Енисей - река сибирская

ГЛАВА IV. ПУТЕШЕСТВИЕ В ГЛУБЬ ВЕКОВ

Минусинск. — Сибирские яблоки и виноград. — Аптекарь-ученый. — Как создавался музей. — Четыре тысячи лет назад. — На машине времени. — Таинственные рунические письмена. — Богатырь "отлучился". — "Секретное дело о государственном преступнике Фролове". — Как "читают" реку.

Минусинск — тихий, зеленый город. Он стоит не на самом Енисее, а на его протоке, отделяющей большой Татарский остров.

Течение в протоке медленное, едва заметное. Огромные тополя отбрасывают тень до самой воды, где сидят с удочками рыболовы.

У пристани баржи с углем, пассажирские катера, баржи с зерном и кожами. Речники в синих кителях с золотыми пуговицами, на которых изображен якорь, спешат куда-то по своим делам. В тихом летнем воздухе далеко разносятся гудки пароходов.

Минусинск и его окрестности — край сибирских садоводов. Здесь еще раз убеждаешься, насколько устарели представления о Сибири как о таком суровом месте, где вызревает лишь лесная черемуха да горькая рябина…

Оказалось, что около Минусинска можно выращивать превосходные яблоки "белый налив", груши, вишни, сливы. С виноградных лоз снимают первые урожаи сибирского винограда. Слабые, тонкие саженцы, привезенные несколько лет назад из-за Урала, с юга, окрепли и прижились на новом месте. Уже теперь на щедрой минусинской земле разводят более ста сортов плодовых деревьев.

Все эти чудеса — дело рук сибирских мичуринцев, вроде знаменитого в здешних местах колхозного садовода Ермолаева. Ермолаев вывел несколько сортов фруктовых деревьев, которые стойко переносят все превратности сибирского климата. А ведь все это только начало. Каждый год минусинские колхозы высаживают десятки тысяч новых деревьев, чтобы к концу пятилетки утроить площадь своих садов.

Но не только садами занялись минусинцы. Им надоело жить в степи, им хочется, чтобы вокруг зеленели рощи. Они начали с полезащитных полос. Между полями пшеницы, которой здешние края славятся издавна, зеленеют молодые поросли акации, тополя, клена, сибирской ранетки и сосны. Лес сохранит влагу, задержит снега, защитит поля от суховеев. А где влага, там урожай.

На площади Минусинска стоит двухэтажное здание из красного кирпича. В нем помещается знаменитый музей.

Основатель этого музея, Николай Михайлович Мартьянов, был человеком замечательным. Он родился в 1844 году в семье лесного объездчика. Мальчику пришлось уйти из третьего класса гимназии и поступить в аптеку, чтобы помогать семье. Он проводил целые дни в полях, собирая лекарственные растения. Сдав экзамен на аптекарского ученика, молодой Мартьянов стал работать недалеко от Петербурга. Вскоре интерес к ботанике, который пробудило в нем собирание растений, дополнился интересом к минералогии.

Николай Михайлович подружился с хранителем музея Петербургского горного института и вскоре стал сам собирать минералогические коллекции. Но с первыми своими коллекциями ему пришлось расстаться; на вырученные от их продажи деньги он отправился в Москву, где стал посещать университет.

Вот наконец сдан экзамен на звание провизора. Нужно выбирать место работы. Сначала Мартьянов поехал в Казань. Потом его потянуло туда, где энергичные, склонные к исследованию природы люди могли найти себе особенно много дела по сердцу. Он поехал в Сибирь, в Минусинск, и стал заведовать здесь аптекой.

С первых же дней пребывания в Сибири его поглотила страсть к коллекционированию. Рабочий день Мартьянова начинался в четыре часа утра и кончался лишь к одиннадцати часам вечера. Аптекарь собирал растения, образцы минералов, старинную утварь.

"Он не как мы, — писал про Мартьянова один из первых его минусинских знакомых, — водки не пьет, в карты не играет, табак не курит и даже на именины не ходит. А славный человек: хороший, умный, добрый".

