Глава 24

Событие шестьдесят второе


Самые лучшие актёры, конечно, у Диснея. Плохого актёра он просто стирает.

Альфред Хичкок


— Твоя гитала иглай? Гитала? Твоя тлень-блень? — дархан Дондук показал бестолочам великосветским, как на гитаре играют. Внешнеторговый Вяземский, к которому Сашка обращался, усиленно закивал головой, — Твоя язык есть? Можешь язык сказать⁈ Я не глухой. Моя — калмык. Моя не дулак.

— Да, дархан, я умею играть на гитаре, — снова затряс головой князь Пётр Андреевич.

— Холосо. Бели иглай. Следусий песня нузна гитал.

Анька еле сдерживалась, чтобы не засмеяться.

— Твоя сего молсать? Твоя втолой петь. Бистло,– отвлёк от смеха кикимору Кох.

Анька собралась и запела. Песня было по мотиву сложней. Зато слова переделывать вообще не надо. Словно её в 19 веке и сочинили. Где-нибудь на прошлой русско-турецкой войне. Кох её знал чуть хуже. Интересная штука память, когда не надо, дак пожалуйста, а как сядешь с ручкой… с пером к листу, так здрасьте вам, Марья Иванна. У Коха в машине флешка была воткнута в радиолу, ну или как там сейчас у машин это устройство называется. И там первым был записан альбом военных песен в исполнении Максима Леонидова «Давай закурим». Если честно, то лучше Леонидова эти песни никто не пел. Жаль бросил он это дело. Военных песен больше того десятка, что он исполнил. Мог бы и второй альбом записать. Так вот, в этом альбоме первой песней стояла песня: «Эх, дороги… Пыль да туман». Что-то в радиоле сбоило, но некритично. Просто как зажигание включаешь, так она играть не с прерванного места, а всегда с первой песни начинала. Так что эти «Дороги» Виктор Германович прослушал сотни раз. Ну, и не жалко. Песни-то отличные. Сейчас так не умеют. Кончились и поэты, и композиторы.

Так вот, сел Сашка песню записывать и кердык. Словно случайно один раз услышал. Тогда Кох тактику сменил, взял все вспоминающиеся кусочки записал. Пошёл, попрыгал на скакалке, поотжимался, опять вернулся к листку, вспомнилось ещё два кусочка. И так весь день. И на следующий. Дальше лучше. Стал напевать уже приличные кусочки и тогда память начала выдавать недостающие слова. В одном месте всё же пришлось слова заменить. «твой дружок» скорее всего анахронизм. «Твой товарищ» лучше. Ещё день ушёл на то, чтобы Аньке мелодию и скорость передать. Она вечно торопилась. Ну, терпение и труд. Хотелось бы и больше времени и музыканта настоящего под рукой. Но уж чего нет, того нет.

Анька зажмурилась и начала:

Эх, дороги…

Пыль да туман,

Холода, тревоги

Да степной бурьян.

Знать не можешь

Доли своей:

Может, крылья сложишь

Посреди степей.

Вьется пыль под сапогами —

степями,

полями, —

А кругом бушует пламя

Да пули свистят.

Эх, дороги…

Пыль да туман,

Холода, тревоги

Да степной бурьян.

Выстрел грянет,

Ворон кружит,

Твой товарищ в поле

Неживой лежит.

А дорога дальше мчится,

пылится,

клубится

А кругом земля дымится —

Чужая земля!

Эх, дороги…

Пыль да туман,

Холода, тревоги

Да степной бурьян.

Край сосновый.

Солнце встает.

У крыльца родного

Мать сыночка ждет.

И бескрайними путями

степями,

полями —

Все глядят вослед за нами

Родные глаза.

Эх, дороги…

Пыль да туман,

Холода, тревоги

Да степной бурьян.

Снег ли, ветер

Вспомним, друзья.

…Нам дороги эти

Позабыть нельзя.

Сашка смотрел как поёт Анька. Ну, гораздо хуже, чем первую. Гораздо. Вроде песня простая. Волнуется. Первый раз одна поёт. Там в квартире Радищева втроём пели, ещё Ванька напросился, услышав удивительную вещь. Хоть отправляй сейчас за ним. И тут вдруг Сашка понял, что ни Глинка, ни Вяземский не играют. Сидят с открытыми ртами, и не отрываясь пялятся на Аньку.

— Эй, твоя иглай. Слушай, твой куцер скази, мне ехать. Там палень Ванька. Его сюда.

— Отправить карету за вашим слугой Ванькой? — очнулся Вяземский. — Зачем?

