Экономические истоки диктатуры и демократии (Экономическая теория). 2015

XI. Выводы и будущее демократии

В этой книге мы предложили концептуальную структуру для осмысления того, почему некоторые общества являются демократическими, тогда как другие — нет. Мы подчеркивали два взаимосвязанных аспекта этого вопроса: почему некоторые общества вообще становятся демократическими и почему некоторые демократии сохраняются и консолидируются, тогда как другие погибают. В этой главе мы возвращаемся к пройденному, изучаем сферы, на которые, как мы полагаем, наша концепция может быть с пользой распространена, и рассматриваем как наша модель используется при обсуждении будущего демократии.

1. ВОЗВРАЩАЯСЬ К ПУТЯМ ПОЛИТИЧЕСКОГО РАЗВИТИЯ Теперь мы снова возвращаемся к четырем описаниям политического развития, данным в главе I. Как наша концептуальная структура помогает объяснить эти различные пути?

1.1. Великобритания

Чем объясняется тот факт, что Великобритания последовала пути постепенной демократизации, и почему демократия в ней настолько легко консолидировалась? На определенном уровне ответ, вытекающий из проведенного нами анализа, ясен: параметры — в частности, характер политических и экономических институтов, структура'экономики, проблема коллективного действия и издержки и выгоды революции — были таковы, что в преддемократической Великобритании сложилась существенная угроза революции и элиты не могли устранить это давление без демократизации. Они также не находили для себя выгодным применить репрессии для предотвращения демократизации. Однако этот ответ неполон. Необходимо понять, как Великобритания пришла к тем параметрам, которыми она характеризовалась в XIX и XX столетиях. Рассмотрим теперь, какие параметры были более важны для понимания британского случая, и как они эволюционировали.

В XVII в. имел место ряд политических конфликтов, в которых победили силы, заинтересованные во введении политических институтов,

ограничивающих де-юре власть монархии. Это изменение политических институтов намного улучшило экономические институты. Благодаря сокращению рисков экспроприации со стороны государства, права собственности стали более прочными. Политическая власть де-юре в этой новой системе находилась в руках людей с торговыми и капиталистическими интересами; это вело к большим переменам, например, на рынках капитала и финансов, которые были важны для роста экономики.

Причина того, что эти институциональные изменения возникли в Великобритании, как представляется, двояка. Во-первых, в начале раннесовременного периода, британские политические институты ограничивали полномочия монархов более, чем в других странах [Ertman, 1997]. Почему это было так? Скорее всего это было итогом сложных исторических процессов династического строительства и завоеваний. Во-вторых, имели место важные сдвиги в структуре экономики, которые значительно усилили влияние интересов некоторых групп, в особенности капиталистических фермеров (так называемых джентри) и купцов, а также в различных экономических институтах. Кроме того, был важен ранний закат феодальных институтов в Великобритании [Brenner, 1976]. Эти изменения усилили политическую власть де-факто социальных групп, заинтересованных в капиталистическом развитии, что оказало определяющее воздействие на результаты гражданской войны и Славной революции [Tawney, 1941; Brenner, 1993; Acemoglu et al., 2005]. Например, купцы, обогатившиеся благодаря торговле в колониях, смогли сыграть решающую роль в ходе обоих конфликтов, встав на сторону парламента.

Итогом конфликтов XVII в. в Великобритании стало появление экономических институтов, которые гарантировали права собственности большому числу людей [Thompson, 1975]. Результатом стал выход из мальтузианской ловушки и начало современного экономического роста. Однако структурные изменения, которые начались вследствие этого (например, урбанизация и подъем фабричной системы), имели дальнейшие последствия для распределения политической власти де-факто. В частности, они сделали намного легче осуществление политической власти де-факто бедными и лишенными политических прав (см.: [Tilly, 1995; Tarrow, 1998], где задокументированы меняющиеся качественные характеристики коллективного действия в этот период). Рост фактической политической власти бедных делал существующий режим неустойчивым и создавал необходимость изменения политических институтов, чтобы разрядить угрозу революции. Это означало изменение будущего распределения политической власти и, следовательно, обеспечение будущих экономических институтов и принятие политических решений, совместимых с интересами бедных. Именно это сделал процесс демократизации. Политические трения также усугублялись ростом неравенства, который (см. главу III наст, изд.), по мнению большинства исследователей, имел место в первой половине XIX в.

Начиная с 1832 г. британские политические элиты сделали ряд стратегических уступок, направленных на инкорпорирование ранее лишенных права голоса в политику, поскольку альтернативой виделись социальные волнения, хаос и, возможно, революция. Уступки делались постепенно, так как в 1832 г. социальный мир мог быть достигнут ценой подкупа среднего класса. Более того, эффект уступок был ослаблен благодаря особенностям политических институтов, в частности, сохраняющегося непредставительного характера Палаты лордов. Хотя ей и был брошен вызов в ходе реформ 1832 г., Палата лордов оставалась важным оплотом богатых против возможных радикальных реформ, исходящих от демократизированной Палаты общин. Позднее, когда рабочий класс реорганизовался в чартистском движении и затем в профессиональных союзах (трейд-юнионах), пришлось идти на дальнейшие уступки. Первая мировая война и ее последствия ознаменовали окончательный приход полной демократии.

Почему британские элиты создали демократию? Многие другие страны сталкивались с таким же давлением, и политические элиты предпочитали применить репрессии по отношению к лишенным политических прав, а не делать им уступки. Проблема, связанная с репрессиями, в том, что они дорогостоящи: есть риск уничтожения активов и богатства. В урбанизированной среде Европы XIX в. (Великобритания была урбанизирована на 70% во времена второго Акта о реформе) лишенные политических прав массы были относительно хорошо организованы и поэтому их было трудно подавлять. Более того, индустриализация и политика свободной торговли после 1840 гг., использующие сравнительные преимущества Великобритании, привели к возникновению экономики, основанной на физическом и, все более, человеческом капитале. Такие активы легко уничтожаются репрессиями и конфликтами, что делает выбор подобных стратегий относительно дорогостоящим для элит. Поскольку капитал труднее перераспределять, демократия для элиты в Великобритании была меньшей угрозой, и было легче убедить их принять ее.

Репрессии привлекательны, когда они не только относительно дешевы, но и когда ставки высоки. Рассмотрение нами этого вопроса позволяет говорить о том, что изменения экономических и политических институтов, которые сделали возможным устойчивый экономический рост, также сделали демократию предметом меньшей обеспокоенности для британских элит.

Тем не менее демократия действительно принесла изменения экономических институтов, далекие от тех, что были желательны элитам.

В XIX в. экономические институты — особенно рынок труда — ставили в невыгодное положение бедных. Например, профессиональные союзы были запрещены законом еще в 1850 г., по которому рабочие, пытавшиеся организовать профсоюз, могли быть отправлены в колонию для заключенных в Тасманию (Австралия). Как было рассмотрено в главе III, эта практика и многие другие изменились, особенно после 1867 г., когда экономические институты были изменены так, чтобы отвечать требованиям вновь получивших право голоса. Хотя и важные для функционирования британской экономики в XIX в. следствия этих изменений были значительно менее вредны для элит, чем возможность либерализации рынка труда в сельском хозяйстве или угроза аграрной реформы для экономики, в которой господствуют землевладельческие элиты. Действительно, в сравнении с изменениями экономических институтов, с которыми столкнулись элиты России или Австро-Венгрии в XIX в., или элиты Гватемалы и Сальвадора в XX, британским элитам было относительно легко принять перемены, произошедшие в их стране.

Что можно сказать про обещания перераспределять блага в пользу бедных с целью предотвращения демократизации? Политические элиты в Великобритании, как представляется, не рассматривали всерьез массовое перераспределение доходов в качестве альтернативы демократии, хотя они, несомненно, ожидали, что демократия может к нему привести. Возможно, как указывал Дж. Стефенс, обещания перераспределения были недостоверными. Знаменательно, к примеру, что чартистская петиция, привлекшая наибольшее внимание парламента, была подана в 1848 г., в разгар европейских революций. При такой угрозе революции политические элиты должны были прислушиваться к требованиям масс; однако пока они сохраняли власть, то прислушивались, только когда угроза была наглядной, действенной. А чартистское движение создавало только преходящие угрозы. Так что, возможно, неудивительно, что обещания перераспределять доходы с целью прекратить общественные волнения не были первыми на повестке дня в Великобритании.

И наконец, почему демократия в Великобритании консолидировалась так легко? Наша теория позволяет говорить о том, что на это повлияли многие из тех же факторов, что были рассмотрены в контексте демократизации. Она консолидировалась, потому что перевороты были слишком дороги и, в любом случае, демократия была недостаточно радикальна для того, чтобы представлять существенную угрозу традиционным элитам. Демократия в конце концов принесла важные изменения в британское общество, но на это ушло полвека, и пришлось ждать, пока не проявился полностью эффект образовательных реформ. Элиты никогда не вставали перед лицом угроз, обычных в ходе демократизаций в других странах мира, т.е. перед угрозой радикального перераспределения активов. При этих обстоятельствах в соответствии с нашим подходом можно утверждать, что элиты должны были в меньшей степени быть противниками демократии, и это соответствовало действительности.

1.2. Аргентина

Как представляется, многое из того, что вело к демократии в Великобритании, действовало и в Аргентине. Как и в Великобритании, демократия в Аргентине возникла под воздействием ряда восстаний, вызванных экономическими и финансовыми кризисами. Так же как и в Великобритании, процесс демократизации проходил на фоне быстро растущего неравенства и экономического роста. Но Аргентина демократизировалась с иными базовыми экономическими институтами, чем в Великобритании. Экономика основывалась на экспорте сельскохозяйственной продукции, и бум в мировой торговле не уменьшил, а увеличил стоимость активов богатых элит, т.е. земли [O’Rourke et al„ 1996]. Более того, поскольку экономика была менее диверсифицированной, она была более подверженной нестабильности и более волатильной, что создавало окна возможностей для политических перемен. Земельные элиты, хотя и вынужденные пойти на уступку в виде демократии, не одобряли ее и смогли подорвать во время кризиса, сопровождавшего начало Великой депрессии.

