Енисей - река сибирская

ГЛАВА XII. КРУЖОК НА КАРТЕ

"Где не бывал — там буду". — Что видно с самолета. — Огороды у семидесятого градуса северной широты. — Ночной матч. — Клуб заполярных инженеров. — Гости из тундры. — Взрыв.

Наш самолет летел над тундрой. Внизу виднелось одно и то же: безжизненная зеленовато-бурая равнина, вся в пятнах озер. Ни челна рыболова, ни шалаша охотника — ничего, что говорило бы о присутствии человека.

Мы летели к месту, обозначенному на карте Сибири маленьким кружком. Этот кружок был нарисован вправо от голубой линии Енисея, немного в стороне от реки, к востоку. Название, написанное мелкими буквами, ни о чем не говорило. Ох, эти кружки на карте — загадочные, незнакомые, манящие!..

Я вспомнил Шуру Вершинина, своего школьного товарища. Он хотел, когда вырастет, много путешествовать и по возможности побывать во всех интересных уголках земного шара. У него дома над столом висела карта. Над картой было написано: "Где не бывал — там буду", и красовались три восклицательных знака.

Правда, в те годы Шуре, кроме города, где мы жили, удалось побывать еще в деревне Коркиной, и больше нигде. Это я знал точно. Однако на его карте были обведены красным карандашом кружки многих городов.

— Вот чудак! — сказал мне Шура, когда я спросил, для чего он портит карту. — Ты думаешь, это я так, без дела малюю?

И он объяснил, что, готовясь к будущим путешествиям, собирает открытки, картинки, заметки из газет о разных местах. Нельзя же, в самом деле, ехать, не зная, что можно увидеть там, куда едешь!

— Вот! — и Шура ткнул пальцем в один из обведенных карандашом кружков. — Что тут написано? Архангельск! Ага, Архангельск… Одну минуточку! А теперь смотри сюда. Вот тебе Архангельск.

Он показал мне открытку, где были изображены белые дома, множество кораблей. На другой открытке я увидел площадь с полосатой будкой и памятником.

— Это памятник Ломоносову, — объяснил Шура. — А это набережная. Я недавно книжку читал про Архангельск. Интересная. Петр Первый там корабли строил.

Мы долго смотрели Шурины коллекции. И кружки на Шуриной карте для меня стали оживать. Каждый из них заключал в себе что-то свое, новое — дома, памятники, корабли, мосты, зеленые парки и многое, многое другое…

От всех этих воспоминаний меня отвлек бортмеханик, который, стуча сапогами, прошел, в хвост самолета. Я посмотрел вниз. Что такое? Видны какие-то горы, дымящиеся, словно вулканы.

— Сейчас пойдем на посадку! — крикнул механик.

Теперь под крылом появился город. Дым, которым были окутаны горы, поднимался из заводских труб, торчавших повсюду. Самолет стал снижаться, и тут я заметил огороды.

Это было так же удивительно, как если бы в Москве на бульварах росли финиковые пальмы. Ведь кружок на карте почти касался линии, обозначающей семидесятый градус северной широты. Тут вечная мерзлота, тут бывают пятидесятиградусные морозы, тут лето короче воробьиного носа, и вдруг — огороды. Надо обязательно узнать, как это люди научились выращивать овощи по соседству с Ледовитым океаном. С этой мыслью я и вылез из самолета.

Город был большой. Кругом стояли каменные многоэтажные дома. По улицам бежали автобусы. На заборах висели афиши театров и кино. В стороне виднелись огромные заводы. Неужели все это построено за десять лет? Не верилось, хотя я точно знал возраст города.

И не верилось еще тому, что вокруг расстилается тундра, где не везде ступала нога человека, что город находится в далеком Заполярье. Стоял жаркий летний день. У киоска с газированной водой толпились люди. Ребята играли в палочку-застукалочку.

Что же это такое? Что же в этом городе арктического?

Я остановил высокого молодого человека, который шагал куда-то с лыжами, смешно выглядевшими в такую жару, и, предупредив его, что я приезжий, задал ему этот вопрос.

