Две тайны Христа

Глава 25 Хронология служения апостола Павла

Попробуем сверить нашу хронологию с Ренаном. Начало своей второй книги — «Апостолы» Ренан знаменует фиксированной датой смерти Христа — 3 апреля 33 г.

Возьмем за отправную точку наших рассуждений такую фразу Ренана: «Несомненно одно: Деяния написаны тем же автором, что и третье евангелие, продолжением которого они служат». Не станем останавливаться на доказательствах этого положения, ибо оно никогда серьезно и не оспаривалось[124]. У нас нет желания опровергать этот тезис, наоборот, мы думаем, что Ренан прав, отметим, кстати, что речь идет об Евангелии от Луки. А поскольку единственным источником хронологической привязки дня смерти Христа является именно Лука, то следует допустить, что если в Деяниях встретится какая-то информация, противоречащая его первому труду (Евангелие), то в равной мере он мог ошибиться и в первом, и во втором случае.

Цитата: «Не будем, однако, опережать ход событий. Мы дошли почти до тридцать седьмого года. Тиберий на Капри и не подозревал, какой размах приобретает христианство. Новая секта в два-три года поразительно разрослась. В ней числилось несколько тысяч верующих»[125]. Логики подхода Ренана и нашего идентичны с разницей в 6 лет. Далее: «Год смерти Стефана не установлен с точностью (между 36 и 38 гг.); поэтому мы не знаем, падает ли на Каиафу ответственность за нее. Каиафа был смещен Луцием Вителлием в 36 г., вскоре после Пилата…»[126] Здесь и ранее Ренан ошибается. И Пилат, и Каиафа были смещены Вителлием весной 37 г. Но год смерти Стефана — 36-й — полностью совпадает с нашими расчетами (с той же разницей в 5–6 лет). Ренан не зафиксировал точную дату убийства Стефана, указав период между 36 и 38 гг. Дальнейшая логика его рассуждений свидетельствует о том, что он выбрал датой убийства Стефана именно 36 г.

Еще один штрих: «Свидетели же положили свои одежды у ног юноши, именем Савла, и побивали камнями Стефана, который молился и говорил: Господи Иисусе! прими дух мой» (Деян. 7:5859). Летописцем, как мы уже отмечали, считается Лука, долгие годы сопровождавший Павла и потому наверняка знавший его возраст. Был ли в тот далекий год Павел юношей либо уже зрелым мужем? Судя по реакции и страстности, с которыми Павел предавался гонениям, а затем вдруг изменил свое мнение, не просто мнение, а мировоззрение — перешел на другую степень духовности, он скорее юноша. «Савл родился в Тарсе, в Киликии, в 10 или 12 году нашей эры»[127]. Следовательно, по Ренану, было ему в это время от 26 до 28 лет. Не много ли для юноши?

Это существенное в цепи рассуждений. Более правдоподобно, что 20-летний юноша фанатически преследует Стефана и сторонников, а затем меняет свою точку зрения, чем, скажем, мужчина 26 лет.

«Благодаря гонениям 37–38 года киновигская иерусалимская церковь была избавлена от испытания временем. Она пала в расцвете сил, прежде чем ее подорвали внутренние смуты. Для тех, кто участвовал в ее жизни, она осталась чудным сном, воспоминание о котором воодушевляло их в дни испытаний, идеалом, к которому христианство всегда будет стремиться вернуться, никогда не достигая его»[128].

И далее начало 9 главы: «Гонения 37 года имели своим последствием, как это бывает всегда, распространение того учения, которое хотели задавить»[129]. Конец 9 главы: «Уже в 38 году, через пять лет после смерти Иисуса и, может быть, через год после смерти Стефана, вся Палестина по сю сторону Иордана слышала благую весть вышедших из Иерусалима миссионеров»[130].

Начало 10 главы: «Но 38 год принес нарождающейся церкви еще одну победу. К этому времени можно с большой долей вероятности отнести обращение того самого Савла, который, как мы видели, участвовал в побитии камнями Стефана, был главным действующим лицом в гонениях 37 года, а затем таинственной силой благодати стал самым пылким из учеников Иисуса»[131].

