Две тайны Христа

Глава 18 Понтий Пилат

Мировая литература насчитывает огромное количество научных трудов, художественных произведений, посвященных проблеме взаимоотношений Христа и Пилата. Детальное освещение данной темы находится за рамками данной книги. В настоящей главе мы пытаемся произвести хронологический анализ первой встречи Иисуса и Пилата, понять, в какое время она могла произойти.

Флавий, не питавший никаких симпатий к Пилату, в двух своих книгах описывает три столкновения иудеев с прокуратором. Первое — осенью 26 г., когда Пилат приказал ночью привести в Иерусалим знамена когорт, состоящие из шеста, украшенного сверху фигурой орла, под которым прикреплено несколько металлических дисков с изображением императора и полководцев.

В защиту Пилата хочется сказать следующее. Он профессиональный военный, несколько месяцев назад получивший новое назначение. Он богат и знатен, об этом свидетельствует сохранившееся именное место в Колизее. Для него знамя — вещь священная. Осенью, когда когорты переводятся на зимние квартиры в Иерусалим, он отдает совершенно естественный приказ — войти в город со знаменами. Не зная настроя иудеев, он никоим образом не подозревает, что его решение вызовет столь бурную негативную реакцию.

Филон Александрийский уточняет, что в Иерусалим было внесено два знамени, и так пишет об этих событиях (Legato ad Cajum, § 38): «Однажды иудеи стали увещевать его добрыми словами, но свирепый и упрямый Пилат не обратил на это никакого внимания; тогда те воскликнули: „Перестань дразнить народ, не возбуждай его к восстанию! Воля Тиберия клонится к тому, чтоб наши законы пользовались уважением. Если же ты, быть может, имеешь другой эдикт или новую инструкцию, то покажи их нам, и мы немедленно отправим депутацию в Рим“». Далее Филон продолжает: «Эти слова только больше раздразнили его, ибо он боялся, что посольство раскроет в Риме все его преступления, его продажность и хищничество, разорение целых фамилий, все низости, затейщиком которых он был, казнь множества людей, не подвергнутых даже никакому суду, и другие ужасы, превосходившие всякие пределы».

Несмотря на эмоциональный тон сообщения Филона, в конкретном случае кровавого столкновения удалось избежать.

Незадолго до отставки в 36 г. у Пилата была стычка с самаритянами, в которой, как нам кажется, правота прокуратора Иудеи была бесспорной. Отставка его Вителлием была делом конъюнктурным, поскольку именно Пилат пресек вспышку возможного насилия при определенной пассивности Вителлия в отношении отрядов Арета. Все эти события происходили на севере вверенной ему провинции.

Более всего нас интересует строительство водопровода, начатое и завершенное Пилатом.

Симптоматично, что три эпизода, свидетельствующие о происшествии с знаменами, о строительстве водопровода и о Христе, описаны в «Иудейских древностях» один за другим:

«Когда претор Иудеи, Пилат, повел свое войско из Цезареи в Иерусалим на зимнюю стоянку…» (И.Д. 18:3.1).

«Затем Пилат соорудил водопровод в Иерусалиме» (И.Д. 18:3.2).

«Около этого времени жил Иисус, человек мудрый» (И.Д. 18:3.3).

Иногда некоторые авторы умалчивают о зверствах Пилата. Из тех или иных соображений разделяют два события, а именно: эпизод со знаменами и статуями[85]. Весь эпизод длился шесть дней, по Флавию. Мы можем предположить, что эти события либо совмещены, либо хронологически не очень далеко отстоят друг от друга — таков стиль Флавия.

Эпизод с водопроводом очень интересен и может быть также одним из ключевых к датировке событий. Иерусалим, насчитывающий номинально около.50 тысяч душ, как и любая другая столица, в реальности был перенаселен многочисленными паломниками, просто путешественниками, купцами — он лежал на средоточии мировых торговых путей.

