Енисей - река сибирская

ГЛАВА X. КАРАВАН ИДЕТ В ЭВЕНКИЮ

"Корчага". — Белая ночь на Нижней Тунгуске. — Графитный рудник. — Кто такие эвенки? — Про оленей. — Древности Таймуры. — Походы мангазейцев. — Таежная столица. — Прощай, Тура!

Итак, мы не надолго покинем Енисей и отправимся по Нижней Тунгуске, в глубь земли эвенков, в те глухие места, которые еще неточно положены на карты и где еще далеко не везде ступала нога человека.

Наш караван плывет сначала вдоль высокого берега, поросшего ельником. Дома Туруханска становятся все меньше и меньше и наконец совсем исчезают. Идет не то дождь, не то снег. Скрываются за серой пеленой и далекие горы, сверкавшие на горизонте снежными вершинами.

— Ну, сейчас будет "Корчага", — предупреждает лоцман рулевых, и в голосе его звучит тревога. — Тут надо не зевать!

Издали доносится какой-то глухой шум и что-то вроде чавканья или всхлипыванья.

Так вот она, знаменитая тунгусская "Корчага"! Посреди реки мы видим гигантскую воронку воды. Вырванная половодьем лиственница плывет к водовороту. Одно мгновение — и ее уже засосало в пучину. Она вынырнет где-то далеко, очищенная от сучьев и коры бешеной силой реки.

Горе неосторожному рыбаку, лодка которого попадет в "Корчагу"! Да что лодка: были случаи, когда водоворот засасывал большие илимки, а выбрасывал лишь щепки и обломки.

"Корчага" глухо ворчит и стонет, точно жалуется на кого-то. Это большие камни на дне стукаются друг о друга, и звук, приглушенный слоем воды, становится похожим на голос неведомого животного. Говорят, в тихий день ворчание "Корчаги" слышно даже в Туруханске.

Признаюсь, я с опаской наблюдал за страшным водоворотом. Конечно, наш теплоход — не лодка и не илимка, но кто его знает, как может обернуться дело. И действительно, теплоход вдруг потянуло в сторону "Корчаги". Караван встал почти поперек реки. Баржи, которые мы вели за собой, стали беспокойно рыскать из стороны в сторону.

— Правей, правей держи! — взволнованно закричал лоцман. — Еще правей!

Лицо его посерело, всем телом он подался как-то вбок, точно желая помочь судну.

Нет, все-таки теплоход оказался сильнее! Преодолев всасывающие струи "Корчаги", караван выровнялся и стал, уходить все дальше от неприятного места.

Но каким образом получился этот гигантский водоворот? Дело в том, что на обоих берегах в этом месте в реку вдаются два мыса, один немного дальше другого. Они резко меняют направление реки. Вода, ударившись в один мыс, словно отскакивает от него и направляется к противоположному берегу. Но там ей путь преграждает другой мыс. Течение как бы закручивается, образуя водоворот.

В нижнем течении Тунгуска петляет между гор. Река здесь не шире полукилометра. Берега угрюмы, местами они заросли лиственницей и елью. Кое-где к воде подступают скалы, то совершенно голые, то расцвеченные бледнозелеными пятнами мхов. Их суровость и мрачность еще более подчеркивались отвратительной погодой. Тяжелые рваные тучи неслись низко-низко, чуть не задевая за скалистые горные вершины, покрытые снегом. Такие вершины, на которых ничего не растет, здесь называют "гольцами". Лоцман показал мне гору, прозванную "Головой мудреца". Действительно, она очень напоминала большую голову с клочьями седых волос.

Следом за "Корчагой" нам предстояло преодолеть Большой порог.

"Как, опять Большой порог?" скажете вы. Да, опять. Почти все сибирские реки порожисты, и на каждой из них один порог всегда больше других. Это и есть Большой порог. Таким образом, даже маленькие реки имеют свои большие пороги.

Можно привыкнуть к неприятностям, которые приносят сибирские реки путешественникам. Но все же Большой порог на Нижней Тунгуске еще раз заставляет задуматься над тем, каким мужеством и выдержкой должны обладать сибирские капитаны и лоцманы.

