Дурень. Книга вторая. Позывной "Калмык"

Глава 19

Событие сорок восьмое

Усеян плошками кругом, Блестит великолепный дом.

А. С. Пушкин. «Евгений Онегин»

— Анна Тимофеевна, вот вы где⁈ — на кухню Афанасий Александрович Радищев вошёл как-то бочком, боясь очевидно прикоснуться к неприготовленной и не разложенной по тарелкам еде. Он был в зелёном мундире с золотым шитьём и даже орден какой-то поблёскивал на груди.

Сашка с Анькой, попробовав стряпню Варпу — она же Варька, пожалели беднягу Грибоедова. Мало того что убили его персы, науськанные англичанами, так ещё и мучался он, живя в Петербурге — приходилось есть бедолаге несъедобную стряпню этой Варпу, ну, если она не врёт.

Потому, пришлось бросить все дела и учить представительницу братского чухонского народа азам кулинарии. Сейчас занимались приготовлением салата Оливье и майонеза с кетчунезом, так как основным блюдом должны были стать пельмени. Кетчупа чутка привезли с собой. Помидорки пока небольшие Сашка выращивал, но сотнями кустов, и на кетчуп их уже хватает. Опять же сладкий перец тоже немного выращивают.

— Афанасий Александрович, у нас через час примерно ужин, не составите нам компанию? — Анька облизнула палец, которым проверяла консистенцию полученного майонеза.

— Кхм. Почему бы и нет. Анна Тимофеевна, у меня для вас письмо от господина Виельгорского Михаила Юрьевича. Вот, довелось на старости лет почтальоном поработать, — вытянулся во фрунт и протянул свёрнутый в трубочку листок белой бумаги полицмейстер Санкт-Петербурга. Словно не письмо частное передавал, а как минимум ультиматум паше какому турецкому. Даже головой мотнул сверху вниз.

— Напрашиваетесь на комплемент, Афанасий Александрович? Какой же вы старый⁈ — Анька изобразила строгость на моське своей и погрозила пальцем полицмейстеру, — Знаете, что там? — кикимора показала руки, измазанные в муке.

— Так точно. Это приглашение от князя Ивана Сергеевича Мещерского и его супруги княгини Софьи Сергеевны Мещерской посетить завтра их в пять пополудни. Будет литературный вечер. Там есть приписка от господина Виельгорского, что будет Александр Сергеевич Пушкин с супругою. Будет так же Пётр Андреевич Вяземский и Александр Иванович Тургенев.

— Ого, — Сашка мысленно присвистнул. Он всё думал, как ему на Пушкина выйти, а тут буквально на четвёртый день их пребывания в Северной Столице… Тьфу просто в Столице сразу и сведёт их судьба с поэтом или пиитом. Правильно они тогда пригрели Мишек — Глинку и Виельгорского.

— Обязательно воспользуемся этим приглашением, любезный Афанасий Александрович, а вы воспользуйтесь нашим. Ждём вас через час с супругою.

— Кх, Камилла Ивановна отбыла на днях в имение. Это в Верхнем Аблязове Кузнецкого уезда Саратовской губернии. Вреден ей климат Петербурга. Чахотка развивается, — лицо полицмейстера вытянулось. Переживал за супругу. Ну Кох бы тоже переживал, он точно знает, что в ближайшие сто лет лекарства от туберкулёза не найдут. Хотя что-то про пчелиную моль слышал.

— Сочувствуя вам. Я составлю ей сбор грудной, передам вам за ужином, — кикимора не удержалась. Сашка просил её не хвастать, что она травница. Купчиха, поэтесса, травница, кулинар — лишку для молодой девицы.

— Вы ещё и доктор? — выпучился полицмейстер. Ну, вот, началось.

— У меня бабка была известной травницей. Кое-какие знания и мне передала.

Пришёл на званный ужин Афанасий Александрович уже в штатском костюме. Сюртук английский из серой тонкой шерсти, платок на шее завязан. Как денди лондонский одет, он, наконец, увидел свет.

Свет — это не сливки петербуржского общества. Свет — это лучистая энергия, данная нам в ощущение.

Сашка затеял эксперимент. Послужило толчком объявление в газете. Он-то в своей глуши к такому не привык, а тут проснулся утром, зарядку делает, и тут из открытого окна, Ванька, чтобы ему пусто было, так натопил, что к утру дышать просто нечем стало, баня настоящая, крики пронзительные стали доноситься. Сашка выглянул в окно. По Грязной улице шёл мальчишка газетчик и кричал новости, размахивая кипой газет. Любопытство сгубило кошку. Кох Ваньку послал за газетами. Ну, так себе новости, но и бог с ними, советы Николаю Палычу, как рулить страной, Кох точно давать не собирался. У того до Крымской войны и так всё не плохо получалось. А до войны той ещё двадцать лет. Если и вмешиваться, то не за двадцать же лет.

