Енисей - река сибирская

ГЛАВА V. СОКРОВИЩА МИНУСИНСКОЙ котловины

Степные курганы. — Где древние кочевники добывали руду? — Новая магистраль. — Народ строит каналы. — О чем поет чат-хан. — "Нашей, енисейской работы". — У стыка бассейнов двух великих рек. — Лесные лотки. — Ночь у пещер. — Что увидел археолог Еленев. — Свежие следы раскопок. — Кивям и Ток мак.

"На территории Минусинской котловины находится несколько месторождений угля".

"Основное железорудное месторождение края — Абаканское. Оно находится в юго-западной части Минусинской котловины".

"Богатые месторождения меди известны в Минусинской котловине".

"Красноярский край принадлежит к числу старейших золотоносных районов СССР. Крупная золотоносная область находится в Минусинской котловине".

"Свинец и цинк встречаются в целом ряде пунктов Минусинской котловины".

"Месторождения различных минералов известны на западной окраине Минусинской котловины, где они встречаются в виде примеси к рудам".

"Поваренная соль добывается из минеральных озер Минусинской котловины".

Котловина, котловины, в котловине…

Я мог бы продолжить и дальше эти выписки из книжки о полезных ископаемых Красноярского края, если бы не боялся, что они займут несколько страниц. Но мне кажется, что и так ясно, какую кладовую богатств создала природа в недрах Минусинской котловины.

Прикрытая с запада отрогами Кузнецкого Ала-Тау, с востока и юга — Саянами, она с давних пор служила местом обитания кочевых скотоводческих племен. Вдоль левого берега Енисея и сейчас живут хакасы, о могуществе древнего государства которых убедительно рассказывают витрины Минусинского музея.

После страшного удара, нанесенного Чингис-ханом, это государство ослабло и разбилось на враждующие между собой княжества. К концу прошлого века о былом могуществе хакасов рассказывали лишь легенды да курганы.

Опустели некогда оживленные степи в долине Абакана. Путешественники видели тут лишь бесчисленное множество торчком поставленных камней, окружавших могилы хакасских воинов, непробудным сном спящих в родной земле. Всюду могилы, безмолвные памятники минувшей славы. Но где же потомки степных удальцов, что сталось с ними?

"Вот показалась между могилами фигура каченца. Опускается голова на грудь, резко обрывается и падает голос — и снова, как журчащий ручей, тихо льется заунывная песня. Еще раз мелькнула из-за могил темная голова, долетел издалека последний звук песни, и опять степь пуста и тиха, только саянский орел медленно плавает в синей выси безоблачного неба да Енисей глухо плещет сонною волной…"

Эти строки принадлежат перу писателя Елпатьевского, сосланного в Сибирь и хорошо узнавшего жизнь каченцев — одного из родов, кочующих в степи.

Заунывные песни, надрывающие сердце, рассказывали о горе народном, о том, как кочуют хакасы со своими стадами по степям, испытывая страшные бедствия в те годы, когда гололедица покрывает пастбища плотной ледяной коркой и скот не в состоянии добывать себе пищу; о том, как богатей-бай истязает своих батраков; о том, как умирают от голода маленькие дети.

На сказочно богатой земле прозябал нищенски бедный народ. В отдаленных районах хакасы до последних дней царизма платили дань соболями — ясак, точь-в-точь как во времена присоединения Сибири. Разница была лишь в том, что драгоценные шкурки принимал не казак, прошедший с риском для жизни через дебри и воды, но полицейский исправник — пьяница и картежник.

А как обстояло с сокровищами недр котловины? Кое-где были золотые рудники. В долинах горных речек старатели промывали золотоносный песок. Купчиха Баландина завела угольную шахту. Появились два-три предприятия, где плавили медь. Можно сказать, что землю котловины только царапнули ногтем, вместо того чтобы покрепче ударить в нее заступом.

Но, может быть, никто не знал, что скрыто под степными травами? Нет, знали очень многие. Хорошо знали. Еще первые русские поселенцы нашли здесь следы древних рудников. А разве обнаруженные в курганах серпы, топоры, мечи из превосходной красной, серебристой, золотистой бронзы не говорили о том, что в котловине добывались руды? Разве недостаточно красноречиво напоминали о залежах железа многочисленные изделия, относящиеся к железному веку Сибири? Да и отнюдь не в отдаленные времена, а в XVIII веке в котловине работало несколько горных заводов.