Вдобавок к этому политические и экономические институты не облегчали функционирование демократии. В отличие от возникших в Великобритании после 1688 г. политические институты Аргентины накладывали меньше ограничений на использование политической власти, особенно власти президента, о чем свидетельствуют действия Иригой-ена в 1920-е годы и Перона в 1940-е годы. Что касается экономических институтов, Аргентина до некоторой степени имела общее наследие с другими испанскими колониями, основанное на эксплуатации коренного населения. Хотя это наследие было незначительным в сравнении с такими странами, как Боливия или Гватемала, базовый комплекс экономических институтов — особенно в плане доступа к земле — повышал ставки в политических конфликтах.

В 1930-х и 1940-х годах возникла ситуация, характеризовавшаяся высокой поляризацией, когда городские трудящиеся классы, доминировавшие в демократической политике, стремились к перераспределению доходов в свою пользу. Такая ситуация была нетерпимой для сельских элит и все более для военных, которые стали занимать яростно антипе-ронистскую позицию. При данной структуре экономики издержки переворотов были терпимыми и их перевешивали потенциальные выгоды для элит при недемократическом режиме, особенно учитывая угрозу радикальной редистрибутивной и популистской политики в демократии. Хотя все стороны пытались структурировать институты в свою пользу — например, в 1912 г. и затем в конце 1950-х, когда военные организовали введение пропорционального представительства в надежде на то, что оно приведет к фрагментации Перонистской партии, — ни одна из этих мер не смогла сделать демократию более приемлемой для элит.

Консолидирована ли сейчас демократия в Аргентине? Проведенный нами анализ дает некоторые основания для надежды. Существенный рост глобализации, в частности, рост мобильности капитала, принесенной финансовой интеграцией с середины 1970-х годов, предполагает, что демократия в наши дни, возможно, в гораздо меньшей степени является угрозой интересам элит, чем это было исторически. Что может быть еще важнее, Аргентина является высокообразованным обществом, и рост ценности человеческого капитала создал сильный средний класс, который может быть главным буфером в конфликте между богатыми и бедными. Вследствие этого демократия была стабильной в 1990-е годы, несмотря на значительный рост неравенства. Что говорит о том, что фундаментальное политическое равновесие изменилось — экономическая база левых и организованного труда в Аргентине значительно слабее, чем была раньше. Это объясняет радикальный сдвиг в экономической и социальной политике Перонистской партии в 1990-е годы. Парадоксальным образом этот сдвиг может быть благоприятным для бедных слоев общества, поскольку при данном политическом сдвиге демократия в Аргентине может наконец консолидироваться.

1.3. Сингапур

Почему не демократизировался Сингапур? Проведенный нами анализ предполагает довольно простой ответ. Сингапур — очень эгалитарное общество. В нем отсутствуют традиционные богатые землевладельческие элиты, и экономика полагается на иностранный капитал и бизнес. Поэтому, как представляется, большинство народа относительно довольны статус-кво, по крайней мере они не настолько несчастны, чтобы хотеть участвовать в серьезных и потенциально дорогостоящих коллективных действиях во имя значительных перемен в политических институтах. Они мало что могут получить по сравнению с тем, что уже имеют.

В то время нынешним элитам ПНД таким же образом есть мало, что терять, кроме власти. ПНД состоит в основном из успешных представителей среднего класса и остается относительно открытой в том смысле, что она пытается привлекать талантливых людей и потенциальных опо-нентов. Хотя она, несомненно, связана с богатыми элитами, существующими в Сингапуре, вряд ли кто-либо столкнется с экспроприацией своих активов или богатства. Хотя политические элиты, вероятно, потеряют свои существенные ренты от обладания властными позициями в случае существенных перемен, этого вряд ли будет достаточно для того, чтобы оправдать долгий период репрессий для сохранения их привилегированного положения. Поэтому наш анализ также подводит к выводу, что Сингапур должен в конце концов стать консолидированной демократией. В некоторый момент возникнет давление со стороны некоего сегмента населения в пользу более представительных политических институтов, а элиты и ПНД не посчитают выгодным применять репрессии для предотвращения демократии.

1.4. Южная Африка

Почему демократизация настолько задержалась в Южной Африке, и что вызвало ее приход? Трудно представить историческую ситуацию более далекую от сингапурской. Белым элитам Южной Африки было много чего терять от демократии, которая, как это было обусловлено исторически, несомненно привела бы к масштабным требованиям земельной реформы, перераспределения богатств и значительной перестройки экономических институтов, ранее выгодных богатым белым элитам.

Южноафриканское государство было основано как поселенческая колония, во многом сходная с Северной Америкой или Австралией. Однако в отличие от Соединенных Штатов коренные народы не вымерли от занесенных болезней. Это привело к ситуации, когда коренные африканцы стали рабочей силой, которую богатые белые элиты могли дешево использовать и контролировать методами принуждения [Lundahl, 1992]. В этой обстановке белые не только не делали уступок африканцам, но даже создали философию (а именно апартеид) для оправдания неравного распределения ресурсов в обществе. Репрессии были относительно дешевы и осуществимы в Южной Африке, поскольку оправдывались философией апартеида и были нацелены на легко идентифицируемую расовую группу.

Однако режим апартеида в конечном итоге стал неустойчивым. По мере развития экономики африканское большинство становилось все более важным для поддержания экономики белых. Оно все враждебнее воспринимало свое тяжелое положение и политически мобилизовывалось. В ответ на это режим белых применял интенсивные репрессии, будучи готовым запрещать, бросать в тюрьму, пытать и убивать для сохранения своей гегемонии. Однако даже это не могло срабатывать вечно. Прибыльность экономики апартеида постепенно падала из-за внешних санкций и ущерба, вызываемого репрессиями. Более того, поскольку мир менялся, апартеид не только становился менее приемлемым для международного сообщества после окончания холодной войны. Глобализованная экономика также означала, что богатым белым элитам теперь меньше оснований бояться демократии. Поскольку земля стала менее, а мобильный капитал — более важным, угроза радикального африканского большинства рассеивалась. Вдобавок к этому уступки, сделанные белым режимом в 1970-е годы, в особенности легализация профсоюзов африканцев, сократили многие из экономических рент, созданных апартеидом для белых. Это означало, что белые стали меньше терять от утраты политического контроля. Действительно, как отметил Т. Розендорф [Rosendorff, 2001] именно в этом контексте, неравенство падало с середины 1970-х годов и далее. Наконец, белые вместе с АНК смогли договориться о структуре политических институтов, дававших белым достаточную уверенность относительно демократического будущего, так что они оказались готовы прекратить борьбу и допустить демократизацию.

Тем не менее всегда имеется неопределенность относительно будущего. Например, попытка стимулировать демократическую консолидацию «конституционной инженерией» в Зимбабве не привела к большому успеху. Интересно, что в своей оценке будущего демократии в Южной Африке Томпсон отмечает, что имеется «одно большое структурное препятствие для демократии в Южной Африке: нехватка хорошо образованной, квалифицированной рабочей силы — следствие чудовищного состояния, в котором находится образование в Южной Африке» [Thompson, 1995, р. 275]. Проведенный нами в главе IX анализ свидетельствует о том, что это действительно может быть проблемой.

2. ПРОДОЛЖЕНИЕ И ОБЛАСТИ БУДУЩИХ ИССЛЕДОВАНИЙ Наша теория, как и любая теория в социальных науках, очень упрощена. Чтобы сосредоточить внимание на тех механизмах, которые мы считаем важными, мы абстрагируемся от многих‘деталей, так же как и от других потенциально важных механизмов. Это означает, что имеются альтернативные подходы к некоторым из основных вопросов, которые мы рассматривали, и что мы исключали иные факторы, которые, может быть, важно включить в полную теорию создания и консолидации демократии. В нашей теории внимание сосредоточивалось на социальном конфликте, как главной движущей силе, ведущей к возникновению различных политических институтов. Изменения политических институтов происходят не с единогласного одобрения, но потому что та сторона, которая отдает предпочтение изменениям, становится более сильной и оказывается в состоянии — по меньшей мере временно — навязать свои предпочтения. В главе III были вкратце рассмотрены некоторые альтернативные подходы к демократизации: например, идеи Р. Бейтса [Bates, 1991], Р. Роговского [Rogowski, 1998], Дж. Хербста [Herbst, 2000] и Ч. Тилли [Tilly, 2004] о том, что демократия возникает в процессе формирования государств, или идеи Буэно де Мескита и его соавторов [Bueno de Mesquita et al., 2003] и А. Лиззери и H. Персико [Luzzeri, Persico, 2004] о том, что демократия добровольно создается политическими элитами, потому что она ведет к различным равновесным мерам общественной политики, которые улучшают положение каждого. Хотя мы полагаем, что основные образцы демократизации и демократической консолидации не могут быть объяснены только с помощью этих альтернативных интерпретаций, все они потенциально являются дополняющими друг друга подходами, и эмпирические исследования должны определить относительную важность различных механизмов. Как это было рассмотрено в главе III, эмпирическая работа по детерминантам создания и консолидации демократии не пошла дальше корреляций, и мало внимания было уделено выявлению причинно-следственных связей или изолированию действительно экзогенных источников вариаций. Пока что не было серьезной попытки разобрать различные механизмы, ведущие к демократизации [Acemoglu et al., 2004].

Помимо изучения и тестирования альтернативных гипотез есть несколько важных областей, в которых, как представляется, дальнейшая теоретическая работа является важным приоритетом. Пять таких сфер мы изначально планировали рассмотреть, но не включили их в основной корпус книги, чтобы объем ее оставался в пределах выполнимого.