Представьте себе два каменистых берега, между которыми вода мчится со скоростью восемнадцати-двадцати километров в час, пенясь и клокоча. Сначала вам кажется, что здесь вообще невозможно пройти, что река перегорожена сплошными грядами острых камней. Но лоцман находит проход между этими препятствиями. Он точно знает, где какая глубина и где наименее бурное течение.

Конечно, сразу вести за собой две-три баржи через порог не может даже самый мощный буксировщик. Сначала мы берем одну, а остальные дожидаются очереди, став на якоря.

Машина работает изо всех сил, а кажется, что мы стоим на месте. Только по тому, как медленно уплывает назад какой-нибудь бугор или дерево на берегу, можно заметить, что судно все же движется. Вот рядом с бортом показывается первый камень, высунувшийся своей скользкой вершиной из воды. Его называют "Сторожем". Он сторожит вход в порог. Рядом со "Сторожем" огромная плоская "Плита". Волна воды то совсем закрывает ее, то обнажает снова. Малейшая оплошность лоцмана — и теплоход ткнется в камни. Малейшая заминка в машине — и нас отбросит назад, на "Сторожа". Но все идет без заминок.

Наш теплоход пробивался через порог хотя и медленно, но самостоятельно. Менее мощным судам приходится поступать иначе. Они не могут силой своих машин преодолеть течение. Поэтому матросы сначала посуху тянут длинный металлический канат и один его конец закрепляют в скалах выше порога. Когда это сделано, канат начинают наматывать носовой лебедкой. Выходит, что судно, во-первых, подталкивается! вперед работающей на полную мощь машиной, а во-вторых, подтягивается на канате. Так оно хоть и с черепашьей скоростью, но все же подвигается вперед.

Мы перетаскивали караван круглые сутки: ведь темноты в здешних местах летом не бывает.

Белые ночи! Мне никогда не забыть того, что я увидел на Нижней Тунгуске однажды июньской ночью. Было поздно. Я потушил свет в каюте и выглянул в иллюминатор. Посмотрел — и сначала ничего не мог понять: передо мною расстилался самый настоящий зимний пейзаж. Ночь была холодная. Выпал снег. Он лежал шапками на темных елях, покрыл прибрежные камни. Кругом было не очень светло — так, как бывает ранним январским утром. Только торопливые речные струи нарушали картину "зимы".

Нижняя Тунгуска — огромная река. Она длиннее Днепра, почти вдвое длиннее Рейна и лишь немного уступает Дунаю. Она протянулась более чем на две с половиной тысячи километров, пришла к Енисею с востока, почти от берегов другой великой сибирской реки — Лены. Ее истоки настолько близки от ленских вод, что, кажется, достаточно прорыть небольшой канал — и можно открыть сквозное сообщение Лена — Енисей. Но увы! Если бы даже такой канал существовал, добираться до него с Енисея через бесчисленные пороги и перекаты было бы настолько трудно, что все равно пришлось бы рано или поздно отказаться от затеи.

Нижняя Тунгуска — пустынная река. Фактории здесь редки. Можно плыть двое суток и почти не встретить признаков человеческого жилья, за исключением заброшенных охотничьих избушек, прилепившихся над впадающими в реку горными потоками.

Но за Большим порогом начались сравнительно спокойные и обжитые места. Мы прошли почти триста километров и теперь подходили к Ногинскому графитному руднику. После холодных дней и надоевшего летнего снега выглянуло наконец солнце. Сразу стало радостней на душе. А тут еще на горе, надвое разделенной долиной ручья, показались строения рудничного поселка, запахло дымом человеческого жилья. Совсем хорошо!

Нижнюю Тунгуску природа наградила щедро, почти расточительно. Да вот, например, рудник, у которого караван бросил якоря. В обрыве берега был отчетливо виден матовый пласт графита толщиной в несколько метров. Не надо рыть шахты, проходить штольни: бери прямо с поверхности и грузи в баржи. Здесь так и делают, поднимая только за зиму добытые куски графита повыше на берег, чтобы ранней весной, во время разлива, река не утащила их в воду.

