Дом для демиурга Том 2: Pеальность сердца

1. Собра

В ставни отчаянно барабанили струи ливня, щедро сдобренного мелким градом. Небо хлестало по сжавшейся серой громаде монастыря, словно галерный надсмотрщик по плечам нерадивого гребца. Лето 3884 года от Сотворения вело себя как буйнопомешанный, перемена настроения которого не могла быть понятна разумному человеку. Следом за необычной для Сеории жарой пришли проливные дожди, перемежавшиеся душными, жаркими пасмурными днями; их сменяли ясные и слишком холодные, с ночными заморозками, заставлявшими леденеть траву.

В последнюю седмицу девятины святой Эро Алларской погода словно решила забежать вперед на добрую девятину. Лету оставались еще семь дней, но казалось, что уже давно настала осень. Ветер забрасывал дорожки Тиаринской обители пожухшей прежде времени листвой, зеленой, но скукожившейся; прибавлял работы послушникам и наводил тоску на всех остальных.

Араону, сжавшемуся на лавке в келье брата, все казалось, что в этом его вина. Это на него разгневались боги, это ему грозят, сотрясая небо огромными, от горизонта до горизонта, бледно-лиловыми молниями. Со дня государственного переворота прошли три седмицы, но страх не оставлял бывшего короля - достаточно было громыхнуть за окном, и он съеживался, пытался стать незаметным и невидимым...

- Дурачина, - брат-король сидел рядом, скрестив ноги, и вытирал полой шерстяного плаща мокрые волосы. - Гроза - это же здорово...

Араон только уныло покосился на него - раскрасневшегося от ледяной воды, веселого и довольного. Тонкий золотой обруч с утолщением посреди лба, напоминавшим силуэт раскинувшей крылья чайки, светился в полутьме; светилось и лицо брата, словно отражая огонек единственной свечи на столе в центре небольшой комнатушки. Юноша поймал себя на том, что с самого приезда в Тиаринскую обитель это его больше не раздражает; не хочется думать о том, почему же брат красивее, сильнее, способней - просто приятно быть рядом, любоваться исподтишка, стесняясь быть замеченным, разговаривать. Засыпать вдвоем на узкой лавке, уткнувшись носом в спину Элграса, и понимать, что вот так - правильно, так тебя не достанет ни гроза, ни гнев всевидящих богов, ни прежняя темная одурь ненависти и зависти.

В обитель его привез Фиор, только по надобности - хоть Араон и был самозванцем по факту, все же он считался коронованным королем Собраны и должен был подписать публичное отречение. Встречи с Элграсом бывший король боялся пуще смерти - боялся до судорог, до холодного пота по спине, но именно потому и поехал, не споря со старшим и ни единым жестом не выдав страха. Хотелось лишь одного: чтобы все скорее закончилось.

Элграс же, увидав идущего перед Фиором самозванца, хулигански присвистнул, упер руки в бока и ехиднейшим голосом заявил:

- О! Наше величество пожаловало! Иди сюда, величество, уши буду отрывать...

Вместо обещанного отрывания ушей брат за плечи притянул Араона к себе, положил тяжелую руку на затылок и заставил опустить голову, прижаться щекой к грубой серой ткани, а потом шепнул на ухо: "Ничего не бойся...". Бывший король тут бы и свалился - но некуда было, братское объятие оказалось крепким.

Потом была чехарда двух подряд обрядов - отречения и коронации, множество чужих людей и редкие пятна знакомых лиц в толпе; этих Араон пугался сильнее, чем незнакомцев. Ненавидящий взгляд церемониймейстера, господина Кертора, обжигал сильнее горящей смолы; другие, знакомые лишь по коронации и недолгому пребыванию в доме Фиора - темноволосый племянник герцога Гоэллона и очень похожий на него спутник Реми Алларэ; здоровяк-алларец; пара эллонцев - тоже казались чужими, опасными, выжидающими возможности для удара. И только рядом с Элграсом это наваждение отпускало, казалось лишь мороком, воплощением угрызений совести...

Брат отказался покидать Тиаринскую обитель; Араон лишь позже узнал, в чем причина. Бывшего короля разместили в соседней келье, хотя к обители был пристроен постоялый двор, позволявший принимать самых важных гостей - но Элграс сам остался в монастыре, и велел Араону оставаться там же.

Первые дни Араона никто не беспокоил. В бедно обставленной келье все время царил полумрак - ставни были закрыты, а больше одной свечи зараз послушникам не полагалось. Тишина, словно в склепе, перебиваемая только грозами за окном, да шагами неприметных монахов в серых рясах, приносивших Араону еду и питье. Юноша был за это благодарен - он хотел только спать; просыпаясь, находил обед или ужин, скромный, но сытный и вкусный, ел, запивал травяным настоем и вновь ложился спать. Ему было все время холодно, но просить монахов о теплом одеяле не хотелось; как-то проснувшись, Араон обнаружил, что ему тепло, и что он укрыт тяжелым плащом с меховой подбивкой, должно быть, принадлежавшим самому архиепископу.

Брат сидел на табурете рядом, болтал ногами и улыбался.

- Выспался, медведище? - спросил он. - Или ты береза? А весной почки на тебе не появятся часом?

Араон только кивнул, стесняясь заботы и радуясь ей одновременно. После сна голова была тяжелой и пустой, ни страхов, ни связных мыслей в ней не осталось.

- Вот и хорошо, - Элграс подошел к столу, взял пирожок, откусил. - О, с капустой, мои любимые!

Следующий пирожок шлепнулся перед носом Араона.

- Жуй и рассказывай, - приказал король. - Все и сначала.

Рассказ сначала получился путаным и невнятным; юноша боялся сказать что-то такое, в чем проявилась бы давняя - и самому теперь удивительная - обида на Элграса, отца, герцогов Гоэллона и Алларэ. Постепенно он все же разговорился, сумел, как ему казалось, объяснить, в чем было дело.

Элграс слушал со странным выражением лица. Он порой касался золотого обруча, едва заметного в пышных волосах, потом отдергивал руку и чинно клал ее на колени поверх правой. Дослушав, он брезгливо скривил губы.

- М-да-ааа... Какие у нас добрые родственники!

Араон удивился - он не понял, о ком говорит Элграс, и почему настолько разочарованным голосом. Спрашивать было неловко, а потом король улыбнулся и махнул рукой, одним простым жестом сметая и все сказанное, и все сделанное обоими за последний год.

- С делами твоими потом разберемся. Спасибо, что все честно рассказал. Никого не бойся. Если кто-то откроет рот - я ему сам его закрою. А ты... будешь с моим наставником разговаривать. Ему тоже врать бесполезно, даже не пробуй. И отдыхай пока.

Наставника бывший король увидел на следующий день. Высокий бледный монах с прямыми светлыми волосами поначалу показался таким же суровым и равнодушным, как прочие члены ордена. Но вместо свитков с поучениями или устных нотаций он предложил Араону сыграть в кости. Юноша опешил, глядя на стаканчик и костяные кубики.

- Вам разве можно?..

- Почему нет? - улыбнулся светловолосый верзила, усаживаясь на табурет. - Мы же будем играть не на деньги. Согласны?

- Да...

Игра перемежалась беседой - о всяких пустяках, и больше говорил брат Жан. Он рассказывал о своих родственниках, о штормах Северного моря и шумных портах Убли и Лите, о поездке в Брулен и дороге обратно. Араону поначалу казалось, что ему нечего сказать - чего не коснись, все было стыдным, мерзким, грязным. Пришедший к юноше монах не понял бы; слишком светлым и чистым он казался, со своими мягкими сдержанными манерами, спокойным голосом и прозрачным ясным взглядом... разве такой человек мог понять, как Араон ухитрился запутаться в самой липкой и грязной паутине на свете?

- Я хочу исповедоваться, - вместо очередного броска Араон сжал кости в кулаке.

- Здесь, в обители? - спросил брат Жан.

- Да.

- Вы должны будете подготовиться к исповеди.

Араон передернулся, вспоминая, что эти слова означали у епископа Лонгина - пост, молитвы, нравоучительные беседы, необходимость просить прощения у всех, даже у тех, у кого не хотелось, и непонятно было, зачем. Движение, которое он попытался спрятать, притворившись, что замерз, не укрылось от брата Жана. Тот удивленно приподнял бровь.

- Вас это тревожит? Отчего?