А вот реклама всякая Сашку заинтересовала. А одна так совсем заинтересовала. Виктор Германович днём оделся и прогулялся с Ванькой до разрекламированного магазина братьев Кох. Потому и бросилось объявление сразу в глаза, что родичей может нашёл. Торговали братья свечами и масляными лампами. Магазин располагался на углу Большой Морской и Гороховой улиц.

Сашка на сто процентов был уверен, что парафиновых свечей ещё нет. Их же из нефти делают. И при этом там совсем не простая технология. Но оказалось, что как-то уже научились в Европах получать парафин. Так в этом же магазине и другой культурный шок. И стеариновые свечи уже есть. А Виктор Германович планы обогащения строил когда, то о стеариновом заводике, о свечном заводике, задумывался. Нужно то всего освоить перегонку уксуса из древесины. Оказалось и здесь его опередили. И совсем был удивлён Сашка самыми дорогами свечами.

Немца Иоганна — младшего Коха Сашка подробно расспросил о всех диковинках. Тот, услышав из уст азиата вполне сносный немецкий язык, свой язык распустил, перышки распушил и поведал много чего интересного, можно это и лекцией назвать.

— Лучины мы тоже продаём, но так, по старой памяти, скорее. На других покупателей перешли. Средние и высшие сословия могут себе позволить свечное освещение. Самыми простыми, хоть дурно пахнущими и коптящими при горении являются сальные свечи, — немец показал на стоящие в конце прилавка свечи, — А самими лучшими и дорогими до недавнего времени — восковые.

Сашка согласно кивнул. Восковые занимали почти весь прилавок и были всяких размеров, от тоненьких для церкви, до огромных сантиметров сорок в диаметре.

— Сальная свеча стоит 12 копеек, а восковая — 50 копеек. — Это секретом для Сашки не было, разве в Туле, где он покупал восковые свечи, пока не наладил бартер своего воска на свечи у одного лавочника в Туле, всё же было подешевле. За восковую свечу просили сорок копеек.

— А эти серо-коричневые? Что это? Из чего?

— Недавно из Европы мы завезли недорогие парафиновые свечи, но они мягкие и имеют некрасивый грязно-серый цвет. Так что, спросом особым не пользуются. А это стеариновые свечи — новинка, только начали делать в Берлине. Цена сорок копеек за штуку, а парафиновые в два раза дешевле, герр Дондук. Но самыми лучшими сейчас считаются спермацетовые свечи. Они, даже не будучи еще зажжены, украшают уже комнату чрезвычайно своею белизною и прозрачностью. Их привозим из Франции, и стоят они чрезвычайно дорого — в три раза дороже восковых.

— Полтора рубля за свечу? — Виктор Германович чуть не присел. — Из чего же их делают?

— Их делают из спермы кашалотов. Киты такие, — понизил голос Иоганн Кох.

Событие сорок девятое

― И это всё потому, что у кого-то слишком узкие двери.

― Нет. Всё потому, что кто-то слишком много ест!

Винни-Пух идёт в гости

Дела давно минувших дней. Преданья старины глубокой. Песня — сказка так у «Сектора Газа» начинается. Так вот давно, теперь уже и не вспомнить где… Наверное, в сносках к «Пятнадцатилетнему капитану», хотя и не точно, прочитал Кох, но пацаном, вот это уже точно, про то, зачем убивали китов в XVIII — XIX веках. У кашалота в голове, как тогда считали, есть полость и в ней море спермы. Гарпунёры кашалота гарпунили. Потом убивали его и подтаскивали к кораблю. Отрубали в воде голову и затаскивали её на корабль. Сама туша кита их не интересовала. Дальше круто. Пробивали в черепе дырку и через неё из головы кашалота вычерпывали сперму в бочки. С хорошего кита можно было получить до 500 галлонов этой жидкости, которую в бочки и заливали. Всё остальное ценности тогда не представляло. Как-то там методом фильтрации и охлаждения выделяли жидкую фракцию, а вот полученную твёрдую и пускали на свечи, так как эта штука по существу являлась воском. Жидкая шла на духи всякие. Тогда помнится Кох был поражен. 500 галлонов — это почти, ну если в бочки двухсотлитровые переводить, то десять бочек. Две тонны спермы в голове кита. Так вот, в той сноске говорилось, что на самом деле этот животный воск киту служил для подъема с глубины и наоборот для погружения. Как-то там прогонял холодную воду кит через голову и эта штука меняла объём. Забыл об этом за десятки лет Виктор Германович, а тут раз и вспомнил, удивительная вещь память.

