Дорога через безмолвие

Глава 12 РЕЙД ХОУИТА

Мощным рывком Хоуит продвинулся на север — 13 июля он прошел Суон-Хилл, а 30 июля переправил лошадей вплавь через Дарлинг у Менинди. Там он запасся продовольствием на пять-шесть месяцев и 14 августа отправился к Куперс-Крику. Его караван, насчитывавший тридцать семь лошадей и семь верблюдов, Браге вел старым маршрутом через Мутвинджи и Торовото в обход Буллу. В отличие от бездарных блужданий Райта поход Хоуита можно считать образцом точности и деловитости. Куперс-Крика они достигли за двадцать пять дней.

Конечно, отряд двигался в лучшее время года, когда почти на каждом привале легко было найти воду, а на последнем участке пути уже лили дожди. Стаи перелетных птиц кружили над водоемами, земля вновь возвращалась к жизни. Наступление нового сезона, правда, таило в себе и неприятности: не давали покоя назойливые мухи, с дождями выползли на свет божий гадюки и другие ядовитые змеи. Однако преображение природы не могло не радовать. На оранжевых холмах цвела розовым цветом хрустальная травка, а в крике плескались окуни. В отличие от Браге Хоуит умел жить дарами земли, и в экспедиции не переводились деликатесы — жаренные на углях дикие голуби, раки и моллюски.

Он намеревался пройти вниз по течению крика, пытаясь отыскать свежие верблюжьи следы или любые признаки передвижения Берка. Задача стояла трудная, они отлично понимали, что ищут иголку в стоге сена. Минуло уже девять месяцев со времени исчезновения Берка. Никто не знал, по какому пути он направился к заливу. Теоретически сейчас он мог находиться в любой точке тысячемильного неисследованного пространства. Хоуит пишет о «загадочной пустыне, раскинувшейся в центре материка и отказывавшейся выдавать своих пленников».

Можно представить, как маленькая колонна упорно ползет день за днем вперед, как следопыты внимательно разглядывают землю. Однажды они натолкнулись на странную колею, похожую на след от повозки; в свое время нечто подобное видел и Уиллс на пути к Ку-перс-Крику. Хоуит пошел вдоль колеи и выяснил, что это след от тяжелых бревен, которые тащил паводок. Других «зацепок» по дороге из Менинди отряд не обнаружил. Их окружал безмолвный, словно вымерший буш; редкие собаки динго вприпрыжку удирали прочь при виде странной процессии, замирали как изваяние кенгуру. Иногда на горизонте возникали причудливые миражи: в бездонном небе повисали перевернутые деревья. Как отыскать Берка в этом нереальном зыбком пространстве?

6 сентября произошло событие, заслуживающее внимания, — приближаясь к плосковерхим холмам, за которыми начинались покрытые валунами равнины, они увидели аборигенов. Вдоль сухого русла шла навстречу им группа людей — седовласый старик, мужчина помоложе и несколько женщин с детьми.

«Они были очень возбуждены, — пишет Хоуит, — размахивали ветками и что-то громко говорили. Тот, кто помоложе, дрожал всем телом от испуга. Сэнди не мог разобрать ни слова. Подарив старику нож, я уговорил его отправиться с нами до ближайшей воды, однако, пройдя с полмили, он вдруг чего-то испугался и забрался на эвкалипт, дабы оказаться вне пределов досягаемости. Г-н Браге подъехал к дереву, но туземец стал лезть еще выше, что-то беспрерывно говоря и показывая рукой на северо-запад (наш курс). Убедившись в бесполезности попыток снять его, мы ушли».

Аборигены явно давали понять, что каравану следует двигаться по течению крика. Лил дождь, верблюды увязали в липкой грязи. 9 сентября экспедиция снова увидела группу аборигенов, на сей раз «привлекательных, ладно сложенных юношей», обвязавшихся вокруг талии рыболовными сетями; аборигены приветливо махали им руками с другой стороны крика; на следующий день один из них подошел к Хоуиту и подарил ему кусочек жевательной смолы. Абориген имел устрашающий вид — его тело было разрисовано в виде скелета, — но вел себя крайне дружелюбно; все попытки выспросить его о белых людях окончились неудачей: он не мог взять в толк, что от него хотят.