«Он остался в Дамаске, потом жил в Гауране и в течение трех лет, с 38-го по 41-й, учил там, что Иисус — сын Божий»[132].

До сих пор хронология Ренана в точности соответствует нашей с разницей в 6 лет, вызванной разным началом отсчета. На этом пути логических рассуждений расходятся. Цитируем начало 10 главы книги Ренана: «С 38 по 44 год никаких гонений не тяготело, по-видимому, над церковью»[133]. Нам кажется, что чувство меры здесь отказывает автору. Он описывает события, представляющие огромный интерес для нашего повествования: «Калигула, по крайней мере, после болезни, которая окончательно помрачила его ум (октябрь 37 г.), представлял ужасное зрелище полоумного, управляющего миром с безграничной властью, какая когда-либо была в руках человека. Гибельный закон цезаризма делал возможным такие ужасы и лишал всяких средств бороться с ними. Это продолжалось три года и три месяца. С чувством стыда приступаешь к повествованию в серьезном историческом труде о таких вещах, о которых нам придется сейчас рассказать. Прежде, чем приступить к рассказу об этих бесчинствах, приходится воскликнуть вместе со Светонием: „Reliqua ut de monstro narranda sunt!“

Самым безобидным занятием этого безумца были заботы о собственном божеском достоинстве. Он вкладывал в это долю горькой иронии, смысл серьезного и комического (чудовищу не чуждо было остроумие), что-то вроде ядовитой насмешки над человеческим родом. Враги евреев поняли, какую выгоду можно было извлечь из этой мании. До такой степени понизился в то время уровень религиозного сознания, что не поднималось никакого протеста против кощунственных выходок цезаря. Один культ наперерыв перед другим спешил наделить его титулами и почестями, которые были присвоены богам этого культа. Вечная слава евреям за то, что среди этого низкого идолопоклонства они подняли голос возмутившейся совести. Их нетерпимость, натолкнувшая их на такие акты жестокости, показала теперь и свою хорошую сторону. Утверждая, что одна только их религия абсолютно истинная, они не преклонялись перед ненавистным капризом тирана. Для них это послужило началом неисчислимых бед. Было достаточно, чтобы в каком-нибудь городе нашелся человек, недовольный синагогой, злой или просто озорливый, чтобы это повело к ужасным последствиям. Сегодня находили воздвигнутым Калигуле алтарь на таком месте, где евреи всего менее могли его терпеть. Назавтра толпа шалопаев вопила, что евреи одни только отказываются поместить статую императора в своих местах для молитвы; толпа устремлялась в синагоги и молельни, устанавливала там бюсты Калигулы и ставила несчастным альтернативу: или отказаться от своей веры, или совершить преступление оскорбления величества. Затем следовали страшные гонения.