Первая из них — это роль военных. В нашей базовой модели единственными акторами являются различные группы, и мы считали, что эти группы могут прямо участвовать в конфликте. В реальности иной институт — военные — играет критически важную роль в революциях, репрессиях и переворотах. Мы неявным образом допускали, что военные не действуют как автономный актор, но вместо этого формируют коалицию либо с элитами (в случае с репрессиями или переворотами), либо, возможно, с гражданами (в случае революции). Тем не менее в политической науке широко распространено утверждение о том, что военные часто вмешиваются в политику не от имени какой-то социальной группы, но имея в виду собственные интересы. Также ясно, что в развивающихся обществах военные очень сильны в сравнении с другими социальными и экономическими группами. Поэтому важным приоритетом для исследований является разработка теории политики военных для лучшего понимания того, когда военные становятся на сторону той или иной группы и когда они могут быть относительно автономны от социальных групп. Хотя имеется богатая литература по исследованию отдельных случаев по проблеме военных [Huntington, 1964; Finer, 1976;

Nordlinger, 1977; Rouquie, 1987; Stepan, 1988; Fitch, 1998; Loveman, 1999], но обобщений относительно целей и поведения военных существует пока что немного; только Д. Тиччи и А. Виндиньи [Ticchi, Vindigni, 2003Ь] попытались применить методологический подход, принятый нами в данной книге, и инструментарий теории игр для изучения военных.

Изучение роли военных связано с другой важной сферой для исследований по сравнительной политике. В главе V мы представили «костяк» модели недемократической политики; в анализе мы абстрагировались от различий недемократических режимов. Однако значительная часть политологической литературы сосредоточивает внимание именно на разработке различных классификаций недемократических режимов (см., например: [Linz, Stepan, 1996]). Более того, во многих исследованиях утверждается, что тип недемократического режима помогает определить потенциал для создания и консолидации демократии. Так ли это — вопрос эмпирический, но это, конечно, возможно [Geddes, 1999й; 1999Ь]. В данной книге мы решили сделать особый упор на ключевом различии между демократией и недемократическими режимами — на степени политического равенства. Тем не менее введение обогащенных моделей институциональной структуры недемократии, несомненно, породит много новых открытий.

Вторая важная область, опущенная в нашем анализе, но явно очень важная для понимания динамики демократии, — это вариативность демократических институтов. В обширной теоретической и эмпирической литературе подчеркиваются различия между разными видами демократии: например, президентской и парламентской, и теми, кто использует пропорциональное представительство, в противоположность мажоритарным электоральным институтам (см., например: [Сох, 1997; Lijphart, 1999; Persson, Tabellini, 2000, 2003; Persson et al., 2000]). Хотя в приложении к главе IV мы даем некоторые микрооснования для параметра % (интересно соотнести его с более детализированной структурой политических институтов). На протяжении всей книги мы давали примеры того, насколько детали демократических институтов важны для осуществимости и прочности демократии. Однако использующие формальные подходы авторы только начинают ставить в исследовательскую повестку дня разработку моделей того, как виды электоральных систем или то, является ли демократия президентской или парламентской, влияют на стимулы для политиков или граждан. Выбор равновесной формы политических институтов и то, как это влияет на осуществимость демократии, — увлекательная область исследований на годы вперед. Наш анализ позволяет говорить о том, что детализированная институциональная структура — в связи с тем, как она влияет на агрегирование предочтений — определяет в каком виде проходят политические конфликты и тем самым вероятность создания или консолидирования демократии.

Третья область, нуждающаяся в большей теоретической разработке, существует в контексте того, что мы называем альтернативными политическими идентичностями. Значительная часть исследований по политической экономии осмысливает конфликт как проходящий по разделительным линиям классов или социально-экономических групп, но имеется также и распространенное понимание, что это не всегда так. Хотя мы попытались показать, что наши главные результаты, касающиеся обстоятельств возникновения и консолидации демократии, не зависят от характера политических идентичностей, более обогащенная модель должна породить много новых эмпирических предсказаний. Важной областью исследований являются не просто особенности политических идентичностей, но также их формирование и то, как они зависят от институциональной структуры. Чтобы проиллюстрировать это, можно указать работы историков Африки, которые продемонстрировали, что некоторые из нынешних важных этнических идентичностей в Африке, заметные в ходе политических конфликтов, на самом деле являются результатом стимулов, созданных в колониальный период (см., например: о народности ибо в Нигерии [Horowitz, 1985] и шона в Зимбабве [Ranger, 1991]).

Четвертой важной областью для будущих исследований является коллективное действие и революция. В главе V мы рассматривали проблему коллективного действия и утверждали, что имеющиеся эмпирические данные говорят о том, что революционеры обходят ее, обеспечивая личные выгоды для тех, кто принимает участие в революции. Этот тезис лег в основу соответствующей модели и ее использования в тексте. Тем не менее разработка более глубокого понимания коллективного действия — захватывающее поле для будущих исследований, и теоретических, и эмпирических. Мы также моделировали «постреволюционные общества» самым огрубленным способом, опираясь на допущение, что революции (за исключением краткого рассмотрения вопроса в главе VI) находятся вне пути равновесия. Однако углубленное понимание того, что происходит в ходе революций и как институты развиваются после нее, — важная тема, которая может породить новые предсказания относительно создания и консолидации демократии. Как и в случае с политикой военных, имеется обширная литература по использованию отдельных революций, которая может быть отправной точкой для построения моделей и более точно проверяемых гипотез.

Наконец, и возможно, самое важное: будущая литература должна дать более обогащенные модели функционирования экономики и

формы экономических институтов, чем представленные в этой книге. Особенно привлекательная область будущих исследований — изучение взаимодействий между эндогенными экономическими и политическими институтами. Хотя в главе IX мы эндогенизировали распределение дохода и рассмотрели важную роль экономических институтов в развитии экономики и демократии, но не представили детальных моделей детерминации экономических институтов и их изменений во времени. Более того, мы только изучили ситуации, в которых доходы определялись , постоянным количеством активов, тогда как в реальности капитал со временем накапливается, а технологии меняются. Важным шагом является инкорпорирование этой динамики роста и накопления в нашу концептуальную структуру [Acemoglu, Robinson, 2000а; 2002; Jack, Lagunoff, 2003]. Такое развитие моделей также поможет объяснить, почему в политических институтах может иметь место зависимость от исторического пути, как, по мнению многих ученых, и обстоит дело.

3. БУДУЩЕЕ ДЕМОКРАТИИ

Цель этой книги — разработать и представить упрощенную концептуальную структуру для анализа демократической и недемократической политики и переходов между демократическими и недемократическими режимами. Проводимый нами анализ в основном направлен на понимание относительно абстрактной картины сложных социальных феноменов. Хотя любая простая теория делает предсказания о будущем на свой страх и риск, полезно поразмыслить о будущем демократии на основе разработанной нами структуры.

Для осмысления того, консолидируются ли существующие в мире демократии, и как они будут трансформировать по сравнению с их сегодняшним состоянием важны несколько вопросов. Во-первых, в мире все более возрастающее значение приобретает человеческий капитал в сравнении с землей и физическим капиталом, по двум причинам: 1) рядовые граждане и развивающихся, и развитых стран сегодня более образованы, чем 50 лет тому назад; 2) на протяжении XX в. технологии, как представляется, стали более полагаться на умения и человеческий капитал работников (т.е. стали благоприятствующими умениям), тем самым повышая важность человеческого капитала на рынке труда [Acemoglu, 2002]. Хотя большие доходы от человеческого капитала могут в некоторых случаях увеличить неравенство (как, например, в экономике США в течение последних 30 лет), обычно они помогают перекрыть разрыв между элитами и гражданами и создают многочисленный средний класс во многих менее развитых странах, являющихся недемократическими или неконсолидированными демократиями. По мере перекрытия этого

разрыва и возникновения среднего класса мы ожидаем меньших конфликтов по поводу перераспределения и более стабильных демократий не только в обществах, где имеет место политический конфликт между богатыми и бедными, но и там, где этот конфликт проходит по другим разделительным линиям. В недавнем прошлом мы были свидетелями появления многих описаний «конца войны классов» (см., например: [Fukuyama, 1992]). Мы не предсказываем окончания политических конфликтов в скором времени, но считаем, что с большей ролью человеческого капитала конфликты станут менее ожесточенными и интенсивными.

Во-вторых, мы сейчас живем в высоко глобализированной мировой экономике. В силу уже рассмотренных причин мы полагаем, что большие международные экономические и финансовые связи могут способствовать демократии и ее консолидации. Конечно, конфликт между элитами и большинством граждан сохранится и в глобальной мировой экономике, но глобализация может убрать наиболее разрушительное оружие из арсеналов сторон. Граждане сегодня не хотят проводить максимально популистскую и редистрибутивную политику, что повышает безопасность элит в условиях демократии. Элиты значительно менее расположены к переворотам и нарушениям нормального функционирования общества.

В-третьих, окончание холодной войны предполагает прекращение скрытой экономической и политической поддержки, которую получали многие недемократические режимы, что облегчает переход к демократии и затрудняет антидемократические перевороты (хотя имеется опасность, что война против терроризма может свести на нет потенциальные выгоды окончания холодной войны).

Эти три фактора дают основание предполагать, что у демократии светлое будущее. Демократия сегодня имеет намного больше шансов победить недемократию, чем в прошлом, и там, куда она еще не пришла, и там, где она еще не консолидировалась.

Однако учитывая эти изменения, можно ли ожидать, что демократия изменит свою природу в этой новой эре? Наша аргументация состояла в том, что демократия стоит на стороне интересов большинства, возможно, даже бедных. Это по преимуществу относительное утверждение, сравнивающее демократию с типичным недемократическим режимом. Мы также отметили, что есть причины того, что в демократии могут быть могущественные элиты, даже если в целом демократия настроена в интересах большинства более, чем недемократия. Есть два основания ожидать, что со временем элиты могут стать более могущественными в демократии.

