеливое дыхание истинного создания Триады, а перед собой вижу радужную сферу, разделенную натрое и наполненную жизнью.

То, на что брат мой смотрит с вожделением разрушителя.

То, на что я смотрю с интересом исследователя.

Он создал красивейший из виданных мной бессчетных миров. Устройство Триады причудливо, но гармонично. Три ниши, три пути - сольются ли они в один, объединив силы и опыт; или разойдутся навсегда, лишатся и последнего шанса на понимание?

Какое бы направление они не выбрали - решать только обитателям; я лишь сорву оковы с трехмирья и населяющих его смертных, восстановлю изначальные законы и дам им свободу.

Льется, льется вечная завеса дождя, омывает окно - слезы неразумного, считающего себя преданным. По ту сторону ливня - они, бездумные боги-самозванцы, присвоившие себе чужую славу, назвавшиеся Сотворившими и немало солгавшие обитателям трехмирья.

Как я не могу напрямую достичь их - так и они не могут коснуться меня, ударить, вытеснить... вечный паритет, вечное вращение вокруг точки равновесия, вокруг места, служащего каналом изнутри наружу. Места, где все силы равны, и где нет ничьей власти, места, откуда равно близко и до них, и до меня.

Молитвы, доносящиеся оттуда, равно слышны и им, и мне - но брату моему Фреорну не возносят там молитв, ибо если нельзя подчинить себе место силы, то можно надежно охранять его.

Впрочем, надежно ли?..

Чтобы достичь самозваных опекунов напрямую, нужна сила, много силы - но ее пока еще не хватает, а когда настанет срок, не я, но глупый злобный брат мой пройдет через пробоину в стене, и каков бы ни был исход схватки - победа будет за мной, ибо я шагну следом и прикончу уцелевшего. Брат мой Фреорн не ведает, что его поджидает ловушка, он думает, что я дам ему ключ и открою дверь, дабы он вознес карающий молот над живым, живущим миром.

Этому не бывать.

Стены его дождя, слезы его ненависти отвратительны мне, как и его желания, но я принужден до поры созерцать лишь бесконечные потоки призрачной воды, стекающие с неба на землю; с неба, которое никогда не прекращает плач, на землю, которая никак не может напитаться влагой.

Темно и уныло в замке, что некогда звался Беспечальностью, в замке на грани трехмирья, тягостно и монотонно, словно капли, тянется тягучее время...

...и я едва не пропускаю миг, когда сфера - сфера силы, на которой лежат две ладони - вдруг оживает, наливаясь золотым светом, радужным сиянием, пульсирует и раскаляется...

Кровь!..

Кровь, которой не хватало, чтобы наполнилась до краев чаша.

Как не вовремя, до чего же не в срок...

...но пролитое не вернуть, как не закрыть рану, и я исчисляю капли, и каждая - золото, на вес золота, драгоценность; но я не один - а капли падают все медленнее, их слишком мало, опять, ОПЯТЬ мало!..

Нити - на пальцах моих, марионетки - на нитях, и я ищу среди них того, кто даст мне последнее недостающее. Ищу - и нахожу!

Самый неудобный инструмент, самая скользкая игла, которую я выкинул бы прочь, дабы не вертелась в пальцах - но он ближе всех к тому, в чьих жилах недостающее; а затратив толику сил, я сумею сделать упрямое - послушным!

Двое - рядом, и оба окажутся в моей власти, положив конец долгой игре!

Ты не служил мне верно, ты никогда не понимал, ты никогда не был достаточно терпелив, чтобы дослушать, понять, осмыслить.

Ты отказался от меня, оградил себя осколком камня равновесия, заткнул уши, презрев мой зов.

Вы оба послужите мне, и послужите верно!..

Сумерки - лиловые, с серыми проблесками слез дождя, ненастоящего дождя, выдуманного, как и все, что за окнами Беспечальности, дымчатого, бестелесно прозрачного и призрачного, выплаканного слезами гор замка на обратной стороне сущего. Сумерки, сумерки, вечные сумерки, и нечему светить - небо застыло в вечном угасании, да и не небо это вовсе, а все тот же мираж, что и стены, и скалы за окном, и тучи, растрепывающие в дождь края о вершины гор...

...серое, лиловое, перламутровое, сиреневое - и нет серебра, больше нет серебра!

