Дурочка

Глава 20

Мою тетку Марью в нашем околотке называли Машкой-жадиной. И никак иначе. Несправедливо вообще-то. Она не то что бы жадничала, но знала цену и соли, и куриным ножкам, и граблям с лопатами.

Вот прибегает очередной сосед:

– Машка, ну дай грабельки!

Тетя, как правило, пьет чай. Очень уж любит чай вприкуску с крендельками, а я их опять много напекла. Тетя вдруг решила, что она из благородных, поэтому мизинчик у нее красиво оттопырен. У меня так не получается, и она давно махнула рукой – бестолку учить манерам за столом, поздно. Пора учить правильно смущаться и при этом теребить подол платья, но так, чтобы его не измять.

Тетя отхлебывает чай, задумывается и спрашивает:

– А тебе грабельки… надолго?

– На вечер!

– А ты мне что?

– Маш, – сразу возмущается сосед дядька Федот, – ну че жадничаешь-то? Нечего мне тебе дать.

– Нечего и нечего, – миролюбиво соглашается тетя, – иди без грабель.

– Ну, Машка-жадина… попроси ты у меня че-нить, ХРЕН тебе будет!

Дверь хлопает. Тетя сползает в обморок. Потому что совсем не выносит ругань, никакую, раз благородная.

Дядька Федот чуть не сбивает с ног следующего просителя.

Молоденькая соседка Дунечка, старше меня всего на два года, ей семнадцать, но живет одна, отец на заработках. Она робко заглядывает в дверь:

– Тетечка Мария, вечер добрый!

– Недобрый, – стонет тетя. Я помогаю ей сесть ровно и сую очередной кренделек, – а ты за чем явилась?

– Тетечка Мария…

– Мари!

– Тетечка Мари, – быстро поправляется Дунечка, – я с маленькой просьбишкой…

– Ну?

– Заберите пораньше работника!

– О как! – удивляется тетя.

Я тоже вытаращила глаза.

После кары господней мужского населения, считай, и не осталась. В нашем околотке выжили дядька Федот, на соседней улице семилетний Фомка, а в тупичке напротив сумасшедший дед Моисей.

И все из мужиков.

Дядька Федот как раз уезжал на мельницу через две деревни за горой, там и отсиделся, ничего не зная. Фомку в наказание за проказы отправили в амбар убираться, и тяжеленую дверь закрыли, потом уж стук соседка услышала и выпустили живого-здорового. А чистюля Моисей торчал, как всегда, на речке, и за ним никто из детей не пришел. Он и проспал эту страшную ночь в чьей-то лодке, а выловили ее, когда вода спала, за сто верст от нашего села.

У тети не выжили старшие сестра и брат, и дети их общим числом пятеро. И дом осел и рассыпался под градом камней. Тетя не выходила замуж, с родней проживала и осталась в одночасье без крова.

У меня погибли родители и оба брата, у старшего еще жена на сносях была.

Наш священник считает, что мне даже повезло, раз ничего не помню. Не страдаю по ушедшим. А тетя, узнав, что я без памяти осталась, сразу поняла, что у нее такая же беда. Только она явно благородная, потому что про стирку и уборку не помнит, а манеры знает. Потому что воспитана не в пример лучше меня.

Священник только вздохнул, ему некогда.

Для всех выживших отец Афанасий читал «Ведомости» прямо в церкви во время службы.

Я старательно запоминала, тетя заставляла повторять ей каждый день:

«… казалось, природа успокоилась после сильных гроз и проливных дождей, но они послужили причиной страшных оползней и сходов селевых потоков. 4-го мая мощный селевой поток снес десятки домов в восьми поселениях…»

Те слова, которые мы не понимали, священник потом объяснял.

А самое главное он повторил несколько раз уже своими словами:

– В эти скорбные дни наш милостивый Государь Иван Мудрый повелел в каждое поселение отправить крепких мужчин, гожих ко всяким строительным работам. Десять дней работает оный на одном подворье, а потом переходит к следующему. Вытаскивает камни, поднимает заборы, восстанавливает сараи, все, что потребно для жизни, и подлежит восстановлению малыми силами. Плату работникам наш милостивый Государь берет на себя, а хозяева только кормят их и выделяют угол, достаточный для ночного отдыха…

А ещё милостивый наш Государь прислал нам мага-целителя на три дня.

