Друзья из Сары-Тепе

Глава VII

Однажды утром кто-то принёс известие: Садыр Васильевич заболел — и математики не будет.

— Ура! — закричал Севка, но, встретив взгляд Хадии Фирузовой, кричать перестал. И хотя он радовался вовсе не тому, что математик заболел, а тому, что урока не будет, ему всё равно стало как-то неловко. Он тихо побрёл к своему столу. Как раз вовремя — в класс вошла Гульчехра Хасановна.

— Займёмся повторением пройденного по истории.

Ребята приуныли. Всех больше бы устроило, если б Гульчехра Хасановна поговорила с ними о жизни или почитала бы книжку. А тут «повторение пройденного». Выручил староста Юз.

— Гульчехра Хасановна, помните, когда мы проходили Тимура, вы сказали, что у него был такой замечательный внук, прямо учёный. А потом вам всё было некогда о нём рассказать.

— Расскажите! — закричал четвёртый «Б». (Молодец староста!)

— Ну что ж, слушайте. Надеюсь, вы помните, что полчища Золотой Орды были остановлены воинами Древней Руси и воинами Средней Азии. Во главе русских войск стоял?..

— Дмитрий Донской!

— Во главе среднеазиатских полков?..

— Тимур!

— Тимур хотел стать властелином мира. Он сказал: «Вся Вселенная не стоит того, чтобы иметь двух царей» — и послал свои войска завоёвывать Крым, Кавказ и Индию.

Пять лет длился поход Тимура в Индию. Большой обоз следовал за великим шахом. Верблюды везли ковры и вазы. В разукрашенных кибитках ехали жёны повелителя Вселенной, жёны его детей, жёны его внуков. Ехали маленькие дети. Во время недолгой стоянки в горах Султанин жена Шахрука, младшего сына Тимура, родила ребёнка.

«Собственные корреспонденты» вытащили «корреспондентские» блокноты и в отчаянии переглядывались друг с другом.

— Надо писать или не надо? — обернулась к Севке Катя.

— Писать или нет? — прошептала громко Хадия.

— Надо или не надо? — понеслось по рядам.

— Что происходит? Хадия Фирузова!

Хадия встала.

— Чем ты обеспокоена?

— Я не знаю, надо писать или не надо?

— Что писать?

— Кор-рес-пон-ден-цию.

— Ничего не понимаю. Староста, почему в классе шум?

Юз встал, но заговорили все разом. Каждый хотел объяснить, что они не просто шумели, а шумели по делу. Гульчехра Хасановна отошла к окну и принялась смотреть на двор. Пришлось замолчать. Тогда Гульчехра Хасановна вернулась на место и сказала как ни в чём не бывало:

— Староста, что происходит в четвёртом «Б» классе?

— Четвёртый «Б» придумал записывать интересные рассказы. Мы будем записывать всё, что услышим об интересных делах и поступках.

— И наш класс станет знаменитым, и все скажут: «Знаменитый четвёртый «Б», — вставил «возникало» Саттар.

Тут уж Севка не выдержал:

— Совсем не для того. Мы просто хотим, чтобы все узнали про то интересное, что случилось с другими людьми.

— Поняла, — сказала Гульчехра Хасановна. — По-моему, вы придумали хорошо. Осталось решить, что записывать, а что нет. Давайте сделаем так: записывать вы будете только те случаи или события, о которых вам будут рассказывать сами участники. А про то, что мы знаем из книг, записывать не надо, потому что про это уже написали до нас.

— Мы напишем про то, что никто не знает, и станем знаменитыми, — сказал Саттар.

— Оседлал шайтана и поехал по свету, — сказал Анварка.

Все засмеялись.

— Так как же, — спросила Гульчехра Хасановна, — надо или не надо записывать то, что я сейчас рассказываю?

— Не надо!

— А слушать?

— Надо!

— Тогда продолжаю. Итак, у Тимура родился ещё один внук. Ему дали имя Мухаммед Тарагай, но дед пожелал, чтобы его звали Улугбек — «великий правитель». Так его все и звали. Маленьким мальчиком ходил Улугбек с дедом в походы, а когда сам стал правителем, то воевать перестал.

Замолчали военные трубы, свернулись боевые знамёна, перестала литься кровь.

Улугбек получил во владение Самарканд и правил им ровно сорок лет, с тысяча четыреста девятого по тысяча четыреста сорок девятый год.