13 сентября караван въехал в лагерь 65. Бегло осмотрев бывший продовольственный склад, Браге сообщил, что ничего не изменилось — ограда стояла на месте, на деревьях не прибавилось зарубок, очевидно, за минувшие месяцы никто, кроме аборигенов, сюда не приходил. Это звучит невероятно, но и на сей раз они не разрыли тайник… Молчаливый призыв на эвкалипте — «DIG» — ровным счетом ничего для них не значил; позднее Хоуит объяснит, что у них было много провизии и выкапывать оставленное Браге добро не было смысла, пустая трата времени. Пробыв в пустом лагере несколько минут, они двинулись дальше и остановились на привал в нескольких милях ниже по течению.

На следующий день спасательная партия добралась до места, где Берк устроил последнюю на Куперс-Крике стоянку перед тем, как повернуть на север к заливу. Здесь наконец нашлись отчетливые следы пребывания исчезнувшего отряда. Однако отпечатки верблюжьих копыт вели в странном направлении — Браге был уверен, что Берк не мог идти к заливу этим путем. «Похоже, здесь не более четырех месяцев назад бродили отбившиеся верблюды, — пишет в дневнике Хоуит. — Следы уходят вверх по крику. Правда, почва слишком каменистая и полной уверенности у меня нет».

Рано утром он и Сэнди отправились на разведку. Не пройдя и двух миль, они натолкнулись на множество следов возле водоема, и Хоуит подобрал валявшуюся на земле рукоятку складного ножа. Чуть дальше они увидели ведущие на восток четкие следы верблюжьих копыт и лошадиных подков.

«Через четыре мили, — пишет Хоуит, — следы привели к большому водоему, на противоположном берегу которого показались вурли, хижины туземцев. Я направился туда по узкой песчаной перемычке и снова напал на верблюжьи следы. В этот момент я увидел туземца; он был очень возбужден, указывая рукой вниз по течению и кричал изо всех сил: «Иди! Иди» Я хотел приблизиться к нему, но он поспешно удрал; тогда я двинулся по верблюжьему следу… По дороге я увидел лежавшие на земле три пачки табака по фунту в каждой. Табак, рукоятка ножа, свежий отпечаток лошадиных копыт, ведущие на восток верблюжьи следы — все это до крайности меня озадачило, я терялся в догадках».

В этот момент его нагнали гонцы, посланные из отряда. Они принесли сенсационную новость: нашелся Кинг.

Первым увидел его картограф экспедиции Уэлч. Когда отряд Хоуита продолжил путь по течению крика, Уэлч задержался, чтобы еще раз внимательно осмотреть местность; примерно через полчаса на берег высыпала толпа аборигенов. Неожиданно, рассказывает Уэлч, его лошадь Пигги рванулась в их сторону. Те кинулись врассыпную; на месте осталась «одна-единственная фигура, похожая на пугало в лохмотьях и разодранной шляпе. Не сумев сдержать лошадь, я проскочил мимо. Существо пошатнулось и, молитвенно сложив руки, рухнуло наземь. Рыхлый песок помог мне сладить с Пигги; обернувшись, я увидел, что человек слегка приподнялся. Быстро соскочив с лошади, я подбежал к нему и страшно волнуясь, спросил:

— Боже праведный, кто вы?

Он ответил: «Я Кинг, сэр».

В тот миг я даже не понял, что передо мной — тот, кого мы ищем; имя Кинга, одного из рядовых участников экспедиции, было мне незнакомо.

— Кинг? — повторил я.

— Да, — ответил он, — последний оставшийся в живых из всей экспедиции.

— Что? Экспедиции Берка?

— Да.

— А где Берк и Уиллс?

— Умерли. Оба давно уже умерли.

И он снова упал».

Уэлч выстрелил в воздух, подзывая остальных. Первым прискакал Хоуит. Кинг что-то еще говорил, но слов они разобрать не могли. Вид у Кинга был страшный: кожа дочерна обгорела, он почти потерял рассудок от голода и одиночества. «Несчастный был похож на тень, — пишет Хоуит, — и если бы не остатки одежды, его невозможно было принять за цивилизованного человека. Он настолько ослаб, что с трудом понимал наши слова. Все аборигены собрались вокруг, уселись на земле и смотрели на происходящее с нескрываемым восторгом».