Уже не раз повторялись подобные забавы, когда императору внушили еще более дьявольскую мысль: поместить его колоссальную статую из золота в святая святых Иерусалимского храма и заставить евреев посвятить сам храм его божественной особе. Эта подлая интрига едва не ускорила на 30 лет восстание и гибель еврейской нации. Только умеренность императорского легата Публия Петрония и заступничество царя Ирода Агриппы, пользовавшегося благоволением Калигулы, предупредили катастрофу. Но пока меч Херея не освободил землю от самого гнусного тирана, какого она когда-либо носила, евреи повсюду жили в постоянном страхе. Филон оставил нам подробности неслыханной сцены, разыгравшейся после того, как депутация, во главе которой он находился, была допущена к императору. Калигула принял их во время посещения им вилл Мецены и Ламии близ моря в окрестностях Путеол. Он был в веселом настроении. Его любимый шут Геликон забавлял его, рассказывая ему всякий вздор про евреев. „А! так это вы, — сказал он им с горьким смехом, оскаливая зубы, — вы, которые одни только не хотите признать меня богом и предпочитаете обоготворять того, кого вы не можете даже назвать?“ Эти слова сопровождались ужасным богохульством. Евреи трепетали. Их противники александрийцы заговорили первыми: „Ты почувствовал бы еще большее омерзение к этим людям и ко всей их нации, государь, если бы только знал, какое отвращение питают к тебе, ведь они одни не приносили жертв за твое здоровье, в то время как все народы делали это“. При этих словах евреи закричали, что это клевета и что они трижды приносили за благополучие императора самые торжественные жертвоприношения, какие только знает их религия. „Пусть так, — сказал Калигула с серьезным комизмом, — вы приносили жертвы, это хорошо, но все-таки не мне вы их приносили. Какая мне от них выгода?“ Затем, повернувшись к ним спиной, он поспешно направился во внутренние покои, отдавая по пути приказания об исправлениях, то и дело поднимаясь вверх и спускаясь вниз. Несчастные депутаты (среди них и Филон, старец восьмидесяти лет, быть может, со дня смерти Иисуса наиболее почтенный человек того времени) следовали за ним вверх и вниз, запыхавшиеся, дрожащие, служа посмешищем для императорской свиты. Вдруг Калигула, обернувшись, спросил: „Кстати, почему это вы не едите свинины?“ Льстецы засмеялись. Присутствовавшие при этом чиновники суровым тоном заметили им, что своим неумеренным смехом они оскорбляют императорское величество. Евреи что-то залепетали. Один из них довольно нескладно сказал: „Но ведь есть люди, которые не едят баранины“. — „Ну да! — сказал император, — у этих есть серьезное основание. Баранье мясо не вкусно“. Затем он сделал вид, что интересуется их делом, но едва они начали свое объяснение, как он оставляет их и идет отдавать приказания относительно украшения залы, которую ему хотелось отделать слюдой»[134].

Все абсолютно точно у Ренана в отношении Калигулы, но где же логика во фразе об отсутствии гонений на Церковь с 38 по 44 г.? Наоборот, поскольку в годы правления Калигулы основу христианской секты составляли евреи, трудно предположить, чтобы лизоблюды на местах не старались угодить Цезарю. В 37–40 гг. отношение императора к евреям непременно должно было сказаться на христианских общинах. Другое дело, если сместить события на 6 лет назад.

В 31 г. в Риме подавлен заговор Сеяна. Тиберий также впадает в маразм, но это маразм другого типа — подозрительность и обостренная сексуальность. Никакого отношения к евреям и христианам она не имеет. Тиберий боролся с ветряными мельницами, и название этим мельницам было одно — римский народ. Именно своими последними годами жизни этот один из самых блестящих полководцев эпохи и замечательный хозяйственник перечеркнул блеск своих деяний и был причислен к тиранам.

По нашему счету, между 33 и 36 гг. происходила миссия Павла в Дамаске. По рассуждениям Ренана, — в 38–41 гг.

В 36 г. у Павла была просто скверная ситуация. Иудеи грозились убить его. Вероятно, именно его проповеди в это время вызывали сильнейшее противодействие. Он прибывает в Иерусалим. Отношение к нему у членов молодой христианской общины двоякое: они его попросту не знают либо помнят по гонениям на Стефана. События трехлетней давности еще свежи в их памяти. И тут Варнава, может быть в одиночестве, противостоит многим, убеждая их о том, что Павел в Дамаске смело проповедовал во имя Иисуса (Деян. 9:27). Варнаве удалось склонить на свою сторону, по крайней мере, часть сомневающихся. И община принимает абсолютно верное решение — отослать Павла. Время покажет, что он из себя представляет. «Братия, узнав о сем, отправили его в Кесарию и препроводили в Таре» (Деян. 9:30). Думается, что в это время судьба Павла решалась за его спиной, поскольку он был в роли отверженного. Только два человека — Петр и брат Господа Иаков — встречались с ним. Теперь основной вопрос: сколько времени пребывал Павел в Тарсе?

Апостолы или, вернее, руководители общины, для которых Павел, несомненно, является «белой вороной», отправляют его в Таре. Этим решается много задач. Все понимают незаурядное дарование этого очень молодого человека, но, как им кажется, его страстность, его интеллектуальный экстремизм, его методы не во всем приемлемы для общины. Может быть, повзрослев, он станет не таким «колючим»? А может быть, и другая, более простая мысль пришла им в голову: отправим его на родину, а дальше посмотрим, что будет.

