Евней Букетов

Глава 9 «ДРУЗЬЯ, ПЯТИДЕСЯТИЛЕТНИЙ ЮБИЛЕЙ ПУСТЬ КАЖДЫЙ ВСТРЕТИТ, КАК ЕВНЕЙ»

В первых числах нового, 1972 года директора ХМИ пригласил к себе первый секретарь Карагандинского обкома партии В. К. Акулинцев. Василий Кузьмич, по заведенной в те годы незыблемой традиции, был посланцем Москвы. Первого руководителя этой огромной области, центра угольной и металлургической промышленности всегда направляли из столицы Союза. В отличие от других Василий Кузьмич был знающим и компетентным человеком, хорошо разбирающимся в многоотраслевом хозяйстве области, волевым, опытным организатором.

Василий Кузьмич приветливо встретил ученого, поздравил с окончанием строительства нового корпуса ХМИ:

— В нашем регионе впервые построено такое великолепное типовое здание для научного учреждения, это не только для вас, ученых, но и для нас огромная радость!.. Хочу, уважаемый Евней Арстанович, специально поехать и поглядеть на него. Хороший подарок получили к Новому году!..

Директор ХМИ, в свою очередь, поблагодарил первого руководителя области за его личное участие в успешном завершении затянувшегося строительства здания института.

В 1941 году Акулинцев окончил Магнитогорский горно-металлургический институт, трудовую биографию начал технологом на Златоустовском металлургическом заводе, потом работал начальником смены, в общем, боевое крещение прошел у доменной печи. Евней Арыстанулы узнал эти подробности из уст самого Василия Кузьмича в день знакомства.

— Евней Арстанович, — обратился к ученому первый секретарь, — вы, разумеется, в курсе, что в прошлом году Совет министров СССР принял постановление об открытии в Караганде государственного университета? Это будет второй университет в республике. Наверное, излишне будет объяснять вам значение этого события.

— Василий Кузьмич, — живо откликнулся Букетов, — я могу сказать одно: страна, в которой есть хотя бы один университет — уже просвещенная страна, а если в стране несколько университетов — это уже страна высокой культуры и науки… Для нас открытие второго университета — историческое событие. Это седьмое высшее учебное заведение в Караганде, здесь уже действует академический институт, в перспективе откроются новые, в общем, закладывается мощный научный центр…

— Рад, что вы с таким энтузиазмом восприняли это событие! — ответил Акулинцев. — Евней Арстанович, мы тут посоветовались и решили назначить вас ректором нового университета. На вас, можно сказать, возлагается историческая миссия!..

Евней Арыстанулы, приподняв голову, растерянно озирался вокруг, будто бы тесно стало ему в огромном кабинете первого руководителя области. Перевел взгляд на стену, где висел портрет В. И. Ленина, потом на кусок стального литья на столе секретаря и умоляюще посмотрел на Акулинцева:

— Василий Кузьмич, ваше предложение мне льстит. Обязанности ректора вуза мне знакомы. Я не боюсь трудностей, связанных со становлением нового университета, но меня беспокоит другое. Поймите меня правильно: сколько сил и труда я вложил в укрепление ХМИ, ведь наши исследования только-только начали давать ощутимые результаты. Как же мне все это оставить в такой момент?.. Мне будет очень жаль, если опыты останутся незаконченными, потом за это я буду всю жизнь корить себя! Как ученый-металлург, я уже кое-что сделал, но сколько еще планов. Да и, поверив мне, очень многие молодые люди пришли в институт. Десятки соискателей готовятся к защите кандидатских диссертаций, а некоторые — уже докторских!.. Извините меня, Василий Кузьмич, не могу я расстаться со своей наукой. Наставником-педагогом молодых я уже был. Знаю, не по мне это занятие!..

— Евней Арстанович, посмотрите, сколько ученых в Москве, не отрываясь от науки, работают в вузах. Я понимаю вас: бросать своих учеников на полдороге не по-джентльменски. Но я же не заставляю вас совсем покидать стены ХМИ, — сказал секретарь обкома.

— Одно дело, Василий Кузьмич, каждый день быть с ними в лаборатории и проводить опыты, другое — давать советы из кабинета ректора университета.

— И все-таки, уважаемый Евней Арстанович, подумайте о нашем предложении! Вы же сами говорите: если к шести вузам и вашему ХМИ прибавится университет, то откроется путь к созданию нового научного центра в Казахстане… И создание университета — важное звено, а может быть, и главное в этом деле. Кому же его возглавить, если не вам?..

Последние слова первого секретаря поколебали сопротивление Евнея Арыстанулы. Все, кто близко знал Акулинцева, утверждали, что он человек действия, если за что-то взялся, обязательно добьется своего.

«Кажется, он взялся за меня всерьез», — подумал Букетов и поднялся с места.

— Я подумаю, товарищ секретарь.

В начале марта в конференц-зале педагогического института собрался весь цвет интеллигенции Караганды — ректоры вузов, областное руководство во главе с В. К. Акулинцевым и С. К. Досмаганбетовым (председателем облисполкома), секретари горкома и горрайкомов партии, представители общественности, местные ученые. Заместитель министра высшего и среднего специального образования С. К. Кенжебаев зачитал постановление правительства об открытии Карагандинского госуниверситета и приказ о назначении академика Е. А. Букетова его ректором. Затем с поздравительной речью выступил первый секретарь обкома КП Казахстана…

14 марта 1972 года, заняв освободившийся кабинет бывшего ректора пединститута, Букетов приступил к исполнению своих новых обязанностей. Вставал в шесть утра, приходил на работу раньше всех, заканчивал рабочий день зачастую в девять часов вечера; все помыслы Евнея Арыстанулы были направлены на то, чтобы 1 сентября этого года все восемь факультетов нового университета распахнули двери своих аудиторий…

Новый университет создавался на базе педагогического института. В начале 1970-х годов на его шести факультетах обучались 5440 студентов, действовали 22 кафедры. По своему уровню Карагандинский пединститут был одним из ведущих высших учебных заведений республики, он имел первую категорию. Только в последний год работы он выдал 890 выпускникам дипломы педагогов.

С сентября 1972 года Карагандинский пединститут должен был перейти на университетскую программу обучения. На 38 кафедрах (через несколько лет их будет уже 59) восьми факультетов планировалось готовить кадры по 15 специальностям. В первый же учебный год новый университет принял на первый курс 625 студентов, а когда будет увеличено количество факультетов, численность поступающих приблизится к двум тысячам. Как отмечала газета «Правда» в своей передовице 2 сентября: «Новому университету, который открылся в Караганде, предстояло стать не только учебным, но, прежде всего, научно-методическим центром». Для успешного осуществления такой важной государственной задачи университету требовались высококвалифицированные кадры. А в пединституте работали всего 277 преподавателей, из них только 59 были кандидатами наук и лишь двое наставников имели звания профессоров…

Вопрос о реорганизации Карагандинского пединститута поднимался давно. Еще в 1965 году правительство республики приняло постановление об открытии в Казахстане второго университета. Совет министров Казахской ССР 14 апреля 1967 года утвердил технический проект будущего КарГУ; были построены два общежития на 1100 человек, столовая на 500 посадочных мест; освободившееся в центре города старое здание площадью две тысячи квадратных метров, принадлежавшее Министерству угольной промышленности по улице Ленина, было передано на баланс педагогического института… Но, увы, застарелая болезнь советской системы и здесь проявилась во всей полноте: строительство нового городка велось черепашьими темпами. Многие важные пункты этого постановления не были выполнены из-за расхлябанности и безответственности исполнителей. Проект «Университетского городка», разработанный московским институтом «Гипровуз», был реализован лишь на одну десятую часть.

Что ж делать, в феврале 1972 года Совмин Казахской ССР вынужден был принять повторное постановление о срочных мерах по завершению этого «долгостроя» — нового «Университетского городка»…

Первым делом к осени обеспечивались оборудованием, учебно-методическими пособиями два новых факультета — юридический и экономический, заново переоснащались и перешедшие из пединститута факультеты: математический, физический, химический, биологический, филологический и исторический. Все восемь подразделений университета надо было укомплектовывать дополнительными преподавателями с научными степенями. Таких специалистов в Караганде было трудно найти.

Поэтому ректор дал задание деканам всех факультетов подбирать талантливую молодежь, желающую повышать свои знания, и направлять в аспирантуру Московского университета и других крупных вузов Союза. Предварительно он добился увеличения в несколько раз численности аспирантов. Но, для того чтобы аспиранты стали квалифицированными преподавателями, требовалось не менее пяти-шести лет. И все-таки ректор сознательно пошел на этот шаг: потому что посланцы КарГУ, пройдя подготовку в крупных научных центрах страны, стали бы золотым фондом университета, залогом будущего.

