Енисей - река сибирская

ГЛАВА VIII. РЕКА ТАЕЖНЫХ СЛЕДОПЫТОВ

Обь-Енисейский канал. — Землепроходец Цапаня. — Осиновский порог. — Что увидел охотник Лазарев. — Устье Нодкаменной Тунгуски — "Черный остров". — Кето — таежные следопыты. — Как охотятся на белку. — "Щеки". — Разговор с комсомольцем. — Небесный гость. — Охотник за метеоритами.

Реку таежных следопытов я впервые узнал несколько лет назад, во время экспедиционного рейса на "дикие притоки". С тех пор плаванье в глубь Эвенкии стало обычным делом, и этим мы обязаны искусству енисейских речников.

"Дикие притоки" — это Подкаменная и Нижняя Тунгуски, впадающие в Енисей. Огромные реки, они до недавнего времени были едва исследованы и пользовались самой дурной славой из-за своих порогов, мелей и коварных шивер. Даже небольшие пароходы отваживались подниматься вверх по ним не далее нескольких десятков километров, и то лишь с опытным" лоцманами. Не горели на этих реках бакены, не видно было пристаней, и эхо свистков не пугало тишину тайги. "Одно слово — дикие притоки", говорили между собой енисейцы.

А потом в тайге начались важные перемены. Новые прииски и поселки Северной "золотой тайги", примыкающей к Подкаменной Тунгуске, требовали уже столько разных машин, товаров и продуктов, что везти их на небольших катерах и баржах или зимой на санях стало просто невозможным. Кроме того, далеко на Нижней Тунгуске появились таежная столица Тура, к которой можно было попасть либо на самолете, либо по реке — других путей не существовало.

И в Москве сказали: "Довольно "диким притокам" быть дикими, их надо осваивать. Обжили тайгу, обживем и реки. Принимайтесь-ка за дело, речники Енисея!"

Вот тогда и отправился в рейс большой караван.

Его повел "Красноярский рабочий". Этот теплоход — настоящий богатырь.

Машина мощностью в тысяча шестьсот лошадиных сил вращала два винта за его кормой, где гудели буруны вспененной воды. Толстый буксирный трос повис над волнами, соединяя теплоход с десятком тяжело нагруженных железных и деревянных барж.

Мы должны были дойти по Енисею до впадения Подкаменной Тунгуски и доставить вверх по ней грузы для золотой промышленности, затем снова вернуться на Енисей и, спустившись до устья Нижней Тунгуски, попытаться проникнуть по этой реке на нашем огромном теплоходе с несколькими баржами в глубь Эвенкии, к самой Туре.

За Енисейском река снова переменилась. Здесь начался нижний Енисей — самая широкая, самая величественная часть реки, текущей теперь почти прямо на север.

Недалеко от Енисейска впадает слева река Кас, и вот какая история, нашумевшая в свое время, связана с ней.

В те годы, когда о строительстве железной дороги через Сибирь еще и не помышляли, мечтой сибиряков был водный путь от Урала до Байкала. Первые землепроходцы, перетаскивая свои легкие суденышки через волоки между реками, пользовались этим путем. Но в начале прошлого столетия такой способ передвижения безнадежно устарел: нельзя же было тащить посуху из реки в реку баржу с тысячами пудов товара! Требовалось как-то улучшить древние пути и прежде всего соединить каналом Обь и Енисей. О таком канале много судили и рядили, но все попусту.

Однажды енисейский купец Фунтусов узнал от кочевников, что река Кас очень близко подходит к реке Кети, притоку Оби. Предприимчивый купец снарядил небольшую экспедицию. Вернувшись в Енисейск, разведчики заявили, что между двумя реками без особых трудов можно прорыть канал.

Сведения об экспедиции Фунтусова попали в печать. Сначала о ней заговорили сибирские газеты, а потом даже петербургские.

Дошло до того, что царь Александр II сказал как-то министру, ведавшему путями сообщения:

— Вот мой брат Константин все говорит, что следует заняться соединением Оби с Енисеем. Я прошу обратить внимание на этот вопрос.

— Слушаю, ваше величество, — бойко ответил министр.

Царь часто забывал о своих распоряжениях. Поэтому министр решительно ничего не сделал для того, чтобы в самом деле заняться каким-то каналом в Сибири. Прошло несколько месяцев, и вдруг царь снова спросил министра:

— А в каком положении дело соединения Оби с Енисеем?

Вопрос был неожиданным, но министр не растерялся.

— Уже приступлено к изысканиям, ваше величество, — не сморгнув глазом, сказал он.

Уйдя от царя, министр призадумался. А что, если царь вздумает еще раз спросить о злополучном канале? Не миновать тогда неприятностей! Как же поступить? Отправлять в Сибирь экспедицию для изысканий поздно. Ведь он, министр, сказал, что изыскания уже начаты. И тут министерскую голову осенила блестящая мысль: никаких изысканий не делать, а сразу строить канал там, где бродила экспедиция этого купчишки.

В сибирских газетах строящийся канал непочтительно прозвали "мокроступом". Газеты писали, что если бы кто вздумал в нем утопить курицу, то сначала должен был бы связать ей ноги, иначе птица свободно и неторопливо побредет до берега, не замочив крыльев.

Начальство рассердилось и всем работавшим на канале под страхом увольнения запретило рассказывать что-либо о постройке, а тем более писать в газеты. Все покрылось тайной.

Но вот наконец канал готов. И что же? Оказалось, что на водоразделе Каса и Кети построены крохотные деревянные шлюзы, вернее шлюзики, через которые едва протаскиваются лишь небольшие баржи. Мало того: и эти-то баржи могли плавать только во время половодья, когда весеннее таянье снегов поднимает уровень рек! Кому нужен был такой канал-мокроступ?

А когда через просторы Сибири начали прокладывать рельсы великой железнодорожной магистрали, о канале забыли вовсе. Его сооружения обветшали, русло занесло песком. Лишь изредка скрипели заржавевшие петли ворот на шлюзах и одинокое суденышко с трудом преодолевало мелководье.

