Евней Букетов

Глава 8 «УСПЕХ В НАУКЕ ПРИНЕСЕТ БОГАТСТВО, СЧАСТЬЕ И ПОЧЕТ»

Неожиданная потеря покровителя и благодетеля Каныша Сатпаева на какое-то время выбила у Евнея Букетова почву из-под ног, но, к счастью, ненадолго. А назначение на место Сатпаева — Шапыка Чокина фактически было для него подарком судьбы, так как именно он по поручению президента Академии наук Казахской ССР четыре года тому назад представил Е. Букетова коллективу ХМИ в качестве его нового руководителя. Разговор с новым президентом Академии наук позволил Евнею Арыстанулы вновь обрести уверенность в себе. Вернувшись из Алматы, он немедленно собрал сотрудников, которых к весне 1964 года осталась буквально горстка, и с воодушевлением произнес:

— Друзья мои, наш новый президент надеется на нас и просит активнее, с удвоенной, утроенной энергией внедрять результаты своих исследований в производство. Это главное условие, чтобы мы остались в со-276 ставе Академии наук. Так что, коллеги, времена неизвестности, блуждания в потемках, разочарований прошли. Лично я буду работать ежедневно десять, если нужно, даже и по пятнадцать часов. Тот, кто решил посвятить себя науке, должен выдержать такую нагрузку, а те, кто не может и не хочет, — пусть скажут мне открыто, я готов без обид расстаться с ними…

(На всякое зло всегда находится противодействие — это закон жизни. Преобразования, которые очертя голову проводил в жизнь Никита Хрущев, нехорошо аукнулись в мире: его безудержная болтовня привела к охлаждению отношений с Китаем; грубая выходка на трибуне ООН со стучанием туфлей вызвала всеобщее презрение; зрело недовольство им и внутри страны. И, наконец, нашлись в его окружении люди, почувствовавшие, что дальше терпеть его самоуправство опасно…

13 октября 1964 года он в одночасье стал персональным пенсионером. Как известно, эту перемену в руководстве страны все советское общество восприняло с радостью и огромным облегчением.)

Изменение политической обстановки в стране ощутили и в коллективе ХМИ: статус института стараниями нового президента был сохранен, сферой его деятельности по-прежнему оставались исследования по химии и металлургии; но отнятые у него в ходе прошлогодних пертурбаций лаборатории не были возвращены, зато в качестве компенсации — в лаборатории цветных металлов и редких металлов штат удвоился. Перед институтом была поставлена конкретная задача: в ближайшие годы обеспечить комплексное извлечение всех металлов, в том числе цветных и редких из полиметаллических руд Центрального Казахстана; вместо лаборатории черной металлургии было рекомендовано открыть лабораторию ферросплавов[48], так как потребность использования их в качестве специальных добавок при выплавке мартеновской стали в местной металлургической промышленности из года в год возрастала.

Директор ХМИ вскоре решил еще одну существенную проблему: для института были выделены солидные средства на обучение аспирантов в центральных городах.

— Ну вот, молодежь, перед вами открыты все дороги — в Москву, Ленинград, Свердловск, Новосибирск, Алма-Ату — всюду, где функционируют солидные научные центры, — объявил директор. — Все финансовые расходы берет на себя президент Академии наук, за три года вам предстоит защитить диссертации и вернуться в ХМИ… Без этого у нас не будет роста! Эти слова я обращаю к тебе и к тебе… — Евней Арыстанулы поименно назвал каждого, кого лично хотел отправить в аспирантуру…

По инициативе Ш. Ч. Чокина в Академии наук был составлен перспективный план развития научно-исследовательских институтов в Центральном Казахстане на ближайшие десять лет. На базе ХМИ намечалось подготовить кадры для создания 5–6 новых институтов, с тем чтобы в будущем в Караганде открыть отделение Академии наук. В связи с этим значительно должен был расшириться состав коллектива: вновь организованы отделы органического синтеза и углехимии, фитохимии (научный центр по разработке природных веществ из лекарственных трав и растений), лаборатории по комплексному исследованию земной коры, отделы научного обоснования торговых связей и счетно-математической обработки материалов исследований…

Не было бы счастья, да несчастье помогло: вместо сокращения — укрупнение института. Сразу же прекратилось растаскивание НИИ по промышленным объектам. Заодно бесславно почили пресловутые совнархозы, передав свои полномочия вновь созданным отраслевым министерствам. В общем, произошло то, что должно было произойти. Политическое руководство страны решительно применяло давно испытанные административные рычаги управления хозяйственными объектами и научными учреждениями. Конечно, не обошлось без жертв: Карагандинский филиал Всесоюзного института черной металлургии после полуторагодичного функционирования был закрыт за ненадобностью…

Летом 1966 года академик М. И. Хайлов, оставшийся без работы, пришел к директору ХМИ и попросил принять его хоть в каком-либо качестве в институт. Ученый жаловался, что на старости лет оказался один на обочине жизни, все его ученики и коллеги отвернулись от него.

Директор ХМИ задумался: что делать с именитым человеком, покинутым прихлебателями. Ему по-человечески стало жаль одинокого старика. С другой стороны, он понимал, что институту от него не будет никакой пользы, ведь за годы пребывания здесь Хайлов не подготовил ни одного кандидата наук, не имел на своем попечении ни одного аспиранта, не вносил никакого вклада в науку.

Михаил Исакович, уловив двойственное настроение коллеги, тут же перешел в атаку:

— Евней Арстанович, я знаю, что вы в ХМИ создаете новую лабораторию, которая будет заниматься разработкой новых видов ферросплавов… Возьмите туда хотя бы консультантом. Вынужден признаться, что кроме вас у меня здесь не осталось никого, к кому бы я мог обратиться за помощью. Я не требую от вас, чтобы вы вновь восстановили мою лабораторию и приняли в нее всех специалистов, приехавших вместе со мной с Урала… Но я как-никак — доктор наук и вам пригодится мое научное звание… Мне уже за семьдесят, я один, как перст, — ни учеников, ни соратников, никому не нужен. — Скорее всего для виду академик пустил слезу, еле слышным голосом проговорил: — Умоляю вас, дайте мне умереть хотя бы во дворе ХМИ…

Расчет его оправдался, директор института в конце концов сдался:

— Успокойтесь ради бога, Михаил Исакович, приму вас старшим научным сотрудником. Ваши обязанности — научные консультации… Но я прошу вас более не вмешиваться в дела молодежи, тем более что среди них есть люди с горячей головой, которые вас не поймут, могут резко отшить и обидеть… Это — первое условие. Второе, если будете жаловаться наверх по старой привычке, предупреждаю вас, в тот же день отправлю на отдых, куда вам действительно пора…

— Согласен. Конечно, согласен, буду служить вам честно и до конца жизни, дорогой Евней Арстанович. Я знал, что вы благородный человек!..

Академик М. И. Хайлов числился в штате ХМИ почти до конца 1972 года, то есть до ухода Евнея Арыстанулы из этого института. О его участии в исследованиях история умалчивает, во всяком случае мы не нашли его заметного следа в ХМИ…

(В августе 2003 года я задал профессору В. П. Малышеву, который оказывал мне помощь в разработке научных концепций, щекотливый вопрос, давно занимавший меня как писателя. Я знал, что М. И. Хайлов на Урале и в Темиртау так и не проводил опыты, о которых столько лет всем талдычил, они так и остались на бумаге. Тем не менее созданный вокруг него ореол помогал ему оставаться в центре внимания научной общественности, он получал ежемесячно солидную заработную плату и даже награды. Ясно, он жил бывшими и мнимыми заслугами в науке.

— Как можно было терпеть такого никчемного человека в науке и вдобавок интригана? Удивительный экземпляр выдающегося человека с отрицательным результатом!..

Виталий Павлович удивленно посмотрел на меня, будто я свалился на нашу грешную землю с Луны…

— За рубежом такие люди ни одного дня не смогли бы удержаться ни в одном университете, ни в частной компании, но у нас все было наоборот. Медеу Сарсекеевич, мы с вами жили в такое время, когда властвовали сплошные неучи. Какое образование имели все наши вожди. Тот же Сталин или Хрущев и иже с ними? У Сталина — незаконченная духовная семинария. У Хрущева — рабфак, еще какие-то высшие курсы, если верно указал в своей биографии. Только у Брежнева — высшее образование металлурга. Однако он мало работал по своей профессии. И эти люди управляли страной более шестидесяти лет… Мы верили им. Верили в их пустые заявления, что нынешнее поколение будет жить при коммунизме. А они безоговорочно верили тем, кто мог больше пообещать, — «чародеям» науки. Вспомните, что происходило в биологической науке, которой безраздельно управлял при Сталине и Хрущеве знаменитый лжеученый-мичуринец Т. Д. Лысенко, уничтоживший генетику, выводивший и так и не вырастивший чудо-пшеницу со ста колосками… — И Виталий Павлович, с горечью вздыхая, заключил: — И наша металлургия не была исключением, были такие — михайловы-хайловы, что поделаешь… В условиях насилия над личностью комфортно чувствовали себя лишь карьеристы, приспособленцы. Всевластие административно-принудительной системы привело к фатальным последствиям. Бюрократический аппарат приучил людей к пассивности, отбил охоту к инициативе, предприимчивости… Все ориентировались на указания сверху — нам, мол, думать нечего, если думают вожди. Целые поколения выросли в обстановке, когда инициатива не только не поощрялась, но и наказывалась, это относится и к науке. А для показухи, которая всегда устраивала верхи, идеально подходил такой ученый, как Хайлов…)

Поздней осенью 1964 года Евней Арыстанулы, вызвал к себе в кабинет Жанторе Абишева и сделал ему неожиданное предложение:

— Жанторе, наши судьбы связаны с этим институтом, и наше будущее зависит от внедрений наших научных разработок в производство. Но мы не знаем, где и когда проводить опыты и полупромышленые испытания, мы зависимы от всех. В результате многие наши научные наблюдения и выводы не можем проверить на практике… Для того чтобы выйти из этого тупика, я решил открыть в ХМИ постоянно действующее производство. Президент Академии наук эту идею одобрил и обещал финансовую помощь. Скажем, вот ты, чтобы получить ванадий, мучаешься вот уже шесть-семь лет в поисках подходящего производства, еще столько же времени будешь без толку ходить по разным инстанциям… Короче, батыр, на этом «заводе» я буду «директором», а тебе поручаю должность «главного инженера»! В порядке поощрения я разрешаю тебе первый опыт провести по своей теме! Договорились?

Так и сделали: финансы, приборы, оборудование добывал директор, а их установку и запуск и все остальное взял на себя Жанторе Абишев. Теперь они были сами себе хозяева и даже начали принимать заказы от других институтов…

Спустя два года, зимой 1966 года Жанторе Нурланулы Абишев отправился в Алматы, на научном совете политехнического института он успешно защитил кандидатскую диссертацию. Перед этим диплом кандидата технических наук получил Марк Залманович Угорец. И эти увенчавшие их лавры вызвали спортивный азарт у молодых коллег. Между ними началось негласное соревнование. И соискатели один за другим пошли защищаться.

Еще будучи преподавателем КазГМИ, Евней Арыстанулы прорабатывал разные варианты извлечения из полиметаллических руд редких элементов, в частности, селена и теллура. Подтверждение тому — статья, опубликованная в журнале «Металлургическая и химическая промышленность Казахстана» (№ 1, 1959 год). Статья называется: «Исследование по обжигу медеэлектролитных шламов в смеси с содой в кипящем слое» (соавторы В. Д. Пономарев, В. 3. Тарасенко, М. З. Угорец), где сказано, что опыт проводился в 1957 году в лаборатории КазГМИ.

Автор этой книги тоже занимался извлечением селена из полиметаллической руды, где он присутствует в мизерном количестве. Я учился на четвертом курсе, как студент должен был выполнить курсовую работу по профилю будущей профессии. Было это, помнится, в 1957 году.

В том месте, где сейчас стоит гостиница «Казахстан», находилось небольшое здание. Там размещалась кафедра легких и редких металлов, а на нижнем этаже была лаборатория.

Получив сырье, хранившееся в лаборатории, взвесив его на аналитических весах, я начал составлять шихту, внося в нее различные добавки. Затем долго толок ее ступой в фарфоровой чашке, пока она не превратилась в мелкий порошок. После чего залил ее дистиллированной водой. Когда шихта начала густеть, скатал из нее небольшие «шарики» (так называемые гранулы), высушил их на обыкновенной электроплите. Старшей лаборанткой в то время в лаборатории была пожилая, добродушная женщина, звали ее Мария Алексеевна. Видимо, она наблюдала за моими действиями, и когда я закончил свои приготовления, подошла ко мне и посоветовала: «Не спеши и внимательно следи: как только гранула затвердеет, сразу же снимай ее с огня, а то опять испортишь…» Дело в том, что это была моя третья попытка извлечь селен, первые две окончились неудачно. Конечно, я ее послушался и стал действовать осмотрительнее и не спеша.

Подготовка шихты к обжигу продлилась несколько дней. И вот, наконец, настал день последней операции: твердую, как камень, гранулу я положил на поддон жаропрочной ступы с отверстиями, похожей на сито; горлышко ступы замазал обычной глиной и поставил замурованную посудину перед лаборанткой. Мария Алексеевна всплеснула руками: «Ой, так не пойдет. Ты все отверстия наглухо замазал, а откуда будет поступать кислород для окисления?» Тогда, соскоблив глину с горловины ступы, я показал ей картонные затычки. Она удивилась: «Оригинально! Сам придумал или кто-то подсказал? Все правильно: в печке бумага сгорит, и из всех отверстий в ступу пойдет воздух…»

Пришлось ждать еще двое суток, пока не высохла глина на горловине ступы. На третьи сутки, наконец, поместил ступу внутрь герметически закрытой электропечи. Не отходя от печи, я следил, чтобы температура в ней не опускалась ниже 550 градусов. Мне нужно было, чтобы гранулы полностью выгорели, это главное условие для успешного прохождения реакции. Через полчаса вынул ступу из печи, пришлось ждать еще столько же, пока она остыла.

