Дурень. Книга вторая. Позывной "Калмык"

Глава 15

Событие тридцать седьмое

Когда ты решаешь загадки, мир имеет смысл, и всё вокруг правильно.

Доктор Хаус (House M. D.)

Иваницкий отправился в подготовленную для него баню, а Сашка остался сидеть на веранде, машинально подбрасывая маленькие берёзовые полешки в печурку. Думал о Питере. Он, как всякий приличный попаданец, грандиозное дело там себе наметил и в принципе его уже вполне можно было начинать осуществлять. Проблема была в деньгах. Это здесь ему денег для житья — бытья не надо, всё по Адаму Смиту. Ну, если не считать уплату подушного налога и погашение процентов и самого тела залога в банке. В Санкт-Петербурге нужно будет снимать квартиру и питаться. То, что он задумал, за день не осуществить, да и Олег Владимирович посоветовал не прокатиться до Петербурга и обратно, а пожить там пару лет, пока тут про него все забудут. То есть, нужны деньги вполне себе приличные. И самое интересное — они у Сашки были. Восемь тысяч рублей на серебро, если пересчитать, Анька положила в банк. Они с Андрюхой Павлидисом съездили в Москву на неделю и утрясли там все вопросы. Заодно и семян с яблоками и грушами прикупили.

Плюс немного за щенков он в ближайшее время получит и за использование жеребцов великанских. Покапают денюжки и за элитный самогон. В принципе, он необходимые десять тысяч рублей для закрытия залога за Басково соберёт даже не к январю, а к ноябрю. Ладно. Благая весть. Аллилуя. Рассчитается с банком, и с чем в Петербург поедет? Засада.

За этими размышлениями и застал Коха, вломившийся на веранду Ероха.

— Вашество! Пф! Федор из Богородицкого приехал сейчас, — пыхтя, как паровозик из Ромашкова, сообщил пацан, переводя дух. Явно бежал всю дорогу с неожиданной вестью. Спешил поделиться.

Фёдор в Басково был один, и был он конюхом. Теперь, с появлением калмыков, в нём в принципе и нужды не было. Всего-то три с половиной десятка великанских лошадей, считая жеребят, на огромную кучу калмыков. Там людей, ухаживающих за конями, если детей и женщин считать, больше, чем самих лошадей. Да, теперь лошадки будут размножаться быстрее, кобыл в табуне семнадцать штук, то есть девять жеребят в этом году будет (Кобыла рожает раз в два года), а в следующем прикупит ещё Сашка, и жеребята подрастут. По пятнадцать, а то и по двадцать жеребят будет добавляться ежегодно к стаду. Это планы такие были, теперь всё наперекосяк пойдёт.

Денег на коней не будет. Или на выкуп Басково. А то и на оба дела.

— Фёдор, говорю, приехал. Я не видал, когда он тудысь отправился, — видя, что «Вашество» не реагирует, повторил Ероха.

— Да, спасибо, я слышал. Замёрз должно быть, там баня натоплена, иди Ерофей погрейся, заодно господина Иваницкого веничком отдубасишь. Заслужил. Ты. А он тем более.

Фёдор и Никодим? Никодим и Фёдор. Один из них точно куплен Парамоновым, ну или самим Селивановичем. А какие у Фёдора могут быть дела в Богородицком? Да мало ли. Кум жены брата свёкра живёт там и срочно понадобился порося резать.

Есть два пути найти аспида, змеюку подколодную, на груди пригретую. Первый простой, воткнуть обоим паяльник в одно место и спросить, как с понимающих. Хотя, с паяльником могут и оба сознаться. Опять же если человек честный, то обиду затаит и потом свинью подложит. И с паяльниками беда. Или нет? Как-то самовары же паяют?

Тогда второй способ есть. Проследить за обеими. Или обоими. Должны к доносителю попытаться подойти полицаи, когда Сашка не обнаружится в Басково. Правда, при зрелом размышлении и тут было не всё просто. Понравятся полицейскому собачка и пойдёт он уговаривать Никодима продать «неучтённую» сучку ему подешевле. Шептать будет, чтобы никто не услышал посторонний, а они примут это за работу с агентом.

Ну, проследить всё одно придётся. Вдруг выдаст себя аспид. Опять же просто повторить нужно будет проделанный эксперимент ещё раз. Если второй человек поплёлся в Богородицкое случайно именно в это время, то такая случайность вряд ли повторится дважды.

Сейчас же нужно срочно линять в Болоховское и выдать народу указание. Опять придётся неделю сидеть в хижине «дяди Тома» и учить языки.

