Глава 6 ЧТО ДЕЛАТЬ — РАДИ НАУКИ ПРИШЛОСЬ ЖИТЬ С СЕМЬЕЙ В РАЗЛУКЕ
Что же касается института, то он был представлен небольшим двухэтажным зданием бывшего общежития учебного заведения, комнаты которого, с редко расставленными канцелярскими столами и шкафами, даже отдаленно не напоминали научные лаборатории. Видимо, пословица «Пасу всего пять козлят, гонора на весь свет» — была сказана по такому поводу. Естественно, институт, несмотря на академическое название, таковым еще не являлся и при таком состоянии дел не скоро обещал быть таковым…
У Евнея Арыстанулы начались проблемы со здоровьем. При смене погоды, в пасмурные дни покалывало сердце, подскакивало давление и на плечи наваливалась непонятная тяжесть. Сначала он не придавал этому особого значения, но все же пришлось обратиться к врачам: оказалось, всему виной была чрезмерная полнота. Сердце не справлялось с восьмипудовой нагрузкой. Что поделаешь, перешел на диету, стал умеренно питаться, каждый день утром совершал пробежки. Врачи-кардиологи советовали сменить местожительство — переменчивый и влажный климат высокогорья для него был неподходящим, кроме того, они рекомендовали избегать конфликтов и ссор на работе и вообще сменить обстановку…
Эти обстоятельства наводили на невеселые мысли, заставили, когда уж сильно прижало сердце, подумать о покое, а также о перемене местожительства.
Когда сопутствует удача, как говорится, сам случай бежит к тебе. Вскоре Е. Букетов, о чем не думал, не гадал, оказался в Караганде. И произошло это благодаря Жармаганбету (Жармаку) Тюленову, который в то время заведовал лабораторией обогащения руд в Химико-металлургическом институте.
(С этим человеком я уже знакомил читателей в своей книге «Сатпаев». Вкратце повторю некоторые сведения о нем: Жармак Тюленулы был одним из тех, кто закладывал фундамент тяжелой индустрии в Казахстане в 1930-е годы; окончив Московскую горную академию, он в 1932 году стал работать в Карсакпае директором обогатительной фабрики; затем трудился инженером на Балхашском медеплавильном комбинате; а ХМИ был его последним местом работы, где ветеран трудился с первого дня организации института и до выхода на пенсию… Кстати, его знали и уважали первый секретарь ЦК КП Казахстана Д. А. Кунаев, который вместе с ним учился в московском вузе, а также и президент АН Казахской ССР К. И. Сатпаев.)
Вот что рассказал Ж. Т. Тюленов в письме в журнал «Простор» в декабре 1978 года:
«В те дни я болел, был дома. Ко мне на квартиру пришел Евней Арстанович Букетов в сопровождении преподавателя Карагандинского пединститута, ранее работавшего заведующим идеологическим отделом Балхашского горкома партии Кудышевым Онайбеком.
Я был знаком с Е. А. Букетовым по Балхашу, куда он приезжал со студентами-практикантами из КазГМИ. После взаимных приветствий я поинтересовался причиной их посещения.
— Жаке, я пришел к вам по делу, — начал Букетов. — Как вам известно, я работаю в Алма-Ате заместителем директора в КазГМИ, но по состоянию здоровья мне оставаться там нельзя. По заключению врачей мне больше подходит климат Караганды. Я узнал, что у вас в институте не хватает научных кадров, был бы удовлетворен, если доверите мне руководство лабораторией…
— Я с удовольствием выполню вашу просьбу, только не лабораторию, а должность директора института предложу вам. Вы не знаете, что мы ищем директора. Ваша кандидатура вполне устраивает нас, я буду рекомендовать вас президенту и уверен — он примет мое предложение, — сказал я. — Только не тяните с ответом, скажите прямо сейчас, мне нужно ваше согласие и делу конец…
Евней Аретанович дал согласие, в тот же день я позвонил Сатпаеву и сообщил о своих переговорах с Букетовым, на что тот сказал: «Хорошо, Жаке, я вскоре этим займусь».
