Экономические истоки диктатуры и демократии (Экономическая теория). 2015

(к.б)

8 8 о

что также совпадает с использовавшимся до сих пор выражением для дохода элиты.

Мы предполагаем параметры таковыми, что средние доходы меньше доходов богатых или, иными словами, 8 < 0, что идентично допущению, сделанному в модели, где доходы экзогенны.

3. ПОЛИТИЧЕСКИЙ КОНФЛИКТ

Теперь мы покажем, как предыдущий анализ выбора государственной политики в демократии может быть адаптирован к этой более сложной экономической модели. Как и ранее, все индивиды имеют функции полезности, линейны относительно потребления и стремятся таким образом максимизировать доходы, которые полностью идут на потребление. Мы по-прежнему предполагаем, что имеется два инструмента экономической политики государства: ставка налога, пропорциональная доходу, и единовременный трансфер, который получают все агенты. Как и ранее, перераспределение доходов сопровождается издержками. Хотя теперь у нас есть модель с более богатым набором лежащих в ее основе институтов, в этой главе мы исходим из допущения об экзогенности последних, хотя в разделе 9 обсуждается возможность их включения в проводимый анализ.

Полезность индивида i теперь есть (1 - т)у' + Т или / = р, г, где из условия баланса государственного бюджета вновь следует, что:

Т = 8т/ + (1 - Ъ)ху^р - С(х)у ={х- С(т))у.

Включая издержки налогообложения, мы получаем косвенную полезность представителя бедноты в виде V(y^p |т) = (1-т)/ + (т-С(т))/ Условие первого порядка максимизации этой косвенной полезности идентично тому, что мы вывели ранее и, поскольку мы знаем из главы IV, что предпочтения однопиковы, можно применить теорему о медианном избирателе и определить демократическую равновесную ставку налога (при отсутствии политических ограничений), по-прежнему обозначаемую х^р. Используя тот факт, что доходы бедных заданы формулой (IX.5), а средний доход — (IX.4), этот равновесный налог, х^р, идентичен базовой ставке налога в главе IV, а именно (IV. 11).

4. КАПИТАЛ, ЗЕМЛЯ И ПЕРЕХОД К ДЕМОКРАТИИ

В этом разделе мы встраиваем экономические и политические модели двух предыдущих разделов в нашу основную модель демократизации раздела 6 главы VI, которая включала возможность репрессий. Первый вопрос, который мы изучаем, — как структура экономики влияет на издержки репрессий. Следуя нашему предыдущему анализу, мы исходим из допущения, что репрессии создают издержки для элит в зависимости от источников их дохода, в частности, от того, полагаются ли они больше на доход от капитала или от земли. Как уже обсуждалось, правдоподобно предположение о том, что разрушения, связанные с подавлением угрозы революции и восстания граждан, более дорогостоящи для индустрии, мануфактур и торговли, чем для земли и землевладельцев. Следовательно, если для элит важна земля, они в большей мере готовы понести издержки от репрессий для того, чтобы избежать демократизации. В обществе, в котором доход от капитала становится более важным, чем доход от земли, более вероятно, что потенциальные издержки репрессий превышают издержки демократии, и элиты скорее предпочитают предоставить демократию недовольным гражданам, чем применить силу против них.

Учитывая параллели с проведенным ранее анализом, мы ограничиваемся здесь кратким описанием модели. Богатым элитам надо решить: применять репрессии проводить демократизацию или обещать перераспределение, если нет ни репрессий, ни демократизации, ни революции, в зависимости от состояния природы, элиты сохранят или изменят обещанную ставку налога. Дерево игры идентично рис. VI.2 (см. с. 251 наст. изд.).

Экономическая модель остается такой же, как в разделе 2. Элиты владеют капиталом и землей. Более того, все члены элиты имеют одни и те же активы земли и капитала (мы вернемся позже к различию между промышленниками и землевладельцами). Как и ранее, выигрыш для граждан от революции есть V^P(R,|l) = (l-|l)y/(l-5), тогда как элиты всегда имеют V^r(R, ц) = 0.

Репрессии связаны с издержками для элит. До сих пор, поскольку доход определялся экзогенно, мы просто исходили из того, что репрессии (и перевороты) уничтожают некоторую долю дохода. Предыдущие аргументы, однако, говорят о том, что может быть полезнее представить себе конфликт, реально уничтожающий капитал, — именно такое допущение мы делаем в этой главе. Все результаты главы тем не менее применимы и в тех случаях, когда уничтожается конечный доход, если дополнительно предположить, что доля дохода, утраченная ввиду уничтожения капитала, больше доли дохода от владения землей. Более того, можно показать, что все результаты предшествующих глав остаются в силе, если допустить, что репрессии, революции и перевороты уничтожают не доход, а факторы производства.

Итак, предположим, что если элиты избирают репрессии, чтобы избежать революции и демократизации, они потеряют долю от основных фондов и долю от земли. Более того, мы предположили, что:

Чтобы упростить обозначения, положим: K_L = к и = рк, где р > 1. Выигрыши для граждан и для элит в случае демократии суть:

(IX.7)

V^p(D) = w + x^p{y-w)-C(x^p)y =

V^r(D)

rK + vL , —-— + т

У

rK + vL

\-С(х^р)у =

= i(e + х^р (8 ■- 0) - ЬС(х^р))(К + о Lf (1 - 8)^ьв,

где цены факторов w, г, и v заданы (IX.2) и наиболее предпочтительная для граждан ставка налога — х^р. Эти выражения учитывают то, что после демократизация, граждане без каких-либо ограничений устанавливают наиболее предпочтительную для них налоговую ставку.

Если же элиты избирают репрессии, то выигрыши таковы:

F^p(0|k) = (1-0)

(l-pK)A' + o(l — k)L

у

)

\i-e

(IX.8)

V^r(01 к) = ^((1 - рк)К + o(l - к) Lf (1 - 8)¹'⁶. о

Наконец, элиты могут предложить перераспределение при существующем режиме, не прибегая ни к демократизации, ни к репрессиям. Лучшее, что они могут сделать в этом случае, это предложить перераспределение при наилучшей для граждан ставке налога, х^р, заданной (IV. 11); в этом случае выигрыши таковы:

(учтено, что обещание элит выполняется только с вероятностью/)).

Как и ранее, если 0<|Х, угроза революции отсутствует. Более интересный случай для рассмотрения, когда 0 > (X, и мы в дальнейшем ради простоты считаем, что именно так дело и обстоит. Обещание перераспределять предотвращает революцию, если V^P(N. ,x^N =X^P)>V^P(R,[1). Используя те же аргументы, что и главе VI, можно показать, что это эквивалентно |Х>|Х* , где (X* задано (VI.6).

Если |Х<|Х*, элиты не могут предотвратить революцию, обещая перераспределение, так что им приходится прибегнуть либо к демократизации, либо к репрессиям. Мы, как обычно, делаем допущение, что V^P(D) > V^P{R, |х), так что демократизация предотвращает революцию; формула для этого идентична (VI.7).

Когда элиты предпочитают репрессии? Это зависит от того, верно ли, что (X > (X*. Когда (X > (X*, уместно сравнение перераспределения и репрессий, поскольку для элит перераспределение, когда оно осуществимо, всегда предпочтительнее демократизации. Более интересный случай, когда |Х < (X*, и происходит выбор между репрессиями и демократизацией. Тогда элиты просто сравнивают V^r(D) и V^r(0| к), заданные (IX.7) и (1X8). Ясно, что они предпочитают репрессии, если V^r(D) < V^r(0| к) или если

К + oL

\⁰

(IX. 10)

Полезно переписать (IX. 10) в терминах соотношения капитала к земле, к = К / L. Это дает:

^ к + а

(IX. 11)

как условие, при котором имеют место репрессии. Мы говорим, что при больших к экономика более «капиталоемкая», тогда как низкие значения к соответствуют обществам, где земля как фактор производства преобладает над капиталом. Уравнение (IX. 11) ясно показывает, что капиталоемкость общества есть решающая детерминанта того, привлекательны ли репрессии для элит. Главный вывод сравнительной статики, следующий из этого условия, обсуждается в следующем разделе. Пока же мы резюмируем проведенный анализ следующим образом:

Теорема IX. 1. Пусть выполняется условие (VI.7), 0 > (X, и |х < |Х*, где |Х* задано (VI.6). Тогда:

• Если условие (IX. 11) не выполняется, происходит демократизация, обеспечивающая достоверные гарантии относительно будущего перераспределения.

• Если условие (IX. 11) выполняется, элиты прибегают к репрессиям, чтобы предотвратить революцию.

Таким образом, эта теорема аналогична основным результатам главы VI. Здесь интересен вопрос, верно ли, что выполнение условия (IX.11), определяющего применение репрессий, зависит от того, насколько капиталоемка экономика (т.е. от уровня к). Проще всего ответить на этот вопрос, рассмотрев случай, р = 1, когда издержки репрессий распределяются поровну между капиталом и землей. В этом случае мы имеем следующий результат:

Теорема IX.2. Рассмотрим игру с р = 1. Тогда (IX. 11) не зависит от к, так что капиталоемкость экономики не влияет на политическое равновесие.

Напротив, если р>1, нетрудно показать, что (IX. 11) с меньшей вероятностью останется в силе по мере увеличения к. Определим к*, так что:

(IX. 12)

■ «А _ . ... .....