Правитель вёл обычную жизнь феодала — устраивал шумные пиры, пышные выезды, охоты. Но вместе с тем он любил науку и стремился к знаниям. При его дворе жили математики, астрономы, поэты, врачи. Они писали книги, вели занятия в медресе, то есть в школах. Просвещённый владыка был явлением очень редким, и потому один из придворных поэтов написал: «Небо должно ещё много раз совершить кругооборот, прежде чем оно создаст такого учёного правителя». Улугбек и сам писал стихи. Но особенно много времени он уделял занятиям арифметикой, геометрией и астрономией. По его приказу была построена обсерватория. Она считалась лучшей для своего времени. Развалины обсерватории до сих пор возвышаются на одном из самаркандских холмов, в четырёх километрах от города.

Что тебе, Клюев?

— Я хочу сказать: когда мы проходили Древнюю Русь, нам Вера Степановна тоже очень интересно рассказывала про Новгород, а потом мы взяли и поехали туда. И всё увидели своими глазами.

— В тебе есть задатки организатора, — усмехнувшись, сказала Гульчехра Хасановна.

— Ага, — согласился Севка. — Однажды я организовал экскурсию в Рыцарский зал. Мы ходили туда всем классом, и мой папа рассказывал про оружие. Ещё я организовал мальчишек нашего двора стоять на голове. Сначала никто не умел, а потом все научились.

— Прекрасно. Скажи, пожалуйста, сколько километров от Ленинграда до Новгорода?

— Сто восемьдесят.

— Сколько часов вы ехали?

— Три часа.

— А от нас до Самарканда гораздо больше, да не по низине, а по горам, серпантином.

— Поедем! Пожалуйста, поедем! Мы не устанем! — закричал четвёртый «Б».

Тут зазвенел звонок. И хотя ребята изо всех сил пытались удержать Гульчехру Хасановну, она сказала, что у неё дела, и вышла из класса.

На перемене Севка должен был показать, как он делает стойку. Севка не любил, чтоб его долго просили. Он с разбега встал на три точки, замахал в воздухе ногами и запел «кверхногамную» песенку:

Последнюю строчку можно было менять. И в зависимости от места, где делалась стойка, петь: «здесь на земле», или: «здесь на ковре», или: «здесь на столе». В данный момент дело происходило на лужайке школьного двора.

«Кверхногамная» песня была так заразительна, что всем сразу захотелось научиться стоять кверху ногами. Дел у Севки прибавилось.

Дома его тоже ждали дела. На Севкиных плечах лежала одна из самых главных хозяйственных обязанностей — он был водоносом и ежедневно наполнял водой деревянный пятиведёрный бачок, стоявший на краю суфы.

Колодец помещался в ичкари. Так называлась та половина дома, где жил Садулла со своей женой. Посторонним мужчинам ходить туда было нельзя, а мальчикам можно. Старик Садулла жил по старым обычаям и жену свою заставлял жить по старым обычаям. Когда она проходила мимо археологов, то закрывала лицо концом головного платка.

Ещё в ичкари жила внучка хозяина, та самая девчонка, которая орала, когда Карим и Катя спасали Карлсона. Ещё там жила мать девчонки, но её археологи видели редко: она работала в ресторане и приходила домой поздно. Другие сыновья и дочери Садуллы жили кто в Самарканде, кто в Ташкенте, а кто даже в Иркутске.

Севка взял ведро и побежал по тропинке через сад. Навстречу ему потянулся сладковатый дымок саксаула — верный признак того, что у хозяина варится плов. «Плов в котле, гость во дворе», — сказал бы Анвар. Так и есть. В айване сидели хозяин и незнакомый Севке мужчина. Перед ними стояло блюдо с белой сладкой нишалдой[17] и лежала гора лепёшек. Жена Садуллы, закрыв лицо платком, прислуживала.

— Салам-алейкум, — сказал Севка, пробегая мимо.

— Здорово, пацан, — буркнул гость, не поворачивая головы.

Он сидел к Севке спиной.

Колодец находился рядом с печкой. В плотно закрытом котле кипел и распаривался плов.

Севка быстро наполнил ведро и пошёл обратно, изо всех сил стараясь не смотреть в сторону айвана. Ему почему-то очень хотелось узнать, какого такого гостя принимал Садулла. Два ведра он пронёс благополучно, на третьем — не выдержал и обернулся. Гость обернулся тоже. У него было какое-то мятое лицо с приплюснутым носом и тонкими сизо-лиловыми губами; на щеках и на лбу алели большие противные пятна. «Кажется, Пятнистый! — пронеслось в голове у Севки. — Тот, что крикнул: „Гони вон проклятых щенков!“

В ичкари Севка больше не пошёл — неудобно было. Но если бы он знал, о чём вели речь Садулла и Пятнистый, то он наполнил бы водой все арыки города, лишь бы лишний раз пройти вдоль айвана.

— Думай, старик, — говорил гость, макая кусок лепёшки в тягучую нишалду. — Где твоя стариковская мудрость?