Значит, мечта сибиряков о сквозном водном пути бесплодна и историю соединения Оби с Енисеем можно считать законченной? Отнюдь нет! Именно теперь, когда в Сибири начинается строительство мощных гидроэлектростанций, о водном пути между двумя реками вспоминают снова и снова. Ведь постройка плотин на Енисее резко поднимет уровень воды и в его притоках. Кас станет полноводной рекой, и большие шлюзы с автоматическим управлением появятся на водоразделе двух сибирских рек.

…Берега, мимо которых плывет караван, резко отличаются друг от друга. Правый здесь называют "каменным": он высок и горист. Левый называется "польским": вдоль него тянутся поля и луга, он лишь немного поднимается над водой. У левого берега есть и второе название — "наволошный". Оно осталось с тех пор, когда бурлаки тянули бечевой барки, с трудом волоча ноги по вязкому песку или острой гальке.

Резкая разница между берегами заметна не только вблизи Енисейска. Достаточно взглянуть на карту — и станет ясным, что левый берег почти лишен гор от Красноярска до самого Урала: слева на огромном протяжении вплотную подошла к реке необозримая Западно-Сибирская низменность. Зато правый берег горами не обижен: тут и Енисейский кряж, и Средне-Сибирское плоскогорье, и хребет Путорана и, наконец, отроги хребта Бырранга.

Енисей — граница между Западной и Восточной Сибирью. Раньше вообще существовало мнение, что настоящая Сибирь начинается только за Енисеем. Натуралист Гмелин, путешествовавший в начале XVIII века, писал, что, вступая в Сибирь, он ожидал встретить особую природу, отличную от европейской, но что до Енисея его сопровождали обычные для Европы растения и животные и лишь за этой рекой заметно изменился весь облик страны.

На запад от Енисея до самого Атлантического океана, кроме Уральского хребта, можно встретить лишь сравнительно небольшие горные цепи. Зато на восток от реки и за пределами бассейна тянутся друг за другом высокие и многочисленные хребты.

Это очень существенное обстоятельство.

Влажные ветры Атлантики, пролетая над равнинами и легко преодолевая малочисленные горы, достигают бассейна Енисея. Путь же влажным ветрам с Тихого океана прегражден хребтами еще на очень далеких подступах к реке.

Поэтому Енисей представляет собой границу и между двумя климатическими провинциями: Западносибирской, куда зимние атлантические вихри — циклоны — доносят тепло и влагу, и Восточносибирской, с сухими и холодными антициклонами, с мировым полюсом зимнего холода у Верхоянска и Оймякона, где в котловинах среди хребтов застаивается неподвижный морозный воздух.

На левом берегу Енисея можно часто встретить заболоченную тайгу, где преобладают влаголюбивые пихта и ель; на правом — болот мало, там прочно обосновалась светлохвойная даурская лиственница, самое северное дерево на земном шаре, стойко переносящее морозы.

Любопытно, что даже птицы на берегах Енисея разные. Дупель и серая ворона встречаются только на левом, западном берегу. Зато белая трясогузка и рыжий дрозд облюбовали правый берег и не очень любят летать через реку в гости к пернатым Западной Сибири.

Спокойно, величаво несет Енисей свои воды между гостеприимно раздвинувшимися берегами. Вот и Ворогово — первое крупное село за устьем Каса, обязанное своим возникновением Осипу Цапане, одному из русских землепроходцев. Предание говорит, что это был человек жестокий, но предприимчивый и смелый. Его не испугала суровость климата. Он решил осесть здесь и заняться хлебопашеством, зная, что собранный хлеб всегда можно с большой выгодой продать ратным и служивым людям, которым привозили его за тридевять земель, из-за Урала, Цапаня получил особую грамоту, в которой говорилось, что по царскому разрешению он может "пашни пахать невозбранно, где захочет, и вольных людей на свои земли с Руси призывать, и слободу строить". Цапаня действительно построил Дубческую слободу, превратившуюся позже в село Ворогово.

Сначала дело у Цапани пошло, но потом, как видно из челобитных, стали вороговцы жаловаться, что хлеб сеять в здешних местах никак нельзя: то его "водой вымыло", то "льдом затерло".

Села на севере Сибири совсем не похожи, скажем, на украинские, где вдоль улицы стоят, утопая в садах, белые мазанки с черепичными крышами. В Ворогове много двухэтажных домов, накрепко срубленных из лиственницы: лесу кругом много, была бы охота строить. Все дворы не только огорожены высоким и плотным забором, но и крыты сверху, а внутри замощены деревянным настилом. Это делается не зря. Зимой, когда над Енисеем воет свирепая пурга, крыша над двором предохраняет от заносов. Не будь ее, хозяину иной раз пришлось бы прокапывать во дворе тоннель в снегу, чтобы добраться до сарая или до коровника. Настил во дворе спасает от грязи в осеннее ненастье. Утверждают, что раньше в Ворогове грязь была такая, что нередко увязнувших в ней коров вытаскивали с помощью жердей…

Прежде чем говорить о том, что находит путешественник за селом Вороговым, я должен рассказать одно предание племени кето, населяющего берега реки в этих местах.

Давно это было. Кето жили тогда далеко на юге Енисея. Хорошо им там жилось. Но вот однажды пришли из пустыни великаны-людоеды с желтой кожей и напали на мирных кочевников. Спасаясь от лютой смерти, люди бросились в лодки, и дедушка Енисей понес их прочь от родных мест и от страшных великанов. Великаны не умели плавать и боялись воды. Видя, что добыча от них ускользает, они пошли на хитрость — забежали вперед и, собрав все горы на сто верст вокруг, сложили из них такую крепкую стену, что даже дедушке Енисею не удалось ее пробить. Разлился он вширь, тщетно ища выхода. Люди плачут, а людоеды радуются: теперь, мол, полакомимся. Но не тут-то было! Нашелся среди беглецов богатырь Алба. Схватил он топор и рассек им каменную стену: всякий знает, что на доброе дело у человека силы прибавляются. Хлынул Енисей в щель, прорвался и унес людей еще дальше на север. Здесь и поселились кето и живут до сих пор. А то место, где пришелся по Енисейскому кряжу удар богатырского топора, называют теперь Осиновским порогом…

Сначала мы увидели, как наш "дедушка" разлился вширь на целых пятнадцать километров, ища прохода в каменной стене. Караван шел мимо бесчисленных островов. Лоцман сказал, что таких островов перед порогом семьдесят семь. Но в предании о них почему-то ничего не говорилось.