Во-первых, самые важные источники дополнительной власти для элит в демократии — это их контроль над партийной системой и тем самым над политической повесткой дня, и их способность формировать эффективное лобби против некоторых мер государственной политики. Можно ли ожидать, что элиты в будущем смогут делать это более эффективно? Есть две причины подозревать, что ответ на этот вопрос может быть утвердительным. При все более светлом будущем для демократии элиты — особенно в нынешних неконсолидированных демократиях — должны примириться с жизнью в демократии. В этом случае они могут делать все, что в их силах, чтобы влиять на государственную политику. Таким образом, выгоды для элит от усиления их власти в демократии теперь могут быть больше.

Возможно, еще более важно то, что по мере достижения демократией зрелости, у организованных групп, потенциально включающих элиты или некоторые подгруппы элит, могут возникать большие возможности для усиления своего влияния. Аргументация по поводу того, что группы интересов в демократических обществах со временем становятся сильнее, была впервые разработана Мансуром Олсоном в его классическом труде по политической экономии «Подъем и упадок наций» [Olson, 1982]. Олсон указал, что с течением времени формируется сотрудничество и доверие между различными членами влиятельных лобби и что может быть еще важнее — эти лобби более эффективно захватывают основные принципы во всех ветвях власти и в политической системе. В контексте демократической политики одной из групп интересов, которая может стать сильнее и прийти к доминированию в значительной части политической сферы, является элита. Если это так, то можно ожидать, что демократии со временем станут менее благоприятствующими большинству. Тот факт, что новые демократии были более редистрибутивны, чем зрелые, на протяжении XX в., и то наблюдение, что консервативные партии стали сильнее во многих прочно установившихся демократиях в последние 40 лет, согласуются с этим мнением.

Это можно соотнести с классическим «железным законом олигархии», сформулированным социологом Робертом Михельсом в его классической книге «Политические партии» [Michels, 1911]. Михельс утверждал, что все организации, и в особенности, политические партии — даже социалистические — имеют тенденцию захватываться теми, кто ими руководит; эти люди затем инкорпорируются в элиты. Это означает, как доказывал Михельс, что у демократии мало шансов радикально изменить общество, потому что она в лучшем случае заменяет одну элиту другой. Ни при каких обстоятельствах это не может привести к радикальным социальным изменениям в интересах большинства. Если этот закон верен, то естественный процесс захвата власти элитой уменьшает радикальную угрозу демократии.

Во-вторых, есть и обратная сторона возросшей важности человеческого капитала (включая благоприятствующие умениям технологические изменения) и большей глобализации. Уменьшая конфликты по поводу перераспределения, эти экономические перемены ослабляют многие из организаций, которые играли важную роль в поддержке интересов большинства и мер государственной политики, благоприятных для большинства. В числе теряющих силу организаций — традиционные социал-демократические партии и профсоюзы. Это наиболее заметно в англосаксонском мире, особенно в Соединенных Штатах и Соединенном Королевстве, где профсоюзы сегодня намного слабее, а традиционные левые партии стали, в общем и целом, противниками перераспределения доходов.

Если эти перемены больше распространятся по всему миру, можно ожидать, что в будущем элиты и консервативные партии станут сильнее, а демократия — менее редистрибутивной, особенно если не возникнут новые формы представительства для большинства, как в политической сфере, так и на рабочем месте. Таким образом, демократия станет более консолидированной; однако для тех, кто ожидает, что демократия трансформирует общество так же, как британская демократия сделала это в первой половине XX в., это может быть разочаровывающей формой демократии.

ПРИЛОЖЕНИЕ

XII. Распределение власти в демократии (приложение к главе IV)

1. ВВЕДЕНИЕ

В этом приложении мы рассматриваем модели, которые лежат в основе анализа распределения политической власти в демократии, проведенного в последнем разделе главы IV. Там утверждалось, что при некоторых обстоятельствах равновесная политика в демократии может рассматриваться как максимизирующая взвешенную сумму косвенных полезностей богатых и бедных. Здесь мы представляем серию моделей, которые могут дать микроэкономические основания для этих утверждений, и уточняем, при каких именно предпосылках выполняется сделанное утверждение.

2. МОДЕЛИ ВЕРОЯТНОСТНОГО ГОЛОСОВАНИЯ

2.1. Вероятностное голосование и существование равновесия Перед обсуждением модели вероятностного голосования полезно снова вернуться к условию несуществования равновесий при голосовании в моделях без однопиковых предпочтений. Вспомним, что ТМИ применима только тогда, когда пространство государственной политики одномерно и предпочтения однопиковы. Хотя в данной книге мы далеко продвинулись на основе моделей, удовлетворяющих этим допущениям, многие ситуации в реальном мире — где имеются пересекающиеся коалиции и многомерные различия — этим допущениям не удовлетворяют. В этих ситуациях, когда ТМИ неприменима, игра соперничества партий часто не имеет равновесия в форме чистых стратегий. Хотя в этих ситуациях существуют равновесия смешанных стратегий, хотелось бы избежать предположений о том, что политические партии отходят от своих платформ. Модель вероятностного голосования, впервые введенная А. Линдбеком и Й. Вейбуллом [Lindbeck, Wiebull, 1987], полезна не только как альтернативный подход к определению государственной политики, но и как открывающая выход из проблем несуществования, что возникают в стандартной модели.

Чтобы оценить потенциал модели вероятностного голосования, полезно вновь рассмотреть источник проблем несуществования при неоднопиковых равновесиях. Источник проблемы показан в уравнении (IV.2), где вероятность выигрыша выборов для партии увязывается с предпочтениями медианного избирателя, когда предпочтения однопи-ковы. Мы снова приводим это уравнение, определяющее вероятность того, что партия А, предлагающая платформу q_A, победит партию В, предлагающую политику q_B:

(ХИЛ)

1, если V (q_A)>V (q_B) Р(Чл^в) = \^ еслиV^M(q_A) = V^M(q_B), О, еслиV^м(q_A)м(q_B)

где М означает медианного избирателя. Важная характеристика этого уравнения в том, что вероятность победы партии А есть разрывная функция ее политики: по мере изменений q_A, эта вероятность скачком увеличивается от 0 до 1/2 и затем до 1. Чтобы показать причину этого, предположим, что рассматриваемый вектор политики, q, одномерный, и что предпочтения медианного избирателя М однопиковы, а наиболее предпочитаемая им политика обозначается q^M. Тогда, когда эти две пар-

М

тии предлагают варианты политики q_A и q_B, такие что q_A = q_B +е < q , где е есть небольшое положительное число (в пределе — бесконечно малое), медианный избиратель предпочитает партию А, которая предлагает политику, более близкую к предпочтительной для него. Теперь представим, что партия В незначительно изменяет свою политику, увеличивая ее на 2 £. Это становится причиной того, что медианный избиратель предпочтет партию В, и поскольку та партия, которая привлекает медианного избирателя, выигрывает выборы, это изменение политики нарушает неперывность изменений в P(q_A, q_B).

Чтобы гарантировать существование чистой стратегии, равновесия Нэша требуют непрерывности функций выигрыша во всех стратегиях (а также чтобы множества стратегий были ограниченными, закрытыми и выпуклыми, а функции выигрыша — квазивыпуклыми в своих собственных стратегиях; см., например: [Fudenberg, Tirole, 1991, Theorem 1.2, р. 34]). Как показывает рассмотрение этого вопроса, модель конкуренции партий по Даунсу не удовлетворяет этим допущениям. Нарушение непрерывности не обязательно ведет к несуществованию, но не позволяет доказать существование при общих условиях. Действительно, как было установлено анализом, проведенным в главе IV, при однопиковых предпочтениях модель Даунса порождает единственное равновесие (даже несмотря на то что целевые функции политических партий не являются непрерывными). Это демонстрирует, что непрерывность достаточна для того, чтобы гарантировать существование равновесия, но не является необходимой — равновесие может существовать, даже если поведение «разрывно». Однако разрывность целевых функций ведет к несуществованию, когда предпочтения не однопиковы или пространство государственной политики многомерно.

Как мы можем гарантировать существование равновесия? Одна из возможностей — сгладить разрывы функций выигрыша, в данном контексте вероятности того, что партия А выиграет выборы P(q_A, q_B)- Именно это составляет подход вероятностного голосования.

Идея вероятностного подхода к голосованию заключается в том, что уравнение, подобное (ХИЛ), должно применяться на индивидуальном уровне (для индивидуальных решений по поводу голосования), но в силу гетерогенности агентов и случайных изменений в предпочтениях вероятность того, что партия А выиграет выборы, должна быть гладкой функцией ее политической платформы. Точнее, пусть p‘(q_A, q_B) будет вероятность того, что индивид г голосует за партию А, предлагающую политику q_A, а не за партию В, предлагающую политику q_B■ Это задано следующим уравнением, сходным с (XII. 1):

Р (Ча’Чв)

(XII.2)

1, если Vⁱ(q_A)>Vⁱ(q_B) если Vⁱ(q_A)^Vⁱ(q_B). О, если У‘^_А)<У‘^_В)

Почему P(q_A,q_B) будет отличаться от p'(q_A, q_B)⁷. В литературе наиболее распространен подход, в рамках которого предполагается, что имеются некоторые не связанные с конкретной политикой партии причины неопределенности предпочтений индивидов (будь то предпочтения относительно «идеологии» или «драпировка» политиков), так что индивидуальные избиратели имеют слегка различающиеся предпочтения (см., например: [Lindbeck, Weibull, 1987; Coughlin, 1992; Persson, Tabellini, 2000]). В результате, будучи агрегированной над индивидуальным уровнем, P(q_A,q_B) окажется гладкой функцией политических платформ, и небольшое изменение в политике имеет лишь небольшой отклик в агрегированном поведении избирателей. Этот подход мы и развиваем далее. Наш особый интерес к этой модели обусловлен не только технической причиной возможности существования равновесия, которого в ином случае не было бы, но и тем, что вероятностная модель голосования отражает различные идеи о том, кто обладает властью в демократии.

