Душа Махабира

Глава_28.3

— Пятиглазая сказала, что гордится тобой, сказала, что не может чувствовать к тебе любви или чего-то подобного, но она… была рада, что ты служил ей.

Сайф повернулся к гону, круглые глаза моргали и блестели чуть сильнее, чем минуту назад.

— Это все? — спросил зверолюд.

— А этого мало? — Рюга улыбнулась.

— Шакат не стала бы тратить время на то, чтобы передать такое пустое послание, — спокойно проговорил зверолюд, — наги куда более предусмотрительны, чем остальные расы.

— Похоже на то… — Рюга посмотрела на Хазема, затем на догорающий костерок. — Остальное скажу, если выживешь, иначе в этом нет смысла.

— Понял.

— Чего?! — Девушка скривила брови. — Даже не любопытно.

— Я буду ждать.

— Пф-ф-ф, мне бы твое смирение.

Хазем смотрел на Рюгу не отрывая глаз.

— Старик, я не горю желанием глядеть на то, как ты жил до меня.

— Я думать это иметь значений, — сказал торговец на языке Холмов.

Рюга вздохнула. Размяла шею и положила ладонь на висок Хазема, затем опустила большой палец на кристалл во лбу.

Хазему пять лет, он видит, как в его дом изо дня в день приходят люди, грандиры, наги, фарнисы и расы из соседних государств. Всякий раз новые лица, лишь некоторые гости были завсегдатаями.

Его отец в белом халате принимал всех с улыбкой на лице и радушием, которое стало его натурой. Но не всегда разговоры шли мирно.

В семь Хазем уже умел читать и писать не хуже взрослых, очень способный, сопровождаемый лучшими учителями Лактана, он осваивал все науки без разбора.

В пасмурный день отец впервые решил отвести его в храм суда. Разногласия в Махабире разрешались очень быстро. Но ответственность, которая ложилась на плечи судьи, была по силам только самым мудрым и прозорливым.

Десятилетиями халид учился, все больше погружаясь в ремесло своей семьи. За долгие годы Хазем проникся неоспоримым уважением к отцу.

Однако Наакт был поздним ребенком. В тридцать два года он похоронил родителя.

Пришел его черед стать судьей в Лактане.

Знать назвала неслыханным уже одно то, что юнец будет разрешать десятки разногласий каждый день. Но также и сама личность молодого Наакта вызывала много сплетен. Женившийся на простолюдинке, отказавшийся от слуг и помогающий нищим при любой возможности. За спиной шептали, что в одержимости подражать простым людям он ушел куда дальше своего отца.

Но ни у кого не хватало ума, чтобы лишить его места судьи. Раз за разом завистники и враги пытались опрокинуть его репутацию, подбрасывая на суд дела, в которых любое решение было бы ошибочным.

Но Хазем Наакт знал и понимал больше халидов, интриганов и лживых торговцев. Он находил правду и заводил в тупик каждого лжесвидетеля и каждого, кто оспаривал его решения.

Что раздражало завистников более всего — это то, что любые нападки не выбивали Хазема из равновесия. Он продолжал вести простую жизнь, носить невзрачную одежду и фанатично проводил день изо дня в служении.

В сорок девять он встретил Кашима израненным. С яростью в глазах пожилой Патриарх предстал закованный в черное железо на плите, которая лишала духа любого, кто на ней. В плечах, бедрах и под ключицами из его тела торчали железные колья с засовами на другой стороне, от чего он не мог нормально ни сидеть, ни стоять, ни лежать.

Впервые за долгое время Хазем начал суд с паузы, которая длилась минуту. Патриарх не торопился смотреть в глаза Накту.

— Против вас свидетельствуют о следующем: разрушение дворца столицы, убийство всех слуг, а также султана с правящим советом и членов их семей. — медленно проговорил Хазем. — А также уничтожение храма Захазит со всеми его жрецами и послушниками. В дополнении вы пытались напасть на Матерь всех наг Сарадит, чья сестра Шакат остановила ваши зверства.

Тишина.

— Вы признаете все сказанное.

Молчание.

— Если вы не будете говорить, я буду вынужден прибегнуть к помощи Накту, отчего ваш разум может помутиться навсегда.

Молчание.

Спустя час вокруг Кашима собрались три нага в белых вуалях. Но сколько бы они ни пытались проникнуть в разум чужеземца, им это не удавалось. А по завершении один змеелюд заерзал на плитах в конвульсиях, как червь на сковороде и вскрыл свое горло ритуальным ножом.

Хазем остановил суд. Назначенные временные правители требовали чистого признания, чтобы взять власть. Но и сам Хазем придерживался принципа своего отца, если кто-то молчит — его нельзя судить, потому что истина может уйти с его жизнью.

Кашима перестали поить и кормить. Любой человек бы умер от таких ран в момент их нанесения.

Но Патриарх не просто держался.