И вот с помощью молотка и долота открыв крышку ступы, вижу на самом дне ее еле заметный комочек красноватого цвета, величиной с воробьиное яйцо. Вроде не напрасно жарился у печи. Достав его длинной ложкой, несу на весы. Вышло всего-навсего два грамма.

— Это — селенит. Можно считать, голубчик, ты своего достиг. На сегодня ты свободен… — простилась со мной добрая Мария Алексеевна.

— Ну, батыр, для начала это неплохо. Можно было, конечно, добиться и большего выхода селенита… Тогда ты смог бы опубликовать статью в журнале о научном достижении, но что поделаешь, чуть не дотянул до рекорда, однако для курсового задания достаточно!.. — покровительственно похлопал меня по плечу Евней Арыстанулы, принимая мой отчет.

Реплику наставника я принял за юмор. Я же тогда не знал, что он в то время уже «болел» проблемой получения селена, добиваясь извлечения его до шестидесяти процентов.

— Во время опыта нельзя спешить, батыр, — сказал Евней Арыстанулы. — Состав шихты у тебя правильный, но объем гранул слишком большой… И все-таки ты в лабораторных условиях достиг сорокапроцентного выхода металла. Это же довоенный уровень советской промышленности по селену… Вот так, дорогой, для дилетанта, как ты, это — большой скачок. Вообще, ты подумай об аспирантуре, через десять лет я сделаю из тебя классного специалиста по извлечению селена и теллура в Казахстане. Ты знаешь, откуда пошло название селен?

— Сначала стал известен теллур, а не селен. Теллур открыл немецкий ученый Рейхенштейн в 1782 году, название происходит от латинского слова «теллурис» — Земля, в соответствии с принятой тогда традицией давать вновь открытым элементам названия планет. А селен, если не ошибаюсь, открыл знаменитый шведский химик и минералог Йёнс Берцелиус в 1817 году, до этого открывший ряд других новых химических элементов и определивший их атомные веса. По своим свойствам селен оказался очень похожим на теллур, потому его, уподобив спутнику Земли — Луне, назвали селеном… — отчеканил я, вспомнив страницы учебника химии для средней школы.

— Молодец, историю открытия редких металлов ты знаешь назубок. Это пригодится тебе в будущем. Словом, батыр, я готов тебя вести дальше по тропе науки… — сказал Евней Арыстанулы.

Как известно, вторая половина XX века — это эпоха научно-технической революции. В этот период труд и творческий гений ученых и изобретателей позволил реализовать самые смелые мечты человечества. Люди уверенно стали штурмовать космос, изучать Луну, Марс, Венеру и другие планеты. Они открыли новые источники энергии. Химики создали такие материалы, которые даже не существуют в природе, а превосходят по своим качествам естественные — это полимеры, искусственные волокна.

Надо признать, что многие полезные вещи и явления были открыты и внедрены в жизнь с помощью редких и рассеянных элементов. (Кстати, редкое свойство селена до этого использовали лишь в стекольном производстве. Например, добавление 20–30 граммов селена в одну тонну жидкого стекла придавало ему исключительную прозрачность, не позволяя мутнеть под действием ультрафиолетовых лучей солнца, рентгеновского или гамма-излучения.) Позднее химики установили: если всего один грамм селена добавить в сплав нержавеющей стали, он приобретает приятный, светлый оттенок. Таким образом, варьируя его количество, стали получать никелированные, хромированные стали и использовать их для изготовления бытовых предметов — ложек, вилок, ножей, посуды. После добавления селена в некоторые виды красок они прекрасно выдерживают горячую и холодную температуру и не поддаются окислению… А это дает художникам-дизайнерам широкую возможность применять такие краски в оформлении интерьеров. В общем, в конце прошлого века не только строительная, но и автомобильная, стекольная и еще множество отраслей промышленности, благодаря селену, получили отличные красители…

В 1960-е годы в обиход стали входить изделия электронной и радиотехнической промышленности. В этих изделиях используются элементы из группы халькогенов (халько — по-гречески медь). Всего таких элементов 19.

Изучив их свойства, ученые одарили человечество качественно новыми вещами. Без них нашу жизнь сегодня трудно представить. Это, к примеру, мобильные спутниковые телефоны, умещающиеся на ладони, позволяющие выйти на связь с любой точкой на Земле без проводов.

В результате спрос на халькофильные элементы возрос в сотни раз. Естественно, во всех странах, обладающих высокоразвитой химико-металлургической промышленностью, начали добиваться их массового извлечения из руд цветных металлов. Например, и селен, и теллур накапливались в отработанных шламах при производстве меди и золота. Поэтому эти шламы-отходы в 1960-е годы являлись основным источником получения халькогенов.

Именно потому Министерство цветной металлургии СССР в те годы, выделив средства на строительство вспомогательных цехов вторичного обогащения медных электролитных шламов на всех производствах цветных металлов Средней Азии, форсировало выпуск этих элементов.

Но, увы, отлаженной технологии извлечения по существу еще не было. Она находилась в зачаточном состоянии, извлечение халькогенов не достигало даже пятидесяти процентов…

Евней Арыстанулы знал эти проблемы как никто другой. Впервые соприкоснувшись с ними во время учебы в аспирантуре, он горел желанием усовершенствовать технологии извлечения редких элементов. Потому начатые в Алматы исследования он продолжал в Караганде. Такие исследования проводились и в других регионах страны. Его первый наставник, профессор В. В. Стендер, экспериментировал в этом направлении на Украине, член-корреспондент Академии наук КазССР, профессор В. И. Смирнов — на Урале. Возглавляя группу энтузиастов, он добился определенных успехов и уже проводил полупромышленные испытания на заводе в городе Верхная Пышма. Результаты их были обнадеживающими. Но не были по достоинству оценены руководителями предприятий, не хотелось им нововведений. Поэтому группа Смирнова была распущена.

«Неужели и нас ждет такая же участь?.. — размышлял Букетов. — Нет, у нас размах побольше, как-никак здесь целый НИИ и группа наша мощнее. Молодо и зелено, но зато мои ребята напористее, они не привыкли отступать. У нас все должно получиться, иначе быть не может!.. Но нам надо поспешить, тем более то, что мы ищем, лежит горами в отходах везде и всюду на территории заводов цветной металлургии Казахстана. В Жезказгане, в рудах медного сульфида видны явные «следы» селена и теллура, а они не используются. Уходят в отвалы дорогостоящие рений, осмий, германий и еще множество редких, рассеянных элементов. Мы даже не задумываемся об их извлечении и теряем миллионные прибыли. Огромное количество жезказганской руды (в сутки один эшелон — значит, три-четыре тысячи тонн) с 1941 года ежедневно отправляется на Балхашский медный гигант и там до 1960 года совсем не занимались вторичной обработкой медеэлектролитных шламов с целью получения халькогенов. Потом спохватились, но работали теми же дедовскими способами, кое-как, лишь бы выполнить задания Госплана. И по-прежнему нетронутым лежало колоссальное количество «сырья» — десятки тысяч тонн. Значит, при удаче можно извлечь селена и теллура не килограммы, а сотни центнеров — только сумей!..»

Евней Арыстанулы с молодыми коллегами, взвесив все плюсы и минусы нового наступления на неподатливые элементы таблицы Менделеева, запланировал вести исследования в двух направлениях: первое — использовать пирометаллургическую технологию, то есть произвести обжиг сырья в печи при невысокой температуре: второе — испытать гидрометаллургический метод, с применением растворов. Для этого он создал две самостоятельные группы. Первую группу возглавил В. П. Малышев, вторую — М. З. Угорец.

Марка Залмановича Угореца, как уже говорилось, Евней Арыстанулы пригласил в первый же день работы в ХМИ, в Караганду… А Виталий Павлович Малышев — питомец Свердловского политехнического института, приехал в ХМИ по рекомендации своего первого наставника по институту, профессора В. И. Смирнова.

«…С самого начала исследования группе повезло: нам помогли химики-органики И. Н. Азербаев и И. В. Кирилюс, — пишет М. З. Угорец в своих воспоминаниях «Евней Арстанович и халькогены». Речь идет о начале исследовательской работы, о событиях 1961 года. — Они отдали вращающийся автоклав. По тем временам это уже было целое богатство. Я помню, как все мы радовались этому приобретению и в первую очередь сам Евней Арстанович. Ведь мы могли уже работать с растворами щелочей, с подачей любого газа, в том числе кислорода. Начались технологические опыты. Основные усилия мы направили на окислительное щелочное выщелачивание соединений селена и теллура с переводом их в раствор. Здесь хотелось упомянуть два момента. Во-первых, отметить удивительную научную интуицию Евнея Арстановича. Через два года… мы узнали, что одновременно с нами подобные работы велись и в Англии, США, Канаде. И второе — его черту бороться и искать, сомневаться и ошибаться, но не сдаваться. Приведу пример: мы обнаружили, что без подачи кислорода в раствор в окисленной форме переходит подавляющая часть теллура. И это было нам непонятно».

Марк Залманович рассказывает, как во время одной из поездок с Е. А. Букетовым на Жезказганский горно-металлургический комбинат они встретили на производственной площадке академика Андриана Лукьяновича Цефта, своего профессора из КазГМИ. Евней Арыстанулы поделился с профессором своими заботами, поведал о том, в какой он оказался растерянности в связи с непонятным «поведением» теллура. Большой знаток медной технологии тут же высказал ему свое предположение: «Оксид меди, а также и его гидрооксид — очень сильные окислители, может быть, они стали помехой…»

Исследователи ХМИ ломали головы над досадной осечкой уже более года, а по возвращении в Караганду, тщательно проверив все этапы эксперимента, убедились, что на самом деле образовавшийся в ходе его оксид меди мешал им довести реакцию до желаемого результата. Таким образом, процесс получил непредвиденное направление. Но, что поделаешь, открытия делаются именно благодаря исследованию случаев, которые являются исключением из правил. Молодой соискатель К. М. Ахметов, которому поручили заняться этой загадкой, через три года, успешно разрешив ее, защитил кандидатскую диссертацию. А трое исследователей — Е. А. Букетов, тот же К. М. Ахметов и М. З. Угорец позднее опубликовали монографию по этой проблеме.

Конечно, на этом не закончились проблемы исследователей. Разрабатываемая ими технология по извлечению селена и теллура из шлама под действием щелочи из года в год усложнялась. На седьмом году исследований Евней Арыстанулы внес в технологию усовершенствование: предложил вдувать в автоклав чистый кислород, что должно было значительно ускорить окисление халькогенов… Испытав это, группа Угореца убедилась в правоте своего руководителя. Процесс извлечения пошел намного быстрее. А это послужило нескольким исследователям группы — X. И. Байкенову, О. И. Семиной, З. Б. Сагындыкову темой для их диссертаций…

Другая группа из пяти человек с помощью автоклава из уже полученной окиси сумела наладить извлечение селена и теллура в чистом виде. И эта же группа, возглавляемая М. З. Угорецом, после десяти лет исследований в конце концов освоила извлечение халькогенов гидрометаллургическим путем, предложив производственникам совершенно новую технологию, позволяющую наиболее полно выделять из шлама селен и теллур. Дело оставалось за заводчанами…

А сам Букетов, стоически преодолев все невзгоды и трудности, которые встречались ему на пути, стал доктором технических наук. Все его сотрудники, помогавшие в этих разработках, успешно защитили свои диссертации, все они стали кандидатами технических наук, некоторые — и докторами.

Эти опыты, продолжавшиеся более тридцати лет, закончились успехом (по этому методу в ХМИ проводились дополнительные исследования до конца прошлого века). Государственный комитет по регистрации новых изобретений и открытий в 1973–1974 годах выдал карагандинским исследователям по этой теме несколько свидетельств. Группа Марка Залмановича, под руководством Евнея Арыстанулы, в 1974–1976 годах проверила эффективность своей технологии на медном заводе в Алмалыке. «Очень много усилий Евней Арстанович затратил на организацию полупромышленных испытаний в Узбекистане, — вспоминает М. З. Угорец. — Сам он, будучи ректором КарГУ, несмотря на огромную занятость, побывал с нами в Алмалыке на АГМК. Такие испытания мы провели там в 1975–1976 годах. Они были успешны, но аппарат — электролизер для выщелачивания был далек от совершенства. Лишь позже, в 1982 году, совместно со Свердловским конструкторским бюро Министерства цветной металлургии СССР мы сами создали новый аппарат. Евней Арстанович увидел наяву первое удачное применение своего детища, предсказанного им за десяток лет до этого…»

Идею извлечения редких элементов с использованием небольшого автоклава Е. А. Букетов впервые выдвинул в 1961 году. Значит, более двадцати лет он пробивал свою идею, а сколько при этом преград возникло перед ним — нам не сосчитать никогда. Отрадно то, что ученый не отказался от первоначального замысла и вел вперед группу одержимых, таких как М. З. Угорец и его единомышленники, пока не достиг желанной цели.

Приходится с сожалением сообщить читателю и такой факт, о котором вспоминает его ученик Марк Залманович: «В целом все эти наши исследования были достаточно оригинальны, в Советском Союзе подобных работ не было, и, можно сказать, они были признаны, например, попали в учебники по химии и технологии редких и рассеянных элементов. Но нам реализовать на практике автоклавные методы сразу не удалось. Из зарубежной литературы лишь в 1982 году нам стало известно, что автоклавное щелочное выщелачивание медеэлектролитных шламов в конце 70-х годов было осуществлено в ГДР на заводах Мансфельда, причем со ссылкой на наши работы. Узнав об этом, Евней Арстанович очень был обрадован. Когда я ему показал статью из научного журнала, он прямо возликовал: «Вот видишь, Марк, метод, который мы пробивали в науку, служит человечеству! Молодцы, деловой и хваткий ум у немцев!..»