— Неужели вы думали встретить у нас белых медведей? — усмехнулся юноша. — Опоздали! Мы как раз стараемся, чтобы в нашем городе все было так же, как в любом городе, скажем, под Москвой. Мы стараемся, чтобы у нас даже южане по возможности чувствовали себя дома…

— Понятно, — сказал я, не очень-то довольный его расплывчатым ответом. — А не рано вы начали лыжи к зиме готовить?

— Почему к зиме? Я сегодня думаю немного покататься.

Тут я понял, что он меня разыгрывает, как новичка, и пошел прочь.

— Постойте! — крикнул юноша. — Я вовсе не шучу. У нас в горах снег лежит все лето. Катайся сколько угодно.

— Значит, у вас можно в один день сначала побегать на лыжах, а потом пойти на озеро купаться?

— Можно, — ответил мой собеседник. — Только глубоко нырять не советую. Солнце успевает нагревать верхние слои воды, а поглубже она совсем ледяная.

Я потом проверил — и оказалось, что прохожий рассказал мне все как есть, ничего не прибавив и не убавив. Тут, действительно, бывают такие дни, когда можно и купаться и ходить на лыжах. Действительно, в горах лежит зернистый фирновый снег, а под верхним, теплым слоем вода в озере не намного теплее той, которая омывает Северный полюс.

Коротко, очень коротко здешнее лето. В мае здесь еще бушует зимняя пурга. Да что в мае! Бывают случаи, когда в июне начинает валить снег и разыгрывается метель. А в сентябре снег — уже самое обычное явление.

У короткого полярного лета есть важное преимущество: солнце не скупится, светит круглые сутки. Непрерывный летний день длится неделями, и земля не успевает остывать, не знает ночной прохлады.

В этом заполярном городе я смотрел не совсем обычный футбольный матч. Я видел игру, которая началась в три часа ночи.

Играли сборные команды дневных смен горняков и металлургов. Горняки были одеты в красные футболки с белыми полосами, металлурги — в оранжевые.

Я удивился, что для этой товарищеской тренировочной встречи был выбран такой, казалось бы, неподходящий час. Однако мне объяснили, что, во-первых, в июле на этих широтах особенной разницы между днем и ночью нет, а во-вторых, летний спортивный сезон на таком далеком Севере продолжается не больше двух месяцев, и истинные спортсмены, днем занятые работой, непрочь уделить любимому развлечению свободные ночные часы.

Но все же было забавно слышать глубокой ночью, как вратарь, пропустив мяч, кричал, что он ничего не видит против солнца, что солнце портит ему нервы…

Я должен рассказать немного и о самом стадионе. Он был построен спортсменами еще во время войны. Своими руками они раскорчевали и выровняли участок тундры, перекопав и переместив для этого тысячи кубометров грунта.

По субботам и воскресеньям, когда на стадионе гремит оркестр, сюда собираются целыми семьями. Молодежь развлекается, старики рассаживаются на трибунах или скамейках вокруг фонтана.

Что же делают в этом городе любители спорта тогда, когда солнце с каждым днем начинает укорачивать свой бег по небосклону? Что они делают, когда наступает многомесячная полярная ночь? Замирает ли спортивная жизнь?

Ничего подобного. В городе есть большой зимний спортивный зал. Волейболисты, баскетболисты и теннисисты под сводами зала чувствуют себя отлично в самую жестокую пургу и мороз. А когда позволяет погода, яркие электрические огни загораются на катке. Хоккей зимой здесь любят не менее, чем футбол летом. Здешние лыжники в самый разгар полярной ночи совершают скоростные пробеги по тундре, изредка озаряемой светом северного сияния.

Один врач говорил мне, что главным возбудителем цынги — болезни, от которой в Арктике погибло немало людей — является микроб лени и стремление лентяя больше лежать, чем ходить. Врач уверял, что берется вылечить любого заболевшего цынгой не столько витамином "С", сколько самым простым средством: спортом.

Он, может быть, и преувеличивал, но, во всяком случае, в советских заполярных городах все давно забыли, что такое цынга. Цветущий вид полярных старожилов, которые много трудятся, а после работы не забывают о футбольном мяче или хоккейной клюшке, сам говорит за себя!

Известно, что в Сибири еще недавно северной границей земледелия считалась шестьдесят третья параллель. Но вот что я увидел у семидесятой параллели.