Вскоре одна идея завладела Мартьяновым безраздельно: он решил создать в Минусинске музей. Денег у него, разумеется, не было, свободного времени тоже: ведь он с утра до вечера составлял порошки, приготовлял микстуры, работал за аптекарской стойкой. Чтобы осуществить задуманное дело, нужно было отказывать себе в лишнем часе сна и отдыха.

И вот в сельские школы стали приходить посылки. В этих посылках были небольшие коллекции растений и минералов. Учитель находил там и короткое письмо:

"Думаю, что вам пригодится на уроках то, что я собрал во время экскурсий в окрестностях Минусинска. Если пригодится, буду очень рад, а вас попрошу об одном: скажите детям, что в городе задумали открывать музей и просят их помочь в сборе разных редкостей и вообще всего, чем богата природа вашей местности. С уважением —

Н. Мартьянов".

Через несколько, месяцев в аптеку к Мартьянову со всех сторон стали присылать множество камней, насекомых, шкурок животных, старинных монет и много другого. Конечно, не все это было ценно, не все годилось для музея. Но посылки свидетельствовали о том горячем интересе, которым сибиряки встретили начинание Мартьянова. Один из знакомых скромного аптекаря вспоминал:

"Аптека, где он меня принял, была битком набита народом всех полов и возрастов, и многие из посетителей, особенно дети, которых, к слову сказать, Мартьянов наделял лакомствами, доставляли Николаю Михайловичу всякого рода редкости: какие-то камни, какие-то кости, какие-то растения, каких-то насекомых… И все эти оригинальные дары Мартьянов любезно принимал, складывал в одну кучу, одновременно продолжая тут же, на глазах всех, изготовлять лекарства. Не отрывая глаз от колбочек, весов, пробирок, баночек, банок, он безумолку беседовал с пациентами, расспрашивая их, что они видели или слышали замечательного, обращали ли внимание в местах своего жительства на то, что он указывал в прошлый раз, не могут ли достать для музея того-то и того-то…"

Так было положено начало благородному и прекрасному делу. Теперь Мартьянов мог подбирать и посылать более обширные, полные коллекции уже Академии наук, различным музеям, а также профессорам русских университетов, прося при этом, если возможно, присылать экспонаты для его коллекций.

Неутомимый Мартьянов собрал в течение двух лет около полутора тысяч различных предметов, главным образом для отдела естественной истории своего будущего музея, и составил небольшую библиотеку редких книг. В одном из школьных зданий ему отвели две комнаты для выставки коллекций. Аптекарь был счастлив. Его мечта осуществилась: музей, пусть еще небольшой, все же был открыт.

Прошел еще год, и в музее оказалось уже более шести тысяч экспонатов, а на полках его библиотеки — более трех тысяч книг по истории Сибири.

По-прежнему с утра до вечера Мартьянов трудился не покладая рук. У него не было помощников. Для музея и библиотеки не нашли нужным дать уборщицу, и ранние посетители иногда видели, как Николай Михайлович сам мел полы, вытирал пыль с витрин. Зимой в музее было холодно и сыро. Непосильный труд надломил здоровье Мартьянова, он стал кашлять, чахнуть. Ему советовали отдохнуть хотя бы недолго, но он и слышать об этом не хотел. Все чаще аптекарь готовил лекарства самому себе. Но было уже поздно.

Мартьянов умер, как солдат науки, — на посту. Его хоронил весь город.

Минусинские толстосумы считали Мартьянова чудаком. Ведь если бы с его умом, упорством да усердием, рассуждали купцы, начать копить деньги, как бы богато и сытно он мог жить! Вот чудак, простофиля!

Но простые люди, провожая в последний путь выдающегося сибирского просветителя, думали иначе. Они испытывали чувство благодарности к человеку, который честно служил народу, опровергая "житейскую мудрость" мелких стяжателей, думающих лишь о том, как бы пополнее набить карман и брюхо.

Мартьянов умер в 1904 году. К этому времени основанный им музей сильно вырос и пользовался уже мировой известностью. В научных журналах писали: "Город Минусинск обязан своим музеем исключительно неутомимой энергии Мартьянова. Этому музею могла бы позавидовать не одна европейская столица: по обилию сибирской древности он единственный в мире". Путешественники, посещавшие Сибирь, считали своим долгом сделать крюк в сторону по бездорожью с единственной целью посмотреть коллекции мартьяновского музея.