Евней Арыстанулы занимался извлечением халькогенов из медного шлама с некоторыми перерывами более пяти лет в Алматы. А в Караганде он решил повторить эти опыты: тот же шлам он по-прежнему обжигал с содой, выход металлов при этом был намного больше, чем при использовании других способов, а процесс окисления в «кипящем слое» шел быстрее, но, к сожалению, за полчаса не только селен, но и большая часть теллура улетучивались в виде пыли из трубы — с такой потерей нельзя было мириться… Для улавливания халькогенов из пыли надо было сооружать специальную сетку-уловитель, а это громоздкое и дорогостоящее сооружение, с ним не захотят возиться производственники. Причина же потерь была в слишком высокой температуре в печи «кипящего слоя», а при ее снижении пропадал «кипящий слой». В общем, как в пословице: нос вытащишь — хвост увязнет. И здесь ученого осенила мысль: обжиг произвести в обыкновенной шахтной печи…

«В начале 1961 года мы уже начали обжиг гранул в шахтных печах…» — писали Е. А. Букетов и В. П. Малышев в опубликованной в 1969 году монографии «Извлечение селена и теллура из медеэлектролитных шламов».

Свой метод обжига они тщательно проверяли более года и убедились в его абсолютной безотказности. Кстати, в последних опытах они добились почти 90-процентного выхода селена в окиси, извлечение теллура также было на уровне расчетного. Фактически это был лучший результат в мире, своеобразный рекорд по извлечению халькогенов!.. Авторы новой технологии свои открытия представили в Госкомитет по делам изобретений и открытий. 1 февраля 1962 года Е. А. Букетову и В. П. Малышеву комитет выдал свидетельство под № 158416.

Виталий МАЛЫШЕВ. «Поступью командора и пророка»:

«Сложили модель этой печи в чемоданчик, привезли на уральский завод в Верхнюю Пышму, показали в действии — всем понравилось, анализы хорошие, культура! Но главный инженер изрек: «Дело это сложное, потребует реконструкции, отразится на себестоимости продукции, сорвет план». В общем, была обычная «государственная» песенка. Вернулись мы ни с чем, подавленные. Рассказали, что да как, но такой оборот ничуть не удивил Евнея Арстановича, только раззадорил: «Двинем — ка мы в Унипромедъ, у них там своих свежих идей в этом деле нет, попробуем действовать в одной упряжке!» А что такое Унипромедь? Это головной проектный и исследовательский институт по медной промышленности не только Урала, но и других регионов бывшего Союза. Расположен в Свердловске, рядом с Верхней Пышмой, имеет свой опытный завод. Никого там лично не знаем».

Поездка Е. Букетова и В. Малышева в 1963 году в Свердловск принесла свои плоды: новая технология сначала прошла испытание в лаборатории Унипроме-ди, сразу же после этого на Елизаветинском опытном заводе под Свердловском. Провели полупромышленное испытание. Результаты были отличные, можно сказать, почти фантастические! Итоги испытаний совместных исследований опубликовали в союзном журнале «Цветные металлы» № 4 за 1965 год: «Шахтное опекание медеэлектролитных шламов» (Е. А. Букетов, Ю. Д. Бурдаков, Л. Д. Кирр и В. П. Малышев).

Но, увы, в который раз нам придется делать оговорки, ниже мы приводим подробный рассказ участника этих событий, он красноречиво характеризует систему, в которой мы жили.

Из книги В. П. МАЛЫШЕВА «Поступью командора и пророка»:

«Поехали через некоторое время в Пышму, оказывается, прежний главный инженер перешел в Министерство цветной металлургии, в Москву, а новый — бывший начальник шламового цеха, нам заявил: «Сейчас мы испытываем новую технологию по обжигу в печи «кипящего слоя», и пока ее не испытаем, к вашей приступать не будем. Завод — не полигон для проверки всяких идей, нам нужно заниматься производством». Потянулись долгие месяцы ожидания конца испытаний, которые шли хуже некуда, хотя цех был напичкан сложной управляющей аппаратурой и там денно и нощно трудились представители известного института. Признаться им в несостоятельности своей технологии даже в те, уже потеплевшие времена было страшно. Обвинение в разбазаривании государственных средств, крах карьеры, падение научного авторитета, личная трагедия ученого — вот что стояло за этим. Испытания остановились, новый участок цеха напоминал какую-то вымершую цивилизацию. Никто не хотел ставить точку над i, — вспоминает эту грустную историю ученик Букетова. — Мы, совместно с Унипромедью, не раз обращались в министерство с просьбой разрешить нам испытания нашей технологии, но неизменно получали короткий отказ с явно надуманной мотивировкой: «Не спешите, как поступят положенные финансовые средства, так и приступим к испытанию…»

Евней Арстанович ходил чернее тучи, не зная, что предпринять. Но вот однажды прямо с раннего утра вызывает меня к себе в кабинет, долго молчит, о чем-то сосредоточенно думает. Молчу и я, жду чего-то необычного, больно уж не похоже это на нашего лидера. И в самом деле: «Виталий Павлович, я думаю так: надо написать письмо Брежневу. — Он помолчал. — Не от меня, как от директора, а от тебя, как от молодого специалиста и ученого. Что ты возмущен тем, с чем столкнулся при внедрении нового в производство, что потеряны годы и утрачивается вера в технический прогресс в нашей стране. Писем от директоров у него — пруд пруди, а от молодых, думаю, нет. До него письмо, конечно, не дойдет, но в аппарате, может, как-то сработает».

Я согласился и на следующее утро принес проект письма. Он взял его в руки, нахмурился. Стал читать — вижу усмехнулся, потом начал хохотать, как обычно, до слез. Понравилось то, как я, чтобы быть доходчивым для генсека, сравнил размер нашей печи с местом, которое занимают три рядом стоящих и бесконечно спорящих директора: нашего института, Унипромеди и завода. Юмор же был в том, что все три директора были очень крупные — наш за 100 кг, да и те, если уступали по росту, то в диаметре явно превосходили. Облегченно вздохнув, махнул рукой: «Пойдет! Посылай! Может, это хоть их зацепит».

Письмо было отправлено, и буквально недели через две — звонок из Унипромеди: приезжайте, есть телеграмма из ЦК, приступаем к немедленному внедрению. Оказывается, в министерстве сидел соавтор печи «кипящего слоя» и все наши прежние письма оседали у него. Что и говорить, мы за три месяца спроектировали, поставили и внедрили на заводе шахтные печи, которые работают до сих пор…

Думаю вот о чем. Если бы Евней Арстанович держался традиционных путей «пробивания» или казенных служебных записок — ничего бы не получилось. Он нашел и поддержал единственно вероятный шанс, исходя из понимания человеческой психологии и реалий того времени — это и есть мудрость…»

Поверите ли, читатель, — хотя мы уже знаем, что все закончилось удачно, — исследователи ХМИ в содружестве с коллегами из Унипромеди потратили на это дело в общей сложности семь лет. После всех трений, проволочек и мытарств технологию обжига медного шлама в шахтной печи начали применять в 1969 году на заводе в Верхней Пышме, а в 1974 году на новом Жезказганском медьзаводе. В 1977 году на Балхашском комбинате изготовленные из молибденсодержащих пылей гранулы стали обжигать в так называемых печах КС (в «кипящем слое»). Такие печи начали применять в 1980-е годы на Новофосфорном заводе в Таразе и в Карагандинском производственном объединении «Карбид»…

Впоследствии эта технология была признана лучшей из всех существующих в мире. Некоторые зарубежные страны купили патент на ее внедрение у себя. С тех пор она служит и будет служить, можно сказать, всему человечеству, поскольку нужда в халькогенах никогда не иссякнет…

И тут возникают закономерные вопросы: почему новой технологии постоянно ставились препоны на пути внедрения в производство, хотя ее эффективность была налицо? Понес ли какое-нибудь наказание чиновник, который в этом виновен? Нет ответа на эти вопросы. И теперь, дорогой читатель, можете представить, в каком унизительном и бесправном положении находились многие наши ученые и изобретатели. Наиболее упорные и талантливые иногда находили обходные пути, иные и напрямую добивались своих целей. А сколько людей надорвались, истратили силы впустую, не достигнув желанной победы, преждевременно ушли из жизни?!..

Когда на уральском экспериментальном заводе проходило второе испытание, Евней Арыстанулы приступил к своей докторской диссертации по теме: «Извлечение селена и теллура из медеэлектролитных шламов». Над ней он работал около двух лет. Но фактически начало ей было положено еще в 1957 году.

Виталий МАЛЫШЕВ. «Поступью командора и пророка»:

«В 1964 году по горло загруженный директорскими делами, Евней Арстанович взялся за оформление докторской диссертации и попросил меня провести рутинные термодинамические расчеты для большой группы теллуритов и теллуратов разными методами… Все шло хорошо — бери из справочников данные, подставляй в формулу и считай, но на последнем методе вышла осечка. Не получаются прямые зависимости — и все тут. Причем как-то интересно не получаются. Одной второй периодичностью не объяснить. Что делать? Оставить «на потом»? Так поначалу и решили. Но через некоторое время при очередном звонке Ев нею Арстановичу докладываю о текущих результатах и слышу его возбужденный голос: «Ты посмотри работы Григоровича в трудах института металлургии АН СССР, у него там что-то оригинальное по выявлению третьих электронных оболочек». О докторской на время забыли, стали разбираться и нашли неожиданный аспект решения проблемы. Только после этого вернулись на грешную землю исполнять свои обязательные программы, после которых уже со вкусом занялись лакомым блюдом. Нам показалось тогда, да и сейчас нет особых сомнений, что найденная закономерность претендует на открытие. Во всяком случае, Михаил Христофорович Карапетьянц ответил на наше обращение по этому поводу, что он не сомневается в оригинальности нашего подхода, но требуются более широкая проверка и тщательное обоснование…

Мы дали один из аспектов проблемы на разработку нашей аспирантке Симбиновой К. Ж., которая успешно защитила диссертацию с ведущей организацией — Московским химико-технологическим институтом имени Д. И. Менделеева, где работают крупные ученые в области строения вещества. Теперь Кадиша Жантурсуновна — профессор физической химии. Работа над проблемой продолжается и сейчас в контакте со специалистами по квантовой химии».

Евней Букетов отличался чистой, беззаветной, рыцарской преданностью науке и служение ей считал своим священным долгом.

Подтверждение тому мы находим в статье российского ученого, ректора Уральского политехнического института С. С. Набойченко, названной «Самородок, мыслитель, труженик»: «В 1978 году я подготовил докторскую диссертацию, посвященную изучению и разработке автоклавных технологий в металургии меди. И при формировании «команды оппонентов» наш выбор с моим научным руководителем И. Ф. Худяковым остановился и на Евнее Арстановиче: «Компетентен, авторитетен, динамичен, но перегружен…» Поэтому любезное согласие его быть оппонентом моей работы было для меня, по мнению И. Ф. Худякова, и для нашего докторского совета почетным и полезным. Все шло нормально, разослал автореферат, получены отзывы от двух оппонентов и передового предприятия, защита назначена на 7 февраля 1979 года. И вдруг за две недели до защиты Евней Арстанович приглашает меня в Караганду, показывает экземпляр диссертации с правками, дает прослушать диктофон с его замечаниями и обобщает: «Очень хорошая работа, но немало стилистических погрешностей, надо их исправить. Мне, казаху, неудобно делать вам, русскому ученому, замечания по стилю русского языка». Вполне понятно, я был огорчен, даже пошел на обострение: «Согласен защищать при любом вашем отзыве». Евней Арстанович остался непоколебим. Ни разъяснения, ни просьбы председателя докторского совета и его заместителя не повлияли на его решение. Пришлось защиту перенести на месяц; к моему несчастью, срок полномочий ученого совета к этому моменту истек. И только через год, в феврале 1980 года, состоялась защита. Е. А. Букетов дал хороший отзыв, голосование единогласное, через полгода пришло утверждение ВАКа. Год не прошел для меня даром еще и потому, что я достал опубликованные художественные произведения Букетова Е. А., с удовольствием их прочитал, отмечая про себя живость языка и сочность образов. Признаюсь, я внимательно просмотрел еще раз ряд монографий под авторской редакцией Е. А. Букетова; стилистически они были написаны совершеннее, чем моя докторская диссертация… Не скрою, было обидно, даже сгоряча непонятно; но, оценивая эти события по временному фактору, сознаю: урок я получил поучительный и незабываемый. Стараюсь максимально обдумывать построение и изложение фразы, мысли. Конечно, я благодарен за такую встряску. И однозначно так поступить мог не только сильный, но и убежденный в своей правоте человек».

Весной 1966 года Евней Арыстанулы отправился в Москву. Там единогласно констатировали, что диссертацию можно защищать перед любым самым взыскательным составом ученых. Много времени ушло на выбор места. В конце концов защиту включил в свой план ученый совет Московского института стали и сплавов. Защита была назначена на 10 октября.

Из рассказа Сагинтая Макатулы ИСАБАЕВА, доктора технических наук:

«…Ебеке, поднявшись с места, энергично, гулко ступая по деревянному полу, быстро направился к трибуне. Сидящие в зале смотрели вслед ему с удивлением, будто бы спрашивая, что нужно этому степняку в научном мире, пас бы в своей степи табуны лошадей и отары овец, по виду как раз ему это подходит — истинный кочевник, огромный, неуклюжий, как верблюд, ходит аршинными шагами… Я почему-то сразу почувствовал открытую неприязнь незнакомой нам аудитории, очевидно, вызванную его богатырским ростом и угловатым движением по залу, безусловно, эта неприязнь еще более усиливалась раздражающим скрипом деревянного пола под его ногами. Все это вызвало нездоровое оживление в зале, чувствовалось мелкое злорадство в предвкушении его неминуемого провала. К тому же, диссертант не вмещался своими огромными габаритами в маленькую трибуну, сооруженную на сцене, потому положив свои бумаги, Ебеке вышел оттуда наружу.