Через четыре дня, точно по расписанию, прибыли полицейский на двух пролётках. Сашке даже их жалко было. Погода стояла ужасная, пролетали крупинки снега, ветер холодный с севера. Даже не ветер, а ветрина. И им два дня пришлось на этом ветру сидеть в открытом почти экипаже. Потому видимо Парамонов был зол как тысяча чертей. Бегал орал на дворню в Басково, даже на ветеранов рычал и за саблю хватался. Но те, получив от Коха строгий наказ в пререкания не вступать и на вопросы отвечать предельно честно, вели себя покладисто. Да, мол, Ваше Благородие, был туточки четыре дня назад князь. А где сейчас неведомо нам? Он нам не докладат. Вы ему, Ваше Благородие, попеняйте, как встретите, пусть предупреждает нас, куда девался, а мы, значится, вас сразу же обрадуем, там он, а не тута. А не станет докладать, так и мы вас не обрадуем, Ваше Благородие. Не выдумывать же нам чего неведомо, а неведомо нам…

Сашка из кустов на опушке за сим концертом наблюдал, тоже ёжась от холода, но в отличие от мусоров ему чуть лучше, он в тулуп одет и в хижине печка топится, ему двадцать минут до неё неспешным ходом, а бегом так вообще быстро. А там Анька картошечку на сале жарит. И с рыбкой копчёной. И с огурчиками в дубовой кадке солеными с хреном и с… Это не как бедному Ленину чернильницами питаться.

А интересно, чем Ильич в Разливе питался. Как-то не отложилось это у Виктора Германовича в мозгах. Пробелы в советском образовании. Попенять надо Мариэтте Шагинян.

Событие тридцать восьмое

Я и сам в детстве в прятки играл профессионально. Меня вон до сих пор некоторые ищут.

Дмитрий Юрьевич Пучков

А начальник сыскного отделения Тульского городского полицейского управления коллежский секретарь Парамонов Иван Никанорович окрысился. Ну, Кох на его месте тоже бы разозлился. Третий раз он прётся из Тулы, от уюта и привычной жизни в эту дыру по холоду или по пылящей дороге, хоть респиратор надевай, или в дождь, как ведь не закрывайся, а капли найдут способ за шиворот забраться. И что? Третий раз нет дурня на месте. Предупредили вороги, и он удрал. На этот раз Иван Никанорович решил обыскать все постройки в имении и все дома в Болоховском и Заводях. И ведь не поленился сам тоже шастал по домам крестьян. Во все четыре избы, построенных для ветеранов в Болоховском, зашёл, и как потом Виктору Германовичу Машка рассказала, лично жён опрашивал, мол, не говорили ли мужья, где скрывается барчук. Машка и про причину такого рвения Парамонова узнала от кучера одной двух кибиток, что привезла полицейских. Оказывается, сам Иван Никанорович выехал из Тулы на тарантасе. Это такая интересная повозка. Для уменьшения тряски там пытливый человеческий ум придумал рессоры деревянные. Получилось так, взяли две длиннющие дубины, метров за шесть длиной и к самым краям приделали колёса. А саму пролётку или кибитку поставили в центр этой конструкции. Дубины эти, которые почему-то называются «тест», чуть прогибаются от веса седоков и самой конструкции и пружинят при езде. Так вот одна из дубин или один из тестов по дороге переломился, при этом крайне удачно. Иван Никанорович, завернувшись в плащ и попону, спал убаюканный мерным покачиванием на тестах, и тут бамс, и вываливается он в глубокую колею полную холодной воды, кучер как раз пытался её объехать. Вытащили этот кокон, булькающий и матерящийся, из лужи полицейские. Спасли душу человечью. Даже сняли с кучера кафтан со вшами и блохами и на коллежского секретаря надели. И до вечера, до станции, сидел злой Парамонов в кибитке вместе с полицейскими и нюхал запах перегара и чеснока. А на станции он, понятно, просушил одежду у печки и рыкнул на комиссара почтового, если по-старому, или на станционного смотрителя, если на новый лад, мол, подавай мне экипаж. А тот его не послал… да. Не послал к экипажу, а послал ждать до следующего утра. Пришлось и второй день трястись полицейскому чину в кибитке с мужичьём сиволапым, вонючим. Кибитка? Кибитка — это телега такая, на половине которой воздвигнута конструкция, защищающая от осадков или от ветра, да и от солнца. Только телегой от этого она быть не перестала. Всё там плохо с рессорами. Всё скрипит и подбрасывает на малейшей ямке. А их этих ямок по дороге из Тулы до Болоховского… много. И все их копчиком господин коллежский секретарь пересчитал. Там, под тентом, обычная деревянная лавка. А чего, простым солдатикам и так сойдёт.