В 36 г. Павел на долгие годы покидает Иерусалим. «Церкви же по всей Иудее, Галилее и Самарии были в покое, назидаясь и ходя в страхе Господнем; и, при утешении от Святого Духа, умножались» (Деян. 9:21). Благоприятное время — апостолы легко находят слушателей среди страждущих иудеев. Деяния повествуют о путешествиях Петра: он был в Лидде и Иоппии, в последней он пробыл длительное время, затем в Кесарии и снова в Иоппии.

Петр возвращается в Иерусалим. «Услышали Апостолы и братия, бывшие в Иудее, что и язычники приняли слово Божие» (Деян. 11:1). С некоторой подозрительностью и непониманием слушали они несколько лет назад Павла, не делавшего разницы между иудеями и другими народами. Теперь Петр — признанный лидер и повторяет путь Павла. Что это? Петр объясняет им свою позицию: «Итак, если Бог дал им такой же дар, как и нам, уверовавшим в Господа Иисуса Христа, то кто же я, чтобы мог воспрепятствовать Богу?» (Деян. 11:17). Первое объяснение дано. Конфликт погашен. «Выслушав это, они успокоились и прославили Бога, говоря: видно, и язычникам дал Бог покаяние и жизнь» (Деян. 11:18).

Проходит время. «Между тем рассеявшиеся от гонения, бывшего после Стефана, прошли до Финикии и Кипра и Антиохии, никому не проповедуя слово, кроме Иудеев. Были же некоторые из них Киприяне и Киринейцы, которые, придя в Антиохию, говорили Еллинам, благовествуя Господа Иисуса. И была рука Господня с ними, и великое число, уверовав, обратилось к Господу» (Деян. 11:19–21).

Несомненно, община в некоторой растерянности, попытки оградить новое учение в рамках иудаизма несостоятельны, просто невозможны. Все больше и больше людей разных национальностей, верований принимают новую веру. Наконец после долгих споров возобладало мнение, что в новую веру надо обращать всех. Это эпохальное решение имело место в 41 г. «Дошел слух о сем до церкви Иерусалимской, и поручили Варнаве идти в Антиохию. Он, прибыв и увидев благодать Божию, возрадовался и убеждал всех держаться Господа искренним сердцем; ибо он был муж добрый и исполненный Духа Святого и веры. И приложилось довольно народа к Господу» (Деян. 11:22–24).

Однако у Варнавы хватает объективности оценить свои возможности, и он понимает, что как проповедник он значительно уступает тому молодому человеку, который так страстно начинал свою миссию здесь же, в Антиохии. С другой стороны, Варнаву все время раздирают сомнения. Он до мозга костей иудей, он действует с оглядкой. Угодно ли Господу обращение новых народов? Эти сомнения, эта двойственность никогда не будут понятны Павлу, и в последующем, примерно через год-полтора, это приведет к первой трещине в их отношениях. Но в этот конкретный момент решение Варнавы — ключевое для быстрого продвижения христианства. «…Варнава пошел в Таре искать Савла и, найдя его, привел в Антиохию. Целый год собирались они в церкви и учили немалое число людей, и ученики в Антиохии в первый раз стали называться Христианами» (Деян. 11:25–26).

В конце 49 либо начале 50 г. Павел и Петр встречаются. Несомненно, на встрече присутствует Варнава. Как связующий, как человек, прекрасно знающий обоих мудрецов. С присущей ему страстностью Павел начинает свою обличительную речь. Это, скорее, монолог, чем диалог, — Петр больше молчит. Не то чтобы ему нечего сказать. Напор и аргументация Павла, его очаровывающее, завораживающее выступление сказывается и на Петре. Павел резок, порой он бросает неосторожные слова, которые ранят Варнаву, справедливо считающего, что Павел ему многим обязан. Первая трещина пробегает между ними, и через несколько лет они расстанутся навсегда. Психологический подтекст их совместной деятельности и последующей разлуки понятен. Павел — ярчайший и единоличный лидер. Рядом с собой он может видеть учеников, подвижников, почитателей, но не соратников. Он должен, обязан соблюдать дистанцию.