А что делать до этого, с кем начать занятия в университете?..

Пришлось, собрав в кулак всю свою энергию и используя личный авторитет, обойти все учебные заведения Алматы.

Первыми учеными, которых Евней Арыстанулы «завербовал» в Караганду, были его давние друзья, супруги Перевертуны: Алексей Иванович был физиком, а Мария Александровна преподавала высшую математику, оба работали доцентами в КазПТИ (бывший КазГМИ, ныне — Национальный технический университет им. К. И. Сатпаева). Он не скупился на посулы, обещал, что при первых вакансиях они оба станут профессорами, получат в центре города просторную квартиру, какой во сне не видели (в этом амплуа Евней Арыстанулы был превосходным агитатором): «В Алма-Ате доцентами пруд пруди. А в Караганде вы станете важными учеными персонами. Так что не упускайте случая!..» Удалось-таки уговорить. И действительно, супруги Перевертуны сразу же после переезда получили квартиру в центре города, оба стали заведующими кафедрами. Впоследствии М. А. Перевертун долгие годы была деканом математического факультета…

Лидия ИЛЬИНА. «Отдавший жизнь ради других»:

«В марте 1972 года мой коллега по работе Алексей Иванович Перевертун сказал мне, что со мной хочет поговорить ректор только что открытого в Караганде университета Евней Арстанович Букетов. Разговор состоялся в приемной заместителя министра высшего и среднего специального образования республики Софрония Платоновича Попова. Евней Арстанович предложил мне ехать в Караганду на должность заведующей кафедрой общей и теоретической физики. Я страшно испугалась. Новый незнакомый город, новые люди, новая очень ответственная работа. Ничего не получится! Так все и выложила. Евней Арстанович рассмеялся громко, раскатисто, от души — как мог смеяться только он, что я поняла позднее, и начал говорить. Он говорил о своей Са-ры-Арке, о своей Караганде, о том, каким будет университет, о том, что ему нужны молодые, энергичные, знающие специалисты, что все будет хорошо, и посоветовал переговорить с родными. А потом мы разговаривали с ним вдвоем — мой муж и я были всецело покорены обаянием этого большого человека. Не верить ему, не соглашаться с ним было невозможно.

В июне я была в Караганде. Евней Арстанович прислал в аэропорт свою машину, позаботился о комнате в общежитии, а через 20 дней мы получили квартиру в самом зеленом уголке Караганды. Мне до сих пор не верят, что так может быть, вот так, вроде бы просто, пообещал и сделал. Таким он был во всем, жизнерадостный, жизнелюбивый, человечный, внимательный, даже в мелочах.

Не позже первого сентября нам предстояло начать учебный год в корпусе, где ранее располагался весь пединститут, в аудиториях, где ранее находились кафедры и кабинеты истории, марксистско-ленинской философии, политэкономии, которые мы должны были за два месяца превратить в оснащенные физические лаборатории.

Честное слово, если бы сейчас мне сказали, что такое можно сделаться бы не поверила. Евней Арстанович всегда верил людям, он тогда сказал: «Все эти перегородки убрать! Зачем нам такие клетушки. Студенты Карагандинского университета будут учиться в просторных, светлых аудиториях». Он понимал, что это особенно важно для кафедры общей физики, которая должна была принять первокурсников первого университетского набора. Пройдите по третьему этажу физфака по Кирова, 16, и вы увидите, что ему отданы лучшие помещения. А оборудование? А его монтаж? Евней Арстанович говорил: «Делайте все, что считаете нужным». И мы делали все, потому что не делать было нельзя, ведь нам так верили, на нас так надеялись. Физический факультет начал занятия в просторных университетских лабораториях…»

Для укрепления преподавательского состава этого факультета Букетов пригласил физиков со всего Советского Союза: «Некоторые штрихи, характеризующие наш физический факультет, могут дать представление и об университете в целом. Его преподаватели — преимущественно молодые люди, кандидаты наук, только что начавшие путь. Они собирались с разных концов. Б. И. Минаев приехал к нам из Томского университета, А. И. Турмаганбетов и К. З. Альжанов из КазГУ. К. Т. Ермагамбетов до Караганды работал в Новосибирске, в Сибирском отделении АН СССР, Г. А. Кецле — в Московском университете, Л. И. Ильина — в Казахском политехническом институте. Среди физиков только доцент А. И. Перевертун обладал большим преподавательским и научным опытом. Деканом факультета стал у нас кандидат наук Ж. С. Акылбаев, воспитанник КазГУ, а заведование кафедрой радиоэлектроники возложили на кандидата наук Л. А. Краусса, перешедшего из Карагандинского политехнического института…» — пишет Букетов в статье «Второй в республике», посвященной пятилетию университета. Этот список физиков мы, со своей стороны, дополним кандидатом физико-математических наук Т. А. Кокетаевым, блестяще закончившим аспирантуру Казахского политехнического института, талантливым физиком С. Д. Дарибековым, защитившим в то время диссертацию в Москве. Успешно закончившая аспирантуру Тартуского университета (основанного в 1632 году в Эстонии) Б. К. Кусаинова тоже попала в поле зрения Евнея Арыстанулы.

Молодые ученые нового учебного заведения, влюбленные в физику, придавали в своей оригинальной методике большое значение практическим занятиям, памятуя слова академика Ландау, что «верховным судьей всякой физической теории является опыт». Научные исследования, разумеется, находили горячую поддержку со стороны ректора университета. В частности, при его содействии к изысканиям университетских ученых были подключены Академии наук СССР и Казахской ССР.

«Вспоминаю, с какой настойчивостью просили меня Л. Краусс и Ж. Акылбаев приобрести так называемую гелиевую установку, — пишет Е. А. Букетов в вышеназванной статье. — И теперь, когда установка доставлена в университет, наши физики с помощью молодого специалиста В. Бурудуна, специально приглашенного из МГУ, с огромным увлечением ее осваивают. Это, в сущности, миниатюрный завод, сложное химическое предприятие. Многочисленные емкости, моторы, компрессоры, автоклавы соединены между собой переплетающимися трубами и трубками. Процессом управляет сложное электронное устройство. Когда установка будет пущена, а это произойдет в самом скором времени, впервые в республике мы начнем осваивать редкий, но надежный способ получения самой низкой, теоретически возможной на земле температуры в минус 273 градуса, то есть абсолютного нуля. Это достигается при многократном сжатии газов до сжижения, при мгновенном расширении после каждого сжатия. В условиях такого холода многие вещества приобретают новые уникальные свойства, а изучение их представляет исключительный интерес для науки».

Для занятий физиков были созданы самые благоприятные условия. Этому факультету был предоставлен отдельный корпус* учебные аудитории и лаборатории были оснащены самыми современными приборами. После такой подготовки факультет уже мог приглашать для чтения лекций известных ученых из Москвы, Ленинграда, Томска и Новосибирска. На физическом факультете работали всего 45 преподавателей, но большинство их были уже кандидатами наук, а через четыре-пять лет некоторые из них защитили докторские диссертации. И самое главное — все свои научные исследования они проводили здесь, в аудиториях КарГУ.

Приглашенные из солидных университетов страны педагоги-физики показали себя с самой лучшей стороны. Практически они задавали тон всем преподавателям других факультетов.

Темиргали КОКЕТАЕВ, профессор. «Светлый облик лидера»:

«Мне сказали, что меня разыскивает ректор. Когда я пришел, Ебеке выразил обиду:

— У тебя есть хоть какое-то уважение к старшим? Постоянно создаешь шумиху. Прибор, который заказал для себя, нахально забираешь, по какому праву? Немедленно верни!.. — так Ебеке нажимал на меня, не давая рта раскрыть.

Ректор есть ректор, хозяин-барин, к тому же это самоуверенный Букетов — попробуй с ним поспорить…

Я уже догадался, за кого он так сильно заступается. Это был его закадычный друг с аспирантских лет — Алексей Иванович Перевертун (царство ему небесное!), мой коллега по факультету, человек, приехавший по приглашению Ебеке в Караганду. Он, пользуясь какими-то знакомствами и связями, заказал на оптико-механическом заводе в Ленинграде типовой спектрофотометр СФ-4. Я этого не знал, видимо, он хотел получить прибор тайком от меня. Но я там же заказал такую же аппаратуру для своей кафедры. Услышав, что заказанная мною аппаратура поступила на склад, оформив нужные документы, я получил ее, стал устанавливать. Узнав про это, Алексей Иванович прибежал в лабораторию… А мои сотрудники позвонили мне домой, что наш спектрофотометр забирает Перевертун. Приехал на такси, вижу, Алексей Иванович со своими людьми укладывает аппаратуру в ящик. Началась перебранка, шум и гам, чуть не дошли до рукоприкладства. Аппаратуру не отдал, коллегу выставил из кабинета…

Взяв документы со склада, на следующий день пошел к ректору. Я доказал, что мой заказ на заводе выполнили раньше, а аппаратура для Перевертуна находится в пути (прибыла через неделю). «Ебеке, в чем моя вина? В паспорте аппаратуры ведь не написано, что надо отдать ее в первую очередь Перевертуну, как старшему по возрасту», — говорю, украдкой поглядывая на него.