Но в Ногинске есть не только графит. Пока теплоход ставил баржи под погрузку, мы небольшой компанией пошли побродить по берегу. Миновали поселок, стали подниматься в гору. Итти тяжело: приходится все время прыгать с кочки на кочку. Кругом камни, мох, болото. Лекарственно пахнет богульник, между пней журчит вода. Где-то монотонно кукует залетная гостья.

Наконец перед нами возникает вход в шахту. Опять гора черного камня. Но это уже не графит, а уголь. Уголь встречается на Нижней Тунгуске почти повсюду. Очень многие считают, что запасы Тунгусского бассейна превосходят запасы старой всесоюзной кочегарки — Донбасса и могут поспорить с Кузнецким бассейном.

Угли здесь разные: от низкосортных бурых до отличного антрацита. Придет время, и города горняков возникнут на берегах реки. Стальная колея рассечет тайгу, и эшелоны с углем помчатся отсюда во все стороны.

Что еще есть на Нижней Тунгуске, кроме угля и графита? Правильней было бы сказать: чего только нет на Нижней Тунгуске! Вот, например, исландский шпат, очень нужный в оптике. У нас в Советском Союзе добывается примерно три четверти его мировой потребности, и наилучший исландский шпат встречается именно здесь, на Нижней Тунгуске. Геологи находили вблизи реки и другие полезные ископаемые. Некоторые считают, что здесь есть нефть. А древесина, а драгоценные меха, а рыба? Кто подсчитывал их неисчерпаемые запасы?

Когда мы вернулись к берегу, графит уже с грохотом сыпался в трюмы барж. Теплоход не стал дожидаться конца погрузки. Он должен был забрать баржи с графитом на обратном пути, а сейчас продолжать путь вверх по реке с остальными грузами.

После Ногинска мы остановились у фактории Кочумдек. Дома фактории стояли на очень странном берегу: он был вымощен крупным булыжником. Это сделала река, и сделала нисколько не хуже искусного каменщика. Она хорошо потрудилась, обкатывая и сглаживая камни. Вероятно, это происходило во время ледохода, который тут еще грандиознее, чем на Енисее. Может показаться невероятной уже весенняя прибыль воды: она поднимается над обычным уровнем на целых тридцать пять метров! Это высота многоэтажного дома. Можно представить, с какой силой эта чудовищная масса воды несет льдины, ломая скалы и легко перекатывая по дну их обломки.

Знаменитый водоворот "Хюлли" благодаря половодью мы миновали совсем беспрепятственно. Вода размыла здесь огромные ямы, глубиной в десятки метров. Местные рыболовы добывают в них красную рыбу — осетра.

В Кочумдеке мы сгружали товары: мешки с мукой, Сахар, дробь, порох, охотничьи ружья, книги. Очевидно узнав о приходе каравана, в лавку фактории приехали эвенки. Они побывали в гостях и у нас на теплоходе, посмотрели машину, попили чаю. Это были смуглые, крепкие люди, не особенно высокого роста, скуластые, с черными глазами. У мужчин на поясе висели охотничьи ножи. Наши гости курили хорошие папиросы. Одеты они были в пиджаки, сшитые из добротного сукна. Они весело шутили, много смеялись.

Помните, у Пушкина:

Так вот, эвенки это и есть тунгузы, или тунгусы. Тяжело жилось им раньше. Их считали дикарями, инородцами. Эвенки должны были платить царским чиновникам особый налог — "ясак": восемьдесят соболей в год с семьи.

Эвенков безжалостно обманывали купцы. Нужен, например, в хозяйстве котел — купец продаст, пожалуйста. Но запросит за это столько соболей и лисиц, сколько нужно для того, чтобы заполнить мехами доверху этот самый котел.