Ебеке начал спокойно, даже свой привычный грохочущий голос сдерживал. Но постепенно увлекся, начал говорить в быстром темпе, как всегда, остроумно, будто бы декламировал стихи. Можно сказать, через четверть часа он уже овладел вниманием присутствующих. После этого посыпались вопросы. Особенно усердствовали ученые с кафедры профессора Н. С. Грейвера. К счастью, Евней Арыстанулы не стушевался, отвечал конкретно, точно, лишь изредка вытирая пот, часто выступавший на лбу…

И вот началось обсуждение. Четыре оратора один за другим поддержали диссертанта. После них в самом конце выступил крупный ученый, член-корреспондент АН СССР М. Н. Плаксин, он же председатель ученого совета. Маститый ученый сразу заметил, что разработка обсуждаемой темы и общий объем проведенных исследований тянут не на одну, а на три докторских диссертации, и особо подчеркнул, что нужно было соискателю защитить ученую степень еще несколько лет тому назад. Мнения всех выступивших сошлись как раз на том, что обсуждаемая работа — достойна присвоения диссертанту ученой степени доктора технических наук, на этот счет не может быть никаких сомнений. Е. А. Букетов мог быть удостоен докторской степени и без защиты диссертации, за свои многочисленные опубликованные научные труды и авторские свидетельства, но сам соискатель не пожелал идти по этому пути, он проводил сложные исследования, на это он потратил долгие годы и в результате создал новую технологию, которая должна принести экономике страны огромную прибыль, некоторые его разработки уже внедрены в производство, чем он доказал жизненность открытого им способа…

Когда объявили итоги голосования, стало известно, что все 12 членов ученого совета проголосовали за присуждение ему докторской степени, сидящие в зале ученые встретили это сообщение громкими аплодисментами. Кто-то с заднего ряда крикнул: «Молодец, степняк!» А я, разволновавшись и радуясь за своего наставника, помню лишь шептал: «Есть, оказывается, справедливость!» И не заметил, что нет уже рядом сидевшего Ебеке, увидел его только тогда, когда он поднимался на сцену, чтобы поблагодарить членов ученого совета…»

В начале следующего года ВАК без проволочек утвердил Е. А. Букетова в ученой степени доктора технических наук. Вслед за этим он получил звание профессора.

Разумеется, присуждение докторской степени руководителю института и выпавший на его долю особый успех при защите в Москве резко подняли научный престиж руководимого им ХМИ. Самое главное, сразу же возросло доверие производственников к исследованиям, которыми руководил доктор наук Е. А. Букетов. Его принимали на заводах с почтением, к его советам теперь прислушивались руководители области и старались его просьбы исполнять без проволочек. Он стал знаменитостью, ведь его единогласно признала высшая каста научного мира. Своей ученостью он прославил родной край. В Караганде, где докторов наук тогда можно было пересчитать по пальцам, перед ним буквально преклонялись… Пресса часто брала у него интервью, а в предпраздничные дни это стало традицией. Его теперь приглашали участвовать в научных конференциях и симпозиумах. В 1967 году профессор Букетов в составе делегации ученых Советского Союза ездил в Канаду на выставку' «ЭКСПО-67».

В знак особого уважения к нему на многочисленных торжествах Евнея Арыстанулы избирали в президиум. Ученый три созыва подряд был депутатом областного Совета, он также входил в состав областного партийного комитета. Кстати, эти общественные поручения и обязанности были нелегкой ношей. Волей-неволей приходилось часами просиживать на пленумах, сессиях, собраниях, которые созывались в неделю несколько раз. Что делать, как коммунист и народный депутат, он вынужден был присутствовать на всех курултаях, скучая и досадуя из-за напрасно потерянного драгоценного времени, которого ему было отпущено судьбой не так уж и много.

Возросший авторитет руководителя, естественно, благотворно повлиял и на учеников. Самое важное, результаты исследований стали быстрее, чем раньше, внедряться в производство. Увеличилось число лабораторий, возрос штат научных сотрудников…

Защита диссертации директором ХМИ неожиданно помогла сдвинуть с мертвой точки и еще одну проблему.

Когда он вернулся в Караганду, ему позвонил президент Академии наук Казахской ССР Ш. Ч. Чокин:

— Дорогой Евней, поздравляю тебя с успешной защитой. С меня причитается подарок. Чего бы ты хотел? Скажи, не стесняйся, ты же знаешь, как я к тебе отношусь.

Евней Арыстанулы ответил, не задумываясь:

— Шаке, помогите нам построить новое здание для института.

Президент Академии наук был несколько удивлен: Букетов ничего не просил для себя, а мог бы попросить о включении его в список на ближайшие выборы в академии, чтобы стать членом-корреспондентом или академиком, ведь среди директоров академических институтов лишь он один не имел такого престижного звания… Его личная скромность импонировала Шапыку Чокулы.

— Ладно, Евней, постараюсь на днях предпринять что-нибудь конкретное… — сказал он.

Хотя Казахстан был самостоятельной республикой, все важные вопросы, в том числе и хозяйственные, решались в Москве. Поэтому директор ХМИ вскоре отправился с письмом президента республиканской Академии наук в столицу.

Ходатайство Ш. Ч. Чокина возымело действие. Президент Академии наук СССР М. В. Келдыш принял Е. А. Букетова, подробно расспросил об исследованиях, проводимых в его институте. Келдыша интересовало всё: главные направления исследований, внедрение в производство новых технологий, дальнейшие перспективы. Он остался доволен услышанным и дал добро на разработку проекта здания для ХМИ. Таким образом, аудиенция у президента АН СССР благополучно завершилась. Евней Арыстанулы был счастлив: то, о чем он мечтал все годы своего директорства, разрешилось в течение получаса. Поблагодарив Мстислава Всеволодовича, Букетов хотел уже попрощаться… «Но, дорогой, чтобы это дело окончательно довести до конца, вопрос надо согласовать с заместителем председателя Совмина СССР, председателем Комитета по науке и технике товарищем Кириллиным», — сказал Келдыш…

«…В это время в кабинет вошел подтянутый, моложавый, красивый мужчина. Хозяин кабинета вышел из-за стола и поздоровался с ним, — рассказывал мне Ебеке. — Мне бы чуточку подождать, хотя бы узнать, кто этот человек. Ведь можно было догадаться, что он — не мелкая сошка, раз заходит в кабинет президента АН СССР без звонка и доклада. Нет, я показал себя, как настоящий провинциал. Едва кивнув вошедшему, повернулся к нему спиной и снова обратился к Келдышу: «Мстислав Всеволодович, наверное, такой высокий чин, как зампред Совмина СССР, вряд ли примет меня, директора института из провинции, лучше я поеду в Алма-Ату, выйду на комитет через нашего президента…»

И тут хозяин кабинета прервал меня и улыбнулся:

— Дорогой казахстанец, зачем вам ехать в Алма-Ату, думаю, сегодня-завтра вопрос будет улажен. Потому что тот недоступный для вас высокий чин — ваш коллега, крупный физик и энергетик, академик Владимир Алексеевич Кириллин сидит за вашей спиной…

Я понял, какую допустил оплошность, и растерялся. Из этого состояния меня вывел добрейший Мстислав Всеволодович, представив меня зампреду Совмина СССР и лестно отозвавшись о возглавляемом мной институте, основу которого закладывали двое известных союзных академиков И. П. Бардин и К. И. Сатпаев.

— Скоро наши коллеги полностью обеспечат страну редкими металлами, — сказал Келдыш.

— Вы думаете, дефицит селена решится в ближайшие годы? — обратился ко мне Кириллин. — Я об этом немного информирован. Скажите, если есть какие-то затруднения, проблемы.

— Владимир Алексеевич, технология, которую разработали наши специалисты, уже частично внедрена на Балхашском комбинате. Идет также подготовка к ее апробации и на Урале, в частности, на старом заводе в Верхней Пышме. Полагаю, уже в этой пятилетке, во всяком случае, в следующей страна получит столько селена, сколько потребуется…

Я никогда не думал, что зампред Совмина СССР знает проблему с селеном так же досконально, как и мы, профессионалы.

Кириллин, поднявшись с места, подошел ко мне.

— Коллега, скажите, как специалисты вашего института решают проблему обезвреживания от мышьяка полиметаллических руд? Мне известно, что это очень сложное дело. Но это не причина для того, чтобы сидеть сложа руки…

В нашем ХМИ в свое время была создана группа, которая занималась мышьяком. Года три она вела исследования. Но ощутимых результатов мы пока не достигли. Честно признавшись в этом, я пояснил, что в годы сокрушительной атаки Н. С. Хрущева на науку наш институт лишился финансирования, сел на мель… Только теперь начали понемногу приходить в себя. Если будет от союзных учреждений материальная поддержка, если они проявят заинтересованность, мы готовы заняться не только селеном, теллуром и мышьяком, но и всеми девятнадцатью элементами из группы халькогенов, для этого у нас есть научные кадры и огромное желание решить эту проблему…

— Хорошо, товарищ Букетов, все ясно. Поскольку вы приехали издалека, сегодня вечером для вас найду четверть часа, подготовьте свои бумаги и приходите, — сказал Кириллин и назвал номер телефона своего помощника…»

Научно-исследовательский институт крепок не только научной базой, но и кадрами.

Е. А. БУКЕТОВ. «Научное творчество и жизнь». «Простор», 1971 год, № 2:

«Сталь и чугун, как известно, это сплавы железа с углеродом: чугун — высокоуглеродистый сплав, сталь — малоуглеродистый. Следовательно, получение последней из чугуна сводится к выжиганию углерода для того, чтобы довести его содержание до определенных пределов, тогда чугун становится сталью. Эта операция и проделывается в конверторных и мартеновских печах металлургических заводов. Однако такое выжигание не обходится даром. В стальном расплаве накапливается избыток кислорода, и поэтому вслед за «окислением» (выжигание углерода) следует обязательный процесс «раскисления» (удаления кислорода). Раскисление, как правило, осуществляется введением в стальной расплав таких добавок, которые, присоединив к себе кислород, всплывают на поверхность ванны, образуя шлаки. Наиболее распространенными раскислителями являются марганец, кремний, алюминий — элементы, активно реагирующие с кислородом с образованием всплывающих окислов. Марганец и кремний вводятся в расплав, как правило, в виде ферромарганца, ферросилиция — специально приготовленных сплавов с железом (ферросплавов), и лишь алюминий употребляется в виде металла технической чистоты.

…Для весьма ответственных марок стали такие комплексные раскислители составляются дорогим путем — плавлением ферросплавов и чистых металлов. Поиски более дешевого пути получения этих комплексных сплавов-раскислителей привели наших ученых к мысли о выплавке их непосредственно из марганцевых руд в электродуговых печах, ибо руды марганца в основном и состоят из природных окислов марганца, кремния, алюминия и железа. Эта идея и лежала в основе предложения Г. В. Медведева, сотрудника ХМИ, который этим занимался основательно с 1960 года. Самое удивительное заключается в том, что его предложение было очень простым, особенно устраивало нас то, что в казахстанских условиях его можно было быстро ввести в производство…»

Евней БУКЕТОВ. «Шесть писем другу»:

«Как-то иду в лабораторное здание, которое достраивается медленно (…) иду, потому что знаю, есть такой инженер Лапин (это выше представленный автором Геннадий Васильевич Медведев. — М. С.), который на нижнем этаже недостроенного корпуса, соорудив себе опытную установку, трудится не покладая рук. Впервые вижу в институте опытную установку, на которой ведется эксперимент, и радуюсь. Меня встречает высокий мужчина средних лет, представляется инженером Василием Гавриловичем Лапиным (имя и отчество — тоже переиначены. — М. С.)».

— Я о вас наслышан и пришел познакомиться. Говорят, вы взялись доказать чуть ли недоказуемое и что у вас неплохо получается, но до меня доходили и насмешки некоторых ваших коллег. А теперь расскажите, что у вас на уме…

— Это правда, уважаемый директор, — говорит Медведев. — У меня что-то наклевывается, да пока мало кто этому верит. Я ведь доказываю самое простое, как дважды два: на агрегатах, на которых все работают, можно из бросового материала получать ценнейший продукт, стоит только несколько изменить параметры… Вот этот самый сплав. Металлурги мне не верят, пусть попробуют сами. Вы тоже не верите?.. Пожалуйста, сейчас я вам дам пробу из полученного мною сплава. Проверьте его не у нас, а в лаборатории Кармета…

— Понял вас, я верю, — не стал спорить Букетов. — А вы можете получить на этой печи ферросилиций?

— Почему бы и нет, но на это нужно время.

Марганцевое сырье, часто встречающееся в недрах Казахстана, из-за незначительного содержания марганца на металлургических заводах обычно не использовалось, между тем, если обжигать его дешевым топливом Экибастуза, можно получать ферросплавы. Самое главное, исследователь досконально изучил состав этих углей и рационально использовал их компоненты. Он выявил, что более шестидесяти процентов экибастузских углей не сгорают, безвозвратно уходят в золу, а они состоят из кремнезема (фактически это то же самое, что силиций. — М. С.) и обыкновенного алюминия. Медведев способом, который сам придумал, в своей электропечи получил готовые ферросоединения.

Евней Букетов пишет, что легко уловил принцип предлагаемой технологии, но с трудом верил в нее именно из-за ее чрезвычайной простоты.