Ректор вызвал Алексея Ивановича.

— Почему ты меня обманул? — тут же приструнил его Ебеке. — Кокетаев аппаратуру получил первым, значит, она останется у него. Больше так не делай, ясно?!

У нас имелись кристаллы для эксперимента, через несколько дней, подготовив аппаратуру к работе, пригласил Ебеке. Предварительно объяснив что к чему, снял первые показания прибора. Ученый есть ученый, сразу понял. Был доволен, заулыбался.

— Ты, оказывается, шебутной, шумливый. Даже хуже меня. В тот раз я тебе много лишнего наговорил, не обижайся, у начальника такие срывы бывают, на то он и бастык!.. А вот в научных вопросах твое упрямство мне нравится, за свою идею надо биться до конца, иначе тебя живьем съедят неучи, ясно?! Только так добьешься результата!.. — сказал примирительно добрый в душе Ебеке.

…Как-то ректор пригласил меня в свой кабинет, — продолжает Кокетаев. — «Тебе уже пора открывать аспирантуру, — заявил он. — У тебя наука идет хорошо. Подготовь документы!» Я ему возразил: «В Москве такое предложение не пройдет, потому что есть жесткое правило: кандидат наук не может руководить аспирантурой».

«Это только твои отговорки, — сердито прервал меня ректор университета. — Составь план-проект научно-исследовательской работы, список опубликованных статей, перечисли научные достижения. Резюме я сам напишу. Вообще, не спорь со старшими, делай то, что я тебе говорю!»

Через три-четыре месяца он снова меня вызвал и положил передо мной разрешение ВАКа на открытие аспирантуры по специальности «Физика твердого тела» под моим руководством. Такого добивается только человек, который постоянно проявляет беспокойство о насущных делах, стараясь все делать лучше и не откладывая на завтра. Это присуще только таким людям, как наш Ебеке, который предан науке, повседневно думает о ее проблемах, хочет все интересы подчинить только науке. Дальше все решают неустанный труд и поиски неизведанного. Из аспирантуры, которую мы открыли с помощью Евнея Арыстанулы, вышло более десяти кандидатов наук, один доктор. И сейчас, продолжая эту традицию, ВАК разрешил мне открыть докторантуру. Эх, если бы все это видел незабвенный наш Ебеке, как он безмерно радовался бы!..»

Проблем в новом университете было не счесть…

Самым больным местом была нехватка учебных аудиторий. Первые четыре года работы на восьми факультетах КарГУ, размещенных в разных зданиях, притом удаленных друг от друга, студенты учились в две смены. Начиналась учеба в восемь утра, заканчивалась в восемь вечера.

Евней Арыстанулы, за которым уже закрепилась кличка «главный прораб», ежедневно прочесывал огромную строительную площадку, где возводились корпуса «Университетского городка», участвовал в планерках. Позднее командировал туда своего представителя, который должен был контролировать от его имени ход строительства и информировать об этом руководство университета.

— Обо мне все говорят, что я ученый-металлург. Это не так, это совершенно не соответствует тому, чем я занимаюсь в жизни… — говорил Евней Арыстанулы коллегам в ХМИ, когда ему было особенно невмоготу. — Нет, наука для меня стала второстепенным занятием… Скорее всего, я строитель, это моя главная профессия. Когда я стал проректором в Алма-Ате, началась закладка нового здания КазГМИ, нынешнего политехнического. Учитывая мою буйную молодость и напористость, ректор института Умирхан Байконуров, уважаемый мною аксакал, бросил меня контролером на этот участок. За два года, которые я там крутился, как белка в колесе, я многого поднабрался, узнал все хитрости строителей. Праздновать окончание той стройки, разрезать красные ленточки мне не пришлось. Когда первые институтские корпуса уже были готовы к сдаче, я уехал в Караганду. В ХМИ провел двенадцать лет, из них половину потратил на строительство: сначала ремонтировал старые здания, приспосабливая их под лаборатории; потом пробивал в верхах проект нового типового здания для ХМИ. Началось строительство, и в течение пяти лет я постоянно пропадал на стройплощадке. Наконец, переехали в новое здание. Но, увы! Не суждено мне было наслаждаться новыми прекрасными кабинетами и лабораториями родного ХМИ — перевели меня в университет, что я мог поделать?.. И здесь я снова выполняю незавидную роль «пробивного прораба». Здание по улице Гоголя, 38 проектировали, как среднюю школу, а мы, построив над нею еще четвертый этаж, через пять месяцев открыли в школьном здании КарГУ. Уложились в предельно сжатый срок и вовремя начали занятия — такого в истории Караганды еще не бывало!.. В 1974 году начали строительство «Университетского городка»… И опять я в самом пекле, на стройплощадке. Кто же я, как не строитель, притом не очень везучий. Запомните мои слова, как только «Университетский городок» сдадут, меня куда-нибудь снова выдвинут или задвинут, и кто-то из счастливчиков придет на все готовенькое, вальяжно устроится в ректорском кабинете, вот посмотрите, так и будет…

На стройке давно уже примелькался человек богатырского телосложения, все рабочие знали, что это ректор университета. Евней Арыстанулы часто беседовал с ними. Однажды спросил каменщика:

— Сколько лет вашим детям?

Каменщик с гордостью ответил, что у него старший сын через два года окончит среднюю школу.

— Как у него с успеваемостью?

— Порядок, товарищ ректор! У моего Бориса оценок ниже четверки не бывает, а в основном — пятерки!

— Тогда почаще приводите своего старшего сына сюда, на стройку, покажите эти корпуса, которые вы возводите своими руками. Пусть он представит себя студентом этого университета. Поверьте мне, видя, какие чудеса творит его отец, какие сооружает дворцы для Карагандинского университета, он станет мечтать об учебе в этих прекрасных зданиях.

Каменщик растерялся:

— Ой, не знаю, сможет ли мой сын поступить в такое заведение?!.. Наверное, ему на роду написано, как и мне, не расставаться со строительным мастерком… Ведь моего заработка не хватит, чтобы «отблагодарить» экзаменаторов.

— Куда гнете? — нахмурился ректор-великан, как прозвали его рабочие. — Когда ваш сын окончит школу, сами приведите его ко мне. Если в аттестате будут одни четверки и пятерки, на вступительных экзаменах Борис пройдет без труда!.. Только давайте договоримся. Если вы хотите, чтобы ваш сын в этом здании получил хорошее образование, вы должны работать на совесть. Не замазывайте брак, трещины в стенах раствором, когда-то это вылезет наружу. В прошлом квартале наши контролеры во втором корпусе обнаружили перекосы в стене, кладку пришлось разобрать и вести заново… А вы прекрасно знаете, во что это обходится…

Рабочий сокрушенно покачал головой:

— Я понял вас, товарищ ректор, наша бригада такого брака не допустит. Поверьте моему слову! — сняв рукавицу, он протянул Букетову мозолистую руку. — Так что будем держаться нашего мужского договора!..

КарГУ должен был стать ведущим вузом Центрального Казахстана, ему также отводилась роль своеобразного учебно-методического центра по переподготовке преподавателей высших учебных заведений ближайших пяти областей республики. По замыслу учредителей выпускник университета наряду с получением специальности должен был овладеть основами знаний по искусству, литературе и истории. «…Нашему студенчеству необходимо интенсивно и целеустремленно приобретать знания и подходить к этому творчески, то есть так, чтобы каждый из вас и в будущем, и сейчас к этим знаниям мог прибавить новые знания, новые истины», — наставлял ректор первокурсников. Он давал им своего рода нравственные уроки. Впоследствии они были подытожены в его газетной статье под названием «Первый урок»: «Я думаю, что творческое приобретение знаний должно стать самой интересной, самой увлекательной стороной вашей жизни. Организуйте и участвуйте в самодеятельности, в многочисленных культурных мероприятиях, раскрывающих ваши разнообразные способности в области искусства, музыки, литературы и так далее. Это будет способствовать вашему взаимопониманию и взаимовоспитанию, вашему интеллектуальному возвышению, здесь раскроются для вас удивительно красивые стороны человеческого бытия и человеческой души. Выпадет время, будут возможности — путешествуйте, узнавайте свою страну, земной шар, в обустройстве которого вы готовитесь стать активными участниками. И, наконец, в свободное время принимайте участие в производительном труде старших, это для страны никогда не лишне, а для вас, студенты, это тоже ступень физического и нравственного воспитания. И тогда увидите, что у вас не останется времени и места для скуки».