Выслушал этот доклад разведчицы Машки, Кох уверился, что сам лично Иван свет Никанорович больше к нему в гости не поедет.

Обыск домов крестьян ничего не дал. А Машка выкинула фортель. Она, понятно, устроили полицейского чина в доме, но топить на ночь не стала. А для кого? Барина же нет? И бедный Парамонов в холодном доме ночевал, кутаясь в шинель поверх одеяла. А во флигеле, где устроили обычных полицейских, супротив, было тепло и самогонки хоть упейся. Уговорились попробовать служивые по чуть-чуть, и утром коллежский секретарь разбудил их только водой окатив.

Так что, путешествие в Болоховское должно Парамонову запомниться. От рвения или из вредности, а то и от злости Иван Никанорович мобилизовал мужиков, вразумил своих помощников, и под руководством полицейских крестьяне провели в лесу облаву на Сашку. Молодец Иван Никанорович. Вот только лес не тот выбрал, он повёл сыскарей в том редкий берёзовый лес, что у Болоховского в сторону Заводей. А Сашка в это время спокойно учил калмыцкий в дремучем лесу у Басково в тёплой хижине, с тёплой Анькой под боком.

Облава получилась долгой, бесполезной и бестолковой. Крестьяне разбредались, полицейские, получившие от Машки пироги, настряпанные Аксиньей и туески с кальвадосом барским, нажирались. А у самого Парамонова ноги заплетались, так как Анька, вернувшись из хижины, из вредности, ослушавшись Сашку, в пюрешку ему сонного зелья добавила.

Когда все поисковики всё же в середине леса встретились, то время уже далеко за полдень было. О дороге назад в таком состоянии Иван Никанорович и не подумал. Решил ещё раз заночевать, предварительно выписав люлей, пусть и словесных Машке.

— Почему дом не протопила на ночь⁈ Ещё раз такое повторится прикажу выпороть.

— Вот по этой вот попе? — выгнула Мария Петровна в его сторону округлости? — Тогда ладно, тогда, конечно, натоплю.

И натопила. Ванька младший и Сашка рыжий целую ночь в печь подбрасывали полешки березовые, самые жаркие. В результате в комнатах на втором этаже, а Ивану Никаноровичу постелили в бывшем кабинете Сашкиного отца, температура поднялась до 140 градусов по Фаренгейту. Другого термометра не было. Весь мокрый и не выспавшийся из-за жары, утром Парамонов отбыл. И что примечательно, не оставил на этот раз полицейских караулить Сашку. Ну, не конченный же он идиот, понимает, что Сашку предупредят, и он, пока в домах засада, туда не пойдёт.

После отбытия зелёно-красных Сашка провёл совещание с ветеранами и пацанами. Всё плохо. Полицейские подходили и разговаривали и с псарём Никодимом, и с конюхом Фёдором. О чём, понятно, никто не слышал.

Событие тридцать девятое

— Позвольте представиться. Меня зовут…

— Хватит! Я слишком со многими знакомился в этом месяце…

Укрощение строптивого (Il Bisbetico domato)

Богатая купчиха вышла на станции из дормеза поставленного на полозья и махнула рукой, подзывая пацана лет четырнадцати — пятнадцати, что сидел рядом с кучером впереди.

— Ванюша, сходи спроси, есть ли комнаты свободные.

Все станции в России сделаны по одному проекту. Фасад выкрашен в белый цвет и стоит портик с колоннами. Наверное, архитектор итальянцем был, с Парфенона какого срисовал. Правда, потом уже наши чуть подправили проект, колонны превратили в резные столбы и покрасили их в чёрно-белую полоску. Дома тоже не сильно отличаются, пятистенок обычно в полтора этажа. Первый этаж обычно цокольный и сейчас зимой наполовину окошки нижнего этажа только из снега торчат. Как раз мужик в большом, до земли тулупе, ходил сейчас с деревянной лопатой вдоль окон и счищал снег. В городах, точнее в пригородах, где иногда располагались почтовые станции дома были каменные, но тоже с цокольный этажом.

Эта станция была не хуже и не лучше других. На двор, где всякие конюшни, сараи, сеновалы и прочая, и прочая, заезжать не стали пока. Там толкотня невообразимая, прибыло сразу два возка и конюхи и кучера меняли лошадей. Господа спешили дальше. Да и чего заезжать, если комнат переночевать не окажется. Придётся ехать в деревню и проситься на постой.