— Плохо петь. Волновайся. Нот не уметь. Ты не играть. Быстло петь. Ванька нузен. Он с ней петь. Быстло надо. Влемя узе.

— Хорошо. Я сейчас. Мишель, вы пока один начинайте. Пару минут, — а чего круто. Это сейчас целый замминистра побежал просьбу (или приказ) Дондука исполнять.

— Анна Тимофеевна, песня великолепна, даже лучше первой. Вы, правда, чуть торопитесь. Не волнуйтесь. Давайте попробуем первые строчки, и я мелодию подберу.

Спела кикимора лучше, может и не нужен Ванька? Кох послушал, как Глинка пытается подобрать мелодию. Ерунда, в смысле не подбирает плохо, а ерунда, можно не спешить. Без них этот праздник точно не состоится. Пусть развлекаются там пока.

Вернувшийся Пётр Андреевич сначала послушал, как первый куплет поёт Анна Тимофеевна, мычит, задавая ритм, дархан и звенит на клавесине Глинка, а со второго тоже включился. За этим занятием их и застукал Пушкин. Он поднялся на третий этаж, видимо, на звуки клавесина, и встал в дверях, замерев с открытым ртом.

— Александр Сергеевич, а мы тут плюшками балуемся, — увидел поэта Вяземский. Ну почти.

— Александр Сергеевич, а мы тут… готовимся, репетируем.

Пушкин взял, да и убежал. За плюшками?

— Господа я спущусь к гостям. Я мелодию уловил и в нужных местах подхвачу, а вам ещё минут десять даю и спускайтесь, а то будет неудобно перед Александром Сергеевичем и гостями.

— Моя тозе ходить. Вам не месать. Ванька здать. Пускин охлаздать.

Гостей добавилось. Нет. Гостей добавилось, так добавилось. Вся большая зала была заполнена людьми. Высший, тудыт его в качель, свет. Дамы в хвостатых платьях, мужчины в мундирах в основном, но есть и, как господин Пушкин, в сюртуке. Парочка франтов и в чёрных фраках с кружевами на груди припёрлась. И выделялась среди всех старуха в салопе и чепце. Даже в гости в таком виде заявилась.

— Софья Сергеевна, — поспешил к матриарху Вяземский. Двинулся за ним и Сашка.

— Там необычная музыка играет, — подала ручку в кружевах и перстнях княгиня.

— Готовимся. Дархан, может вы начнёте с шахмат. Народ, я смотрю, уже собрался.

— Моя за. Моя играть. Где играть? — оглядел зал Дондук.

— Пройдёмте, пойдёмте, Софья Сергеевна, я там стулья для желающих понаблюдать за игрой поставил.

Вяземский ушёл распоряжаться, а к Сашке подошёл Виельгорский.

— Твоя всех знай? — Дондук головой округлил зал.

— Некоторых шапочно.

— Ницего. Вон тамо кто? — среди гостей было четыре человека в белых мундирах. Всё ведь затевалось, чтобы найти Дантеса. Самое время. Угадал Кох с первой попытки. Ну, он и ткнул пальцем в самого высокого из кавалергардов.

— Шарль д’Анте́с или теперь правильнее Карл де Геккере́н поговаривают… Нет. Точно уже известно, что его клиент барон Луи Геккерн, находящийся в Петербурге в качестве полномочного министра или посланника нидерландского двора…

— Клиент? — Не понял Кох.

— Покровитель, патрон, меценат, спонсор.

— Спонсор понять.

— Так на чем… А да, точно известно, что министр Луи ван Геккерн собирается его усыновить. Уже подано прошение.

— Нидерландов?

— Да. Голландия, — подтвердил Михаил Юрьевич.

Нда. Вот так и работай киллером. Если бы не решил Сашка длинным путём к Дантесу подбираться, то явно бы не туда зашёл. Ну, спросил бы он, где тут бельгийское посольство у кучера, тот бы и отвёз. В голове чего-то перемкнуло и Кох считал этого перца-гомика бельгийцем. А он, бляха муха, голландец.

— Дархан! — с противоположного конца зала ему махал Вяземский.

— Моя посла иглать.


Событие шестьдесят третье


Если в концерте во время паузы, выдерживаемой оркестром, вдруг раздадутся оглушительно-наглые хлопки — знай, это дурак.

Саша Чёрный (1880–1932) — российский поэт


Шахматист и холерик — это как… пушистый и ёжик. Пушкин выиграл ходить белыми и сходил. А вокруг народ загалдел, словно он не е2-е4 сходил, а под себя. Сашка сделал морду кирпичиком и чётки стал демонстративно перебирать, когда наше всё думал. Наверное, того красные чётки у соперника в синем отвлекали. Ещё болельщики отвлекали. Сергеич вскакивал иногда и пытался ходить туда-сюда, а тут облом, десятка три зрителей окружили стол и все за, понятно, Солнце, болеют. Или не упёрлось им Солнце, против азиата болеют.