Жили эвенки в шалашах — чумах. Огонь разводили прямо посредине, и едкий дым, не успевая выходить через отверстия в потолке, слепил глаза. Если кто заболеет, звали знахаря — шамана. Грамотных среди эвенков не было вовсе.

У эвенков были нелепые обычаи и суеверия. Например, женщина не должна была располагаться в почетной части чума, где имели право сидеть только мужчины. Если женщина случайно переступала через лежавшее на земле ружье, это считалось страшным преступлением. Во время кочевья с места на место в поисках пастбища для оленей женщина должна была разбирать и собирать чум, вести оленей, разжигать костер и выполнять разную другую работу. Богатый эвенк мог купить себе жену за двадцать оленей.

После Октября лесной народ прогнал своих угнетателей — кулаков и князьков, прогнал шаманов. Бедняк получил оленей и забросил в кусты старый дедовский лук: у него появилось хорошее ружье. Эвенки выбрали кочевые советы. В тайге появились красные чумы, где рассказывали о Москве, о Ленине, о Сталине.

Наконец был создан Эвенкийский национальный округ, территория которого в три с лишним раза превышает территорию Великобритании.

Наш путь лежал как раз к центру этого округа — Туре.

За Кочумдеком река стала спокойней, приветливей. Коварные пороги, косы, мели исчезли. Это было странно: на карте в тех местах, где мы теперь плыли, было обозначено немало всяческих препятствий для судоходства. Я обратился за разъяснением к нашему лоцману.

— Порогов, говоришь, нет? — сказал он. — Сейчас в хребтах снега тают, воду гонят. А попробуй-ка плыть здесь попозже — хлебнешь горюшка через край. Тут тебе река сразу покажет зубы. А они у нее острые, каменные. К осени здесь даже на илимке не всякий рискнет плавать.

Этому трудно было поверить. Но я вспомнил, что пароходы успевают сделать на "дикие реки" только один весенний рейс и спешат быстрее вернуться на Енисей. Мы ведь тоже идем вперед день и ночь, стараясь сокращать стоянки.

Чувствуется, что наш путь лежит на юг. Солнце светит теперь необыкновенно ярко, как будто торопясь щедро расплатиться с землей, истосковавшейся по нему за долгую зиму, за холодные дни запоздавшей весны. С гор бегут уже не ручьи, а целые потоки Все чаще попадаются полянки, радующие глаз изумрудной зеленью.

Мы идем сравнительно быстро, но весть о приходе каравана мчится по эвенкийской земле еще быстрее. К берегам выходят из леса охотники.

Вот на берегу появляется целый кавалерийский отряд: несколько эвенков верхом на оленях. Они машут нам руками, что-то кричат, потом пускаются вслед за караваном по берегу. Сначала они движутся наравне с нами. В зелени мелькают оленьи рога. Но на беду всадникам попадается берег, изрытый ручьями и оврагами, а нам — участок с тихим течением. Через полчаса рогатые кони остаются позади. Эвенки еще долго смотрят нам вслед, подойдя к самой воде.

Путешествующий по Енисею встречает северных оленей уже у истоков реки, в Саянах. В устье реки, на дальнем Севере, у входа в океан, он снова видит оленя. Но таежный эвенкийский олень отличается от своих собратьев — и от обитателя Саян и от жителя холодной тундры. Таежный олень крупнее их. Он весит более центнера. Эвенку он служит для передвижения; без оленя было бы невозможно совершать далекие походы за зверем. Олень дает мясо, молоко, мех для одежды и постели, мех для того, чтобы накрывать зимой чум. Мехом, снятым с оленя, эвенк подбивает лыжи. Из шкуры оленя он шьет зимнюю и летнюю обувь. Из оленьей кожи получается мягкая и тонкая замша. Олень совершенно незаменим в таежном хозяйстве. Летом на нем обычно ездят верхом. Верховой олень называется "учуг".

Северный олень — родственник лося, марала, кабарги, пятнистого оленя. Однако, в отличие от всех прочих членов семейства, только у северного оленя рога имеют и самцы и самки.