Возглавив университет, Е. А. Букетов стремился полностью изжить характерные для вузовского образования того времени формализм, догматизм, казенщину. Учебный процесс он ориентировал не на середнячков, думающих шаблонно, а на студентов, способных к самостоятельному мышлению и творческому поиску. Естественно, и в отношении к преподавателям он придерживался новых принципов: не ограничивать их инициативу, а всемерно помогать им, не запрещать, а направлять, руководить, а не командовать.

В Карагандинском педагогическом институте общественные и гуманитарные науки преподавали педагоги с солидным стажем. Когда институт был реорганизован в университет, они все перешли в КарГУ. Состав преподавателей-общественников увеличился в два раза. На третьем году численность преподавателей университета достигла 410 человек, 125 из них имели ученые степени, а по прошествии семи лет уже насчитывалось 700 педагогов, из которых более одной трети имели ученые степени.

Одним из ведущих гуманитариев был профессор Д. А. Шаймуханов, воспитанник знаменитой школы казахстанских историков, основанной печально известным и несправедливо гонимым ученым Е. Бекмахановым. Будущий профессор начинал свою деятельность секретарем Карагандинского обкома комсомола, потом несколько лет работал в областном комитете партии, перейдя в высшее учебное заведение, занялся исследованием истории промышленных предприятий области.

Первым деканом исторического факультета стал Дуйсетай Аймагамбетулы, одновременно он исполнял обязанности заведующего кафедрой всеобщей истории. Кафедру политэкономии возглавил доцент Талгат Абдразаков, бывший вожак казахстанского комсомола в 1950-е годы, имевший богатый опыт работы в партийно-советском аппарате, хорошо знавший административно-командную систему, прекрасный оратор, не боявшийся острых тем и умевший разъяснять противоречия социализма законами политической экономии. Кафедрой марксистско-ленинской философии заведовала Р. А. Клещева. Она одной из первых в Казахстане исследовала сложные вопросы социального положения шахтеров Карагандинского угольного бассейна. А философ Т. И. Абжанов, сам из угольщиков, ничем не уступал алматинским коллегам, мог им составить достойную конкуренцию. Евней Арыстанулы в своей статье «Второй в республике», перечисляя ведущих ученых КарГУ, первым назвал имя доктора педагогических наук Г. А. Мейрамова. Профессор, заменательный лингвист Мейрамов разработал первое методическое пособие для казахской молодежи по ускоренному овладению русским языком. Он собрал вокруг себя незаурядных педагогов, создал свою школу…

Таких авторитетных специалистов в университете был добрый десяток. В своей созидательной работе ректор целиком опирался на них. Это был практически здоровый костяк педагогического коллектива КарГУ.

Евней БУКЕТОВ. «Второй в республике»:

«Как-то не без удивления заметил я на своем рабочем столе изящные журнальные оттиски на немецком языке. Взглянул на первую страницу и прочитал знакомую фамилию — Скопин. Ну, конечно же, это наш доцент. Сразу припомнил, что я знаю о нем. Факультетские зоологи очень сдержанно отзывались о своем пожилом коллеге. Дескать, мало в чем себя проявил. К тому же ему скоро исполняется шестьдесят, и он как будто собирается на пенсию.

Но когда я увидел две научные статьи, напечатанные… в серьезном берлинском журнале, то посчитал необходимым ближе познакомиться с Николаем Георгиевичем Скопиным.

— Слышал я, Николай Георгиевич, вы на пенсию собираетесь, на отдых? — спрашиваю его.

— Да, Евней Арстанович, устал. Очень прошу вас пойти мне навстречу.

Благодарю Скопина за журнальные оттиски, понятно, что он передал их мне с какой-то целью, спрашиваю:

— Может быть, этими статьями вы мне что-нибудь хотели сказать?

— Да нет… Никакой скрытой мысли не имел. Просто хотелось, чтобы перед моим уходом на пенсию обо мне подумали чуть лучше, чем раньше. Мол, все-таки старый доцент делает и такое, что находят интересным и за рубежом.

Я смеюсь. Он продолжает оставаться серьезным.

— Николай Георгиевич, может быть, вы мне расскажете о себе, своих занятиях.

— Отчего не рассказать, пожалуйста. Окончил Среднеазиатский государственный университет в 1938 году, а насекомыми стал интересоваться еще в студенческие годы. И не просто насекомыми — главным образом так называемыми жесткокрылыми жуками.

Я про себя подумал: надо быть большим энтузиастом, чтобы всю жизнь отдать жукам… И, словно подслушав мое невысказанное недоумение, Николай Георгиевич, преобразившись, утратив прежнюю скованность, увлеченно стал рассказывать о природе Центрального Казахстана и, конечно, о насекомых и прежде всего — о жуках. Негодовал, что люди порой неразумно вмешиваются в природу, нарушают в ней равновесие, злоупотребляя химикатами, применяя нерациональные агротехнические приемы.

Я решаюсь напрямик спросить его:

— А вы не думали стать доктором наук?

После некоторой паузы ответил:

— Когда-то думал, но упустил время. Ведь каждый год, выезжая со студентами на полевую практику, получал все новые и новые любопытные данные. Материал накапливался, а вот обобщить и систематизировать его так и не собрался, теперь, конечно, поздно…

И тут я перешел в наступление:

— Николай Георгиевич, вы уже настроились уходить на пенсию, а вам докторскую надо защищать и продолжать учить молодежь. Охрана природы стала у нас государственным, общенародным делом. А жуки разве не природа? Ваш опыт и знания не должны уйти с вами на пенсию. Будем считать, что вы о ней даже не заикались…

Он ответил не сразу. Можно было догадаться, что Николай Георгиевич принадлежит к тем людям, которые обдумывают свои решения медленно, а приняв, не меняют их. Наконец он произносит слова, которые меня, в общем, не приводят в восторг:

— Вам, вероятно, виднее. Что ж, могу и поработать.

…Прошло дней десять. Николай Георгиевич снова появился у меня в кабинете, на этот раз с огромной сумкой. Он извлек свыше шестидесяти оттисков своих научных работ и множество превосходно выполненных рисунков, изображавших в увеличенном виде части тел насекомых в соответствии с принятой в зоологии методикой. Его комментарии были интересными и обнаруживали глубокую эрудицию…

Мы с ним договорились, что в положенные шесть месяцев творческого отпуска он завершит и представит свою диссертацию, которая уже сейчас вырисовывалась достаточно убедительно.

…Кончилось все тем, что в Ленинграде, в Зоологическом институте Академии наук СССР Николай Георгиевич с блеском защитил докторскую диссертацию. Его оппоненты заметили, что в монографии, представленной доцентом Скопиным, научного материала хватило бы на две диссертации, ему надо бы защищаться лет 10–15 назад. Так в университете появился еще один доктор наук. Николай Георгиевич без устали занимается со своими студентами, передает им свою увлеченность. Однако теперь и к ректору он стал предъявлять свои требования. Дескать, надо создавать условия будущим молодым специалистам. Заполучив нового доктора, я приобрел и дополнительные неотложные хлопоты…»

Так как основной специальностью ректора университета была химия, он старался укрепить и химический факультет. Это было делом его профессиональной чести. Евней Арыстанулы считал также своим святым долгом поставить на новые, современные рельсы методику преподавания этой науки. Как профессор химии, он видел серьезные упущения в учебном процессе.

Начинать борьбу за глубокие знания надо было, во-первых, с подбора сильных, хорошо подготовленных преподавателей. Во-вторых, практические занятия, опыты в лабораториях необходимо было максимально приблизить к производству — металлургическим заводам и химической промышленности. Ректор готов был поднять преподавателей на уровень сотрудников научно-исследовательских институтов. Таким образом, ассистенты, старшие преподаватели химических кафедр через четыре-пять лет должны стать кандидатами наук, а кандидаты и доценты — докторами и профессорами. А пока на химическом факультете ректор — единственный профессор.

