Дурень. Книга вторая. Позывной "Калмык"

Глава 17

Событие сорок второе

— Мальчик просто сдавал экзамен по математике, а затем внезапно его начало тошнить и он перестал понимать, где он.

— Вот до чего доводит математика.

Доктор Хаус (House M. D.)

— А в доме Рубановского на улице Грязной дом за нумером 14 вы вполне можете снять квартиру, — господа попутчики поклонились и пошли к своему экипажу, который стоял рядом.

— Это засада, — Сашка вышел следом за Михаилом Юрьевичем Виельгорским, поклонился в пояс, продолжая из себя азиата — калмыка изображать, дождался, когда попутчики отъедут, и оглядел печально громадину дормеза. Они остановились на окраине Санкт-Петербурга, дальше ехать было нельзя. Нет, не жандармы или прочие какие держиморды не пускали. Не пускали мощёные улицы. По голым камням даже их фризы отказывались тащить поставленный на полозья огромный и тяжёлый дормез. В центре Петербурга не было снега. Недавняя оттепель полностью растопила весь снег и теперь хоть и похолодало и снова чуть снега даже выпало, но центр города с его мощёнными улицами был совершенно бесснежен. Ветра от Финского залива утащили свежевыпавший снег на окраины.

— Карета нужна, — Анна вышла тоже проводить попутчиков и теперь вместе с Сашкой смотрела на широкие массивные полозья под их громадиной, которые стояли на камнях.

Сашка поморщился. Тут не одна карета нужна, а три как минимум, столько вещей с собой взяли, понадеявшись на размеры транспорта. И теперь, не доехав меньше версты или километра до цели, нужно всё это перегружать. Но и это бы ладно, а дальше что? Бросить дормез здесь? Да его мигом разворуют на запчасти или вообще уведут. Угонят. Как там в песне у Аллегровой: «угнала как чужую машину „девятку“, угнала у всех на виду, так открыто, что обалдели все». А оставлять сторожем Ваньку или Фёдора тоже не хотелось, по дороге наслушались от придворного конюшего про преступность в городе, типа, ночью ни в коим случае, господа, по улицам не ходите, добром не кончится.

А ведь начинало вечереть. Зимние дни — они короткие, тем более, на шестидесятой параллели, на которой Петр первый этого имени начал город строить. Это летом белые ночи, а зимой, вот три часа только ещё, а уже сумерки.

Последние три дня пролетели в дороге быстро. Анна блистала. И красотой блистала и знаниями. Это уличную цветочницу Элизу Дулиттл профессор Генри Хиггинс у Бернарда Шоу в «Пигмалионе» обучал всего шесть месяцев. И учитель был так себе, и один, и первоначальный уровень ученицы у него в разы ниже. Анну Машка и Кох, а после и попик местной церковки батюшка Феофан, обучали больше пяти лет. Может герцогиней она и не стала, но вряд ли сейчас в России есть более разносторонне образованная девица. Машка вполне сносно научила кикимору общаться на французском, а сам Кох не до такого уровня, но для общения, помог девушке освоить немецкий и английский по самоучителю, найденному в кабинете отца, заодно и сам вспомнил, что в училище, а потом в Лесотехническом институте учил. Ну, у него с английским и так было не плохо, по работе много приходилось общаться с иностранцами, и как-то директор выписал модного преподавателя из столицы, и методом этого самого глубокого погружения Кох и две его помощницы — менеджеры по закупкам растений, вполне сносно подтянули английский. Батюшка Феофан, не много ни мало, а выпускник Киевской греко-славянской академии, отлично рассказывал всякие исторические байки и мифы древних греков и римлян. А заодно и историю этих древних. Рассказывал детям на уроках. Но послушать его лекции приходили и другие преподаватели и Машка, и Анька, и сам Сашка. Географические уроки Коха Анька тем более не пропускала — слушала. А ещё Машка с кикиморой сначала перечитали все книги, которые были в доме, а после заставляли или точнее принуждали ласками и лестью, а то и угрозами, заморить голодом или от тела отлучить, покупать дурня новые книги в Туле. Сашка им тогда условие поставил, что на одну книгу с французским романом будет покупать одну полезную. Ну, до высшей математики с Ньютоном и отцом и сыном Бернулли дело пока не дошло, но всё, что попадалось по физике и химии Кох купил, как и книги по занимательной математике, в том числе «Арифметику» Леонтия Магницкого. Добыть этот раритет было не просто и дорого, но если цель поставить, то и эта книга нашлась.

Вчера Анна вспомнила оттуда задачу, да как задаст её, хвастуну в общем-то, Виельгорскому, тот и офигел.