Сашка купил всех свечей по нескольку десятков, чтобы вечерами в темноте не сидеть. А разные купил, чтобы эксперимент произвести и выявить самые яркие, что ли, и самые продолжительно горящие, нужно же определить, какие выгодно покупать. Хвастать белизной свечей спермацетовых Сашка не собирался. Нужно просто, чтобы горела долго и освещала комнату поярче. Именно за этим экспериментом Сашку и застал полицмейстер Санкт-Петербурга, явившийся на ужин званный.

На свечах Сашка не остановился. В этом же магазине, у «родственников», продавались и масляные лампы. Две штуки Виктор Германович купил. Лампа называлась — Лампы-модераторы (они же лампы Франшо) были и другие всякие от лампадок до ламп, где резервуар с маслом был вверху и оно опускалось самотёком. Масло же не керосин, его к фитилю подать надо. Лампы Франшо основывались на принципе «резервуар внизу», но вместо сложного часового механизма, который использовался в других лампах, изобретатель поместил внутрь поршень с регулирующим проводом. Сашка сразу недостаток конструкции понял, возникала необходимость вручную регулировать механизм, причем достаточно часто.

— Так и есть герр Дондук. Тем не менее, новшество в Петербурге оценили и домовладельцы, и владельцы публичных заведений, к примеру, ресторанов и клубов. А кроме того, лампы такого типа прижились и на маяках. Ходовой товар.

— А минус…

— Да, вы правы герр Дондук минусов хватает, обычно используют деревянное масло, а оно не дешево.

— Деревянное?

— Ещё называют «маслом олив», — пояснил Иоганн Кох.

— Оливковое, Сашка задумался, интересно, а подойдёт ли его подсолнечное. В общем, две такие лампы он купил за пятнадцать рублей с небольшим запасом деревянного масла. И сейчас они тоже горели в гостиной, и света точно больше свечей давали.

Но это ладно, придя домой Сашка лампы разобрал и понял главное. Вроде, керосиновую лампу изобретут лет через пятнадцать. Врут опять календари. Вот готовая керосиновая лампа, все есть и ёмкость, и механизм управления яркостью, и стеклянный плафон с трубкой стеклянной для большей яркости. Вставил хлопчатобумажный фитиль, залил керосин и продавай. Осталось только договорится с поставками нефти с Баку или из Чечни.

— Что это у вас за иллюминация уж не в мою ли честь? — смутился вошедший в залу Радищев.

— Эта эксремента. Чё дешевля, чё ялче. Садись, башка, туда садысь, — указал на почётное место в красном углу под иконами полицмейстеру дархан Дондук.

— У нас по-простому всё, Афанасий Александрович. Восьми перемен блюд не будет. Сегодня пельмени с соусом… — Анька глянула на Коха.

— Соус Агродольче, — вспомнил Виктор Германович кисло-сладкий соус, что покупал к мясу в будущем.

— А перед пельменями попробуйте два салата. Это салат оливье, а это крабовый.

Выходил из-за стола Радищев ползком.

— Эти чудные блюда, говорите, вы сами придумали, Анна Тимофеевна.

— Да, лёгкость в мыслях у меня чрезвычайная.

— Необыкновенная. — Ну, да, Ревизор уже вышел и разошёлся на цитаты. При этом интересную вещь вчера Сашка прочёл в газете. Император разрешил играть спектакли в Санкт-Петербурге, а некоторые губернаторы у себя его запрещали. И их из Петербурга вежливо спрашивали: «А чё так? Себя узнали»? после чего и в губерниях ставили спектакли.

— Знаете, Анна Тимофеевна, я позволю себе, с вашего, конечно, дозволения, рекомендовать вас хозяину трактира «ПалкинЪ» на углу Невского проспекта и Большой Морской улицы. Это купец третьей гильдии Павел Палкин. Это один из самых престижных трактиров столицы. Думаю, он с радостью купит у вас рецепты этого блюда и соусов. Благодарю вас, в жизни ничего вкуснее не едал. Завидую вашему будущему мужу.

— Твоя умный. Скази Палкину, скази, пуст сюда идёт. Тута не тама. Тута лесыма. Всё лесым.