к* +G

Тогда имеет место:

Следствие IX. 1. Рассмотрим общество, описанное игрой с р>1 и определим к* из (IX. 12). Тогда в единственном равновесии, совершенном на подыграх, мы получаем, что если к <к*, то элиты встретят угрозу революции репрессиями, а если к>к\ то в ответ на угрозу революции они проведут демократизацию.

Это следствие — главный результат данного раздела. Оно показывает, что более капиталоемкое общество имеет большую вероятность стать демократическим. Это так потому, что применение силы элитами более дорогостояще в таком обществе в сравнении с обществом, где земля преобладает над капиталом, или, в другой формулировке, капиталовложения делают элиты более продемократическими, чем земельные владения (т.е., как это рассматривается в следующем разделе, промышленники настроены более продемократически, чем землевладельцы).

5. ИЗДЕРЖКИ ПЕРЕВОРОТА ДЛЯ КАПИТАЛА И ЗЕМЛИ

Обратимся теперь к распространению изложенных идей на государственные перевороты. В силу параллелей между применением репрессий и устройством переворотов можно ожидать, что издержки переворота также зависят от капиталоемкости экономики. В частности, предположим, что во время переворота некоторая доля производственных фондов экономики уничтожается. Пусть доля уничтоженного в результате переворота физического капитала составляет ср^, а земли— ср^. Естественно полагать, что

Фх^Фт-

Иными словами, разрушения, связанные с переворотом, более вредоносны для капитала, чем для земли. Причины правдоподобности такого предположения аналогичны рассмотренным ранее. Перевороты и связанные с ними бурные события и разрушения ведут к распаду сложных экономических отношений. Последние намного более важны для капиталистического производства, чем для сельскохозяйственного. Это естественно, потому что качество продуктов в сельском хозяйстве — предмет намного меньшей за-

боты, чем в промышленном производстве. Более того, важность сложных взаимоотношений между сетями поставщиков и покупателей, инвестиций в умения и особого для этих отношений капитала намного больше в более индустриализованных видах деятельности. Поэтому в результате переворота земле будет нанесен меньший ущерб, чем капиталу.

Пусть ср_£=ср и фд. = £,ф, где £>1. Учитывая это предположение, можно записать доходы после переворота как:

^=(1-0)

^(1Чср)л:+(т(1-Ф)/л^е

1-5

(IX. 13)

о

Ясно, что оба выражения меньше, чем соответствующие величины до переворота, (IX.5) и (IX.6), потому что нарушения, связанные с переворотом, обычно ведут к уничтожению некоторой части производственных активов экономики.

С учетом этой детализации издержек переворотов мы можем сейчас проанализировать влияние структуры экономики на перевороты и демократическую консолидацию. Дерево игры для модели этого раздела идентично изображенному на рис. VII. 1 (см. с. 298 наст, изд.)

Пожелают ли элиты устроить переворот, зависит от сравнения ими выигрышей при сохранении и ликвидации демократии. Столкнувшись с угрозой переворота, медианный избиратель, для того чтобы его избежать, может сделать элитам уступку (т.е. установить х° < Х^р). После этого элиты решают, предпринять ли переворот. Если они это делают, общество переходит к недемократической форме правления и налоговую ставку устанавливают элиты. Естественно, после успешного переворота они избирают наиболее предпочтительную для них ставку налога, X^N = 0. В результате игра завершается с соответствующими выигрышами для граждан и элит, V^p(C,г и V^r(C, ф) = у^г, где у^р и у заданы (IX. 13) и (IX. 14). Если же элиты решают не совершать переворот, политическая система остается демократической, и, с вероятностью 1 - р, медианный избиратель может поменять налог, отказавшись от данных ранее обещаний. Таким образом, с вероятностью р, налог, обещанный гражданами, Х°, остается в силе, и граждане и элиты получают выигрыши V{y^p\x^D) и V{y^r\x^D), где:

1-6

В то же время если возникнет состояние природы, в котором станет возможным изменить ставку налога, то граждане и элиты получают выигрыши соответствующие не связанной политическими ограничениям демократии, V^P{D) и V^r(D), согласно (IX.7). Поэтому выигрыши при обещании более низкого налогообложения со ставкой х° суть V^p(D,x°) и V^r(D,x°), такие что:

r4Ax^fl)--i-ri-0 _{+ J}p(T^o(0-5)-(l-5)C(T^fl)) +

^l~°^L (IX. 15)

В этих выражениях учтено, что, с вероятностью 1 - р, граждане изменят ставку налога, когда элиты уже отказались от переворота и, следовательно, в этом случае будет выбрана наиболее предпочтительная для граждан ставка налога, х^р.

Теперь с помощью обратной индукции можно охарактеризовать равновесие в этой игре, совершенное на подыграх. Будет ли переворот привлекателен для элит, зависит от того, выполняется ли условие переворота У^Г(С, ср) > V^r(D), согласно которому переворот более привлекателен, чем жизнь при неограниченной демократии. Это условие может быть записано как

0 + (8 - 0) - 8С(х^р) < 0

'(1-£<р)А:+д(1-ф) _v к +о

,е

(IX. 16)

где мы снова выражаем его через капиталоемкость экономики, к = К / L. Когда это ограничение не выполняется, перевороты оказываются чрезмерно дорогостоящими, так что элиты никогда не сочтут их выгодными для себя; таким образом демократия полностью консолидирована. Уравнение (IX. 16) вполне соответствует интуиции и отвечает на изменения параметров так, как и ожидалось. Например, большая демократическая ставка налога, х^р, делает более вероятным выполнение этого условия, потому что только левая часть зависит от х^р и уменьшается вместе с ним. Больший уровень ср делает менее вероятным выполнение этого условия, поскольку большая доля активов элит уничтожается в процессе переворота.

Напротив, когда это ограничение имеет место, демократический режим не является полностью консолидированным: если граждане не отклонятся от наиболее предпочитаемой ими налоговой ставки, на равновесной траектории произойдет переворот. Поэтому можно определить критическую величину доли активов, уничтожаемых в ходе переворота, обозначаемую ф*, такую что, когда ф<ф* (т.е. переворот обходится не слишком дорого), обещания гражданами ограниченного перераспределения недостаточно для того, чтобы разубедить элиты предпринимать переворот. Конечно, наиболее привлекательное обещание, которое граждане могут дать элитам, — это полное прекращение перераспределения (т.е. х° - 0). Поэтому мы должны получить, что при ф*, V^r{D, = 0) = У(С, ф*), или

ф =

^(т^р(5-0)-5С(т^р))

(IX. 17)

Это выражение, как обычно, предполагает, что более высокий уровень Х^р делает демократию менее привлекательной для элит и, таким образом, увеличивает ф\ т.е. элиты склонны затевать более дорогостоящие перевороты, когда х^р выше. Теперь мы имеем следующий результат:

Теорема IX.3. В описанной выше игре существует единственное равновесие, совершенное на подыграх, такое что:

• Если условие угрозы переворота (IX.16) не выполняется, то демократия полностью консолидирована и граждане устанавливают наиболее предпочтительную для них ставку налога, х^р >0.

• Если условие угрозы переворота (IX. 16) выполняется и ф>ф*, то демократия частично консолидирована, и граждане устанавливают ставку налога х° = Х<Х^Р, такую что V^r(D,x° = x) = V(C, ф).

• Если условие угрозы переворота (IX. 16) выполняется и ф < ф*, то демократия не консолидирована. При этом совершается переворот, элиты приходят к власти и устанавливают наиболее предпочтительную для них ставку налога, x^N =0.

Новым в этом результате является то, что на вероятность переворота теперь влияет структура экономики, в частности, является ли общество капиталоемким или среди ресурсов преобладает земля. Единственная причина того, что степень капиталоемкости влияет на склонность элит устраивать перевороты, состоит в том, что переворот уничтожает раз-

ные доли капитала и земли (т.е. > ф_£). Чтобы подчеркнуть это обсто

ятельство, мы формулируем результат, аналогичный теореме IX.2.

Теорема IX.4. Рассмотрим игру с Е, = 1. В таком случае условие (IX. 16) не зависит от к, так что на политическое равновесие капиталоемкость экономики не влияет.

Доказательство этого результата следует из (IX. 17), потому что, когда ^ = 1, выражение (к + а)/(Е,к + о) = 1 и правая часть, таким образом, не, зависит от к. Иными словами, в данной модели нет связи между экономической структурой и капиталоемкостью, когда издержки переворотов одни и те же для владельцев и капитала, и земли.

Однако картина существенно меняется, когда £>1. При больших издержках переворота для капитала, чем для земли, из (IX. 16) следует, что, по мере возрастания к, условие угрозы переворота становится менее жестким, а из (IX. 17) — что ф* уменьшается. Это означает, что можно определить два критических уровня, к и к*, таких что при к = к, (IX. 16) является равенством. Но если к = к*, то, когда демократия обещает х° = 0, элитам безразличен выбор между переворотом и сохранением демократии. Естественно, к* < к. Таким образом, получен следующий результат.

Следствие IX.2. Пусть £, > 1, а к и к* определяются сформулированными выше условиями. Тогда в единственном совершенном на подыграх равновесии, в случае к < к*^общество является неконсолидированной демократией. Если к* < к <к, то общество является частично консолидированной демократией. Если k>k, то общество является полностью консолидированной демократией.