Из-за плеча неверного, назвавшегося братом, следить за тем, как идет игра, как ступень за ступенью строится лестница, скользкая лестница, чьи ступени покрыты кровью забывших, отрекшихся, предавших; видеть, как сплетается вязь неизбежности, как в три нити вышивается узор. Раньше ли, позже ли откроется дверь? Погибнут ли потомки проклятых лжецов, ненавистных похитителей, распахнув для меня врата - или чаша моя наполнится постепенно, позволив шагнуть вперед, навстречу тому, что должно умереть?

Чаша моя - сияющая сфера - неполна, а неверный, зовущий братом, говорящий от моего имени, притворяющийся мной, держит в руках все нити, не позволяя мне коснуться того, что мое по праву.

Думал ли он обмануть меня, думал ли, что я наивен и глуп? Слепота в глазах его, неприступная стена ограждает разум его, а улыбкам и обещаниям я давно не верю, хоть и притворяюсь.

- Наше, - говорит он, но я не верю.

Не наше - его. Его игра, его куклы, и нет в руке моей нитей, позволяющих управлять ими.

- Мы, - говорит он, но я не верю.

Не мы - он и я. Мое и его. Его замыслы, его планы, его уклончивое молчание - и то, что творят его рабы; то, что я могу разглядеть лишь из-за плеча. Ненужное мне, нужное лишь ему.

Давно ли я понял, что он лжет каждым словом, каждым обещанием?..

Может быть, вчера. Может быть, сразу.

То, что создано мной, он хочет назвать своим - как уже назвали до него; имя мое и память обо мне хочет развеять прахом или наполнить новым смыслом, притворившись мной, став мной, откликнувшись на зов, обращенный ко мне - и присвоив отданное мне!

В ложных видениях его тонул я, в щедрых посулах его тонул я, и в ласковых уговорах не было мне ни дна, ни опоры, и не было границ тому обману; захлебываясь, позволял я верить в то, что обманут - вслушиваясь, жадно вглядываясь, наблюдя за каждым жестом, за каждым движением губ.

Ловил я - тень усмешки, отблеск презрения, оттенок нетерпения; и все говорило: он солжет, он предаст, как предал меня мир.

Как предало меня сердце мира, проклятый серебряный костер, некогда разожженный мной, то, во что я влил слишком много своей силы, слишком много себя самого. Столько, чтобы огню хватило жара разгореться самостоятельно, заполыхать заревом в половину неба, но не алчным, сжигающим, испепеляющим - теплым. Ласковым. Дарящим жизнь и вдохновение, силу воину и терпение мастеру, надежду любящим и утешение скорбящим.

Серебряное пламя - и то забыло меня, предало, выбрало других. Выбрало смертных, злоумышляющих против меня, дерзких настолько, что и на меня, прародителя и творца их предков, они готовы восстать!..

Те, что кровь от крови моей, те, которых я одарил легко и щедро, ничего не требуя взамен, выбрали не меня, выбрали голос серебра - уже не моего серебра. Те, кого лживый друг Ингальд называл вернейшими из своих слуг, ныне грозят мне силой оружия, а за спиной их, согревая и оберегая, полыхает серебряное зарево.

Только и брата-изменника моего они отвергли - так замкнулся круг предательств.

Сизоглазый лжец вцепился в чашу, считает капли, копит крохи, а потом, одержимый жаждой силы, делает опрометчивый шаг, бросая под нож своих кукол?

Пусть! Пусть пьет, пусть опьянеет и возомнит, что настал его час...

Это не его час.

Этот час - мой.

Жажда и нетерпение лишили его обычной осторожности, он стоит ко мне спиной, поглощен лишь одним: пытается дотянуться до своих рабов, подчинить и заставить напоить его досыта, допьяна, до возможности завершить игру.

Пусть стоит...

- Что с нами будет за кровопролитие в Храме? - спросил Араон.

- Надеюсь, вам будет стыдно, - сурово ответил молодой монах.

Саннио улыбнулся, потом наклонился над котелком, проверяя, не закипела ли вода. Закипела. Он осторожно снял его с огня, сыпанул горсть сухих трав, прикрыл крышкой, преграждая путь ароматному пару. Противники, оказавшиеся соратниками, дружно повели носами, раненый принц выразительно облизнулся. Молодой человек покосился на своих приятелей, которые тоже подсели поближе к небольшому костерку. Оба мирно уписывали похлебку, сваренную из общих запасов.