Разнервничавшись, поэт прозевал вилочку в самом почти начале и остался без коня. Кох вовремя сделал длинную рокировку и начал наступление. Нет, тут дело не только в темпераменте, Пушкин был не творцом. Он играл вторым номером. Хорошо играл, грамотно защищался, предвидел на несколько ходов, но инициативу отдал Сашке и в результате вскоре остался вообще без коней. Сашка поменял ладью на ладью, потом слона на слона, и когда для его коней появился простор на доске, совсем загнал бедного африканца в угол. Народ зашумел громче, возможно не все были спецами, но играть, видимо, умели и понимали, что мат в обозримом будущем корячиться. Пушкин пошёл ва-банк и давай меняться, каждый раз пытаясь вилочку подстроить. Поздно пить боржоми. Меняться так меняться. Бамс и у дархана Дондука на доске два коня и две пешки, а у Солнца три пешки. И чего? Ну, нормальный человек бы сдался. Но этот холерик бегал вокруг доски и всё пытался вывернуться. Пришлось зажать в угол королём и конём, а вторым конём поставить мат.

— Пожмите руки, господа! — видя, что товарищ Пушкин решил свинтить, предложил Вяземский.

Хозяин. Куда бедному поэту деваться? сунул руку. Вот спрашивается, чего ему Сашка, ну пусть, дархан Дондук сделал. Или он ко всем так относится, кто у него выигрывает в шахматы? Кто тогда с ним играть будет? Ещё на дуэль из-за проигрыша в шахматы вызовет.

— Твоя — сильный игрок. Твоя — молодец. Моя очень сильный. Мой ого-го. Твоя долго играл. Твоя — молодец. — Сашка притянул Пушкина и приобнял. А чего⁈ Он азиат, ему можно. Потом внукам с правнуками будет рассказывать, что с самим Пушкиным обнимался. Нда. Если дети будут.

Пили принесённое слугами ливрейными «Советское шампанское». Вот дебилы, которые по книжкам и рекламе жизнь изучают, при словосочетании «Французское шампанское» глаза закатывают. На вкус, конечно, все фломастеры разноцветные, но сейчас либо шампанское не то, либо французское и было всегда поганью по сравнению с Советским. Кислятина. И аромата вина нет почти. Недобродившими дрожжами воняет. В той жизни Кох купил как-то на день рождения жены «мадам Клико» за приличные деньги. И там кислятина. Сейчас подумывал о том, как начать газировать вино. Не так чтобы и сложно, углекислый газ не проблема, уксус есть, известняк есть. Наверное, и проще есть способ. Главное, что подумать стоит. Как никак, а бутылка этой кислятины стоит пять рублей. А бочка вина на Кавказе тоже почти пять — двадцать. Так это бочка! Сколько из бочки можно бутылок понаделать⁈

— Господа мы готовы! — заорал, перекрикивая шум белый в зале, Вяземский, спускаясь по лестнице с Анькой, Ванькой, Глинкой и гитарой.

Народ услышал. Дамы похлопали веерами по ладони, мужчины просто похлопали. Ладошками по запястью.

— Дозвольте нам к пианино пройти⁈ — народ, услышав о готовности, наоборот шугнулся в угол, где инструмент стоял.

— Будете петь? Стихотворный же вечер? — дернула Дондука за рукав Софья Сергеевна.

— Где моя и где декламация? Моя нерусь. Моя писать, — изобразил крайнюю степень олигофрении на лице Сашка.

— Что ж, музыка была странной. Послушаем. Господа отойдите от пианино, — взяла дело в свои руки княгиня.


Событие шестьдесят четвёртое


А ещё я играю на пианино. Здесь как раз в кустах случайно стоит рояль, я могу сыграть… Я исполню вам «Полонез» Огинского.

Аркадий Михайлович Арканов (1933–2015) — российский писатель-сатирик


Пушкины в этом кусочке дуэли опять выпало выступать первым. Везунчик. Ну, и ладно. Не «Полтаву» же он читать будет. Нет. Не «Полтаву». Читал стих в память годовщине Бородина.

Великий день Бородина

Мы братской тризной поминая,

Твердили: 'Шли же племена,

Бедой России угрожая;

Не вся ль Европа тут была?

А чья звезда ее вела!..