Следовательно, в обществе с преобладанием земельных ресурсов, где к невелико, в кризисные периоды будут' перевороты. Однако когда структура производства иная, т.е. когда капитал относительно важнее в процессе производства и в составе активов элит, что отображается пороговым уровнем капиталоемкости к*, тогда перевороты больше не возникают на равновесных траекториях, и демократия сохраняется. Тем не менее поскольку к <к, демократия не является полностью консолидированным политическим институтом и выживает, только делая уступки элитам, от которых исходит реальная угроза переворота. По мере того как общество становится еще более капиталоемким и к возрастает, оно в конце концов становится полностью консолидированной демократией без нависающей тени переворота, влияющей на равновесные налоговые ставки и масштабы перераспределения.

Таким образом, эта модель показывает, как структура экономики, в частности степень капиталоемкости, влияет на предрасположенность демократии к консолидации. Основополагающая идея здесь в том, что в более индустриализованном обществе с большей долей активов элит в виде физического капитала волнения и беспорядки, связанные с переворотами — как и порождаемые репрессиями, — наносят больший урон. Вследствие этого, перевороты, так же как и репрессии, менее привлекательны в капиталоемком обществе.

6. КАПИТАЛ, ЗЕМЛЯ И БРЕМЯ ДЕМОКРАТИИ

Еще более важным каналом, через который структура экономики может влиять на демократию, является то, что отношение элит к демократии также изменяется вместе со структурой экономики ввиду различий в бремени налогообложения, налагаемого на капитал и землю. В данном разделе мы анализируем модель с этой особенностью. Для краткости мы сфокусируем внимание только на переворотах и демократических консолидациях. Учитывая результаты предыдущих двух разделов, ясно, что анализ перехода к демократии аналогичен; факторы, препятствующие переворотам, также препятствуют репрессиям, облегчая переход к демократии.

Ключевое утверждение этого раздела заключается в следующем: поскольку предложение земли менее эластично, граждане, когда это возможно, облагают более высокими налогами землю, чем капитал. Таким образом, при всех прочих равных условиях, элиты настроены против демократии, когда земля более важна для их доходов. Это дает иное основание тому, что в экономиках с преобладанием ресурсов в виде земли, имеется меньшая вероятность консолидировать демократию (а также перехода к демократии).

Теперь рассмотрим этот вопрос, сделав допущение о том, что могут быть отдельные налоги на доходы из различных источников: в частности, ставка налога на доход от капитала, х_к, и ставка налога на доход от земли, x_L. Далее мы везде упрощаем обсуждение вопроса, исключая налог на трудовые доходы (т.е. налог на труд, x_N, равен нулю). Ясно, что граждане не хотели бы облагать налогом свои собственные доходы, но, в более общем плане, в недемократическом режиме элиты могут предпочесть облагать граждан налогом и перераспределять поступления себе (как при рассмотрении вопроса о целевых трансферах в предыдущих главах). Чтобы упростить изложение, мы игнорируем эту возможность, ограничивая внимание тем случаем, когда Тд, = 0.

Как моделировать издержки налогообложения, когда имеются отдельные налоги на доход от капитала и доход от земли? Издержки налогообложения в значительной части порождаются тем, что факторы производства предлагаются эластично. Например, налогообложение труда «дорого», потому что индивиды больше времени отдают досугу, вместо предложения рынку работы. Есть два аспекта этих издержек, и оба они имеют отношение к данному вопросу. Во-первых, поскольку меньше труда предлагается рынку, измеряемый доход и, следовательно, налоговые поступления уменьшаются. Это составляет издержки для тех, кто использует налоговые поступления, поскольку в таком случае их меньше. Во-вторых, имеются также издержки распределительной эффективности; без налогообложения труд используется наилучшим образом для работы по найму на рынке. Налогообложение мешает этому и создает искажения, порождая стимулы, для того чтобы время использовалось не там, где оно дает наибольшую отдачу для общества, а расходовалось вместо этого для досуга или домашнего производства. Налогообложение капитала подобным же образом чревато издержками, особенно в связи с тем, что капитал может «убегать» в другие виды деятельности или даже за границу, и уклоняться от налогов. Эти издержки снова материализуются в виде сокращения налоговых поступлений и искаженного распределения капитала между различными видами деятельности. В более общем плане, во всех случаях деформации являются результатом налогообложения, поскольку в попытке избежать налогов, каждый фактор не размещается там, где наиболее продуктивно его использование, а измеряемый рыночный доход, с которого собираются налоги, падает. Также важно, что оба вида издержек связаны с «эластичностью предложения» различных факторов. Когда фактор предлагается неэластично, его нелегко вывести из рыночной деятельности; следовательно, измеряемый доход не меняется и деформаций меньше. Рассмотрение эластичности предложения как главного фактора, определяющего издержки налогообложения, немедленно выявляет, что обложение налогом капитала должно быть более дорогостоящим, чем обложение налогом земли. В конце концов капитал может легко уйти в другие секторы, но земля находится на своем месте (в лучшем случае она может быть выведена из экономического оборота).

В силу этих соображений налог на капитал — х_к, создающий издержки налогообложения, равные С_к{х_к)г К; когда земельный налог равен x_L, издержки налогообложения — C_L(x_L)v L. Как и ранее, мы делаем допущение о том, что обе эти функции непрерывны, дифференцируемы и выпуклы. Более того, мы налагаем обычное пограничное условие С[ (0) = С’_к (0) = 0 и слегка иное пограничное условие С[ (1) > 1 и С^(1) > 1 (основание для этого станет ясным позднее). Решающее значение имеет делаемое нами допущение о том, что:

C'_L(x)K(x) для всех т>0.

Это допущение подразумевает, что предельные издержки обложения налогом капитала всегда выше, чем предельные издержки обложения налогом земли, что эквивалентно тому, что капитал предлагается более эластично, чем земля. Важное следствие этог

Чтобы еще больше упростить рассмотрение вопроса, мы сейчас отклоняемся еще в одном отношении от нашей базовой модели. Как и в нашей модели целевых трансферов, мы исходим из того, что вдобавок к одинаковым для всех агентов фиксированным трансферам имеются трансферы конкретным группам, в частности гражданам, Т , и элитам Т_г.

Учитывая все вышесказанное, можно записать совокупные доходы элит и граждан после выплаты налогов следующим образом:

у^р =w + T_p

-г и \^г К /, \^v L „

У =(1-х_х)—+(1-т_£)—+ 7;,

что учитывает наше допущение о том, что весь капитал и земля поровну поделены между членами элит и общая численность элиты — 8.

Условие баланса государственного бюджета теперь может быть записано как:

Левая часть (IX. 18) есть совокупные расходы на трансферы. Т_г — единовременный трансфер, который получают члены элиты, и тем самым умножается на 8; Т — трансфер гражданам и тем самым умножается на 1-8. Правая часть есть совокупные налоговые поступления от налогообложения капитала и земли. При ставках налога X_K,X_L, обладатели капитала платят в совокупности Х_кг К в виде налогов, а землевладельцы платят х_lvL. Из этих сумм мы вычитаем издержки налогообложения, С_к{х_к)гК и C_l(x_l)vL.

Учитывая наличие целевого трансфера самим себе, граждане просто перераспределили бы весь доход с капитала и земли, используя этот целевой трансфер; следовательно, в демократии мы имеем Т_г — 0.

Затем, поскольку граждане более не облагают себя налогом, наиболее предпочитаемые ими налоги те, которые максимизируют чистую налоговую выручку — правую часть (IX. 18). Иными словами, граждане теперь хотели бы находиться на вершине кривой Лаффера, которая соотносит совокупные доходы от налогов со ставкой налога. Поэтому наиболее предпочтительные для граждан налоги можно вычислить, просто решив следующую проблему максимизации:

Экономические истоки диктатуры и демократии шах{х_кг К-С_к(х_к)г К + x_Lv L-C_l(x_l)v L}.

^xk-^zi.

I

Условия первого порядка просты и дают наиболее предпочтительные для бедных налоги, x^p_K,x^p_L, неявно определяемые как:

(IX.19)

что максимизирует их чистые доходы от налогов. Из допущения, что С[{х)<С'_к(х), прямо следует, что х^р_к p_L.

Затем мы вычисляем чистое бремя демократического налогообложения для элит. Как и в главе IV, мы определяем это бремя как чистый объем перераспределения от элит в пользу бедноты. Поскольку сейчас элиты не получают никаких трансферов, это бремя просто равно уплачиваемым налогам, следовательно:

Бремя (x^p_K,x^p_L) = x^p_Kr К + x^p_Lv L.

Пользуясь (IX.3), можно записать это по отношению к совокупному доходу и в терминах капиталоемкости как:

Y ^к k + c ^Lk+a

Во-первых, отметим, что из (IX. 19) следует — ставки налога х^р_К и х[ независимы от к. Далее, (IX.20) подразумевает, что по мере того как экономика становится более капиталоемкой, бремя демократии для элит будет уменьшаться. Это отражает тот факт, что капитал — менее привлекательный объект налогообложения, чем земля. Аналитически, бремя налогов, В, уменьшается вместе с возрастанием капиталоемкости:

dB xt xik + x^p,c

— = —------V-

dk k + <5 (k + o)

что немедленно следует из неравенства х^р_К < х^р . Это ведет к тому, что элиты, когда в активах капитала больше, чем земли, менее настроены против демократии и потому, что демократия меньше облагает налогом капитал, чем землю.