Конечно, я не уходил с мостика, собираясь получше рассмотреть то место, по которому пришелся удар богатырского топора. Река между тем ускорила свой бег, и мы мчались теперь между красными и белыми бакенами, которые стояли очень густо, ограждая подводные препятствия. Да, рано обрадовались людоеды! Вот оно, ущелье в камне, где вода подхватила челноки кето и унесла их на север.

Видны громадные водовороты, из которых вдруг выбрасываются столбики воды, тут же рассыпающейся брызгами. С вершин береговых скал летят вниз водопады. Кое-где под ними видны полоски льда, не успевшего растаять. Издалека кажется, что водопад замерз на лету. В ущелье мрачно, сыро и холодно. Всей своей мощью уже давно отвыкший от препятствий Енисей грудью бросается на правый берег, бьет в него, резко поворачивает и мчится к левому. Тут на его пути высится скалистый остров. Вместе со струями воды наш караван несется прямо на него.

Страшное мгновение! Мы летим прямо на каменную твердь и неминуемо разобьемся вдребезги! Но… чуть заметный поворот руля — и караван проносится совсем рядом с островком. Кораблик — так называется эта скала посредине реки, — оказывается, закрывал собой еще один остров, поменьше, — Барочку, который теперь хорошо виден.

Могуч, дик и прекрасен Осиновский порог. Известный путешественник Фритьоф Нансен находил, что скалы, которые он здесь видел, напоминают отвесные берега знаменитых норвежских фиордов. Нансен подплыл к Осиновскому порогу снизу, с севера, и так описал свои впечатления:

"Течение становилось все сильнее, по мере того как мы приближались к порогам… Но вот ущелье раздвинулось, и прямо нам навстречу ринулась сверкающая мощная масса воды. Величественное зрелище! Вода пенилась на порогах лишь вокруг мысов, а посредине быстрота течения выравнивала водную поверхность, на которой лишь кое-где виднелись водовороты и быстрины. Пароход дрожал под напором течения, пробираясь вперед под выступающим лесистым берегом… Мощным потоком нас несло наискось. Начало уже смеркаться. Над нами ползли тяжелые, грозные тучи, казалось, задевавшие темные вершины леса, а под нами неудержимо неслась буйная масса воды. И душа невольно проникалась чувством полной зависимости от могучей силы природы… Становилось все темнее: западную часть небосклона затянули синие тучи, лишь изредка пропуская проблески солнечного заката. Темная водная масса стремительно неслась мимо нас. Мрачной мощью веяло от этой картины".

Долгое время даже самые смелые люди не решались спускать барки через Осиновский порог. Никто не знал, где скрываются его подводные камни. Но вот однажды охотник Лазарев, бродя высоко по скалам во время ледохода, присмотрелся к реке и увидел, что лед в пороге движется как-то странно. Часть льдин плыла медленно и словно толпилась в беспорядке, не зная дороги, а часть двигалась быстро, подхваченная невидимой сильной струей.

Точно зачарованный, смотрел Лазарев на движение льдов. Перед ним раскрывалась тайна порога. Охотник постарался запомнить, где лед мчался быстро, свободно и беспрепятственно, и, придя в деревню, объявил:

— Я знаю, как провести барку через порог.

Один купец решил рискнуть. Лазарев повел суденышко там, где была главная струя ледохода. Барка легко проскочила порог. Так наблюдательность помогла Лазареву стать знаменитым лоцманом. Он и его сыновья провели через порог много различных судов.

Этой же старой "лазаревской дорогой" прошел и наш огромный караван, спешивший теперь к устью Подкаменной Тунгуски. Вскоре на каменистом берегу уже можно было рассмотреть высокое и красивое здание с радиомачтами. Загремела якорная цепь, погружаясь в прозрачную, — но желтоватую, как спитой чай, воду Подкаменной Тунгуски, куда повернул наш караван.

Я пошел обедать и занял столик в уютном ресторане, из окон которого виднелась за рекой девственная тайга. На столах, покрытых белоснежными скатертями, были поставлены цветы. Мы ели вкусную янтарную уху из стерлядей. На водах Тунгуски покачивались два самолета. Пилоты и пассажиры обедали, перед тем как вылететь дальше на север. В углу сидели два охотника, их ружья были тут же прислонены к стене, и, наверное, мне удалось бы услышать какой-нибудь интересный рассказ, если бы теплоход не загудел вдруг протяжно и басовито, приглашая вернуться на его борт.

На капитанском мостике появился новый человек — лоцман с густой, окладистой бородой. Он обошел всех и каждого поздравил с началом рейса, добавляя, что вода сейчас стоит очень высоко и караван пойдет в "лучшем виде".

Так начался наш рейс по Подкаменной Тунгуске, одному из крупнейших притоков Енисея: ее длина — тысяча пятьсот семьдесят километров. Теплоход, хорошо справляясь с быстрым течением, продвигался — вперед. Мы с интересом наблюдали причуды вечной мерзлоты. Местами с гористого берега сползал в воду весь почвенный слой вместе с молодым березником, кустарником, мхом и травой. Неровности склона придавали этому "ползущему лесу" совершенно необыкновенный вид.

Опровергая привычное представление о стройных стволах, растущих прямо вверх, тут был какой-то ощетинившийся в разные стороны лес-дикобраз…

Незаметно караван дошел до фактории "Черный остров". Фактория — это небольшой поселок, где житель тайги может продать добытую пушнину и найти все, что ему нужно. Тут обязательно есть склады с товарами, лавка, красный уголок, радиостанция, иногда — доктор, а то и небольшая больница. Тут знают все последние новости, могут дать полезный совет, помочь в беде.

Строения фактории "Черный остров" прилепились на крутом берегу реки, стесненные безбрежным таежным океаном. Караван тотчас окружили "ветки" — легчайшие лодочки, выдолбленные из древесного ствола. Право, индейская пирога по сравнению с ними кажется довольно крупным судном. Плавать на ветке — большое искусство. Достаточно одного неловкого движения — и вы примете холодную ванну. Но в том-то и дело, что хозяева крохотных лодочек никогда не делают этих неосторожных движений. Ветка в их опытных руках кажется почти живым существом, наделенным необыкновенной подвижностью.