Сегодня Минусинский музей представляет собой настоящую сокровищницу для тех, кто захочет узнать прошлое огромного района Южного Енисея от древнейших времен до наших дней.

Здесь собрано более ста тысяч различных ценнейших экспонатов. На полках научной библиотеки хранятся десятки тысяч книг; среди них много редчайших изданий по истории Сибири.

Я поспешил в музей с тем большим нетерпением, что здесь, как мне рассказывали, можно было узнать много интересного о Туве, которую я только что покинул, о Хакассии, в которой мне предстояло быть проездом; я знал также, что в архивах музея хранятся дела о ссыльных декабристах и многое другое.

Первый зал музея точно на чудесной машине времени перенес меня в далекое прошлое.

Десятки тысячелетий назад север Сибири покрывали ледники. В Минусинской котловине климат был гораздо суровее, чем сейчас. Тут водились мамонт, северный олень, полярная лисица, полярная мышь, шерстистый носорог. Кости этих животных найдены в минусинских степях.

Вот витрина с первыми следами, оставленными древним человеком: под стеклом лежат грубые каменные скребки для обработки шкур и костяное шило.

Бережно извлечены из курганов нехитрые орудия, которыми пользовались наши далекие предки четыре тысячи лет назад: вот наконечники стрел, каменное долото, каменная секира, плохо сделанный медный нож. Рядом лежат обломки сосудов, очень грубых, с неудобным острым дном: должно быть, человек, изготовляя эти сосуды, подражал формам птичьего яйца.

Ученые назвали отдаленный от нас четырьмя тысячелетиями период в жизни древних обитателей юга Сибири периодом Афанасьевской культуры — по наименованию горы Афанасьевой, близ берега Енисея. Там были найдены предметы, изготовленные в начале бронзового века.

Прошло несколько столетий. В минусинских степях появились пришельцы с запада. Об этом рассказал курган, разрытый у деревни Андроновой. В нем нашли бревенчатый сруб и плоскодонные глиняные горшки — верные признаки оседлости. Люди Андроновской культуры совсем редко применяли камень для изготовления оружия. В витринах лежат их медно-бронзовые топоры и кинжалы, а рядом — украшения из меди и золота.

Но почему археологи решили, что люди, которые пользовались всем этим, откуда-то пришли? Может быть, просто старые жители, следы которых найдены в Афанасьевой горе, научились пользоваться металлом? Нет, отвечают ученые, и в период Андроновской культуры в некоторых курганах преобладают признаки, характерные для Афанасьевской культуры. Значит, пришельцы жили рядом с коренными жителями, но не смешивались с ними.

Сделайте несколько шагов к следующей витрине музея, и каждый ваш шаг отмерит столетие. Под стеклом собраны предметы, относящиеся к Карасукской культуре. Они обнаружены при раскопках на речке Карасук. Им три тысячи лет.

В ту пору огромные стада овец бродили по тучным пастбищам в долине Енисея. Баран стал священным животным: человек видел в разведении, овец главный источник своего благополучия. Люди Карасукской эпохи умели уже изготовлять теплые шерстяные ткани, сеять хлеб, у них появилось немало свободного времени. Что все это было именно так, а не иначе, подтверждают священное изображение бараньей головы, высеченное из камня, бараньи головы на рукоятках ножей, многочисленные овечьи кости в курганах Карасукской эпохи. В витрине лежат серп, кусочек полуистлевшей ткани, рисунок, изображающий кибитку кочевника. Как видите, предположения об образе жизни наших далеких предков основаны на фактах.

Но вот перед нами следы новой, гораздо более богатой и разнообразной Тагарской культуры. Первые ее раскопки были произведены русским исследователем Адриановым на том самом Татарском острове, который расположен напротив города. Этот остров можно увидеть и из окон музея.

Тагарской культуре две с лишним тысячи лет. Тогда древний обитатель Минусинской котловины уже усиленно занимался мотыжным земледелием, достиг совершенства в изготовлении всевозможных бронзовых изделий и впервые познакомился с железом.