Юноша прикусил губу, не зная, как объяснить; он уже жалел, что затеял этот разговор, но собеседник оказался настойчив. Прищуренные светлые глаза внимательно следили за лицом Араона. Взгляд, от которого хотелось прикрыться ладонью - слишком острый, слишком глубоко проникающий.

- Предполагаю, что ваш прежний духовник не сумел объяснить вам нужности подготовки, - Араон молча кивнул и брат Жан продолжил. - Исповедь - не суд, куда приходят, чтобы защитить себя от обвинений и выслушать оправдательный приговор. Это разговор лицом к лицу с Сотворившими, и начинаете его вы. Они-то и так знают все, в чем вы грешны, но ждут, пока вы это осознаете и будете готовы просить прощения, просить искренне и по доброй воле. Здесь нужны и смелость, и искренность, и сосредоточенность. Поэтому и нужно подготовиться к этому разговору - как ко всякому трудному делу.

- С чего нужно начинать?

- Для начала, - улыбнулся монах, - вам следует умыться.

Подготовка затянулась, но это Араона уже ничуть не печалило. Ему нравились и неспешные беседы с братом Жаном, и возможность разговаривать с Элграсом, когда захочется, и даже жития святых вдруг оказались не нудными записями, которые нужно зубрить к уроку, а историями живых людей, которые совершали и ошибки, и подвиги; грешили и находили в себе силы покаяться.

- Признать проступок труднее, чем совершить его, - сказал как-то монах. - Совершая что-то дурное, мы убеждаем себя, что делаем доброе или необходимое, и это легко. Куда сложнее сказать себе, что это было злое дело, лишнее, несправедливое. Мы стыдимся поглядеть в свой поступок, ибо в его зеркале отражается что-то уродливое, и нам страшно. Но дело только в зеркале. Кривые поступки - как кривые мутные зеркала. Лучше окружать себя чистыми и ровными, верно?

- А если не получается?

- Араон, никто не рождается с умением поступать верно. Мы сами отливаем свои зеркала. И если будем учитывать прежние ошибки, то и зеркала будут исправляться. У подмастерья они плохонькие, а у опытного мастера - ровные, без щербинки. Но чтобы не допустить ошибку вновь, ее нужно увидеть и понять, откуда она взялась.

- Мне всегда не то говорили! - выкрикнул юноша, саданув кулаком в каменную стену. - Мне... почему никто... епископ... он...

- Не ищите чужих ошибок прежде, чем поймете свои, - довольно резко ответил брат Жан, потом положил руку юноше на плечо. - Его преосвященство Лонгин - тоже человек, Араон. И не всех Сотворившие благословляют умением объяснять. Простите ему это.

- Почему... за что со мной так? Я не просил меня... чтобы мной подменили... и врать мне тоже не просил! За что все это мне?.. - слезы катились по лицу, Араону было стыдно за них, но боль рвалась из груди криком. - Это несправедливо! Я не понимал, я им всем верил!..

- Да, это несправедливо. С вами не раз обошлись жестоко и подло. Только вы живы, в рассудке, и вас простили те, по отношению к кому были несправедливы вы. Будете ли вы и дальше нести несправедливость, зная, как больно быть ее жертвой? Или остановитесь?

- Помогите мне... - шепотом сказал Араон. - Я не хочу больше...

- Конечно же, я вам помогу.

С того разговора прошло семь дней; почти все время юноша проводил то с братом Жаном, то с Элграсом. Брат-король редко был готов выслушивать исповеди, признания и сожаления. Для него все было просто: "Насвинячил - усовестился? Ну так и не свинячь больше!". Сия нехитрая мораль обычно подкреплялась тычком в бок и улыбкой во всю физиономию. От этого делалось только хуже: кающийся грешник каждый раз остро и больно осознавал, что едва не сгубил единственного человека, который его любит, готов защищать и простить.

У него было два чудесных брата, и старшего Араон считал пустым местом, а младшего - врагом и помехой на пути к трону... а оба оказались настоящими братьями, даже узнав, что не было между ними и Араоном никаких уз крови. Думать о содеянном было жутко, и даже не удавалось свалить все на герцога Скоринга, "заветников", покойного дядю Агайрона и остальных, кто так или иначе оказался причастен. Это Элграс мог злиться и обещать Реми и герцогу Гоэллону "немножко веселой жизни" - у Араона подобного права не было. Все, что бывший король делал, он делал своими руками и по своей воле; он еще помнил удивление и злость ночного гостя, узнавшего об отравленном вине и ложном обвинении в адрес Мио и Реми - никто не советовал, никто не велел так сделать, все Араон придумал сам...

Развязал узел веревки, стискивавшей горло Араона, брат Жан.

- Похвально, конечно, что вы так опечалены своей виной, ибо натворили вы немало дурного. Но, Араон, не довольно ли? Вы любите брата?

- Да!

- Так перестаньте стенать о том, что уже случилось и сделайте для него что-нибудь хорошее. От самого маленького дела больше радости, чем от стократ повторенного сожаления.

- Но что?

- Это вы уж сами придумайте. Хотя... Видите вон того брата с лысиной? - Жан показал вниз, во двор. - Это пекарь. Если его очень хорошо попросить, то можно разжиться пирожками.

- С капустой...

- Непременно с капустой, - подмигнул наставник.

Его величество король Элграс удивился миске с пирожками больше, чем всем прежним выходкам Араона, вместе взятым. Горячие пирожки были разделены пополам и немедленно слопаны, потом братец куда-то умчался, презирая вновь начавшийся ледяной ливень и вернулся через пару часов - промокший до нитки, радостный, бесстрашный...

- Если завтра дождя не будет, поедем гулять, - сказал Элграс.

- Нас отпустят? - удивился юноша; послушников никогда не выпускали за стены замка, а оба жили по тем же правилам, что и остальные мальчишки в Тиаринской обители.

- Ну, я все-таки немножко король... - брат щелкнул по венцу. - Так что отпустят.

Араон уныло прикусил губу. Ему все казалось, что за высокими каменными стенами его ждет ненавидящая толпа, готовая растерзать, едва увидев.

- Хватит бояться, - сердито фыркнул Элграс. - Я тебя в столицу заберу, ты мне нужен.

- Я? Зачем?

- Пирожки добывать!

Брат расхохотался, потом потянулся и двумя пальцами ткнул Араона под ребра, тот возмущенно перехватил руку, другой шлепнул брата по носу. Элграс отпрянул и свалился с лавки, старший плюхнулся на него сверху, пытаясь добраться до ребер и отомстить за коварный тычок в чувствительное место. Через минуту оба завязались в хохочущий узел, щедро обменивающийся тумаками и оплеухами.

- Что это здесь происходит? - холодный брезгливый голос был Араону отлично знаком и вызывал панику; но Элграс страха перед архиепископом Жераром не разделял.

- К исповеди готовимся, ваше высокопреосвященство! - отмахнулся юный король. - Не мешайте!

Архиепископ прищурился, уже собрался было сказать что-то резкое, потом вздохнул и улыбнулся. Араон на мгновение увидел себя и брата его глазами - двое растрепанных мальчишек на полу, тяжело дышащих и с трудом сдерживающих смех. Непорядок, полный и законченный непорядок, с какой стороны не взгляни - и послушникам полагается соблюдать тишину и молчание, и королю Собраны негоже драться, словно уличному бродяжке, а Араону и вовсе место в подвале на хлебе и воде... но ни малейшего желания пресекать это нарушение у Жерара не возникло.

- Что ж... готовьтесь, - долговязый алларец пожал плечами и прикрыл тяжелую дверь.

- Как у тебя получается? - спросил Араон.

- Я же это... истинный король, кровь от крови Сотворивших! - Элграс состроил пресерьезную рожицу, впору на парадный портрет, а потом в очередной раз расхохотался.

Такого короля Собраны не осмелился бы запечатлеть и самый отчаянный живописец.

"Я, Фиор Алларэ, милостью Сотворивших герцог Алларский, приказываю..."

Фиор выронил перо, оно прочертило по туго натянутому шелку корявую черту и скатилось с доски, звякнув ручкой из латунных колец. Новые огандские перья, не птичьи, а металлические, позволяли писать по самой дурно выделанной ткани и грубой бумаге, но с непривычки казались тяжелыми и неуклюжими... а может, неуклюжими, нелепыми и несуразными казались только что выведенные слова.