Недалеко от города расположена большая усадьба: несколько новых бревенчатых домов и хозяйственных служб, среди которых выделяются огромные скотные дворы. Это заполярный совхоз. На крыльце конторы меня радушно встретил директор хозяйства, рослый, крепкий мужчина лет шестидесяти, с пушистыми белокурыми усами.

— Вот, — сказал он с гордостью, — до войны здесь была болотистая тундра. Все это мы сделали за последние годы.

И он широко обвел рукой вокруг.

Перед нами расстилались тщательно обработанные поля, где капуста чередовалась с картофелем. Чуть подальше блестели на солнце стекла парников и теплиц. Стадо выхоленных породистых коров возвращалось с поля, и весь этот мирный сельский пейзаж никак не вязался с покрытой снегом горной грядой и холодным ветром, порывы которого налетали временами откуда-то со стороны Ледовитого океана.

— Мы учимся у тундры и одновременно переделываем ее, — продолжал директор, разглаживая свои усы. — Мы начали с одного гектара, теперь засеваем сотни. Сегодня мы выращиваем в открытом грунте на вечной мерзлоте картофель, капусту, репу, турнепс, свеклу, морковь, салат, редис, укроп, табак. Думаем, что нам удастся разводить здесь и более теплолюбивые растения. Посмотрите-ка на эту капусту, которая скоро должна дать кочаны…

Он рассказал мне историю капустного поля. Семена были получены издалека. Отправитель знал, для каких мест они предназначаются, поэтому на каждом мешке была сделана наклейка: "Никакой гарантии за всхожесть семян и урожайность при высеве севернее 63-й параллели не дается".

Зато теперь работники совхоза могут дать такую гарантию: они нашли способ выращивать не только свои сорта, но заставить и заморскую гостью прижиться гораздо севернее ее родных широт.

Какой же важный секрет разгадан полярными земледельцами? Как заставили они плодоносить холодную и болотистую землю тундры?

Раньше доказывали, что капуста просто не может вызревать на семидесятой параллели. В самом деле, теплая пора здесь длится всего девяносто дней, а капуста требует для вызревания по крайней мере ста сорока — ста пятидесяти дней. Но это доказательство сразу рухнет, если вспомнить, что к свету и теплу девяти десятков дней нужно прибавить свет и тепло по крайней мере пятидесяти солнечных ночей.

Но свет и тепло еще не решают дела. Нужно хорошенько приготовить почву.

Подготовка начинается с осенней вспашки, во время которой в землю вносится известь. Известь борется с вредными для растения излишками кислоты в почве тундры. Кислота побеждена. Но и этого мало. Надо добавить в почву вещества, которыми питается растение. Надо, кроме того, заранее вырастить крепкую рассаду. Вот агрономы и решили сразу делать то и другое.

Каждый куст капустной рассады выращивается, а затем высаживается в грунт в горшочке, сделанном из смеси торфа и навоза.

Таких горшочков при помощи очень несложной машины можно изготовить миллионы. В них неокрепшее растение при высадке в тундру как бы берет с собой запас питания на первое, самое трудное время. А когда его корни разовьются, оно уже может добывать все необходимое и из тундровых почв. Кроме того, растение "подкармливается": его поливают растворами удобрений.

Как видим, труда затрачивается немало, но зато упорные люди снимают с заполярных огородов кочаны капусты весом в шесть и даже восемь килограммов каждый.

Солнечные лучи в тундре оттаивают слой вечной мерзлоты на глубину от сорока сантиметров до одного метра, и температура даже верхних слоев почвы в самый разгар короткого полярного лета довольно низка. Капуста еще не так прихотлива в смысле тепла, но агрономы нашли способ помочь и теплолюбивым культурам. Чтобы поднять температуру почвы, применяются особые электрические грелки. В грунт на некотором расстоянии друг от друга воткнуты металлические стержни. Через них пропускается ток высокого напряжения. Он хорошо нагревает слой, в котором переплетаются корни растений. Но, может быть, все эти затраты на выращивание овощей не окупают себя, или, как говорит пословица, "овчинка не стоит выделки"?