Олень строен, подвижен и легок на бегу. Длинная шерсть его прижата к коже, словно причесана, хвост короток, ноги очень подвижны. Благодаря широким копытам олень не проваливается, когда бежит по снегу.

Посмотрите на постоянно настороженного, с поднятыми, остро торчащими ушами, как бы всегда готового мчаться куда-то оленя — и он вам непременно понравится. А ведь он не только красив, но и вынослив, работоспособен, неприхотлив.

Пищу олень добывает сам: летом находит ее на пастбищах, зимой выкапывает копытами из-под снега. Бегает олень быстрее лошади. Между прочим, когда он бежит, то ясно слышен очень своеобразный звук — щелканье. Это щелкают при натягивании во — время бега сухожилия у оленьего копыта.

Но вот голосом оленя природа явно обидела. Это красивое животное… хрюкает. Как бы стыдясь своего голоса, олени чаще всего молчат; только маленькие оленята принимаются хрюкать, разыскивая матерей.

Что еще можно сказать об олене? Он ежегодно линяет и сбрасывает рога. Шерсть оленя зимой светлосерая; встречаются, однако, олени с коричневой и темной шерстью.

Мы еще в учебниках географии читали, что олень питается лишайником — ягелем. Однако это не совсем точно. Он любит ягель, но ест также траву, обгладывает кустарники, не брезгует полярными мышами, поедает даже птичьи яйца.

Особенно любит олень ягоды и грибы. Как только появляются грибы, олени разбредаются в поисках их в разные стороны. Они хорошо чувствуют запах грибов и не ленятся в поисках этого лакомства проходить большие расстояния. Ни от какого другого корма олени так не поправляются, как от грибов.

Очень донимает оленя в тайге сибирский гнус. Когда наступает, как говорят эвенки, "комар-пора", то-есть теплые летние дни, благоприятные для размножения насекомых, олени никуда не хотят уходить от костров, которые разжигают их хозяева. Иногда можно видеть, как олени бешено бросаются в заросли, как бы собираясь сразить невидимого врага. На самом деле они это делают для того, чтобы стряхнуть, содрать с себя ветками надоедливого гнуса.

Таков эвенкийский олень, "вездеход тайги".

Наше путешествие в глубь страны эвенков приближалось к концу. С каждым часом на реке становилось теплее, жаркое лето быстро вытеснило из тайги холодную весну. Теперь до Туры было уже недалеко. Мы миновали таежную факторию со странным названием "Учами" и поровнялись с какой-то рекой, впадающей в Нижнюю Тунгуску слева.

— Таймура, — сказал лоцман, показывая на нее рукой. — Любопытная река.

— А что же в ней любопытного?

— Древности всякой много. Мамонта тут находили. А недалеко от устья, на правом берегу, есть избушка, что называется, на курьих ножках. Потолок провалился, стены почернели.

— Ну и что же?

— А вот и то же… Бывал я в этой избушке. Посреди развалин печь торчит, а сквозь печь дерево проросло: поперек сантиметров тридцать. Вот и подсчитайте теперь, сколько лет эта избушка стоит. Не иначе как ее строили еще те казаки, что в Сибирь с Ермаком Тимофеевичем пришли.

Я с недоверием покачал головой. Такая глушь, куда и сейчас нелегко добраться, и вдруг какие-то древние поселенцы. Не может быть!

Но вечером я на всякий случай заглянул на книжную полку каюты. И оказалось, что лоцман не так уж неправ. Ведь отыскались следы людей, построивших избушку! И следы эти снова привели в древний город Мангазею. Тот же мощный поток расселения русских по земле сибирской, который когда-то прошел вверх по Ангаре, захватил и Нижнюю Тунгуску.

Оказалось, что мангазейцы впервые проникли на эту реку еще в 1614 году. Здесь они узнали, что истоки Нижней Тунгуски подходят близко к Лене — к реке, о богатствах которой тогда ходило много легенд. Казак Мартын Васильев отправился на Лену попытать счастья. Он плыл со спутниками по Нижней Тунгуске. Русские поражали обитавших в верховьях реки якутов своим умением производить гром и молнию — стрелять из ружья.