Не милостью Сотворивших, а прихотью Реми, и не герцог Алларский, а сущее недоразумение, да еще и начавший свое правление с того, что погубил близкого родича. Погубил бездействием; Рене нужно было хоть запереть в комнате, хоть связать по рукам и ногам, но только заставить себя выслушать, договориться, понять друг друга. Да, черноволосый наследник никогда не стал бы герцогом, но он был и смелым, и верным до самого последнего момента. Нужно было найти в себе силы, чтобы загладить первоначальную несправедливость Реми - о разговоре между Рене и братом Фиор узнал от Андреаса едва ли не в первые дни переворота; узнал, огорчился тому, как Реми возвел глупость в преступление, и получилось, что за спасение жизни Рене вместо признательности получил лишь публичную оплеуху. И - ничего не сделал; сначала не хотел вмешиваться в дела семьи, которая была для него почти чужой. Потом решил, что слишком дерзкой неблагодарностью станет начинать правление с осуждения решения предшественника. Попытка угодить всем оказалась слишком дорогой.

Отпустил, не поговорив, не добившись понимания - и вот что получилось!

"Опять, опять..." - Фиор отодвинул доску с безнадежно испорченной тканью и стиснул виски. Он молчал и не вмешивался, сидя в Эноре - и заплатил за это смертью Анны и Мио; кому заплатил? Демону лени и бездействия? Молчал и не вмешивался, будучи во дворце - и ценой молчания стали смерть отца, искореженная судьба Араона. Только раз он осмелился поступить по-своему, решив защитить Элграса, но и это дело не довел до конца.

Фиор щелкнул по латунному кончику пера, оно закрутилось, разбрызгивая последние чернила по столешнице. От этого было неприятно: неопрятность тоже признак лени.

"Ты - никто!" - эту истину он выучил прежде, чем начал ходить. Никто, королевский бастард с усеченной материнской фамилией, признанный отцом лишь на десятом году жизни. Не имеющий прав ни на что, всецело обязанный отцу за милость, не позволившую ему умереть до совершеннолетия. Управляющий королевским поместьем - должность впору для простолюдина или мелкого владетеля, но и это - милость, милость, незаслуженная и слишком роскошная для пустого места, плода давно забытой страсти...

Потом была королева Астрид, обращавшаяся с подростком, словно с крестьянским сыном - да и то, редкий крестьянин стерпел бы подобное обращение, не схватившись за полено или вилы; но Фиор уже знал, что должен принимать все ядовитые замечания, щипки и оплеухи молча и с поклоном. Такова была воля отца, и сын выполнял ее неукоснительно. Тринадцатый год, на который пришлось рождение Элграса, был одним из самых черных в его жизни - беременная королева пять девятин провела в Эноре, и каждый день заставляла Фиора прислуживать себе; он научился уворачиваться от летящих в голову ваз и башмаков, но не смог понять, чем провинился перед женой отца.

Называя сына в лицо безродным ничтожеством, король Ивеллион при том зорко следил, чтобы первенец не сходился с низшими; единственный, с кем ему было позволено подружиться, был Эмиль Далорн - но тот с семнадцати лет служил своему герцогу, и все реже и реже заглядывал к другу детства.

Много позже Фиор узнал, что год после тринадцатилетия определяет будущее детей золотой крови, во многом закладывает и характер, и судьбу... узнал - но смелости взять на себя всю заботу об Элграсе не хватило. Все сделали другие.

Теперь на его плечах лежало герцогство и регентство - Элграс вполне определенно высказался о том, кого хочет видеть своей опорой до самого совершеннолетия. Ассамблея еще не собиралась, ибо герцог Гоэллон не вернулся, но Фиор прекрасно понимал, что и отказывать брату бесполезно, переупрямит, и подобного права у него нет. Это опять было бы бегством, трусостью и позорным служением демону бездействия.

Герцог Алларэ не мог злиться ни на Реми, сделавшего из него посредника между собой и Скорингом, ни на Элграса - только на себя самого; и он знал, что даже эта злость глупа и постыдна, потому что нужно стиснуть зубы, сжать кулаки и делать все, что должен; забыв прошлое, переступив через оковы дурных привычек и чувства собственной беспомощности. Переступив через все, что мешает исполнять свой долг. Так, словно родился в день, когда Реми назвал тебя герцогом.

Только, наверное, придется нанять секретаря, у которого проклятые слова, на которых дергается перо, будут получаться сами собой. Мальчишку семнадцати лет от роду, чем-то похожего на Алессандра Гоэллона, еще не узнавшего, что он - будущий герцог Эллонский...

Фиор взялся за доску с чистой тканью и принялся писать мэтру Тейну.

Подошедший неслышно Реми заглянул через плечо, удивленно хмыкнул.

- Зачем вам? У нас довольно младших, умеющих писать чисто и быстро, и каждый будет рад.

- Я знаю, - кивнул, не отрываясь, Фиор. - Так мне будет удобнее.

- Как скажете, господин герцог. Желаете ли вы выслушать новости?

- Желаю.

- Никаких новостей. В столице все спокойно, Эйк по-прежнему молчит, записи Скоринга непонятны никому, кроме казначея.

- Жаль...

Уезжая из Собры, герцог Скоринг отдал Яну-Петеру Эйку странную тетрадь, принесенную оттуда же, откуда оружие и кольчуга. Тонкие хрустящие листы были нанизаны на металлическую спираль и защищены обложкой из гибкого черного материала. Почти все они были исписаны крупным четким почерком, по которому можно было сразу определить, что писавший - благородного происхождения, но из военных, пренебрегающих каллиграфией. Там были расписаны по седмицам, вплоть до конца зимы, конспекты новых указов, которые необходимо было принять.

Половина казалась полной чушью, половина - хорошим способом вконец развалить страну; но назначенный казначеем Гильом Аэллас вцепился в проклятую тетрадь, словно в святыню и требовал неукоснительного соблюдения всего распорядка. При этом попытки получить объяснения оказались бесплодными. Обычно умевший выражаться четко и ясно Гильом, пытаясь прояснить суть загадочной системы реформ, нес такую околесицу, что у Фиора, полжизни потратившего на изучение связей между политикой и делами хозяйства, начиналась икота. Господин казначей Аэллас напоминал немого блаженного, которому явились Сотворившие и открыли некую великую тайну, но поделиться с окружающими он ей решительно неспособен. Гильом даже не мог внятно объяснить, что именно дурного случится, если наплевать на черную тетрадь и забыть о ее существовании - но что это будет конец света для Собраны, он повторял раз за разом; Фиор предпочел поверить и не рискнул проверять, прав ли Аэллас. Лавина уже неслась с горы, и никакие заборы не могли ее остановить...

Ян-Петер Эйк отказался сообщать хоть что-нибудь касательно планов своего покровителя. Он предпочел сидеть в Шенноре и отмалчиваться, благо, его-то пытать никто не собирался - впрочем, это вышло бы не только против чести, но и без пользы. Эйк был из тех, кто умирает, но не выдает того, что обязан сохранить в тайне. К тому же Реми подозревал, что и рассказывать бруленцу не о чем; похоже было на то, что Скоринг обошелся с бывшим главой тайной службы ненамного лучше, чем с остальными.

Фиор закончил письмо, присыпал его песком и прошел к бюро за футляром. Реми сидел на подоконнике, опершись затылком о цветное стекло. Родич выглядел довольным и счастливым. Вернувшись на свой прежний пост, он теперь был занят с утра до ночи, а точнее уж - с ночи до утра, возрождая тайную службу его величества после недолгого, но похожего на стихийное бедствие засилья сперва герцога Скоринга, а потом Эйка. Если оба и понимали что-то в том, как она должна работать, то следов этого понимания Реми обнаружить не удалось; по большому счету, оба последовательно заставили часть агентов работать на себя - выслеживать, собирать нужные сведения и готовить показания для арестов, на все прочее же не обратили внимания. Ни цензура, ни борьба со злоупотреблениями среди чиновников, ни проверка работы городской стражи при недолговечной новой власти не осуществлялись вовсе; что уж там говорить о преемственности, поиске и обучении новичков...

Реми вернулся к делу, к которому был пригоден лучше всего; увечье не могло помешать ему исполнять свои обязанности. Фиор вздохнул с облегчением, увидев, что Сорена глава тайной службы назначил своим секретарем - в ежедневном общении со вздорным и вспыльчивым юношей было мало радости... и едва не утратил дар речи, услышав, что Реми вполне всерьез рассчитывает увидеть того своим преемником на посту; правда, лет через двадцать, что внушало облегчение. Может быть, к тому времени господин Кесслер образумится и успокоится.

