Две тайны Христа

Глава 2 Тайны

В литературе в разные эпохи муссировался вопрос о существовании Христа как индивидуума, ему приписывались синтетические черты, якобы свойственные многим лицам. Эта точка зрения или гипотеза, разумеется, может быть высказана, но не более того. Обоснования ей попросту нет.

Автор не является апологетом христианства. Христианство не нуждается в защите. Вопрос о существовании Христа как исторической личности давно решен. Д.С. Мережковский приводит обзор небиблейских источников, свидетельствующих об историческом Христе. Не так уж важно, найдем ли мы еще какое-то количество свидетельств или, наоборот, возможно, будет доказано, что тот или иной текст не вполне достоверен, цель этой книги иная. Служил ли образ реального исторического лица прототипом для библейского Христа, которому были приданы слова и притчи коллектива библейских авторов, либо исторический Христос был той самой яркой и цельной личностью, чей образ был запечатлен, с самыми ничтожными изменениями, его учениками и последователями? Попробуем и мы отвлечься от стандартного и обывательского понимания «ума» и заглянуть в Зазеркалье через ту тонкую паутину восприятия, которая отделяет гениальность (тоже вид безумия) от тривиальности.

Автор настоящей книги наблюдал становление нескольких классических научных школ и одной очень интересной и перспективной религиозной доктрины. Его наблюдения и размышления можно суммировать одним словом — «невозможно». Невозможно синтезировать и описать Учителя в четких подробностях и деталях, придав ему истинно земные и реальные черты. Теоретически можно представить, что проповеди или, по крайней мере, часть из них произносил один человек, а погиб на кресте другой; гипотетически это допустимо, но только гипотетически. Мог ли один человек или группа людей создать, выдумать, изобрести такую достоверную версию, мог ли убедить евангелистов в последующем воспользоваться ею, да и для чего? Для мистификации? Ведь никаких материальных и моральных выгод автор или авторы этой версии не получили. Если говорить о смерти Христа, то в сказаниях евангелистов она передана с таким обилием ярких деталей, что очень трудно представить, чтобы люди, не присутствовавшие при казни, могли описать всё в таких подробностях, с таким знанием римских обычаев. Рассуждения о том, что Рим стремился мирными способами удерживать власть в провинциях, не соответствуют ни характеру эпохи, ни стилю первых Цезарей — Юлия, Августа и Тиберия. Любой из них был жестким и прагматичным лидером и наряду с пряником — римским порядком твердо держал в руке кнут — смертную казнь и пользовался этим кнутом в полной мере даже по отношению к близким, не говоря об иноземцах.

Прокуратор или префект был волен принять любое решение во вверенной ему провинции. Если провинция более или менее исправно платила налоги и не бунтовала, то детали его правления Рим не интересовали. По-видимому, в психологии, так же как и в физике, существует запрет, аналогичный принципу Паули. И формулируется он следующим образом: «Не может быть для одной популяции единомышленников двух полноправных лидеров». Не может быть двух главных конструкторов в КБ, двух начальников в одной лаборатории, двух командиров в одном полку, двух проповедников в одной общине. Лидер всегда один. Можно запомнить, описать его образ, сделать это с любовью или ненавистью, но роль его помощников неизбежно переместится на второй план, а затем либо затухнет, либо исчезнет совсем. Останется только опора, стержень, основа. Конечно, ученики, сподвижники, разъезжаясь по свету, разносят весть, информацию о Наставнике, придавая его личности всё новые черты, достоверные и недостоверные, истинные и гротескные. Так было всегда, и так будет впредь, но никогда первое поколение не пойдет на подмену. Для них Учитель — это воплощение идеалов, мечта, может быть и неосознанная.

Именно сочетание кротости с жесткой реальностью, полное отсутствие лакировки событий и характера Христа придают евангелиям тот сказочно-реальный стиль, от которого совершенно невозможно оторваться, как от пушкинского «Лукоморья». Именно сказочная реальность Иудеи начала новой эры с мелкими городками, вечно спорящими и говорящими на разных языках иудеями и самаритянами, жителями Набатеи, римлянами, сирийцами, египтянами и представителями огромного множества других народов служила фоном и материалом сказаний. Можно подвергнуть компьютерному лингвистическому анализу стиль притч евангелистов и получить именно тот результат, на который рассчитываем. Да, они произносились одним человеком. Можно, можно, можно…

Мессия, мешиге, мешигинер — это слово, вернее, его трансформация сохранилась на иврите, перекочевала на идиш и заслуживает несколько отдельных строк. Лучше всего оно переводится как «блаженный». Но обращает на себя внимание достоверность и отсутствие лакировки действительности в трудах всех евангелистов.

В самом деле, пути иудейской и христианской вер разошлись в первые же несколько десятков лет после смерти Христа. Петр, принявший на себя бразды правления христианской общиной, ввел в проповеди и реализовал в жизни общины новый тезис огромной разрушительной силы — фактор Воскресения. Перевоплощение живого человека в Бога, в Святого Духа было слишком непонятно для Синедриона, для ортодоксальных иудеев. Существовали и многие другие требования, на которые традиционная иудейская религия никогда бы не пошла: например, отказ от обрезания, — однако здесь применимы фразы «можно спорить» или «возможны варианты».