Хоуит немедленно разбил лагерь на берегу крика, и Кинга перенесли в палатку. Ухаживавший за ним д-р Уилер позднее утверждал, что, не найди они Кинга, он не протянул бы и нескольких дней. Оголодавший Кинг, плача, просил есть, но д-р Уилер держал его на легкой диете — рис, сахар и масло. Уже на следующее утро Кингу стало лучше, постепенно он рассказывал все новые и новые подробности о случившемся. Хоуит, сидя рядом, мелким почерком записывал услышанное, втайне опасаясь, что больной умрет, не дорассказав все до конца. Слушая Кинга, Браге приходил в ужас. Благодаря прилежным записям Хоуита и дневникам Уиллса (их рыскали в его могиле дна дня спустя) стало возможным восстановить подробности последних недель жизни путешественников на Куперс-Крике.

Но словам Кинга, в начале июня во время отсутствия Уиллса у них начались нелады с аборигенами. Они по-прежнему вели себя дружелюбно, каждый день угощали рыбой, но в ответ ждали, что белые поделятся с ними своими «сокровищами». Берк соорудил шалаш, где хранил патроны и немногие оставшиеся вещи.

«Один из туземцев, — рассказывал Кинг, — забрался в шалаш, схватил кусок клеенки и пустился наутек. Берк, увидев это, побежал за ним, но, поняв, что не догонит, выстрелил в воздух из револьвера, и тогда испуганный туземец бросил клеенку. Меня в это время туземцы уговаривали пойти в стойбище отведать рыбы; я отказался, поскольку г-на Берка не было, и я опасался, что они утащат все наши вещи. Тогда один из них взял бумеранг и положил его мне на плечо. Я подумал, что они хотят запугать меня, поэтому вытащил из шалаша ружье; они убежали. Когда г-н Берк вернулся, я рассказал ему все.

Поздно вечером туземцы снова явились с рыбой и стали кричать «Белые!» Г-н Берк вышел к ним с револьвером. Возле шалаша столпилось все племя, мужчины были разукрашены, а двое держали маленькие корзинки с рыбой. Г-н Берк двинулся им навстречу, они попытались окружить его, но он ударом выбил у них из рук корзинки и велел мне стрелять. Я выстрелил, и они разбежались. Мы собрали валявшуюся на земле рыбу, она оказалась уже изжаренной. Г-н Берк решил не выказывать дружелюбие, опасаясь, что иначе мы от них не избавимся».

Удивительная реакция — ведь потерявшиеся путешественники не могли прожить без помощи аборигенов. У Уиллса на этот счет не было никаких сомнений, о чем он недвусмысленно заявил Берку по возвращении. И не только заявил, но и пошел на стоянку мириться. Кинг рассказывает, что аборигены держались «очень приветливо и дружелюбно. Они оставили Уиллса на два дня, а затем жестами дали понять, чтобы он уходил. Он вернулся, поведал нам обо всем и на следующий день опять пошел в лагерь. Его накормили и снова стали прогонять. Он сделал вид, что не понимает. Тогда они показали ему жестами, что уходят вверх по крику, а нам следует двигаться вниз. Собрав свой скарб, они покинули стоянку, дав Уиллсу немного нарду для нас».

В начале июня, кажется, 5 числа (Кинг путал даты) шалаш сгорел со всеми запасами. Берк развел по соседству костер и жарил рыбу, как вдруг поднялся сильный ветер; искры посыпались на сухие ветки, и шалаш вспыхнул факелом. В мгновение ока нехитрое сооружение превратилось в пепел; удалось спасти лишь одно ружье и револьвер.

Теперь оставалась последняя отчаянная надежда — добраться до аборигенов и попроситься к ним в попутчики. Они упаковали одеяла и пожитки — получились тюки по 15 кило каждый, — и поплелись к лагерю аборигенов. Увы, он уже опустел. Вокруг расстилалось поле спелых нарду и путники решили насобирать семян. Они двигались как автоматы, механически перемещаясь с места на место.