- Фьоре, когда вы назначите наследника? - с этим вопросом Реми обращался уже в седьмой раз.

- Когда пойму, кто может им стать.

- Да назначьте же хоть кого-нибудь! Неровен час, случится с вами что-нибудь - и кто возглавит дом?

- Я назначу вас, Реми, - вполне серьезно пообещал герцог Алларэ. - Во-первых, наследником вы быть можете и по обычаю, во-вторых, я не собираюсь следовать всем обычаям.

- Это я помню, - взгляд блеснул злой зеленой молнией.

- Вы можете считать меня предателем или изменником, но вы сделали меня герцогом, и пока я герцог, варварства я не допущу, - отрезал Фиор. - Как в Скоре больше не сжигают ведьм, так в Алларэ больше не будут убивать тех, кто привез тело мертвого воина.

Реми промолчал; слишком хорошее у него было чутье, чтобы не распознать заранее, к чему скатится разговор: к выяснению, кто именно виноват в смерти Рене, а позицию своего герцога предшественник если и не знал дословно, то мог догадаться по тому давешнему разговору, когда порой забывавший о границах и правилах Алессандр бросил Реми в лицо: "Это вы виноваты и никто больше!", а Фиор не стал его одергивать. Вместо того обоим пришлось усмирять Сорена и Алессандра, едва не вцепившихся друг другу в глотки: Кесслер не мог спокойно слышать ни одного резкого слова в адрес своего кумира, а младший Гоэллон до того не любил врать, что слишком часто резал по-живому. Юноши перессорились на целых три дня; помирил их тихоня Андреас, который, оказывается, умел быть и не таким уж тихоней. Досталось обоим вровень - и за неподобающее поведение при старших и в их адрес, и за бездумную готовность расплеваться с другом вместо того, чтобы понять его.

Фиора порой посещал соблазн выбрать наследником именно Андреаса, но такого фокуса родственники и вассалы не поняли бы. К большому-большому сожалению господина герцога Алларэ, которому слишком уж часто казалось, что бывший лекарь, в одночасье возведенный в достоинство благородного человека - единственный, на кого можно не только во всем положиться, но и чьим суждениям в сложных моральных вопросах можно доверять больше, чем себе самому...

Только вот нельзя было полагаться на другого, жить его умом.

- Женились бы вы уже, - вздохнул Реми. - И вопрос бы решился сам собой.

- На ком же? - жениться рано или поздно придется, конечно; выгодная партия, интересы герцогства и страны, тому подобные соображения...

Фиор размышлял об этом с цинизмом, который удивлял его самого. Он не сомневался, что у него хватит терпения и порядочности, чтобы быть к супруге добрым, но - едва ли более того. Ему нужна была одна-единственная женщина, которая умерла, потому что у господина Ларэ не хватило дерзости отнять ее у собственного отца. А как просто было - влезть в окошко, оказаться на пару с девицей Агайрон в положении, достаточно двусмысленном для того, чтобы ее благонравный батюшка увидел единственную возможность спасти честь дочери... Мио бы помогла; но обоих он потерял.

- На ком? - брови Реми поползли по лбу. - Фьоре, вы удивительный... - слово "олух" почти прозвучало, но в последний момент господин Алларэ соизволил заменить его на более подобающее "растяпа". - Есть тут одна девица, и вы вдвоем великолепно смотритесь... в кого бы ни пошли дети, они должны получиться отличными наследниками. По крайней мере, в толпе не потеряются уж точно.

- Это вы о ком?! - Фиор опешил, пытаясь разгадать туманный намек.

- О Ханне Эйма, разумеется. Боги послали нам двух чудесных невест в один день, так грешно пренебречь такой милостью. Девица Скоринг пленилась юным Сандре, а Ханна - вами.

- Да с чего вы взяли? - может, касательно рыжеволосой Фелиды Реми и прав, но...

- Вы меня потрясаете, Фьоре. Спросите Клариссу, если мне не верите. И если вы упустите этот шанс, сваляете огромного дурака. Девицы навроде Эйма в нашей стране наперечет, да и не только в нашей. Вы же помните события в день свержения Араона... правда, вы не знаете, что было вечером, когда эта северная красотка выспалась. Вы тогда отправляли гвардию на розыски Скоринга.

- И что же такое было?

- Эта... эта ходячая статуя Матери Милосердной в натуральную величину едва не придушила меня за реплику касательно Араона, - Реми сделал испуганные глаза. - Я вполне невинно пошутил на его счет - а дальнейшее... к счастью, никто этого не видел. Мне не раз доводилось получать от дам по голове, даже вазонами, но оказалось, что букет роз в умелых руках - пострашнее шпаги. И перемежалось это избиение такой выволочкой, словно за спиной у нее стоял дух Старого Герцога. Я, дескать, обязан был спасти вашего младшего брата, еще узнав о его происхождении, а уж коли не сделал тогда, то после того как заметил, что король сходит с ума...

- Однако, - покачал головой Фиор. - Это... действительно необычно для юной девушки. Я поостерегусь к ней приближаться, пожалуй. Если вам досталось розами, мне достанется вазой...

- Вам - едва ли, - усмехнулся Реми. - Вашу доброту по отношению к Араону она оценила вполне.

- То есть, незаслуженно и без малейших на то оснований выдумала нечто для меня лестное, - подвел итог герцог Алларэ. - Придется встретиться с ней хотя бы для того, чтобы рассказать правду.

- Ну-ну, хоть так...

- Мама, герцог Алларэ приглашает меня на прогулку!

Матушка подняла глаза от вышивания и задумчиво склонила голову к плечу, глядя на Ханну.

- Думаю, Фелиде стоит надеть то белое платье, что с зеленым корсажем, оно хорошо сочетается с твоим голубым, - сказала она, прикусывая шелковую нитку, и вновь склонила голову к пяльцам.

Ханна улыбнулась. В голове вдруг прояснилось, и весь сумбур, который воцарился там после получения письма, куда-то улетучился. В этом была вся госпожа Эйма, любимая мачеха, а, вернее, мать, единственная, которую знала Ханна. В одну фразу у нее уместились две подсказки и одно весьма важное напоминание: обычай требовал, чтобы незамужние девицы не встречались с благородными людьми наедине. Пренебрегали им разве что в Алларэ, но не в столице и уж тем более не в Къеле - только, несмотря на все это, Ханна запросто забыла бы про правила добропорядочности и репутацию.

Фелида Скоринг, лишившаяся в день переворота дома - сдуревшие горожане сожгли его, впрочем, бывшая фрейлина считала, что произошло это и с разрешения, и по воле самого герцога Скоринга, - поселилась у госпожи Эйма. От приглашений герцога Алларэ и Алессандра Гоэллона она отказалась по подсказке Клариссы, сказавшей, что куда приличнее будет поселиться у них. Матушка, кажется, знала наизусть все тонкости столичных правил хорошего тона - и с удовольствием пренебрегала ими при первой необходимости; однако, в случае Фелиды она таковой не увидела.

- Милая, вам есть где поселиться, не нарушив и самое малое из правил приличий, - напомнила Кларисса. - Не стоит давать никому повода для сплетен.

Скорийка молча согласилась - к радости Ханны, у которой появилась первая подруга в чужом, слишком большом и слишком шумном, городе. Рыжая "пчелка" оказалась такой же тихой, рассудительной и загадочной, как во дворце. Половину дня она проводила с Клариссой за вышиванием, другую - или в небольшом саду за домом, на качелях, если погода была ясной, или в беседке, где просто сидела, положив голову на руки, безмолвно и неподвижно, часами напролет. Стоило Ханне задать вопрос, как Фелида с удовольствием отзывалась, поддерживала беседу, но сама ее никогда не начинала.

- Мама, поговори с ней, вдруг она больна? - как-то попросила встревоженная таким поведением Ханна.

- Нет, она вовсе не больна, - улыбнулась Кларисса. - Точнее уж, у вас одна и та же болезнь на двоих. Только тебе хочется бегать, а ей сидеть и мечтать. Вы просто очень разные.