Есть еще одна интересная интерпретация x^p_Kp_L. До сих пор мы подчеркивали различие ставок налога на доходы, порождаемые землей и капиталом. Другая возможность заключается в перераспределении самих активов. Поскольку перераспределение активов не рассматривалось явным образом в этой главе, можно было бы думать, что потенциал для перераспределения активов также включен в эти налоги, т^р_к ит'. Есть ли какие-то основания думать, что потенциал перераспределения активов различен для капитала и земли? Ответ — да. Хотя демократия может легко перераспределить землю с помощью земельной реформы, перераспределение капитала более затруднительно, поскольку капитал в виде фабрик нелегко поддается делению. Что более важно, когда эти фабрики отбирают у владельцев и передают в чужие руки, они становятся менее продуктивными, поскольку сложные взаимоотношения, необходимые для капиталистического производства — специфические инвестиции и ноу-хау, полностью находятся в руках первоначальных владельцев и их трудно, или даже невозможно, передать. Могут утверждать, что вместо самого капитала возможно перераспределение акций фирм; однако современная теория фирмы [Hart, 1995] говорит именно о том, что стимулы для сотрудников фирмы зависят от структуры собственности, так что капитал не может быть произвольно перераспределен без того, чтобы повредить продуктивности. Действительно, если рынки капитала совершенны, можно было бы ожидать, что первоначальная структура собственности будет эффективна (хотя, если они не таковы, эффекты перераспределения более сложны; см., например: [Legros, Newman, 1996]).

Землю значительно легче перераспределять, не создавая деформаций. Когда землю отбирают у крупных землевладельцев и передают сельскохозяйственным работникам, потеря эффективности незначительна, на самом деле, согласно некоторым оценкам, может быть даже увеличение эффективности, поскольку многие крупные фирмы находятся во владении землевладельцев, которые обрабатывают больше земли, чем это эффективно (свидетельства того, что земельные реформы могут дать повышение эффективности, см.: [Binswanger et al., 1995], что земельные реформы в Индии имели мало негативных последствий для совокупных экономических показателей, см.: [Besley, Burgess, 2006]). Это говорит о том, что земельная реформа часто является привлекательным инструментом политики для демократий в достижении их фискальных целей без создания существенных деформаций. Естественно, это предполагает большее бремя демократии для землевладельцев, чем для обладателей капитала. Из этого соображения следует: если земля является более важным активом богатых, у них есть больше оснований опасаться демократии, и обычно они ожидают большего бремени и перераспределения в чужую пользу. Это может быть отображено нашим результатом —

Теперь мы объединяем вместе оба эти фрагмента и анализируем вероятность переворотов в ситуации с различными налогами на капитал и землю. Рассмотрим экономическую модель, описанную здесь и политическую модель, отображенную на рис. VII.1 (см. с. 298 наст. изд.). Мы еще более упрощаем рассмотрение, делая допущение, что- в процессе переворота уничтожаются одни ц те же доли капитала и земли (т.е. (р* ⁼Ф/. или что £, = 1). Это допущение выделяет канал воздействия, на который мы хотим сделать особый упор в этом разделе.

Если граждане берутся устанавливать наиболее предпочтительные для них налоги и трансферы, то налоги на капитал и землю заданы (IX. 19), и мы также имеем Т_г =0. Из этого следует, что трансфер каждому гражданину задан:

(IX.21)

T’_KrK-C_K{T’_K)rK + T’yL-C_L{T’_L)vL ^р 1-8

Верхний индекс р в выражении Т^р обозначает, что это предпочитаемое гражданами значение. Поэтому соответствующие выигрыши в не испытывающей ограничений демократии таковы:

(IX.22)

с ценами факторов w, г и v, заданными (IX.2); с т^р_к и х{ , заданными (1Х.19);и Т^р, заданным (IX.21).

Предпримут ли элиты переворот, зависит от выигрышей в случае сохранения или ликвидации демократии. Граждане снова устанавливают налоги на капитал и трудовые доходы, которые потенциально отличаются от наиболее предпочтительных для них ставок налога, х^р_к и x^p_L, обозначаемые как х_к и x_L. Соответствующее перераспределение гражданину есть:

(IX.23)

^р ~ 1-8

То, что граждане решили бы сократить налоги на капитал и землю, а не перераспределять общую сумму в виде фиксированных трансферов элитам, очевидно, потому что эти налоги создают деформации. Если бы мы позволили облагать налогом трудовые доходы, граждане могли бы найти оптимальным обложить налогом самих себя и передать ресурсы элитам, чтобы избежать переворота.

После этого элиты решают, предпринять ли переворот. Если они это делают, общество переходит к недемократическому режиму и эли-

ты устанавливают ставку налога. Естественно, они избирают наиболее предпочтительные для них налоговые ставки, x^N_K = т_£ = 0. В результате игра завершается с соответственными выигрышами для граждан и элит, У^Р{С, (р) и V^r(C, (р), где:

F'(C,

' Г (С, Ф) = |(1 ■- Ф)*(ЛГ +о £)*(1- 8)^ь* =|(1-ф)‘г.

О О

В противоположном случае, если элиты решают не предпринимать переворот, политическая система остается демократической. Тогда состоянием природы определяется, сможет ли демократия изменить обещанный на предыдущей стадии налог. Как и ранее, имеется в виду, что демократия может оказаться не в состоянии взять на себя обязательство меньше перераспределять (т.е. не предпринимать политических мер в пользу граждан), как только угроза переворота исчезнет. Природа с вероятностью р определяет, что налоговые ставки, обещанные гражданами, сохранятся, и граждане и элиты получают выигрыши =Т*,Т? = Т_£) и V(y^r \x^D_K = Т*,Т_£ =Т_£), где:

V{y^r\x^D_K = ~x_K,x^D_L=~x_L) = w + f*,

rK v I

WK? = т*,т?=т_£) = (1-т*)—+ (1-т_£)—,

где f^p задано (IX.23).

Если же состояние природы позволяет демократии изменить налог, граждане и элиты получают выигрыши в демократии, не ограниченной угрозой переворота, в размере V^P(D) и V^r{D) согласно (IX.22). Таким образом, выигрыши, возникающие при обещании со стороны граждан в демократии сократить перераспределение со ставками налогов (х_к, х,), суть V^P(D, x^D_K = Х_к, x^D_h - Т_£) и V^r{D, x^D_K =Х_К, X^d_l = X_L), такие что:

V^p(D,x^d_k =x_k,x^d_l =x_L) = w + (l-p)T^p + pf^p, (IX.25)

rK

V^r(D, x^D_K=x_iC,x^D_L=x_L) = (l-px_K - (I - p)x^p_K )— +

с w, г и v, заданными (IX.2); х^р_к и заданными (IX. 19); Т^р, заданным

(IX.21), и Т^р, заданным (IX.23). В этих выражениях учитывается, что с вероятностью 1 - р граждане изменят налог, не будучи связанными ограничениями, и установят наиболее предпочтительные для них налоги х^р_к и x^p_L согласно (IX. 19).

Теперь можно охарактеризовать совершенное на подыграх равновесие этой игры при помощи обратной индукции. Решающие вопросы заключаются в следующем; в интересах ли элит совершать переворот и могут ли граждане предотвратить переворот, обещая уступки.

Будет ли переворот привлекательным, зависит от того, выполняется или нет условие угрозы переворота V^r(C, (р) > V^r(D). Ответ — да, когда бремя налогообложения элит достаточно высоко. Применяя (IX.22) и (IX.24), это ограничение можно представить в виде:

(IX.26)

к+о K+G

Когда это ограничение отсутствует, демократия полностью консолидирована.

Напротив, когда это ограничение имеет место, демократия не является полностью консолидированной; если граждане не предпринимают превентивных мер, на равновесной траектории произойдет переворот. Предотвратить его можно, снизив бремя демократии для элиты, т.е. налоги и на капитал, и на землю. В частности, самое лучшее, что могут сделать граждане, это обещать элитам нулевые налоги на то и на другое — V^r(D,x°_K =0, x^d_l =0). Как и в ранее проведенном анализе, после этого можно определить пороговое значение для ф, ф*, такое что, когда ф<ф*, обещание ограниченного перераспределения со стороны граждан недостаточно для того, чтобы разубедить элиты предпринимать переворот. Поэтому мы имеем, что при ф*, V^r(D, x^D_K =0, x°_L =0) = V^r(C, ф’). Решение этого неравенства дает пороговое значение ф' как;

^(1Х-²⁷⁾

Теперь можно охарактеризовать совершенное на подыграх равновесие следующим образом:

Теорема IX.5. В описанной выше игре имеется единственное равновесие совершенное на подыграх, такое что:

• Если условие угрозы переворота (IX.26) не имеет места, то демократия полностью консолидирована. Граждане устанавливают наиболее предпочтительные для них ставки налога на капитал и землю, х^р_к >0 и x^p_L >0, согласно (IX.19).

• Если условие угрозы переворота (IX.26) имеет место и ф > ф*, демократия частично консолидирована. Граждане устанавливают налоги ниже х^р_к и x^p_L.