«Раньше мы с Уиллсом, — рассказывал Кинг, — собирали за пару часов целый мешок этих семян, а Берк, пока нас не было, успевал растолочь их столько, что хватало на обед. Теперь силы покинули нас. Уиллс уже был не в состоянии ни собирать, ни толочь семена, а через несколько дней стал совсем беспомощным. Я один выходил в поле. Г-н Берк тоже ослаб и не мог толочь семена. Мне пришлось собирать и толочь за троих. Так продолжалось несколько дней, но долго я не выдержал. У меня болели и подгибались ноги. Настал день, когда и я не смог никуда идти. Пришлось съесть неприкосновенный запас провизии, рассчитанный на шесть суток». Шла третья неделя июня, начались грозовые дожди. Холодной ночью они дотащились до пустой хижины аборигенов и улеглись там, прижавшись друг к другу, чтобы согреться. Они понимали, что положение безвыходное. Особенно худо было Уиллсу, нуждавшемуся в усиленном питании. Оставалась единственная надежда — найти аборигенов. Но сам Уиллс уже не мог двигаться и настойчиво просил оставить его в хижине. Уиллс убеждал товарищей, что сможет продержаться до их возвращения.

В конце концов Берк согласился. Уиллс лежал в хижине, а они с Кингом ползали по полю, собирали семена и дробили их, чтобы оставить Уиллсу небольшой запас нарду.

«Ночь и утро очень холодные: небо чистое, — писал Уиллс в дневнике 20 июня, — я катастрофически ослаб от холода и голода. Кинг ушел собирать семена. Г-н Берк дома размалывает зерна. Он жалуется на боль в ногах, почти не может ходить. Кинг держится лучше всех».

Когда в полдень выглянуло солнце, Уиллс попытался обтереться губкой, но не «сумел справиться с этим занятием».

На следующий день он записывает в дневнике: «Если помощь не прибудет в той или иной форме, я не продержусь больше двух недель. В нашем положении можно утешаться лишь сознанием того, что мы сделали все возможное; наша смерть явится результатом чужой нерасторопности, а не наших собственных просчетов. Доведись нам терпеть лишения в любом другом месте, следовало бы винить самих себя; но мы вернулись к Куперс-Крику, где с полным правом рассчитывали найти провизию и одежду; тем не менее нам приходится умирать от голода, хотя г-н Берк дал тыловой группе совершенно четкие указания — дождаться нашего возвращения, а Комитет настоятельно требовал от оставшейся в Менинди колонны следовать за нами».

24 июня выдалась ужасная ночь. Сильный ветер не утихал до зари, они лежали в хижине, дрожа от холода, пытаясь согреть друг друга.

Уиллс начинает путать дни: следующая запись в дневнике датирована 23 июня.

«Перед рассветом, — пишет он, — Кинг сообщил, что видит на востоке необычную луну с дымчатым светящимся ореолом; по его словам, это небесное тело имеет размеры Луны с ровными краями. Я настолько ослаб, что не могу и помыслить о наблюдении; полагаю, что он видел Венеру в зодиакальном свете с короной вокруг. Г-н Берк и Кинг не выходят из хижины, занятые очисткой и размолом зерен. Оба слабеют с каждым днем. Холод пробирает до костей, а одежды не осталось почти никакой. Мой гардереб состоит из фетровой шляпы, фуфайки, остатков фланелевых брюк, двух пар рваных носков и жилета, в карманах которого я держу личные вещи. Остальные выглядят не лучше».

К 26 июня Берк и Кинг намололи десятидневный запас нарду. Уиллсу оставили муки на 8 дней, остальное взяли с собой в дорогу. В эти последние прощальные часы Уиллс с обреченным смирением принимает свою судьбу. Ровным почерком он записывает, что следующим утром двое спутников покидают его, хотя Берк крайне слаб. И добавляет: «У меня хороший аппетит, я с удовольствием жую лепешки из зерен нарду, но в них, по-видимому, нет питательных веществ; птицы здесь чрезвычайно пугливые, так что их не поймать. Даже будь у нас рыба, не знаю, смогли ли бы мы ее приготовить. Спасти нас может только чудо. Что же до меня, то я протяну дней пять-шесть, если будет тепло. Пульс у меня — сорок восемь, очень слабый: от рук и ног остались кожа да кости. Подобно г-ну Микоберу, мне осталось ждать в расчете на то, что «вдруг все образуется». Голодная смерть — не самая приятная из смертей, тем не менее справедливости ради надлежит отметить, что нарду дает приятное ощущение сытости».