Следом за Васильевым на Нижнюю Тунгуску двинулись из Мангазеи более двухсот промышленников, решивших поселиться здесь и добывать пушнину. Правда, древние летописцы ничего не сообщают об исходе этой экспедиции. Но ясно, что мангазейцы могли поселиться и в устье Таймуры, и избушка, о которой рассказывал лоцман, возможно, была построена ими. За триста с лишним лет сквозь развалины печи вполне могло вырасти и вытянуться к небу стройное дерево. А лиственница, из бревен которой, по словам лоцмана, построена избушка, способна стоять не одну сотню лет. Недаром называют ее вечным деревом.

Когда я узнал о походах мангазейцев на Нижнюю Тунгуску, мне стало жаль, что на моторной лодке, которая у нас всегда находилась под бортом, я не поехал посмотреть избушку. Никогда не надо упускать случая увидеть то, что можно увидеть.

К Туре мы приближались в каком-то особенно приподнятом настроении: ведь наше судно будет там первым вестником лета, навигации, удобной связи с остальным миром!

С зарею на мачтах теплохода были подняты вымпелы, затрепетали на ветру гирлянды ярких флагов. Когда из-за гор вырвались первые лучи солнца, судно стало выглядеть необыкновенно красиво. Сверкали начищенные поручни, стекла иллюминаторов. Теплоход шел, властно рассекая воду, тяжелый, сильный, большой. За ним послушно двигался караван, тоже принарядившийся, тоже украшенный флагами. В каютах не осталось ни одного человека. Все свободные от вахты толпились на мостике и на палубе, а один неугомонный матрос забрался даже на мачту: он непременно хотел увидеть Туру раньше всех.

Но увидели ее мы все сразу. Она вынырнула из-за высокого мыса, поросшего чахлыми лиственницами.

Представьте себе пологий склон, зеленеющий травой и ку-стариками. На нем стояли десятки домиков, из которых многие еще не успели почернеть под влиянием солнца и непогоды. Виднелись и большие дома, совершенно городского типа. Еще были видны радиомачта, и огороды, и каланча с развевающимся флагом, и серебристый самолет, — привязанный под берегом к буйку.

Не знаю, как выглядит Тура в дождливую погоду, когда свинцовые рваные тучи плывут низко над землей, но в это чудесное утро она была необыкновенно привлекательной, какой-то солнечной, светлой, нарядной.

На берегу не было видно ни души. Оно и понятно: ведь часовая стрелка показывала только пять часов утра. Но вот по улице пробежал человек, за ним другой, третий…

И тотчас запел гудок теплохода. Мощный его голос несся над рекой, над караваном, над поселком, будя жителей. Гудок пел долго и торжественно. Облачко белого пара таяло над трубой.

Поселок мгновенно ожил. На улице толпились люди, всюду хлопали ставни. Когда мы подошли к берегу, тут собралось, наверно, все население Туры.

Эта шумная встреча может показаться непонятной. Ну чего тут особенного — пришел караван, только и всего. Но представьте себе, что вы живете в Туре, откуда до ближайшей железнодорожной станции нужно плыть две тысячи триста километров. Вот ушли последние пароходы, промелькнула осень и началась зима, долгая и суровая. Есть время для того, чтобы узнать не только соседей, но и чуть не каждого жителя Туры в лицо. А новые люди в снежные месяцы очень редки на Нижней Тунгуске — разве только прилетит самолет с закутанными в меха пассажирами.

Что касается таежных дорог, то без большой необходимости вряд ли кто отправится по ним в далекое путешествие с юга края в Эвенкию. Ведь приходится ехать в жгучие морозы, почти без дорог, от одного чума к другому. После утомительного дневного перегона пассажиры еле успевают добраться до оленьих одеял и тотчас же забываются в тяжелом сне. Им кажется, что они только что заснули, а погонщик оленей уже толкает их в бок:

— Вставайте, вставайте!

