Дружба начинается не со знакомства (СИ)

Двенадцатая глава. Пушок

Возвращаясь однажды от Филча, Гарри спешил к себе. До отбоя оставалось совсем ничего, когда впереди он услышал тяжелые шаги. Не уверенный в том, что первоклашкам разрешено шнырять по школе в такое позднее время, он на всякий случай притаился в стенной нише, где когда-то, очевидно, что-то стояло, либо рыцарский доспех, либо ваза… Итак, притаился Гарри, ждет. А к шагам ещё и скрип прибавился, что за чудеса? Любопытный мальчуган осторожно высунулся поглядеть, а это Хагрид идет, тяжело шагает и тележку позади за собой тянет, а в тележке…

Гарри занервничал, и было отчего, ведь тележка доверху была наполнена рубленым мясом. В хаотичном беспорядке во все стороны торчали коровьи и свиные ноги, как есть с копытами, тут-там виднелись головы. Мальчик потрясенно, осторожно огляделся и, не отдавая себе отчета, медленно последовал за Хагридом. Потому что именно так поступит всякий нормальный мальчик, проследит за подозрительной личностью и постарается разгадать тайну. В чем бы она ни заключалась. А этот загадочный великан, идущий куда-то поздним вечером и тягающий за собой полную телегу супового набора, причем не в кухню, конечно же являл собой оч-ч-чень интересную тайну!

По лестницам тележка, разумеется, подниматься не желала, и Хагриду приходилось прикладывать некоторые усилия, чтобы втащить её на нужный ему этаж. Гарри, заинтригованный донельзя, едва не умирал от неистощимого любопытства, хотелось знать все и сразу, радовался, что Хагрид громко пыхтит, а тяжело груженая тележка — скрипит и лязгает. В мозгу Гарри что-то предостерегающе щелкнуло, когда до него дошло, что Хагрид идет в Запретный коридор третьего этажа, тот самый, что заперт для всех, кто не желает умереть мучительной смертью. Ну да, щелкнуть-то щелкнуло, да все благоразумие было тут же задвинуто далеко и надолго неуемной мальчишечьей фантазией, в буйной детской голове запрыгали мысли-вопросы: кого великан собирается кормить? Кто там смертельно опасный сидит взаперти?

Размеры двери впечатляли, они занимали собой весь проем коридора, даже не двери, а ворота, тем более что Хагрид открыл калиточку. А как же её назвать? Не дверь же в дверях.

Гавк был не просто оглушительный, он был громоподобен, Гарри аж присел, услышав невероятный лай. Дог? Бладхаунд? Или тибетский мастиф? Обмирая от сладкого ужаса, Гарри прокрался поближе и осторожно заглянул туда… И выпал из реальности. Хагрид кормил цербера. Самого настоящего, живого цербера! Три головы, три оскаленные слюнявые пасти, шесть огромных голодных глаз, шесть ушей-лопухов, а размеры… Метра три в высоту, не меньше! Две головы с чавканьем рвали коровий мосол, третья, проглотив поросячьи копыта, облизываясь, повернулась в сторону Гарри и… завилял огромный зад с толстым корабельным канатом хвоста. Как улыбаются собаки, Гарри отлично знал: прижимаются уши и растягиваются губы, весело и радостно сияют глаза и отчаянно виляют хвост и зад. Две головы, дожевав мосол, присоединили свои собачьи улыбки к первой. Толстый зад заходил ходуном, а хвост с грохотом забил по стенам и потолку, выбивая пыль и штукатурку. Хагрид удивленно оглянулся — кого это песик приветствует? — и увидел Гарри, который, забыв обо всем на свете, как завороженный рассматривал потрясающего цербера. У него к тому же была благородная масть, голубая изабелла, сверкающая перламутром голубизна. Чтобы представить это, посмотрите на голубого веймаранера. Или серого, без разницы, собаки этой породы одинаково блестят.

Стоит растерянный Хагрид, смотрит на Гарри, а Гарри стоит и восхищенно смотрит на пса, влюбленно так… Великан, все поняв, смущенно кашлянул, подобрал с тележки очередной шмат мяса и кинул церберу, две головы тут же принялись за трапезу, а третья, центральная, продолжала улыбаться Гарри. Мальчик, осмелев, подошел ещё ближе. Хагрид всё же счел нужным предупредить:

— Ты поосторожней, Гарри. Он добр только в моем присутствии, без меня он опасен, так как стережет кой-чего.