Многочисленные каналы для слива нечистот пролегали прямо по улицам города, создавая зловонную атмосферу. В отличие от Грата, управлявшего Иудеей около 11 лет без всяких эксцессов и деяний — он менял только первосвященников, Пилат сразу же после прибытия в Иерусалим принимает радикальные меры. Возможно, его решение было связано не столько с желанием сделать приятное иудеям, сколько с необходимостью в полной мере обеспечить водой римский гарнизон и удалить запах нечистот. Он принимает решение строить водопровод. Ни у одного из историков, разумеется, нет даты принятия этого решения, но психологически оно должно было сделано сразу же после прибытия в Иерусалим, т. е. той же осенью 26 г. в течение первых дней его нахождения в городе. Естественно, нечего и думать, чтобы попросить на это деньги в Риме. Империя привыкла брать деньги в провинциях, а не наоборот, не могло быть и речи, чтобы сократить поступление налогов в Рим, собираемых с большим трудом. И Пилат решается: он изымает в храме клад, называемый Корбаном. В первой стычке с иудеями он был вынужден отступить, поскольку, как это следует из анализа текста Филона, ему в вину хитроумные иудеи мгновенно бы поставили нарушение указов Тиберия, который, как и Август, краеугольным камнем своей политики считал мир в провинциях.

В данной ситуации Пилат не собирался идти на попятную. Он затеял благое дело, возможно, народ Иудеи гласно или негласно поддержал его, а в том, что он заручился поддержкой Каиафы, с которым делил правление почти 11 лет, нет никаких сомнений. После того как первосвященник, а затем и Синедрион поддержали его, любое действие против решения о строительстве могло рассматриваться как бунт и подавляться соответствующим образом.

«В Иудею Тиберий послал в качестве прокуратора Пилата. Последний приказал однажды принести в Иерусалим ночью изображения императора… Когда наступило утро, иудеи пришли в страшное волнение; находившиеся вблизи этого зрелища пришли в ужас, усматривая в нем нарушение Закона (так как иудеям воспрещена постановка изображений в городе); ожесточение городских жителей привлекло в Иерусалим многочисленные толпы сельских обывателей.

Все двинулись в путь по направлению к Пилату, чтобы просить его об удалении изображений из Иерусалима и об оставлении неприкосновенной веры их отцов. Получив от него отказ, они бросились на землю и оставались в этом положении пять дней и столько же ночей, не трогаясь с места.

На шестой день Пилат сел на судейское кресло в большом ристалище и приказал призвать к себе народ для того будто, чтобы объявить ему свое решение; предварительно же он отдал приказание солдатам: по данному сигналу окружить иудеев с оружием в руках. Увидя себя внезапно замкнутыми тройной линией вооруженных солдат, иудеи остолбенели при виде этого неожиданного зрелища. Но когда Пилат объявил, что он прикажет изрубить их всех, если они не примут императорские изображения, и тут же дал знак солдатам обнажить мечи, тогда иудеи, как будто по уговору, упали все на землю, вытянули свои шеи и громко воскликнули: скорее они дадут убить себя, чем преступят Закон. Пораженный этим религиозным подвигом, Пилат отдал приказание немедленно удалить статуи из Иерусалима» (И.В. 2:9.2–3).

Прошел всего лишь месяц или два, не более, а Пилат принимает «еще более кощунственное решение» — конфискует храмовые деньги. Со времен Красса такого святотатства не было. «…Население воспротивилось этому, и много десятков тысяч иудеев собрались около рабочих, занятых сооружением водопровода, и стали громко требовать, чтобы наместник оставил свой план. Как это обыкновенно бывает в таких случаях, некоторые из них позволяли себе при этом оскорбить Пилата ругательствами. Последний распорядился переодеть значительное число солдат, дал им дубины, которые они должны были спрятать под платьем, и велел им окружить толпу со всех сторон. Толпа, в свою очередь, получила приказание разойтись. Но так как она продолжала поносить его, то он подал воинам условный знак, и солдаты принялись за дело гораздо более рьяно, чем то было желательно самому Пилату. Работая дубинками, они одинаково поражали как шумевших мятежников, так и совершенно невинных людей. Иудеи, однако, продолжали держаться стойко. Но так как они были безоружны, а противник их вооружен, то многие из них тут и пали мертвыми, а многие ушли покрытые ранами. Таким образом было подавлено возмущение» (И.Д. 18:3.2).

