Эргоном: Маски лицедея

Глава 4

Провокатора увезли. Наверняка те, кто за ним приехал, его же и прислали. Я изображал праведный гнев, мне подыгрывали. Меньшов же был просто рад, что уцелел.

Когда секуристы убрались, я продолжил разбирать бумаги, но недолго: всё равно уже стало ясно, что, если и отыщется что-то полезное, то не здесь. Делать было особо нечего, так что я решил прокатиться по городу. Ознакомиться с местностью. К моему удивлению, мегаполис оказался не таким уж и большим. Раза в три меньше Камнегорска. Но, как и в империи, повсюду были пушки, зенитки, ракетные установки, техника и солдаты. На первый взгляд, люди жили неплохо. Правда, большинство трудилось на заводах и фермах, причём делалось всё по сигналам: приход на работу, перерыв на обед, уход домой. И комендантский час имелся. Ночной жизнью коммуна не жила.

Я вернулся заранее, чтобы не объясняться с милицией. Ольга подала поздний ужин, спросила, не нужно ли ещё что, и, получив отрицательный ответ, удалилась.

Спать я лёг без четверти десять. Хотелось хорошенько отдохнуть, набраться сил. К тому же, мне требовалось помедитировать, чтобы хоть немного пополнить запас Живы. Это, конечно, крохи по сравнению с тем, к чему я привык. Но здесь у меня не было возможности претворять в энергию кровь. Во всяком случае, пока.

Мои мысли вращались вокруг Юматова и того, что я должен был сделать. На данный момент было рано составлять планы, ведь у меня почти не было данных. Не с чем работать. И если меня не допустят до вождя в ближайшие дни, то и не будет. Возможно, мой карантин, на самом деле, ещё не закончился. А доклад я могу подать и в письменном виде. Вот будет облом! Возвращаться ни с чем совсем не в стиле маркиза Скуратова. Его Величество будет разочарован.

Постепенно в мою голову закрались воспоминания о последних днях в Камнегорске.

Меня видела Дарья Беркутова. Грозит ли это последствиями? Что мне предпринять в связи с этим?

В голове зазвучал её шёпот сквозь дверную щель. Как же он напоминал мне далёкое прошлое, которое я старался забыть. Времена, когда я был мал и слаб и не мог сделать ничего, чтобы защитить тех, кого любил.

Отец часто приходил домой не в себе. Мог вспылить безо всякого видимого повода. Слетал с катушек. Бил мать и нас, а, если никого не оказывалось поблизости, лупил в стену, пока кровь не начинала марать обои. Мать потом вешала на эти места календари или страницы из журналов, чтобы замаскировать пятна, которые невозможно было отмыть. Кровь исчезала со стен только вместе с бумагой, под которой проступали бетонные серые стены. В нашей квартире становилось всё больше картинок на стенах. А мы с сестрой старались почаще уходить из дома к друзьям. Но получалось далеко не всегда. Когда отец унимался, сестра приходила ко мне и шептала под дверью, пересказывая книги и фильмы. Я не всегда вслушивался в содержание, но меня успокаивал звук её голоса. А когда она уходила спать, я ложился в кровать и представлял, как убил бы отца. Поначалу это были просто фантазии, далёкие от реальности: я то вонзал в него кухонный нож, то бил молотком по голове, то стрелял из несуществующего пистолета.

Когда он сломал маме пальцы крышкой пианино, я осознал, что пустыми фантазиями ничего не добиться и начал планировать. Искал способы, которые были бы осуществимы. Такие, при которых физическая сила ничего не решала. Составлял один план за другим. Теперь я понимаю, что это был лишь способ откладывать убийство отца и в то же время иметь оправдание этому. Но именно тогда я обрёл способность просчитывать варианты. А когда решил, что должен остаться безнаказанным, ведь иначе будет несправедливо, то изобретать планы стало ещё сложнее и увлекательнее.

Я даже готовился к парочке. Но, наверное, знал, что не смогу решиться. Несмотря ни на что. Даже серийные убийцы никогда не убивают того, кто издевался над ними, перенаправляя свою ненависть на тех, кто лишь похож. Вот и я не мог прикончить своего папашу, как бы ни хотел этого.

Вплоть до того момента, когда он сломал руку моей сестре. В тот день в больнице, глядя на то, как врач накладывает гипс на распухшую и посиневшую кисть, я вдруг ясно понял, что не смогу больше жить, если отец будет рядом. Тогда я решился.

Все мы — дети своих родителей. Именно мой отец сделал меня тем, кто я есть, хоть и не желал этого.

Не знаю, стали ли мы счастливее, когда он умер. И не скажу, что страх ушёл из нашей жизни. Но я изменился с тех пор. Это факт.

Жалел ли я когда-нибудь о том, что сделал? Пожалуй, нет. Зато я точно много раз сожалел о том, что так долго тянул. Если б не моя трусость, музыка не исчезла бы из нашей жизни вместе с пианино, на котором мать больше не могла играть. И моя сестра держала бы ручку правой рукой, а не царапала бы неуклюже тетрадки, выписывая на строчках кривые, наклонённые в разные стороны буквы. Конечно, в конце концов она научилась. Но то, что ломается в нас, поворачивает жизнь в новое русло. Так или иначе. Ничто никогда не остаётся прежним. И далеко не всегда это наш выбор.

Я проснулся в семь утра. Принял душ и уже собирался пойти разведать, как обстоят дела с завтраком, когда объявилась Ольга.

— Вам звонят, товарищ Сырмяжский, — сказала она. — Из комиссариата. Перевести сюда?

— Конечно. И срочно.

— Минутку.

Вскоре в спальне ожил телефон. Я сразу поднял трубку.

— Товарищ Сырмяжский у аппарата.