— Я понял, — кивнул Гарри. — А как его зовут?

— Пушок.

Что охраняет Пушок, Гарри не стал спрашивать, ему это было уже не интересно, тем более что он тайну разгадал, Хагрид кормит цербера, который что-то сторожит. Вот и всё. Что он там сторожит и от кого — это уже было неважно, главным для Гарри был сам цербер, а так, пусть хоть ядерную установку адронного коллайдера охраняет.

Пушок наелся, Хагрид убрал помещение, сложив отходы жизнедеятельности в опустевшую тележку, и, видимо, собрался уходить. Гарри робко попросил:

— А можно его погладить, пока вы здесь?

Хагрид кивнул и, глядя на Гарри, как тот подходит к гигантскому псу, недовольно спросил:

— Любишь собак, а, Гарри?

— Да, очень.

Пушок казался гладкошерстным, но его шерсть соответствовала габаритам, и руки Гарри по запястья утонули в грубой, проволокообразной шерсти, ещё от него сильно пахло немытой псиной, а изо всех трех пастей разило тухлой вонью вперемешку со свежим мясом и кровью. И даже лежа на брюхе он был огромен, все равно что лежащий слон, Гарри пришлось сесть ему верхом на переднюю лапу, чтобы достать до шеи. Хагрид загундосил в нос:

— А почему ты в гости ко мне не приходил, Гарри? Я же звал тебя…

— А зачем вы Дадли в поросёнка хотели превратить? — не сдержался Гарри.

— Ну дык… Маггл тот, толстый… при мне Дамблдора оскорбил, вот я и… того…

К концу фразы Хагрид совсем стушевался, а Гарри сорвался на крик:

— Так то ж дядя, а не Дадли! Дадли-то тут при чем???

Пушок нервно рыкнул, тараща все три пары глаз на спорщиков, и Хагрид забеспокоился:

— Ну-ка тихо, Гарри. Не нужно кричать при цербере…

— Не буду… — грустно сказал Гарри, зарываясь лицом в вонючую и более нежную шерсть на горле, адская собака ласково зарокотала-заворчала. Хагрид вздохнул. Оставалось только одно, извиниться, в конце-концов именно Гарри тогда превратился в поросёнка.

— Гарри… ты простишь меня?

Мальчик оторвался от цербера и удивленно взглянул на Хагрида.

— Извинить? А за что?

— Ну не сдержался я тогда, Гарри! Тот толстяк директора старым маразматиком обозвал, я и того… взбесился!

— Дядя Вернон меня защищал. Этот ваш директор меня на ледяном пороге на всю морозную ночь оставил, и я чуть не умер. Меня только утром нашли, ваш директор не додумался позвонить или постучать в дверь, тётя говорила, что я был весь синий, насквозь проморозился. Я до трех лет не ходил, меня разбил паралич, ноги совсем не слушались. Мне тётя рассказывала, что я попой по полу толкался… передвигался я так. Меня долго лечили, это был настоящий кошмар, массажи, антибиотики, но врачи победили… они поставили меня на ноги. Всё, что у меня осталось с тех времен, это плохая координация движений и диспраксия. Плохое зрение, наверное, от папы. Это тётя так говорила.

Говорит Гарри, говорит, лицо Хагрида всё вытягивается и вытягивается, а в глазах — смесь изумления и страха. И понимание. Великан наконец-то понял, осознал, как был неправ. Ошибка директора слишком дорого отразилась на Гарри. И ведь он сам, вот этими вот руками передал Дамблдору спящего младенца! До сих пор вспоминается та жуткая ночь.

Сначала директор посылает его к дому Поттеров, сопровождая свои действия загадочной фразой: “Всё, что найдёшь живое, привези вот по этому адресу”. Ну он и отправился туда, прибыв, он увидел развалины, а среди обломков молодой Сириус Блэк рыщет. Бегает туда-сюда и плачет-воет, всё крысу какую-то поминает-проклинает. И ведь нашел какой-то след! Крикнул ему, Хагриду, что мопед он может насовсем забирать, ему, Блэку он уже не нужен, перекинулся в собаку, да и был таков.