Варнава понимает, что он во многом уступает Павлу, но в его понимании дружбы больше терпимости, да и кругозор, широта взглядов Павла ему недоступны. Вскоре их пути разойдутся.

Но нас интересует другое. Могло ли становление общин, о котором так детально сказано в Деяниях, произойти в короткий период времени — в течение 1–2 лет? Нет, не могло…

Если мы принимаем версию Ренана, то о Послании к Галатам придется забыть. По нашей же хронологии, одно событие подтверждает другое. «Потом, спустя три года, ходил я в Иерусалим видеться с Петром и пробыл у него дней пятнадцать. Другого же из Апостолов я не видел никого, кроме Иакова, брата Господня. А в том, что пишу вам, пред Богом, не лгу. После сего отошел я в страны Сирии и Киликии. Церквам Христовым в Иудее лично я не был известен, а только слышали они, что гнавший их ныне благовествует веру, которую прежде истреблял, и прославляли за меня Бога» (Гал. 1:18–24). «Потом, через четырнадцать лет, опять ходил я в Иерусалим с Варнавою, взяв с собой и Тита» (Гал. 2:1).

Здесь диссонанс в словах Павла относительно Сирии и Киликии с текстом Деяний. Согласно последним, он сразу же отплыл в Тарс. «Потом Варнава пошел в Таре искать Савла и, найдя его, привел в Антиохию» (Деян. 11:25).

Когда же Варнава отыскал Павла? Теперь мы абсолютно уверены, что это было при Клавдии, между 41 и 42 гг. Причем Павел и Варнава сразу из Тарса направились в любимую ими Антиохию. В это время в Иерусалиме происходили известные события, зафиксированные в Деяниях.

Есть гораздо более простое хронологическое объяснение гонениям, чем то, которое предлагает Ренан. Между 32 и 33 гг., т. е. до приезда Вителлия в Сирию, в Риме произошло следующее: «В это время из Иудеи бежал человек, боявшийся обвинения в нарушении некоторых законов и наказания за это. Вообще это был гнусный человек. Он тогда проживал в Риме и соединился здесь с тремя подобными ему негодяями. К ним примкнула Фульвия, знатная женщина, принявшая иудаизм. Они убедили ее послать пурпур и золото в Иерусалимский храм, и когда та сделала это, то они присвоили его себе, как то и было их первоначальным намерением. Тиберий, которому по желанию Фульвии сообщил об этом муж ее, Сатурнин, бывший с императором в дружественных отношениях, распорядился изгнать из Рима всех иудеев. Консулы выбрали из них четыре тысячи человек и послали их в качестве солдат на остров Сардинию. Гораздо большее число, однако, они предали казни, потому что те отказались от участия в военной службе благодаря запрещению этого иудейскими законами» (И.Д. 18:3.5).

Это гонение времен Тиберия, во-первых, не было направлено против христиан, во-вторых, оно не было направлено против евреев вообще, а только против евреев Рима и не носило, вероятно, кардинального характера. Евреи, конечно, не могли хорошо относиться к Тиберию после случившегося, но и весь римский народ в последние годы правления так же люто ненавидел старца, впавшего в маразм. Общая ненависть помогла быстрой реабилитации могущественной общины, и при Гае она всего за несколько лет оправилась после указа Тиберия.

Очевидно, что изгнание евреев из Рима ни в коей мере не усложнило задачу Павла, скорее наоборот. Те группы, которые бежали из Рима в Дамаск, нуждались в утешении, в Благой Вести, и проповеди Павла попадали на благодатную почву. А зверства Гая он пережил в Тарсе, и возвращение к активной деятельности совпало с тем периодом, когда народ, подвергаемый очередным гонениям, был рад сплотиться вокруг новой идеи.

«На восемь лет он укрылся от истории в своем родном городе. Возможно, он вновь испытал влияние теологии мистического спасения, популярной среди греков. Затем к нему явился Варнава и попросил о помощи в основании Церкви в Антиохии. Работая вместе (41–42 гг.), они обратили в христианство столько неофитов, что Антиохия вскоре превосходила все другие города численностью христианской общины»[135]. Здесь же впервые возник термин «христиане». Дата эта почти достоверна. Ошибка всего на 2 года.