2.2. Вероятностное голосование и колеблющиеся избиратели Пусть общество состоит из N отличных друг от друга групп избирателей (все избиратели в группе имеют одни и те же экономические характеристики). Примерами могут быть богатые и бедные в двухклассовой модели, или богатые, средний класс и бедные в трехклассовой.

Имеется конкуренция на выборах между двумя партиями, Л и В, и пусть к" будет долей избирателей в группе п, голосующих за партию j, где j = А,В, и пусть \^п будет долей всех избирателей общества в группе п и, естественно, X” = 1. Тогда ожидаемая доля голосов за партию

jесть:

N

к. = Y X^я п^п.

) Л-4 )

и—1

При даунсовской конкуренции на выборах, поскольку все избиратели в п имеют одни и те же экономические предпочтения, тс" задано (XII.2) и изменяется скачками от 0 до 1, поскольку избиратели в группе п всегда определенно голосуют за партию, которая обещает ту политику, что они более предпочитают. Как это было резюмировано в теореме IV.2, этот вид даунсовской электоральной конкуренции ведет к политике, наиболее предпочтительной для медианного избирателя. Сейчас мы увидим, как возникают различные результаты, когда в избирательное поведение включаются идеологические различия.

Представим себе, что индивид i в группе п имеет следующие предпочтения:

Vⁿ'{q,j)=:Vⁿ(q) + aⁿ;, (XII.3)

когда партия j приходит к власти, где q есть вектор мер экономической политики, избираемых стоящей у власти партией. Допустим, qeQczM^s так, что q есть S-мерный вектор. Здесь Vⁿ(q), как и ранее, есть косвенная полезность представителей группы п и отображает их экономические интересы. Все индивиды в той или иной группе имеют одну и ту же Vⁿ{q). Вдобавок к этому, член д”‘ может быть интерпретирован как не связанные с политикой блага, которые индивид получает от партии j. Наиболее очевидным источником этих предпочтений может быть идеология. Таким образом, данная модель позволяет индивидам в одной и той же экономической группе иметь различные идеологические или особые личные предпочтения.

Теперь, определив разницу между идеологической привлекательностью двух партий для индивида i в группе п как а"¹ =0™ - а"', электоральное поведение индивида i может быть представлено уравнением, аналогичным (ХИ.2):

1, еслиVⁿ(q_A)-Vⁿ(q_B)>6ⁿⁱ р“ («л. Ь У= ■ 3. если V (,„) ■- V-(q,) = о".

(XII.4)

О, еслиУ"(<7д)-'Г07_в)<б^ш

Поскольку это уравнение проясняет, что значима только разница между двумя идеологиями, мы работаем непосредственно с 6^т. Пусть распределение этих идеологических предпочтений &" в группе и будет задано гладкой кумулятивной функцией распределения F", определенной для (—оо, +оо), со связанной с ней функцией плотности вероятности /". Тогда из (XII.4) прямо следует:

(XII.5)

Далее несколько отличным образом от предыдущего предположим, что партии максимизируют их ожидаемую долю голосов¹. В этом случае партия Л устанавливает политическую платформу q_A так, чтобы максимизировать:

N

(XII.6)

Перед партией В стоит симметричная проблема, которую можно трактовать как проблему минимизации п_А. Равновесные политические платформы в таком случае определяются как равновесие игры Нэша, в которой обе партии делают одновременные заявления о политике, максимизирующей их доли голосов.

Мы сначала анализируем условие первого порядка партии А по отношению к ее собственному выбору политики, q_A, принимая политический выбор другой партии, q_B, как данность. Это требует

N

где Wⁿ(q_A) обозначает вектор-градиент функции V”(q_A), т.е.

1 В главе IV целевой функцией партий было прийти к власти; таким образом, они просто хотели, чтобы их доля голосов была больше, чем 1/2. Здесь делается допущение, что они хотят максимизировать их долю голосов. Это допущение сделано, для того чтобы упростить рассмотрение вопроса.

и верхний индекс Т обозначает транспонирование вектора VVⁿ(q_A). Итак, иными словами, производная доли голосов в (XII.6) должна быть равной нулю по отношению к каждому компоненту вектора политики q.

Это условие первого порядка характеризует максимум, когда условие второго порядка также удовлетворяется. Достаточное условие второго порядка состоит в том, чтобы матрица

я — 1

+

я = I

Э/'ИО-УЧд,))

Ма

(XII.7)

была отрицательно определенной, в которой V³⁹Vⁿ(q_A) обозначает гессиан функции Vⁿ{q_A), оцениваемый при векторе политики q_A.

Это условие удовлетворяется, если полезности избирателя — это вогнутые функции платформ, так что V³⁹Vⁿ(q_A) является отрицательно определенной и плотность идеологических предпочтений не возрастает чересчур резко, или точнее, если она подобна равномерному распределению. Хотя гарантировать, чтобы имели место условия второго порядка трудно, здесь мы следуем литературе по вероятностному голосованию и допускаем, что они имеют место.

Поскольку проблема партии В симметрична, она также предлагает такую политику; поэтому в равновесии мы имеем конвергенцию политики с q_A=q_B³⁹. Таким образом, Vⁿ(q_A) = Vⁿ{q_B) и равновесные политические платформы, объявляемые обеими партиями, заданы уравнением:

£Xⁿf(0)VVⁿ(q_A) = 0. (XII.8)

п~ I

Уравнение (XII.8), которое дает равновесные политические платформы, также соответствует решению проблемы максимизации следующей взвешенной утилитаристской функции социального благосостояния:

XX'W"^), (XII.9)

Я - 1

где есть веса, которые различные группы получают в функции социального благосостояния. Мы формулируем этот результат как следующую теорему:

*

Теорема П.1 (Теорема вероятностного голосования). Рассмотрим множество выбора политических платформ Q: пусть qeQc: №^s будет вектором предлагаемых платформ и пусть предпочтения будут заданы (ХП.З) как функция платформы и находящейся у власти партии и функция распределения о^т будет F” • Тогда равновесная политическая платформа, если она существует, задана q , максимизирующей взвешенную утилитаристскую функцию общественного благосостояния (XII.9).

Здесь стоит подчеркнуть две особенности. Во-первых, равновесие существует, пока условия второго порядка в (XII.7) удовлетворяются. Мы не нуждаемся в однопиковых предпочтениях, и теперь пространство политических платформ Q может быть подмножеством M^s для S > 1, более необязательно одномерно. Таким образом, модель вероятностного голосования частично избегает проблем несуществования, связанных либо с отсутствием однопиковости предпочтений, либо с многомерностью политических программ. Это результат сглаживания разрывов непрерывности на индивидуальном уровне с помощью агрегирования.

Во-вторых, и что более важно, эта модель дает возможность задать параметры различной политической власти разных групп. Если /”(0), плотность идеологических пристрастий между партиями в точке, где платформы обеих партий дают одну и ту же полезность (т.е. при V(q_A) = Vⁿ(q_B)) идентичны для всех групп, (XII.9) становится в точности утилитаристской функцией общественного благосостояния. Реальное равновесие в этой политэкономической игре отличается от максимизации этой утилитаристской функции общественного благосостояния, потому что различные группы имеют различную чувствительность к политике. К примеру, представим'себе две группы, п и и', такие что п является более «идеологической», что означает: в этой группе есть индивиды с сильными предпочтениями относительно партии Л или партии В. Это соответствует функции распределения Fⁿ, имеющей относительно большой вес в конечных точках. Напротив, представим, что группа п' не очень идеологическая и большинство этой группы голосует за партию, которая предлагает им несколько лучшие экономические меры. Это соответствует относительно небольшому весу в конечных точках F" и, таким образом, большому значению /" (0). В этом случае избиратели из группы п' становятся «колеблющимися избирателями», получающими больше веса в игре политической конкуренции, потому что они более чувствительны к переменам в политике. Интуитивно понятно, что разворачивание политических платформ в пользу групп, которые более склонны быть отзывчивыми к таким решениям (а не к идеологическим вопросам), привлекательнее для партий как стратегия завоевания голосов, так что в политическом равновесии государственная политика более отзывчива к предпочтениям колеблющейся группы.

Рассмотрение этого вопроса имеет прямые следствия для нашей рабочей двухклассовой модели. Хотя бедные более многочисленны, из этого не следует, что политические партии предлагают политическую платформу, являющую идеальной для бедных, поскольку в вероятностной модели голосования значимы не только «голые числа». Когда имеется идеология, значимо также то, насколько избиратели готовы менять свою преданность одной партии на преданность другой. Обычно это означает, что политические партии рассматривают предпочтения богатых как отображаемые нашей моделью в ее редуцированной форме в этом тексте, где политический процесс максимизирует взвешенную утилитаристскую функцию общественного благосостояния, подобную (XII.9). В этом контексте можно также рассматривать изменения в весе богатых %^г (или, на микроуровне, /^г(0)), влияющие на то, насколько перераспределительным будет демократический политический процесс.

3. ЛОББИРОВАНИЕ

Рассмотренные здесь модели пока что позволяют влиять на меры государственной политики только через голоса избирателей. На практике различные группы, особенно те, которые могут организовать лобби, делают пожертвования на избирательную кампанию или платят деньги политикам, чтобы стимулировать их принимать меры, предпочтительные для этих групп. В этом разделе мы разрабатываем простую модель лоббирования и изучаем, как оно влицет на детерминацию равновесных политических мер.

При наличии лоббирования политическая власть устанавливается не только путем голосования, но и из других источников, включая организацию различных групп, концентрацию ресурсов в их распоряжении и их предельную готовность платить за желательные изменения различных мер государственной политики. Самый важный результат заключается в том, что даже при лоббировании равновесные политические платформы выглядят как решение проблемы максимизации взвешенного утилитаристского общественного благосостояния.