Им всем в очередной раз несказанно повезло. Драка в Храме не вызвала гнева богов и не привлекла внимания служителей. Подумаешь, вошли трое, потом еще трое, вышли - шестеро, один ранен. Какие мелочи, и не такое бывает...

Паломников вокруг было не так уж и много. Большинство предпочло заночевать в храмовой гостинице. Стоя, Саннио видел не больше десятка костров, возле которых хлопотали слуги или сами паломники, достаточно богатые, чтобы позволить себе полную независимость от трактиров и постоялых дворов. Это радовало: чем меньше свидетелей весьма нетриумфального возвращения, тем меньше вероятность быть выгнанными с Церковных земель за богохульные деяния.

- Простите, а то, что вы сделали... - спросил Андреас у брата Жана. - Это надолго?

- Что именно? - удивился монах.

- Я видел в темноте Храма, и сейчас вижу почти как днем.

- Действительно! - до Саннио только сейчас дошло, что середина ночи кажется ему необычно светлой, скорее уж, похожей на пасмурный день.

Брат Жан изумленно покачал головой, потом потер глаза и задумчиво обозрел окрестности.

- Я ничего подобного не имел в виду. Я хотел только остановить вашу драку, - признался он.

- Да вы чудотворец! - рассмеялась Ханна. - Как забавно вышло. Я даже не заметила, пока господин Ленье не спросил. А ведь должно быть темно, как в погребе!

- Надеюсь, никакого вреда вам от этого не будет, - Блюдущий хмурился, и Саннио его прекрасно понимал: хочешь сделать одно, а получается совсем другое, да еще и такое, последствия чего можно обнаружить только после того, как все сделано. - Признаться, я не знаю, что на меня нашло.

- Полагаю, что на вас нашло весьма верное суждение о том, что могло бы случиться, - проговорил Альдинг, ставя точку в сожалениях чудотворца. - Не можете ли вы рассказать, что вас всех сюда привело?

- А вас? - девица Эйма второй раз уже переплетала косу и убирала ее под сетку для волос. Коса, толщиной с предплечье Саннио, не собиралась оставаться в плену, и никакие шпильки ее не укрощали.

- Госпожа Эйма, не знаю, учили ли вас, что отвечать вопросом на вопрос невежливо. Позволю себе об этом напомнить, на всякий случай, - Альдинг едва ли не шипел разъяренной рысью. Девица, державшая в зубах шпильки, а на коленях рапиру, ему явно не нравилась. - Также позволю себе напомнить, что именно вы первой обнажили оружие в Храме. Лучше бы вам объяснить свое поведение.

- А то что? - невинные голубые глаза смерили сидевшего напротив Литто. - Господин барон Литто, вы тоже не образец вежливости.

- Довольно, - поднялся брат Жан. - Не ведите себя подобно детям. Вам всем уже достаточно лет, чтобы не устраивать глупых перебранок, когда мы оказались в подобном положении!

- Я хочу знать, чему обязан нашей встрече, - холодно сказал Альдинг. - Полагаю, я в своем праве.

- Я мог бы задать вам тот же вопрос, господин барон Литто, - у монаха тоже хватало ледяной язвительности. - Однако, поскольку именно мои спутники первыми взялись за оружие, нам и отвечать первыми. После нашего рассказа я хотел бы выслушать вас, после этого мы решим, что делать. Я не вижу причин скрывать от вас цель нашего пребывания на этих землях. У нас есть причины думать, что герцог Гоэллон решил совершить некое весьма опасное действие на основе неверного суждения. Мы хотели встретить его, дабы отговорить и предостеречь. В Храм мы поднялись, поскольку госпоже Эйма показалось разумным обследовать его. Сам я отвлекся на некоторое время и не уследил за тем, как мои спутники решили устроить потасовку. Собственно, я просто решил подойти к ручью за водой - мы устроили привал, - обезоруживающая открытая улыбка. - Теперь ваша очередь.

- Вы не объяснили, что за действие и каковы основания так думать, - покачал головой Литто.

Брат Жан протянул кружку за настоявшимся травяным отваром, дождался, пока Саннио наполнил ее до краев, сел и... рассказал. Подробно, детально и весьма выразительно.