• Если условие угрозы переворота (IX.26) имеет место и ф < ф*, то демократия не консолидирована. Происходит переворот, элиты приходят к власти и устанавливают наиболее пред-

■ почтительные для них ставки налога, =0.

Определим снова два пороговых уровня капиталоемкости, к и к*, такие что, когда экономика проходит эти пороговые уровни, она становится сначала частично консолидированной, а затем и полностью консолидированной демократией. Эти пороговые значения таковы:

и

(IX.28)

(IX.29)

Тогда следствие IX.2 применимо точно как и ранее, с к* и к, заданными (IX.28) и (IX.29). Поэтому результат аналогичен полученному ранее: по мере того как капитал и промышленность становятся более важными в сравнении с землей и сельским хозяйством, элиты начинают в меньшей степени отторгать демократию, и угроза ей уменьшается. Однако причина того, что так происходит, отлична от прежней. В модели предыдущего раздела бремя демократии не зависело от состава активов элит: их различное отношение к переворотам имело источником различные издержки от нарушений, вызываемых переворотом. Возможно, на практике более важно, что не все сегменты элиты равным образом страдают в демократии. В данном разделе это подчеркивается при помощи конструирования модели, где земля облагается более тяжелым налогом (или, возможно, перераспределяется более радикально в ходе земельной реформы), поэтому у элит больше оснований бояться демократии, когда земля является для них важным источником дохода. По мере возрастания капиталоемкости их оппозиция демократии уменьшается, и консолидация более вероятна.

Следствия модели в этом разделе имеют прямое отношение к демократизации. Поскольку бремя демократии ложится большей тяжестью на землевладельцев, чем на капиталистов, по мере возрастания капиталоемкости экономики репрессии становятся менее привлекательны в сравнении с демократией, а демократизация более вероятной. Действительно, по аналогии с проведенным ранее анализом, существует некоторый уровень капиталоемкости, который достаточно высок для того, чтобы гарантировать, что репрессии никогда не будут привлекательны для элит.

7. КОНФЛИКТ МЕЖДУ ЗЕМЛЕВЛАДЕЛЬЦАМИ И ПРОМЫШЛЕННИКАМИ

Проведенный ранее анализ продемонстрировал, как увеличившаяся капиталоемкость экономики снижает вероятность антидемократических переворотов. Чтобы упростить рассмотрение вопроса, мы допустили изменение состава активов, но при этом элиты гомогенны и каждый их член владеет равной долей капитала и земли. На практике имеются четко различающиеся группы — землевладельцы и промышленники, — и некоторые группы более, чем другие, являются противниками демократии. Такие различия — устойчивая тема литературы, идущей от Б. Мура [Moore, 1966]. Они появились в современной литературе по демократизации в виде проводимого в ней разграничения сторонников «жесткой» и «мягкой» линий. В предыдущей главе было рассмотрено, как этому разграничению может быть придано некоторое содержание и микроэкономическое обоснование в контексте модели, элементами которой являются представители и богатых, и среднего класса. Тем не менее в главе VIII доходы были по-прежнему экзогенны и единственное различие между этими группами — уровень доходов.

Модели данной главы обеспечивают иной подход к этой проблеме. В частности, поскольку издержки и репрессий, и переворотов ложатся большей тяжестью на обладателей капитала, чем на землевладельцев, а бремя демократии больше для последних, мы ожидаем, что капиталисты и промышленники будут менее противостоять демократии, чем землевладельцы. Таким образом, можно представить себе ситуации, в которых элиты раскалываются, капиталисты выступают за признание демократии, а землевладельцы — против нее.

Хотя рассмотрение сторонников «жесткой» и «мягкой» линий в политологической литературе было ограничено контекстом перехода к демократии, лежащая в основе этого разграничения логика предполагает, что оно важно и для демократической консолидации. Те, кто против демократии, представляют собой гетерогенные группы; когда среди этих групп происходят расколы, то в вопросе о выживании демократии имеет решающее значение каким образом агрегируются предпочтения. Поэтому мы следуем двум предыдущим разделам, обращая внимание на то, как капиталоемкость влияет на демократическую консолидацию там, где элиты гетерогенны. Это представляет собой некоторый контраст с главой VIII, где гетерогенность элит рассматривалась только в контексте демократизации.

В этом разделе мы используем ту же модель, что и в предыдущем, но с тремя группами агентов — рабочими, землевладельцами и промышленниками. Мы обозначаем число промышленников как Ь^к и землевладельцев как 5', так что 5* + 5^; = 5. Весь капитал находится во владении промышленников, а вся земля у землевладельцев. Мы также продолжаем анализ предыдущего раздела, делая допущение о том, что нет отличительных издержек переворота для землевладельцев (т.е. ^ = 1), но есть различные ставки налога, которым их облагают бедные рабочие. Политическая ситуация снова описывается сходной игрой. Граждане сначала решают установить налоги на капитал и землю, x^d_kvix^d_l, и могут пообещать х_К и x_L, которые отличаются от их идеальных налоговых ставок. Затем, если элиты решают не совершать переворот, то с вероятностью 1 - р возникнет состояние природы, при котором граждане изменят налоги х_к и x_L, что создаст проблему достоверности демократических обязательств.

Чтобы рассмотреть, что хотят сделать элиты, мы должны предложить способ агрегирования предпочтений капиталистов и землевладельцев. Как обсуждалось ранее, есть различные способы этого, но здесь мы следуем модели из раздела 6 главы VIII, где предпочтения богатых и среднего класса агрегировались, исходя из допущения о том, что решения определяются с применением утилитаристской функции общественного благосостояния. Здесь мы делаем то же допущение, так что элиты настроены в пользу переворота, если это решение максимизирует сумму полезностей элит — землевладельцев и промышленников.

Выигрыши теперь также отличаются, потому что имеется три группы. Если результат игры — демократия, но граждане устанавливают наиболее предпочтительные для них налоговые ставки, заданные (IX. 19), и выигрыши для граждан, промышленников (капиталистов) и землевладельцев соответственно:

V^p{D) = w + T_p,

Г'(Д) = <1-т')^ + Г„

о

с w, г и v, заданными (IX.2), и поскольку демократия избирает Т_г =0, то Т_р задано (IX.21). Здесь мы делаем допущение о том, что капиталом и землей внутри каждой фракции элит ее члены владеют поровну. Мы упростили обозначения, приняв V^k(D) за выигрыш для всех промышленников и V^l(D) — за выигрыш для всех землевладельцев, и делаем так со всеми функциями выигрыша в этом разделе.

Если же совершается переворот, и промышленники и землевладельцы приходят к власти, в этом случае мы принимаем допущение, что они совместно выбирают налоги и трансферы. В результате налоги оказываются нулевыми, но в процессе переворота, доля ф капитала и земли уничтожается. Следовательно, выигрыши рабочего, промышленника и землевладельца будут:

К*(С, ф) = (1 - 0)(1 - ф)^е ,

о

V(C, ф) = е(1-_Ф)^е(А' +с

о

Конкретизируя эти выигрыши от переворота, учитываем, что после ликвидации демократии элиты не облагаются налогом, и накладываем условие, что в недемократии, установленной после переворота, налогообложение элит отсутствует. Теоретически мыслимо, что промышленники выскажутся за выбор > 0 и Т_г > 0, облагая налогом землевладельцев и перераспределяя доходы в свою пользу. Подобным же образом землевладельцы могут склоняться к обложению налогом промышленников. Однако ввиду предположения об утилитаристкой функции полезности такое налогообложение в равновесии никогда не возникнет.

И наконец, ожидаемые выигрыши, когда бедные обещают перераспределение при ставках налога = Т*. и X^D_L=X_L, принимая во внимание, что они будут привержены этому обещанию с вероятностью р, суть:

V^p(D,x^d_k=~x_k,x^d_l=x_l) = w + (1-р)Т£ +pf;, V^k{D,x^D_K=x_K) = (\-px_K-{l-p)x^p_K)r^,

V(D, x^d_l = x_L) = (l-px_L-(l-p)x^p_L)vj^.

Аналогично проведенному ранее анализу можно снова рассмотреть условие угрозы переворота и пороговые выигрыши для ф такие, что элиты безразличны к выбору между переворотом и сохранением демократии. Если перевороты дороже, чем этот критический уровень, то мы в полностью консолидированной демократии. Эти выигрыши теперь зависят от баланса политической власти среди элит. Сначала мы определяем основные условия угрозы переворота, согласно которым V^k(C, ф)> V^k(D) и V¹ (С, ($>)>¥'(D). Они соответственно

и

Если эти ограничения имеют место, то демократия должна сделать некоторые уступки элитам, чтобы избежать переворота и, таким образом, не является полностью консолидированной.

Поэтому можно записать ограничения К‘(С,ф)>К^1:(Дт^=0) и V^!(C, ф)> V'{D, x°_L =0), которые показывают, что переворот будет иметь место, даже если бедные делают наилучшие возможные уступки, которые они могут пообещать. Таким образом определяются условия, при которых демократия частично консолидирована. Промышленники предпочитают переворот принятию наилучшей возможной уступки от граждан, если

а землевладельцы — если

Вспомним, что эти условия предполагают х°_к = 0 и if = 0.