Ханне и впрямь хотелось бегать. Бегать, танцевать, мчаться галопом на любимой гнедой кобыле, не спать до утра, охотиться и то хвататься за вышивку, то за вязание, то упражняться с рапирой - до изнеможения, до боли в плечах. Господин герцог Алларэ, едва обративший на нее внимание, безупречно вежливый и безукоризненно любезный, заставил ее потерять покой и полюбить самые слащавые, самые глупые из романсов. К счастью, Фелида не слишком упрямилась и по вечерам пела, аккомпанируя себе то на лютне, то на клавикордах.

Только вот синеглазому печальному герцогу, кажется, не было ни малейшего дела до страданий северянки...

- Детка, тебе стоило бы насторожиться, если бы герцог Алларэ проводил все время здесь, а не во дворце. Он глава королевского совета. О мужчине, способном пренебречь делом ради самой прекрасной на свете женщины, стоит забыть как можно скорее, - утешала ее Кларисса. - Со временем все образуется, вот увидишь. А если нет - ну что ж, бывает и так. Ты же не побежишь топиться?

- Нет, - смеялась Ханна. - Топиться - это слишком. Но тогда я выйду замуж за владетеля Льяна. Ему, конечно, под шестьдесят, но зато он может пронести меня на руках пятьдесят шагов.

- Это, конечно, серьезный повод, - улыбалась матушка. - Еще у него семеро детей от двух покойных жен и два десятка внуков. И длинная рыжая борода. Не мужчина, а сборище достоинств!

- Борода ему идет!

- Разве я спорю? - округляла глаза Кларисса. - Выгоднейшая партия, милая! Может быть, напишем отцу?

- Я погожу...

- Вот и славно.

Из двух влюбленных барышень первой повезло Ханне; Фелида пока что не дождалась визита младшего Гоэллона, который в первый день знакомства не мог отойти от скорийки на шаг, а потом вдруг пропал, не удосужившись даже написать ни к чему не обязывающее письмо. Печалило ли это рыжеволосую, могли догадаться только Мать и Воин, способные читать мысли смертных - она не жаловалась и не вздыхала, и даже в случайной беседе не поминала Алессандра; а вот у Ханны Фиор Алларэ с языка не сходил. Она выпытала у матушки все, что та знала о королевском первенце, а потом принялась старательно собирать городские новости и сплетни. Увы, о главе королевского совета говорили очень мало - он не давал поводов ни для брани, ни для восхищения; это удивляло даже Клариссу.

- Герцог Алларэ - благородный человек, умеющий себя вести и не склонный к сумасбродствам, - пожала плечами Фелида. - О таких неинтересно сплетничать и слишком лениво их хвалить. Чтобы завладеть вниманием этого города, нужно быть кем-то вроде господина Реми Алларэ.

- Фу, - сморщила нос Ханна. - Это же... редкостное трепло!

- Ты очень сильно заблуждаешься, детка, - глаза матушки потемнели. - Не путай внешнее и внутреннее. Ты слишком мало знаешь Реми, чтобы верно судить о нем.

- Все равно герцог Алларэ лучше, - упрямо стукнула ножом о тарелку Ханна. - И красивее!

- Последнее несколько неожиданно... как и твой выбор слов, - Кларисса расхохоталась. - Право, милая, тебе же не десять лет!

- Господин герцог Алларэ - очень достойный и привлекательный человек, - церемонно выговорила Ханна. - Так лучше?

- Несомненно.

Достойный и привлекательный человек, пригласивший Ханну на невиннейшую конную прогулку по парку, робел и стеснялся так, словно ему и самому было десять лет. Девушка же любовалась тем, как ловко он держится в седле, как ладно на нем сидит темно-зеленый кафтан, через прорези на котором просвечивала снежно-белая рубаха, как падают на плечи густые - на зависть любой девице - чисто-золотые волосы. Все в нем казалось Ханне верным, соразмерным и красивым; слова матушки, как-то обмолвившейся, что Фиор не слишком хорош собой, зато очень добр, были ей наполовину непонятны. Это как надо смотреть?..

Фелида деликатно держалась поодаль, лениво беседуя с грумом. Разговор Ханне приходилось тащить на себе, словно тяжеловозу - груженую товарами телегу. Ее не слишком пугали неразговорчивые мужчины, все уж лучше, чем фонтан острот и дурных шуток по имени Реми, но всему на свете есть разумный предел - так господин герцог Алларэ его перешел!

- Господин герцог, - сказала, останавливая кобылу, Ханна. - Мне вот все кажется, что вы вовсе не хотите со мной даже разговаривать!

- Ох... ну почему вам так кажется? - сапфировые глаза полыхнули каким-то нездешним отчаянным светом. - Если я показался вам нелюбезным, прошу меня простить! Мне слишком редко приходится беседовать с юными дамами...

- Это меня радует!

- Почему?!

- Если бы вы делали это слишком часто, мне пришлось бы повыдергать слишком много локонов... - сообразив, что сказала, Ханна прижала ладонь ко рту, но было уже поздно.

Случайная глупость оказала неожиданное воздействие; она оказалась камушком, стронувшим с места лавину.

- Госпожа Эйма... мне кажется, вы составили обо мне слишком лестное и незаслуженное мнение! - решительно выпалил Фиор. - Я обязан разъяснить это недоразумение.

Ханна терпеливо выслушала печальную исповедь, которая вкратце сводилась к "я ничего не сделал и вы слишком хорошо обо мне думаете". Не расскажи ей Кларисса все, что знала о жизни королевского бастарда - а знала она не так уж и мало, пусть и с чужих слов, - северянка бы, наверное, рассталась со всяким романтическим чувством, преисполнившись отвращения к этому покаянию; но она понимала, откуда что берется.

- Вот что, господин герцог, - решительно сказала она. - Я вам не священник, чтобы мне исповедоваться в грехах, и не судья, чтобы выносить приговоры. Мне кажется, что вы на себя глупо клевещете, и больше я ничего подобного слышать не хочу! Я видела, как вы отнеслись к Араону, я слышала, как он о вас говорил, и мне этого достаточно! И еще я знаю, что он сделал... - шепотом прибавила она, потом заговорила громче. - Вы же, кажется, единственный, кто не счел, что пятнадцатилетнему дурню нужно мстить, как взрослому. Если вы продолжите каяться в том, в чем не виноваты, я... я тресну вас по уху, и думайте после этого о моих манерах все, что захотите!

- Я думаю, что вы далеко не так воинственны, как хотите показаться, - Фиор улыбнулся, пусть и с трудом, и Ханна почувствовала облегчение - ну не бить же его, в самом деле, если бы господину герцогу пришла блажь продолжать?..

- Вы ошибаетесь... - Ханна отвернулась и тут же вновь повернула голову к спутнику; нужно было высказать все то, что вскипело в груди, и высказать прямо ему в лицо, потому что в этом была суть ее души, и если синеглазый не поймет - так уж тому и быть. - Мне хотелось бы встретиться с некоторыми людьми лицом к лицу. С вашим отцом, с вашей мачехой... Не знаю уж, что бы я им сказала, только если бы они не умерли на месте от стыда, я бы их убила своими руками! Потому что большей подлости, чем то, что они сделали со своими детьми, я не знаю... и не знаю большей подлости на свете, чем мучение тех, кто от тебя целиком зависит!

- Я не держу на них зла...

- Так, значит, вы святой, господин герцог, а я - нет!

- Ханна, я не заслужил подобного отношения!

- Я сейчас завою, - предупредила северянка. - Еще одно слово в том же духе, и сюда сбегутся все посторонние...

- Неужто вы не только воительница, но и шантажистка? - наконец-то улыбнулся по-настоящему герцог Алларэ.

- А то!

- Хорошо, я не буду продолжать, а вы уж, пожалуйста, не войте. У меня будет к вам просьба, довольно странная... Если вы не согласитесь, я не буду настаивать...

- Излагайте уж без экивоков!

- Не согласились бы вы сопровождать меня в Тиаринскую обитель? Я хочу навестить братьев, и мне кажется, Араон был бы рад вас видеть, но если вам это неприятно...

- С радостью, господин герцог, - прервала монолог Ханна.

Ей было любопытно, что там творится с белобрысым недоразумением, да и на юного короля посмотреть хотелось. На коронацию она не попала, зато теперь удастся познакомиться поближе.

- Я хотел выехать послезавтра утром... если это слишком преждевременно для вас...

"Трудно будет дождаться" - едва не сказала Ханна, но вовремя сообразила, что герцог Алларэ после этого и вовсе проглотит язык.