«В те дни пришли из Иерусалима в Антиохию пророки. И один из них, по имени Агав, встав, предвозвестил Духом, что по всей вселенной будет великий голод, который и был при Клавдии» (Деян. 11:27–28). Иосиф Флавий указывает, что голод был во времена Тиберия Александра, прокураторство которого падает на 46–49 гг. В этот период времени Павел активно вел свою проповедническую деятельность.

Заметим еще для общей картины следующие факты в изложении Ренана: «Таким образом, апостол пленником вернулся (в начале августа 58 г.) в город, откуда ушел двенадцать дней перед тем»[136].

«Провели на Мальте три месяца, от 15 ноября 60 г. до 15 февраля 61 г., или около того»[137].

«…Узник Павел вошел в Рим в марте 61 г., в 7-й год царствования Нерона»[138].

В определении этих дат все авторы едины, и у нас нет никаких разногласий с Ренаном.

В этой главе нас не интересовал спор о хронологии, просто, выбрав в качестве оппонента одного из эрудированнейших и популярных авторов, мы пытались сравнить его логику в оценке первых лет существования молодой христианской общины со дней смерти Христа и до отплытия Павла в Таре и последующего возвращения с Варнавой. А возвращение из Тарса не могло быть позднее 41 г. И, как следствие, если принять на веру Послание к Галатам, то смерть Христа не может быть даже в 28 г., а только в 27 г.

Эрудиция, огромный литературный талант позволили Ренану воссоздать яркий и пестрый мир Палестины и Средиземноморья, когда побеги христианства, словно хрупкие ростки тростника, пробивались сквозь языческое многообразие и иудейский монотеизм. Персонажи книг Ренана живут своими интересами, страстями, живут не только обособленно от реальных лиц, но и мало в чем согласуясь со своим автором. О любом из его героев можно сказать те же слова, которые он сказал о Павле: «Христос, которого он видел на пути в Дамаск, что бы он там ни говорил, не был Христос Галилеи; это был Христос его собственного воображения, его ума». Из сухих и точных, словно математические формулы, стихов евангелий, красочных и страстных посланий Павла он извлек живые образы, послав их в наш мир. И мир этот через две тысячи лет встретил его героев далеко не однозначно. Огромный тираж изданий на протяжении столетий говорит о любви, однако исследователи не всегда разделяют этот восторг.

Причина этому одна — стиль. Манипулируя огромным количеством литературного материала, Ренан взял на себя непосильный труд провести реальных исторических лиц по тропе, лежащей между скудностью фактической информации и пылкостью своего воображения. И здесь он иногда терпел фиаско. Герои раннего христианства, ожившие под его могучим даром, сами брали его за руку и водили его пером так, как считали нужным. Эти люди, наделенные страстями в не меньшей степени, чем сам Ренан, увлекли его в волшебный мир научной сказки — «фэнтэзи», как это принято говорить теперь. И, конечно, этот мир далеко раздвинул границы реальности, отталкиваясь от истины, словно от батута. Они, эти герои, потребовали от Ренана, чтобы он сопровождал их в путешествиях, победах и страданиях, и он, словно нехотя, а затем все в большей степени, подобно раннехристианскому герою, поддавался обаянию своих персонажей. Он наделил их яркой внешностью, могучим даром убеждения, страстями, он брал слово или фразу из контекста и обращал ее в повесть, наделяя новыми и новыми качествами. Читающий мир приветствовал эту трансформацию, но ученый все больше и больше впадал в скепсис. Например, в Послании к Галатам Павел пишет: «Ходил я в Иерусалим видеться с Петром и пробыл у него дней пятнадцать». Ренан трансформирует эту мысль, и звучит она так: «По-видимому, он жил в доме Петра»[139]. Понятно, что Ренан, описывая первое возвращение Павла в Иерусалим, просто не имел выхода. Он был загнан в угол. Павел, неказистый, с глубоко посаженными глазами, стоял позади плотного жизнерадостного Ренана, и ни один образ, ни одно сравнение не могло быть им сделано без оглядки на эту гениальную личность. Павел писал его рукой.