— Привет, Феликс. Это Роман. Узнал?

— Конечно, — соврал я. — Какие новости?

— Думаю, хорошие. Главный ждёт тебя с докладом в четыре. Даёт время подготовиться. Ты уж не оплошай.

— Постараюсь.

— Ну, давай тогда. Может, увидимся. Если нет, потом. Созвонимся, в общем.

— Ага, спасибо.

Повесив трубку, я пошёл искать Ольгу, попутно пытаясь сообразить, кто мне только что звонил. Явно знакомый и коллега. Роман… Хм… Что-то я не припоминаю товарища с таким именем. Ладно, будем действовать по ситуации. В любом случае, сейчас главное — составить доклад. Времени у меня на это оказалось меньше, чем я ожидал, но это к лучшему. Чем быстрее я встречусь с Юматовым, тем… В общем, надо засесть за отчёт о посещении Камнегорска, причём сразу после завтрака. Конечно, я знал, что писать, но ведь нужно было это всё набрать. А печатать на машинке я так толком и не научился. И ведь не поручишь никому — дело-то секретное. Ни для чужих ушей, ни глаз не предназначенное.

Составлению доклада я посвятил несколько часов. За образец взял несколько старых, нашедшихся в кабинете Сырмяжского. Просто чтобы выдержать стиль.

Наконец, пришло время выдвигаться. Шофёр довёз меня до Дворца Трудящихся — так называлась резиденция Юматова, где располагалось и правительство — Центральный Комитет. Здание больше смахивало на крепость и хорошо охранялось. Чтобы попасть внутрь, пришлось пройти несколько проверок, но в конце концов я добрался до приёмной. Там обо мне доложил секретарь в военной форме и с нашивками старшего лейтенанта.

— Можете входить, товарищ Сырмяжский, — сказал он, положив трубку. — Вас ожидают.

Часовые открыли мне дверь, и я переступил порог большого зала, в центре которого стоял вытянутый стол из чёрного дерева, окружённый стульями. Справа тянулся ряд окон, с потолка свисала здоровенная бронзовая люстра с хрустальными подвесками. В дальнем конце зала виднелся ростовой портрет Юматова. Справа от него торчал красный флаг. Нет, пожалуй, скорее, знамя.

Самого председателя видно не была. Пройдясь мимо стола, я сел в крайнее кресло и приготовился ждать. Но тут портрет сдвинулся в сторону от знамени, и стал виден спрятанный за ним большой вертикальный экран. Он вспыхнул, и на нём появилось изображение Юматова. Глава партии был одет в синий костюм и смотрел прямо на меня.

— Привет, Феликс, — проговорил он.

Голос был слегка искажён динамиками. Я поднялся, прикидывая, как ответить. Кланяться, во всяком случае, точно не стоило.

Я, конечно, рассчитывал встретиться с Юматовым вживую, а не через телевизор. Но, похоже, председатель решил не рисковать. Мне говорили, что он параноик, но я не ожидал, что настолько. По крайней мере, Сырмяжский не упоминал о подобных мерах предосторожности, так что, видимо, это нововведение.

— Садись, садись, — сказал Юматов, слегка махнув рукой. — Мы с тобой сто лет знакомы, обойдёмся без церемоний. Как самочувствие?

— Спасибо, я в порядке, товарищ Юматов.

— Рад слышать. Ты принёс доклад?

Я показал папку-скоросшиватель.

Председатель кивнул.

— Ну, зачитывай — послушаю.

Доклад длился минут двадцать, в течение которых Юматов не перебивал и уточняющих вопросов не задавал. Просто сидел, не сводя с меня глаз.

— Хорошо, — проговорил он, когда я замолчал. — Главное, что вы все живы. Я беспокоился, что вас могут ликвидировать.

Какая прямолинейность, надо же!

— Конечно, жаль, что цель миссии не была достигнута, но это не ваша вина. Мясник не справился. Как, говоришь, звать того парнишку, который ему помешал?

— Николай Скуратов, — ответил я.

— Хм… И он маркиз?

— Совершенно верно.

— Надо же. Как быстро в Камнегорске делаются карьеры. Он что, чей-то протеже?

— Не могу знать, товарищ Юматов.

— Ну, да, верно. Откуда? Ладно, спасибо за службу, Феликс. Отдыхай, набирайся сил. Полагаю, небольшой отпуск тебе не помешает?

— Мне бы хотелось сразу включиться в работу, — ответил я.

— Похвально. Ну, как знаешь. Завтра созываю совещание. Как раз заслушаю доклады всех членов нашей делегации. Подведём итоги и будем решать, как быть дальше. Отношения с Камнегорском испорчены, но не думаю, что совершенно. Иначе вас не вернули бы. Голицыну нужны наши ресурсы. Своё производство муки у него не фонтан. Городские фермы не справляются, а голода он не допустит. Подданные должны быть довольны. Так что покочевряжется и пойдёт на мировую. И вот тогда мы должны быть готовы вести переговоры. В качестве извинений, конечно, кое-что уступим. Но в другом выгадаем. Короче, завтра в десять собираемся здесь.

— Хорошо, товарищ Юматов, — кивнул я. — Буду.

Интересно, он и совещание собирается вести через телевизор? Если так пойдёт, моя миссия накроется медным тазом. Я ведь даже не знаю, откуда идёт трансляция. Может, из соседней комнаты, а может, вообще из другого здания.

Так что домой я возвращался не в самом лучшем расположении духа. Пошёл второй день моего пребывания в Старгороде, а пока я всего лишь выяснил, что Юматов старается не встречаться с членами делегации лицом к лицу. Так себе достижение.

Но посмотрим, что будет завтра. Больше-то всё равно ничего не остаётся.