Теперь мы представляем базовую модель лоббирования Дж. Гроссмана и Э. Хелпмана [Grossman, Helpman, 1996; 2001]. Снова представим себе, что есть N групп агентов, каждая с одними и теми же экономическими предпочтениями. Полезность агента в группе и, когда проводится в жизнь политика q, равна:

Vⁿ(q)-f(q),

где Vⁿ(q) — обычная функция косвенной полезности и у" (q) — личный вклад в лоббирование группы п каждого из ее членов. Мы считаем эти вклады функцией государственной политики, которая будет проведена в жизнь; чтобы подчеркнуть это, упоминаем q как аргумент такой функции.

Чтобы получить определенные результаты, мы сейчас полностью абстрагируемся от электоральной политики и делаем допущение, что политик уже у власти. Допустим, что этот политик имеет функцию полезности в такой форме:

NN

(XII. 10)

где, как и ранее, — доля группы и в населении. Первый член в (XII. 10) есть денежные поступления политика, второй член — утилитаристское общественное благосостояние. Таким образом, а определяет, насколько политик заботится о совокупном общественном благосостоянии. Когда а = 0, он думает только о деньгах; когда а —» его действия направле

ны на максимизацию общественного благосостояния. Одной из причин того, что политики могут заботиться об общественном благосостоянии, является электоральная политика (например, в последнем подразделе доля получаемых голосов могла зависеть от благосостояния каждой группы [Grossman, Helpman, 1996]).

Теперь рассмотрим проблему индивида i в группе и. Вкладывая некоторую сумму денег, он может быть в состоянии склонить политика к принятию решений, более благоприятных для его группы. Но он является одним из многих членов группы, и имеется естественная проблема безбилетника, связанная с любым видом колективного действия (см. главу V наст. изд.). Следовательно, можно не делать личного вклада, предоставяя это остальным, а самому пользоваться результатами лоббирования. Это типичный результат, если группы не организованы (например, если отсутствует эффективная организация, координирующая их лоббистскую деятельность и перекрывающая неучаствующим индивидам доступ к получению некоторых благ). В то же время организова-ные группы могут быть в состоянии собирать вклады своих членов для максимизации группового благосостояния.

Мы здесь считаем, что из N групп агентов L < N организованы как лобби и могут собирать деньги со своих членов, для того чтобы способствовать интересам группы. Остающиеся N - L не организованы и не делают никаких вкладов. Не теряя уровня обобщения, пронумеруем группы так, что группы п = 1,..., L являются организованными.

Игра лоббирования принимает следующий вид: каждое организованное лобби п одновременно предлагает план уⁿ(q) > 0, обозначающий выплаты, которые они сделали бы политику, при принятии меры q. Проанализировав свои возможности, политик избирает q. Важным допущением является то, что взносы политикам (т.е. пожертвования на избирательную кампанию или взятки) могут ставиться в зависимость от реальной политической платформы, проводимой в жизнь политиками. Это допущение может быть хорошим приближением к реальности в некоторых ситуациях, но в других случаях лобби могут быть вынуждены делать вклады авансом и надеяться, что они помогают партиям, от которых ожидается, что они реализуют благоприятные для лобби меры с тем, чтобы быть избранными.

Это потенциально сложная игра, поскольку многие агенты (здесь — лобби) выбирают функции (а не скаляры или векторы). Тем не менее заметив тот факт, что это игра выглядит как модель аукциона в духе исследований Д. Бернхейма и М. Уинстона [Bernheim, Whinston, 1986], можно показать, что равновесие в ней имеет простой вид.

В частности, можно вывести следующую теорему⁴⁰:

Теорема П.2 (Лоббистское равновесие Гроссмана — Хелпмана). В игре лоббирования, описанной выше, функции пожертвований для групп

политика государства q составляют рав-

новесие Нэша, совершенное на подыграл, если:

1. у"(*) осуществимо в том смысле, что 0 < у"(q) < V'(q).

2. Политик выбирает ту политическую платформу, что максимизирует его благосостояние, т.е.

L N

a eargmax^ >

L = i

J₄Xⁿnq) + aJ_drvⁿ(q)\. (ХН.11)

п = 1

3. Ни у одного лобби нет более выгодных отклонений, т.е. при всех п = = 1, 2,..., L; и тогда

Хотя эта теорема на первый взгляд выглядит сложной, она вполне интуитивно понятна. Условие 1 есть просто осуществимость: отрицательные пожертвования не допускаются и ни одна группа не будет делать пожертвования, дающие отрицательную полезность.

Условие 2 должно иметь место в любом равновесии, совершенном на подыграх, поскольку политик принимает решение после того, как лобби предложили свои планы пожертвований. Это условие просто констатирует, что, учитывая планы пожертвований лобби, политик выбирает ту меру, которая максимизирует его выигрыш.

Условие 3 самое важное в равновесии. Если это условие не имело бы места, то лобби могло бы изменить свой план пожертвований и улучшить свое благосостояние.

Чтобы получить этот результат, можно рассуждать следующим образом. Предположим, для выявления противоречия, что это условие не имеет силы для лобби п = 1 и вместо q некоторое иное q максимизирует (XII. 12). Обозначим эту разницу в значениях (XII. 12) для п - 1, оцененного при q и q как Д>0 (что строго положительно в силу гипотезы о том, что (XII. 12) нарушено). Затем рассмотрим следующий план пожертвований для лобби и = 1:

где c^l(q) есть непрерывная положительная функция, достигающая своего строгого максимума при q - q. По существу, этот план разработан лобби 1, чтобы стимулировать политика выбрать q вместо q , и по замыслу, он гарантирует ббльшую полезность для политика при q, чем при q . Чтобы в этом убедиться, предположим, что с этим новым планом политик избирает q*, в этом случае выигрыш есть:

N

N

G{q ) = X Х-у to*) + Х-К- to*) +1 2 Х-у («*) + Х-К- to*) -

л

) =

У

п-2

уП~ 1

л=1

^V¥{q)-aJWV*(q) + 2c'{q)

п-2 п=1

= ^ГГ(д) + а^ГУ^п(д) + гс\д).

Но если политик избирает q, то выигрыш будет:

е«) = £^й)+яХГГЛ?)+Х*^-Ш + | £*’№)-

Л

) =

)

п=2 N

Л=1

L

п=1 N

п=2 л=1

= j^rf{q) + afl!'V\q) + Zc^l{q).

п=1

Этим немедленно доказывается, что для любого £ > О, G(q) > G(q*). Действительно, поскольку c^l(q) максимизируется при q = q, политик строго предпочитает меру q = q любой другой осуществимой альтернативе, получив новый план пожертвований для любого Е > 0.

Это изменение в благосостоянии лобби 1 как результат перемены стратегии от у¹ к у¹ есть:

Д-Ес¹ (q).

Поскольку Д > 0, для достаточно малого £ лобби выигрывает от этого изменения, что показывает — первоначальное распределение не могло быть равновесием.

Результаты теоремы П.2 кажутся далекими от максимизации простой взвешенной полезности в главе IV. Далее мы увидим, что они на самом деле предполагают максимизацию взвешенной полезности. Предположим, что функции пожертвований, уS, дифференцируемы. С практической точки зрения это упрощающее допущение, хотя Бернхейм и Уинстон [Bernheim, Whinston, 1986] показали, что дифференцируемые функции пожертвований обеспечивают полезное свойство устойчивости к ошибкам (или пертурбациям) и формированию коалиций.

С дифференцируемостью проблема максимизации для политика в (XII.11) предполагает следующее условие первого порядка для выбора политики, q_$, в рамках вектора q:

Подобным же образом из оптимизации для каждого лобби (XII. 12) выглядит как:

M_s Ms Ms Ms

для всех 5 — 1, 2,..., S и n =1, 2,..., L.

Эти два множества условий первого порядка по существу констатируют, что и политик, и лобби приравнивают предельные издержки к предельным выгодам. Для политика благами являются увеличившиеся пожертвования, тогда как издержки — отклонения от цели максимизации общественного благосостояния. Лобби выигрывает от выбора государственной политики, более соответствующей его интересам, тогда как его издержки — возросшие пожертвования.

Объединяя эти два условия первого порядка, получаем:

(XII. 13)

M_s

M_s

-О, для всех 5 =1, 2,..., S.

Ms Ms

для всех s =1, 2,..., S и п =1, 2,..., L. Интуитивно понятно, что в пределе каждое лобби готово платить за перемены в политике ровно столько же, сколько эта политика принесет ему в виде дополнительного дохода. По этой причине равновесие такого типа в игре лоббирования с дифференцируемыми функциями пожертвований иногда называют «правдивым» в том смысле, что функции пожертвований отражают предельные выгоды от государственных решений для лобби.

Преимущество (XII.13) в том, что оно позволяет нам решить поставленную задачу: политическое равновесие с лоббированием может быть охарактеризовано как решение для максимизации следующей функции:

^^HVⁿ(q) + aJ^XⁿV”(q) (XII. 14)

я=1 п=\

по отношению к q.

Иными словами, равновесие максимизирует взвешенную функцию общественного благосостояния, где индивиды в неорганизованных группах получают вес я, а в организованной группе — 1 + я. Очевидно, что 1/я измеряет, насколько значимы деньги в политике, и чем большее

значение имеют деньги, тем больше веса получают группы, которые могут лоббировать. По мере того как а —> мы приближаемся к утили

таристской функции общественного благосостояния. Поэтому можно сформулировать следующую теорему:

*

Теорема П.З. Игра лоббирования с полноценными обязательствами со стороны политиков и дифференцируемыми функциями пожертвований ведет к равновесию, в котором выбор государственной политики максимизирует взвешенную утилитаристскую функцию общественного благосостояния (XII. 14).

Также полезно рассмотреть как модель лоббирования совмещается с двухклассовой моделью. В модели с политическими делениями на богатых и бедных разумно полагать, что при некоторых обстоятельствах богатые более организованы и могут формировать эффективное лобби для своего влияния на политику. Точнее, мы возвращаемся к нашей базовой модели и делаем допущение, что бедные не организованы, а богатые способны сформировать эффективное лобби. Из результатов данного подраздела следует, что равновесия лоббирования заданы максимизацией:

тахя(1 - 5) ((1 - х)у^р + ху- С(т) у) + (1 + я)8((1 - х)у^г + ху- С(т)у),

имеющей условие первого порядка, которое может быть записано в следующей форме (снова учитывающей условия дополняющей нежест-кости):

я(1 — 0) + (1 + я)0 я(1 — 8) + (1 + я)8

и т>0.