— Думаю, сынок, думаю. Туда и сюда мысли перекидываю, да не Аллах я, чтобы под землёй видеть.

— Золото такой товар, что и сквозь землю светит.

— Так. Правда твоя. Да к реке не пройти — граница там.

— Дождёмся, что археологи отыщут.

— Нельзя того допустить. — Садулла вытер бороду полотенцем.

— Нельзя, старик.

Жена Садуллы поставила на дастархан блюдо с пловом. Беседа на время прервалась. Потом гость возобновил разговор.

— Пошарь в святой могиле, где офицеришка квартировал.

— Легко говорить, трудно делать. Мазар за полосой, кто меня пустит?

— Проси начальника.

— Умный ты человек, сынок. Твои мысли читаю, каждый день начальнику кланяюсь. Однако на мазар надежда малая — ремонт там был. Советская власть сказала: «Мы в Аллаха не верим, могилы святых не почитаем, а старые здания почитаем». Тогда весь мазар чуть не по кирпичу разобрали и заново сложили, чтобы крепко стоял.

— Рабочих прощупай.

— Разговаривал с одним, вёл беседу.

— Только осторожно, без моих указаний никому не открывайся.

— Ладно. Скоро ли приедешь?

— Не знаю, как рейс будет. Да и не следует нам с тобой часто видеться. Если что узнаешь, передай с кем-нибудь старым способом.

— Ладно.

Когда археологи вернулись домой, Нина Георгиевна, заглянув в бак, с удивлением спросила:

— Эй, водонос, сегодня что, лимит на воду?

— Неудобно было в ичкари ходить, там гость сидел, — солидно ответил Севка.

— Гостя принимал, правду пионер говорит; гость приезжал, плов варили, отведайте, почтеннейшие! — Из-за деревьев появился хозяин с блюдом плова в руках.

— Рахмат, — сказал Борис Яковлевич, — от плова и шах не отказывается. Родственник приезжал?

— Хороший человек всё равно что родственник. Шофёр. С сыном на одной базе работает. Товары из Самарканда привёз. Нам со старухой подарки от сына привёз. Халат привёз. Хорошо в новом халате на мазар пойти, святому молиться. Когда возьмёшь меня, начальник?

— Нелёгкое это дело. И обидеть вас отказом не хочется, и обещать боюсь.

— Постарайся, начальник. Аллаху молиться за тебя буду.

Хозяин ушёл.

— Хороший был плов, — сказал через некоторое время Лёня.

— Превосходно готовят, — подтвердил Андрей Петрович.

— Плов-то хороший, а вот гость был нехороший, — вступил в разговор Севка.

— Чем не угодил? — спросила Нина Георгиевна.

— Лицо злое. Всё в красных пятнах. Противный.

— Разве можно судить по наружности?

— По такой можно.

— А по такой, как у Садуллы-бобо?

Севка задумался. С одной стороны, Садулла выглядел вполне приличным стариком, с другой стороны, не было у Севки к нему доверия. Поэтому он ответил уклончиво:

— Садуллу я ещё мало знаю. А вообще здесь почти все люди хорошие.

— Из чего ты исходишь, говоря так?

— Я исхожу из детей. Детей любят добрые люди, а здесь все любят детей.

— Вот те раз. А у нас разве эту шушеру не любят?

— Любят, да не так. Вот смотрите, у вас один ребёнок, у моих мамы с папой — один, у Бориса Яковлевича, правда, два, зато у Татьяны Васильевны ни одного. В нашем ленинградском классе, кого ни возьми, у всех по одному брату или сестре, или вообще нет. А в нашем узбекском классе у всех помногу: у Тони-Сони — шесть, у Анварки — три, у старосты Юза — четыре, у хвастуна Саттара — шесть, у Хадии — три, а у Карима — целых восемь, его мама так и говорит: «мой отряд».

— А у Кати Усовой?

— У Катьки никого. Но она не виновата. У неё мамы не стало, когда Катька была совсем маленькая. Поэтому Катька такая гордая — боится: вдруг её жалеть будут.

— Да, — сказал Борис Яковлевич, — любовь к детям — одна из замечательных черт Востока. Кстати, Всеволод, твоя напарница нашла сегодня почти целый сосуд с надписью. Даритель просит ниспослать ему большое потомство.

— Надпись выполнена кхароштхи? — небрежно спросил Севка.

— Кхароштхи. А сосуд местный — новое доказательство культурных связей Узбекистана и Индии.

— И ещё, — сказал Севка. — Раз местные жители умели писать не только по-кушански, но и по-индийски — значит, они были образованными и знали иностранные языки.

— Молодец, Всеволод. Мыслишь, как археолог.