— Вот и вы повторяете сплетни моих недругов! — рассердился Медведев. — У нас сейчас всезнаек и советчиков, как в каждой бочке затычек. Если предложишь что-то очень простое, сразу же начинают на голову показывать, мол, перегрев, из ума выжил. Мне не верят, что ферросплавы можно выплавлять из тех материалов, которые у нас валяются под ногами… Короче, как бы вы ни отнеслись к моей затее, может быть, и вы посчитаете меня бесшабашным, а то и чокнутым, из Караганды я никуда не уеду, если будет нужно, костьми лягу возле своей печи. В этот город я приехал с далекого Урала по настойчивой просьбе вашего заместителя М. И. Хайлова. Приехал потому, что знал: в Казахстане — горы такого бросового сырья. Однако с Михаилом Исаковичем мы не спелись, если выразиться точнее, мою идею он не признал, он хотел меня использовать как подсобника для своих экспериментов, да не на того напал… Рассорившись с ним, я поехал к вашему наставнику, академику Пономареву. Виктор Дмитриевич, несмотря на то что он специалист по цветным металлам, понял меня и повел к президенту Академии наук. Президент, как всем известно, ученый-геолог, не металлург, но он видит дальше иных специалистов. Академик Сатпаев без колебаний поддержал меня и выделил средства для этой опытной печи и закупки необходимого оборудования. Вот видите, настоящие ученые, не имеющие никакого отношения к моей сугубо узкой специальности, помогли мне во всем. А вы? Если вы так уверены в себе, попробуйте опровергнуть их. Нет, не сможете. Потому что я уже в первый же год получил эти сплавы. Вот они перед вами…

Действительно, Г. В. Медведев получил новый сплав из считающегося очень бедным по содержанию марганцевого сырья (18 %), обжигая его вместе с экибастузским углем (кремнезема в нем было — 45 %, а алюминия всего — 8 %). Поскольку основой его были алюминий, марганец и силиций, исследователь назвал свою продукцию — АМС. Получил на него авторское свидетельство. Кстати, его АМС высоко оценили металлурги — его можно было использовать как раскислитель при плавке качественной стали. Но, чтобы окончательно это доказать, надо было провести полупромышленные испытания. В лаборатории ХМИ их не проведешь. А металлурги Карметкомбината по-прежнему использовали дорогостоящие ферросплавы, иначе говоря, не желали менять привычную технологию и варили сталь по старинке. Никто не хотел заниматься новым сплавом, найденным рядовым инженером. Вся загвоздка была в том, что за внедрение новшеств производственникам не платили, а свои кровные ежемесячные премиальные в случае просчета и брака они могли потерять. Фактически это была порочная практика… Самое парадоксальное и трагикомическое заключалось в том, что никто не был против нововведения Медведева, но и претворять его в жизнь никто не брался. Словом, создавалась тупиковая ситуация…

Изобретатель и руководители ХМИ, тогда еще слишком уверенные в своей правоте и уповавшие на скорый успех после первых удачных опытов в 1960 году, начали обивать пороги в различных инстанциях. Надо отдать им должное, после двухгодичных хождений им удалось добиться специального постановления Совета Министров Казахской ССР, согласно которому испытание новой технологии возлагалось на Актюбинский ферросплавный завод. А там, к их удивлению, его провели без всяких проволочек и получили АМС отличного качества. Расчеты показали, что экономическая выгода от применения новой добавки огромна. Инженер Медведев оказался прав. Производственник-экспериментатор, считавший, что ученые регалии ему ни к чему, добился выдающихся практических результатов, суливших Кармету многомиллионные прибыли.

Однако изобретателю не повезло, его новшество не было внедрено. Как говорят, не последнюю роль в этом сыграл неуживчивый, скорее всего, болезненно-эгоистичный характер самого инженера, не пожелавшего иметь соавторов. Еще, думается, ему не повезло потому, что, когда завершились производственные испытания в Актюбинске, в самом ХМИ начался раскардаш. Лабораторию черной металлургии, где работал Г. В. Медведев, отделили от ХМИ и вместе с ней автоматически всю группу создателей нового сплава перевели в филиал Центрального института черной металлургии СССР. А там изобретатель, уже на деле доказавший эффективность новой технологии, как ни странно, стал посмешищем для своих же ученых-коллег: поводом для этого послужила его статья о результатах полупромышленного испытания на Актюбинском заводе, опубликованная во всесоюзном журнале «Сталь» (1962 год, № 2). Публикуя научный отчет инженера-испытателя, редакция журнала сопроводила его противоречивым, даже отрицающим его ценность заключением: «Результаты проведенных опытов следует считать предварительными. Сплав указанного состава непригоден для раскисления…» Для изобретения — это убийственный, безапелляционный приговор, похожий на некролог… Кстати, в дальнейшем эта статья с бездоказательным, беспощадным резюме послужила директору филиала ЦНИИ Чермет М. И. Хайлову поводом для сокращения исследовательской группы Г. В. Медведева «из-за невостребованности в производстве», а самого инженера, вышедшего из его повиновения, из-за его строптивого характера уволили.

Медведев довольно долго, почти два года безрезультатно ходил по кабинетам, доказывая свою правоту и требуя справедливости. Но тщетно. Пройдя огонь и воду на этом пути, в конце 1964 года, когда стабилизировалась обстановка в ХМИ, он по приглашению Евнея Арыстанулы вернулся в институт, стал заведовать вновь открытой ферросплавной лабораторией. И, конечно, настырный по натуре исследователь, которого как ни гнули, но так и не сломали, опять приступил к опытам.

Евней Арыстанулы, хорошо знавший таких людей, считал: «Если истинный ученый одарен неординарным, строптивым характером и талантом, то за что бы он ни взялся, в конце концов, у него это получится. Можно в этом не сомневаться. А от того, кто всем всегда угождает, нечего ждать путных результатов…»

Для неистового изобретателя Г. В. Медведева вроде бы наступила полоса удач.

Е. А. БУКЕТОВ. Статья «Научное творчество и жизнь»:

«Весь 1960 г. инженер Медведев Г. В. на свой страх и риск проводил лабораторные исследования и убедился, что сплав по задуманной им технологии получится. Требовались полупромышленные опыты. Они были проведены в 1962 году на Актюбинском заводе ферросплавов, в 1965 году на Зестафонском заводе ферросплавов и в 1968 году на Ермаковском (ныне Аксуский. — М. С.) заводе ферросплавов. Продолжительность собственно исследований составила год и 8 месяцев (год лабораторных опытов и 8 месяцев опытно-промышленных испытаний на трех заводах). Следовательно, восемь с лишним лет ушли на увязывание, обсуждение, убеждение, переписку…

…За этой бесхозяйственной растратой государственных средств надо видеть и другой не менее отрицательный эффект морально-психологического характера. За 10 лет исследований на одни командировки израсходовано более 17 тысяч рублей, написано около 300 писем, получено намного больше; имеются протоколы десятков совещаний, заседаний и др.; а сколько телефонных, устных переговоров, докладов, обсуждений, ожиданий в приемных… Здесь заключены не месяцы, а годы заведомо пустопорожнего труда самых ответственных, самых творческих работников института. Вот чем на самом деле оборачивается «экономия» на создании материальной базы научно-исследовательских учреждений.

За десять лет исследований на эту тему израсходовано около 600 тысяч рублей. Если бы институт имел надлежащую материальную базу, то те опытные данные, которые мы имеем сегодня, были бы представлены государству в течение максимум 1,5 лет. Между тем, поскольку институт не владеет лабораторной базой, соответствующей современному уровню техники, сами лабораторные опыты проводились в неприспособленных помещениях и печных устройствах слишком малой мощности. Опыты в более укрупненных масштабах мы уже не имели возможности проводить. Надо было выходить с такими, недостаточно «зрелыми» данными на широкую арену и убеждать соответствующие инстанции в необходимости продолжения исследований, в необходимости выделения опытных агрегатов предприятий. Все описанные выше сложные перипетии в ходе исследований и начинались с этого. Между тем опытная печь со зданием и со всеми приспособлениями стоит около 60 тысяч рублей. Институт же на опытные плавки израсходовал 220 тысяч рублей, без учета расходов по подготовке печей, которые предприятия принимали на себя.

…На Карагандинском металлургическом заводе готовится к пуску третья доменная печь, почти равная по мощности двум прежним печам вместе взятым. С пуском этой доменной печи завод будет выплавлять в год 4,0–4,5 млн. тонн чугуна. Недалеко то время, когда завод будет выдавать 10 млн. тонн чугуна в год. Это будет действительно Казахстанская Магнитка. Между тем уже сейчас Каражальско-Атасуское месторождение, расположенное западнее Караганды, с трудом обеспечивает прожорливое чрево этого гиганта железными рудами. Завод, поэтому, собирается переходить на плавку руд Лисаковского месторождения, находящегося в Костанайской области, где строится горно-обогатительный комбинат, первая очередь которого будет перерабатывать 30 с лишним млн. тонн руды в железорудные концентраты.

…Однако, как это ни парадоксально, завод ожидает получить из этой очень дешевой руды очень дорогой чугун. Дело в том, что свойства этой руды таковы, что принятые ныне на горно-обогатительных предприятиях рецепты обогащения руд и заложенные в проект Лисаковского комбината не дают эффективного обогащения и поэтому концентраты получаются бедными по железу. Из таких концентратов при плавке в доменных печах будет получаться много шлака и мало чугуна. Между тем нашим институтом при поддержке других научных учреждений предлагаются новые и более рациональные методы обогащения, а также плавки с учетом того, что в лисаковских рудах наряду с железом содержится глинозем (алюминиевое сырье), фосфор и ванадий. Детальные лабораторные опыты дают весьма хорошие результаты, но им никто не верит. Необходимы укрупненные и полупромышленные испытания. Республика подобными агрегатами не располагает. И остается воз и ныне там. «Экономия» одного или двух миллионов рублей на создание опытных установок и на соответствующие испытания завтра обернется для государству в десятки миллионов рублей потерь…»

В «ферросплавной эпопее», длившейся в ХМИ тридцать с лишним лет, с ветряными бюрократическими мельницами сражался не один инженер Медведев. В бесславной, унизительной, безнадежной борьбе было много подобных участников. И жизненный путь каждого из них по-своему поучителен…

Летом 1960 года, переведясь в Караганду, Евней Арыстанулы заинтересовался месторождениями, находящимися в Каркаралинском районе. В Кентских горах он обнаружил в нескольких местах железосодержащую руду, она лежала близко к поверхности земли. Набрав несколько килограммов образцов руды, Букетов повернул обратно, но его молодой водитель, хотевший лихо, с ветерком перескочить степную речушку, явно не рассчитал силы, и автомашина застряла в грязи. Время было позднее, уже наступали сумерки. Убедившись, что институтский старый ГАЗ-69 без помощи не выберется, Евней Арыстанулы поднялся на близлежащую сопку, стал осматривать окрестности. Вдруг он увидел дым, поднимавшийся вдали, за холмами, и пошел в ту сторону. Через некоторое время ученый добрался до чабанской юрты… Хозяин очага оказался добродушным стариком, он тут же отправил своего помощника с нужной оснасткой на подмогу незадачливому шоферу, а гостя пригласил в юрту. Когда вытащили автомобиль, уже наступила ночь. Пришлось путникам остаться здесь, хозяева угостили нежданных гостей мясом годовалого ягненка, специально зарезанного по этому случаю.

— Я рад, что вы погостили у нас… — сказал чабан за утренним чаем. — Вижу, многое вы лучше нас знаете, на то вы и ученый человек. А я своим куцым умом не могу одно дело уразуметь. С моей грамотой это трудно, известно, из воды масло не выжмешь. Может быть, вы, Ебеке, мне все растолкуете?

— Скажите, аксакал, что вас волнует…

— Я со своей старухой почти всю жизнь провел в степи, ухаживая за колхозным скотом, а теперь совхозным. Мы довольны прожитой жизнью и лучшей не желаем. Немало претерпели мы невзгод и хотим, чтобы детей наших они миновали. Тем, кто из них имел тягу к учению, не стали поперек дороги, сделали все, чтобы они учились в хороших школах. Наш первенец Токен, можно сказать, гордость нашего рода, закончив Каркаралинскую школу с серебряной медалью, захотел дальше учиться в Алма-Ате… И вот, два года тому назад став инженером, устроился работать на Карагайлинский рудник. Оттуда ежедневно вагонами вывозят руду, только не знаю куда…

— Рад слышать это из ваших уст, аксакал! — оживился гость. — Однако, извините меня, я сразу не догадался. Вас зовут Габдулла, а Токен — ваш сын… Я ведь хорошо знаю этого молодца… Выходит, мы ночевали у отца моего институтского питомца Токена Габдуллина!.. А я не видел вашего первенца со дня окончания института, он же неплохо учился, джигит с головой!..

— Он здоров, женился, работает на руднике… — сказал чабан, почему-то глядя в сторону. — Наверное, мы виноваты — требовали, чтобы он жил поближе к нам, или это судьбой предначертано, не знаю, дорогой ученый гость… В общем, хваленый воспитанник ваш пока размахивает кувалдой… на кузнице. Только я этого не понимаю: неужели надо было учиться пятнадцать лет, чтобы стать молотобойцем…

Евней Арыстанулы растерялся, не зная, что ответить аксакалу.

— Не знаю, Габеке, как объяснить этот случай, но ваш намек понял. Ответ мой услышите от своего же первенца, — нашелся он наконец.

Проселочная дорога вскоре привела путников на автотрассу. Через десяток верст они оказались на развилке дорог, дорожный щит указывал: в одну сторону — Карагайлы, в другую — Каркаралы. Евней Арыстанулы, не раздумывая, скомандовал водителю:

— Сворачивай налево, заедем к сыну Габдулла аксакала…

Вскоре они оказались в рабочем поселке Карагайлы, где у подножия горы раскинулся горно-обогатительный комбинат, снабжавший свинцовые заводы республики дорогостоящим сырьем. Расспросив, где расположен ремонтно-механический цех, наши путники сразу направились в кузницу. Евней Арыстанулы сам пошел туда. В душе он не очень поверил словам Габдулла аксакала. Мог же тот ошибиться. Однако все оказалось так, как говорил чабан: его питомец в фартуке стоял у наковальни с кувалдой в руках; а другой кузнец переворачивал раскаленную, брызжущую искрами заготовку у огня…

— Эй, молотобоец, подойди сюда!

Человека, закрывавшего своим огромным телом дверной проем, молотобоец сразу узнал. Растерявшись, не зная куда деваться от стыда, суетливо вытирая почерневшие от угля руки об фартук, он медленно приблизился к двери.

— Ассалаумагалейкум[49], агай!

— Уалик садам[50]. Как дела? Чем ты занимаешься здесь?

— Да сегодня заболел наш молотобоец… — смущенно ответил Токен Габдуллин, глядя вниз, — пришлось временно заменить его…

— Ясно, а когда же у вас перерыв?