А потом случилось то, что в царской России бывало частенько. Чиновники Горного департамента, изрядные взяточники, получавшие подачки от иностранных фирм, объявили, что Минусинская котловина рудами бедна и что заводы, принадлежащие русской казне, там лучше прикрыть. Так и сделали, освободив дорогу иностранцам, которые поспешили в Минусинск. Только революция помешала жадной своре добраться до чужих богатств.

…Шагая по улицам Абакана, города, которого не было на старой карте, я убедился, что он больше Кызыла и оживленнее Минусинска. Но вот и нужный мне большой дом.

— Мы народ скучный, — сказал работник планового отдела Хакасского областного совета, к которому я обратился. — У нас одни только цифры. Вряд ли они вам будут интересны.

Он надел очки и стал перелистывать какие-то таблицы. Впрочем, он так ни разу и не заглянул в них во время нашего дальнейшего разговора.

— За несколько лет население Абакана, — начал он, — увеличилось очень значительно и продолжает расти. Добавлю, что за то же самое время в поселках золотых рудников количество жителей увеличилось в десятки раз. Жаль, что и Знаменитый, и Балахнин, и Коммунар, и другие наши рудники расположены в стороне от Енисея и вы их не увидите. Там есть что посмотреть. Мы промываем золотой песок струями гидравлических установок, руду добываем в шахтах, освещенных электричеством, и отвозим в механизированных вагонетках прямо в цехи фабрики, где из нее извлекают металл.

Что можно сказать о Черногорске? Этот город зовут кочегаркой края. Он почти ровесник Абакану и так же быстро вырос. Черногорцы за пятилетку очень далеко шагнут в добыче угля. Очень возможно, что в будущем из этого города угольщиков пойдут железнодорожные составы не углярок, а цистерн. Нет, нефть там не найдена. Но разве не соблазнительно получить из черногорского угля жидкое горючее? Подумайте только: после чудесных превращений кусок угля будет двигать трактор, поднимающий целину хакасской степи, будет питать мотор самолета, парящего над Саянами!

А теперь продолжим разговор у карты. (Тут мой собеседник потянул меня к стене.) Вот линия будущей магистрали Сталинск — Магнитогорск, которая уже прокладывается сейчас через горы, реки и тайгу.

Это будет замечательная магистраль. Она оживит огромные и богатые районы.

Гудок паровоза разбудит эхо в горах, где скрыты несметные ископаемые сокровища!..

Последние слова он произнес особенно громко и, видимо, сам смутился своей горячности.

— Я, кажется, не привел вам многих цифр, которых вы вправе ждать от планового работника. Но, право, иной раз увлечешься…

Да, богата и обильна земля хакасская, и новый хозяин сильной рукой проложил путь к ее сокровищам, заставил их служить народу. Вчерашний кочевник вздохнул полной грудью, распрямил плечи. Пастух, на добром коне едущий по степному раздолью, поет:

Бесхитростна и правдива эта степная песенка. Хакас стал хозяином не только огромных стад. Он научился выращивать обильные урожаи, научился переделывать природу. Ведь на границах Минусинской котловины, как и в соседней Туве, влагу задерживают горы. Чтобы рядом с пастбищами колосились нивы, народ скотоводов взялся за орошение степей.

Сначала были расчищены и использованы древние каналы предков. Потом колхозы за несколько лет построили более четырехсот километров новых каналов, оросивших четверть миллиона гектаров. В одной лишь долине Абакана действует несколько оросительных систем.