- Не слишком преждевременно. Думаю, матушка не будет возражать. И... не могли бы вы пригласить с собой Алессандра Гоэллона?

Фиор покосился на Фелиду, любовавшуюся пышной клумбой шагах в десяти. Скорийка смотрела на лиловые, белые и красные астры с хищным интересом, и явно думала о том, как общипать клумбу и не попасться при этом приставам, маячившим на горизонте. Пока что ее от городского достояния отделяла низкая живая изгородь...

- И авантюристка, - подытожил он. - Не прошло и двух часов, как вы втянули меня в заговор.

- Это согласие?

- Это обещание.

Матушка, разумеется, не возражала; выслушав, каким образом младший Гоэллон оказался в числе приглашенных, она только вздохнула и покачала головой. Зато когда Ханна уже ночью пришла к ней в спальню, чтобы рассказать, о чем именно говорила с Фиором на прогулке, изумленно охнула, скомкала в руках кружевной ворот ночной рубашки.

- Бедный... этакое землетрясение, пожар и потоп сразу! Ханна, не стоило обрушивать на герцога Алларэ что-то подобное в первую же встречу.

- Он испугается?

- Едва ли. Но ему наверняка было больно. Ты не хотела подобного, но иногда и доброта бывает жестокой. Терпение и смирение - то, что помогало ему жить многие годы, а ты несколькими словами можешь разрушить эту опору, - матушка нервно теребила тонкое белое кружево.

- Кому нужна такая опора? - Ханна не понимала, но уже чувствовала, что и впрямь погорячилась. Кларисса не стала бы так явственно волноваться из-за пустяка.

- Тебе - не нужна. Ему тоже не нужна, но он должен понять это сам. В свое время, своим умом. Не торопись, милая. Не будь бестактной.

Ханна, Фелида, две служанки, слуга, Алларэ и Гоэллон со своими гвардейцами выехали утром четвертого дня седмицы. Девица Эйма предпочла бы ехать верхом, но оказалось, что Фелида в жизни не садилась на лошадь; это упущение взялись исправить сразу все окружающие, и, кажется, слегка напугали бедную скорийку своим пылом. Она отшутилась, что не столько страшится лошадей, сколько ретивых наставников.

К полудню вновь разразилась гроза, и оба кавалера с радостью присоединились к девицам в карете. Ханна забавлялась, разглядывая Алессандра: милый изящно сложенный юноша (это если выражаться деликатно, как учила матушка - а по правде, этакая тростиночка хрупкая) вид имел почти как у паломника на богомолье, вот только вместо статуй Сотворивших созерцал он Фелиду. Подруге оставалось только позавидовать - взаимность была и налицо и на лицах; потом Ханна вспомнила, что Кларисса не слишком радостно отзывалась о влюбленности скорийки, напоминая, что герцог Гоэллон может и не одобрить союз с родственницей бывшего регента. Если так, то он окажется дурным и злым человеком... но матушка говорила о нем с искренним уважением, и Ханна надеялась на лучшее.

Тиаринская обитель оказалась мрачным неприступным замком, в котором монастырь можно было узнать лишь по золотым флюгерам в виде языков пламени и щитам с эмблемой ордена Блюдущих Чистоту на стенах. Слушая скрип ворота, сопровождавший спуск моста, девушка подумала, что место это хорошо годится для бывшего короля, больше всего на свете боявшегося просторов и больших зал.

Ни Фелида, ни Алессандр особого желания увидеться с Араоном не изъявили, а его величество до вечера был на занятиях, так что молчаливо таращившуюся друг на друга парочку устроили на постоялом дворе, пристроенном снаружи к обители, а Ханна с герцогом Алларэ отправились к бывшему королю.

Крытый внутренний двор был сухим, но сквозняки здесь гуляли суровые; Ханна вспомнила родной замок, где и в начале весны, когда приходили холодные ветра с востока, было тепло и уютно. Похоже, монахов такие мелочи, как борьба со сквозняками, не волновали вовсе, или они нарочно позволяли резвиться всем ветеркам, дабы удобнее было соблюдать аскезу.

Зареванное "порося" за три седмицы превратилось во вполне приличного юношу, отъевшегося, спокойного и почти что просветленного. От капризного дурня на троне, оравшего на фрейлин и требовавшего каждые пять минут то вина, то танцев, то конфет, и вовсе не осталось следа. Аккуратно постриженные и расчесанные на пробор волосы, скромное серое платье и слишком длинный, не по росту плащ с серебристой подпушкой; прямой, а не суетливо бегающий взгляд. Глаза были очень грустными, но честными.

- Я очень рад вас видеть, госпожа Эйма, - юноша поклонился и поцеловал Ханне руку. - Простите меня, я раньше был с вами невозможно груб. Мне стыдно.

- Зато теперь вы вполне галантны и вежливы. Я тоже рада вас видеть, ваше высочество, - Ханне не пришлось приврать, она и впрямь успела соскучиться по бывшему королю, попортившему ей столько крови. Выхлебал он у нее и прочих фрейлин ее не одно ведро, так что мог считаться кровным родственником... - Вас тут не обижают?

- Вовсе нет! - всерьез запротестовал Араон. - Я хотел бы остаться здесь навсегда, но у меня нет ни капли таланта, а Элграс хочет, чтобы я вернулся с ним в столицу.

- Если вы хотите посвятить себя служению Церкви, то необязательно вступать в орден, - напомнил Фиор.

- Пока я не знаю, чего хочу, - признался юноша, и Ханне это почему-то понравилось. Лучше так, чем глупые выдумки.

Прогулка по внутреннему двору оказалась совсем не скучной, только вот девицу Эйма все больше и больше занимала невероятная, невозможная разница между прежним и нынешним Араоном. Казалось, что одного попросту подменили другим, братом-близнецом, выросшим в другом месте.

За ужином, ожидая приглашения к королю, Ханна спросила у герцога Алларэ, не удивляет ли его подобная перемена.

- Скорее - нет, - сказал тот, подумав. - Раньше, до событий этого и прошлого года, Араон был почти таким, как сейчас. Он никогда не был ни злым, ни завистливым. Неловким, бесталанным - да, но он легко принимал, что младший его во всем опережает. Даже несмотря на то, что их заставляли соперничать между собой.

- Наваждение "заветников"? - спросила Ханна, успевшая нахвататься обрывков разговоров и слухов.

- Мне трудно судить. Может быть, и так, а, может, виноваты только те, кто его окружал.

- Герцог Скоринг умеет заставлять, - повернула голову Фелида, до этого вроде бы интересовавшаяся исключительно ужином. - Только после этого хочется умереть.

Ханна смотрела не на Фелиду, вновь опустившую глаза к почти полной тарелке, не на вскинувшегося Алессандра, а на герцога Алларэ. Тот напряженно свел брови и смотрел куда-то вдаль, словно пытался решить очень сложную задачу по арифметике. Северянка насторожилась. Ей очень хотелось собрать в одной комнате всех своих спутников, выпытать все, что знал каждый и свести это воедино.

Все, кто сидел вокруг нее - герцог Алларэ, Алессандр, Фелида, двое эллонцев и алларец, - ошибались в чем-то слишком важном, чтобы просто забыть о случайном желании, вспомнив пословицу про любопытство, погубившее мышку.

Герцог Гоэллон вернулся в первый день осени.

Столица встретила его очередным приступом слишком холодного дождя, который горожане уже прозвали "слезами Матери", скорбевшей о грехах смертных. Лившаяся с неба вода уже не впитывалась в землю, а Сойя не успевала уносить ее в море, так что поговаривали, что еще седмица - и случится небывалое в Собре: наводнение.

Саннио с Альдингом доигрывали очередную партию в "Осаду крепости"; играли не наспех, а по правилам длинной игры, на большой доске - наследник заказал ее еще весной, но Бернар Кадоль был неподходящим партнером: за игрой, требовавшей предельной сосредоточенности, он откровенно скучал, зевал и порой путал ходы. С возвращением Альдинга Литто Саннио посетило настоящее счастье, ибо у северного барона характер идеально годился для неспешной мудреной игры. Столичный особняк баронов Литто конфисковали еще год назад, так что юноше оставалось либо нанимать дом с обслугой, либо принять приглашение младшего Гоэллона, и, к счастью Саннио, бывший воспитанник согласился. Его даже уговаривать не пришлось.