Где-то на середине повествования младший Гоэллон от изумления едва не расплескал травяной чай себе на ноги. Господа соратники почти угадали, в чем дело, почти вычислили, что происходит, но попутно понавыдумали глупостей - и ухитрились же... Больше всех нафантазировал брат Жан, конечно - пришло же такое в голову! Вот с кем нужно познакомить дядю, чтобы перестал дразнить племянника за чрезмерно развитое воображение...

...а дяде стоило бы сказать Фиору то же, что он сказал Саннио. Тогда девица Эйма не подняла бы переполох, который привел всех троих сюда, а мирно готовилась бы к свадьбе. Бедняга герцог Алларэ - сейчас, наверное, по стенкам бегает...

- Вы и правы, и не правы, - Саннио задумчиво заглянул в свою кружку, выловил листик мяты и стряхнул с пальца на землю. Рассказывать или не рассказывать? Эти трое искренне хотели помочь, не побоялись ни разбойников, ни дальнего пути, ни пролития крови. Но - поведать им, едва знакомым и почти чужим?.. - То, что на самом деле - оно и сложнее, и проще. Ладно, слушайте.

Троица непрошенных соратников слушала, открыв от изумления рты. Когда рассказ дошел до формулировки пресловутого проклятия, брат Жан едва не вскочил - но сдержался, принялся слушать дальше. Второй сюрприз поджидал его на рассказе о двух богах-самозванцах, один из которых - столь милый сердцу Церкви Противостоящий, злобный разрушитель, а вот другой - существо посложнее и куда более коварное.

Монах стоически перенес все известия; и то, что на самом деле мир создан не Сотворившими, а Противостоящим, и то, что королевская династия и впрямь проклята. Лицо все больше вытягивалось, но он молчал и только изумленно качал головой.

- Во всем этом мне непонятно только одно, - сказал, дослушав, Блюдущий. - Как именно тот, второй, сумел обмануть закон Сотворивших. Слово той несчастной, дай ей боги покоя, попросту не могло быть услышано...

- Услышано оно было, - пожал плечами Альдинг. - Я не знаю, как исполняется этот закон, но знаю, что любой закон можно обойти. Но это не так уж важно. Может быть, монахи вашего ордена сочтут этот случай достойным всестороннего изучения и лет через сто найдут ответ.

- Альдинг, перестань... - негромко сказал Саннио.

- Не вижу к тому ни малейшего повода, - все с той же холодной жесткостью бросил Литто. - Мать наша Церковь хранит множество тайн и скрывает огромное число важнейших вещей. Будь в проповедях и книгах чуть меньше лжи, мы понимали бы, с чем имеем дело, могли бы противостоять этому с развязанными руками, не путаясь в слухах и догадках. Заветники, выродки, владеют знанием, в котором отказано всем нам - не смешно ли?.. Как творятся чудеса, ваше преподобие? Почему умирают все девицы, взмолившиеся о каре для насильника? Почему чудотворцы почти всегда умирают? Почему множество молитв остается без ответа? Вы, брат ордена Блюдущих Чистоту, вы - знаете?

- Сотворившие отвечают лишь на искреннюю молитву...

- Что же, вы думаете, что я был неискренен, когда молил уберечь от смерти своего отца, мать, братьев и сестру?!

- Вы готовы были принести в жертву за них свою жизнь? - брат Жан спросил тихо, но услышали его все.

Барон Литто осекся, отшатнулся. Саннио захотелось отвесить монаху хорошую, тяжелую оплеуху - нашел о чем спрашивать!..

- Нет, - одними губами ответил Альдинг. - Я хотел жизни для всех нас. Но почему, почему нужно платить собой?..

Монах то ли не нашелся с ответом, то ли мирянам не полагалось знать ответ на него. Он отвернулся, не сказав ни слова. Повисла длинная тягостная пауза, которую Саннио не знал, как придавить. Любой вопрос, любое замечание казались бы сейчас бестактными. Впрочем, девица Эйма так не считала...

- Господин барон Литто, я вам очень сочувствую, - мягко сказала она. - Только вы упрекаете совсем не того человека. Брат Жан - не архиепископ Жерар, и не он решает, что кому знать. Давайте все-таки решим, что будем делать мы.