Пусть ответят цифры. С каждого гектара здесь примерно собирают тридцать пять тонн капусты, или пятнадцать тонн картофеля, или десять тонн редьки. Не правда ли, совсем неплохой урожай для мест, где "теоретически" ни одна из этих культур не может произрастать?

А теперь попробуйте подсчитать, во что обойдется доставка каждой тонны свежих овощей с юга, когда пароходам приходится нередко пробивать себе путь уже во льдах, а овощи, того и гляди, прихватит мороз.

После осмотра полей мы прошли в теплицы. Во влажном и теплом воздухе выращивались огурцы и помидоры, для которых климат открытого грунта слишком жесток. Под стеклянными крышами буйно росла сочная, пышная зелень.

— Первые огурцы мы выращиваем в конце апреля, когда за стенами теплиц еще завывает пурга, — сказал директор хозяйства. — А в июне у нас уже краснеют помидоры.

Потом мы направились в оранжереи. Здесь я увидел гостей из тропических стран — два сорта пальм, а также множество садовых цветов среднего пояса Европы.

— Цветы… Не роскошь ли это? — задумчиво сказал мой спутник. — Признаюсь, мы сначала хотели посадить здесь помидоры и долго колебались перед окончательным выбором. Но цветы доставляют столько радости человеку, особенно здесь, в царстве снегов, что в конце концов вопрос был окончательно решен в пользу резеды и анютиных глазок.

Мы вышли из оранжереи, и тут я увидел белого медведя.

Он сидел в огромной клетке, поставленной в тени, около какого-то сарая. Зверь, видимо, страдал от жары. Шерсть его была не чисто белой, а с сильным желтоватым отливом.

— Ну, Михайло Потапыч, как дела? — спросил директор, подходя к клетке.

Медведь покосился в нашу сторону и не двинулся с места. Он привык к людям.

За стеклами оранжереи зеленели пальмы…

Некоторым людям еще и сегодня кажется, что где-нибудь на отдаленной окраине, да еще в Заполярье, можно просто умереть от скуки. Но если сказать об этом жителю города, обозначенного кружком на карте глухой таймырской тундры, он расхохочется от души.

— Конечно, — скажет он, — мы не можем пойти на премьеру нового балета в ложу Большого Академического театра. Для этого нам пришлось бы сначала проехать шесть тысяч километров до Москвы. Но у нас есть свой театр, несколько рабочих клубов и клуб заполярных инженеров. Там совсем не скучно!

Клуб заполярных инженеров помещался в трехэтажном здании, сложенном из обтесанных глыб розово-бурого камня. Снаружи дом казался мрачноватым. Однако за порогом это впечатление рассеивалось. В нижнем этаже помещался ресторан. По широкой, покрытой красным ковром лестнице я поднялся на второй этаж. В одном фойе была устроена выставка местных художников. Картины передавали блеклые краски тундры и суровый колорит гор, покрытых шапками снега. В другом фойе, в глубоких кожаных креслах, сидели с газетами в руках пожилые люди. Отсюда дверь вела в шахматную комнату, где разыгрывались партии турнира на первенство города.

До начала концерта оставалось достаточно времени, и я занялся осмотром третьего этажа. Здесь находились читальня и техническая библиотека. В библиотеке, как мне сказали, было собрано более шестидесяти тысяч книг. На изящных витринах пестрели обложки самых новых книг, доставленных сюда самолетами. Другие комнаты были отведены под технические кабинеты. Здесь находились минералогические коллекции, модели и разрезы машин, карты, схемы, разные приборы и многое другое.

Между тем звонок пригласил зрителей в большой и красиво отделанный зал.

Свет стал медленно гаснуть. Тяжелый занавес бесшумно открылся, и перед нами предстала сцена, на которой расположились музыканты. Дирижер взмахнул палочкой. Грянула торжественная мелодия.

— Часто ли бывают у вас такие концерты? — наклонился я к соседу.

— Каждую субботу, — отрывистым топотом ответил он. — Остальные дни — оркестр, хор, балет и кружок любителей драматического искусства… И новые кинофильмы — всего на несколько дней позже, чем их смотрят в Москве.