За чумом слышно позвякивание "ботала", которое подвешивают оленям, чтобы они не терялись в тайге. Наспех проглотив обжигающего чаю, пассажиры садятся в "санку", закутываются с головой. Олени трогают с места. Снова десятки километров головокружительной езды — иногда по горам, иногда по лесному пожарищу, где "санка" подскакивает на обгоревших пеньках, — и вот новый чум, новая ночевка.

Нет, не каждый решится на такое путешествие!

Словно смена зимовщиков, приезжающая на полярную станцию, едут новые жители в Туру по весенней воде. И просто нельзя не радоваться первому каравану, пришедшему сюда издалека, привезшему новых людей, новые книги, новые товары, новые патефонные пластинки.

Что же все-таки представляет собой Тура? Можно было бы написать так:

"Там, где еще недавно стояла непроходимой стеной дремучая тайга, сейчас раскинулся центр Эвенкии — Тура".

Или так:

"В глухой тайге, за тысячи верст от железной дороги, расположена столица Эвенкийского национального округа".

И то и другое, в конце концов, верно. Но такими словами Туру все-таки не определишь. Она проще и будничней. Да и настоящей тайги, если говорить честно, вокруг Туры нет: тут больше сухостоя да мелколесья, чем настоящих больших деревьев.

На многих картах вы тщетно будете искать Туру. Нет такой надписи. Лишь там, где с жирной синей линией Нижней Тунгуски сливается другая, изображающая реку Кочечумо, надписано самым мелким шрифтом: "Туринская культбаза". И верно, еще совсем недавно при слиянии рек стоял одинокий домик культбазы.

Но жизнь непрерывно поправляет карты нашей страны.

Сегодня у слияния двух рек стоит поселок с электрическим освещением, с многоквартирными домами, с большой школой оленеводов, с кино и аэропортом, с типографией, где печатается своя газета. По понятиям жителя густо населенных мест, он не очень велик, этот поселок, но в условиях тайги его можно смело назвать большим поселением, заслужившим право на то, чтобы слово "Тура" на картах писали жирным шрифтом.

В первом десятилетии нашего века на территории, занимаемой ныне Эвенкией, кочевало несколько родов бродячих тунгусов. Мало кто знал о том, чем они занимаются, как живут, верней — как вымирают, потому что смертность среди народа была ужасающей, а жизнь — такой, что иногда и смерть казалась избавительницей.

Но зато какими огромными шагами идет к своему счастью эвенкийский народ теперь! Он хозяин огромной территории, ее лесов, недр, рек. Он создал богатые оленеводческие колхозы, научился пахать землю и сажать овощи, расстается с чумом и кочевой жизнью. Народ научился грамоте. Сейчас в Эвенкии десятки школ, а при школах интернаты, где дети живут и учатся на полном государственном обеспечении. Учителя в этих школах — эвенки. Врачи в туринской больнице — эвенки. Эвенк Митрофан Павлович Койначенок — депутат Верховного Совета Союза ССР. В списке Героев Советского Союза среди тех, кто первым форсировал Днепр, есть гвардии рядовой эвенк Иннокентий Увачан.

Тура — очень молодое поселение. Однако за ним будущее. Отойдя на несколько километров в сторону от слияния двух рек, еще и сейчас можно встретить медведя, но тайга отступает и будет отступать, чтобы дать место колхозным полям, усадьбам оленеводческих совхозов, горняцким поселкам.

Когда теплым летним вечером закончилась выгрузка товаров, которые мы привезли в Туру, и первый гудок собрал на берегу толпы провожающих, я испытал чувство, очень похожее на грусть. Мне стало жаль расставаться с Турой.

Третий гудок. Его слышно, наверное, далеко вокруг — такая тишина разлита в вечернем воздухе. Медленно, мерно постукивая, ползет из воды толстая якорная цепь. Два удара судового колокола — якорь поднят.

— Тихий вперед!

И вот уже зеленый мыс наплывает на твои домики, Тура!

…А пророчество великого поэта сбылось. На полках книжного магазина в Туре можно купить томик Пушкина на эвенкийском языке.