Настоящего мага!

Как только у меня жар спал, я тоже сбегала посмотреть на целителя. Так-то он ничем не отличается от наших людей. Голова такая же, руки-ноги, сам крепенький на вид.

Кого успел, того и поднял, остальных похоронили. Говорили, что он из крепости какой-то пограничной, и ему всякие раны и ушибы доводилось видеть.

Дядька-мастеровой Дунечке достался в возрасте, за пятьдесят точно. И рука левая плохо сгибалась. Но топором владел достойно, даже отец Афанасий на этого мастера заглядывался. После подворья Дунечки и нашего дома священник ожидал дядьку к себе. Церковь не пострадала, а вот хозяйственные постройки требовали крепких рук, а лучше и не одного мастера, а сразу двоих-троих. Поэтому Отец Афанасий уступал свою очередь, чтобы работники пришли к нему уже никуда не торопясь.

– Ну, что молчишь, Дуня? Ест, что ли, много? Но церковь раздавала пайки военных. Не брала?

– Тетечка Мари, все взяла, выбрала и свою долю, и на работника. Пожрать-то он горазд, конечно… но мне уже семнадцать полных, в доме одна, а он все же мушшина видный… что потом мой батюшка скажет, как приедет-то? Выдерет?

– Видный? – задумалась тетя.

– Видный, – подтвердила я сдуру. – И здоровый такой. Только ругаться горазд.

– А ты откуда знаешь? Подглядывала? Бесстыжая! Я ночей не сплю, все думаю, как тебя воспитывать, а ты как была Сонькой, так и осталась!

Все, тетя завелась. Это надолго.

Объяснять, что подглядывать нет смысла, все равно он к нам потом приходит по очереди. Как-то раз стирала во дворе, а он воды попросил. Налила в ковш да подала. Взял и вылил себе на голову. Он еще лил, а я уже тетины вещи развешивала. Воды не жалко, но и дел домашних много.

– Ладно, Дуня. Отправляй к нам, так и быть. Завтра.

***

Познакомились с дядькой этим на следующий день, ближе к обеду. Он там все доделал, потом пришел отец Афанасий, проверил, что отремонтировано, сделал нужную запись и ушел. А дядька назвал свое имя:

– Григорий.

– Мари и Софи, – благосклонно кивнула тетя.

– Твою ж мать, – чуть не выронил он из рук здоровенный мешок с инструментами, – откуда такие цацы?

– Не смейте ругаться в моем доме, – взвизгнула тетя.

– Хорошо. В доме не буду.

Пока тетя изображала, что приходит в себя, я уже сбегала на чердак, еще раз все проверила, а потом и показала Григорию, где его место ночевки. Там и стол у нас, и сундук с разным добром, и одеяла с запасом. Тетя позаботилась, когда раздавали в церкви неимущим. Я ничего не хотела брать, у нас и свое сохранилось, но она взрослая, ей виднее.

А священник тогда и шепнул:

– Мария, не жадничай.

Вроде никого рядом не было, а все, прилипло и не отодрать.

***

Вчера Григорий осмотрел, как он сказал, «фронт работ». И утром, за завтраком, нам объяснял, что и в каком порядке он начнет восстанавливать.

Тетя тут же возмутилась:

– Ах, мы такие слабые, а вы, Григорий, норовите самую трудную работу бросить на нас!

Дядька и ухом не повел, вдруг обратился ко мне:

– Что молчишь, хозяйка?

– Это как? – я удивилась. – Мне нет семнадцати, а в пятнадцать только маги считаются совершеннолетними. Я же не маг вам какой-нибудь.

– Отец Афанасий сообщил, что дом принадлежал твоим родителям, ты наследница, а приживалкам слова никто не давал.