А был ли возможен кратковременный альянс Петр-Павел, и что мог оставить он в душах этих двух лидеров? Не следует обольщаться фразой «пробыл у него», в данном контексте это скорее означает «у него, в Иерусалиме, в его епархии», где угодно, но не дома. Петр достаточно жестокий, как и любой вождь, пусть даже первой весьма любвеобильной христианской общины. Он политик, привыкший решать многочисленные текущие вопросы. Приютить в своем доме человека, 3 года назад приветствовавшего убийство Стефана, ярого гонителя общин? Во имя чего? Чтобы ослабить свое влияние на общину? Петра никак нельзя упрекнуть в легкомыслии. Скорее наоборот: он был не очень скор на решения, но последователен. Приютить в своем доме человека, о котором Варнава говорит, что он осознал и раскаялся? Нет и еще раз нет. Другое дело встретиться с Павлом. Это его долг, долг вожака любой биологической популяции первым встречаться с неизвестностью. Возможно, их встреча произошла в Иерусалимском храме, возможно, еще где-нибудь на нейтральной территории. Не суть важно. Они стояли, потом сидели, наверняка настороженные, и вели малозначащие беседы. Вероятно, только во второй или в третий раз Павел начал излагать свое видение Христа. Петр, образ Спасителя для которого был не навеянным собственным воображением, а фотографией — яркой, блестящей — был запечатлен в мозгу, вряд ли пришел в восторг от излияний Павла. Страсть и ярость Павла, скорее, насторожили его. Возможно, по собственной инициативе, а может быть, и с подачи Петра другие апостолы не пожелали встречаться с Павлом. Он не мог быть своим для Петра, он был из чужой стаи, и эта чужая стая была его — Павла. Но Петр сразу же, неважно — в первую или вторую встречу, осознал, почувствовал всю силу внутреннего огня этого совсем еще молодого человека, он понял его огромную пользу для движения, для новой веры. У них не было общих воспоминаний и общих целей. У каждого из них был в душе свой бог, и он вел их разными тропами. Оба понимали, что отъезд Павла — это лучший вариант. Непринципиально, чья это была мысль, оба понимали необходимость отъезда, и Павел уехал. Уехал в вечность.

Это была просто иллюстрация метода, не более. Теперь обратимся к одной из самых замечательных и самых трагических, как нам кажется, ошибок Ренана.

Желание сделать из Павла усердного посетителя Иерусалима, побудившее автора приблизить срок его прибытия в Иерусалим и удлинить продолжительность первого пребывания там после обращения, по-видимому, навело его на мысль приписать апостолу одним путешествием больше. По его словам, Павел пришел в Иерусалим с Варнавой, чтобы доставить пожертвования верным во время голода 46–49 гг. (Деян. 11:30). Между тем Павел категорически утверждает, что в промежутке между путешествием, которое имело место спустя 3 года после его обращения, и путешествием, где решился вопрос об обрезании, он не был в Иерусалиме. Другими словами, Павел, безусловно, отрицает все путешествия в Иерусалим, кроме описанных в Деяниях (9:26 и 15:2). Если бы, вопреки всякому смыслу, мы стали отрицать тождественность путешествия, описанного в Послании к Галатам (2:1 и след.), с путешествием, описанным в Деяниях (15:2 и след.), то и тогда получилось бы не меньшее противоречие. «Потом, спустя три года (после обращения в Дамаске), — говорит Павел, — ходил я в Иерусалим видеться с Петром и пробыл у него дней пятнадцать… Потом через 14 лет я опять ходил в Иерусалим…». Возникает вопрос: считать ли начальной датой этих 14 лет обращение Павла или же его путешествие, которое последовало за обращением лишь через 3 года? Примем первый вариант, наиболее благоприятный для того, кто хочет отстаивать правильность рассказа Деяний. Все-таки осталось бы, по крайней мере, 11 лет, по Павлу, между первым и вторым путешествием в Иерусалим. Но, безусловно, не прошло 11 лет между событиями, рассказанными в Деяниях (9:26 и след.), и теми, о которых говорится в 11:30. Если бы, тем не менее, мы стали настаивать на таком утверждении вопреки всякой очевидности, то опять-таки попали бы в безвыходное положение. В самом деле, то, что рассказано в Деяниях (11:30), произошло около того времени, когда умер Иаков, сын Зеведеев, а смерть Иакова — единственная точная дата в Деяниях апостолов, так как она последовала незадолго до смерти Ирода Агриппы I в 44 г. Так как второе путешествие Павел предпринял, по крайней мере, через 14 лет после своего обращения, то в таком случае, если только действительно Павел совершил это путешествие в 44 г., его обращение должно было бы произойти в 30 г., а это — абсурд. Итак, невозможно серьезно говорить о путешествии, упоминаемом в 11:30 и 12:35 Деяний. Все эти скитания, очевидно, рассказаны автором весьма неточно[140].