Здесь же клубок противоречий не мог быть размотан, вариантов не было. Конечно, иудеи на протяжении десятков, сотен лет ждали Мессию, но их нетерпение было подорвано огромным количеством шарлатанов, четко улавливающих настроение масс. И эти самозванцы сделали прагматичным и недоверчивым и народ, и Синедрион. Вариант, когда Моисей получил на горе Синай свои десять заповедей и, спустившись, оповестил народ иудейский, что беседовал с Богом, теперь бы уже не прошел. За прошедшие тысячелетия прагматичность народа возросла во много раз. В нем не стало веры. Да, иудеи хотели Мессию, причем всем сердцем, но они хотели и того, чтобы Бог привел им этого Мессию. Он должен был буквально взять своего посланника за руки и представить его толпе, причем сделать это не единожды, подобное представление должно, к примеру, происходить в храме, и причем не один раз. Тогда упрямый и недоверчивый народ Израиля, возможно, поверил бы в Мессию, поверил бы и Синедрион. Конечно, были и другие пути развития событий, но все равно оставалось неясным, каким образом грозный и неразговорчивый Бог, не имеющий ни лика, ни имени, пожелал бы явить Мессию миру. Но было понятно, в особенности Синедриону, что тот человек, которого несколько лет назад распяли на кресте, не мог стать Мессией, перевоплотиться в него. Он был смертен, значит, он не божество. Синедрион был по-своему прав. Фактор веры отсутствовал у его членов, у большинства народа, и посему восприятие нового, в основе которого лежала именно вера, было обречено на неудачу.

Пути религий расходились. Евангелия были написаны через несколько десятков лет после этих событий. Каноны новой веры уже были вполне сформированы, и ее приверженцам было очевидно, что пути религий никогда не соприкоснутся.

Спрашивается, если авторы евангелий писали художественное произведение, синтезируя образ своего героя, почему они не удержались от соблазна исключить из описания деяний Учителя последовательную приверженность иудейской религии? Нигде этого сделано не было. Ну хорошо, в молодости Учитель следовал вере отцов. Это понятно. Но далее. «Приближалась Пасха иудейская, и Иисус пришел в Иерусалим и нашел, что в храме продавали волов, овец и голубей и сидели меновщики денег. И, сделав бич из веревок, выгнал из храма всех, также и овец и волов; и деньги у меновщиков рассыпал, а столы их опрокинул. И сказал продающим голубей: возьмите это отсюда и дом Отца моего не делайте домом торговли» (Ин. 2:13–16). Здесь у Иоанна был выбор. Нужно ли было трактовать образ Христа как защитника храма, нужно ли было отказывать ему в кротости? Иоанн не мучился выбором. Он не писал художественного произведения, не рисовал образ лидера, вождя или поборника веры. Перед ним была горячо почитаемая гениальная Личность, и он лишь выполнял свой долг, описывая реальность. Эта реальность, четырехкратно дублируемая евангелиями, — не единственный достоверный материал о Христе, которым мы располагаем.

Откроем «Географию» Страбона. Греко-римский или римский мир к тому времени был огромен, разноплеменен и многолик. Могли ли римские историки уделять такому малозначащему событию, как казнь какого-то иноземца в одной из десятков провинций империи, сколько-нибудь существенное внимание? Конечно нет. Подобные казни происходили везде и мало кого удивляли. Да и в течение всего I в. официальный Рим, мягко говоря, недолюбливал христиан. У римских историков того времени был богатейший материал, на тысячелетия ставший классикой. Одна блестящая эпоха сменяла другую. Диктатура, республика, империя, войны, разврат, вереница Цезарей. В свете стольких событий информация о раннем христианстве была во многом утеряна.

Иудея, рассыпавшаяся в 70 г. на множество общин по всему миру, оплакивала свой храм, веру, государство. У оставшихся в живых были огромные проблемы со спасением основ духовности (университет в Ямнии), с сохранением обычаев и, самое главное, — жизни. Что им было до христианской общины? Евангелистам было трудно. К тому времени точная дата рождения Христа, вероятно, была забыта, скорее, просто не зафиксирована, впрочем, как и его жизнь в младенчестве. Духовность, притчи, новые идеи доминировали в сознании, никто и не подумал спросить его мать, братьев и описать события его младенчества, юношества. Все знали, что это было во времена царя Ирода. Ведь это Ирод хотел смерти младенца, которому предрекали блестящее будущее. Еще помнили, что в те годы была перепись населения, но волны времени смыли ее детали. И это — первая тайна. Скорее всего, год смерти Христа достоверно был известен большинству евангелистов, и они, как могли, фиксировали его, но не ставили это самоцелью, а отражая те или иные события, увязывали их с этой печальной датой. Другие христианские авторы так или иначе также были вынуждены коррелировать события со смертью Учителя, и естественно, что материала, способного пролить свет на эту вторую тайну — год смерти Христа, существенно больше.

Эти проблемы, находки и догадки составят основу нашей книги.