Тетя стала сползать со стула, я подскочила, чтобы ей помочь усесться. У нее очень толстенькие ноги, и ходить тяжело, и просто встать. Поэтому сидеть приходится ровно.

Я разозлилась:

– Знаете, Григорий! Кроме нас с тетей никого из родни не осталось. Неужели вы думаете, что можно бросить не совсем здорового человека? Потерявшего близких. Потерявшего дом. Потерявшего память. Мы сами разберемся, кто из нас хозяйка. У тетя есть занятие, которому она отдается всем сердцем – мое воспитание. И это очень хорошо. А мне хватает уборки, стирки и готовки. Я еще читать учусь, отец Афанасий буквы показывает, когда время находит!

– Ты что, неграмотная?

– Я тоже все забыла. Как дурочка. Мы с тетей тяжко болели, нас целитель настоящий смотрел. Глупая я, да, но человек.

– Интересная вы парочка…

***

С утра тетя закричала по привычке:

– Сонька! Где ты опять болтаешься?!

О Господи! Мне не трудно ей помочь встать, но Григория ведь испугает.

И точно. Прибежал в исподнем с топором в руках:

– Что? Кто?

Эх… дольше объяснялась. Вроде как шутка такая домашняя.

– Я б за такие шуточки ХРЕН на рыло натянул!

Да громко так сказал. Пришлось опять к тете бежать.

***

Готовила я с удовольствием.

Потихоньку выясняла, что любит Григорий, да и наблюдала. Тихо удивляясь, что у них с тетей схожие вкусы в еде. Я запросто могу хлебом и куском рыбы или курятины пообедать. А им обязательно надо, чтобы на столе в обед была похлебка, к ней бы сухарики, а потом уж кусок рыбы, к примеру. И лучше ягодный напиток, а не чай. Утром – каша, а вечером варю нам по паре яиц, а Григорию три. Слава Богу, куры выжили. Умные они у нас, запрыгнули на насесты и отсиделись в половодье.

Приготовила им ужин, выставила на стол и собралась в церковь. И буквы еще покажет отец Афанасий, а я помогу ему с уборкой.

– Подожди, Соня. Ты к священнику?

– Ну да.

– Так буквы и я знаю. И цифры.

– Не, спасибо. Цифры я сразу запомнила, и букв немного осталось. И ему помочь чем найдется.

– А тебе могу про звезды рассказать!

От хитрый какой Григорий! Это он, по-моему, не хочет с тетей наедине оставаться. Видать, тяжело ему не ругаться, а тетя даже священника сумеет до греха довести. Ну, так иной раз отец Афанасий бормочет.

Ничего, потерпят и тетя, и Григорий. Да ему осталось четыре дня у нас работать. Так-то он мне понравился. Мне бы такого отца…

Он мрачный иногда, и что-то бурчит про себя, как будто с кем-то ругается. Ну, раз в доме нельзя. А сам и курятник уже поправил. И хлев. Можно опять корову завести, наша телочка, говорят, утонула. В баньке окна сделал, да удачно так, Федот сказал, что у нас маленькие были. А тут два больших, и стекло откуда-то принес, вставил. Осталось с огородом помочь, и саженцы высадить деревьев. Григорий решил, что оставит их напоследок, как сладкое. Смешной такой. А сами саженцы заберет из тех домов, где никого не осталось. Отец Афанасий сказал, что можно и даже нужно. И около церкви планируют сад развести для всех желающих.

А тетка при Григории жадничает меньше, я заметила. Морщится, но разрешает соседям взять то одно, то другое. Теперь все к нам норовят забежать, когда мы втроем ужинаем.

***

В этот последний день пребывания Григория я проснулась рано. Убралась, приготовила к обеду особенные блюда, сняла с веревки его одежду, аккуратно сложила и побежала в церковь. Отца Афанасия не оказалась, где-то по делам, видать. Без него не стала хозяйничать и спокойно пошла домой.

Дорогу от церкви уже поправили, поваленные деревья убрали, так что идти в удовольствие. Я и шла неспешно, помахивая каким-то прутиком.