Земли, получившие влагу, оказались исключительно плодородными. Хакассия заколосилась нивами. Земледелие освобождало хакасов от всех превратностей и случайностей кочевой жизни. Год от года росли посевы зерна. Радовали глаз плантации сахарной свеклы, зелень огородов, свежесть фруктовых садов. Вода, как и в песках Средней Азии, несла с собой плодородие и изобилие. Но ее нужно было привести на поля. Уже не о маленьких канавах, а о большом канале стал говорить народ. И даже война не заставила забыть эту народную мечту. В 1943 году в селениях — улусах — начались колхозные сходы. Выступали старики и молодежь, говорили по-разному, но смысл речей был один:

— Наше государство ведет тяжелую войну. Нельзя сейчас просить у него денег. Мы должны построить большой канал сами, своими силами. Когда наши богатыри вернутся с победой, пусть они не узнают родных степей, которые мы напоим водой Абакана.

Так началась работа на Абаканском канале — народной стройке Хакасски. С грохотом пошли на трассу экскаваторы, тракторы, канавокопатели. Тысячи хакасов покинули свои дома. Пыль стояла над дорогами, по которым двигались повозки, шли табуны степных лошадей. Вместе с землекопами на канал явились народные певцы с древним струнным инструментом хакасов — чатханом.

Предстояло вынуть более трехсот тысяч кубометров земли и построить десятки сложных гидротехнических сооружений для того, чтобы вода оросила многие тысячи гектаров сухой, растрескавшейся от зноя земли, превратив ее в плодороднейший оазис.

Мне запомнился рассказ одного абаканского инженера, работавшего на канале с того дня, как в степь пришли первые землекопы. На одном из участков трассы трудились почти одни женщины с туго заплетенными черными косами, в национальных костюмах, украшенных огненно-оранжевыми лентами. Они вонзали лопаты в грунт под такт песни, которую дребезжащим тенором тянул восседавший на корточках старик в грубой войлочной шляпе. Старик щурился на солнце и мерно ударял пальцами по струнам чатхана. Инженеру захотелось узнать, о чем он пел. Может быть, о подвигах одного из легендарных хакасских богатырей? Инженер спросил об этом своего спутника, давно живущего в здешних местах и хорошо знающего язык хакасов. Тот прислушался.

— Старик поет о славном, о могучем Михаиле, богатыре из улуса Комызякин, — сказал он. — Вы не слыхали такого имени? Это хакас, ушедший добровольцем на фронт. Он стал бесстрашным разведчиком-кавалеристом. Он один из первых переправился через Днепр. Теперь он герой многих песен. О нем поет вся Хакассия.

Старик пел, и женщины продолжали свое дело неторопливо и уверенно. Выемка канала уходила вдаль, прорезая степь с ее древними курганами и каменными изваяниями.

Когда на трассе была выкинута последняя лопата земли и забит последний гвоздь, воды Абакана пошли в засушливую Уйбатскую степь.

Новые и новые каналы появляются каждый год на карте Хакассии. Множатся значки шахт и рудников. Растут гурты скота. Трудолюбивые сыны степей своими руками строят новую жизнь.

Катер, дав три прощальных сигнала, отходит от пристани Абакана. Теперь до самого Красноярска нам не встретится больше ни одного города.

По берегам не видно лесов. Тут господствует степь, но не гладкая, а холмистая и даже гористая. На горах растет трава, а сквозь нее просвечивают красноватая глина и камень.

В одном месте на берегу еще издали видно большое черное пятно. Нетрудно догадаться, что это пристань Подкунино — "водные ворота" Черногорска. Уголь грузят в большие баржи. Грузчиков не заметно. Черный поток бежит по транспортерам и с грохотом падает в трюмы.

А это что такое? Какая-то гора, поднявшись из степи, перегородила реку. Катер идет прямо на нее. Лишь когда он резко сворачивает влево, начинаешь понимать, что тут Енисей делает крутое колено, словно собираясь повернуть обратно, к родным Саянам. Струи обгоняют друг друга, сталкиваются, закручиваются. На немыслимой крутизне горного склона щиплют травку козы и корова. Ну, козы — известные лазуньи, а вот как туда вскарабкалась корова — непонятно. Тень Турана — так называется эта гора, заставившая свернуть в сторону такого строптивого молодца, как Енисей — закрывает половину реки.

Красивы здешние села. Сразу видно, что река пересекает хлебородные места: много мельниц, хлебных складов, сверкающих на солнце баков с горючим. Отборная пшеница струится в трюмы стоящих у пристаней барж, с палуб которых нашему катеру машут руками загорелые грузчики.