— Один человек выпивает бочонок кваса за 14 дней, а вместе с женой выпивает такой же бочонок кваса за 10 дней. Скажите, Михаил Юрьевич, за сколько дней жена одна выпивает такой же бочонок кваса.

— Хм, — шталмейстер нос свой длинный теребить начал, ну, когда человек думает, то вечно чего-нибудь на голове трогает, кто нос, вот, так мусолит, кто затылок чешет, кто за подбородок, как Михаил Глинка, хватается.

— Нужно карандаш и лист бумаги, — пришёл на помощь другу композитор.

— Нет, господа, тут листок не нужен, тут просто подумать нужно. Попробуйте, вы же университеты оба закончили. — Ай, какой классный удар ниже пояса его кикимора этим зазнайкам нанесла! Кох мысленно поаплодировал.

Удар был чувствительный. Попутчики закатили глаза и стали скрипеть мозгами, хотя, может это снег под полозьями скрипел, а этим товарищам и нечем скрипеть.

— Я сдаюсь, — Виельгорский шутливо поднял руки.

— Расскажите же нам решение, Анна Тимофеевна, — поднял руки и Глинка.

— Эх, не там вы учились господа, вам бы в нашу сельскую школу. Просто же всё. За 140 дней человек выпьет 10 бочонков кваса, а вдвоем с женой за 140 они выпьют 14 бочонков кваса. Значит, за 140 дней жена выпьет 4 бочонка кваса, а тогда один бочонок она выпьет за 35 дней. Просто же!

— Да, уж, госпожа Серёгина, из ваших прекрасных уст и правда теперь, кажется, простая задача выходит. Но бьюсь об заклад, ни одна девица в столице её не решит. Вы в курсе, что девочек в гимназии не допускают. В гимназиях получают образование представители высших сословий. Мальчиков из дворянских семей там готовят к поступлению в университеты. А девицы должны читать французские романы и уметь вышивать, а да ещё в альбомы стихи переписывать.

— Нам — купцам можно математику учить, — прыснула кикимора.

Сашка с умным видом сидел, уставившись в одну точку, и перебирал чётки, не мешал Аньке развлекаться, поражая этих столичных штучек. Им нужно было произвести на них впечатление, чтобы осуществить задуманное Кохом.

Событие сорок третье

Правда бывает удивительней вымысла, зато вымысел правдивее.

Фредерик Рафаэль

— Что ты скажешь, Мишель, о наших попутчиках? О госпоже Анне? — Виельгорский зябко поёжился, после тепла в дормезе этих странных попутчиков, холод кареты, в которую они пересели, сразу напомнил, что на дворе поздняя осень, почти зима. Как никак самый конец ноября.

Глинка тоже поплотнее в шубу завернулся.

— Я думаю, что госпожа Анна самая образованная женщина в России. Надо отдать должное её отцу, он нанял лучших учителей, сравниваешь её с дамами наших салонов и оторопь берёт, неужели такое бывает. Она, кажется, знает всё на свете. Хотелось бы и мне в той сельской школе хоть несколько лекций прослушать.

— Нет, в одном она точно не сильна. Философия её слабое место. Для неё Вальтер и Руссо — это просто имена, — замотал головой шталмейстер.

— Вот, Мишель, ты правильно заметил, это просто именно. Она не восхищается ими, и не сильна в философии не потому, что не смогла её выучить и понимать. Она их не считает достойными, для неё они просто имена людей, от которых нет пользы. Ну, какая польза от мух. Жужжат, да ещё гадят.

— Я надеюсь ты не перекинулся в её веру? — Виельгорский шутливо навёл лорнет, болтающийся на шнурке на шее, на Глинку.

— А ты заметил, «Mon ami», как она смотрела на этого калмыка, когда рассуждала об отмене крепостного права? — Глинка отмахнулся от наведённого на него лорнета.

— Ты думаешь, Мишель, они любовники? — вскинулся Виельгорский.

— Нет. Она относится к нему, как к младшему брату, что ли. Заботится, опекает. Но при этом и сама отдаёт должное его уму. Мысленно и взглядом совета просит, — Глинка скривился, не приятно было даже представлять такое.

— Да, что-то такое есть в её взгляде. Ну, а про освобождение крестьян… Не новость. Тот же Аракчеев именно так и думал, и именно так и поступал. Правда, надеялся на команду от императора.

— Нет, я про то, что нужно всех дворян или точнее помещиков не французскому и философии учить, а методам правильного управления имением. Экономике, как она выразилась, сельскохозяйственного предприятия.

— Нужно свести её с нашими почитателями теории Адама Смита.

— Она купчиха, не звать же её на бал, общество её не примет, — помотал головой композитор.