Может быть, в бунте принимало участие не так уж много жителей города. В конце концов, часть жителей, безусловно, понимала, что водопровод строится для их блага, да и, в отличие от эпизода со знаменами, священнослужители, по крайней мере открыто, не выступали против решения прокуратора. Иное дело сельские жители, в том числе галилеяне, кстати, они могли превалировать в массе: ведь для них сокровища храма священны, и их возмущение — дань религиозному фанатизму.

Других сведений о массовых кровавых событиях в Иудее, связанных с именем Пилата, у историков нет. Сравним с Лукой: «Когда же приближались дни взятия Его от мира, Он восхотел идти в Иерусалим» (Лк. 9:51). И далее: «В это время пришли некоторые и рассказали Ему о галилеянах, которых кровь Пилат смешал с жертвами их» (Лк. 13:1). Во-первых, очевидно, что побоище, о котором повествует Лука, произошло совсем недавно, буквально несколько дней назад. Слухи в небольшой Иудее распространялись мгновенно. Во-вторых, с очень большой вероятностью можно утверждать, что речь идет об одном и том же событии, произошедшем в начале 27 г. Может быть, Лука немного не точен, утверждая, что речь идет только о галилеянах, безусловно, в толпе, избиваемой солдатами, были иудеи и из других провинций. Но скорее всего это просто метафора с целью усилить воздействие на Христа, чтобы отвратить его от последнего похода, — ведь и его называли Галилеянином.

А может быть, Лука, мастерски владевший пером, хотел оттенить, усилить впечатление, свидетельствуя, что Пилат расправился именно с галилеянами, а они воспринимались многими как адепты новой веры.

И еще один аргумент. Откроем замечательный Библейский атлас Тима Даули (карта 20)[86]. Галилея не находилась под властью Понтия Пилата. Это были владения Ирода Антипы, с которым, по крайней мере, в первый период прокураторства, у Пилата не складывались отношения. Римский чиновник столь высокого ранга, ставивший порядок превыше всего, никогда бы не решился на массовые казни людей чужой провинции. Следовательно, это либо неточность, либо метафора. Собственно, факт, что Флавий и Лука описывают одно и то же событие, у нас сомнений не вызывает.

На наш взгляд, крайне неудачно истолкован этот эпизод у Зенона Косидовского: «Из этого следует, что Пилат напал на них во время жертвоприношения, а значит, осквернил храм»[87].

Принесение в жертву ягнят до 70 г. являлось главным ритуалом Пасхи. Следует полагать, что эпизод со знаменами, безусловно произошедший осенью, многому научил Пилата. Невероятно, чтобы он решился на подобное святотатство, это бы немедленно вызвало возмущение десятков тысяч паломников, всего населения Иерусалима. И Флавий, и Филон также не преминули бы упомянуть об этом деянии прокуратора, и уж конечно невозможно было из трепещущей и динамичной толпы выделять галилеян для расправы. Да и к чему было напоминать Христу о событиях, которые могли быть почти год назад?

Нет, совсем не то хотел сказать Лука этой фразой. Предшествующий и последующий тексты свидетельствует от абсолютно другой смысловой трактовке этого стиха.

Накануне Иисус держит речь перед тысячей своих почитателей и, как бы предопределяя последующие события, в частности, говорит: «Будьте же и вы готовы; ибо, в который час не думаете, придет Сын человеческий» (Лк. 12:40). От этого стиха веет предзнаменованием и печалью. Петр чувствует это и бросает реплику «Господи! К нам ли притчу сию говоришь или и ко всем?» (Лк. 12.41).

Иисус кончает говорить, и у окружающих возникает желание предостеречь его. Стих (Лк. 13:1) просто вопит о следующем: Пилат жесток, суд его неправеден. Он не видит разницы между правым и виноватым. Римское правосудие слепо. Недавно схватили несколько галилеян, участвующих в потасовке, и Пилат велел казнить всех, не разбираясь. Подобная гипотеза, на наш взгляд, гораздо реальнее отражает положение вещей.

«Иисус сказал им на это: думаете ли вы, что эти галилеяне были грешнее всех галилеян, что так пострадали? Нет, говорю вам; но если не покаетесь, все так же погибнете. Или думаете ли, что те восемнадцать человек, на которых упала башня Силоамская и побила их, виновнее были всех живущих в Иерусалиме?» (Лк. 13:2–4).