Я сошел на берег в ботинках и тотчас вынужден был вернуться обратно. Тут нужны были сапоги! Казалось, что склон так крут, что на нем не могла задержаться даже небольшая лужица воды. На самом деле весь берег сочился бесчисленными струйками, и ноги вязли в самой настоящей топи. Это тоже "шутила" вечная мерзлота. Но о ней речь будет впереди.

На стене бревенчатого дома фактории кто-то растянул для просушки три свежие шкуры. Две шкуры были медвежьи, а третья вызвала жаркий спор. Механик говорил, что это лошадиная шкура; помощник механика утверждал, что шкура принадлежит корове, которую задрали медведи, поплатившиеся за разбой собственными шкурами. Но тут подошел местный житель и разрешил затянувшийся спор.

— Шкурами любуетесь? — сказал он. — Славные были медведи, мы их недалеко от фактории подстрелили. Да и лось попался просто красавец, одни рога чего стоят.

Между тем охотники, объехавшие на своих быстрых ветках весь караван, вытащили свои суденышки на берег и собрались в кружок. Это были кето, таежные следопыты. Черные грубошерстные кафтаны с яркими нашивками были свободны и просторны. Мягкие сапоги из оленьей кожи, простые, легкие и удобные, делали бесшумными шаги охотника. На поясе кето носили ножи в грубых деревянных ножнах, а за поясом — пестро расшитые бисером кисеты из тонкой замши. Несколько не вязалось с их воинственной внешностью то, что мужчины по-женски повязывали головы платками.

Охотники набили крепчайшим листовым табаком здоровенные березовые трубки, обильно украшенные медью, и комары тотчас улетели восвояси. Да что комары! Медведь, и тот обратился бы в паническое бегство от одного дыма доброго десятка трубок, из которых каждая вмещала сразу пригоршню табаку.

Завязалась беседа. Кето, родной язык которых односложен, хорошо говорят по-русски. Родословную этого небольшого народа надо искать у древних обитателей долины верхнего Енисея. Кето переселились на север позже других племен. В предании об Осиновском пороге скрыто зерно истины. На севере у кето нет родственников. Наиболее близкий им народ — аринцы, или арины, жили далеко на юге и давно уже исчезли с лица земли. Последний аринец умер двести лет назад.

Один крупный исследователь народов Сибири раньше писал о кето:

"Эта группа охотников, совершенно обнищавшая, утратила свой национальный характер, обезличилась вконец и стала на грань определенно выраженного вымирания".

Посмотрел бы этот исследователь на кетские охотничьи колхозы, на школы, в которых учатся дети кето, на здоровую, сильную молодежь, которая уезжает учиться в Ленинградский институт народов Севера, чтобы снова вернуться на родную реку для больших и славных дел!

Кето — искусные охотники и не менее искусные рыболовы. Они очень любят рыбу, и перед гостем, заглянувшим к ним на огонек костра, тотчас появится рыба во всех видах — соленая, вяленая, сушеная, вареная, жареная. Появятся и пресные лепешки, испеченные прямо в горячей золе. Легкая, изящная посуда из коры березы, забавные игрушки, вырезанные из дерева, красивые вышивки, наконец кисеты, затейливо украшенные бисером, говорят о склонности кето к ремеслам. Но главное занятие таежных следопытов — охота.

Об охоте они могут говорить часами. Я едва успевал делать заметки в записной книжке, когда мои собеседники принялись рассказывать о белке и ее повадках.

Белка, по их словам, устраивает гнездо из мелких сучьев, мха, пуха и перьев, иногда делая в нем два отверстия — сверху и сбоку, чтобы в случае нападения какого-либо врага можно было ускользнуть через запасный выход. Впрочем, белка не очень большая домоседка и, отправляясь в поисках корма в далекое путешествие, часто не возвращается к гнезду.

— Слушай хорошо, — говорил, дымя трубкой, один охотник, а другие кивали головой в знак согласия с его словами. — Когда шибко большой мороз, белка вдет к другой белке. Собираются три, пять, десять белок. Понимаешь? Сидят в дупле, греют друг друга.

Вот, наверное, забавная картина — беличье общежитие!

— Белка плавает хорошо, — продолжал охотник. — Тунгуску может переплыть. Когда плывет, хвост кверху держит. Если ветер, волны, хвост намок — пропал, однако, зверь. Вода его сразу хватает, топит…

Белка любит кедровые орехи, но ест также семена лиственницы, грибы, лакомится ягодами, яйцами, молодыми побегами растений. Оказывается, этот милый зверек не брезгует и мелкими птичками. На зиму белка запасает орехи и шишки в дуплах деревьев, раскладывает на ветках и пнях грибы, стараясь выбрать такие места, которые не заносит снегом. Если на лакомые кедровые орехи неурожай, белка вынуждена довольствоваться семенами сосны. Но свежие сосновые шишки очень смолисты, и с ними много хлопот. Начиная зимовку, зверек сначала съедает те запасы, которые расположены подальше, а потом, в середине зимы, питается из своих ближайших "кладовых".

Белка, по мнению кето, очень "проста" по сравнению с другими четвероногими. Ее можно ловить ловушками, кладя для приманки поджаренные грибы. Но чаще всего охотники "добывают" белку ружьем.

За ценным зверьком обычно охотятся поздней осенью и ранней весной. Охотники уходят в тайгу с собаками. Пес, обнаружив белку, загоняет ее на дерево и поднимает лай. Подходит охотник и смотрит, где притаился зверек. Если белка запряталась в дупло, то он стучит топором по дереву. Чаще всего зверек в испуге выскакивает на ветку. В мороз охотник не стучит, а ждет притаившись. Белка не может неподвижно сидеть на холоде, мороз подмораживает ей пятки. Чтобы не замерзнуть, она начинает двигаться, обнаруживает себя и гибнет под пулей. Белка "крепка" на рану. Поэтому охотники стараются попасть ей точно в голову. Тогда и шкурка останется цела и лишнего заряда тратить не надо.

…До следующей фактории — Суломая — было несколько километров. Когда караван причалил к берегу, я не поверил своим глазам: среди встречавших был хорошо запомнившийся мне охотник из фактории "Черный остров". Он махал нам рукой, как старым знакомым, и широко ухмылялся. Оказывается, за полчаса до отхода каравана проворный кето сел в ветку и легкими, точными ударами весла погнал ее вверх по реке. К нашему приходу он уже успел рассказать суломайцам все новости, которые узнал на караване.