Гарри он нашел в кроватке на втором этаже, в том, что осталось от детской комнаты. Пыль уже улеглась, повсюду мягкими пушистыми холмиками лежал свежевыпавший снежок. Снег был и в кроватке, маленький Гарри хоть и дрожал от холода, но всё равно с интересом возил вокруг себя ручками по снегу. Он, помнится, попытался отогреть малыша, с личика кровушку смыл-стер, осторожненько, чтоб ранку на лобике не раздербанить, закутал покрепче в одеялко да за пазуху засунул, согреть, значится, ну и руки для мопеда освободить. А Дамблдор… а он… Он-то почему спокойно смотрел, как высокий седобородый старец поднимается на обледенелое крылечко и кладет спящего младенчика… прямо на лёд… почему, а? Ну словно как кто-то его разума лишил, словно это было в порядке вещей — класть детишек на ледяной порожек, в то время как изо рта вырываются клубы пара и пушистым инеем оседают на бороде. Так нет же, всё было нормально, ни он, ни Минерва не озаботились тем, что Гарри может замерзнуть, или они все наивно решили, что магглы проснутся и выйдут на улицу через пять минут после их ухода? Ага, в три часа утра… или всё же ночи? Да, зимой — ночи. Рассветает где-то к восьми.

К концу этих своих раздумий Хагрид стал совсем виноватый и от стыда даже не знал уже, куда и деваться. А Гарри, случайно пострадавший маленький мальчик, развлекался-забавлялся с цербером, то клыки потрогает, сравнивает их со своими пальчиками, то в нос ближайший подует и смеётся-хохочет, глядя, как Пушок забавно морщится и жмурится. Ребёнок, что поделать. Детство, оно такое, непосредственное, бесхитростное. Наивно-откровенное. Там, где взрослого уложит инфаркт, ребёнок просто испугается и ляжет чуточку более уставшим, а пережитый испуг он будет воспринимать как страшный, кошмарный сон, ничего больше. Вот почему мы так по-разному реагируем на вампиров, оборотней, убийц-маньяков. Детская психика уязвима, но и гибка, фантазии и реальность порой так тесно переплетаются в голове малыша, что трудно выцепить из этой умственной кашки, где выдуманный мир ребёнка, а где окружающая нас явь. Гарри Поттеру понравился Пушок, огромный пёс ростом со слона и клыками толщиной с мужской палец.

Когда он вернулся в гостиную Гриффиндора, окружившие его дети скривились. Гермиона закашлялась и помахала перед носиком ладошкой:

— Фу-у-у… Гарри, от тебя жутко воняет псиной!

Рон обрадовался, рассиялся:

— Круто, Гарри, ты ходил к Хагриду, да? У него собака есть, волкодав по кличке Клык. Он такой слюнявый, да, Гарри?

Гарри, подумав, согласился с Роном на всякий случай. Про Пушка пока лучше никому не говорить, это будет его тайной. В конце концов, тайны для того и существуют, чтобы их раскрывали. И когда-нибудь у этой тайны найдется свой тайноискатель, который раскроет её на своих условиях. Правда, они могут разболтать всему курсу о своем открытии и тогда никакой тайны не будет, но у него она пока есть, и он будет её хранить. А пока…

— А какой породы Клык, Рон, как ты думаешь?

— Э-э-э, я не знаю, Гарри, но Хагрид же сказал — волкодав. Да ты же видел, Гарри!

— Я просто подумал, а как ты его опишешь?

— Описать Клыка? Хм, интересно… ну, он большой, толстый, криволапый. Цвет черный, блестящий, как мокрая крыша. А ещё, мне кажется, ему шкура великовата, висит везде, и спереди, и сзади, и с боков.

— Хвост?

— Длинный и тонкий, прямой как палка.

— Морда?

— Фу-у-у! Слюнячая такая, ну ладно-ладно! Широкая и тупая, губа-а-астая-прегубастая…

Со всех сторон посыпались предположения:

— Мастиф?

— Фила бразилейро?

— Нет, они желтые и палево-рыжие.

— Кане-корсо?

— Уши у Клыка есть?

— Да, есть, большие такие, лопухами.

— Это не кане-корсо, у них уши купируют.

Победила Гермиона, она угадала породу Клыка — мастино неаполитано, на следующий день она сходила к брату, и Гидеон подтвердил, да, мастино.