Морально-этический аспект этого диспута не имеет ничего общего с жертвоприношением. Нет сомнения в искренности людей, предупреждающих Учителя. И так же очевидна пропасть между прагматизмом предупреждающих, делящих мир на виновных и невиновных, и Христом, который говорит: «Все виновны, покайтесь». Пройдет еще очень много времени, пока эта мысль начнет проникать в сознание людей.

Конечно, Иисус знал, «…потому что не бывает, чтобы пророк погиб вне Иерусалима» (Лк. 13:33). «Вы знаете, что через два дня будет Пасха и Сын человеческий предан будет на распятие» (Мф. 26:2). И суд Пилата был скор: Спаситель был пленен в период пения петухов, до двух часов ему был вынесен приговор. Беседа Пилата с Христом была очень непродолжительной. И быстрота этого решения, и перемена настроения Пилата в полной мере характеризуют отношение римлян к покоренным народам. Независимо от нашего отношения к Пилату, абсурдность обвинения была ему очевидна. Вероятно, предлагая толпе на выбор Христа или Варавву, он был искренен, однако в своей римской правоте психология иудейской толпы просто не бралась им во внимание. А ведь ситуация для Иисуса была абсолютно проигрышной. Возможно, находись на месте Пилата его предшественник Валерий Грат, он бы не сделал подобного предложения. Он провел в Иудее очень много лет, он лучше понимал характер ее народа. В самом деле: «Тогда был в узах некто, по имени Варавва, со своими сообщниками, которые во время мятежа сделали убийство» (Мк. 15:7). Все евангелисты едины в характеристике Вараввы и его спутников, но абсолютно очевидно, что допускаемая многими мысль об убийстве Вараввой с сообщниками римского или даже сирийского легионера совершенно беспочвенна. Рим слишком любил себя, слишком заботился о своем величии, чтобы позволить безнаказанно убивать своих солдат. Никогда бы Пилат не предложил толпе выдать убийцу солдата — это полнейший абсурд. Речь может идти об одном из мелких локальных конфликтов между иудеями или, может быть, Варавва также был галилеянином — человеком из другой провинции. Анализ книг Флавия показывает, что эти конфликты, словно язвы, разъедали бывшее царство Ирода. Через несколько лет они окончились гражданской войной с одновременным антиримским восстанием и вполне закономерным поражением иудеев. Но сейчас мятежник Варавва, убивший неизвестного священника либо простого обывателя, был в глазах потерявшей разум толпы если не героем, то, по крайней мере, возмущающимся и протестующим — неважно, против чего или кого. Он переступил порог обывательства, он совершил нечто недоступное большинству из них, пока недоступное, — он убил человека. И толпа приветствовала это убийство, она сделала свой выбор… Пилату же было все равно. В презираемой им толпе не было, не могло быть различия между убийцей и праведником. Им было одно имя — Вараввы…

Предупреждавшие Христа знали это.

А может быть, следует просто вспомнить и то, что Евангелие от Луки сильно беллетризировано?

Интересно проследить психологический подтекст строительства водопровода. Флавий упоминает о начальнике царской пехоты Грате, которому сразу же после смерти Ирода приходится бороться с многочисленными разбойничьими набегами (И.В. 2:4.2; 5.2). Следует допустить, что Валерий Грат, блестяще проявивший себя в качестве военачальника и прекрасно знавший Иудею, был назначен в 15 г. прокуратором этой провинции. Во всяком случае, это вполне логично. Но для человека, живущего в Иерусалиме уже около двух десятков лет, сложившееся положение вещей, в особенности с обеспечением водой, считалось нормальным. Иное дело — новый чиновник. Не следует забывать, что зять Августа — Агриппа Великий, безвременно умерший в 12 г. до н. э., положил начало строительству акведуков в метрополии, и это занятие стало престижным. Именно поэтому, как нам кажется, решение о строительстве должно было родиться у Пилата спонтанно, в первые дни или часы пребывания в Иерусалиме. В пользу такого скорого решения может быть и то, что Пилат привез с собой жену — молодую и привлекательную, и дискомфорт Иерусалима в сравнении с Римом был для нее просто невыносим, но это — лишь версия…