- Мне хочется еще раз осмотреть Храм, - ответил Саннио. - Возможно, мы что-то упустили или не заметили.

- Опять шарахаться в потемках? - спросила Ханна. - Ну, не в потемках, но там же Противостоящий ногу сломит... Ой, ну я и сказанула, - добавила къельская воительница, когда все остальные нервно засмеялись. - Но все-таки, зачем опять идти? Там же пусто.

- Думаю, что вам туда идти как раз необязательно, - отсмеявшись, сказал монах. - Довольно будет и троих. Вы же с господином Ленье останетесь здесь, с его высочеством.

- Вот, конечно, вы непременно найдете там герцога Гоэллона! - обиженно возопил его высочество. - Он там прячется, по-вашему? Сходили уже один раз...

- Не исключено, что герцога Гоэллона найдете именно вы, - с улыбкой ответил брат Жан. - Если он выйдет к нашему костру, берите его в плен.

- Ну-ну, - усмехнулся Саннио. - Поймал охотник медведя, кричит об этом на весь лес, а ему другие охотники отвечают - ну так тащи его сюда! Не могу, говорит, он меня тоже поймал... Ладно, пойдемте. Это даже интересно, посмотреть все заново...

До рассвета еще было часа четыре, но всем троим казалось, что уже давно наступило утро, пусть туманное и сумрачное, но достаточно светлое. Только по глухой сонной тишине, царившей над немногими палаточными лагерями, можно было догадаться, что на самом деле - ночь, самые сладкие ее часы, которые все добрые паломники предпочитают проводить в глубоком невинном сне, вместо того, чтобы шарахаться в кромешной тьме по местам, куда подобает входить только в благочестивом настроении и с должным сопровождением.

Теперь оказалось, что изнутри Нерукотворный Храм красив той же дикой красотой, что и снаружи. Человеческие руки не могли бы создать подобную, а человеческий разум - задумать. При взгляде вверх, к высоким сводам, кружилась голова. Здесь не было ни одной прямой линии, ни одной законченной дуги - каждая плавно переходила в другую. Переплетение искривленных плоскостей, сложные узоры граней, неожиданные углы и застывшие посреди биения каменные фонтаны - все это повергало в легкий трепет; в первую очередь своей чуждостью, и только потом уже приходила в голову мысль о невероятной мощи, которая понадобилась для воплощения подобного чуда.

Человек, осмелившийся спорить с теми, кому по силам воздвигнуть Храм - либо герой, либо безумец, лишенный страха.

Если только история Храма - не очередная ложь...

Ханна Эйма оказалась права - ничего нового они не увидели. Осматривать Храм можно было до бесконечности, а спрятаться в нем - легче легкого. Сколько здесь одних пещер? Наверное, больше тысячи. Саннио посочувствовал паломникам, которым нужно было подняться до самого верха; а когда брат Жан рассказал, что путь занимает время с рассвета до полудня, посочувствовал вдвойне.

На слово "рассвет" он обратил внимание лишь десяток минут спустя: до того больше прислушивался к окружающему. Все время казалось, что в тишине звучат лишние шаги, порой выбивающиеся из общего ритма, а к спине приставлено острие чужого недоброго взгляда.

- Если нас тут найдут...

- Господин Гоэллон, вы не заметили, что ворота открыты и ночью? Вход в Храм открыт всегда. Никто вас не выгонит.

- Странно, что здесь еще "заветники" гнездо не свили, места-то полно, а надзора никакого!

- Что им здесь делать? - удивился брат Жан. - Сама земля не позволяет обращаться к любым силам, помимо Сотворивших. Ваш друг носит частицу этого камня, и она надежно защитила его...

Помянутый друг, прищурившись, покосился на монаха, но промолчал. Саннио перехватил этот взгляд и насторожился. Если бы глазами можно было убивать...

- В чем дело?

- Его преподобие или ошибается, или умалчивает, как это свойственно его собратьям.

- Господин барон, соблаговолите продолжить, - устало вздохнул монах. Он остановился за очередным поворотом, оперся на стену. - Мне хотелось бы вас понять.

Саннио все это удивляло с самого начала. С чего обычно тихий и безупречно вежливый Альдинг так взъелся на расследователя, что не счел нужным скрывать свои чувства? Для барона Литто это было свойственно не больше, чем для кошки - любовь к прогулкам по луже; но в каждой реплике звучала настоящая ярость, тем более страшная, что очень хорошо чувствовалось: литец стремится удержать ее в узде.