— Скоро, через час…

— Снимай фартук и садись в машину! — приказал бывший наставник, не оставляя возможности джигиту и дальше врать. Заметно было, он не в шутку расстроен, кажется, и разгневан.

Приехав в контору рудоуправления, зашли к директору. И там Евнея Арыстанулы будто прорвало:

— Коллега, я возмущен вашим пренебрежительным отношением к молодым специалистам!.. Неужели у нас дипломированных инженеров развелось так много, что вы часть из них решили превратить в молотобойцев. Или это у вас такая практика, чтобы принизить местные кадры?!..

Директор стал бестолково оправдываться.

— Это только отговорки. Короче говоря, пишите приказ об освобождении инженера Габдуллина от его кузнечных обязанностей, я его забираю с собой… — перебил смущенного, ошарашенного директора Евней Арыстанулы.

Токен Габдуллин по воле случая, вернее, благодаря участию в его судьбе своего бывшего наставника попал в ХМИ, в лабораторию черной металлургии. Поскольку вакантных мест не было, пришлось вначале оформить его лаборантом. Через год назначили инженером этой же лаборатории. Затем он поднялся еще на одну ступеньку — стал младшим научным сотрудником. Так проходили годы, они стали временем его становления и закалки. Честно говоря, у Токена не хватало смелости сказать Евнею Арыстанулы (в этом он мне признался, как близкий друг по институту, однажды при встрече в Караганде), что мизерная зарплата лаборанта, младшего сотрудника его не устраивала, ведь на нее трудно содержать семью, тем более у него были маленькие дети. В научной среде такие разговоры пресекались. Тех, кто их поднимал, презирали, считая разговоры о зарплате мелочными, не достойными будущих ученых. Существовало незыблемое правило: раз выбрал себе этот путь — надо терпеть…

Дело в том, что когда Т. Г. Габдуллин попал в лабораторию черной металлургии, эта отрасль науки в Казахстане была еще в стадии формирования. В республике еще не было специальных учебных заведений по этой специальности, а производственным объектом оставался лишь Кармет. Лаборатория черной металлургии, открытая в 1958 году в ХМИ, была единственным научным коллективом в республике, призванным вести исследовательские работы в этой отрасли.

Читателю уже известно, что приглашенный для развертывания в Караганде новой отрасли доктор технических наук М. И. Хайлов с этой задачей не справился и мешал всем, кто мог его заменить… В результате попавшая в эту лабораторию молодежь, в том числе и Токен Габдуллин, фактически долгие годы вынуждена была топтаться на месте без всякой перспективы научного роста…

В начале 1965 года, когда положение в ХМИ стабилизировалось, Евней Арыстанулы пригласил Токена Габдуллина в свой кабинет:

— Меня тревожит твоя судьба, батыр, надо что-то предпринимать, иначе ты останешься младшим сотрудником до седой бороды. Придется научного руководителя тебе искать на стороне, а здесь, в Казахстане, ничего у тебя не получится, у нас нет таких ученых. И так ты потерял целых пять лет! Мне стыдно перед твоим отцом… Вообще-то, я давно думаю, пора нам ковать свои кадры — специалистов по черной металлургии и по ферросплавам, чтобы развернуть настоящие исследования. Иначе мы будем ждать у моря погоды, надежды же на приезжих из центра питать нечего. Не можем мы рассчитывать и на Медведева, он — не теоретик, а инженер-экспериментатор и не организатор, потому плохо справляется с обязанностями заведующего лабораторией… Теперь тебе ясна задача? — спросил Евней Арыстанулы и отправил своего питомца в научную командировку за пределы республики.

— Я пробыл в Тбилиси почти месяц, — рассказывал мне Токен, вспоминая те годы. — Это была фактически моя вторая поездка в этот город. В первый раз, в 1961 году, я познакомился с заместителем директора Металлургического института при Академии наук Грузинской ССР, доктором технических наук, профессором Михаилом Алексеевичем Кекелидзе. И в этот раз специально ехал к нему: мне было известно, что он поддерживает научные связи с нашими ферросплавными заводами, готовит для них новую технологическую разработку… Словом, Михаил Алексеевич, пойдя навстречу моей просьбе быть научным руководителем, предложил несколько тем. «Казахстанские недра богаты не только железом, но и компонентами для получения разных добавок, необходимых при плавках металлов. Поэтому, молодой человек, рекомендую вам заняться разработкой новых ферросплавов. Это будет не только престижное, но и очень полезное исследование и для вас и для дальнейшего развития вашей же промышленности…» — сказал он. Благожелательный, добросердечный от природы Михаил Алексеевич мне определил и пути, и направления поиска. Договорились, что теоретическую подготовку я буду проходить у него в институте, а лабораторные и производственные опыты проводить в Караганде, повторно-контрольные — в Грузии, на ферросплавном заводе в старинном городе Зестафони, в 180 километрах от Тбилиси…

Великий Абай учил: «В науке тот достигнет высот, кто сердце и разум ей отдает». Т. Габдуллин теперь ясно видел перед собой цель и ни при каких обстоятельствах не собирался сворачивать с намеченного пути, трудился он день и ночь. Его поиски на первом этапе исследования, как я знаю, затянулись на целых четыре года. В конце 1969 года Токен Габдуллин стал кандидатом технических наук, а через двадцать четыре года, в 1993 году он успешно защитил и докторскую диссертацию.

Ступая на эту стезю, мой друг не думал, не гадал, что станет основоположником теории и технологии производства ферросплавов в Казахстане. Поначалу он стремился просто нагнать своих сверстников, которые ушли далеко вперед, скорее защитить кандидатскую диссертацию… От лаборатории ХМИ, которую возглавлял Токен Габдуллаулы в начале 1970-х годов, жизнь требовала создания новых видов ферросплавов — добавок для выплавки качественных марок стали. И горсточка исследователей откликалась на эти насущные запросы производства. С развитием, расширением производств, их переоснащением росли и масштабы исследований ученых. В результате за сравнительно короткий срок, за каких-то десять лет в ХМИ родилась и окрепла своя научная школа. Основателем ее был Токен Габдуллин, первый доктор наук в этой отрасли. Его фундаментальные исследования легли в основу новых способов получения марганцевых и других комплексных ферросплавов, без которых невозможно получение качественных марок сталей. Под его научным руководством была разработана технология выплавки новых раскислителей — модификаторов ФАСК (ферроалюмосиликокальций) и ФАСКБа (ферроалюмосиликокальций с барием) с использованием отходов производства. С созданием этих сплавов Карметкомбинат уже смог быстро организовать выпуск новых марок — ланжеронных и судовых сталей.

Лаборатория ферросплавов института, набирая опыт, из года в год постоянно расширяла тематику исследований, оперативно решая все возрастающие проблемы черной металлургии в Казахстане.

Сайлаубек БАЙСАНОВ, доктор технических наук:

«С Евнеем Арстановичем я впервые встретился через два года после окончания института, осенью 1976 года, когда поступал к нему в аспирантуру. Предварительно с руководителем лаборатории Т. Г. Габдуллиным были оговорены тема и объем работы. Работа нам виделась как технологическая, в основном была направлена на решение проблемы одного месторождения марганцевых руд Казахстана. Но первая же встреча с Букетовым, если честно признаться, полностью разрушила мои представления о предстоящей работе. Теперь, конечно, можно представить, каково было тогда мое состояние. Помню лишь одно, что настроение было никудышным. Во-первых, вроде бы ясный план исследований был забракован, а во-вторых, та задача, которая была предложена Евнеем Арстановичем (рекомендовал он изучить поведение марганца при высокотемпературной плавке и на этой основе подойти к решению проблем руд), представлялась совершенно туманно.

Тем не менее через месяц пошел к нему с кое-как составленным планом, который должен был отразить этапы решения задачи. По всей видимости, и в этот раз вышла осечка. Евней Арстанович вернул мой план исследований: «Даю тебе полгода, разберись, как ведет себя марганец в условиях электроплавки, и выясни, какие трудности в этом вопросе, когда разберешься, тогда можно будет взяться и за план, и за работу».

Теперь, конечно, я понимаю, что так он хотел в первую очередь научить меня искать и исследовать. Евней Арстанович вникал в каждое уравнение, обоснованность каждого предложения и вывода. В итоге более двух лет мы затратили на обобщение полученных данных. Помню, несколько раз он мне говорил: «Ты, Сайлау, наверное, думаешь, почему меня этот старик держит, не выпускает, так дотошно вникает в детали. Но, поверь, все это потом тебе пригодится, спасибо мне скажешь». Работая с Букетовым, я понял, что такое наука и научный поиск, научился преодолевать трудности…»

Присадка марганца позволяет получать сверхпрочную сталь (она применяется в машиностроении и оборонной промышленности — для литья брони танков, самолетов, пушек), а новизна исследований карагандинских ученых-металлургов состояла в том, что, используя бедные по содержанию марганца руды, которые раньше уходили в отвалы пустых пород или пока вовсе не разрабатывались, например, таких месторождений, как Жайрем, Ушкатын, Жезды и Атасу, они добивались высокого выхода марганца, стало возможным ввести бедные руды всех вышеназванных месторождений в оборот экономики. Это был перспективный путь увеличения производства сверхпрочных сталей…

Ученые-ферросплавщики из ХМИ не побоялись трудностей. Они смело взялись за решение назревшей проблемы. Надо сказать, их многолетний труд был вознагражден, в результате были созданы новые сплавы. По их инициативе на Аксуском заводе были построены два новых цеха, а затем по их предложению — экспериментальный завод ферросплавов на Украине, в городе Никополе. Кстати, они успешно работают и поныне. Точно такое же производство введено в строй в начале XXI века в Экибастузе, где получают отличные добавки к стали.

В тяжелое время, из-за разрыва экономических связей между республиками бывшего СССР Кармет-комбинат и машиностроительные заводы Казахстана оказались отрезанными от производителей марганцевых сплавов. И тогда по рекомендации Т. Г. Габдуллина АО «Химпром» (г. Тараз) в 1993 году организовало производство углеродистого ферромарганца и силикомарганца из сырья Казахстана. Эти сплавы теперь используются Карметкомбинатом для получения высококачественных марок сталей. Под руководством Токена Габдуллаулы в Караганде были начаты опыты по налаживанию производства марганцевых ферросплавов и в ПО «Карбид», впоследствии на основе экспериментальных цехов родилась новая отрасль промышленности. Кстати, это позволило полностью удовлетворить потребности Республики Казахстан в марганцевых ферросплавах и даже экспортировать их в страны ближнего и дальнего зарубежья.

В 2001 году за внедрение в производство безотходной технологии, отвечающей мировым стандартам, выпуск сплавов ферросиликоалюминия и серной кислоты семь ученых: Жанторе Нурланович Абишев (посмертно), Абдурасул Алдашевич Жарменов, Байсанов Сайлаубай, Светлана Ершуровна Дуйсебаева, Манат Жаксыбергенович Толымбеков, Алма Жолдасовна Терликбаева, Болат Пешатович Хасен удостоены звания лауреатов Госпремии Республики Казахстан. Между прочим, все они начали свои исследования в открытой по почину Е. А. Букетова лаборатории ферросплавов…

Т. Г. Габдуллин скончался в 1994 году от сердечного приступа в возрасте пятидесяти девяти лет, во время выборов в Академии наук Казахской ССР (он баллотировался в члены-корреспонденты НАН, но не был избран). Наверное, явная несправедливость, проявленная учеными-коллегами при закрытом голосовании, послужила для него смертельным ударом, не выдержало сердце.

Но вернемся к проблеме извлечения мышьяка, которую председатель Комитета по науке и новой технике СССР В. А. Кириллин обсуждал с директором ХМИ.　

Дело в том, что извлечение мышьяка оставалось многие годы вне внимания производственников и ученых. В составе почти всех полиметаллических руд он был в сульфидной форме (значит, с серой), а в процессе отделения цветных металлов он вместе с бурыми облаками сернистого газа тоннами уходил в атмосферу. В довоенные годы, да и после все заводы Страны Советов, имевшие дело с этими рудами, на это закрывали глаза, не считаясь даже с тем, что ядовитые выбросы отравляли воздух, а при выпадении на землю в виде осадков — и почву. Ведь мышьяк очень токсичен, это его свойство применялось издавна при королевских дворах, когда хотели кого-то спровадить поскорее на тот свет. Самое удивительное — экологические организации, призванные охранять атмосферу, окружающую среду от загрязнения, делали вид, будто от мышьяка никакого вреда нет.

Положение резко изменилось в 1960-е годы, когда в моду стала входить химизация полей. На заводах, где получали медь, никель, свинец, цинк, начали улавливать сернистый газ, раньше уходивший в небо, спешно понастроили дополнительные цехи, на заводских трубах установили уловители. Теперь газ стал источником серного ангидрида, основы серной кислоты, а та, в свою очередь, использовалась для производства азотных удобрений. Вместе с сернистым газом фильтры улавливали и мышьяк. А куда девать его и где хранить сильный яд — никто не знал. Попадание его в удобрения, в почву, воду или воздух грозило экологической катастрофой. За этим строго следили международные организации, они могли наложить многомиллионные штрафы, устроить мировой скандал, что било по финансам и престижу Советского Союза. Короче говоря, вопрос отделения мышьяка от всей массы руды или улавливания его в горловине дымоотводов, а также хранения многих тысяч тонн яда — стал перед учеными во весь рост, решение его уже нельзя было откладывать на завтра…

Что это когда-нибудь произойдет, знали все ученые и специалисты, имевшие дело с полиметаллическими рудами. Предвидел это Евней Букетов. С опасным элементом он столкнулся, занимаясь выделением селена и теллура. Но в то время он имел дело с малыми объемами, соединения мышьяка хранил в сейфе. Он каждый год включал исследования по мышьяку в тематический план института, но, увы, из-за ограниченных средств каждый раз переносил их на следующий год. Думается, напоминание академика В. А. Кириллина о мышьяке дало толчок его мыслям в этом направлении. Тем более отделение и утилизация мышьяка становились задачей не только союзной, но и мировой науки. Удачное решение ее неизмеримо подняло бы авторитет любого НИИ. Почему бы не взяться за это ХМИ?..