— Так устроить нужно просто приём, без балов всяких. Мало ли салонов в Петербурге. Обязательно займусь этим.

— А её спутник?

— Он же что-то похожее на дворянина, как я понял. Дархан не имеет повинностей и не платит за землю сюзерену…

— Нет, я так понял это как у нас, когда солдат или унтер в армии за подвиг бывает пожалован в офицеры, но без дворянства.

— Да, наверное. И он хитрец. Я иногда при монологах госпожи Анны смотрел на него. Эдакая хитрая улыбка у него на губах, словно сидит взрослый на скамейке в сквере и слушает, как дети рассуждают, почему зимой снег идёт, а летом дождь? Или почему закат бывает красным? Он знает ответ, но не мешает детям глупости говорить про боженьку.

— Обязательно нужно их свести с Пушкиным. Интересны стихи прочитала госпожа Анна про берёзы. «Обезьяне» понравится. Не хуже его виршей.

Белая береза

Под моим окном

Принакрылась снегом,

Точно серебром.

Сильно.

— Мишель, а тебе не показалось, будто этот дархан Дондук гораздо лучше говорит на русском, а слова умышленно коверкает, — Михаил Юрьевич Виельгорский чуть склонился к Глинке.

— А знаешь, «Mon ami», а ведь показалось. Странный вообще дуэт. Так я и не добился, как этот калмык, ну и второй тоже, как эти калмыки казацкого сословия попали к купчихе нашей в услужение. Далековато от их степей до Москвы. Заметил, как она разговор сразу в сторону уводила на батюшку ссылаясь?

— Ничего, мы разгадаем эту загадку. Нужно как можно быстрее заполучить её, ну и спутника, в какой-нибудь литературный салон.

Пушкин и Жуковский у Глинки

Событие сорок четвёртое

Не бедность невыносима, а презрение. Я могу обходиться без всего, но я не хочу, чтобы об этом знали.

Вольтер (Франсуа-Мари Аруэ)

Шестёрку лошадей запрягли в дормез и ещё бригаду грузчиков наняли. Получилось не как в басне у старика Крылова, про лебедя с раком, но и не сильно лучше. Половина Санкт-Петербурга поглазеть останавливалась, и из них половина советы давали. Нет, чтобы плечо подставить. К счастью, не все улицы полностью от снега очистились и там, где хоть немного снега осталось, чуть получше дела шли.

В результате к пяти часам до Грязной улицы доехали. Тащили сначала по Московскому прошпекту потом по Лиговскому… Коху в Питере частенько приходилось бывать, но он его сейчас не узнавал. Четырёх и пятиэтажных домов со всякими украшениями почти не было. В основном дома были двухэтажные. Свернули в переулок, как понял из разговора грузчиков с конюхами — Свечной переулок, а с него уже по этой самой Грязной улице потащили их гроб на лыжах.

— Вот барыня! — Свистнул главный грузчик, останавливая возчиков, — Это и есть четырнадцатый дом господина Рубановского. Прибыли. Пожалуйте пять рублёв.

Следом и возчики подошли. Этим вообще десять надо было отдать. Пятнадцать рублей серебром! Как тут люди живут, да за такие деньги в Туле Сашкина сестра неделю живёт. А если почтовый прогон стоит четыре копейки верста, то за пятнадцать рублей можно этих вёрст проехать… считать устанешь, а тут полторы получилось, ну, две от силы. Но куда деваться, не бросишь же дормез с вещами посреди улицы.

— В каретник поставьте, — ткнула Анна в распахнутые ворота.

Их встречали. Возле центрального подъезда под козырьком стоял пожилой лакей в накинутом на плечи чёрном тулупе до пят. Не обманул, выходит, шталмейстер — договорился с хозяином.

— Вы — Анна Тимофеевна? — лакей выделил, видимо по имеющемуся описанию, Анну из приехавших и зевак, и спустился к ней с крыльца.

— Я Анна Тимофеевна, — Анька устала, Сашка видел, как две складочки окаймили губы.

— Пожалуйте, госпожа, Афанасий Александрович ждёт вас в кабинете.

Михаил Юрьевич Виельгорский посоветовал поселиться им у занятного человека. Занятным об был с двух сторон. Во-первых, фамилия у человека была Радищев. И он был младшим сыном того самого Радищева. Как рассказал главный конюший страны, у Радищева было две жены. Первая умерла родами, а вторая была её младшей сестрой и последовала с детьми сестры в ссылку с первым революционером. Там сначала просто жили и детей рожали, а после и поженились. Афанасий Александрович там в Илимске в ссылке и родился. У Александра Николаевича и Елизаветы Васильевны родилось трое детей: дочери Анна и Фёкла и младший сын — Афанасий, названный в честь дедушки писателя — Афанасия Прокофьевича Радищева. Мать умерла по дороге из ссылки, простудилась. А через несколько лет и отец отравился. Воспитывался хозяин их будущего жилья в закрытом учебном заведении по ходатайству графа Воронцова — товарища и почитателя Радищева.