Цель, которую Букетов поставил перед коллегами на своем факультете, постепенно стала осуществляться: в том же году, когда основался университет, было открыто три новых кафедры. Через три года он довел их количество до шести. Сам Евней Арыстанулы вел факультативные занятия по неорганической химии, заведовал новой кафедрой физической химии. Надо особо отметить одно обстоятельство: во всех университетах Советского Союза было всего две кафедры квантовой химии, одна из них была организована в КарГУ… Этот факт свидетельствует о том, что в новом университете была начата коренная реорганизация преподавания химии. Нововведения проводились с далекоидущими намерениями. На факультете вошло в традицию приглашение молодых ученых-химиков из других вузов и НИИ, часто это делал сам ректор университета: так, из ХМИ Евней Арыстанулы пригласил несколько остепененных научных сотрудников, чтобы они совмещали практическую исследовательскую работу с преподавательской деятельностью. Это были: М. З. Угорец (Марк Залманович работал профессором в КарГУ, фактически до переезда на историческую родину — в Израиль), В. Г. Шкодин, З. М. Молдахметов, В. П. Малышев, М. Л. Ли, а также ученые-металлурги второго поколения — А. Б. Баешов, Ш. Д. Досмаганбетов, М. Ш. Шарипов, С. И. Жамбеков. Видимо, под влиянием отца Акелу Евнейкызы тоже перевелась в КарГУ, она специализировалась по квантовой химии…

Заслуги Букетова как руководителя огромного учебного заведения, его созидательная деятельность были признаны всеми. В 1972 году он был избран членом совета Государственного комитета по науке и технике Совета министров СССР. Это было высокое доверие, которого не удостаивался ни один ученый из Казахстана, кроме К. И. Сатпаева.

4 июля 1975 года республиканская молодежная газета «Лениншил жас» опубликовала статью Евнея Букетова «Как дела, художественный перевод?». По признанию самого автора, появление ее в печати было символичным: «После долгого молчания я вернулся к литературному творчеству, когда снова почувствовал, что появились свежие мысли, есть определенные идеи, которыми хотелось бы поделиться с читателями, выразить их художественно. А как это получилось, не мне судить…»

Занятия литературой с юных лет для него были отдыхом души, своего рода страстью. Время от времени он писал стихи, переводил русских поэтов или записывал мысли о прочитанных книгах, свои наблюдения — это позволяло отвлечься от кабинетной рутины, всяческих передряг. Почерк у него был четкий. Добиваясь простоты и ясности, он часто переписывал свои работы, отшлифовывая каждую строку. Временами тулпар — крылатый пегас вдохновения возносил его к высотам поэзии.

«…Литература мне, ученому, дает почувствовать, если так можно выразиться, беспредельность человеческого разума. Передо мною распахиваются такие романтические дали, рождаются такие возвышенные и благородные устремления, что невольно обретаю крылья и пускаюсь в полет. Ну и еще: образованность без воспитанности — лишь грива скакуна, но не сам скакун. Воспитание чувства — от песен, литературы, живописи, от всего того, что составляет великолепное ощущение жизни. У поэтов и ученых в сущности одна задача — поиск красоты, совершенства. Все самое доброе и полезное на земле создается по законам красоты. И хочется всем этим делиться с окружающими, и поэтому я с душой занимаюсь литературой…» — писал Евней Арыстанулы своему другу, московскому литератору Сергею Исаковичу Никитину.

В биобиблиографической справке Е. А. Букетова указано, что он был принят в 1971 году в члены Союза писателей СССР. Отметим, что в это время у него не было собственных литературных произведений, хотя в общих сборниках или отдельными книгами издавались его переводы. Между прочим, далеко не все, кто занимается переводами, становятся членами творческого союза. Значит, для Евнея Букетова было сделано исключение, возможно, учли и его ранние превосходные критические статьи…

В 1972 году широко праздновалось пятидесятилетие Союза ССР. Разумеется, это событие имело громадное политическое значение для всего человечества. Как-никак Советский Союз объединял более сотни наций, славу и мощь социалистической страны признал весь мир…

В связи с этим главный редактор литературно-художественного и общественно-политического журнала «Знамя» Вадим Кожевников, разыскав известного казахского писателя Габита Мусрепова, приехавшего в Москву на очередное заседание секретариата Союза писателей СССР, где он исполнял должность секретаря правления, попросил написать очерк об успехах Советского Казахстана за прошедшие пятьдесят лет… А Габит Махмудулы давно не писал такие заказные материалы, но, очевидно, желая помочь коллеге по литературному цеху, предложил обратиться к Евнею Букетову…

От заказа солидного московского журнала, издававшегося в те годы тиражом два миллиона экземпляров, Евней Арыстанулы не стал отказываться, хотя забот у него в связи с организацией КарГУ было по горло. Через несколько недель очерк был готов, он опубликован в восьмом номере журнала за 1972 год под названием: «Человек, родившийся на верблюде, и его сверстники».

Человеком, родившимся на верблюде, то есть во время откочевки казахского аула на джайляу, на летние пастбища, был известный государственный и общественный деятель, долгие годы работавший министром здравоохранения Казахской ССР, член-корреспондент Академии наук Казахстана и Медицинской академии СССР — Ишанбай Каракулов. Автор очерка, выбрав для завязки сюжета неординарное, но привычное для степняков событие, случившееся в 1909 году, далее ведет неторопливый рассказ о жизни Ишанбая, сына бедного пастуха. Ясно, что биография широкоизвестного всем казахстанцам И. Каракулова — это и биография всей страны, путь, пройденный всем казахским народом за 50 лет.

Евней Арыстанулы рассказывает в очерке и о других известных людях, прославивших свой народ: это — историк, этнограф, путешественник Чокан Валиханов, первый просветитель и поэт Абай Кунанбаев, академики — Каныш Сатпаев, Мухтар Ауэзов, Сабит Муканов, Габит Мусрепов, Алькей Маргулан, Абикен Бектуров, Найля Базанова… В очерке названы десятки ученых, проявивших себя в разных отраслях науки, писателей и деятелей культуры. На примерах биографий лучших ученых казахского народа автор показывает, как формировался передовой отряд казахской интеллигенции, элита нации, ее ум и совесть.

Публикация очерка в популярном журнале вызвала горячие отклики. Все, кто прочитал его, восторженно отзывались об авторе, его мастерстве. Говорили, что он великолепно описал исторические события, жителей казахской степи, современного индустриального Казахстана.

Между тем наиболее требовательная часть интеллигенции ждала от него более серьезных художественных произведений. Однако он не спешил публиковать свои творения, даже готовые к изданию труды. Пролить свет на это обстоятельство мы, к сожалению, не можем. Что этому мешало — чувство ли высокой ответственности или желание довести вещь до совершенства? Что касается прогремевшего на всю страну очерка, то понятно: он был написан на русском языке, между тем как истинный казах Е. Букетов хотел, чтобы его произведения издавались и на родном языке…

И его чаяния сбылись: первая книга Евнея Букетова на казахском языке «Человек, родившийся на верблюде» была выпущена издательством «Жазушы» осенью 1975 года. В нее вошли шесть произведений писателя: одноименный очерк; «Два великана поэзии» — очерк-исследование о поэзии А. Пушкина и В. Маяковского; критическая статья «О переводе произведений В. Маяковского на казахский язык»; совместно с К. Куандыковым написанный обзор «Звездная плеяда» — об известных деятелях казахского театрального искусства и о проблемах национальной драматургии; очерк о коллективе, в котором он сам работал, о перспективах роста второго университета в республике и размышления ученого-педагога о молодых современниках…

Когда человек, как говорится, на коне, все ему удается. А когда ему не везет, то и на верблюде собака укусит. Евнею Букетову в этот период во всем сопутствовала удача. Первую книгу его, увидевшую свет на казахском языке, республиканское общество восприняло с одобрением… Республиканские, областные газеты откликнулись на нее благожелательными рецензиями, все они в один голос утверждали, что известный до этого своими критическими статьями, переводами ученый-металлург теперь блеснул в новом амплуа — как очеркист; это похвально, и есть надежда, что этот успех он закрепит новыми произведениями…

Приведем письмо Ишанбая Каракулова, отправленное Букетову из Алматы 6 марта 1976 года. Письмо написано на казахском языке, я перевел его, пропустив некоторые житейские подробности…

«Милый Ебеке!