Мы знаем, как назывался народ, обитавший на Татарском острове и в других местах края; знаем, как выглядели эти люди. Китайская летопись, составленная две тысячи лет назад, говорит, что от Байкала до Алтая жили северные динлины. Китайцы считали динлинов очень уродливыми: они были горбоносы, голубоглазы, рыжеволосы и, следовательно, сильно отличались от черноволосых китайцев.

Точны ли китайцы в своих описаниях? Да, точны. В 1928 году были найдены черепа динлинов; на этих сохранившихся черепах носовая кость сильно выступала вперед.

Перед исследователями предстали новые доказательства того, что древние жители юга Сибири принадлежали к европеоидному типу.

Последние сомнения в этом исчезнут и у вас, если вы взглянете на соседнюю витрину: там лежат подлинные гипсовые маски людей, умерших две тысячи лет назад. По обычаю динлинов, лицо покойника обкладывалось гипсом, потом застывший гипс снимался и в полученной форме отливалась маска — точный скульптурный портрет человека. Этот обычай сохранил для нас портреты людей, похожих, пожалуй, на русских жителей сегодняшнего Минусинска.

Динлины сами рассказывают потомкам о своей жизни в многочисленных рисунках на камне, собранных в музее. Вот изображены табун скота, охота на какого-то зверя, собаки, юрта. Соседнее изображение напоминает бревенчатый дом. Множество бронзовых серпов хорошей работы, красиво отделанных, свидетельствует о сравнительно развитом земледелии. Очень любопытно появление "тамги" — своеобразной фабричной марки, значка, который искусный в мастерстве динлин ставил на свои изделия. Динлины пользовались бронзовыми топорами. Но они не сразу додумались до того, чтобы просто надевать топор на топорище, и сначала привязывали его к расщепленной палке. Это было и неудобно и непрочно. Тут сказалась сила старых привычек, всегда мешающая человеку быстрее двигаться вперед: по обычаю своих дедов, динлины бронзовый топор привязывали к топорищу, как те привязывали каменный…

В период Татарской культуры в родовой общине динлинов уже хорошо заметно деление на богатых и бедных. Вот на стене скромное вооружение воина и рядом с ним разукрашенное, тонко отделанное вооружение вождя, военачальника. Бронзовые украшения бедняков совсем просты и незамысловаты по сравнению с позолоченными украшениями богатеев.

Изучая культуру динлинов, ученые обратили внимание на ее сходство с культурой скифов, обитавших некогда на юге Европейской части нашей страны. Найденные в 1938 году и выставленные в музее огромные бронзовые котлы с ручками почти в точности напоминают котлы скифов.

Динлины жили отнюдь не замкнуто. На юге их соседями были гунны. Постепенно происходило смешение племен. Маски, найденные в погребениях вблизи речки Таштык и относящиеся примерно к последним столетиям до нашей эры и к началу нашей эры, изображают уже не только узконосых динлинов, но и широкоскулых монголов.

В 1940 году недалеко от Минусинска произошло событие, взволновавшее археологов. В степи прокладывали шоссе. Выравнивая подъем на холмик вблизи колхоза "Сила", дорожники натолкнулись на битые черепки странной формы, с какими-то непонятными знаками. Дорожный мастер приостановил работы и поспешил сообщить о своей находке музею. Научные сотрудники выехали в степь. Известный знаток енисейских древностей Левашева начала раскопки, которые закончились только в 1946 году. Вот что удалось установить.

Под холмом у колхоза "Сила" находились развалины большого дома, украшенного черепичными кругами с выпуклыми китайскими иероглифами. Сохранились бронзовые дверные ручки, изображающие лицо горбоносого мужчины с двумя рогами и кольцом, продетым в носу. За это кольцо надо было браться при открывании двери. Такого рода находка была сделана в СССР впервые.

Академик Алексеев прочел иероглифы. Они были написаны за два века до нашей эры, следовательно более двух тысяч лет назад. Перевести на русский язык их можно так:

"Сыну неба (то-есть китайскому императору) 10000 лет жизни, а той, которой мы желаем (то-есть императрице), 1000 осеней радости без горя".