Чтобы видеть, при каких обстоятельствах будет иметь место переворот, нам нужно изучить, максимизирует ли переворот утилитаристскую функцию благосостояния элит. Это произойдет, если

Здесь b^kV^k(C, ф) + 5'1^//(С, ф) есть сумма полезностей промышленников и землевладельцев в случае, когда элиты организуют переворот против демократии. Обозначение b^kV^k{D,x°_K = 0) + b^!V^! (D,x^ =0) —сумма полезностей, когда промышленники и землевладельцы принимают наилучшую возможную уступку со стороны граждан и не устраивают переворот. Может быть так, что У^!(С, ф) > V'(D, x°_L = 0), т.е. землевладельцы стоят за переворот, тогда как V^k (С, ф) < V* (D, х°_к = 0), и промышленники против него. Тогда:

Подобным же образом:

Таким образом, переворот происходит, когда демократия делает наилучшее обещание, какое только может дать (т.е. х°_к = 0, x°_L = 0), если

Переворот происходит, когда демократия не делает уступок, при условии:

(l-q>)^eY>(l-x^p_K)rK + (l-x^p_L)vL. (IX.35)

Заметим, что (IX.35) есть то же самое уравнение, что и (IX.26). Более того, (IX.34) подразумевает точно то же критическое значение для издержек переворота ф*, заданное в (IX.27). Таким образом, анализ теоремы IX.5 применим и в данном случае. В частности, можно определить критические уровни капиталоемкости, к* и к, такие, что если к<к*, то переворот произойдет. Для к е [к*, к) демократия может выжить, делая уступки, и тогда является частично консолидированной, если же к>к, демократия является полностью консолидированной.

Интересно, что возникают ситуации, когда интересы и предпочтения элит расходятся. Поскольку х^р_К <х[, землевладельцы естественным образом более склонны к перевороту, чем промышленники. Однако по мере увеличения капиталоемкости, могущество промышленников возрастает в сравнении с землевладельцами, поэтому решение о перевороте все более отражает их интересы (т.е. поскольку они меньше теряют от демократии, они менее склонны устраивать перевороты). Таким образом, мы имеем интересную ситуацию: раскол среди элит. Землевладельцы хотят переворота, но промышленники его не хотят; предпочтения промышленников доминируют, когда капиталоемкость становится достаточно высокой.

Здесь значимо не просто то, что элиты в целом становятся более про-демократическими по мере того как развивается экономика и промышленность становится более важной. Напротив, и это несколько более реалистично, имеются разделения внутри элит: представители старой земельной аристократии всегда больше в оппозиции к демократии, поскольку они платят большую цену и боятся еще большей цены демократической политики в будущем. Их установки меняются не очень быстро, но в ходе индустриализации структура экономики изменяется, новые фракции элиты становятся более могущественными, и промышленникам предстоит больше терять от переворотов и у них меньше оснований бояться демократии. Когда эти новые сегменты элит становятся более сильными, демократии можно меньше опасаться элит. Этот результат следует из того факта, что с увеличением капиталоемкости экономики интенсивность предпочтений различных фракций элит меняется, и промышленники становятся все сильнее настроенными против переворота, а землевладельцы все меньше его поддерживают. Сравнительная интенсивность предпочтений отражается в относительной политической власти.

8. ПРОМЫШЛЕННИКИ, ЗЕМЛЕВЛАДЕЛЬЦЫ И ДЕМОКРАТИЯ НА ПРАКТИКЕ

Как представления, разработанные в этой главе, помогают понять межстрановые различия в создании и консолидации демократии? Сравнение Латинской Америки и Западной Европы особенно значимо. Когда европейские страны, такие как Великобритания и Франция, двигались к полной демократии в 1870-е годы, они были преимущественно городскими обществами; когда Бразилия, Гватемала и Венесуэла демократизировались в 1940-е годы, они были преимущественно сельскими. В Европе, хотя демократия создала перераспределение доходов и социально-экономическую политику, благоприятную для бедных, не возникло никакой радикальной программы перераспределения активов. Хотя европейские социалисты, конечно, говорили об «обобществлении капитала», это никогда реально не предлагалось в качестве серьезной электоральной стратегии, кроме как, возможно, в контексте национализации индустрии. Но национализации, по крайней мере в Великобритании, часто подвергались те отрасли промышленности, которые несли тяжелые потери, и чьи хозяева всегда получали компенсации. Серьезное перераспределение капитала имело место только после коммунистических революций. Однако в Латинской Америке недавно получившая избирательные права сельская беднота требовала аграрной реформы — крупномасштабного перераспределения земли [Lapp, 2004]. Это постоянно происходило в ходе латиноамериканских демократизаций, за исключением более урбанизированных стран, таких как Аргентина и Уругвай, где политическая борьба развивалась по линии раскола между городом

и деревней³⁵. Ответом на требования радикального перераспределения земли в Бразилии в 1964 г., Гватемале в 1954 г., Венесуэле в 1948 г. были перевороты. Таким образом, идея о том, что промышленники, поскольку им меньше оснований бояться перераспределения, менее антидемократичны, чем землевладельцы, как представляется, согласуется со сравнительным историческим опытом различных стран.

Представление о том, что индустриалисты и землевладельцы могут иметь различные предпочтения по отношению к демократии, может , также помочь в объяснении динамики демократизации в Центральной Америке в 1990-е годы. Например, в Сальвадоре после 1940-х годов имела место экономическая диверсификация с новыми импортозамещающими отраслями промышленности в городах и переходом от кофе к хлопку [Williams, 1986; Paige, 1997]. Поскольку выращивание хлопка было более механизировано, имело место значительное сокращение потребности в сельскохозяйственном труде, и рабочие двинулись в города. Представляется, что сосредоточение населения в городских местностях значительно усилило политическую нестабильность в стране. Более того, промышленники нового типа инвестировали в производство хлопока, и возникла промышленность. Эта новая элита несла намного большие потери от вооруженных конфликтов 1980-х годов и сыграла главную роль в усилиях по достижению компромисса. Таким образом, идея о том, что репрессии более дорогостоящи для промышленников, хорошо соответствует опыту Центральной Америки, так же как и идея, что увеличивающееся политическое могущество промышленников может привести к расколу внутри режима и демократизации.

Э. Вуд [Wood, 2000] дает интересный пример применения этих идей к Южной Африке, утверждая, что там имела место сходная трансформация, когда белые землевладельцы становились менее значимы в сравнении с промышленниками, которые меньше выигрывали от режима апартеида (поскольку им вредили ограничения, препятствующие накоплению человеческого капитала чернокожими африканцами), и также больше теряли из-за репрессий и международных санкций, наложенных на Южную Африку.

9. ЭКОНОМИЧЕСКИЕ ИНСТИТУТЫ

В проводимом в этой главе анализе (да, в общем-то, и во всей книге) структура экономических институтов принимается как данность. Тем

не менее ясно, что если силы, обладающие политической властью, могут изменять такие институты, то это может иметь важные последствия для демократии. Представим, к примеру, что стоящие у власти круги могут вмешиваться в функционирование конкурентна рынков и искажать их. В недемократии, где правят обладатели капитала и землевладельцы, элиты могут вмешиваться для того, чтобы понизить заработную плату, возможно, путем создания монопсоний на рынке труда. В недемократии это увеличило бы долю национального дохода, относимого на долю капитала и земли, уменьшая долю труда до уровня ниже I - 0. В таком обществе демократизация не только привела бы к налоговым мерам, не одобряемым элитами, она также подорвала бы предпочитаемые ими экономические институты. Например, как только граждане, получающие доход от предлагаемого ими труда, начинают господствовать в демократической политике, у них есть стимул принимать законы, подрывающие рыночное могущество промышленников и землевладельцев. Действительно, у них есть стимул увеличить свою собственую рыночную власть, например облегчая создание профсоюзов, вводя страховку от безработицы, минимум заработной платы, и удорожая увольнения. Это имело бы следствием сокращение 0 в демократии. Демократизация в Британии в XIX в. привела к важным изменениям законодательства о рынке труда, ослабляя позиции нанимателей и усиливая позиции рабочих (см. главу III наст. изд.).

Допущение подобной «эндогенности» рынка труда и иных экономических институтов приводит к тому, что элиты становятся более антидемократическими а граждане более настроенными в пользу демократии. Таким образом, революция становится привлекательнее, поскольку, как и в наших моделях с целевыми трансферами, недемократический статус-кво становится хуже для граждан. Одновременно демократия становится хуже для элит, и поэтому они будут более склонны применять репрессии, чтобы ее избежать. Ясно, что, как только демократия создана, способность манипулировать экономическими институтами также увеличивает для элит стимулы устраивать перевороты. По существу, допущение эндогенности экономических институтов порождает результаты, подобные тем, что в модели с целевыми трансферами. Оно повышает значимость любого конкретного набора политических институтов и имеет тенденцию делать общество более конфликтным и менее стабильным.