(XII. 15)

Когда я —»мы получаем случай максимизации утилитаристской функции общественного благосостояния. Когда а —> 0, равновесная политика просто максимизирует полезность богатых агентов, становящихся более влиятельными в демократическом политическом процессе из-за их организованного лобби. Интересно, что в этом случае независимо от значения я мы имеем, что т = 0, потому что даже с утилитаристской функцией общественного благосостояния не должно быть вносящего искажения налогообложения, как это было рассмотрено ранее.

Что еще интереснее, можно объединить элементы вероятностной модели голосования, где различные группы имеют различный вес политической власти, и модель лоббирования. К примеру, мы могли получить равновесную политику в виде:

( L

N

= arg max

ч

ХГГ(*) + я5>"Х^иУ>)

^Я=1 Я=1

л

У

где х”⁵ — параметры политической власти, берущие начало в электоральной политике.

Давайте применим эту Модель к нашей двухклассовой модели перераспределения и предположим, что богатые организованы как лобби, а бедные — нет. Мы сразу обнаружим, что возникнет перераспределительное налогообложение (т.е. т>0), если бедные достаточно сильны в электоральном политическом процессе (например, %^Р > X" )> ^{так чт0} могут компенсировать эффекты власти богатых, основанной на их лоббистской деятельности.

4. ПАРТИЙНАЯ ПОЛИТИКА И ПОЛИТИЧЕСКИЙ ЗАХВАТ Другой важный подход к демократическому политическому процессу воплощает идею о том, что политические партии имеют более широкие цели, чем просто завоевание власти. Во-первых, политические партии могут также иметь идеологии, которые тоже влияют на равновесие государственных решений. Во-вторых, важный вопрос состоит в том, могут ли некоторые группы диктовать политическую повестку дня (например, через лоббирование, как в предыдущем разделе) и как это может повлиять на демократический политический процесс. В этом разделе мы вводим в анализ идеологические партии (т.е. партийную политику) и показываем, как они могут влиять на следствия из даунсовской модели политической конкуренции. Мы также применяем эту модель для рассмотрения вопросов политического захвата. Пока нет проблем вероятностного голосования (т.е. идеологических соображений избирателей), предсказания модели даунсовской политической конкуренции применимы как и ранее, и есть мощные силы, обеспечивающие сближение политических платформ с предпочтениями медианного избирателя. Однако, когда есть и идеологические соображения избирателей, и проблемы обязательств со стороны партий, идеологические предпочтения партий также будут влиять на равновесную политику. Это иной путь, по которому может возникнуть редуцированная модель распределения политической власти в демократии, и иная причина того, почему некоторые группы могут влиять на равновесную политику сильнее, чем это можно предположить на основании количества их голосов (поскольку они могут диктовать повестку дня политических партий).

4.1. Электоральная конкуренция и идеологические партии В базовой даунсовской модели политической конкуренции целевые функции партий были заданы (IV. 1), где ценилась только рента от прихода к власти. Под идеологическими партиями мы имеем в виду те, которые ценят не только приход к власти сам по себе, но имеют предпочтения относительно реализуемой политики.

Чтобы формализовать эти понятия, представим себе одномерное множество государственных решений, обозначаемое q, в виде выпуклого и компактного подмножества Q из Ж, и пусть имеются две партии, А и В. Сейчас мы заменяем (IV. 1) на партия Л: max{P(q_А, q_в){R + W_A (q_А)) + (l - P(q_A, q_B)) W_A (q_B)}

^4a* (XII. 16)

партия В: max{(l - P(q_A, q_B))(R + W_B (q_B)) + P(q_A, q_B )W_B (q_A)},

где W_A(q) и W_B(q) обозначают «функции полезности» партий Л и В, и R есть рента от пребывания во власти, которую полагаем неотрицательной. Теперь партии максимизируют свою «ожидаемую полезность», принимая в расчет электоральное поведение граждан, сумированное в функции P(q_A,q_B)- Эта ожидаемая полезность состоит из их идеологических предпочтений относительно реализуемых мер государственной политики и ренты от прихода к власти.

Для начала рассмотрим случай, когда P{q_A,q_B) задана (XII.1): например потому, что предпочтения однопиковы и отсутствуют идеологические соображения избирателей (позднее мы перейдем к вероятностному голосованию и тем самым к более гладким версиям (XII. 1)).

Предположим, что функции полезности партий гладки и строго ква-зивогнуты (т.е. однопиковы), с наилучшими политическими платформами, соответственно q^A и q^B, т.е.

q^A = argmaxW_A(g_A) и q^B = argmaxW_B(B).

4a^sQ 4b^Q

Иными словами, dW_A(q^A)/dq_A = 0 и dW_B(q^B)/dq_B =0.

Модель партийной политики такого типа была впервые формализована Уиттменом [Wittman, 1983], который применил ее для обоснования того, что не может быть конвергенции политики, когда партии имеют идеологические пристрастия. Мы также используем эту модель для рассмотрения различных аспектов захвата доступа к формированию политической повестки дня одной из групп.

И наконец, мы делаем допущение, что обе партии выбирают свои меры государственной политики (т.е. свои политические платформы) одновременно. Поэтому предсказания этой модели могут быть суммированы с помощью соответствующего равновесия Нэша, в котором каждая партия выбирает политику, максимизирующую ее полезность, учитывая политику другой партии. Политические платформы равновесия Нэша (q*_A, q*_B) удовлетворяют следующим условиям:

Чк = ^arg max {P(q _А ,q_B) (R + W_A (q_A)) + (l - P(q_A, q_B)) W_A (q '_B)} и одновременно

Чв = ^arg max {(l - P(q_A ,q_B))(R + W_B(q_B)) + P(q_A, q_B )W_B (q_A)}.

Смысл этих условий в том, что в равновесии Нэша, принимая q*_B как данность, q*_A должно максимизировать ожидаемую полезность партии А. В то же самое время должно быть верно то, что, принимая q_A как данность, q*_B должно максимизировать ожидаемую полезность партии В.

Проблема для характеристики этого равновесия Нэша в том, что функция P(q_A>q_B), определенная согласно (XII.1), не дифференцируема. Тем не менее возможно установить следующую теорему, которая была впервые доказана Калвертом [Calvert, 1985] и демонстрирует, что даже при партийной политике есть конвергенция политических платформ, которые обычно сходятся к наиболее предпочтительной для медианного избирателя точке:

Теорема П.4 (Конвергенция политических платформ при партийной политике). Рассмотрим модель партийной политики, описанную выше, с идеальными точками обеих партий q^A и q^B и идеальной точкой медианного избирателя q^M. Также допустим, что вероятность победы на выборах партии А задана P(q_A>q_B), как в (XII. 1).

Тогда:

• Если R> 0, или если q^A >q^M >q^B, или если q^B >q^M >q^A, то единственное равновесие включает конвергенцию обеих партий к медиане (т.е. q_A=q_B= q^M), и каждая партия побеждает на выборах с вероятностью 1/2.

• Если, с другой стороны, R-Q и q^A и q^B находятся слева или справа от q^M, то конвергенции к медиане нет. В частности, когда V^M(q^A)> V^M(q^B), равновесная политика есть q^A, и когда V^м(q^A) < V^м(q^B), равновесная политика— q^B.

Таким образом, основной результат состоит в том, что, хотя могут быть исключения, когда нет ренты от прихода к власти и обе партии имеют один и тот же тип идеологических предпочтений, действуют мощные силы, подталкивающие партийную политику к конвергенции. Как показывает дальнейшее рассмотрение этого вопроса, источник этих мощных сил есть (XII. 1), из чего следует, что та политика, которая ближе подходит к предпочтениям медианного избирателя, победит в сравнении с иной политикой.

Теорему П.4 относительно легко доказать, и здесь мы просто намечаем это доказательство и лежащую в его основе интуицию. Начнем с первого случая, когда предпочтения медианного избирателя промежуточны по отношению к идеальным точкам обеих партий. Рассмотрим сначала ситуацию, когда q_A =q^M ^q_B. Тогда мы имеем, что P(q_A,q_B) = l, и партия Л наверняка побеждает. Полезность партии В задана W_B(q^M). Теперь представим отклонение партии В к q_B =q^M■ Мы имеем, что P(q_A,q_B) = 1/2, так что полезность партии В меняется на R./2 + W_B(q^M)> W_B(q^M)\ следовательно, это отклонение выгодно и q_A=q™ ^q_B не может быть равновесием. (В случае, когда R = 0, аргументация иная, и теперь партия А

с М

может слегка отклониться в своей политике от q к своей идеальной точке q^A, по-прежнему выиграть выборы и осуществить политику, более близкую своим предпочтениям.)

Аналогичным образом рассмотрим ситуацию, когда q_A Ф q^M Ф q_B и предположим, без какой-либо потери общения, что q^A >q^M >q^B и V^м (q_A) ^> У^м(д_в), ^{так что мы} снова имеем P{q_a,q_h)~ 1. Ясно, что мы должны иметь q_A — q ; в ином случае партия А может найти платформу q'_A, такую что V^м (q_A)>V^M (q_B) и q'_A>q^M предпочтительно в сравнении с любым q_A e(q^M ,q_B). Но тогда партия В получает полезность W_B(q_A) и, изменяя свою политику на q_B=q^M, получает полезность R + W_B(q^M), если q_A>q^M и R/2 + W_B(q ), если q_A=q^M■ В силу того факта, что q_A>q^M, и то и другое больше, чем первоначальная полезность этой партии, W_B(q_A)-, следовательно, никакие заявления о политике с q_A Ф q^M Ф q_B не могут быть равновесием. Таким образом, равновесие

М

должно иметь q_A = q_B — q , иными словами, налицо конвергенция к медиане. Интуитивно понятно, что идеальная точка медианного избирателя предпочтительна для каждой партии в сравнении с идеальной точкой другой партии и, более того, повышает вероятность прихода к власти. Таким образом, никакая иная политика, отличающаяся от идеальной точки медианного избирателя, не может быть реализована в равновесии.