Река живет своей привольной жизнью. Вон из-за поворота показался встречный пароход.

— "Академик Павлов" идет, — уверенно говорит рулевой.

Бравый юнга Колышкин машет белым флагом. Там, на встречном, тоже замелькало что-то белое. Это суда переговариваются, как разойтись, какой стороны держаться при встрече.

— У нас в Красноярске строили, — замечает рулевой, когда, часто и сильно стуча колесами, "Академик Павлов" ровняется с нами.

Потом мы обгоняем "угольщика": пароход "Каганович" с натугой тянет огромную баржу, нагруженную черногорским углем. Баржа совсем новая, блестит смолой, перила еще не успели пропитаться угольной пылью.

— Нашей, енисейской работы, — гордо кивает Павел Васильевич, — и пароход, и баржа.

Навстречу идет красивый белый теплоход "Стахановец", похожий на суда, плавающие по Москве-реке.

— Тоже нашей, енисейской работы? — спрашиваю я.

— А то как же, — широко улыбается рулевой. — Это только при царе на Енисей все пригоняли морем с других рек или из-за границы. Теперь сами строим.

Между тем Енисей стал дробиться на множество проток. Мы проплыли "Ербинские разбои" — место, где река разбилась на целый лабиринт. Дальше — снова путаница островов и проток. У входа в одну из них катер загудел, предупреждая, чтобы встречное судно не вздумало зайти в протоку. Двум судам там разойтись нелегко. Протока называется "Золотой", но вовсе не потому, что где-нибудь поблизости находили золото: попросту, редкое судно в старые времена проходило ее благополучно, не сев на мель. А стаскивание с мели стоило много денег.

— Ну как, на Обь свернем или еще на Енисее поплаваем? — сказал рулевой, когда катер подходил к большому селу Новоселову.

Но я уже знал, в чем дело, и, к большому разочарованию шутника, на удочку попался только Павлик, широко раскрывший глаза. В этих местах, действительно, можно без особого труда перебраться из бассейна Енисея в бассейн его могучей соседки — Оби. Для этого достаточно погрузить лодку на телегу и проехать десяток с небольшим километров до берега извилистой реки Чулым, текущей рядом с Енисеем, но впадающей в Обь.

Почему же все-таки Чулым, подойдя к Енисею так близко, вдруг, словно раздумав, отходит в сторону и устремляется за многие сотни километров, к далекой Оби? Достаточно оглянуться вокруг, чтобы все стало ясным. У Новоселова кончается равнинный, степной участок реки. Высокие горы навсегда отделили Чулым от его многоводного соседа. Это Саяны вышли к Енисею помериться силами. На этот раз путь реке пытаются преградить отроги их второй ветви — Восточных Саян.

Енисей штурмует "Городовую стену" — совершенно отвесный обрыв, как по линейке срезанный и выровненный сверху. На пластах прочнейшего камня видны палевые пятна глины, кое-где пробивается травка — совсем как мох на старой крепостной стене.

Река еще дробится на протоке, пытается раздаться вширь, чтобы в своей долине дать место пашням, пастбищам, зарослям тальника и березовым рощам, но все отчетливее вырисовываются на горизонте грозные и могучие горы.

Вот прижалось к горам село Езагаш. От него начинается самая красивая, самая своеобразная часть реки. Гранитные кряжи стискивают реку с обеих сторон. Места тут дикие, и лишь геологи ставят свои палатки у ключей, бьющих из-под замшелых глыб высоко над Енисеем: там стрелка компаса обнаруживает все признаки сильного беспокойства, испытывая действие скрытых поблизости железных руд.

Куда ни взгляни — скалы, снова скалы и опять скалы. Всюду камень. Ущелья впадающих в Енисей горных ручьев глубоки и мрачны; там струи воды сверкают в полутьме среди густых зарослей смородины.

Деревень на берегах почти нет: разве можно селиться на таких кручах? Лишь кое-где горы сделали человеку уступку, слегка потеснились, чтобы можно было застроить две-три улицы и засеять огороды. Но для пашен места нет, и живут в горных деревнях не землеробы, а лесорубы.