Ренан сомневается в правоте автора Деяний. Павел не мог совершить путешествие в Иерусалим в 44 г., обращение не могло произойти в 30 г. Оба вывода верны. Но откроем Флавия. Мы уже видели, как точен он в своих хрониках. Да и описываемые события были для него совсем недавними. Флавий подтверждает голод в Иерусалиме в 46–48 гг. Но до этого был голод 41–42 гг. Павел и Варнава могли, обязаны были прибыть в Иерусалим в 49 г. И было это через 14 лет после бегства Павла из Дамаска. И автор Деяний и апостол Павел — оба правы.

У нас есть еще одна уникальная возможность проверить свои расчеты. Обратимся к событиям Деяний, описывающим пребывание Павла и Силы в темнице: «Около полуночи Павел и Сила, молясь, воспевали Бога; узники же слушали их. Вдруг сделалось великое землетрясение, так что поколебалось основание темницы» (Деян. 16:25–26).

Сравним: «При консулах Тиберии Клавдии (в пятый раз) и Сервии Корнелии (Орфите) поспешили досрочно облачить Нерона в мужскую тогу» (Тацит. Анналы. 12:41).

«В этом году было много знамений: на Капитолий сели зловещие птицы; во время землетрясения от следовавших друг за другом толчков обрушились дома» (Тацит. Анналы. 12:43). Дата облачения Нерона в мужскую тогу известна — 50 г. Следовательно, наши расчеты верны. Или верны с очень большой долей вероятности. Мы акцентируем внимание на фиксированной дате — конце 50 г., до Фессалоник и до Афин Павел и Сила покинули Македонию.

Землетрясения могут следовать одно за другим, это соответствует действительности, но амплитуда толчков далеко не равноценна.

Попробуем проанализировать информацию Тацита и Деяний. Это было достаточно сильное землетрясение, подобных катастроф в мире каждый год происходит от 15 до 20. Две тысячи лет назад никакого понятия о сейсмостойкости домов люди не имели. Стены римских построек, во всяком случае большая их часть, были из камней неправильной формы, скрепленных очень слабым раствором. И часть из них была разрушена, но серьезно Рим не пострадал, иначе тон Тацита был бы совсем другим. В Филиппах, находящихся от Рима на расстоянии примерно 920 километров, разрушений вообще не было, «поколебалось только основание темницы». Таким образом, мы можем предположить, что эпицентр находился километрах в 150–300 восточнее Рима, а сотрясения достигали 7 баллов, в Филиппах, может быть, были чуть более 4 баллов.

Бесспорно, автор Деяний и Тацит пишут об одном и том же природном явлении, и это позволяет нам сказать, что Лука точен, очень точен в хронологии Деяний, а следовательно, дата начала второго путешествия Павла фиксируется с высокой степенью точности. Значит, деяния Павла начинаются после смерти Стефана, в 29 г.; Павлу в это время было 19 лет либо чуть более.

Азарт, который преследовал нас на всем протяжении анализа книг Ренана, позволил обосновать хронологию шести событий, сведенных нами в таблицу. Эти факты из жизни Петра могут служить маяками в нашем движении к цели. Он покинул Дамаск в самом конце 35 г. либо, что еще более вероятно, в самом начале 36 г., а следовательно, прибыл в него в 33 г.

И мы согласны с Ренаном в том, что со дня смерти Христа до Озарения Павла прошло около 6 лет.

Сопоставления.