Четыре года тому назад по мановению вашего чудного пера я как бы заново родился, притом вы заставили меня появиться на свет на горбу самого сильного, крупного, терпеливо переносящего все лишения, самого заметного издалека, как корабль в морской дали, — славного верблюда. Многие с тех пор с завистью смотрят на меня. Что оставалось мне, я терпеливо выносил эти косые взгляды на меня… Конечно, родиться на верблюде — не такая уж невидаль, не такое уж приятное дело, тем более у нас вдоволь места в бескрайней степи. А я нисколько не обижаюсь на вас. Наоборот, горжусь, что родился не на земле, а чуть выше и ближе к Богу, при этом постоянно думаю: потому я такой сильный и выносливый, одинаково терплю и холод, и жару, как верблюд, размеренно шагающий по нашим степям. И горжусь, Ебеке, вашим замечательным талантом, кто кроме вас был способен возродить меня заново, достигшего почти семидесятилетнего возраста…

Вы заставили меня снова появиться на белый свет наверху сильного и крупного двугорбого животного — верблюда-атана[51]. Тем самым вы снова вознесли меня… За что выражаю огромное спасибо! Однако, Ебеке, я боюсь другого, что вы, поднимая мой ранг еще выше, заставите меня возродиться на горбу более почетного, почитаемого казахами святого животного — верблюда-аруана[52]. Но вы хотя бы спросили меня, согласен ли я на такое перерождение, тем более, возраст мой скоро перевалит за черту седьмого десятка. Нет, Ебеке, я уже не хочу появляться на таком узком и неудобном месте, ведь аруана бывает и одногорбым. Лучше оставьте меня там, где я в последний раз родился. Для меня верблюд-атан — большая честь.

Напоследок скажу честно, что читавшие ваш очерк при встречах, особенно на больших собраниях, приглашая меня к трибуне, уже не перечисляют мои ученые и другие регалии, а попросту говорят, что слово, мол, предоставляется необычному человеку, который родился на верблюде… Бывает еще хуже: давнишние знакомые, уважающие меня сверстники, если увидят издалека, пальцем указывают на меня: «Вот идет человек, который родился выше всех нас от поверхности земли…» Короче говоря, Ебеке, из-за вашего чрезмерного восхваления в своем очерке я стал известным человеком. Но, все же прошу вас, оставьте меня и мою покойную мать Аканай наверху того самого верблюда-атана. Нам этого достаточно, мы довольны этим!..

Я купил сразу 30 экземпляров вашей книги, как выйду из больницы, хочу раздать от вашего имени всем знакомым и друзьям. Если честно признаться, мне немного стыдно за то, что вы, уделив моей личности столько внимания, тем самым поставили меня в один ряд с нашими корифеями — Сатпаевым, Ауэзовым. Кто я по сравнению с ними? Разница ведь как между небом и землей. Они — вершины Гималаев, а я — маленькая сопка, на которую всяк может подняться…»

Вторая книга Евнея Букетова под названием «Грани творчества» на русском языке была опубликована алматинским издательством «Жалын» в 1977 году. Надо отдать должное издателям, они проявили завидную оперативность, скорее всего, спешили заполучить в свои авторы известного ученого-писателя, наверное, потому даже не считались с тем, что по содержанию эта книга повторяет ранее изданного «Человека, родившегося на верблюде»…

Для автора это всегда радость, и, конечно, она настраивает на новые литературные свершения.

По-видимому, результатом нового творческого подъема явилось исследование о преемственности в русской поэзии, о «героях своего времени» в произведениях А. Пушкина и В. Маяковского. Благоговевший перед гением А. Пушкина, Е. Букетов отчетливо представлял, какую ответственность берет на себя, пытаясь оценить пушкинского героя и сравнить его с героями другого времени, показанными в поэзии В. Маяковского. Онегин — красив, благороден и полон возвышенных чувств, но обречен на бездействие — в этом его трагедия. В лирике же В. Маяковского мятущийся, страдающий «герой», наконец находит себя, он настроен на обновление жизни, ему свойственны высокая гражданственность, пафос борьбы, созидания, вера в прекрасное будущее. Эта гуманистическая направленность и объединяет двух поэтов. Сопоставляя их «героев», Е. Букетов привел множество отрывков из поэтических произведений обоих поэтов, изложив это сначала на казахском языке, а потом и на русском под одним общим названием «Пушкин и Маяковский». Получился по сути и по объему новый научный трактат. Он был опубликован в альманахе «Жалын» № 3 за 1974 год. А чуть позже, когда автор предложил этот же труд журналу «Простор», с которым сотрудничал давно, в редакции журнала нашлись люди, не согласившиеся с концепцией Евнея Арыстанулы, объявившие исследование неприемлемым для издания.

Заведующий отделом критики Н. Ровенский 8 октября 1974 года отозвался вот таким коротким письмом: «Уважаемый товарищ Букетов! Об отношении Маяковского к художественному наследию Пушкина существует обширная литература. Ваша работа «Пушкин и Маяковский» не сообщает ничего нового, в литературном смысле она вторична. Публиковать ее не представляется целесообразным…»

Другой человек, возможно, сказал бы с досадой: «Ну, что же, восхваляющих титанов русской поэзии достаточно и без меня. Не хотят печатать, считая меня провинциальным критиком, ну и ладно, переживу как-нибудь…» — и на этом остановился бы. Но Букетов был ярым спорщиком, в научных спорах он стоял всегда до конца, если считал свои концепции верными. А в этом вопросе он сразу почувствовал пренебрежительное отношение к себе известного русского литературоведа. Самолюбивый Евней Арыстанулы не мог оставить письмо без ответа…

«Уважаемый товарищ Ровенский!

К сожалению, я не могу с Вами согласиться. «Об отношении Маяковского к художественному наследию Пушкина существует обширная литература» — это истина того же порядка, что и… «Волга впадает в Каспий». Я знаю эту истину (нужно ли этим гордиться?) и в своей статье пишу вовсе не об отношении Маяковского к художественному наследию Пушкина (хотя, думаю, что и эта тема пока не исчерпана). В данной работе, приводя самые известные места из поэзии Пушкина и Маяковского, я старался показать, что Маяковский являлся продолжением Пушкина, что их нельзя противопоставлять и что главный герой поэзии молодого Маяковского есть продолжение Онегина, продолжение плеяды лишних людей, характерных для дореволюционной русской общественной жизни и русской литературы. Мне показалось, что эта мысль нова, она мною давно лелеема, и я имел смелость ее представить на Ваш суд. Я полагал также, что эта связь, а также мысль, что даже Пушкин и Маяковский (а в нашей казахской поэзии, скажем, Абай и Сейфуллин) — ветви одного и того же могучего древа национальной поэзии…

Я не спорю, что эта мысль, да и сама статья, может оказаться несостоятельной. Но ведь необходимы доказательства, а не утверждения. Я — профессор, а Вы — известный литературовед и литературный критик, и мы хорошо знаем, как интерпретация одних и тех же фактов позволяет иногда находить связи, которые не улавливались до определенного времени. Это же зависит от диалектики мышления и от угла зрения, который выбирает исследователь. Иной, если он неглубок в диалектике мышления, выбирает такой угол зрения, что дальше собственного носа не видит, а другой выбирает такой угол зрения, что, основываясь на одних и тех же фактах, видит связь явлений дальше и глубже. Если Ваше утверждение, что «работа… в литературном смысле вторична» относится к фактам, то, согласитесь, что подобное суждение опрометчиво…

Уважаемый товарищ Ровенский! Скажу прямо, мне не понравился тон Вашего письма. Если бы я не знал Вас лично… я бы мог подумать, что это — письмо молодого человека, случайно перескочившего потолок своей компетентности… Я хорошо знаю, что Вы по занимаемому положению и по уровню Ваших возможностей еще далеки от своего потолка компетентности, и полагаю, что непозволительный тон Вашего письма есть не что иное, как… пленной мысли раздражение… ибо наша жизнь настолько стремительно урбанизируется и настолько полна стрессовых состояний, что любой из нас может оказаться временно в плену нежелательных эмоций. И почему-то думаю (может быть, нескромно? — но как нам, творческим работникам, жить без веры в собственное дело?), что статья «Пушкин и Маяковский» достойна более объективного обсуждения.

Уважаемый товарищ Ровенский! Я хорошо знаю Вас… знаю Ваше имя и отчество, но я нарочито выдерживаю заданный Вами тон, чтобы показать, насколько нежелательны черствость и казенщина в наших взаимоотношениях. Мир тесен, особенно когда люди работают в одной и той же республике, на одной и той же ниве науки и культуры, пути Господни неисповедимы, неожиданно и часто перекрещиваются наши дороги и, ей-богу, необходимо твердо сохранять доброжелательность всем нам друг к другу в нашем социалистическом общежитии.

С неизменным уважением к Вам Букетов».