Суломай расположен на высоком берегу. Сверху видна светлая, гибкая полоса реки, убегающей между гор. В Суломае построена большая таежная школа. Красный флаг развевается над ней. Кругом торчат пни столетних лиственниц, кедры подступают к ней чуть не вплотную; рядом, под берегом, глухо шумит на камнях ворчунья-река.

В просторный, светлый класс школы зимним утром собираются ребята, ничего, кроме берега своей реки, не видевшие, и с увлечением решают задачу о том, где встретятся два поезда, более скорые, чем олени. Что такое поезд, они знают только по картинкам и по рассказам своего учителя. Учитель-кето — бывший охотник. Он учился в Ленинграде и повидал многое. Как почти везде на Севере, дети живут при школе, в общежитии, а во время каникул плавают в ветках, бродят с отцом по тайге или помогают матери выделывать звериные шкуры.

В Суломае я увидел охотника, которого знает вся Тунгуска. Говорят, что ему чуть ли не сто лет. Так ли это, он и сам не знает: ведь у кето никогда не было метрических книг. Во всяком случае, он помнит все сказки и предания кето, изучил все повадки лесного зверя, до сих пор ходит по тайге на лыжах и с одного выстрела снимает белку, притаившуюся у макушки сосны.

Представьте себе крутой обрыв, догорающий в горах багровый закат, вереницу барж на потемневшей реке, кажущихся сверху простыми лодками, и сухощавую фигуру, оперевшуюся на старинное ружье да так и застывшую. Изрезанное бороздами глубоких морщин, коричневое от солнца и ветра лицо совершенно неподвижно, словно его вырезал из твердого темного дерева неизвестный скульптор. Даже пестрый платок, закрывающий шею и завязанный по-женски узелком под подбородком, не делал старого охотника смешным. Казалось, что на берег Тунгуски пришел оживший герой увлекательного романа Фенимора Купера. Впрочем, если бы описать жизнь старого следопыта сибирской тайги, вероятно, получилась бы повесть более захватывающая, чем роман из жизни обитателей девственных лесов за океаном.

Старый охотник смотрел на караван, который привез много нужных товаров в его родную тайгу. Довольный, он неторопливо достал обгоревшую трубочку, закурил, глубоко, с наслаждением затянулся и неторопливо начал спускаться с яра — туда, где грузчики таскали мешки с мукой.

Подкаменная Тунгуска, река таежных следопытов, дика, капризна и прекрасна. Можно часами любоваться игрой ее струй, бесчисленными водоворотами, сбегающими с гор потоками ледяной воды. Все здесь ново для взора, ничто не повторяется. Желтые воды несут хлопья ослепительной белой пены. Пена рождается на порогах верховьев, на многочисленных перекатах, в стремнинах притоков. Достаточно судну подойти к берегу, как пространство между бортом и прибрежными камнями забивается пеной так, что вода совсем исчезает под этим легким, призрачным покровом.

А берега! Вот к самой воде выходят жилы розового кварца. Потом тянется темный обрыв, поросший буроватыми лишайниками, скользкий, холодный, весь в подтеках почвенных вод. Еще немного — и скалы отступают от реки. Поросли разных мхов и лишайников придают их склонам чудесный бирюзовый оттенок. Но все это ничто по сравнению с знаменитыми тунгусскими "Щеками".

…Штурман разбудил меня на рассвете:

— Вставай! "Щеки" проходим!

Я быстро оделся и выбежал на мостик. Было прохладно и тихо, даже таежные птицы еще спали.

Прямо перед носом судна, в сероватой мгле, вырисовывалась крепость с бастионами, башенками, зубчатыми стенами, перекидными мостами.

Ну и чудеса!

Поворот — и крепость уступила место частоколу высоких столбов, состоящих из каменных ковриг, как бы положенных рукой великана одна на другую. Потом появилась колоннада отшлифованных водой и ветром каменных "пальцев". Очертания скал менялись каждую минуту. Мы видели старика, собирающуюся взлететь птицу, верблюда. Видели беспорядочное нагромождение огромных каменных обломков. Когда наконец взошло солнце, фантастичность очертаний исчезла, зато картина дополнилась яркими красками. Цвет скал менялся — от оранжевых пятен сурика до темнобурых оттенков.

"Щеки" — узкое и извилистое ущелье, в котором Тунгуске очень тесно. Ангарские пороги состоят с тунгусскими "Щеками" в самом близком родстве. Ведь и Ангара, и Подкаменная Тунгуска, и их старшая сестра — Нижняя Тунгуска пересекают все то же огромное Средне-Сибирское плоскогорье. Горные гряды, образующие дороги и ущелья на этих реках, состоят из тех же сибирских траппов — изверженных раскаленных пород, образовавших после остывания колоссальную глыбу плоскогорья. Есть на земном шаре, кроме Сибири, лишь одно место, где можно наблюдать такое же грандиозное явление вулканизма — это Деканское плоскогорье в Индостане. Сибирские траппы чаще всего состоят из очень твердой горной породы — диабаза. Но всесильное время добралось и до них. "Щеки" — это прекрасный памятник деятельности могучих созидателей и разрушителей — солнца, воды, ветра, мороза, может быть не менее прекрасный, чем красноярские "Столбы". Мы любовались скалами до тех пор, пока они не скрылись за кормой.

Едва наш теплоход подошел к берегу, на котором расположена фактория Кузьмовка, как из-за дальнего мыса показался силуэт небольшого суденышка. В огромный капитанский бинокль можно было различить илимку, плывущую вниз по реке. Через полчаса илимщики причалили к берегу немного повыше каравана.

В трюме илимки, где бойко потрескивала железная печь и пахло жареным, сидели несколько мужчин, женщин и подростков. Разный домашний скарб придавал илимке удивительно одомашненный, жилой вид. В углу, у швейной машины, притулилась молодая женщина и шила детское платье.