Только одно возражение можно привести против этого периода — это тексты Филона Александрийского. Конкретно в отношении бунта, связанного с началом строительства, Флавий и Филон едины, если и есть разночтения, то они больше относятся к обеим книгам Флавия. Оценка действий Пилата у Флавия более чем сдержанна. В принципе, прокуратора не в чем упрекнуть. Флавий и не делает этого. Иное дело Филон. Его тон откровенно негодующ, и, хотя он не пишет о каких-либо конкретных побоищах, у него есть свидетельства о взятках и разорении древних фамилий. Возникает вопрос: когда Пилат успел совершить эти действия? Не за те же несколько месяцев 26 г., которые он провел в Кесарии!

Ответ, видимо, следует искать в следующем. Филон, в отличие от Флавия, не стремился описывать события в хронологическом порядке, он трактовал действия конкретного лица — римского сановника, недавно отозванного, пытался дать оценку его действиям за все годы прокураторства — в этом он видел свою задачу. И таким образом, оценка поступков Пилата в отношении управляемой им провинции у Филона относится ко всему периоду прокураторства, а не к его началу.

И еще одно косвенное свидетельство. Деяния нового пророка подрывали устои иудейской веры, и это, за редким исключением, было абсолютно ясно всем членам Синедриона. Незыблемые каноны совершенно иначе воспринимались римским чиновником столь высокого ранга. Для Пилата дискуссия о том, может ли кто-то из смертных разрушить храм, а затем воздвигнуть его, могла казаться забавой блаженных, и кто из них прав в совершенно бессмысленном споре, не имело ровным счетом никакого значения. Он не видел, да и не мог видеть никакой вины в этом странном человеке с ребяческим взглядом. Наоборот, кротость Иисуса, его контактность, обаяние его гениальной личности не могли оставить Пилата безучастным, более того, он сказал свою знаменитую фразу: «Се, человек!» (Ин. 19:5). И трижды он не находил вины в действиях Иисуса (Ин. 18:38; 19:4; 19:12). Симптоматично, что об этом пишет не Лука, которого можно в той или иной мере заподозрить в симпатиях к римлянам, а один из наиболее любимых учеников Иисуса — Иоанн.

У Пилата были еще зацепки, чтобы отказаться от казни: Иисус был галилеянином, т. е. жителем другой провинции, находящейся не под его юрисдикцией. Что же могло заставить Пилата изменить свое мнение и принять решение о казни?

Чиновник, попавший в новую среду, чувствует себя психологически не вполне уверенно. Не зная обычаев страны, людей, он вполне мог совершать ошибки. Легко, например, было Валерию Грату, до своего назначения много лет служившему в римских войсках. Что-что, а обычаи страны он знал прекрасно. Пилат в первые месяцы своего пребывания в Иудее совершил непростительную глупость, едва не доведя ее до крупномасштабного конфликта. Иудеи немедленно написали об этом Тиберию. Буквально несколько месяцев назад произошло столкновение по поводу строительства водопровода. Были жертвы. За очень короткий срок (менее полугода) он дважды вызвал волнение в провинциях. Рисковать далее просто не имело смысла. Да и во имя чего? Справедливости? Но человек, не веривший в истину, не очень осознавал, что ни Тиберий, ни Сенат палец о палец не ударят, если к ним поступит сообщение о казни римлянами какого-то бродяги на краю земли. Чиновники на местах располагали достаточной властью.

Толпа забывчива. Сейчас ее не интересовали действия Пилата. Инцидент со знаменами был улажен и забыт, водопровод строился. Эта возмущающаяся экзальтированная масса людей ждала пиршества, столь любимого во всех уголках мира, — она хотела крови. Уступая толпе и желанию Синедриона, прокуратор отыгрывал все позиции, которые он потерял в результате двух своих решений. Третьего доноса он допустить не мог. На наш взгляд, если бы между двумя первыми и третьим событием (казнью) прошло несколько лет, то психологический подтекст происходящего был бы не столь четок, не столь явственен, как в том случае, если б они совершались чередой.