Сказано витиевато, в восточном стиле. Но не в том дело. Как и откуда подданный "сына неба" попал в приенисейские степи? Загадка разъяснилась только тогда, когда обратили внимание на одну полузабытую китайскую летопись. Там рассказывалось о китайском полководце Ли Лине, который проиграл битву с гуннами, перешел на их сторону, и те послали его к динлинам. Очевидно, древний дом около колхоза "Сила" и был усадьбой этого разбитого полководца.

В Минусинском музее можно видеть план раскопок, восстановленный вид дома, дверную ручку и круги с иероглифами.

Мы идем дальше, рассматривая великолепные коллекции, идем, догоняя время, приближаясь к более поздним событиям, происходившим в верховьях Енисея.

В начале нашей эры, в период Таштыкской культуры, произошло смешение рас и племен. Образовалась новая народность — кыргыз-хакасы, более близкая к тюрко-монгольскому типу. Хакасы научились пахать землю плугом и орошать свои поля. Китайские летописи рисуют хакасов искусными земледельцами. Они знали гончарный круг, горн, ручную мельницу, умели отлично использовать железо. Они держали хорошо вооруженное войско, брали в плен рабов.

Особенного расцвета Хакасское государство достигло в IX веке нашей эры, когда его границы подходили к Байкалу, к полосе сибирской тайги, к Алтаю и хребтам нынешней Монголии. Правящая верхушка государства роднилась с китайскими принцессами и турецкими княжнами. Кыргыз-хакасы вели огромную торговлю. Их караваны шли в Китай, в Тибет, в Среднюю Азию. Конечно, только они, а отнюдь не Чингис-хан, могли построить древнюю дорогу, сохранившуюся в Туве. Чингис-хан завоевал и разгромил их государство. Он не строил, а разрушал.

Былое величие и богатство государства хакасов отражают красивая утварь, изящные украшения, дорогое оружие.

Любуясь всем этим, я вдруг заметил изваяние, довольно грубо высеченное из сероватого камня. Рядом стояло еще несколько таких же изваяний, покрытых мелкими рисунками. На стене висели фотографии, среди которых я нашел одну, где был изображен хорошо мне запомнившийся камень у входа в библиотеку Кызыла. Оказалось, что он имеет самое прямое отношение к прошлому Тувы и Хакассии. На нем сохранились следы так называемой рунической письменности жителей, населявших долину реки в конце VII и начале VIII века нашей эры.

О письменах, встречающихся на скалах в различных местах Сибири, было известно еще в конце XVII столетия. Таинственные знаки были скопированы экспедициями. Копии попали в кабинеты ученых-языковедов. Но никто не мог не только разгадать смысл надписей, но даже определить, какой народ их оставил в память о себе. Одни говорили, что это древнеславянские надписи, другие — что древнегреческие, третьи — что готские.

Финн Аспелин, видимо решив, что ему терять нечего, без особых доказательств неожиданно объявил, что надписи имеют… финское происхождение.

В конце прошлого века Русское географическое общество предприняло несколько экспедиций для подробного изучения летописей на камне. Экспедиция Ядринцева сделала открытие чрезвычайной важности — нашла памятник, на котором были надписи на двух языках.

"Необыкновенно прочный и крепкий гранит, — записал Ядринцев о своей находке, — был изъеден веками и указывал на тысячелетнюю древность. Некоторые таблицы сохранились. Они представляют загадочные рунические надписи, встречаемые и в других местах Сибири; на боках и обратной стороне таблиц обелисков находятся киндайские (или киданьские) иероглифы. Если надписи эти китайские, то очень может быть, что они дадут ключ к уразумению рун".

Догадка Ядринцева подтвердилась. Зимой 1894 года крупный русский языковед Радлов прочел на заседании Академии наук первый перевод древних письмен.

Оказалось, что камень, найденный Ядринцевым, был памятником князю Кюль-Тегину, жившему тысяча триста лет назад. Ключ к чтению рунических надписей был найден. Вскоре почти все они были переведены.