В очередной день суда через месяц перед Хаземом предстал все тот же старик, но его тело не иссохло, гной не поразил жуткие раны, а мышцы не облепили кости. Они были вздутые, жилистые сгустки оплетали колья из черного металла, будто приняли их как собственные кости, или, наоборот — пытались вытолкнуть?

— Учитывая все факты, возложенной на меня властью я приговариваю вас к смерти, — сказал Хазем, напряженный не столько от вида чужеземца, сколько оттого, что не смог назвать его настоящее имя при объявлении приговора. — Казнь состоится до заката.

Хазем встал, повернулся спиной и направился к выходу.

Кашим открыл глаза. Судья ощутил этот взгляд.

— Хазем Наакт, — проговорил узник хриплым голосом, — я благодарен тебе за время, что ты подарил мне, отплачу тем же.

Черный металл в теле старика хлопнул, изрешетив насквозь тех, кто был поблизости. Оковы будто мокрая глина разошлись на руках и ногах. Плита под стариком треснула, промяла пол под босыми пятками.

Кашим встал.

Десятки глеф и залп стрел хлынули на Патриарха.

Пара золотых женских рук обволокли старика будто кокон. Отскочившие снаряды осыпались на каменный пол как зерна. Пара наг попытались разрубить золотые ладони.

Вихрь пальцев из желтого металла разлетелся по огромному залу суда. Всплеск пыли от сломанных колонн и крови, от смерти свидетелей и стражи взорвались единым залпом.

Несколько наг, которые успели стать песчаными, собрали свои тела по крупицам вкруг хрупчайших ядер, которые тут же раздробили золотые пальцы женских рук.

Хазем застыл. — «Монстр,» — подумал он.

Кашим медленно пошел к нему, босые ноги старика с надутыми жилами прошуршали мимо судьи.

Патриарх подошел к окну, выломал проход в свой рост. Перед ним открылся северный город Лактана. Будучи в самой высокой башне он спрыгнул.

(Через месяц)

Хазем брел по пустыне, ветер то и дело подбрасывал ему жмени песка в лицо. Его кут слег, изнеможенный от погони, которая длилась уже неделю.

Хазем с сыном на груди повел дочь за руку по песку.

— Отец, — маленькая Сахин посмотрела на родителя серыми, почти белыми глазами, — мы умрем?

Судья сжал ладонь дочери. Он присел на колено. Девочка плакала.

— Я не могу врать Сахин. Прости меня, я… виноват.

Девочка повисла у отца на шее.

— Мы вместе.

Через неделю Хазем споил сыну и дочери последние капли воды. А еще через день судья понял, что пустыня убьет его семью со дня надень.

Он посмотрел на Сахин и Алмаса — совсем изможденные они тяжело дышали.

В пыли ударила молния. Но дети не нашли сил даже для того, чтобы дрогнуть.

Хазем в полубреду открыл сухие глаза.

В песчаной буре стоял силуэт гиганта. Тяжелой поступью он подошел к судье. Тот схватился за нож, ощутил, что даже не может вытянуть его из кобуры.

— Время заключить сделку Наакт, — сказал железный голос.

Судья посмотрел на демона.

— Я слушаю.

— Ты отдашь мне все три жизни, — демон протянул десятипалую руку и загнул семь пальцев. — Оставишь своих отпрысков мне, они переживут это время.

— Что с ними будет?

— Сын станет бродячей собакой, а дочь всю юность будет на расстоянии вытянутой руки от врага. — Демон загибал пальцы и нацелился на Хазема. — А ты, Наакт, исчезнешь на десять лет. Ты должен вести простую жизнь, делай что хочешь, однако слушай нашего господина каждый день, и надейся, что однажды пригодишься ему.

Судья посмотрел на демона.

— Я предлагаю лишь раз.

Затем на детей.

Слова «Лишь раз» эхом отозвались в его мыслях.

— Согласен.

Демон ткнул Хазема в лоб.

Боль рассекла его сознание. А наутро он проснулся посреди пустыни. Возле него влялась фляга. Он выглушил половину, захлебнулся, откашлялся.

Огляделся.

Белый песок. Рядом сидел Таршин.

«Теперь ты торговец, забудь все, что было,» — раздался собственный голос у него в голове.

— Повинуюсь.

Год за годом Хазем видел, как умирают города Махабира. Жуткая правда была в том, что весь юго-восток и половина Лактана уже вымерли. Глубочайшие борозды в земле увели воду. Наступил голод.

Каждая деревня в округе городов исчезла, превратилась в пустующую глушь, заваленную сухими телами, а со временем на поверхности песка едва торчали крыши домов, вскоре исчезли и они.

Хазем не раз пытался помочь детям, но все умирали, кто раньше, кто позже.

Судья научился слышать Махабира, он делился с ним многими знаниями: языки других народов, образ далеких материков бесконечного мира, а также истинной историей. Благодарный за оказанное внимание судья день ото дня укреплялся в идее, что все, что он может — служить.