- Это не земля Сотворивших. Это ничья земля. Здесь можно обращаться к кому угодно, но никто не может проявить полную силу.

- Знаешь, Альдинг... - покачал головой Саннио. - По-моему, больше всех умалчиваешь здесь ты. И хорошо бы тебе объясниться!

Блюдущий, тоже прищурившись, внимательно смотрел на обоих молодых людей и одновременно вслушивался в некую мелодию, доступную лишь его слуху. Вплотную сведенные брови, напряженные скулы...

Литто отвернулся, поднося руку к тугому воротнику камизолы, потянул шнуровку. Другой рукой он опирался на стену. Рядом открывался проход в очередную пещеру, оттуда доносилось тихое журчание ручья, сейчас казавшееся слишком громким. Оба спутника стояли друг напротив друга, Саннио поочередно разглядывал обоих, ожидая продолжения. Он тоже положил ладонь на прохладный скользкий камень, который казался необыкновенно приятным на ощупь. Словно морская вода сгустилась, затвердела, но стала не льдом, а воплощенной стихией, тревожной и ласковой одновременно...

- Мне трудно разделить то, что я знаю, чувствую и когда-то слышал, - начал Альдинг. - Но я по...

Продолжения Саннио не услышал. Нарисовавшаяся в проходе темная фигура, похожая на призрак, но до отвращения быстрый призрак, проскользнула между Альдингом и монахом, походя сделав с обоими что-то быстрое и вредоносное, а в следующее мгновение уже самому господину Гоэллону пришлось прочувствовать все на своей шкуре. Он успел увернуться от летящего в лицо кулака, но больше - ничего. Рука, скользнувшая к кинжалу, онемела от удара по плечу.

Несколько ударов в грудь, слившихся в один, потом увесистая оплеуха, от которой помутилось в глазах, и еще одно неуловимо быстрое двойное движение, от которого лязгнули зубы, а Саннио обнаружил, что летит навзничь куда-то очень далеко...

...приземлился он головой на камень. Из глаз посыпались искры, а подняться казалось совершенно невозможным, хотя вроде бы все кости были целы, и ни капли крови не пролилось. Юноша с трудом встал на четвереньки, чтобы увидеть, как сапоги Альдинга - носами вверх - скрываются за углом.

Сие противоестественное зрелище наводило на мысли о том, что головой Саннио повредился куда сильнее, чем сперва подумал; миг спустя до него дошло, что друга попросту тащат куда-то на спине.

Брат Жан, надо понимать, получил удар под дых: он сполз по стене и судорожно пытался вздохнуть, прижимая руки к животу. Саннио поднялся, бросился вперед, одновременно думая, что делает чудовищную глупость - уж если похититель за краткий миг расшвырял троих, то преследователя, которого шатает от стены к стене, по этим самым стенам и размажет, даже не отвлекаясь от своего дела. Но не бросать же Альдинга?..

К его удивлению, он сумел догнать человека в темном платье, уже перекинувшего жертву на руки. К его десятикратному удивлению, лицо похитителя было Саннио знакомо.

- Господин Далорн?.. - юноша на всякий случай держался в паре шагов, приняв защитную стойку. - Зачем вы...

Едва ли вопрос Саннио вдруг вызвал у алларца острые угрызения совести, однако ж, Альдинга он сбросил на землю и двинулся вперед; перешагнул прямо через свою ношу. Гоэллону мучительно не хотелось поднимать оружие на человека, которого он знал, который спас его из унизительной и гадкой ситуации... но намерения Далорна были вполне очевидны...

...а лицо у него было совершенно, абсолютно гипсовым: словно кто-то снял посмертную маску, в точности повторявшую черты человека, но не хранящую в себе ни единой капли жизни.

Защищаться от алларца было - все равно, что пытаться победить лавину или морскую волну. Единственный выпад прошел в пустоту. Далее Саннио успел только издать придушенный писк, пытаясь понять, как же вышло, что Эмиль уже сзади и давит ему на горло предплечьем, а шпага перекочевала в другую руку господина Далорна. Потом навершие эфеса ударило в висок, и мир померк.