Академик Радлов прочел каменные летописи и в долине Енисея. Ученый установил, что их высекли на скалах кыргыз-хакасы. Большинство письмен представляло собой надгробные надписи, в которых покойник как бы рассказывал о себе. При этом совсем не говорилось слово "умер", а употреблялось слово "отлучился".

На знакомом уже нам памятнике, который стоит на улице в Кызыле, написано: "При жизни я был Ачин-богатырь". Далее можно разобрать не стертые временем отрывки рассказа о делах этого богатыря:

"На моем тридцать седьмом году я отлучился… У моего небесного беля, у моих сыновей, у моего табуна в шесть тысяч коней, у моего хана, у народа тюльбери, у вас, мои соратники-богатыри, мои зятья, мои невестки, я больше не мог пребывать".

Многое ли можно узнать из таких надписей? Очень многое.

Раз богатырь "не мог пребывать" со своим табуном в шесть тысяч коней, то из этого следует, что в те времена уже были крупные собственники-богачи, владевшие огромными табунами и стадами, что предки тувинцев и хакасов были коневодами, что основным родом войск была конница. "Небесный бель" — это солнце, тюльберийцы — одно из племен, населявших Хакасское государство.

Так летопись на камне дополнила то, что открыли раскопки и изучение старинных китайских летописей.

Трудно даже просто перечислить, а не только описать все, что хранится под сводами музея, основанного скромным аптекарем. Тут собраны, например, чучела всех животных и птиц, обитающих на многие сотни километров вокруг. Представлено и поразительное разнообразие богатств, скрытых в недрах Минусинской котловины. Вот слепок самородка золота, весившего пятнадцать килограммов. Вот образцы чудесных белых, розовых, серых мраморов Хакассии. У геолога просто глаза разбегаются при взгляде на карту полезных ископаемых.

Несколько просторных залов с трудом вмещают экспонаты, показывающие, чем славен здешний край сегодня. Полновесные снопы крупной минусинской пшеницы напоминают о баснословных колхозных урожаях. Минусинские садоводы выставили для обозрения такой набор фруктов, которому мог бы позавидовать садовод гораздо более теплых мест. Тут же красуются фруктовые вина, множество сортов варенья, джема, повидла. "Щедра минусинская земля в хороших руках", как бы говорят все эти экспонаты.

Показал музей и новую промышленность, которая изменяет экономику верховьев Енисея, показал развитие национальной культуры, новую жизнь народов, населяющих берега реки.

Но многое из того, что было отражено здесь, мне предстояло еще увидеть вскоре своими глазами. Поэтому я решил напоследок посмотреть то, что в другом месте найти было бы трудно, — архивные дела декабристов, сосланных в Минусинский край более ста лет назад.

Вот папка "Секретное дело о государственном преступнике Фролове", после отбытия каторги сосланном в Шушенское. Здесь кипа листов плотной бумаги, исписанной аккуратным писарским почерком. Некоторые листы — перечеркнутые черновики донесений. Чернила наполовину выцвели, бумага пахнет тем особенным запахом, который свойственен только старым рукописям и книгам. Одна из первых бумаг — подробное описание примет Фролова и список его имущества, с которым он выехал на поселение с Нерчинских рудников. Имущество это вот какое: "Сундук со столярным, слесарным и сапожным инструментом — 1, с чайной посудой и книгами — 1".

Фролов, по отзывам всех знавших его, был очень деятельным, работоспособным человеком, легко сходился с товарищами, терпеливо сносил все тяготы подневольной жизни. Даже исправник в своем донесении счел нужным написать: "Поведения хорошего, занимается слесарным ремеслом и домообзаводством".

Известно, что декабристам не разрешалось поступать на службу ни в частные, ни в казенные учреждения. Средства к жизни они должны были добывать, занимаясь крестьянством.

В деле есть донесение губернатору: "С 1840 по 1842 год на отведенных землях Александр Фролов засевал от 3 до 5 десятин хлеба. Но земли сии для хлебопашества неудобны, местами болотисты и солончасты, которые не только что приносили какой-либо доход, служащий к пропитанию, но в засушливые годы даже не возвращали семян".

Землю декабристам отводили как можно хуже. Можно представить себе, как мучительно было Фролову после изнурительной каторги возделывать свой клочок земли. Тем не менее он считался в Шушенском одним из лучших землеробов.