Как вдруг услышала и хохот, явно мужской, и визг чей-то, и шлепки, как будто половики хлопают. Необычно. Я побежала к дому. А из новых ворот навстречу мне выскакивает Григорий, хохочет и ругается:

– А ХРЕН тебе, Машка-жадина!

Следом выпрыгнула тетя. Лицо красное, вспотевшее, волосы прилипли ко лбу, дорогая шляпка, как у благородных, сбилась набок. И в домашнем халате!

Я столбом застыла.

В руках у тети самое большое наше полотенце, мокрое. Она им старается Григория шлепнуть.

А он убегает и дразнится.

Вот точно бесстыжий.

Как ребенок невоспитанный.

– Машка жадина-говядина. Зачем ей голова? Шляпку дворянскую носить!

Шлеп! Промах.

Григорий перепрыгнул через канаву и показал язык.

Шлеп! Опять мимо.

Причем он хитрый. Убегает недалеко, вроде легко его поймать.

– Сонька! Окружай его! Хватай!

Интересная у меня тетя. Как я одна могу окружить взрослого дядьку?

– Ага, ХРЕН вам меня поймать – с удовольствием выругался Григорий. Он же не в доме.

И добавил тоже громко:

– Смешная какая Машка. Давно я так не смеялся.

Тетя захрюкала неразборчиво, отдельные слова у нее не получались, и прыгнула через канаву к нам. Григорий вдруг подхватил меня за плечи и под коленками и тоже прыгнул, только навстречу, на ее старое место.

– Соня, ты такая же легкая, как моя Санька!

И тут он застыл, как будто его заколдовали.

Я встала на ноги и услышала женский голос:

– Ну, наконец-то! Узнал!

Я покрутила головой – а никого нет! Только мы с замершим Григорием на одной стороне канавы, а тетя, грозящая кулачком и что-то выкрикивавшая, на другой.

Вообще нет никого! Может, я не память потеряла, а ум последний. И теперь буду дурочкой с голосами в голове.

– Не будешь, – сообщил голос.

– Спасибо тебе, Господи! – обрадовалась я.

– На здоровье. Но я не Господи, а помощник магистра на пересылке. Ты меня просто не знаешь.

– Вот оно что… подождите… а, вы та, за которой наш страшн… старший магистр бегает, да?

– Как это бегает?

– Так говорят, когда нравятся!

– Гм… Надежда, слушай меня внимательно. Я разобралась с пультом. вернула тебя в твой первый, а теперь он же и последний мир. Постепенно вспомнишь все, что учила. Больше мы не встретимся, здесь тебе пятнадцать. Ты мне подарила надежду, и хоть недолго, но я была счастлива. Желаю тебе всего самого прекрасного, никогда не сдавайся, ты умница и талантливый маг.

– Это вы устроили оползни?

– Нет! Прежде всего – не навреди живущим. Но деда нашла и в твое поселение надоумила отправиться. Будь счастлива!

– Спасибо! И вам счастья и всего самого важного для вас!

Голос исчез.

У меня отчаянно закружилась голова.

Оказывается, я так и стояла, держась за работника Григория, а то бы точно свалилась.

Потому что вспомнила.

Моих наставниц Марфу и Аишу из диспансера.

Пересылки и учебу.

Саньку во втором моем мире.

Лексу в третьем.

А я никого никогда не увижу.

Тогда зачем все это?

Для кого?

И что теперь?

Я отскочила от работника, повернулась и пошла, шлепая по грязной воде канавы.

Не зная куда.

В никуда.

Ни к кому.

Очнулась от Голоса:

– Надежда… а правда, что он за мной… бегал? Я нравилась магистру?

– Да, так говорили студенты. Со стороны всегда виднее.

– Это так… вот Григорий и твоя тетя… сразу видно, что они действительно понравились друг другу… И что мне делать? Я ушла от него.

– Вы мне сказали – никогда не сдавайся.

Голос всхлипнул и пропал.

А я поняла, что меня поддерживает твердая мужская рука.