Высоко в горах растет отличный лес. Внизу река. Между лесом и рекой сто метров обрыва. Если сверху сбросить бревно, оно разобьется в щепы. Чтобы этого не случилось, устраивают из толстых досок и древесных стволов желоба. Снизу, с реки, лесорубов не заметно, и вот над вами кто-то невидимый вталкивает в лоток бревно. Оно скользит все быстрее и быстрее, мчится с воем и свистом, уходит глубоко под воду и выныривает, как живое, подскакивая на волнах.

Под вечер один берег Енисея погружается в глубокую тень. На реке темно, как в ущелье. Только белые бакены где-то далеко впереди ослепительно сверкают на темной воде, озаренные последним солнечным лучом. Этот луч проник через какую-то невидимую глазу береговую лощину. Сосны в вышине становятся огненно-рыжими. Кажется, что на белом свете нет ни городов, ни электричества, ни суеты шумных улиц; есть только безмолвие скал, бездонная глубина воды и догорающее где-то багровое солнце. Наконец гаснет последний луч, и на реку спускаются сумерки.

Была уже ночь, когда катер достиг устья речки Бирюсы. Как раз в эти минуты из-за облаков выглянула луна, посеребрив реку и берег. Прямо перед нами отвесно обрывались в воду серые скалы. Деревья, кое-где зацепившиеся в расщелинах, отбрасывали резкие тени. В скалах зияли черные провалы. Это были Бирюсинские пещеры.

Мы решили ночевать на катере. Ночь была тихой, безветреной. У борта плескалась, причмокивая, вода. Какая-то большая рыба с шумом выскочила вдруг на лунную дорожку реки, подняв дрожащую рябь, и снова все смолкло. Я смотрел вверх, на таинственную черноту пещер, и мне чудилось, что вот-вот там вспыхнет огонек, потом пламя разгорится и осветит жмущихся к костру людей в звериных шкурах. Согревшись у огня, на ночную охоту за мамонтом пойдут смельчаки, вооруженные копьями с каменными наконечниками, и женщины будут провожать мужей тревожным взглядом…

И вдруг в далекой пещере действительно заколыхался слабый свет. Кто-то разжигал костер! Я разбудил дремавшего в рубке вахтенного:

— Смотри! Смотри! Что это?

— Где? — тот протер глаза. — A-а! Чего ж тут смотреть? Видно, рыбаки в пещере ночуют, уху варят…

Мне стало стыдно: зря человека разбудил. Выдумал тоже машину времени, в каменный век отправился путешествовать, не сходя с палубы катера…

"Но ведь это не просто фантазия, — оправдывался я перед самим собой. — В этих пещерах действительно жили охотники за мамонтами".

И я вспомнил всю историю исследования пещер. О них знали давно, и в народе ходили всякие небылицы о нечистой силе, некогда населявшей скалы над Енисеем. Но вот в конце прошлого века к пещерам приплыл на лодке преподаватель Красноярской учительской семинарии Алексей Сергеевич Еленев, большой любитель древностей, и стал внимательно и неторопливо исследовать скалы. Они состояли из известняка. Кто вырыл пещеры? Археолог ответил, вода. Это она век за веком разрушала, промывала мягкие известняки.

Жил ли в пещерах человек? Сначала показалось, что они никогда не были обитаемы. Но археологи не доверяют первому впечатлению. К более подробному осмотру побуждали также барьеры из камней, которыми были прикрыты входы в некоторые пещеры. Так разместить камни мог только человек, спасавшийся от непогоды или диких зверей.

Еленев принялся за раскопки. Он осторожно рыл землю в полу пещер. Стали попадаться зола, глина, кости — то, что археологи называют культурным слоем, то-есть слоем земли, в котором можно найти остатки древней культуры человека.

Под лопатой звякнул железный нож странной формы. Находка следовала за находкой: попались железный крюк-багор, наконечники стрел, шило.

В других пещерах удалось обнаружить костяные иглы, пряжки, застежки, деревянную игрушку — лодку. Наконец, археологу попалась медная китайская монета.