Оба так увлеклись, что если и обратили внимание на шум внизу во дворе, то не придали ему никакого значения - ну мало ли, провизию привезли или гвардейцы сменяются? Куда больше игроков интересовало положение на доске, где отряд белого баннерета мог успеть захватить последнюю деревню черного короля прежде, чем Саннио выдвинет на подмогу свой отряд.

- Господин герцог Гоэллон! - объявил вошедший в комнату Ванно, и, не успели оба подпрыгнуть с мест, как слугу отодвинули и в кабинет племянника вошел сам дядюшка.

Оба юноши изумленно переглянулись.

Судя по виду герцога Гоэллона, последнюю седмицу он спал в седле, питался подаянием, которое запивал дождевой водой, и при этом постоянно был чем-то огорчен. Серый призрак с выгоревшими добела волосами. Осунувшееся лицо с резко обозначенными складками в углах рта, проступившие под кожей скулы...

- Какая идиллия! - широкая белозубая улыбка, как знал Саннио, не предвещала ничего хорошего. - Рад вас видеть в добром здравии, любезнейшие мои. В игрушки играете?

- Дядя! - вымолвил Саннио, которому больше ничего в голову не пришло...

- Ну не привидение покойного короля уж точно, счастье мое. Сейчас я пойду отдыхать, а вы за три часа извольте обдумать все, что вы тут натворили, и внятно мне изложить. Касается обоих, господа.

Привидение не покойного короля, но нынешнего герцога Эллонского выплыло за дверь той предельно плавной и легкой походкой, которая, как уже понял Саннио, означает предельную усталость: не сам идешь, но тебя ведет некая неведомая сила, помогающая обходить углы и мелкие препятствия куда лучше, чем обычно - но ведет она лишь до постели, и покидает за три шага до нее.

Саннио еще раз взглянул на Альдинга, который с застывшим лицом созерцал закрытую дверь.

А действительно, что наворотили?

Ничего страшного, только хорошее.

После того, как герцог Алларэ взял за шкирку господина коменданта Собры и спросил, отчего же тот бездействует перед лицом народного восстания - и получил в ответ письменный приказ герцога-регента, запрещающий выводить полки городской стражи из казарм до наступления полуночи шестого дня второй седмицы Святой Эро - или до распоряжения господина второго советника его величества...

После того, как Реми позвал к себе пятерку сомнительных типов, и уже через пару часов столица знала, что король Араон собирается отречься от престола, а принц Элграс находится в Тиаринской обители...

После того, как Флэль Кертор, в очередной раз продемонстрировавший хитроумие, нашел способ сохранить овец, пастухов и волков в целости и сытости, предложив архиепископу Жерару короновать принца Элграса прямо в обители, и сразу после коронации четырнадцатилетний король принародно объявил, что изволит пребывать в святом месте еще некоторое время, ибо желает замолить перед Сотворившими прегрешения подданных, и огромная толпа, окружившая обитель, умиленно разрыдалась...

После того, как припертый к стенке архиепископ Жерар обругал посланцев словами, неподобающими его чину, но согласился, ибо другого выхода у него не было, да и поводов отказываться тоже не нашлось, и собственноручно короновал Элграса венцом короля Аллиона, настоящим, а не поддельным - и присланным с нарочным в обитель утром того дня, в который начались беспорядки...

Все было хорошо; необыкновенно, победно, чудесно и удивительно хорошо.

Да, немедленно посланные вслед бывшему регенту гвардейцы так до сих пор и не вернулись; да, господин Ян-Петер Эйк с издевательским видом поигрывал в мяч во дворе Шенноры и не собирался отвечать ни на один вопрос; да, над причудливого вида тетрадью в необыкновенной гибкой обложке, которую передал Фиору Эйк, сломали головы все, кто ее читал - планы дальнейших реформ герцога Скоринга оказались едва растяжимы уму, зато прекрасно было понятно, что останавливаться уже нельзя.

Но все это были сущие мелочи, пустяки, уборка поля боя после выигранного сражения. На троне законный король, в королевском совете - только самые надежные и верные ему лица, Тамер затих, словно вымер, Оганда выразила свое полное одобрение ходом дел в соседней державе, казна потихоньку пополнялась, а большинство владетелей отбыло в свой святой поход - в Собране стало тихо, уютно и очень удобно заниматься насущными делами.

Даже уцелевших еретиков резво переловили Бдящие Братья.

И чем может быть недоволен господин герцог Гоэллон, любимый дядя?..

Саннио оперся рукой о столик: до него вдруг дошло, что дядя вернулся. Вернулся, вот, в доме! Шальная смесь радости, облегчения и какой-то непонятной, невнятной нежности ударила в голову сильнее огненного вина. Он повернулся к Альдингу, уже севшему в кресло. Северянин, кажется, тоже был рад, но привычно прятал сильное чувство под невыразительную чопорную маску, а вот тревогу он скрывать или не собирался, или не получалось.

- Альдинг, вы что-нибудь понимаете?

- Пожалуй... и да, и нет. Давайте лучше закончим партию.

Разговор в кабинете дяди оказался очень, очень долгим. Альдингу повезло куда больше, чем Саннио: он коротко и внятно рассказал о своем пребывании в Керторе и возвращении в столицу, после чего Руи попросил его погодить с оценками увиденного в Собре, настала очередь племянника. Наследник довольно быстро перестал понимать, что происходит - похоже, дядю в первую очередь интересовали не события, а мнение Саннио по каждому поводу.

- Значит, вы согласились с тем, что реформы регента вредны и опасны?

- Да.

- Почему же?

- Об этом говорили все, кто разбирается куда лучше меня.

- Изумительная причина... - поморщился герцог Гоэллон. - Хорошо... а как вас угораздило заявить Реми в лицо, что в гибели Рене виноват он?

- Хотите - накажите меня, - выпрямился в кресле Саннио. - Но я по-прежнему так и считаю! Это было несправедливо!

- Сначала вам казалось иначе, или я что-то путаю?

- Да, сначала я... - наследник покраснел. - Я злился на него, что он предал и погиб. И на себя, что не понял и не вмешался. Мы ведь почти подружились, он мне доверял...

- Ну, хоть что-то вы поняли правильно, Саннио. Это хорошо. Теперь скажите мне, вы задавались вопросом, для чего же Скоринг отдал вашей коалиции и венец, и свои планы, и вообще страну?

- Задавался. Но...

- Хорошее слово "но", особенно, если после него сделать длинную паузу, верно?

Саннио задумчиво уставился на дядю. Больше всего ему хотелось посоветовать любимому родственнику отправляться отдыхать. Дорожная пыль так и не вымылась из кожи, придавая ей нездоровый смугло-серый оттенок. Черная рубаха только подчеркивала усталость. Усталость... и неприятное, могильным холодом веющее ощущение. Долетал этот сырой сквозняк и до племянника, сидевшего напротив стола.

- Господин герцог, на этот вопрос никто не смог ответить, но ведь есть и более насущные дела.

- Да неужели? Кстати, какова ваша роль в этих насущных делах?

Молодой человек изумленно распахнул глаза, потом осекся и задумался. И вправду - какую роль он играет в происходящем? Нечто вроде живого гаранта совместных действий Алларэ и Эллоны. Ученик куда более опытных в государственных делах господ - дурной, признаться, ученик, поскольку постоянно не может посмотреть на происходящее под нужным углом. Помощник? Да какой, к селедкам, помощник...

- Выразительный ответ, - криво усмехнулся Руи. - Хотя, наверное, я слишком многого от вас хочу...

- И чего бы вы от меня хотели?

- Представьте, что я бы не вернулся. Что бы вы делали - отныне и впредь, до конца жизни? Вы, герцог Эллонский. Ну?

- Я не хочу этого представлять...

- Делайте, что вам сказано. Я жду ответа.

- Я буду разбираться с управлением герцогством. Потом, если король будет так благосклонен, займу предложенный им пост. Буду служить Собране и его величеству. Женюсь, - тут Саннио осекся, но было поздно.

- Вы уже, кажется, выбрали невесту?

- Только она еще об этом не знает... - губы сами собой расплылись в улыбке.

- Подход, достойный восхищения, - герцог Гоэллон коротко рассмеялся. - И кто же эта девица, не знающая, что ее ожидает?

- Мне не хотелось бы об этом говорить.

Дядя потянулся, потом поднялся и заложил руки за голову. Черный силуэт на фоне бушующей за окном грозы казался бесконечно далеким, чужим, словно в первые дни знакомства. Потом герцог скользнул к креслу, уселся на поручень, прищурил глаза, сверху вниз глядя на племянника.