Тяжкой была жизнь декабристов в Сибири, и многие из них нашли здесь могилу.

Мне повезло: из Минусинска вниз по реке как раз уходил катер, на котором возвращались в Красноярск после обследования наиболее коварных перекатов несколько речников.

Катер очень красив. Он окрашен в светлосерый цвет и имеет обтекаемую форму. Говорят, что он к тому же отличный "ходок".

Утром, подняв изрядную волну, мы отправились в рейс. Около красноватой горы приютилась деревня Быстрая. Она как бы сторожит выход из тихой протоки в Енисей. Наш первый переход очень короток, немногим более двадцати километров. Мы плывем в один из новых городов Сибири — в Абакан, центр Хакасской автономной области.

Молодой город расположен не на Енисее, а на впадающей в него слева реке Абакан. На мысу у слияния рек стоит одинокий домик, рядом с домиком — мачта, около мачты — человек с шестом, на котором виден маленький красный флажок. На воде против домика бакен. Конечно, каждый, кто плавал по рекам, знает, как он выглядит. Делается из дерева плотик в виде буквы "А". Острым концом его ставят против течения и привязывают к камню на дне. На плотике устроена небольшая пирамидка, вверху которой — фонарь. Тот бакен, который стоял в устье Абакана, был выкрашен в два цвета — белый и красный.

— У реки, брат, есть свой язык, и пока не станет он тебе родным и понятным — не речник ты, а одно недоразумение…

Я оглянулся. Рядом с нашим рулевым стоял бойкий паренек в матросской тельняшке. Я уже знал, что зовут его Павлик. Он прибежал на катер перед самым отходом и отрапортовал вахтенному: "Юнга Колышкин Павел прибыл на практику".

— Вот, к примеру, домик бакенщика, — продолжал рулевой, — тут живет наш первый помощник. Кто смотрит, не появилась ли где мель? Бакенщик. Кто промеряет нам глубину фарватера — самого удобного для парохода пути? Бакенщик. Кто огни зажигает на реке? Тоже бакенщик. Видишь, как важна и полезна его работа. Вот он вышел с флажком к своей мачте. Это значит, что все в порядке, путь проверен, часовой речного пути на своем посту.

Тут рулевой прервал свою речь и, легко крутя штурвал, стал плавно повертывать катер влево.

— Ну, теперь куда?

— Теперь, — быстро откликнулся юнга, — теперь, Павел Васильевич, надо держать прямо на пестрый бакен.

— Верно, — одобрил рулевой. — А почему?

— Пестрый бакен означает, что здесь судовой ход разделяется, — затараторил Павлик. — От фарватера реки Енисея отходит фарватер его притока, реки Абакана.

Мы вошли в Абакан. Дальше на реке уже не было пестрых бакенов, а стояли красные и белые. Мы держались как раз между ними. Красные бакены ограждают мели и подводные камни у правого берега, а белые — у левого. Ночью на бакенах горят красные и белые фонари.

— А скажи-ка ты мне, — продолжал между тем Павел Васильевич, — к чему это на красном бакене сверху торчит еще какой-то веник?

— Для того чтобы в плохую погоду, в туман, когда не разберешь, где какой цвет, красный бакен по венику все равно можно было отличить от белого.

— Ну, а для чего нужна мачта у домика бакенщика? — не унимался строгий экзаменатор.

— Для сигнализации, — ответил Павлик.

— Верно. Что же нам бакенщик сигнализировал, когда мы в Абакан входили?

Тут бравый юнга Колышкин впервые смутился:

— Не заметил я… Шары там были, что ли…

— Шары, шары, — усмехнулся рулевой. — В шарах тоже разбираться надо. Там на мачте висели доска и два больших шара. Так вот, доска означает метр глубины, а каждый шар — двадцать сантиметров. Значит, в том месте наименьшая глубина была один метр сорок сантиметров. Если пароход сидит в воде глубже, тут ему ход запрещен. Ну, вот и Абакан, к пристани подходим. Беги отдавать чалку, — заключил рулевой.

— Есть отдать чалку! — крикнул юнга и помчался на нос катера.