Еленев записал в своем дневнике: двадцать пещер безусловно служили жилищем человеку. В каком веке это было? Железные предметы, найденные в пещерах, были сделаны умелыми руками и закалены. Стенки глиняных горшков, осколки которых также нашел археолог, оказались тонкими, что указывало на хорошее знание обитателями пещер гончарного дела. Значит, люди жили в Бирюсинских пещерах в первой половине нынешнего тысячелетия. Окончательный ответ дала монета: знатоки определили, что такими деньгами китайцы пользовались в XIII или XIV столетии.

Но, может быть, люди железного века были уже не первыми обитателями пещер? Еленев стал терпеливо продолжать раскопки. И вот под первым культурным слоем в некоторых пещерах археолог наткнулся на второй, более древний. Тут не оказалось уже ни одного железного предмета: попадались лишь каменные наконечники стрел и грубо сделанные каменные ножи и топоры. В одном месте удалось обнаружить даже кости и бивень мамонта, рассыпавшиеся при прикосновении.

Значит, пещеры Бирюсы были обитаемы уже в каменный век. Уровень Енисея тогда был гораздо выше, и нашим далеким предкам не нужно было спускаться к воде по отвесной круче.

Таковы были мои сведения о пещерах, чернеющих на освещенных луной скалах. С утра нам предстояло познакомиться с ними поближе.

Утром пещеры уже не показались мне таинственными или загадочными. Ветер разогнал клочья тумана, клубившегося в ущелье впадавшей в Енисей неподалеку от нас речки Бирюсы, и теперь можно было различить, что и там скалы тоже изрыты пещерами. Перед нами открылся целый пещерный город.

Наскоро позавтракав, мы отправились по следам археолога. Первая пещера оказалась совсем недалеко, и к ней почти не пришлось карабкаться. Увы! Никаких черепков древних сосудов или каменных наконечников стрел нам найти не удалось. Единственным сосудом, обнаруженным после энергичных поисков юнгой Колышкиным, оказалась консервная банка из-под судака в томате, а другие несомненные признаки пребывания человека заключались в обрывках газет и яичной скорлупе. Раздосадованные, мы пошли дальше. Вторая пещера оказалась довольно глубокой и высокой. Пол был ровный, воздух внутри сухой. Третья заканчивалась узким тоннелем, вернее — лазом, по которому можно было проникнуть на вершину скалы. Выходит, что у этой пещеры было два входа — парадный и черный.

— Смотрите, надпись! — закричал Павлик.

И верно, на скале у соседней пещеры виднелись буквы "А. Е". и год — 1888. Это были начальные буквы имени и фамилии Еленева и дата его раскопок.

К полудню, изрядно устав от лазания по горам, мы решили осмотреть еще две пещеры и возвращаться, несмотря на протесты неутомимого юнги, который, кажется, был готов сразу обойти чуть не шестьдесят пещер Бирюсы. И вот в последней из осмотренных пещер, сырой и глубокой, мы наткнулись на следы совсем недавних раскопок. Кто-то рыл здесь пол, аккуратно складывая землю в угол. Кто-то искал Следы древних обитателей. Но кто именно? Заинтересованные, мы решили продолжать осмотр и нашли следы свежих раскопок еще в двух пещерах. Случайно взглянув на стену у выхода, я заметил надпись: "Э. Рыгдылон, В. Питиримов, В. Назаров".

Рыгдылон? Фамилия была мне знакома. Я слышал об этом молодом археологе, работавшем в Красноярске. Вероятно, Питиримов и Назаров — тоже археологи, научные работники.

Однако долго размышлять над этим не пришлось, потому что проголодавшиеся спутники торопили меня с возвращением на наш катер.

Едва мы отплыли за Бирюсу десяток километров, как стала чувствоваться близость большого города. Можно было безошибочно сказать, что-где-то впереди, скрытые горами, дымили фабричные трубы: небо там было скорее сероватым, чем голубым.

Справа открылась долина реки Маны. Ее устье было перегорожено барьером из многих толстых бревен, скрепленных между собой прочными цепями. Этот барьер удерживал тысячи, нет — сотни тысяч древесных стволов, сплавленных вниз по Мане.