Через маменьку он и унаследовал этот дом, часть которого теперь сдавал. Было и, во-вторых. Сейчас, год уже как, служил Афанасий Александрович полицмейстером Санкт-Петербурга. Скрывающемуся от полиции Сашке показалось вполне себе забавным, жить у одного из главных полицейских страны. Ну, это так Кох сначала подумал, когда этот дом посоветовал ему Виельгорский. Чуть позже в разговоре выяснилось, что это в Туле полицмейстер — главный. А в Петербурге есть ещё и обер-полицмейстер, так что этого Радищева можно назвать заместителем или помощником главного полицейского Санкт-Петербурга. Ну всё равно, если на военное звание переводить, то полковник полиции, а так Коллежский советник.

Виельгорский обещал заехать по дороге домой к Радищеву и предложить ему взять жильцов, не так давно тот в разговоре сетовал, что дом большой и содержать его Афанасию Александровичу накладно. Жалование в пятьсот рублей в год еле хватает концы с концами сводить. Вот и подыскивает наследник первого революционера, кому бы половину второго этажа сдать.

Они с Анной поднялись вслед за слугой по довольно широкой лестнице с чугунными литыми ступеньками на второй этаж и остановились у огромной двери, покрашенной в белый цвет. Слуга постучал, и не дожидаясь ответа, распахнул обе створки. На улице уже была кромешная темень и в комнате на камине стоял канделябр с шестью почти догоревшими свечами, комната была небольшой, и запах воска расплавленного, всю её заполнил, довольно приятно щекотало в носу.

— Анна Тимофеевна Серёгина? — из-за стола в углу комнаты поднялся высокий статный мужчина средних лет в мундире тёмно-зелёного цвета с красным стоячим воротником.

Сашка глянул на хозяина дома и тут же перевёл взгляд на портрет, в полный рост, висевший позади Радищева. На нём был сам хозяин и изображён… Нет! Твою же налево! На портрете был Николай Павлович — Государь император. Но до чего же похожи они. Поднимающиеся вверх усы и сросшиеся с ними бакенбарды. И волосы одинаково уложены. У обоих наметилась залысина и волосы с боков зачёсаны к центру и взбиты. И носы одинаковые. Греческими, кажется, называют, когда довольно большой и в одной плоскости со лбом.

— Да, Ваше Высокоблагородие, — Анька сделала книксен, а Сашка, продолжая играть азиата, сложил руки лодочкой перед грудью и поклонился в пояс.

— Михаил Юрьевич сказал, что вы в столице надолго и жилья не имеете. Я собираюсь сдавать половину второго этажа. Там отдельный вход и шесть комнат. Прислуга может разместиться на первом этаже или во флигеле, что соединён переходом с первым этажом. Сто пятьдесят рублей в месяц, — полицмейстер смутился, — Надеюсь вас устроит такая плата?

— Конечно, Ваше Высокоблагородие. Можно их осмотреть? Там есть ванна?

— Хм. Ванна? Ванна на первом этаже. Она большая. На две бочки. Не натаскаешься воды по лестнице.

Сашка продолжал рассматривать Радищева. Там, в будущем, он представлял себе чиновников царских богатеями, всякие балы устраивающие, а сейчас столкнулся, если не с нищетой, то с очень скромным жалованием этих чиновников. Попробуй тут не сдавай комнаты или не бери взятки, дети с голоду опухнут. А ведь большая шишка — полицмейстер Столицы, нужно карету иметь, лошадей. Слуг опять же. Кухарку обязательно и раз свой дом то и лакея, не самому же дверь открывать. И кучера. А кто топит печи в большом доме и ванну водой заполняет? Так они, скорее всего, ещё и не крепостные. А наёмные, и нужно им платить. А прачка? И всё это на пятьсот рублей в год. Зря про балы врут в книгах и фильмах. Какие к чёрту балы⁈ Выжить бы.

Что здесь, что зять его — князь Болоховский. Та же самая нищета. Нет, не надо ему должностей. Нужно быстрее обтяпать дело, что сам себе поручил, да и возвращаться. Там весною яблони зацветут.

Добрый день, уважаемые читатели.

Не забывайте нажимать на сердечко, если книга нравится.

Вам не тяжело, а мне приятно.