Кто и куда плыл в этом ноевом ковчеге? Самый молодой пассажир — пионер-эвенк Копкон — ехал в Артек. Можно представить, какое увлекательное путешествие ему предстояло и как широко распахнутся перед ним, таежным мальчуганом, двери огромного и незнакомого, но ласкового и приветливого мира! Среди пассажиров илимки были также два охотника, возвращавшиеся с промысла, молодая учительница, ехавшая в отпуск, и комсомольский работник. Последний был крепким, ладно скроенным молодцом. Густой коричневый загар, потрескавшаяся на руках кожа, давно не стриженные волосы делали его похожим на рыбака или охотника. Я вскользь заметил ему об этом. Он искренне расхохотался.

— На охотника, говоришь, похож? Что же тут удивительного? Тайга наша велика, просторы ее не меряны. Здесь ведь за сто-двести верст запросто ездят друг к другу в гости чай пить. И непогода не пугает, и бездорожье нипочем. А бывает так, что по делу в какой-нибудь отдаленный район нужно добираться верст за пятьсот. Зимой спишь прямо у костра, в спальном мешке — гостиниц для командированных в тайге пока еще не построено. Сам управляешь оленьей упряжкой и сам ловишь оленя арканом. Сам ищешь дорогу там, где ее и в помине нет. Ну, а летом уж никак не обойдешься без ветки, благо в реках у нас недостатка не ощущается. Первое время, пока управлять ею не научишься, накупаешься досыта.

Это легко было себе представить!

— Теперь перейдем к другой стороне вопроса, — продолжал он. — Не будешь же брать с собой в дорогу мешки с продовольствием? Ясно, не будешь — тяжело, маятно. Берешь ружье, крючки. Остановился у озера, рыбы наловил — значит, уху хлебать будем. Вот ты говоришь, что я похож на охотника. Так ведь я и есть охотник. Увидел белку — моя! Увидел глухаря — мой! Не буду хвастать, но если медведя встречу — тоже с дороги не сверну.

Тут он хлопнул меня по колену так, что заныла вся нога. Тяжела была рука у моего собеседника, тяжела и крепка! Да ведь такой она и должна быть у человека, живущего на реке таежных следопытов.

Желтые воды Тунгуски несут уже целые островки пены. Река совсем сузилась. От устья нас отделяют триста километров. Близок Большой порог. Здесь мы должны сгрузить оставшиеся товары.

Караван подошел к порогу в сумерки. У берега стояла флотилия остроносых илимок. Их было, вероятно, штук тридцать. Выцветшие флажки-флюгеры на мачтах смотрели в одну сторону. Паутина снастей опутывала мачтовый лес. На крышах илимок лежали паруса, шесты, весла, веревки. Плечистые грузчики уже дожидались здесь нашего прихода. Всюду мерцали огоньки костров, слышались песни, пиликанье гармошки.

До Большого порога грузы доставляются на пароходах. Здесь их перегружают на илимки. Катера тянут илимки вверх по реке. Хорошо, если дует попутный ветер, — тогда илимщики ставят паруса. Но река извилиста, и попутный ветер через несколько километров пути может стать боковым и даже встречным. Бывали случаи, когда рано нагрянувшая зима заставала караваны в дороге.

Пока караван разгружался, было решено сделать разведку порога. С борта спустили сильный моторный катер, и мы отправились.

Сначала катер шел довольно быстро, но чем ближе подвигались мы к порогу, тем медленнее уходили назад каменистые берега. Волны, катящиеся через огромные подводные камни, били в борт, дождем брызг обдавали катер.

— Попали под душ, — проворчал механик. — Эх, соорудить бы здесь гидростанцию! На всю тайгу хватило бы тока.

Течение становилось все свирепее. Наконец наступил такой момент, когда катер остановился на месте. Напрасно мотор захлебывался на предельных оборотах. Катер дрожал, пена летела из-под кормы, но продвинуться вперед нам не удалось ни на метр. Да, нелегко поднимать через такой порог илимки! И не зря для этого соединяют вместе силу мотора, искусство лоцмана и ловкость илимщиков, которые идут по берегу, держась за длинный канат и в трудную минуту помогают катеру.

Вернувшись на судно, мы застали там веселое оживление. На корме толпились матросы, кочегары, рулевые. Посредине сидел здоровенный пес, заманенный кем-то на судно. Он поджал пушистый хвост и трусливо озирался. Причиной столь недостойного поведения собаки оказался боров Борька, наш живой запас свежего мяса. Его давно собирались зарезать, но откладывали эту операцию со дня на день: хватало рыбы, которую повар покупал на факториях. Боров разжирел и обнаглел необыкновенно.

Вот и теперь, видя, что пес его побаивается, он с воинственным хрюканьем двинулся в атаку. Тут случилось то, чего мы никак не ожидали. Жалобно взвизгнув, пес бросился к борту и, легко перемахнув через него, поплыл к берегу. Хохот и ядовитые замечания по поводу храбрости знаменитых тунгусских собак сопровождали это бесславное отступление. Выскочив на берег и основательно встряхнувшись, пес бросился к пожилому грузчику. С теплохода тотчас закричали:

— Эй, дядя! Твой волкодав от борова обежал! Такой собаке камень на шею да в воду!

Хозяин пса не на шутку обиделся:

— Эх, вы! Я с ним на медведя хаживал. Собака таежная, отродясь свиней не видела, не знает, что это за живность такая, — ну и оробела…

Работа у Большого порога шла день и ночь. Наконец последний мешок муки, предназначенной к разгрузке, оказался на берегу. Мы тронулись в низовья, к выходу на Енисей.

К этому времени Подкаменная Тунгуска ожила по-настоящему. Гудки то и дело будили эхо в горах. Шли пароходы, с трудом тащившие против течения тяжело нагруженные тупоносые баржи. По притоку Тунгуски — речке Бельмо — эти баржи должны были дойти до пристаней золотых приисков. Опасаясь неожиданного столкновения, капитан давал перед каждым поворотом реки два гудка, призывающих к осторожности встречные пароходы.

Очевидно, шум и оживление на реке вывели из душевного равновесия даже самых спокойных обитателей притунгусских лесов.

После обеда на палубе раздался топот ног и какие-то крики. Оказалось, что на берег вышел большой медведь. Он стоял около воды и наблюдал за движением судна. Кто-то выстрелил из мелкокалиберной винтовки. Зверь и ухом не повел. Постоял еще немного, тряхнул косматой башкой и лениво побрел прочь, в тайгу.