Уиллс пишет также прощальное письмо отцу. Это поразительный документ — в нем нет грамматических ошибок, все запятые на местах, стиль выдержан от первой до последней строчки. Оно написано красивым, чуть наклонным, абсолютно разборчивым почерком и свидетельствует о ясном уме, сохранившемся до конца. Хотя письмо полно горьких упреков в адрес других, автор не опускается до жалости к себе. Мы видим, как в последних строках человек стряхивает груз земных забот.

Вот это письмо:

«Куперс-Крик 27 июня 1861

Дорогой отец,

Очевидно, это последнее письмо, которое Вам суждено получить от меня. Мы на пороге голодной смерти, вызванной не столько абсолютным отсутствием пищи, сколько недостатком питательных веществ в скудном рационе. Правда, наше положение, несмотря на всю его горечь, не так трагично, как в случае с беднягой Гарри и его соратниками[17]. Нам благоволила удача на пути к заливу Карпентария; мы двинулись обратно, с полным правом рассчитывая подкрепить силы в базовом лагере, где оставили четверых помощников, двенадцать лошадей и шесть верблюдов. Запасов провианта на складе при бережливом расходовании должно было им хватить на двенадцать месяцев. Мы также имели полное основание считать, что следом движется тыловая колонна с добавочной провизией и всем необходимым для создания на Куперс-Крике постоянного склада. Оставленная партия получила строгий наказ не покидать лагерь до нашего возвращения без крайней необходимости. Мы ушли, взяв провизии номинально на три месяца, однако пайки были рассчитаны с запасом, а кроме того, мы полагали возможным съесть по дороге часть верблюдов. Удача сопутствовала нам с самого начала, мы двигались до залива почти по прямой линии от Куперс-Крика через красивую местность. На обратном пути, однако, верблюды с трудом шагали по размокшей земле и вскоре одного из них пришлось пристрелить. Когда минуло более двух месяцев с момента выхода из лагеря, пришлось сильно урезать порции. Недоедание сразу же сказалось на всех, но я переносил его легче других. Путь пролегал по безводной области, где почти не было дичи; к тому же мы торопились и не могли сколько-нибудь существенно пополнить нехватку провизии. Лишь иногда удавалось подстрелить ворону или ястреба, либо собрать портулак. Последний обладает замечательными качествами и, думаю, без него мы не добрались бы назад в добром здравии. Вернувшись через четыре месяца и четыре дня, мы нашли лагерь пустым: тыловая партия покинула его в тот самый день. Мы были не в состоянии последовать за ними. Боюсь, что вынужден закончить это послание, чтобы успеть отдать его в надежные руки. Я постараюсь написать еще, хотя шансов получить следующее письмо у Вас будет меньше. Вы в полном праве иметь претензии к Комитету за проявленное небрежение. Оставляю Вас своим душеприказчиком и прошу передать все имеющиеся у меня деньги сестрам; остальным имуществом распорядитесь по своему усмотрению. Прощайте, дорогой отец.

Горячий привет брату Тому.

У. Дж. Уиллс.

Р. S. Полагаю, что мне суждено прожить еще четыре-пять дней. Мои религиозные воззрения нисколько не изменились, и я не испытываю никакого страха. Моя душа спокойна».

Публикуя это письмо, д-р Уиллс опустил постскриптум из опасений, что сын получит ярлык атеиста. Излишняя осторожность: в письмах к матери в Англию до начала экспедиции Уиллс ясно указывал, что считает себя христианином, хотя и не желает тратить время на «пассивную доверчивость». Не лишне напомнить, что ему было 27 лет и он был человеком науки.