– И что это было? Два раза?

Я подняла глаза на настырного работника… и чуть с ума не сошла уже окончательно.

Передо мной стоял Санькин дед.

Григорий.

Вернулась память, и я его сразу узнала.

Он изменился.

В заповеднике дед, прежде всего, был воином. Суровым, но бесконечно заботливым.

Образованным и знающим.

А здесь увидела пожилого человека, явно хорошо пившего. Хулиганистого и задиристого. Наверное, любившего хоть в кабаках отвести душу и почесать кулаки. При этом равнодушного к изменениям в своей жизни. Объявили набор работников – он и поехал. Все равно куда.

– Деда… ты сейчас не поверишь, но я Санька…

А он меня схватил за горло.

– Сволочь мелкая! Как ты узнала?!

Я прошептала, не шевелясь:

– Деда… я же маг. Мне вернули память. Только что. Ты сам все слышал. Потому что за руку меня держал.

– У Саньки глаза голубые! Были! Волосы русые! Были!

Я прикрыла глаза и поменяла цвет радужки. На пересылке все учили изменения внешности, даже парни.

– Так лучше? – прохрипела ему.

Он замер. Но руки расслабил. Мне не хотелось делать ему больно. Освободиться не просто, все же подготовленный воин, но смогла бы.

– Я же маг, деда. Мою… душу успели перенести. Маги. Взрослые. Очень сильные. Сами ушли в другой мир. Помнишь, мы с тобой учили звезды? Миров очень-очень много. Но меня вернули сюда. И попрощались.

И тут подскочила тетя и врезала полотенцем ему по голове:

– Ах ты! Какого ХВОРОСТА ты делаешь?

Он прищурился и осмотрел тетю с ног до головы. Медленно. Кивнул.

– Догоняй, если решишься. Легко не будет.

Ухватил меня за руку, и мы побежали вдоль улицы.

Но тетю я успела осмотреть.

Вылечим. Долго, непросто. Не меньше недели. Но можно.

А пулю у него рядом с локтевым суставом вытащу вечером.

– Деда, – негромко спросила я, – пулю почему не убрал?

– Нельзя. По пуле могут найти.

– А… поняла.

Я даже по сторонам не смотрела, у деда своя игра с тетей, и не мне им мешать. Удивило, что Голос не оборвал связь. Если остановиться, я бы смогла с ней связаться, что вопреки всем правилам.

А так хотелось узнать, как наставницы, все ли в порядке. Как моя семья перенесла известие о моей гибели.

Улицы змеились передо нами, но дед вдруг затормозил перед ларьком:

– Мороженое будешь? Ты любила. Раньше.

– Буду! И тетя будет.

– Ладно.

Купил три стаканчика и помахал тете, выходившей из переулка. Показал, что мороженка ей, показал продавцу тетю, а мы не спеша пошли. Так, чтобы она видела, куда идем.

– Надюша, я забыла отключиться! – известил меня радостный Голос. – магистр сразу увидел и так на меня орал. Как раньше орал! С любовью! Про наставниц не знаю, они еще ползунки, но живы-здоровы. Родители решили остаться в Тобольске. А отправил огонек монах. И заболел.

– Заболел?

– Сильно заболел. Некрасиво. Магистр долго смотрел записи и его наказал. Все, прощай, Надежда!

И связь пропала.

Но мне стало гораздо легче.

Я доела мороженное и подняла глаза на деда.

– Пойдем, – просто сказал он.

И мы пошли.

«Ваше благородие…»

– вспомнилась мне песня.

А дед подхватил!

Надо же, что значит талант поэта. И время, и расстояние не помеха.

«Ваше благородие, госпожа победа,

Значит, моя песенка до конца не спета.

Перестаньте, черти, клясться на крови...»

Довольно далеко от нас шла тетя … шла и шла себе… мало ли куда.

Мы переглянулись с дедом, я остановилась.

Но он круто свернул направо и еще раз… и только тут чуть замедлил шаги, прислушиваясь.

Да, она шла за нами.

Ну… по-разному семьи создаются.