Спуск по реке происходил куда быстрее, чем подъем, и вскоре мы снова оказались в устье Подкаменной Тунгуски. Все поздравляли друг друга с благополучным окончанием рейса. Но мне было жаль, что теплоход не мог пройти вверх по реке за Большой порог, в те места, где сорок лет назад случилось одно удивительное происшествие.

…Утром 30 июня 1908 года в пассажирском поезде, шедшем близ города Канска по Великому Сибирскому пути, услышали вдруг страшный грохот. Не понимая, что произошло, машинист поспешил остановить состав. Пассажиры, выглянув в окна, увидели огненный след на небе.

В тайге за многие сотни километров к северу от Канска охотники-эвенки в ужасе упали на землю; они тоже увидели в небе огненный шар, похожий на мчащееся солнце.

На огромном протяжении сибирских просторов удивительное явление наблюдали тысячи людей. Огненный вихрь промчался при тихой, ясной погоде. Люди слышали несколько мощных ударов, слышали ни с чем не сравнимый грохот. Воздушная волна невероятной силы ломала, точно спички, столетние деревья, валила заборы, "выжимала" воду из рек. Обезумевший скот мчался по улицам. В домах лопались стекла.

После того как все стихло, над землей где-то далеко на севере поднялся огромный столб дыма. Там начался сильный пожар.

Так рассказывали очевидцы. Но очевидцы могли напутать, преувеличить. Ученые решили обратиться к показаниям приборов. Оказалось, что приборы всех сейсмических станций мира (то-есть научных станций, занятых изучением землетрясений) отметили, что утром 30 июня происходили сильные подземные толчки где-то вблизи Подкаменной Тунгуски. Приборы дважды отметили воздушную волну неведомого взрыва: она два раза обежала вокруг нашей планеты.

После происшествия на Подкаменной Тунгуске жители юга страны могли впервые наблюдать белые ночи. Академик Полканов записал в дневнике: "Небо покрыто густым слоем туч, льет дождь, и в то же самое время необыкновенно светло. Настолько светло, что на открытом месте можно довольно свободно прочесть мелкий шрифт газеты. Луны не должно быть, а тучи освещены каким-то желто-зеленым, иногда переходящим в розовый, светом".

Ученые высказали мысль, что на Подкаменной Тунгуске упал небесный гость — огромный метеорит.

Сначала катастрофа в Сибири взволновала умы. Газеты опубликовали приукрашенные рассказы пассажиров поезда. В глухих сибирских деревнях ходили слухи о "конце света", распространялись всяческие суеверия.

Но прошло немного времени, и о "тунгусском диве" стали забывать. Район, куда упал метеорит, был дик и почти недоступен. Царское правительство отказалось снарядить туда экспедицию, считая это нестоящим делом. Постепенно даже стали поговаривать, что вообще никакого тунгусского метеорита в природе не существовало. Легенды давно уже перемешались с правдой, и вся история передавалась с такими фантастическими подробностями, что те, кому приходилось слушать ее впервые, только с сомнением покачивали головой.

И все же нашелся ученый, который решил во что бы то ни стало разгадать тайну сибирской тайги. Это был Леонид Алексеевич Кулик. Он заведовал метеоритным отделом Минералогического музея Академии наук. Среди экспонатов этого музея явно нехватало хотя бы маленького осколка тунгусского метеорита…

Но что же такое метеориты вообще? В межпланетном пространстве носится бесконечно много камешков и пыли, которую называют космической. Вот в темном осеннем небе "упала звезда". Это небольшой небесный камень влетел с огромной скоростью в земную атмосферу, раскалился от трения о воздух и вспыхнул, обратившись в пар. А если небесный камень — метеорит — достаточно велик, то он лишь нагревается от трения, но не успевает сгореть и, оставляя огненный хвост, падает на землю, чаще всего в виде нескольких обломков, весящих иногда десятки и даже сотни килограммов. Тот метеорит, который, судя по всему, упал в Сибири, был метеоритом-великаном. Его изучение представляло особенный интерес.

И вот в путь отправилась первая в истории отечественной науки метеоритная экспедиция. Был голодный 1921 год. Советское правительство дало Кулику денег, вагон, выкроило из скудных запасов продовольствие. Экспедиция начала работу с Канска — оттуда, где пассажиры поезда некогда видели из окон огненный след метеорита — и шаг за шагов проверила все рассказы о его падении. Следы вели в верховье Подкаменной Тунгуски. Там, говорили охотники, небесный огонь выжег огромные пространства тайги. Туда надо было проникнуть во что бы то ни стало.

Но Кулику удалось это сделать лишь в 1927 году.

Он решил преодолеть таежные дебри зимой: в мороз легче пройти через болотные трясины, буреломы и лесные гари. По зимней дороге экспедиция без особенных трудов добралась до села Кежмы на Ангаре. Дальше вели лишь оленьи тропы. Наконец ученый достиг высокого берега реви Подкаменной Тунгуски, где расположились постройки фактории Ванавара.

Теперь цель казалась близкой. Ученый попытался проникнуть дальше на север верхом. Но лошади вязли в глубоком снегу, вьюки рвались о сучья, за день удавалось пройти всего несколько километров.

"Терпение, — сказал себе Кулик, — терпение! Надо вернуться на факторию и найти другие средства для похода".

Второй поход состоялся на лыжах и оленях. Приходилось прорубать дорогу в зарослях, ночевать на морозе, греясь у костра. Чем дальше шла маленькая экспедиция, тем больше следов катастрофы попадалось на ее пути. В конце марта путешественники вступили в зону бурелома. Весь крупный лес на возвышенности был повален в одну сторону: это сделала воздушная волна. И вот Кулик достиг вершины безыменного хребта.

"Ошеломляющая картина открылась передо мной на горизонте к северу, — вспоминал он потом. — Тайга, не знающая полян тайга расступилась там в стороны, чуть не на сто двадцать градусов по горизонту, и мощные цепи белоснежных гор, без признаков какой бы то ни было растительности, засверкали под яркими лучами апрельского солнца, отделенные от меня десятками километров покрытого мелкой порослью плоскогорья. А вправо и влево по горизонту синела бесконечная, сплошная, могучая тайга".

И тут спутник Кулика, эвенк-охотник, молвил, показывая на белые горы:

— Там, сказывают, он лес валил во все стороны и все палил, досюда палил, а дальше огонь не ходил.