Наконец ясно стали видны ажурный переплет моста через Енисей и сам Красноярск. Катер прошел мимо скалы Собакин бык; тут предполагается строить огромную гидростанцию. Затем по обоим берегам потянулись нарядные разноцветные дачи, наполовину скрытые в темной зелени соснового бора, легкие белые строения пионерских лагерей, купальни, пристани речных трамваев. Дети махали с берега платками и кричали что-то весело и звонко. Навстречу нам, почти отрываясь от воды, пронесся глиссер.

Еще немного — и я увидел Токмак.

Токмак — это темная скала, отчетливо заметная на фоне зеленых гор за Енисеем. Трудно сказать, что она напоминает своими очертаниями. С первого взгляда, во всяком случае, ничего не напоминает — просто каменная громада довольно мрачного вида. Осенью, когда лес в горах становится светлым, золотым, угрюмость Токмака выступает еще резче.

Токмак венчает собой вершину большой горы. Крут к нему подъем, и лучше итти сначала вдоль ключа, журчащего под горой, в густых зарослях смородины. Этот прозрачный ключ и есть слезы матери Кизяма.

…Давным-давно в этих горах появилась семья великанов — старый Токмак, его жена и сын. Они пришли сюда с юга, спасаясь от чудовищ, разоривших их благословенную страну. Беглецы были измучены длинным переходом, усталость сковывала их ноги.

На новом месте старик занялся рыбной ловлей; старуха присматривала, чтобы не погас огонь, ибо в этих краях было холодно; сын ходил на охоту. Постепенно жизнь наладилась, текла мирно, старое забывалось. Но вот что случилось однажды. Кизям, сын старика, нашел у далекого ручья камень, не похожий на все другие. Те были тусклыми, серыми, а этот сверкал, горел пламенем.

Кизям показал находку отцу. Лучше бы он не делал этого! Старик схватил камень, спрятал его на груди, и сын видел, как руки отца тряслись от жадности, а в глазах было что-то недоброе.

Пошел Кизям к матери.

— Тот камень блестел? — спросила мать.

— Да, — сказал Кизям.

— Он был тяжел? — спросила мать.

— Да, — сказал Кизям.

— Ты нашел золото, мой сын…

А старого Токмака точно подменили. Три дня он без устали искал блестящие камни и тайком зарывал их в землю.

Сын спросил отца, почему он потерял покой. Но тот по-своему понял вопрос. Уж не хочет ли Кизям похитить золото?

И, ослепленный жадностью, подозрениями, корыстью, старик задумал черное дело. Ночью, когда по небу мчались, цепляясь за горы, зловещие тучи, когда в лесной чаще кричали совы, Токмак притаился на горе. Вот показался молодой Кизям. Напевая, он легко перепрыгивал через поваленные деревья, спеша к родному очагу. Вдруг что-то загремело, загрохотало, и Кизям услышал зловещий крик отца:

— Теперь ты не украдешь мое золото, нет, не украдешь!

Лавина камней, которые столкнул с горы Токмак, погребла под собой юношу.

Но тут прозвучал над тайгой, над притихшими водами Енисея голос горного духа, владыки этой страны:

— Будь проклят ты, злодей, проливший кровь сына! Отныне ты останешься навеки на этой горе, будешь сидеть над могилой, чтобы люди помнили о твоем злодействе и о темной силе золота!

И мгновенно окаменел Токмак. Горько рыдала мать Кизяма. Светлые слезы ее, слившись в ручеек, просочились под груду камней, омыли тело сына и потекли дальше.

Так и поныне бежит этот светлый ручей по узкой долинке, отделяющей гору, на которой сидит Токмак, от другой, почти такой же высокой и тоже увенчанной скалой поменьше, которую называют Ермаком. Может, и с этой скалой связана какая-нибудь легенда или предание, но только я ее не знаю…

Трижды прогудела наша сирена: мы предупреждали, что собираемся плыть под мостом. Вода сшибалась с мостовыми устоями и в бешенстве отскакивала, выгибаясь буграми. Над нашей головой грохотал поезд. Еще немного — и катер, сделав плавный поворот, ловко и точно подошел к пристани.

Я снова был в Красноярске.

Верховья великой реки остались позади.

Неугомонные воды Енисея стремились дальше, к океану.