Уиллс прочитал письмо вслух, дабы Берк и Кинг убедились, что в нем нет ничего порочащего спутников, а лишь одна только правда. Затем Уиллс сказал, что хочет передать отцу золотые часы, их вместе с письмом взял Берк. Кинг обещал позаботиться о часах и письме, если Берк умрет раньше. Берк снова настойчиво спросил, действительно ли Уиллс хочет остаться. Тот повторил — да, он останется, это их единственный шанс на спасение. Дневники Уиллса (откуда взяты приводившиеся выше цитаты) зарыли рядом с хижиной; сухие ветки и дрова для костра, воду и лепешки положили так, чтобы он мог до них дотянуться. На следующее утро, 29 июня, оставив лежащего Уиллса, они ушли.

Берк был совсем плох. Весь первый день он жаловался на боль в спине и ногах и терзался тем, что оставил Уиллса одного. На второй день ему стало как буд. то лучше, но, не пройдя и двух миль, он упал на землю и сказал, что дальше идти не может.

«Я уговаривал его встать, — рассказывал Кинг, — мне удалось поднять его и провести метров сто, но силы оставляли Берка. Он сказал, что не может нести котомку и выбросил все ее содержимое. Я тоже облегчил ношу, оставив только ружье, немного патронов, кисет с табаком и спички. Пройдя еще немного, г-н Берк сказал, что будем здесь ночевать. Место оказалось очень ветреным, рядом с огромным водоемом, и я уговорил его пройти чуть дальше к следующей протоке, где мы и остановились. Осмотревшись, мы увидели, что на кочках растет нарду; я собрал зерна, растолок их, подстрелил ворону и приготовил отличный ужин. Г-ну Берку становилось хуже, но все же в тот вечер он поел. Он сказал, что конец близок, отдал мне свои часы, принадлежавшие, по его словам, Комитету, а также записную книжку с последними записями. Ее он просил передать сэру Уильяму Стоуэллу».

Кинг показал книжку Хоуиту; все это время Кинг носил ее вместе с двумя парами часов и письмом Уиллса в маленьком холщовом мешочке на шее. Последние слова Берка написаны карандашом, почерк неразборчив, буквы расползаются. Запись гласит:

«Надеюсь, нас рассудят по справедливости. Мы выполнили свой долг, но нас поки[…]. Караван не пошел следом, как мы ожидали, а тыловая партия покинула пост. Р. О'Хара Берк. Куперс-Крик, 26 июня».

Ниже сделана приписка:

«Кинг вел себя благородно. Надеюсь, что о нем позаботятся. Сейчас он отправляется по моему настоянию по течению крика. Р. О'Хара Берк. Куперс-Крик, 28 июня.

Кинг ведет себя благородно. Он был со мной до конца; оставляет меня лежащим на земле, вложив в руку револьвер. Такова моя воля. Р. О'Хара Берк. Куперс-Крик, 28 июня».

На самом деле приписка была сделана на один или даже два дня позже указанной даты. На заре стоял ужасный холод, Берк уже едва шевелил губами. Последнее его желание было достойно короля Лира. Он велел Кингу вложить ему в правую руку револьвер и, понимая, что у того не хватит сил вырыть могилу, приказал оставить его лежащим на земле. Видимо, именно в этот момент он написал свои последние слова. Потом Берк беззвучно помолился. В восемь утра он был мертв.

«Несколько часов я просидел возле него, — рассказывал Кинг, — но дольше задерживаться не имело смысла, и я пошел на поиски туземцев. Мне было очень одиноко, я ночевал в их покинутых хижинах».

После двух дней скитаний ему несказанно повезло: он набрел на шалаш, в котором аборигены оставили запас нарду, достаточный, чтобы продержаться недели две; к тому же в тот вечер ему удалось подстрелить ворону.

Отдохнув два дня, он отправился обратно к Уил-лсу, прихватив трех подстреленных по дороге птиц. Слишком поздно — Уиллс был уже мертв. Когда это случилось, сколько времени он пролежал, глядя сквозь ветки шалаша, неизвестно; ясно было одно — он так и не вставал.

Кинг зарыл тело в песок.