Кулик вздрогнул. Конечно, "он" — это небесный огонь, метеорит… Эвенк подтвердил предположения ученого. Все ясно: на далеких горах нет леса потому, что метеорит сжег его. Значит, центр падения небесного гостя где-то недалеко, где-то около гор, похожих издали на белоснежные сахарные головы. Скорее туда!

Но тут возникло неожиданное препятствие: эвенки наотрез отказались сопровождать ученого. Место, куда он хотел проникнуть, считалось проклятым, заколдованным. Не помогли никакие уговоры.

Что делать? Кулик стал тщательно изучать карту. Выходило, что около белоснежных гор должна быть речка Хушмо. Зима кончалась, а весной проникнуть в глубь тайги без дорог можно было только по рекам. Кулик решил снова вернуться в Ванавару, чтобы быстро подготовиться к речному походу.

И вот подготовка закончена. Проваливаясь по пояс в подтаявшем снегу, экспедиция идет к речке Чамбэ. Здесь из бревен сделали два плота: один — для коня, другой — для разного багажа. Стали ждать ледохода. Наконец речка вздулась и понесла плоты вместе со льдинами. Не раз путешественники промокали до костей, прежде чем достигли того места, где Чамбэ впадает в Хушмо. Теперь настало самое трудное: надо было подниматься против течения этой бурной реки. Конь с трудом тащил маленький плотик. Кулику и его спутникам приходилось топорами прокладывать путь через "завалы" — настоящие плотины из древесных стволов, вырванных половодьем и застрявших где-нибудь в узком или мелком месте.

Уже более двух недель продолжался этот мучительный путь. Все чаще стали попадаться следы бурелома. Но Кулик не видел главного — той цепи странных белоснежных гор, которая однажды открылась его взору. Каждое утро, пока в лагере готовили завтрак, ученый устало брел на окрестные холмы, забирался на высокие деревья — и все тщетно!

Но настойчивость всегда побеждает. Настал час, когда остроконечные голые горы вдруг оказались совсем близко. Они изменились, позеленели, но это были те самые горы. Кулик разбил лагерь и принялся обследовать местность.

Оказалось, что лысые горы окружают сильно заболоченную котловину. Кулик начал ходить по хребтам, всюду замечая, в какую сторону обращены вершины поваленных деревьев. И вот что становилось ему все яснее: деревья повалены так, как будто мощная воздушная волна расходилась именно из котловины, сокрушая все на своем пути. Значит, метеорит упал где-то посреди этой котловины.

Кулик хотел продолжать поиски, но маленькая экспедиция, давно уже сидевшая на голодном пайке, подбирала последние крохи. Путники все чаще поглядывали на "неприкосновенный запас" — исхудавшего от непосильной работы коня.

В тот день, когда кончился хлеб, таежники погрузили свой багаж на плот и отправились по рекам Хушмо и Чамбэ на Подкаменную Тунгуску, а оттуда на Енисей.

Вскоре ученый мир услышал первое достоверное известие о том, как выглядит место падения метеорита. Казалось, еще немного — и тайна небесного гостя будет окончательно разгадана. Когда падает большой метеорит, воздух не может резко снизить скорость его движения, и, врезавшись в землю со страшной силой, он взрывается, разбрасывая осколки. Оставалось обнаружить эти осколки.

Осенью 1928 года в газетах появились тревожные заголовки: "Где Кулик?", "Безрезультатные поиски ученого"… Дело в том, что Кулик снова отправился на Подкаменную Тунгуску и достиг района падения метеорита. Тут на маленькую экспедицию обрушилась беда: один за другим заболели ее участники. Оставалось бросить собранные коллекции и возвращаться. Но Кулик поступил иначе: он отправил больных товарищей, а сам остался в тайге, чтобы докончить работу. Остался один, без запасов продовольствия, без помощников.

Долгое время от ученого не было никаких известий. Академия наук решила снарядить экспедицию на помощь Кулику. Другую экспедицию отправил журнал "Всемирный следопыт". Уже глубокой осенью эвенки провели отряд к месту, где начинался бурелом. Еще несколько часов — и экспедиция встретила Кулика, истощенного, ослабевшего, но бодрого и неунывающего. У него кончались продукты, и последние дни ученый питался мясом белок. К населенным местам экспедиция возвращалась уже в сорокаградусные морозы. Помощь в тайгу пришла во-время!

И ведь этот удивительный человек, рисковавший жизнью ради науки, был вовсе не молод: ему шел пятый десяток, за его плечами была революционная работа, заточение в крепости, фронтовая, окопная жизнь, многолетние скитания в поисках метеоритов.

Год сменялся годом. Тайна тунгусского метеорита по-прежнему не давала покоя ученому. Еще одна экспедиция. Еще одна. Незадолго перед войной знаменитого охотника за метеоритами можно было встретить на улицах ангарского села Кежмы. Высокий, сутуловатый, он шагал, стуча тяжелыми дорожными башмаками. На голове у него была тюбетейка, а в руках кожаный шлем летчика. Глядя через очки своими добрыми глазами, он говорил знакомым:

— Вот, собираюсь полетать над своим метеоритом.

И верно, тунгусский метеорит был "его" метеоритом, его мечтой, его целью. Ученый говорил о нем тепло и проникновенно, как говорят о чем-то дорогом, близком. Два лета самолет, на борту которого находился профессор Кулик, кружил над буреломом. Теперь удалось составить точный фотоплан места падения. Если бы удалось еще найти осколки!..

Но осколки так и не были найдены. Леонид Алексеевич Кулик не смог продолжать поиски. Когда началась Отечественная война, он подал заявление о вступлении в партию и ушел добровольцем на фронт. Ему было тогда почти шестьдесят лет, но он шел в атаку рядом с молодыми солдатами. Вражеская пуля ранила его. Рана оказалась смертельной…

Метеориты летят к нам посланцами далеких, загадочных миров. Это гости из Вселенной. Люди науки, отдающие лучшие годы жизни поискам и изучению метеоритов, помогают разгадывать великие тайны природы.

Путь советского ученого через глухую, болотистую тайгу у Подкаменной Тунгуски был путем к познанию звезд. Этим путем идут сейчас другие.