Но стали ж мы пятою твердой

И грудью приняли напор

Племен, послушных воле гордой,

И равен был неравный спор…

Стихотворение было длинное и пафосное. Наверное, даже неплохое. Народ радостно аплодировал. Всё же, очевидная вещь, все до единого собравшиеся болели за «своего» Пушкина против «чужого» даже чуждого калмыка Дондука. У Пушкина, наверное, полно недоброжелателей, но сейчас и они за него. Просто, против чужака.

Некоторые даже браво кричали и требовали повторить.

Повторять Солнце нашей поэзии не стал. Он прочёл не менее пафосно второе стихотворение. Совпало, может, или он его выбрал специально, но это было стихотворение о том самом «Фельдмаршальском» зале, который вчера разгромила Анька. А так как он открылся буквально с месяц, то выходило, что стихотворение было прямо с пылу с жару. В нём было меньше пафоса и больше чувств. Не плохое чего уж. Всё же Пушкин, есть Пушкин.

У русского царя в чертогах есть палата:

Она не золотом, не бархатом богата;

Не в ней алмаз венца хранится за стеклом;

Но сверху донизу, во всю длину, кругом,

Своею кистию свободной и широкой

Ее разрисовал художник быстроокой.

Тут нет ни сельских нимф, ни девственных мадонн,

Ни фавнов с чашами, ни полногрудых жен,

Ни плясок, ни охот, — а все плащи, да шпаги,

Да лица, полные воинственной отваги…

И народ оценил. Да. Для Барклая это на самом деле памятник нерукотворный.

Настала очередь Сашки. Дархана. Дондука.

Песни уже пишут, более того, среди них есть те, которые проживут два века и будут пусть и редко, на специальных камерных концертах, исполняться в России. Ну, например тот же самый «Соловей», слова: Антон Дельвиг, музыка: Александр Алябьев.


Соловей мой, соловей,

Голосистый соловей!

Ты куда, куда летишь,

Где всю ночку пропоёшь?

Соловей мой, соловей,

Голосистый соловей!

Это музыка для певиц или певцов с поставленным голосом. Там такие коленца выделывать надо, что и самому соловью не под силу.

Есть Денис Давыдов с его песнями под гитару, например: «Песня старого гусара». Замечательная вещь и Сашкины вояки даже пытались ему напеть.

Но песня из будущего — это другое. Совсем другой ритм, совсем другие слова.

— Господа. Сейчас вы услышите песню на стихи, что написал на калмыцком языке наш гость — дархан Дондук. Песню перевела на русский несравненная Анна Тимофеевна Серёгина. Вы же знаете, что многие азиатские акыны не стихи сочиняют, а сразу песню со своей неподражаемой мелодией. Анна Тимофеевна и дархан напели её нам, и мы с Михаилом Ивановичем Глинкой попробовали подобрать музыку. Времени было мало, и уж что получилось. Будьте снисходительно. Но… — князь Вяземский поднял вверх палец, — я уверен, что завтра первую песню уже будут петь во всех гвардейских полках, и музыканты, подобравшие к ней лучшую музыку, найдутся. Мы с Михаилом Ивановичем в обиде не будем. Песня стоит того чтобы к ней была достойная музыка. Итак, песня называется: «На поле пушки грохотали».

Глинка сыграл проигрыш, по существу, первый куплет и остановился. После чего Вяземский продолжил.

— Там в каждом куплете вторая строчка повторяется дважды, так что, желающие могут нам подпевать. Это сама Анна Тимофеевна предложила. Прошу вас, Мишель!

На поле пушки грохотали,

Гвардейцы шли в последний бой,

А молодого капитана

Несли с пробитой головой.

Народ замер и тут Анна с Ванькой намного громче грянули второй раз:

А молодого капитана

Несли с пробитой головой.

Может кто и подпевал, но Сашка этого не заметил. И только на четвёртом куплете военные хриплыми голосами подхватили:

И залпы тысячи орудий

В последний путь проводят нас.

И не остановились, а спели и в третий раз.

А когда дошло дело до:

И дорогая не узнает,

Каков у парня был конец.

То пели в зале уже все и женщины прижимали вышитые платочки к глазам.

В парадной форме, при наградах

И ей он больше не жених.

Песня закончилась, но Глинка и Вяземский сыграли последний куплет ещё раз и опять сквозь слёзы в горле его подхватили все.

— Немедленно раздайте всем слова, Пётр Андреевич. Я требую, чтобы песня была исполнена ещё раз, и чтобы у каждого желающего были слова. Несите бумагу и перья! — полковник кавалергард выкрикнул это и полез с Анькой обниматься.


Загрузка...