С начала июля для Кинга началась долгая, изнурительная борьба за жизнь. Не в силах на что-либо решиться, он просидел в пустом лагере еще несколько Дней и затем пошел по следам наведывавшихся сюда аборигенов. По пути пытался охотиться на ворон и ястребов; выстрелы привлекли внимание аборигенов, и они вышли к нему навстречу. Рассказ Кинга о том, как они заботились о нем в течение двух месяцев до появления Хоуита, — одно из самых трогательных свидетельств доброты и сердечности «примитивных» обитателей Австралии. Эти строки можно рассматривать и как лучшую эпитафию ныне исчезнувшим аборигенам с берегов Куперс-Крика. Читая их, следует помнить, что им самим не хватало еды и лишний рот стал для них нелегким бременем, поскольку проку от полуинвалида было мало.

«Они взяли подстреленных птиц, — рассказал Кинг, — изжарили их, накормили меня и отвели в хижину, где мне предстояло спать еще с тремя холостыми мужчинами. На следующее утро они завели со мной беседу; один из них приложил палец к земле, зарыл его песком и указывая другой рукой на крик, повторил несколько раз: «Белый». Я понял, что они сообщают о смерти Уилл-са. Потом они спросили о третьем белом, и я повторил их жесты — приложил палец к земле, зарыл его песком и показал в сторону, где оставил Берка.

Они всячески выказывали сочувствие и сострадание; узнав, что я остался один, накормили меня досыта. Прожив с ними четыре дня, я понял, что стал им в тягость; они показали знаками, что собираются откочевать вверх по течению крика, а мне лучше идти и другом направлении. Я сделал вид, что не понимаю. В тот же день они снялись с места; я двинулся следом.

Дорогой мне удалось подстрелить несколько ворон, и это весьма им понравилось. В новом стойбище они расчистили площадку, в середине установили загородку от ветра, уселись в кружок и ждали, пока не изжарится птица, после чего охотно разделили со мной трапезу. В тот же день женщина, которой я отдал часть вороны, принесла мне лепешку из муки нарду, объяснив, что угощение столь скромно из-за больной руки, не позволяющей ей молоть зерна. Она показала больную руку; тут меня осенило — я решил вскипятить в котелке воду и губкой промыть рану. Во время операции все сидели вокруг, перешептываясь. Ее муж находился рядом, а она не переставая плакала. Промыв рану, я обработал ее нитратом серебра; женщина начала вопить и вырываться с криком «Мокоу! Мокоу!» (Огонь! Огонь!).

С тех пор они с мужем стали приносить мне утром и вечером немного нарду и брали с собой, когда племя отправлялось ловить рыбу. Они также помогали мне строить хижину или плести загородку от ветра, когда туземцы перекочевывали на новое место. Со своей стороны, когда мне удавалось подстрелить ворону или ястреба, я непременно делился с ними. Каждые четыре-пять дней они обступали меня, и старики спрашивали, куда я намерен идти — вверх или вниз по течению крика. В конце концов мне удалось им втолковать, что если они пойдут вверх, я тоже пойду вверх, а если они пойдут вниз, я тоже пойду вниз. С этого момента они начали считать меня за своего и регулярно приносили мне рыбу и лепешки.

Им очень хотелось узнать, где лежит Берк. Однажды, когда мы отправились ловить рыбу и оказались неподалеку, я повел их к тому месту. Увидев бренные останки, все горько зарыдали; потом они забросали тело г-на Берка ветками кустарника. После этого эпизода они стали заботиться обо мне пуще прежнего; я повторял им, что белые должны прийти сюда через две луны [два месяца] и по вечерам, приходя с лепешками и рыбой, они охотно заводили разговор о белых людях и показывали пальцем на луну.

Я обещал им много подарков. Особенно они просили томагавки, которые называли бумейку. Весь месяц до прибытия спасательной партии со мной обращались с неизменной заботливостью и смотрели как на своего. В день моего спасения прибежал один туземец и сказал, что он ловил рыбу и видел, как сюда направлялись белые люди; все находившиеся в лагере разбежались в разные стороны, а человек, принесший эту весть, перевел меня через протоку и здесь я вскоре увидел шедших ко мне людей».

Так звучал рассказ Кинга, поведанный Хоуиту; уцелевший спутник Берка и Уиллса говорил с трудом, Хоуит терпеливо ждал, пока он вновь соберется с силами, наступала тишина и тогда сквозь ткань палатки до них доносился мягкий плеск Куперс-Крика.