Хлесткий тон ответного письма и занятая его автором позиция не случайны. Евней Арыстанулы открыто и жестко выразил то, что у него накипело на душе, ответил зарвавшемуся критику с вызовом, сохраняя такт и достоинство…

Чтобы понять и в полной мере оценить демарш Е. Букетова, надо знать нездоровую обстановку, сложившуюся в те годы в русскоязычных литературных кругах Алматы. Им свойственны были зазнайство и высокомерие, так как только благодаря переводам на русский язык лучшие казахские произведения становились известными в Союзе, а некоторые в дальнейшем и во всем мире. Справедливости ради следует, однако, признать, что большинство русских литераторов, проживавших в Алматы, некоторые известные московские и ленинградские писатели-переводчики внесли немалую лепту в пропаганду казахской литературы за пределами Казахстана… Между прочим, в 1960—1970-е годы в самой Алматы появились мастера переводов, сумевшие адекватно донести до русскоязычного читателя лучшие творения второго, третьего поколения местных писателей и поэтов. Заполучить в качестве переводчиков таких профессионалов пера, как Алексей Белянинов, Юрий Домбровский, Морис Симашко, Юрий Герт… стало своеобразной проблемой. И тогда же в Алматы образовалась целая группа литературных критиков, которые те же переводы расхваливали до небес или уничтожали на корню. А журнал «Простор», возглавлявшийся в те годы маститым русским писателем Иваном Петровичем Шуховым, был широко известен в Союзе (иногда читатели даже из Москвы и Ленинграда разыскивали этот журнал, чтобы прочитать острые вещи, которые не смели печатать московские издания).

Николай Степанович Ровенский долгие годы работал заведующим отделом критики этого журнала, как критик он был для нас недосягаем. Его хвалебные или уничтожающие рецензии на чьи-либо произведения на страницах «Простора» или в газете «Казахстанская правда» считались последним словом. С ним не спорили, старались быть в дружбе, особенно наши казахские литераторы. И он, человек по характеру мнительный, порой подверженный, как и все, человеческим слабостям, в те годы представлял себя вершителем судеб и, чувствуя свое привилегированное положение, не будем скрывать, иной раз доходил до низости, требовал за услугу магарыч в виде угощения… И вот этот столичный сноб, привыкший к заискиванию и угождению, получил отповедь, прямо-таки нагоняй от карагандинского ученого. Видимо, это подействовало на него отрезвляюще, как холодный душ, и в дальнейшей переписке он стал мягче и деликатнее.

«Уважаемый Евней Арстанович!

Рад был получить Ваше умное, веселое и язвительное письмо. С удовольствием обращаюсь к Вам по имени-отчеству, которое узнал только из «Правды»… Боюсь, спор о Вашей статье в эпистолярной форме ни к чему не приведет, для установления истины необходима аудитория, которая могла бы определить степень убедительности аргументов полемизирующих сторон. А как ее соберешь, такую аудиторию?

Дорогой Евней Арстанович! Мы несколько раньше автора очерка в «Правде» знаем Вас как тонкого и точного критика, человека, любящего и понимающего литературу и искусство, их сложные и неисповедимые пути развития. Вы всегда хорошо чувствовали время в книгах, фильмах и спектаклях (не могу понять, что толкнуло Вас повернуть на скучные тропы академического литературоведения?!). Не согласитесь ли Вы отодвинуть наш неплодотворный спор на неопределенное время с тем, чтобы обратиться к вопросам более живым и актуальным. Сейчас у всех на устах — НТР. Не потому, что мода, а потому, что поджимает. Если Вы следите за выступлениями «Литгазеты», «Литобозрения» (посмотрите № 9 за этот год), Вам нетрудно вспомнить статьи, посвященные отражению НТР в литературе. Казахскую литературу Вы знаете не хуже иных профессионалов. Но Вы еще и большой ученый. Не смогли бы Вы написать статью, заметки, соображения о том, какое место занимает НТР в современной казахской литературе, и занимает ли, есть ли в ней правдивые образы ученых, инженеров, рабочих, есть ли в ней изображение современных промышленных предприятий, индустриальных коллективов. Такая статья насущно необходима. При Вашем умении писать остро, аргументированно, при Вашем научном авторитете статья могла оказать серьезное влияние на литпроцесс, освежить и динамизировать его. Что Вы на это скажете? Не отбирайте хлеб у литературоведов, поскольку Вы имеете возможность предложить здоровую пищу писателям, родной литературе.

Искренне недоумеваю, что показалось Вам в моем ответе непозволительным, нежелательным, казенным и черствым. Ответ написан с учетом подготовленности адресата. Делить нам нечего и ссориться абсолютно не из-за чего. А мир, действительно, тесен.

Доброго здоровья и успешной работы над поименованной статьей (в последнем пожелании я, пожалуй, излишне самоуверен?). Ждем Вашего ответа.

Ровенский Н. 30 октября, 1974 г.».

На это письмо Евней Букетов ответил более пространно, не уступил. Николай Степанович тоже повторил свои аргументы. В общем, обе стороны стояли на своем, оба бесконечно доказывали свою правоту. Кто, в конце концов, оказался прав, мы узнали из письма, хранящегося в архиве Е. А. Букетова. «С тяжестью на душе вспоминаю Вашу статью о Маяковском (моем самом любимом поэте), которая мне с первого чтения понравилась, но… мы все-таки ее не напечатали. Грязную роль тут сыграл Ровенский — не понимаю только, с какой целью. В то время я не в силах был противостоять той ораве, которую он представлял…» — это писал Евнею Арыстанулы 3 октября 1978 года новый главный редактор журнала «Простор», известный писатель В. И. Ларин.

Как видим, ученый-металлург, хотя и с некоторыми продолжительными перерывами в последние пятнадцать лет своей жизни, когда представлялась возможность, неизменно возвращался к литературе. В биобиблиографической справке ученого мы насчитали более 80 литературных публикаций, это книги, эссе, статьи и очерки. В это же время он активно участвовал в общественной жизни республики, по просьбе местных редакций писал статьи, часто выступал по радио и телевидению. Сейчас мало кто знает или помнит, что Евней Арыстанулы был ведущим и автором сценария документального телефильма «Южнее города Омска», снятого тележурналистами России и Казахстана, посвященного истории открытия, перспективам разработки гигантских угольных месторождений Караганды и Экибастуза, развитию металлургической промышленности Центрального Казахстана. А сколько научных трудов и статей он написал по химии и металлургии! Никогда никому из своих подопечных Евней Арыстанулы не отказывал в помощи при подготовке к изданию научных трудов. При этом он не ограничивался беглым их просмотром, мол, ладно и так сойдет, подписал — и с плеч долой. На полях рецензируемой книги или рукописи он оставлял свои замечания, исправлял допущенные ошибки… Более того, занимая высокую должность ректора университета, всегда до предела занятый текущими делами многотысячного коллектива КарГУ, профессор и литератор Букетов никогда не отказывался от руководства дипломными работами студентов филологического и химического факультетов. Диву даешься, как он выкраивал время для занятий литературой?

Осенью 1979 года студенты филологического факультета пригласили ученого-литератора на встречу, заранее передав ему свои вопросы в письменном виде, на которые Евней Арыстанулы ответил подробно и искренне.

— Как вы стали писателем?

— Судьба, рок? Не будем манипулировать этими понятиями. Я, как и всякий, много читающий человек, в детстве пытался писать, переводить. В мои школьные годы был широко отмечен юбилей А. С. Пушкина, который оставил в моей памяти неизгладимый след. Мне удалось достать огромного формата его юбилейный однотомник. Ясно, что после я стал грешить стихами.

— Жалеете ли вы, что стали химиком-металлургом, ученым?

— Нет! Эта работа творческая, она позволила мне изнутри познать жизнь производства, заглянуть в тайны материи, строения веществ, плавки металлов и в конце концов стать ученым. Но первая любовь — любовь к поэзии, литературе осталась. В «Гранях творчества» я рассказал о далеком и близком мне учителе. В другом произведении «Время светлой судьбы» нашли воплощение мысли о развитии современной науки, о будущем Казахстана, путях развития моего народа.

— В чем особенности вашей творческой кухни?

— Не знаю, есть ли они. Прежде всего в том, чтобы держать себя в узде. Ежедневно с 6.00 до 8.00 — полных два часа работы. Я считаю это время наиболее плодотворным. Исписываю много, но окончательного текста получается не более одной страницы.

— И это все ваше время, которое отдано литературной деятельности?

— Конечно, нет. Этот процесс беспрерывен, он продолжается и во время прогулок или поездок. Поводом, сюжетом для очередного произведения может стать рассказ попутчика или разговор, беседа на тему злободневную, актуальную для общества. Если пишешь, нельзя не читать как современников, так и классиков. Перечитываю Л. Н. Толстого, Ф. М. Достоевского и других.

— Считаете ли вы себя дилетантом? Как вы относитесь к дилетантизму?