«Работая с медеэлектролитными шламами, мы, конечно, знали о проблемах электролитического рафинирования меди. И вот в 1969–1970 годы по инициативе Евнея Арстановича мы взялись за выведение примесей, в первую очередь мышьяка, сурьмы и никеля из электролита рафинирования. Определенные успехи и здесь были достигнуты, а в плане реализации существенно большие, чем с халькогенами. По этой теме под руководством Евнея Арстановича были защищены диссертации Е. Е. Дюсембаевой, С. Н. Новик, М. Ш. Шариповым, А. В. Стряпковым и А. А. Жарменовым. Это направление в ХМИ продолжает развиваться. В 1978 году академик В. И. Спицын на первом Всесоюзном совещании по халькогенам предложил мышьяк занести в число халькогенов…» — писал М. З. Угорец в воспоминаниях о своем наставнике…

Событие, когда элемент, который прочно стоял в таблице Д. И. Менделеева на своем законном месте в течение почти ста лет, согласно своему атомному весу, вдруг присоединяют к группе халькогенов, для химиков далеко неординарное. Сенсацию среди ученых это сообщение вызвало еще и потому, что об этом официально заявил на Всесоюзном совещании ведущих химиков страны не докладчик, выступавший от имени коллектива ХМИ, где велись эти исследования, а москвич, авторитет в области химии, директор Всесоюзного института физической химии, академик В. И. Спицин. Его активно поддержала другая докладчица, заведующая кафедрой МГУ, профессор МГУ, Герой Социалистического Труда, академик Александра Васильевна Новоселова.

Практически это была самая высокая оценка достижений группы Букетова, занимавшейся около двадцати лет мышьяком, в результате чего были решены проблемы выделения его из общей массы и хранения. Кто же эти первопроходцы? В своих воспоминаниях Марк Залманович Угорец поименно называет пятерых исследователей. А мы к ним присоединим и шестого, притом главного «виновника» переворота в истории халькогенов.

В «Шести письмах другу» Евней Арыстанулы подробно рассказывает о своем ученике — Акылтае Игембаеве, ставшем правой рукой его в первые годы работы в ХМИ: «Акылтая… мы назначили ученым секретарем, польстившись на то, что он неплохо показал себя как младший научный сотрудник, отличаясь вдумчивостью и исполнительностью. Переводя на должность ученого секретаря, мы его предупреждали, чтобы он не забывал свои исследования, в которых имел заметный задел. Между тем Акылтай, очень аккуратно и усердно исполняя свои должностные обязанности, понемногу охладел к науке, и я это заметил сразу. Он оказался из тех, кто не может успешно заниматься двумя делами одновременно. Не отличаясь честолюбием, он со временем решил, по-видимому, довольствоваться тем, что есть… Все же мы решили перевести Акылтая на научную работу, где он продвигался спокойно и уверенно, благодаря своему усердию и аккуратности и был избран руководителем лаборатории, и, видимо, недалеко то время, когда он станет доктором наук».

Но, как видим, автор повествования не раскрывает, чем же Акылтай Игембаев конкретно занимался. На то были причины — тема-то была секретной. Поэтому Е. Букетов намеренно умалчивает об объекте исследования — мышьяке. Сейчас, по прошествии десятков лет, об этом уже можно писать.

Во-первых, сразу же раскроем секрет автора «Шести писем другу»: названный в книге Акылтай Игембаев — это в действительности Сагынтай Макатулы Исабаев. В ХМИ он начал работать с осени 1958 года, то есть со дня основания, вырос и, можно сказать, постарел вместе с этим коллективом (сейчас ему уже более 70 лет). Он учился в КазГМИ вместе со мной в течение пяти лет на одном факультете. Позднее, хотя мы жили в разных городах Казахстана, расположенных друг от друга в семистах с лишним километрах, постоянно общались, поэтому у моего друга никогда не было тайн от меня, я знал, чем занимался Сагынтай Исабаев на научном поприще… Ниже приводится отрывок из письма доктора технических наук, профессора С. М. Исабаева, написанного мне в августе 2003 года:

«В 1972 году Евней Арстанович меня ориентировал на проблему очистки газовой серы от мышьяка. И с этого момента при постоянном и внимательном отношении Ебеке мне пришлось со своей группой изыскивать нетоксичные формы мышьяка, методы его вывода из состава руд и дальнейшего обезвреживания и утилизации… Наш поиск оптимальных путей решения этой сложной задачи длился долгие годы, о масштабности проводимой работы свидетельствует даже такой красноречивый факт: только в 1991 году, через двадцать лет после начала исследований, я смог защитить свою докторскую диссертацию в ученом совете Иркутского политехнического института; фактически она охватила все аспекты, касающиеся выделения мышьяка в цветной металлургии; а через год после защиты я получил звание профессора по специальности металлургия цветных и редких металлов… Но зато я могу теперь уверенно заявить, что с честью выполнил поручение своего наставника. Проблему выделения мышьяка и его утилизации мы решили, в частности, по очистке от него всех руд цветных и благородных металлов.

Между прочим, в свое время наши исследования были приоритетными для Казахстана в рамках союзного министерства, особенно для многотысячного коллектива Главалмаззолото. Нашими изобретениями по этой проблеме заинтересовались зарубежные компании. Мне довелось по их приглашениям неоднократно выступать с докладами перед своими коллегами в Китае, Германии, США и Австралии… Ебеке радовался нашим успехам, как будто все это сам осуществил. Помню, когда я выезжал в загранкомандировки с научными докладами и на научные консультации в зарубежные фирмы и компании, то по приезде домой Ебеке дотошно, с жадным интересом, подробно расспрашивал меня об исследованиях у них, об уровне их науки. Когда я говорил, что они не совсем уж далеко ушли вперед, даже кое в чем отстают, Евней Арстанович, как мальчишка-школьник, ликуя, хлопал меня по плечу: «Вот видишь, батыр, мы вовремя раскрутили это дело, значит, этот успех надо скорее закрепить. Тебя, Сагынтай, ждет мировая слава!..» Надо признать прямо, в таких вещах он, наш наставник, отличался удивительной проницательностью, и хотя мы уже были учеными со степенями, он глубже нас всех вникал в суть любой научной концепции. И, конечно, видел дальше нас. После неожиданной смерти учителя мы, его ученики, осиротели и разом лишились этого дара…»

Не всем ученым, как Ньютону, падает яблоко к ногам. И не всем открывается закон всемирного тяготения или теория относительности. Немало бывает у ученых и зря потерянных дней. Они так же ошибаются, как и все смертные, и не все предположения и ожидания их сбываются. Но все-таки божья искра, которой они наделены, иногда вдруг по-новому осветит привычное и, казалось бы, незначительное явление и заставит задуматься. Научная интуиция порой подсказывает верный путь к открытиям.

Особым научным чутьем обладал Евней Букетов. Основой его интуиции были фундаментальные знания. Он мыслил категориями термодинамики и кинетики, а точнее — законами самой синтетической науки — физической химии. Это позволяло ему, не вдаваясь в детали, которые он оставлял на разработку своим ученикам, определять стратегические направления исследований. Безусловно, помогало и его художественное воображение, и писательское видение.

Однажды Е. А. Букетов попросил кандидата физико-математических наук Нурахметова (в автобиографическом труде Евней Арыстанулы так называет академика НАН Зейноллу Молдахметова), в те годы работавшего в другом коллективе, исследовать одно химическое соединение с помощью математического анализа. «Я предложил ему заглянуть в молекулярную природу соединения, которое мы синтезировали и свойства которого хотели досконально изучить, — пишет Букетов. — Работая с этим соединением, Нурах-метов убедил меня, что необходимо приобрести дорогой, стоивший не один десяток тысяч рублей прибор, способный фиксировать энергетическую напряженность внутри вещества на молекулярном уровне. По показаниям этого прибора он вывел такие математические уравнения, суть которых мой неискушенный, теряющийся в лабиринтах математики ум не мог постичь даже при самых предельных усилиях, хотя конечные выводы из этих уравнений были понятны и очень удовлетворяли — это он специально нас морочит и пишет «китайскими иероглифами», чтобы их никто из нас не мог прочитать, — зубоскалили над Нурахметовым его товарищи…»

Любопытно, чем закончились математические умствования молодого физика: по совету директора ХМИ он поехал в Москву и показал свои уравнения тамошним светилам. По правде говоря, попытка заглянуть «внутрь» химического элемента и объяснить все происходящее там языком математики была очень смелой и оригинальной. Молодой физик, сам того не ведая, вручил своим коллегам заветный ключ, открывающий тайны химических соединений. Словом, получилось так, что этот способ очень помог им, заодно и химической науке, и впоследствии с помощью этого метода стало возможным более точно исследовать химические соединения.

Московские ученые на ура встретили нововведение молодого физика, они единогласно заявили, что ему можно за это сразу дать ученую степень доктора наук без защиты диссертации. 3. М. Молдахметов вскоре стал доктором химических наук, вокруг него сгруппировались молодые ученые, его последователи. «Пришел… сегодня навестить меня спокойный, улыбающийся, красивый брюнет, молодой доктор химических наук Нурахметов. Он — бывший кандидат физико-математических наук, и тем не менее он считает себя моим учеником, поскольку его, физика, мы удачно переделали в химика…» — завершает автор «Шести писем другу» свой рассказ о Зейнолле Молдахметулы.

Зейнолла Молдахметов впоследствии стал ректором Карагандинского университета, действительным членом Академии наук Казахской ССР. А из его талантливых учеников через годы выросли крупные деятели науки.

Евней Арыстанулы сумел собрать вокруг себя исключительно способных, одаренных молодых людей. Их было много, о каждом из них можно написать целостный рассказ о том, как под руководством своего устаза-учителя они дружно покоряли один бастион науки за другим. За 23-летнюю трудовую деятельность Букетова в Караганде под его личным руководством защитили кандидатские диссертации 60 человек, впоследствии из них 24 стали докторами наук, а 13 ученых из этой когорты за последние десять лет удостоены Госпремии Республики Казахстан. Все они вложили немалую лепту в укрепление экономической мощи государства, обогатив научную школу, основанную своим наставником, блестящими изобретениями. И невольно возникает вопрос: как бы мы продвинулись вперед, если бы каждый доктор наук после себя оставил такую плеяду талантливых учеников?!.. К сожалению, не всем это удается, не всем дано пожинать такие плоды. Наверное, поэтому из уст Евнея Арыстанулы я лично неоднократно слышал, что он счастлив своими учениками…

Хочу обратить внимание на одно важное обстоятельство: Евней Арыстанулы был по духу интернационалистом, никогда не различал и не делил попавших под его непосредственное руководство молодых специалистов на жузы и кланы, не спрашивал о национальности (между тем тогда в Казахстане обычно отбирали приближенных по принципу землячества, процветало кумовство). Для Букетова главными факторами служили деловые качества, способности, стремление к научным исследованиям и еще трудолюбие и честность. В ХМИ учились и работали молодые парни и девушки со всех концов Казахстана, из России — из Новосибирска и Томска, Кыргызстана. Добавим к сказанному, что из ХМИ не убегали в другие институты в поисках более выгодного местечка, если были таковые — то единицы. Не случайно здесь укрепилось железное правило: кто попадал в коллектив ХМИ, тот обязательно получал научную степень.

Это кредо: «оценивать человека только по труду и умению» помогло высоко поднять престиж нового института.

Неустанные научные поиски дали свои плоды. Об этом рассказано в «Шести письмах другу»: «Приходилось прибегать ко всякого рода изобретательности, чтобы порой не столько убедить, сколько прорвать, пробить удивительное равнодушие инженеров-производственников и руководящего звена, не высказывавших как будто никаких принципиальных возражений, но не предпринимавших ничего, чтобы нам помочь. Это, конечно, приводило к неописуемым трудностям… Необходимо было, скажем, проводить испытание на месте, на самом предприятии, привлекались к делу заводские инженеры, которые сразу же попадали в ранг чуть ли не научных сотрудников нашего института и впоследствии, вначале под моим руководством, а затем под руководством моих учеников, продолжая научные изыскания, они становились кандидатами наук. Такими воспитанниками института мы очень гордились, на производстве они были активными проводниками наших идей, облегчали хлопоты по внедрению многих наших работ».

Наглядное свидетельство тому — продолжавшаяся много лет плодотворная совместная работа с Балхашским горно-металлургическим комбинатом, которая привела к коренному изменению технологии и извлечению редких элементов в таких объемах, что предприятие получило многомиллионный доход. За такие достижения Е. А. Букетову и нескольким ведущим инженерам этого предприятия в 1969 году была присуждена Госпремия СССР.

Чуть раньше мы говорили о том, что группа М. З. Угореца, которая занималась извлечением халькогенов гидрометаллургическим методом, впервые в Советском Союзе применила автоклавы. Этот метод хотя и не сразу получил широкое распространение, но все же постепенно вошел в практику производственников. И тут надо отметить заслугу двух исследователей ХМИ — Владислава Григорьевича Шкодина и Нуралы Султановича Бектурганова, которые стали инициаторами внедрения автоклавов в производство. В частности, большой эффект это дало на Жезказганском медном заводе. От нововведений коллектив завода получил миллионы рублей прибыли. А затем этот автоклав стал применяться и на Жамбулском заводе фосфорных солей.