Событие пятидесятое

… у каждого из нас — свой Пушкин, остающийся одним для всех. Он входит в нашу жизнь в самом начале и уже не покидает её до конца.

А. Т. Твардовский

Варкалось. Хливкие шорьки

Пырялись по нове,

И хрюкотали зелюки,

Как мюмзики в мове.

О бойся Бармаглота, сын!

Он так свирлеп и дык,

А в глуще рымит исполин —

Злопастный Брандашмыг.

Тишина стояла неимоверная. Слышно было, как в соседней комнате, в печи, пламя облизывает полешки. Их только положили, и треска ещё нет, только это облизывание, шуршание языков пламени.

— Ха-ха-ха! — Согнулся в приступе смеха хозяин — князь Иван Сергеевич Мещерский в недавнем прошлом майор, а ныне просто почти разорённый заводчик. Благообразный такой дедушка с двумя орденами на старинном кафтане.

Гости не знавшие, как реагировать на стих, тоже прыснули, дамы в веера, а мужчины в ладошки, прижатые к лицу. И смех не прекращался. Смеющиеся заводили сами себя, и вскоре согнулись все, кто в креслах не сидел. Те счастливчики, наоборот, откинулись и ржали, запрокинув голову к расписному в ангелочках потолку гостиной. Продолжалось это минут пять. Когда смех вроде начинал затухать Пушкин или Вяземский, сжав зубы цедили «Бармаглот» и все опять покатывались.

— Это великолепно, Анна Тимофеевна, Анечка, это просто великолепно. Всем нашим пиитам учиться у вас надо. Как емко всё. Какой смысл глубокий. И как прекрасно показан отец, заботящийся о сыне. Нет, это просто божественно. Запишите мне его в альбом, а завтра же съезжу к Александре Фёдоровне и прочту ей. Она русский хоть и не любит, но знает преизрядно. Господа, — старуха в чепце оглядела собравшихся, — а не сможет ли кто перевесть этот шедевр на немецкий или французский? — хозяйка дома — Софья Сергеевна Мещерская окинула взглядом собравшихся.

Бабка смотрелась интересно. Все в парадных мундирах или фраках английских, а она в салопе древнем и чепце белом. Словно с картин голландцев сошла про прачек каких.

Рассказывая, о пригласивших их Мещерских, Радищев полушёпотом сообщил, что сын Софьи Сергеевны вне брака — Николай Евгеньевич Лукаш это сын императора Александра. Произошло это когда Софья Сергеевна была девицей. Сейчас же Софья Сергеевна — председательница дамских попечительских комитетов о тюрьмах в Петербурге. Не богаты, и живут в основном на доходы от имения Лотошино, в котором производят знаменитый «лотошинский сыр». Там Иван Сергеевич продолжает дело, начатое его отцом по разведению коров тирольской и голландской породы.

— Софья Сергеевна состоит в переписке со многими известными людьми и занимается переводом детских книг английских, а также Святого писания. Иногда с ней общаются за чашкой чая или кофея император и Александра Фёдоровна.

— Анечка, вы уж позвольте старухе вредной вас так называть. Может, ещё чего эдакое прочтёте. Чтоб уж добить наших пиитов зазнавшихся, — княгиня упёрла перст с большой жуковицей с яхонтом лазоревым в сидевших за шахматным столом Пушкина и Вяземского.

— Вам хочется виршей? Их есть у меня. Только белый стих будет, уж не обессудьте, — Сашка мысленно поаплодировал. Пока Анька играет свою роль просто великолепно.

Чтобы выгнать из квартиры

Разных мух и комаров,

Надо сдернуть занавеску

И крутить над головой.

Полетят со стен картины,

С подоконника — цветы,

Кувыркнется ваш подсвечник,

Люстра врежется в паркет.

И, от грохота спасаясь,

Разлетятся комары,

А испуганные мухи

Стаей кинутся на юг.

Попрыскали. Похлопали, но, конечно, уже не тот уровень. А где второго Льюиса Кэролла взять⁈ Кох попробовал сам, ничего не получилось. Это-то знал не всё, как-то внуку читал, не так и давно, вот первые два четверостишия запомнились, потому как внук оказался вдумчивым и потребовал объяснения каждого слова.

А вредные советы не уверен вообще Кох был, что правильно запомнил, тоже внуку читал, но второму — постарше. Именно это про занавеску чуть лучше остальных помнил. Так как Никитка сразу захотел повторить. Вот и разбирали поэтапность действий.