Затем рассмотрим тот случай, когда q^B >q^A >q^M (иные конфигурации дают аналогичные результаты). Теперь предположим, что мы имеем q_A-q ■ Что должна делать партия В? Ясно, что любая политика q_B>q проигрывает выборы. В то же время позиции q_B = q^A выигрывает выборы с вероятностью 1/2 и является предпочтительной. Но на самом деле

партия В может поступить лучше. Она может установить q_B = q^A — £, что ближе к предпочтениям медианного избирателя и в силу того, что предпочтения избирателей однопиковы, предпочтительнее q^A, и поэтому выборы выигрывает партия В. Хотя эта политика хуже для партии В, чем q^A (поскольку q^B > q^A), для достаточно малого £ разница минимальна, тогда как приобретение в плане ренты от прихода к власти — первого порядка. Эта аргументация терпит неудачу только, когда R = 0, ив этом случае лучшее, что партия В может предложить, это q_B = q^A (или, раз уж мы коснулись этого, любую иную политику q_B>q^A, потому что она не заботится о приходе к власти; в любом случае q^A есть равновесная политика).

Таким образом, конвергенция государственной политики к медиане происходит под влиянием довольно мощных сил, которые демонстрируют, что допущение о целях партий в даунсовской модели не так ограничительно, как может сначала показаться. Однако могут быть и исключения, особенно когда ренты от прихода к власти не существуют.

4.2. Электоральная конкуренция идеологических партий и вероятностное голосование

Тем не менее эти результаты решающим образом зависят от формы функции P(q_A,q_B), которая дает большой выигрыш от приближения к наиболее предпочитаемой платформе медианного избирателя. Ранее мы выяснили, что при наличии идеологических соображений у избирателей P(q_A,q_B) может стать непрерывной функцией. Если это так, то конвергенция политики терпит крах. Чтобы понять это, предположим, что P(q_A, q_B) является непрерывной и дифференцируемой функцией, и допустим, что она достигает своего максимума для любой партии в q^M. (То есть находиться ближе к предпочтениям медианного избирателя по-прежнему выгодно с точки зрения вероятности быть избранным. То, что мы делаем эту точку, которая максимизирует вероятность победы, идеальной точкой медианного избирателя, есть простб нормализация без каких-либо последствий.) В этом случае равновесие Нэша в конкуренции между этими двумя партиями есть пара платформ (q_A,q*_B), таких что имеют место следующие условия первого порядка:

{WB(ql) + R-WB(q:))-(l-P(q\,ql))^^^0.

Э P(q_A,q_B) dq_B

Первый член в обеих строках есть выигрыш в виде полезности победы, умноженный на вероятность победы в ответ на изменение политики.

Второй член — произведение текущей вероятности победы, умноженной на выигрыш в виде увеличения полезности партии вследствие предпочитаемого ею изменения в политике. Когда эти два предельных эффекта равны друг другу, каждая партия реализует свой налучший ответ. Когда обе партии реализуют свой лучший ответ, мы имеем равновесие Нэша.

Хотя условие (XII. 17) неявно характеризует равновесие Нэша для любой функции P(q_A>q_B), оно не информативно, пока мы не уточним структуру такой функции. Чтобы сделать это, последуем анализу вероятностного голосования, данному выше и примем допущение, что партии максимизируют свои доли голосов, заданные (XII.6),

⁷¹ а В этом случае условие равновесия для

партии А в (XII. 17) может быть записано как:

(XII.18)

с аналогичным условием для партии В.

Модель партийной политики интересна тем, что при некоторых условиях она также ведет к представленной в редуцированной форме модели распределения политической власти в демократии, использовавшейся в главе IV, потенциально дающей богатым больше власти, чем ТМИ. Чтобы простейшим образом проиллюстрировать эту возможность, мы далее допускаем, что обе партии имеют предпочтения, полностью следующие предпочтениям одной из социальных групп (например, в нашей двухклассовой модели интересам богатых). Мы обозначаем группу, которая захватила платформы обеих партий, как «1».. Тогда мы имеем, что:

W_A(q) = W_B(q) = V\q).

В этом случае равновесие опять симметрично и, применяя (XII.18), получаем равновесную политику, в данном случае обозначенную q*, удовлетворяющую

из чего следует:

где во второй строке используется факт, что в равновесии каждая партия приходит к власти с вероятностью 1/2, таким образом, X”F” (0) = 1/2.

Тогда из проведенного анализа следует, что эта равновесная политика явлется решением для максимизации взвешенной утилитаристской функции общественного благосостояния:

ixwfo),

И=1

где ^;

X¹ =/'(0)Я + ^ ^и х" ~fⁿ(0)R для п> 2. (XII.19)

Иными словами, та группа, чьи предпочтения представлены в партийных платформах, имеет больший вес в политике. Модель также показывает, что такой эффект наблюдается более отчетливо, когда партии не ценят приход к власти (т.е. R невелико), тогда как если приход к власти значим для партий сам по себе, результаты сходны с базовой моделью вероятностного голосования.

Это дает другую возможную интерпретацию модели демократической политики в редуцированной форме из главы IV, где равновесная политика была решением проблемы взвешенной утилитаристской функции общественного благосостояния. Мы резюмируем этот результат в следующей теореме:

Теорема П.5 (Отсутствие конвергенции политических платформ при идеологической политике и вероятностное голосование). Предположим, что P(q_A,q_B) есть непрерывная функция (вследствие вероятностного голосования) и политические партии представляют предпочтения одной из групп. Тогда политическое равновесие задано максимизацией функции взвешенной утилитаристской функции общественного благосостояния (XII. 19), которая придает больший вес той социальной группе, чьи предпочтения отражены в партийных платформах.

Эта теорема важна потому, что согласно ей некоторые группы могут быть весьма могущественными в демократическом политическом процессе, если им удается контролировать идеологические предпочтения партий. В категориях нашей двухклассовой модели, иногда можно рассматривать демократический политический процесс как захваченный богатыми, например, в связи с тем, что они контролируют политические партии.

Экономические истоки диктатуры и демократии

4.3. Обязательства и конвергенция

До сих пор важным допущением было то, что партии заявляют о своих политических платформах, и что они могут принимать обязательства относительно мер, предусмотренных этими платформами. Таким образом, по сути, партии могли бы конкурировать, предлагая различные платформы, которые они обязуются реализовать в случае прихода к власти. Однако, как это подчеркивают А. Алесина [Alesina, 1988], М. Осборн и А. Сливински [Osborne, Slivinski, 1996], Т. Бисли и С. Коэйт [Besley, Coate, 1997], допущение о верности политиков принятым обязательствам не обязательно правдоподобно. Что может остановить политиков в таких однократных моделях от отказа от ранее объявленных шагов в пользу тех, которые были бы для политика наилучшими после прихода к власти? Ничего: потенциальное наказание отсутствует. (Некоторое наказание имелось бы, будь мы в мире с повторяющимися выборами, но это выходит за рамки нашего анализа.)

Чтобы видеть, что происходит, когда устраняется это допущение о верности обязательствам, рассмотрим модель предыдущего раздела, но допустим, что партии могут выбирать любую государственную политику, какую хотят, когда приходят к власти. Допустим также, что P(q_A > q_B) задана (XII. 1). Предвыборные заявления в таком случае не больше, чем «дешевая болтовня», и в совершенном на подыграх равновесии избиратели понимают, что, придя к власти, партии воплощают в жизнь наилучшие для себя платформы. Поэтому избиратели просто сравнивают Vⁿ(q^A) и Vⁿ(q^B) и голосуют за ту партию, чья идеальная точка им ближе. В результате побеждает та партия, чья идеальная точка ближе идеальной точке медианного избирателя. Таким образом, мы имеем следующую теорему:

Теорема П.6 (Отсутствие конвергенции политических платформ при партийной политике и отсутствии обязательств). Предположим, что в данной модели партийной политики отсутс/пвует приверженность партийным платформам. Тогда в единственном равновесии мы имеем, что если V^M(q^A)> V^м(q^B), то партия А приходит к власти с вероятностью 1 и равновесная политика есть q^A; если V^M(q^B)> V^м (q^A), партия В приходит к власти с вероятностью 1 и равновесная политика есть q^B; и если V^м(q^A) = V^M(q ), каждая партия приходит к власти с вероятностью 1/2 и равновесная политика есть q^A с вероятностью 1/2, также как и q^B с вероятностью 1/2.

В этой модели партийной политики без обязательств мы видим, что политические предпочтения партий еще более значимы. Следовательно, контроль над политической повесткой дня и над внутренней структурой партий становится более важным в определении равновесных плат-

форм, и тем самым более ценным, когда партии не могут принять на себя достоверных обязательств на стадии выборов. В этом случае, если платформы обеих партий полностью захвачены некоторой социальной группой, равновесные платформы всегда соответствуют идеальной точке одной из этих групп. Например, рассмотрим ситуацию, в которой бедные контролируют одну политическую партию, а богатые — другую. Если идеальная точка богатых ближе к идеальной точке медианного избирателя, равновесной демократической политикой всегда является идеальная точка богатых.

В итоге, рассмотренные в этом приложении модели представляют микроэкономическое основание для модели политической власти в редуцированной форме, использовавшейся в конце главы IV. Эти модели позволяют говорить о том, что богатые могут иметь больше власти в некоторых демократиях, поскольку они либо менее идеологизированы в своем голосовании, чем бедные, либо смогли сформировать эффективные лобби для защиты своих интересов, либо смогли захватить партийные платформы или влиять на них.