Хотя в этой книге мы не анализируем модели эндогенных экономических институтов, в реальности это важный вопрос. Например, в работе Мура (Мооге, 1966], а также у многих его последователей, делается большой упор на организацию сельского хозяйства. Мур утверждал, что демократизации в Британии способствовала высокая коммерциализация

сельского хозяйста и сравнительно свободные рынки факторов производства. Как мы рассматривали это ранее, предшествовавшие демократии институты рынка труда в Британии, несомненно, пытались ослабить позиции рабочих, например, запрещая профессиональные союзы, но они были очень далеки от ситуации в Восточной Европе. Британия была одной из первых стран в Европе, увидевших крах феодализма, тогда как в Восточной Европе он существовал и далее до середины XIX в. Мур противопоставил ситуацию в Британии «репрессивному по отношению к труду» сельскому хозяйству Восточной Европе. Это различение оправдано в рамках нашей концептуальной структуры, когда экономические институты эндогенны. В Британии политические элиты в XIX в., хотя и ожидали изменений экономических институтов, намного меньше теряли от демократизации, чем элиты России или Австро-Венгрии.

Рассмотрение этого вопроса Муром также позволяет говорить об иной связи между преобладанием земли в производственных активах и демократизацией. Возможно, что репрессивные по отношению к труду экономические институты — в предельном случае рабство — не столь неэффективны и/или осуществимы в сочетании с сельскохозяйственными технологиями. Например, это стандартный аргумент при объяснении того, почему в США до Гражданской войны рабы использовались преимущественно в южных штатах [Fogel, Engerman, 1974; Eltis, 2000]. Хотя нам не известны микроэкономические основания для этого утверждения, оно, несомненно, согласуется со многими данными, и могло бы дать еще одно связующее звено, на сей раз через экономические институты, между капиталоемкими обществами и демократией — репрессии по отношению к труду просто менее осуществимы или привлекательны для промышленников.

Хотя в исследовании Мура можно рассматривать Британию XIX в. как относительно капиталоемкую, а Россию как страну с преобладанием земельных активов, имеются большие вариации в связи с различиями экономических институтов даже в более аграрных обществах. Эти идеи также могут объяснить вариации в Латинской Америке. Возьмем, к примеру, Центральную Америку. Несмотря на высокую специализацию в одних и тех же видах экономической деятельности, особенно связанных с кофе, имеются большие различия в путях политического развития, по которым шли разные страны Центральной Америки [Williams, 1994; Paige, 1997]. Например, в Никарагуа была одна из самых одиозных личных диктатур — диктатура семьи Сомоса — в течение большей части XX в. до тех пор, пока она не пала в ходе Сандинистской революции 1979 г. В Гватемале и Сальвадоре не возникло такого клептократическо-го режима; вместо этого власть мертвой хваткой держали земельные элиты при поддержке военных. Эта хватка ослабла лишь ненадолго в Гватемале в 1940-е годы и в Сальвадоре в конце 1920-х годов. В обеих странах элиты пошли по пути репрессий, а не демократии, в результате им пришлось столкнуться с продолжительными партизанскими войнами. Эти войны удалось закончить благодаря переговорному процессу в 1990-е годы, но несомненно в Гватемале те же, элиты по-прежнему обладают существенным политическим влиянием. В то же время соседняя Коста-Рика, возможно, наиболее демократическая страна в Латинской Америке и является демократией с 1948 г.; даже и до этого в ней правили относительно демократические и нерепрессивные режимы.

Что может быть объяснением таких разных результатов? Один фактор ясен — это отсутствие крупных земельных владений в Коста-Рике [Williams, 1994; Gudmundson, 1995; Paige, 1997; Yashar, 1997; Lehoucq, 1998; Nugent, Robinson, 2000; Wood, 2000; Mahoney, 2001]. Кофе там выращивался обладателями небольших участков и в середине XIX в., государство приняло ряд актов о наделении сравнительно небольшими участками земли для выращивания кофе любого, кто хотел заниматься их обработкой. Напротив, в других странах Центральной Америки развитие мировой экономики в конце XIX в. привело не к такого рода реформам, а к серии экспроприаций земель политическими элитами и теми, кто обладал связями в политике. Это способствовало не формированию общества мелких собственников, как в Коста-Рике, а созданию крупных поместий и большого неравенства во владении землей. Большинство исследователей рассматривают различные формы организации сельского хозяйства, существование «земельной элиты» в большей части Центральной Америки, а ее отсутствие в Коста-Рике — как ключ к объяснению различных путей политического развития в этих странах.

Ситуация в относительно демократической Колумбии удивительно похожа на костариканскую. И в Коста-Рике, и в Колумбии политические элиты значительно больше занимались финансированием, покупкой и экспортом урожая кофе, чем его выращиванием (см.: о Коста-Рике [Paige, 1997; Mahoney, 2001] и о Колумбии [Palacios, 1980; Nugent, Robinson, 2000]). Одним из результатов этого было то, что институты рынка труда стали значительно более «репрессивны по отношению к труду» в Гватемале и Сальвадоре. Принудительный труд существовал в Гватемале до первоначального создания демократии в 1945 г., хотя в Колумбии он перестал существовать в начале 1820-х годов. Это имело важное значение для демократии, потому что в Гватемале и Сальвадоре элиты с земельными активами также предвидели утрату предпочитаемых ими институтов рынка труда в случае демократизации, как это действительно и произошло в Гватемале в 1945 г.

В более общем плане, литература по сравнительному развитию стран Северной и Южной Америки основывается на идее о том, что первоначальные условия в испанских и португальских колониях привели к экономическим институтам, созданным для того, чтобы извлекать доходы из труда коренного населения и контролировать колониальные элиты [Lockhart, Schwartz, 1983; Coajsworth, 1993; Engerman, Sokoloff, 1997; Acemoglu et al., 2001; 2002; 2004]. Эти институты, такие как принудительный труд, отсутствие хорошо определенных прав собственности или равенства перед законом и крайне меркантилисткая политика, сохранялись долгое время. Представляется, что они были главной причиной неспособности латиноамериканских стран осуществить индустриализацию в XIX в. Они также помогают объяснить, почему неравенство стало таким высоким. Тем самым в долгосрочном плане расхождение в экономическом развитии между странами Северной и Южной Америки, по крайней мере отчасти, объясняется сохранением различных экономических институтов, происхождение которых связано с различными начальными условиями в колониях (например, плотностью коренного населения).

Эта аргументация говорит о том, что те или иные комплексы экономических институтов сохраняются в течение длительного времени. Действительно, если бы институты не сохранялись, они вряд ли могли бы структурировать социальную, экономическую и политическую жизнь так, как они это делают. Они также указывают на то, что далеко не все институты (и в том числе большинство экономических) можно свободно изменить вслед за сменой политического режима. Несмотря на интересные примеры корреляций между демократизациями, переворотами и изменениями экономических институтов, которые мы рассматриваем в этом разделе, это первая причина того, что мы не проанализировали их детально. Здесь ситуация подобна той, что рассматривалась в главе VI, когда речь шла о политических институтах. Будучи однажды созданными, институты — и политические, и экономические — имеют сильную тенденцию сохраняться (относительно механизмов такой устойчивости см.: [Acemoglu et al., 2001]). В любом обществе те институты, что существуют в текущий момент, являются результатом сложных исторических процессов. На определенном уровне в Гватемале и Великобритании произошли важные изменения экономических институтов во время демократизации; на другом уровне наблюдались значительные, исторически определенные различия в экономических институтах. Это означает, что, предлагая объяснения тому, что демократизация осуществилась быстрее в Великобритании, чем в Гватемале, полезно трактовать эти различия экономических институтов параметрически. В конечном итоге, однако, хотелось бы разработать теорию, объясняющую совместную эволюцию экономических и политических институтов. Такая теория выходит за пределы этой книги, но это увлекательная область будущих исследований (набросок такой теории см.: [Acemoglu et al., 2004]). И наконец, соотношение между экономическими институтами и политическими режимами, которые их поддерживают, дает иное связующее звено между неравенством и политическим развитием. Например, общества с экономическими институтами, благоприятствующими узкой элите, могут оставаться недемократическими, продолжать поддерживать такие экономические институты и тем самым порождать высокий уровень неравенства, тогда как другие общества могут переходить к демократии и избирать более эгалитарные экономические институты.

10. ЧЕЛОВЕЧЕСКИЙ КАПИТАЛ

Моделями этой главы было продемонстрировано, что в капиталоемком обществе (имеется в виду физический капитал), репрессии и перевороты становятся более дорогостоящими, а демократия менее радикальной и угрожающей (интересам элиты). Вследствие этого такие общества должны легче демократизироваться и быть более склонными к консолидации своих демократий. В течение последнего полувека земля и даже физический капитал стали менее важны, а человеческий капитал и технологии — более важны. Действительно, К. Голдин [Goldin, 2001] называет XX в. «веком человеческого капитала». Поэтому в данном разделе мы продолжим анализ, проводимый в этой главе, сосредоточив внимание на том, что происходит с демократией, когда в экономике начинает доминировать человеческий капитал.

Человеческий капитал — умения, знания и образование, воплощенное в индивидах — естественным образом включается в эти механизмы. Во-первых, бремя репрессий или переворотов часто ложится на людей, которых убивают во время конфликтов. Нанести вред человеку или убить его легче, чем привести в негодность машину или участок земли. Поэтому можно ожидать, что человеческий капитал несет наибольшие потери от репрессий, насилия и переворотов. Во-вторых, человеческий капитал, конечно, невозможно перераспределять. Более того, даже доход, порождаемый человеческим капиталом, дорого облагать налогом, потому что в отличие от выработки машины человеческий капитал порождает продукт только тогда, когда индивиды прилагают усилия. Усилия трудно отслеживать, поэтому для властей трудно заставить людей применять их человеческий капитал, и они (усилия) легко подрываются высокими ставками налога на доходы. Таким образом, демократия в обществе, где в производственных фондах доминирует человеческий капитал в отличие от физического капитала или земли, вероятно, будет перераспределять намного меньше.