Только это не прямо с порога Анька встала в позу колосса Родосского и давай вирши вбивать в головы собравшихся тут литераторов и прочих меценатов.

Началось тоже эпически. Народ запомнит и завтра — послезавтра о сём весь Петербург просвещенный судачить начнёт. Сашка тоже отметился. А тьфу — дархан Дондук.

Зашли провожаемые лакеем в преизрядно накуренную залу, метров двенадцать на шесть. В углу пианино стоит и на нём девица дет тридцати пяти вальс играет. Рядом Глинка с умным видом стоит. Как не странно, но ни разу не музыкант и не музыковед Кох вальс узнал. Как-то в интернете наткнулся на критику наших писателей и решил прочесть, ну ругать умных людей в России любят. Но это все ладно, кто-то в защиту Грибоедова написал, что он сочинил первый в России вальс. Виктор Германович решил послушать.

Вальс был неправильный. Грустный и медленный. Одно у него не отнять, он был запоминающиеся. Не спутать ни с чем. Вот и сейчас, Сашка его легко узнал.

Пройдя мимо пианино под удивлённые взгляды гостей, а объявил их лакей так:

— Анна Тимофеевна Серегина и её спутник.

Сашка пришёл всё в том же синем шёлковом шитом золотой нитью халате, таких же синих шароварах и синих сафьяновых сапогах. Эдакий синий человек. В руках красные коралловые чётки. Тут уже в Питере купил, когда шёл за свечами, то увидел их в витрине. Двадцать рублей. Ну, не жалко. Ему для полноты картины именно такой вещи и не хватает.

Дальше по ходу стоял столик, за которым наше всё играл в шахматы с главным конюшим — господином Виельгорский. В чине действительного статского советника, а это если на военные переводить, то генерал-майор Михаил Юрьевич был тут самым высокопоставленным перцем.

Дархан Дондук подошел к столику и взглянул на партию. Она почти заканчивалась. Пушкин громил шталмейстера.

— Твоя выиграть. Моя — умный. Твоя играть? — свёл брови Сашка, изображая ум.

— Твоя — умный? — Пушкин привстал.

— Моя — умный. Твой победю. Давая играть, — ещё посуровел Дондук.

— Михаил Юрьевич, ты сдавайся, Дондук правильно говорит. Посмотришь, как мы сыграем.

Через пару минут вокруг столика столпились все мужчины и почти все дамы, в том числе и жена Пушкина — Наталья Николаевна. Ну, Анька-то у Сашки точно красивей. Эта чернявая, с зализанным таким подбородком и губками бантиком. Всё врут календари, её рядом с Анькой поставить, так и не заметит никто. Все будут смотреть на кикимору его.

А Пушкин оказался хорош. Просто очень хорош. С огромным трудом в эндшпиле затяжном Коху удалось выиграть, а ведь он учился в шахматной школе играть, а этот товарищ самоучка.

— Твоя, мать твою, тоже умный, — устанавливая пешкой мат, протянул руку дархан Дондук, — почти как я умный. Кусты убери с рожь будешь и смотретеся умный.

— Дитя степей, — положил на плечо солнца русской поэзии руку Виельгорский. Вообще, этот Пушкин холерик. Причём настолько ярко выраженный, что и дураку ясно, что своей смертью он не умрёт. Прозевав фигуру в начале, он чуть доску не перевернул, как в «Джентльменах удачи». И потом, когда на вилку попал, тоже подпрыгнул и ругаться, как сапожник начал. Матом матерным, и это при жене. Сашка даже отстранился, а то придётся «Ухи, ухи» кричать.

Вот чтобы успокоить солнце, Виельгорский и сказал, что мол Анна Тимофеевна бесподобные вирши им читала про берёзы. И даже сам с пафосом кусочек Есенинского шедевра выдал. Про Сашку с Пушкиным забыли и все взоры литераторов и музыкантов скрестились на кикиморе.

Сашка думал, что она разволнуется. Но Анька встала в обличительную позу и как выдаст заготовленный и тщательно отрепетированный экспромт.

— Два — ноль, — дархан Дондук вполне себе громко сказал. Жаль никто не понял.

— Может у вас есть такие и рифмованные? — Пушкин нос задрал.

— Такие? Да, пожалуйста.

Маленький мальчик на речке играл,

Весело с мостика в речку нырял.

Вряд ли вода унесет его тело —

Вилы на дне я поставил умело.

А это последний аккорд:

Весельчак-дедуля пошутить любил,

Внучке ржавый гвоздик в темечко забил.

Помирала внучка под веселый смех —

Насмешила шутка родственников всех.