— Дилетант! Слово-то какое. А кого мы готовы окрестить так? Неужто это А. П. Чехов — врач по профессии и писатель по призванию, Л. Н. Толстой — недоучка в понимании чопорных ревнителей просвещения или А. М. Горький — все университеты которого состояли в скитаниях по Руси. И кого же из них назовем «дилетантом»? Вы читали прекрасные мемуары маршала Г. К. Жукова? Он мог бы написать второй роман «Война и мир», в 1941–1945 годах он организовал и провел не одно Бородинское сражение, материала у него больше, чем было у Л. Н. Толстого. И спасибо Жукову, что он не написал роман, а только мемуары (…) Тогда бы вы его тоже отнесли к разряду «дилетантов»?

Я не получил специального гуманитарного образования, но как писатель, как переводчик дилетантом себя не считаю. Уверен, что образованных бездарностей намного больше, чем плодовитых и вполне профессионально работающих людей без литературного образования. Последние вносят заметный вклад в науку, литературу. Это и С. Есенин — с его церковно-приходской школой, который, по его собственному признанию, по счастью, не поступил в учительский институт, и В. Маяковский, которого и до сих пор считают дилетантом…

В 1975 году Евнею Арыстанулы исполнилось 50 лет. До этого он никогда не устраивал в дни рождения помпезные и шумные мероприятия. Когда приходили с поздравлениями братья, снохи, родственники, друзья, он принимал всех за дастарханом, и на этом семейные торжества заканчивались. А теперь не знал, как поступить, колебался, нужно ли праздновать юбилей? Не зная, что делать, он тянул с окончательным решением. Но родственники и друзья постоянно напоминали, уговаривали его отметить эту дату… А он не очень-то жаловал чествования.

Между тем, пока он пребывал в сомнениях, в двадцатых числах марта начали поступать поздравительные письма и телеграммы со всех концов Союза.

«Дорогой Евней Арстанович! Сотрудники кафедры металлургии легких и редких металлов и проблемной лаборатории ЛГИ горячо поздравляют Вас со славным пятидесятилетием. Мы знаем Вас как блестящего ученого и организатора науки, создавшего школу, плодотворно работающую в различных областях химии и металлургии. Многие работы Вашей школы доведены до успешного промышленного внедрения и заслужили всеобщее признание. Ваша деятельность исключительно многогранна. Мы гордимся Вами — представителем металлургов в Союзе писателей СССР. Желаем Вам крепкого здоровья, больших творческих успехов…» — телеграфировали коллеги из Ленинграда, профессор Т. Н. Грейвер, М. Я. Остробород, В. М. Косовер, И. Г. Зайцева, А. М. Беленький.

Такие теплые поздравления от коллег, конечно, были очень приятны. Сюрпризом явилась неожиданная телеграмма, полученная по фототелеграфу из Москвы:

«Уважаемый Евней Арстанович!

Секретариат правления Союза писателей СССР и совет по казахской литературе поздравляют Вас с полувековым юбилеем. Мы, Ваши коллеги по перу, знаем Вас не только как вдумчивого литературного критика и переводчика, страстного пропагандиста творений Владимира Маяковского и Сергея Есенина, но и как крупного ученого, внесшего большой вклад в развитие химико-металлургической науки Казахстана. Ваши деяния на этом поприще заслуженно отмечены Государственной премией СССР. Ваши художественные очерки «Человек, родившийся на верблюде», «В орбите кочевок», эссе о людях казахского театрального искусства сразу полюбились широкому кругу читателей. Дорогой Евней Арстанович, Вы, как лучший представитель технической интеллигенции, счастливо сочетающий в себе литературный талант с плодотворной научной деятельностью, безусловно, создадите еще много произведений о людях отечественной науки. Дорогой друг, от всей души желаем Вам доброго здоровья, новых свершений во имя расцвета науки и культуры нашей социалистической Родины.

Секретариат правления Союза писателей СССР».

Более сотни поздравлений хранится в архиве ученого. География поздравлений обширна — Москва, Ленинград, Киев, Тбилиси, Баку, Казань, Фрунзе, Ташкент, Самарканд, Улан-Удэ и другие города. Разумеется, преобладающее число поздравлений поступило из Алматы и из областей Казахстана, из сел и аулов, где знали Евнея Букетова лично и уважали как большого ученого и замечательного человека. А некоторые близкие родственники из Северного Казахстана, земляки из Баганаты и других аулов с берегов Есиля, не ожидая приглашения, приехали, чтобы по-родственному обнять юбиляра… Много друзей и доброжелателей прибыло из Алматы, Петропавловска, Павлодара и Чимкента. Среди них — бывший однокашник по институту, министр геологии Казахской ССР, академик Шахмардан Есенов, закадычный друг со студенческих лет, известный ученый-филолог, писатель Зейнолла Кабдолов, поэт Какимбек Салыков из Жезказгана, коллеги, ученые-металлурги из бывшего КазГМИ… Возглавляла почетных гостей из Алматы семья Тажибаевых, хорошо знавшая юбиляра со студенческих лет. В актовом зале университета, где чествовали Е. А. Букетова, выступил Абдильда Тажибаев. Свои поздравления известный поэт позднее повторил в своей книге «Памятное»: «Я тогда сказал: «Евнейжан — оказывается, у тебя очень много друзей, значит, ты любим своими сверстниками. Кроме того, я знаю, что ты уважаем в народе, с радостью присоединяюсь к чествующим тебя! Многие твои сверстники ныне достигли пятидесятилетия, ты тоже подошел к этому возрасту, притом с гордой головой, с добрыми делами, свершениями на благо народа, оставайся же всегда таким!.. Теперь свои чувства к тебе выскажу стихами, которые по приезде в Караганду сочинил экспромтом: Друзья, пятидесятилетний юбилей / Пусть каждый встретит, как Евней… На твоем торжестве я познакомился со знатными учеными — химиками и геологами. Все они выступали с поздравлениями с этой трибуны: русские, украинцы, грузины, и стар, и млад… — подытожил свои поздравления Абдильда-ага. — И все говорили от чистого сердца, от души об Евнее, о моем горячо любимом брате, что он истинный ученый, друг, прекрасный товарищ, замечательный человек. Мне приятно было слышать эти слова о тебе, я горжусь тобой, Евнейжан! Оправдывай и впредь наше доверие и будь здоров!..»

Из воспоминаний Даляпраз Евнейкызы БУКЕТОВОЙ:

«В одно прекрасное лето, когда мне было 12 лет, он взял отпуск на 10 дней, и мы поехали в его родной аул Баганаты на машине. Он давно обещал мне такую поездку, и это было здорово. Я хорошо запомнила ночевку в машине в каком-то попутном лесочке, горячий чай из термоса и неловкую заботливость отца. Он одерживал верх в научных баталиях, был невероятно остроумным собеседником, но не умел ухаживать за детьми.

…И вот, наконец, мы приехали. Я была разочарована. Оказалось, что родина отца — обычный казахский аул. А в его рассказах все было как-то по-другому. Потом я поняла, что это его чувства и переживания расцветили эти места всеми красками. Люди в ауле были плохо одеты. Но на столе всегда была сытная еда. У каждого дома был загон, в котором блеяли бараны и мычали коровы. Все тогда так жили: плохо одеты, зато сыты. А для отца, пережившего годы страшного голода, унесшего жизни близких, это было очень важно.

Но что действительно стоило внимания, на мой взгляд, это — березовая роща, речка и зеленые поляны между деревьями, где папа косил траву в юности, заготавливая сено к зиме. Отец сиял от счастья. Он гордо ходил по родным местам. Все его знали, любили и ждали. В ауле начался настоящий праздник. Зарезали кобылу и несколько баранов, устроили той на поляне. В огромных котлах варили плов и мясо, жарили баурсаки. Женщины наливали кумыс в большие пиалы всем желающим. Отец, естественно, сидел во главе дастархана, шутил, рассказывал о городской жизни. Заночевали мы в маленькой комнатке в доме папиного дяди, деда Маутая. Мне достался единственный топчан, а отцу постелили на полу. Он пошутил, что, мол, не всегда доведется увидеть академика на полу. И что, мол, избалованные городские девчонки никак не могут оценить прелести аульной жизни.

В то лето он учил меня ездить верхом на коне. К моей досаде, он выбрал самую смирную кобылу и водил ее за собой, не отпуская поводьев, как я его ни упрашивала. А потом мы сидели у речки на поваленном стволе, отец был задумчив и грустен. Неподалеку загорелые мальчишки гарцевали на своих скакунах. Один из них помчался в нашу сторону и прямо перед нами поднял коня на дыбы. Отец встрепенулся и сказал, покачав головой, чтобы я все-таки хотя бы улыбнулась, потому что этот спектакль устроен явно не в честь академика, а для того, чтобы некоторые девчонки из города не очень-то задирали нос».