В 1980-е годы в ХМИ работала уже добрая сотня первоклассных научных сотрудников, им помогали столько же отлично подготовленных лаборантов, младших научных сотрудников, инженеров. Здесь проводились крупные исследования по разным направлениям металлургической науки, разработки ученых ХМИ, хотя и с задержками, стали внедряться в производство по всему Союзу и приносить огромные прибыли. С повышением спроса на ряд редких элементов, особенно на халькогены, слава ХМИ, как головного института в этой отрасли науки, шагнула за пределы республики. Желающих, чтобы Букетов стал оппонентом соискателей докторских степеней, было немало…

В 1969 году Евней Арыстанулы впервые принял участие в выборах Академии наук Казахской ССР. Видимо, у него не было сомнений, что он станет членом-корреспондентом по отделению технических наук. Ведь докторскую диссертацию свою он с блеском защитил в самой Москве; одна из главных его разработок внедрена в производство, за что он уже был включен в число претендентов на Госпремию СССР; ученый почти десять лет возглавлял крупный академический институт; под его руководством защитил диссертации добрый десяток аспирантов, он фактически создал свою научную школу; а с 1967 года наряду с научной работой он совмещал должности заведующего кафедрой общей химии и профессора Карагандинского политехнического института…

Но, увы! При голосовании недобрал два голоса. Что поделаешь, значит, сам виноват. После сессии Академии наук вернулся в Караганду. Своим коллегам и близким он так объяснил свой провал: «Получилось, как во всем известной сказке, проиграл я эти выборы, подобно верблюду, который, понадеявшись на свой высокий рост, не предпринял никаких действий, думая, что победа ему достанется просто так… Но ничего, от этого моя работа нисколько не пострадает…»

По правде сказать, завет К. И. Сатпаева: «Развивать науку с чистым сердцем и благородными намерениями» постепенно стал забываться. Некоторые высокопоставленные лица без зазрения совести стали протаскивать в академию своих земляков, сородичей и единомышленников. Именно по этой причине кандидатура Евнея Букетова не прошла в тот год. Поэтому он не захотел вторично участвовать в выборах, дополнительно объявленных весной следующего года. Но друзья из Алматы, в том числе и один сочувствующий коллега из канцелярии президента Академии наук, настоятельно ему советовали: «Ебеке, зря обиделись. В Казахстане ученых, таких как вы, лауреатов Госпремии СССР — единицы. Попробуйте еще раз, думается, что вы на этот раз наверняка пройдете. Между прочим, это предположение и президента Академии наук…»

Скрепя сердце пришлось еще раз сдать положенные документы. А президентом академии уже был его близкий друг со студенческих лет — Шахмардан Есенов, которого избрали три года тому назад вместо академика Ш. Ч. Чокина, как говорил ученый мир, снятого из-за своего упрямого характера и оказавшегося в немилости у первого лица в республике…

Со второй попытки ученый-металлург был избран членом-корреспондентом АН Казахской ССР. А через пять лет Е. А. Букетов удостоился и звания академика.

Так начинается знаменитая поэма Сергея Есенина «Анна Снегина». К сожалению, мои современники долгие годы не имели доступа к замечательным творениям легендарного поэта. Советская идеология объявила их упадническими и не позволяла их публиковать. Лишь в 1955 году, после шестидесятилетия со дня рождения Есенина, в стране вновь зазвучали его чистые и нежные стихи.

Одним из первых, кто заинтересовался в Казахстане наследием Сергея Есенина, как ни удивительно, был не профессиональный литератор, а Евней Букетов, который считал себя всего лишь любителем русской поэзии. Отдыхая в 1962 году на берегу Черного моря, где родились знаменитые есенинские «Персидские мотивы», ученый-металлург начал переводить «Анну Снегину». Мы уже говорили, что он еще в школьные годы увлекался стихами Есенина, которые ходили в списках. А теперь взрослым джигитом безраздельно завладела полная страсти и муки неповторимая музыка есенинской лиры. Он работал ночью и утром и через две недели завершил перевод.

Трудно передать все нюансы перевода, сохранившего всю простоту, напевность, искренность произведения русского гения, но нельзя не признать, что переложение его на казахский язык, на наш взгляд, сделано мастерски. Чтобы убедить читателя в этом, мне пришлось бы цитировать большие части оригинала и перевода, сравнивая отдельные строки, слова, и доказывать их идентичность. Тогда получился бы целый филологический трактат. И это увело бы повествование в сторону от основной темы, поэтому отмечу лишь одну характерную особенность новой работы Евнея Букетова. Тщательно сличив перевод с оригиналом, я убедился, что он с первой и до последней строки сохраняет неповторимые интонации Есенина, точно, как истинный художник слова, описывая село, раздолье полей и переломное время в деревне, когда «брат на брата лез». Впечатление такое, как будто поэма писалась по-казахски. Переводчик передал не только смысл, но и эпический, неторопливый ритм повествования. Сохранен и размер. Но одновременно внесены такие характерные слова, делающие произведение близким казахскому читателю. Например: обобщенное есенинское определение в четвертой строке — «наши места» при переводе вдруг превращается в конкретное понятие — «даламыз», что означает — «наши степи». Это сделано не просто ради рифмы, а сознательно, чтобы наш читатель поэму воспринял так, как будто она написана автором на казахском языке. И такие штрихи, придающие поэме местный колорит, прослеживаются до конца перевода. Такова творческая палитра Евнея Букетова.

Нашей читающей публике широко известно восьмистрочное стихотворение Иоганна Гёте, написанное экспромтом в 1780 году на стене охотничьего домика в окрестностях города Ильменау, у подножия горы Кикельхан, названное впоследствии «Wanderers Nachtlied» — «Ночная песня странника». В стихотворении описывается первозданная природа, философски осмысливаются царящие в ней мир и покой. Шедевр поэтического творчества Гёте переведен почти на все языки мира. Переводили его и русские поэты, известны десятки вариантов. Один из них принадлежит М. Ю. Лермонтову. А через него эти строки дошли и до казахских степей. В 1893 году их перевел классик казахской литературы Абай Кунанбаев. Поразительно то, что эти чудные восемь строк у Гёте, Лермонтова и Абая звучат на родном языке по-разному, спящую природу каждый из них изображает по-своему. У Абая, например, чудным сном дремлют горы в казахской степи («Карангы тунде тау калгып, уйкыга кетер балбырап»); а у Лермонтова — «Горные вершины / Спят во тьме ночной»… У каждого поэта стихотворение воспринимается как истинно родное. Это и есть мастерство. И нельзя их обвинять в том, что они переиначили по-своему, исказили первоисточник. Нет, они передали его в соответствии со своим национальным восприятием и сделали это гениально.

Разумеется, Евней Букетов, воспитанный на лучших образцах мировой и национальной поэзии, стремился следовать классическим примерам.

Есенин — поэт чуткого сердца и светлой печали, тоскующий о чуде и радости чистой любви, кровно связан с Русью. По определению М. Горького, он «сгусток всего русского характера, собравший в себе все его черты». Передать всю святую правду, горечь и трагизм стихов, созданных таким чародеем, как Есенин, — очень сложно. Переводы его произведений на казахский язык по разным причинам откладывались на неопределенный срок. Что нужно, чтобы лирика такого поэта, как Есенин, глубоко национального по духу, зазвучала во всей своей мощи на казахском языке? Нужен талант переводчика, способного подняться на высоту поэта…

Казахские литераторы, в том числе симпатизировавшие Евнею Букетову, считали его большим ученым-химиком, но скептически относились к его литературным занятиям. Разумеется, они были очень удивлены, прочитав его поэтические переводы. Он неплохо справился с переводом комедии В. Маяковского «Клоп», впоследствии по ней были поставлены спектакли в некоторых казахских театрах… А увлечение Букетова Есениным не закончилось «Анной Снегиной», позднее он перевел его знаменитую «Русь Советскую», стихи «Собаке Качалова», «Письмо к женщине». «Евней Букетов дивную поэзию Есенина превращает в истинно казахские стихи, нисколько не обедняя первозданную суть русской речи. Эти, присущие русскому языку черты удивительно сохранены в переводе, потому что переводчик глубоко постиг содержание и эмоциональность стихов русского поэта…» — писал известный критик Мухамеджан Каратаев о первых пробах ученого-химика в этом жанре.

Впоследствии Евней Арыстанулы перевел стихи А. К. Толстого, С. Над сона, поэму В. Маяковского «Хорошо!». Казахские зрители знали замечательный перевод Мухтара Ауэзова — «Укрощение строптивой» Вильяма Шекспира. Но после Ауэзова, скончавшегося в 1961 году, никто у нас не брался повторить своеобразный подвиг истинного мастера художественного слова и перевести другие произведения английского классика. А в 1970-е годы Евней Арыстанулы по заказу режиссеров казахских театров перевел с русского две драмы Шекспира — «Макбет» и «Юлий Цезарь». Они были поставлены на сцене Карагандинского драматического театра, роль Цезаря великолепно сыграл замечательный актер казахской сцены, специально приглашенный из Алматы, народный артист Казахской ССР Нурмахан Жантурин. Эти драмы не сходили со сцены много лет. Мне посчастливилось посмотреть новую постановку «Юлия Цезаря» в 2005 году. Думается, успех шекспировских шедевров на сцене казахских театров объясняется не только мировым именем автора, но и великолепным переводом Евнея Букетова.

Однако вернемся к переводу «Анны Снегиной». Эта работа Букетова впервые увидела свет в декабре 1962 года в карагандинской областной газете. А республиканская литературная газета «Казах адебиети» опубликовала его перевод только 8 января 1971 года.

Отдельной книжкой его переводы С. Есенина были изданы алматинским издательством «Жалын» лишь в 1978 году под названием «Моя любовь».

Я не раз задумывался: почему Евней Арыстанулы вдруг занялся Есениным, притом его самой сокровенной поэмой? Притом он наверняка знал, что будут трудности с изданием. Чтобы ответить на этот вопрос, придется вкратце пересказать содержание поэмы…

Типичное русское село — Радово (читатель в нем угадывает Константиново — родное село поэта), средняя полоса России, конкретно — Рязанщина. В поэме описаны жители — крестьяне-труженики, деревенская беднота, есть единственный барский богатый дом на бугре, из его хозяев выделена молодая помещица Анна Снегина, «девушка в белой накидке». Время здесь идет медленно: сеют хлеб, убирают, каждый размеренно ведет свое хозяйство, иногда гуляют; выпукло показан крестьянин-бедняк Оглоблин Прон, постоянно мечтающий о лучшей доле в будущей жизни, рядом с ним живут бунтари-крикуны и бездельники, такие как вечно пьяный «герой» Лабутя; часто сходятся и дерутся парни Радова с соперниками из соседнего села… И вот грянул 1917 год. И вихрь революционных бурь за какие-то три-четыре года на корню разрушил старый уклад деревенской жизни: хозяйства крестьян пришли в упадок; барский дом отобран бунтарями-крикунами и в пылу кровавых баталий бессмысленно сожжен, а хозяев дома судьба разбросала по белому свету; «девушка в белой накидке» — Анна Снегина оказалась в Лондоне… Оглоблин Прон теперь носится с мечтой быстрее открыть коммуну, однако ему мешают «отсталые» мужики, те самые закоренелые собственники… Словом, все обитатели Радова ушли далеко от привычной жизни, все, что у них было, — разрушено, но и к новой жизни еще не прибились — нет согласия и организованности. Короче говоря, уже нет прежней русской деревни…

В душе поэта тяжелый осадок: щемящая грусть о безвозвратно канувших в прошлое днях молодости, эту грусть не утопить в вине, не развеять никакими путешествиями ни по России, ни по Европе, ни по Америке, и, устав от всего, он возвращается в родное Радово. Здесь его ждет залежавшееся письмо к нему Анны из Лондона, которое передал ему добрый мельник. И происходит чудо: герой поэмы и его первая юношеская любовь — «девушка в белой накидке» через годы, после краха всего, разора и многолетней разлуки, теперь понимают друг друга, важную даму и знаменитого поэта объединяет тоска по утерянной Родине; оба как бы на расстоянии мыслями и сердцами соединяются в единое целое. Это ярко выражено в признании Анны Снегиной:

У поэта-рассказчика такие же чувства, он готов отвечать ей взаимностью.

«Анна Снегина» — последняя крупная вещь Сергея Есенина. Мы никогда не узнаем, получила ли героиня ответ поэта и что стало с ней в дальнейшем. Но читателю ясно: ту Россию уже не вернуть, и он и она потеряли ее и друг друга — навсегда. Хотя автор не говорит об этом открыто, но мы отчетливо осознаем, что во всем этом повинен пожар революции, Гражданская война, потрясшая Россию…

Вот почему эта поэма не была широко растиражирована, ее старались не замечать, а публикуя, обязательно сопровождали послесловиями, относя произведение к заблуждениям «малограмотного» деревенского поэта, не понявшего «революционных преобразований»…

Теперь, читатель, вспомните, что случилось в те же и более поздние годы в казахской степи: то же разрушение старого уклада жизни кочевников-степняков, в результате чего массовые перемещения бывших животноводов в глубину России, в Китай и Монголию; исчезновение с лица земли казахских аулов; гибель от голода почти половины степного населения… Об этом шла речь в первой главе настоящего повествования, когда мы рассказывали о мытарствах трех семей Букетовых.

И у Евнея была, как у автора поэмы, неразделенная любовь. Личная драма и трагедия народов сближали поэта и переводчика.

…Мы сидели на берегу водохранилища, названного Сергеевским, перед нами сверкала на солнце водная гладь, простиравшаяся вдаль на много десятков километров. Два восьмидесятилетних старика — друзья детских лет Евнея Арыстанулы рассказывали мне о старом ауле Алыпкаш с тремя его разветвлениями, расположенными издавна в этих местах. Вспоминая свои аулы, они указывали место на поверхности водохранилища, где когда-то стояли родные дома, теперь все три аула исчезли, они остались на дне появившегося здесь рукотворного озера. Правда, сохранился могильный курган предков этих стариков и в том числе и Букетовых.

Летом 1962 года все Букетовы приезжали сюда, на родину, на этот старый могильный курган, чтобы похоронить скончавшуюся в Караганде мать Бальтай. А через некоторое время Евней Арыстанулы оказался на берегу Черного моря, в Одессе. И тогда, думается мне, в эти дни еще не улегшейся скорби он, вдруг вспомнив отроческие годы и все пережитое им, своих аульчан-земляков, снова прочитав «Анну Снегину», стал по-казахски перекладывать разбередившую его сердце лиро-эпическую поэму русского гения. Что получилось из этого, читателю известно…

Сознаюсь, все это мне открылось только летом 2003 года, когда я посетил родные места Евнея Арыстанулы.