- Что вы носите на шее? - Саннио не успел удивиться, как палец подцепил цепочку и вытащил из-под его рубахи медальон. Дядя брезгливо скривил губы. - Это еще зачем?

Пришлось рассказывать обо всей истории, начавшейся с попыток дозваться до герцога Гоэллона на расстоянии, и закончившейся вручением наследнику святой реликвии. Пока молодой человек рассказывал, Руи все выше и выше задирал бровь, пока лицо не стало напоминать маску злодея в огандском театре. Альдинг слушал безмолвно, но Саннио знал, о чем тот думает: какое счастье, что Реми не успел вспомнить о своей просьбе.

- Восхитительно! - герцог встал, прошелся по кабинету, потом уселся на край стола и провел по лицу ладонями. - Все-таки нужно было вас отправить на остров Грив...

- А в чем, собственно, дело?

- Мы поговорим позже. Это долгий и очень серьезный разговор. Кларисса в столице?

- Да.

- Напишите ей, пригласите вечером ко мне. Сейчас же собирайтесь, поедем к Алларэ.

- Может быть, не стоит?

- Это еще почему?!

- Вам нужно отдохнуть.

- Любезнейший, не хамите, - герцог Гоэллон постучал ладонью по столешнице. - Мне ваша щенячья опека...

- Вы мне что-то говорили о беседах и последствиях. - Еще пару девятин назад Саннио смутился бы и замолчал, но сейчас он чувствовал себя рядом с дядей спокойно и уверенно, даже невзирая на явную резкость старшего родича и присутствие Альдинга. - Я настаиваю. Не происходит ничего такого, что нельзя отложить до утра.

- Вы повзрослели. И Реми вас разбаловал...

- Господин Алларэ тут не при чем. Вы меня этому учили всю зиму и весну. Обращать внимание на обстановку, на собеседника. Вы хотите, чтобы я все забыл?

- Ну и что же не так с собеседником?

- Вы в зеркало давно смотрелись? - Саннио поднялся и встал напротив дяди. - Вы хотите меня сделать герцогом раньше времени? Спасибо, но я предпочел бы выучиться у вас еще чему-то.

- Так-так-так... Простите за щенка. Из вас получилась отменная пастушья собака! - расхохотался дядя. - Это похвала, как вы понимаете. Пожалуй, я доволен. Только я все-таки не вхожу в охраняемое вами стадо, племянник, и это не подлежит обсуждению. Уяснили? Собирайтесь, господа!

Удивительное дело, но и Реми, и Фиор оказались дома. Саннио следовал за герцогом Гоэллоном по пятам, и от души насладился выражениями на лицах обоих, когда в проеме открывшейся двери - эллонский герцог проходил к двоюродному брату без доклада, как и тот к нему - оба узрели силуэт долгожданного родича.

- День добрый, господа победители!

- Добро пожаловать, господин герцог, - Фиор очнулся первым.

- Руи! Бесы и демоны!!! - Реми не отличался сдержанностью нынешнего герцога Алларского. - Где тебя носило?!

Саннио проскользнул мимо обнимавшихся старых друзей, сел в излюбленное кресло, Альдинг устроился рядом на высоком табурете.

- Итак, господа, для начала подведем итоги. Полторы девятины вы занимались полной ерундой, фехтованием с призраками, после чего с радостью надели плащ с чужого плеча и принялись его штопать, - Саннио первый раз видел, как дядя всерьез разговаривает с равными себе; оказывается, это ничем не отличалось от выволочки нерадивому секретарю. - Верно?

- Верно, - кивнул Реми.

Наследник удивился. На месте алларца он задал бы десяток встречных вопросов: начиная с того, почему это дядя уехал, никого не предупредив; где он был и что делал. Почему заботой о воспитанниках и спасением принца не могли заняться доверенные лица - да тот же Эвье, к примеру...

- Над этим, - Руи показал пальцем на тетрадь, оставленную Скорингом, - можете пока не ломать голову. Это конспект, но для вас только шарада. Я пришлю книги, которые вам нужно будет прочесть.

- Книги оттуда же, откуда и тетрадь? - поднял голову Фиор.

- Разумеется. К счастью, в ближайшие годы сюрпризов оттуда можно не ждать.

- Сдвинувшаяся гора - твоих рук дело?

- Да. Проход в сопряженный мир, запас оружия сродни тому, от которого погиб Рене и запас взрывчатого вещества, часть которого уничтожила дворец. Об этом можно больше не беспокоиться.

- Какого еще вещества? Я разобрался со взрывом дворца. Это огандские фейерверки, привезенные через Брулен еще осенью прошлого года, - растерянный Реми - то еще зрелище... - Они хранились в доме скорийского купца.

- Это только прикрытие. Фейерверки делают из "гром-дерева", а его силы не хватило бы для подобных разрушений. Да и сохранить его столько времени невозможно.

- Прикрытие? - Фиор потер глаза. - Скоринг не скрывал источников своей силы. Кольчуга, показанная госпоже Эйма, тело Рене...

- В последние два дня - не скрывал. Когда подготовил все, чтобы отдать вам трон и столицу. До того он отлично прикрывался еретиками, угрозой отделения от Собраны, всем прочим...

- Но ту вещь он обронил задолго до убийства короля. Случайность?

- Ни в коем случае. Боюсь, что герцог Скоринг и случайности несовместимы.

- Так и свой склад он вам отдал добровольно? - спросил Саннио.

- Разумеется.

- Дядя... а отправленная в Брулен полусотня точно потерялась?

- Не имею привычки терять своих вассалов, особенно, в подобном числе, - усмехнулся Руи. - Они сопровождают в столицу очень ценный груз и прибудут чуть позже.

- Что за груз? - спросил Реми.

- Если Скоринг преуспеет в своем начинании, у нас будут... - долгая, долгая пауза; жертвой привычки крутить что-нибудь в руках на этот раз пала цепь на шее племянника. - У нас не будет действовать ни одно чудо. Можете представить себе все последствия?

- Нет, - признался Фиор. - Только отчасти - мор, прекращение морской торговли...

- А вот бывший регент смог. Потому и позаботился о средствах предупредить мор, посодействовать морякам и о многом другом, - ядовито улыбнулся Руи. - И передал их ровно в те руки, которые знают, что с этим делать. Изумительно, верно?

- Тогда зачем ты закрыл проход?! - поднялся Реми. - А если всех этих средств не хватит? Если нам понадобится еще что-то?

- Вот затем, друг мой. Именно затем, чтобы ни у кого из нас не возникло соблазна сыграть в предложенную Скорингом игру.

Саннио вздрогнул. По спине, по рукам пробежала холодная дрожь - словно на голову опрокинули ведро ледяной воды. Последние слова дяди были... хуже, чем ведро воды и хуже, чем топор палача.

Наследник поднялся и, пока Фиор с Реми изумленно таращились на герцога Гоэллона, тихонько вышел вон. В коридоре он развернулся лицом к стене и прижался к ней лбом. Не было ни слов, ни сил двигаться, и все казалось нелепым - уехать прочь из столицы, куда глаза глядят, вернуться в кабинет и высказать герцогу Гоэллону в лицо все, что вскипало в душе... толку-то! Поздно, все уже сделано - и сделано такое, чему нет и не может быть никакого оправдания...

Чья-то рука легла ему на плечо. Саннио передернулся, думая только об одном - пусть это будет не дядя, иначе случится что-то слишком дурное, невозможное; но это оказался Альдинг.

- Вы должны вернуться, - тихо сказал он.

- Я не могу! - развернулся юноша, оказываясь с бароном Литто лицом к лицу. На губах было солоно - слезы, кровь?.. - Я просто не могу!!!

- Вы должны! - та снежная бледность, что заливала лицо Альдинга, была Саннио знакома по давешнему разговору в подвале, и это воспоминание клином вышибло все, что терзало младшего Гоэллона.

"Вы будете видеть во сне будущее, но изменить сможете лишь немногое. Лишь в тот момент, когда наяву поймете, что видели во сне то, что происходит, и знаете, что будет через миг. Миг, мгновение, меньше чем удар сердца - вот все, что у вас будет на осознание и решение..."

- Альдинг, вы это видели?..

- Да. Вернитесь, прошу вас... умоляю! Вернитесь и выслушайте.