Парень спрыгнул с облучка, и поправив кроличий треух, смело направился к римско-полосатому крыльцу. А вокруг дормеза меж тем начала собираться толпа зевак. Посмотреть было на что. В дормез была запряжена тройка коней. Обычно четвёрку цугом в такую большую карету запрягают или даже шесть лошадей. А только эти три с гривами, в косички запряженными, тех шести и стоили. Кони были большие, кони были мощные, кони были холёные. Вся тройка словно с картины художника сошла. Саврасова? Это же масть лошадей? Но эти были вороные. Огромные вороные жеребцы с мохнатыми ногами с роскошными заплетёнными в косы гривами и длиннющими, почти до земли, хвостами. Упряжь была под стать тройке. Латунные бляшки, тут и там начищенные до блеска, отражали лучи заходящего солнца.

Купчиха сделала пару шагов от дормеза к крыльцу, но передумала видно, развернулась и прошагала своими алыми сапожками, виднеющимися из-под подола беличьей шубы в обратную сторону.

— К несчастью, Ларина тащилась,

Боясь прогонов дорогих,

Не на почтовых, на своих,

И наша дева насладилась

Дорожной скукою вполне:

Семь суток ехали оне, — один из ожидающих замены лошадей — мужчина в роскошной волчьей шубе подошёл к обладательнице дорогущей тройки и протянув руку к вороным фризам продекламировал кусочек из Евгения Онегина.

— Ужель та самая Татьяна? — вслед за первым к купчихе подошёл и второй господин. Этот был чёрной шинели, а на голове шляпа «Дорсей» — разновидность цилиндра, названная в честь законодателя моды графа д’Орсея.

— Мадам или мадмуазель… — поклонился первый молодой человек.

— Мишель, разрешите мне представить вас этой дивной нимфе, — снял свой цилиндр товарищ в шинели.

Нимфа на секунду стушевалась, но потом мотнула головой отгоняя видимо скромность и испуг, и чуть хрипловатым голосом из-за приличного мороза, произнесла:

— Анна Тимофеевна Серегина.

Дверь дормеза в эту минуту распахнулась и оттуда вылез сначала один азиат в шёлковом синем шитом золото халате, а следом и второй в таком же. У первого были тонкие усики от верхней губы опускающиеся до подбородка, второй был видимо моложе и усов не имел.

— Ого! — оба господина удивлённо выпучились на спутников Серёгиной.

— Твоя туда не ходи. Снег башка попадёт. Совсем мёртвый будешь, — нахмурил брови безусый азиат. Он смотрел в это время на девушку, и не очень было понятно, кому он это сказал. То ли ей, то ли двум кавалерам, пристающим к Анне.

— Гаспажа Анна, нег җиг орв? — второй азиат смотрел на молодых людей.

— Неожиданно, мадмуазель Анна. Это ваши слуги? — тот, что в шинели справился с удивлением первым.

— Это мои телохранители. Они сегодня ещё никого не убили из пристающих ко мне и потому злятся, — жёлтые глаза нимфы в беличьей шубе насмешливо прищурились.

— Ну, пока эти башибузуки не начали нас убивать, разрешите всё же представиться. Это мой друг и по совместительству лучший композитор России — Михаил Иванович Глинка. А ваш покорный слуга мадмуазель, — господин в шинели изобразил куртуазный поклон с маханием своего цилиндра по снегу, — Виельгорский Михаил Юрьевич — действительный статский советник и почётный опекун Санкт-Петербургского опекунского совета, а ещё управляющий воспитательного дома, Мариинской больницы и Училища глухонемых. На днях был пожалован в шталмейстеры. Именно ваши лошади, мадемуазель Анна, и подвигли меня на это знакомство. Лучшей тройки и в императорских конюшнях ещё поискать. (Шталмейстер (лат. agaso, нем. Stallmeister — буквально «начальник конюшни») — главный конюший, придворный конюшенный в чине 3-го класса; собственно для лиц, состоящих при придворной конюшне).

— Мадмуазель Анна, вы в Петербург направляетесь? — Глинка тоже снял меховую шапку и помахал ею, склонившись в шуточном поклоне.

— Угу, — сказал безусый азиат.

— Да, господа, мне мой батюшка велел мир посмотреть и себя показать.

— А давайте проделаем остаток дороги вместе…

— Боюсь, господа, что в наш дормез вы не поместитесь, там много вещей.