В антракте мне рассказали о том, что зимой в клуб заглядывают приезжающие из тундры по своим делам оленеводы-ненцы. Они поют гортанными голосами протяжные песни тундры, которые, собственно говоря, не являются песнями в обычном смысле слова, потому что в них нет определенного, постоянного текста. Певец, медленно раскачиваясь, поет о том, что видит вокруг.

Иногда гости также танцуют. Взявшись за руки, они становятся в круг и, постепенно учащая ритм, притопывают ногами. Такой танец мог родиться только в тундре, где дуют ледяные ветры и где человеку всегда хочется согреться.

Кружок на карте. Новый, молодой советский город. Сколько интересного, своеобразного скрыто за его скромным названием!

Какой могучей силой обладает советский человек, дерзко перекраивающий природу, прочно, по-хозяйски, уверенно обживающий самые немыслимые "медвежьи углы"! Он пришел сюда, в страну ледяного безмолвия, разыскал богатства, скрытые в ее недрах, и построил шумный город у горной гряды, высокие вершины которой покрыты клубящимися облаками.

Вот у подножья горы бежит паровоз. Повыше бежит второй. На склоне видны кучки земли, точно вырытые огромными кротами. Это отвалы шахт и рудников. Смотрите, выше шахт тоже есть железная дорога, и там суетится паровозик. Но вот ветер развеял тучи — и что же? Оказывается, на самой вершине горы приютилась целая железнодорожная станция. Люди построили четырехэтажную дорогу!

У подножия гор стоят заводы. Под крышами их просторных цехов можно было бы разместить несколько больших зданий. Вот заводская труба, сложенная из трех миллионов кирпичей. Говорят, что выше ее нет труб ни в Европе, ни в Азии.

Мне не забыть дня, когда мы поехали на автомобиле по ущелью между двумя горами. Машина, остановилась у входа в какой-то деревянный коридор, уходящий к вершине. Это был подъемник. Через две минуты мы оказались наверху.

Кругом лежал ослепительно белый снег. Дул резкий, холодный ветер. Город виднелся далеко внизу; там, наверное, сейчас было тепло.

Вокруг нас стояли мощные машины — экскаваторы, похожие на ископаемых с поднятыми хоботами. Под один из таких экскаваторов приехавший вместе со мной инженер и заставил меня спрятаться.

— Внимание! — сказал он. — Сейчас…

И тут метров за триста от нас вдруг поднялась в воздух клубящаяся сплошная завеса из камней, дыма и пыли. Ухнул такой взрыв, что ушам стало больно, а экскаватор, под которым мы спрятались, задрожал. Через минуту вокруг зацокали осколки камня, заброшенные сюда взрывом.

— Здесь, под нами, — объяснил мне инженер, — на глубине десятков метров, лежит руда. Мы решили не рыть подземные ходы, а снять слой земли, которым руда прикрыта. Как это делается, вы только что видели. Этим взрывом раздроблено и сброшено в сторону полмиллиона тонн породы. Такими взрывами мы снимаем земляную крышу и будем брать руду прямо с поверхности.

Пока он объяснял все это, экскаваторы тяжело поползли вперед. Они должны были захватывать своими ковшами-хоботами раздробленный камень и грузить его в вагончики.

Когда уйдет короткое лето и долгую полярную ночь солнце не будет показываться над землей, во всех домах и на улицах заполярного города зажгутся электрические лампочки. Здесь пурга наметает такие сугробы, о которых в других местах и понятия не имеют: высотой с двухэтажный дом. В черном небе переливается, дрожит северное сияние. На сотни километров вокруг города лежит безжизненная снежная пустыня, по которой пробираются на своих быстроногих оленях охотники. Стужа наступает на город, грозя заморозить, засыпать снегом, истребить все живое.

Но не страшны ее угрозы городу на семидесятой параллели. Над тундрой спешат к нему самолеты, и летчики еще издали видят множество огней, рассеивающих мрак, озаряющих края низко плывущих облаков, видят снежный город, светлый город.

Пусть воет пурга, пусть лютует мороз! На клочке отвоеванной у тундры земли мужественные советские люди живут, трудятся, строят. Вспомните об их трудовой вахте, когда увидите на карте кружок, около которого написано… Впрочем, посмотрите на карту и прочтите сами надпись около этого кружка, восточнее Дудинки, недалеко от берега Енисея.