Это прямо указывает на то, что здесь просто применить анализ, аналогичный проведенному ранее, с h = Н/К как капиталоемкостью общества в плане человеческого капитала вместо k - K/L, капиталоемкости общества в плане физического капитала. Большая «человеческая капиталоемкость» элит делает их менее склонными применять силу против демократии, более того, она сокращает бремя демократии, поскольку человеческий капитал труднее облагать налогами, чем физический капитал или землю. Оба эти канала воздействия имеют следствием то, что по мере того как человеческий капитал становится более важным, повышается вероятность возникновения и консолидации демократии.

Вдобавок к этому, когда человеческий капитал становится важнее, можно полагать, что средний класс (как в анализе, проведенном в главе VIII) становится богаче и более многочисленным, что имеет тенденцию увеличивать вероятность демократии.

Таким образом, наш анализ говорит о том, что имеется несколько важных взаимосвязей человеческого капитала с демократией, и дает полезные пути для понимания эмпирических связей, показанных в главе III: особенно на рис. III.7 и III.8 (см. с. 84, 85 наст. изд.).

11. ПРЕДПОЛОЖЕНИЯ ОТНОСИТЕЛЬНО ПОЛИТИЧЕСКОГО РАЗВИТИЯ

Взаимосвязь демократии и физического и человеческого капиталов, а также относительной значимости земли и производственного капитала, которую мы исследовали в этой главе, позволяет сделать некоторые предположения относительно связи между экономическим и политическим развитием. Хотя современные теории экономического роста иногда акцентируют, что в процессе просто происходит повышение уровня доходов общества, экономическое развитие есть нечто большее. В ходе экономического развития существенным образом меняются производственные отношения: и рабочие, и фирмы мигрируют из сельских местностей в города; физический и, позднее, человеческий капитал и технологии становятся более важны; трансформируется вся структура экономики. Эти темы разрабатывались ранними теоретиками экономического развития, например, X. Зингером, П. Розенштейн-Роданом, Р. Нурксе, А. Льюисом, Г. Мюрдалем и, особенно, С. Кузнецом [Singer, 1949; Rosenstein-Rodan, 1949; Nurkse, 1953; Lewis, 1954; Myrdal, 1957; Kuznets, 1966]. До некоторой степени они были формализованы К. Мёрфи, Э. Шлеифером и Р. Вишны; К. Мацуямой; Д. Асемоглу и Ф. Зилиботти [Murphy et al., 1989; Matsuyama, 1992; Acemoglu, Zilibotte, 1997; 1999].

Таким образом, экономическое развитие и рост доходов на душу населения сопровождаются изменениями в структуре экономики, связанными с понятием капиталоемкости, которое мы использовали в этой главе. Такое видение позволяет говорит о том, что с развитием экономики капитал становится важнее земли, промышленность важнее сельского хозяйства, и, как предполагает наше политическое моделирование, оппозиция и угроза демократии ослабевают. Можно ожидать, что страны с более высоким доходом на душу населения будут также более капиталоемкими и что это порождает эмпирическую зависимость между доходом на душу населения и демократией.

Такая зависимость, впервые зафиксированная С. Липсетом [Lipset, 1959], является одним из самых важных «фактов» в политической экономии. Как было показано в главе III, такая устойчивая корреляция обнаруживается в данных межстрановых сравнений. Однако до сих пор отсутствует реальное теоретическое объяснение этого эмпирического факта. Липсет проследил истоки этого объяснения вплоть до Аристотеля, и утверждал, подобно Аристотелю, что «только в богатом обществе, в котором относительно мало граждан живет в настоящей бедности, может сложиться ситуация, при которой масса населения может разумно участвовать в политике и развить способность к самоограничению, необходимому для того, чтобы не поддаваться призывам безответственных демагогов» [Ibid., р. 75]. Согласно этой точке зрения, связь между доходами и демократией отражает тот факт, что только в относительно богатых странах граждане достаточно «зрелы» и хорошо информированы, для того чтобы жить более сложной жизнью, ассоциируемой с демократией. Более современные исследователи сосредоточивали внимание на тестировании устойчивости этой связи, а не на ее объяснении.

Модели, разрабатывавшиеся в этой книге ранее, конструировались так, чтобы сознательно избежать какого-то ответа на этот вопрос. Дело в том, что они создавались для того, чтобы давать результаты, не меняющиеся в зависимости от уровня доходов на душу населения (например, нормализуя издержки налогообложения). Однако результаты, полученные в этой главе, могут предоставить убедительные микроэкономические основания для связи между экономическим и политическим развитием. Они говорят о том, что, по мере того как экономика развивается, накапливаются факторы производства и возрастает доход на душу населения, именно изменения в структуре экономики в направлении более капиталоемких активов ведут к демократии и ее консолидации.

На данной стадии иследования это только предположение, которому не хватает эмпирической поддержки. Действительно, поскольку в эмпирической работе по детерминантам демократии еще предстоит убедительно установить наличие каузального влияния дохода на демократию, изучение следствий механизмов для политического развития, описанных в этой главе, является сферой будущих исследований.

Вероятно и то, что корреляция в данных может быть следствием иной пропущенной переменной. Вспомним рассмотрение вопроса о влиянии экономических институтов на демократию в предыдущем разделе. Там мы утверждали, что иные (в сравнении с Великобританией) экономические институты в Гватемале могут помочь в объяснении того, почему Гватемала исторически была настолько менее демократической, чем Великобритания. Очевидно, прямое влияние экономических институтов распространяется на экономические стимулы и производительность (эффект первого порядка). Эти различия экономических институтов, таким образом, могут объяснить, почему Гватемала намного беднее Великобритании [Acemoglu et al„ 2001]. В рамках данного объяснения есть положительная корреляция между доходом на душу населения и демократией, но нет причинно-следственной связи между ними. На самом деле, и то, и другое определяется чем-то иным — экономическими институтами [Acemoglu et al., 2004].

12. ЗАКЛЮЧЕНИЕ

В этой главе была разработана модель, в которой уровень и распределение дохода являются эндогенными, и показано, как структура экономики может обусловливать создание и консолидацию демократии. Мы подчеркивали, насколько важны (в сравнении с землей) физический и человеческий капитал в процессе производства (то, что мы назвали капиталоемкостью экономики); как это влияет на издержки и репрессий, и переворотов, и на бремя демократии для элит. Это происходит потому, что (1) репрессии и применение силы более дорогостоящи для капиталистов и промышленников, чем для землевладельцев и (2) демократии рациональным образом будут облагать землю и доход от земли по большим ставкам, чем капитал и доход от капитала. Представленные здесь идеи носят предварительный характер и не были эмпирически проверены, тем не менее они согласуются со многими историческими материалами и основными подходами в теории экономического развития. Они также согласуются с наблюдаемой корреляцией между доходом на душу населения и показателями демократии.

Хотя мы и не анализировали это подробно в данной главе важно, что эти результаты не зависят от характера политических идентичностей. Даже если политический конфликт был бы между этническими группами X и Z, а не между социально-экономическими классами, большая капиталоемкость имела бы сходные последствия для демократии. Чтобы видеть, как капиталоемкость влияет на демократию, допустим, что элиты каждой из групп владеют капиталом и землей, тогда как все остальные имеют только свой труд. Даже если конфликт имеет место между этническими группами, большая капиталоемкость по-прежнему уменьшает стремление большей группы X перераспределять от меньшей группы Z, поскольку теперь это будет дороже. Этот результат остается верным, пока есть некоторые обладатели капитала и землевладельцы в группе Z. Когда демократия Роздана, это уменьшает стимулы предпринимать переворот для группы Z. Далее, в недемократии, которой в этом случае является правление группы Z, большая капиталоемкость делает репрессии более дорогостоящими для Z, что в силу рассмотренных причин облегчает демократизацию.

Интересно сравнить результаты данной главы с главой VIII, в которой мы сопоставляли отношение очень богатых и среднего класса к демократии. Мы видели там, что в соответствии с тем, что подчеркивал Мур, средний класс больше настроен в пользу демократии, поскольку — учитывая, что его доходы ниже, чем у богатых — он меньше, чем богатые теряет от демократического налогообложения. В результате он меньше, чем богатые готов поддерживать репрессии, направленные на то, чтобы избежать демократии. Анализ, проведенный в главе VIII, показал, что те же самые соображения сделали средний класс в большей степени противником антидемократических переворотов, чем богатые, которые могли больше приобрести от перехода к недемократии. Проблема была в том, что ярлыки «средний класс» и «богатые» не имели должного, явным образом описанного, экономического фундамента, в силу чего было трудно увязать экономические перемены с этими потенциальными изменениями политических позиций. В данной главе мы, вместо того, чтобы сосредоточиваться на этих широких различиях между средним классом и богатыми, подчеркиваем различия между промышленниками и землевладельцами. Как и средний класс, промышленники меньше теряют от демократии и, возможно, несут большие потери от разрушений и насилия, чем землевладельцы.