В «Шести письмах другу» сам Евней Арыстанулы подробно описывает первую встречу с президентом Академии наук, которая фактически повернула все его помыслы на сто восемьдесят градусов. Заметим, что рассказ ведется от имени выдуманного героя повествования — Мажита Мукановича Нурбаева…
«…Когда, робко открыв дверь, вошел в просторный кабинет, высокий, величавый аксакал грузно поднялся с кресла, вышел навстречу мне, обогнув большой президентский стол и, подавая руку, сказал:
— A-а, вот вы какой, Мажеке! Мне о вас академики, работающие у вас в институте, говорили… Ия решил с вами познакомиться…
Президент перевел разговор на обстановку в нашем институте, и я уже, перестав волноваться, совершенно свободно рассказал ему о нашей жизни и о работе. Внезапно аксакал сам спросил меня о моих научных интересах. Кратко изложив содержание научных начинаний, суть которых президент легко уловил, я было заикнулся, что в наших условиях трудно развернуть задуманное исследование, как он будто обрадовался этому, улыбнулся и сказал:
— Мажеке, как хорошо, что у вас продумана вся дальнейшая работа в научном плане, что не собираетесь останавливаться на достигнутом… что у вас нет такой беды, когда человек, уже имеющий диплом кандидата наук, а иногда и докторскую степень, все еще ищет, кто бы подсказал ему, чем дальше заниматься, а еще хуже, когда ничего не ищет… последнее бывает чаще, чем первое. Опасные явления, предвещающие застой… Вот я и пригласил вас, чтобы предложить вам работать в системе Академии наук, в этом случае будет возможность в любом масштабе проводить научные исследования…
Президент затем рельефными, убедительными мазками обрисовал задачи, стоящие перед этим научно-исследовательским институтом, при этом он указал на то, как совершенно естественно, без какой-либо натяжки мои личные начинания и интересы вписываются в проблемы по освоению минеральных богатств края, в котором находится институт. Меня приятно подкупило то, что академик сделал особый упор на необходимость моего личного научного роста, без которого невозможен, как он сказал, настоящий, неподдельный авторитет руководителя академического научного учреждения. Словом, мне не оставалось ничего для каких-либо расспросов, каких-либо суждений от себя, ибо все казалось жалким и ничтожным по сравнению с теми задачами, которые ставил передо мной этот большой человек. Улетучилось желание поскромничать, что такую ответственную работу смогу ли я… и посчитал, что перед этим человеком нельзя было фальшивить, он видел меня насквозь. Я только сказал, что поеду в этот институт, что если гожусь для работы под его руководством, буду стараться оправдать его доверие!
…Не знаю, как теперь описать мое состояние, когда вышел от академика Сатпаева. Это было, по-видимому, состояние внезапного соприкосновения с чем-то недосягаемым, сказочно высоким, когда ты вдруг чувствуешь, что это соприкосновение произошло потому, что ты оказался каким-то образом достоин его, и что за этим следует та высокая ответственность, которая потребует от тебя истинного, глубинного понимания значения твоих будущих замыслов и действий. Ведь человек, который беседовал со мной более часа, все время старался подтянуть меня к своему уровню простотой и приветливостью, своим неизменным уважительным обращением «Мажеке» и на «Вы», что звучало для меня непривычно, ибо аксакал годился мне в отцы, состоял в составе президиума Большой Академии страны, числился среди тех имен, которые символизируют самое выдающееся место, занимаемое наукой моей Родины в мире. В его мягких ладонях, с такой добротой и радушием касавшихся моих рук, хранится тепло от пожатия самых выдающихся людей нашего времени и нашей эпохи.
Чего скрывать, вот такие мысли владели мной, когда я шел от президента академии…»
Четырехкомнатную квартиру, которую получила молодая чета Букетовых, Алма обставила со вкусом. Муж, довольный красотой и уютом в своем шаныраке, похвалил жену: «Молодец, Алмабай, прекрасно получилось, пусть это будет на счастье! Теперь отдыхай»; и, взяв на руки дочку, плюхнулся на новенький диван. Акелу, сидя у отца на коленях, дергала его за нос, уши, заливалась смехом и визжала от радости. Отец каждый день ей придумывал новые ласкательные имена, одно лучше другого: «Акботам» («Беленький верблюжонок») или «Аккызым» («Светлая дочурка»), «Акбикеш» («Беленькая моя дамочка»), «Аксауле» («Лучезарная моя»)…
После появления на свет дочки, казалось, солнце светило в этом доме не только днем, но и ночью, согревая его своим теплом.
В приподнятом настроении Евней спешил домой после аудиенции у президента Академии наук. Но загрустил, едва подумал о том, как преподнести жене эту важную новость: придется оставить прекрасную квартиру в центре Алматы, в которую они кое-как вселились после долгого прозябания в тесной комнатке общежития; а деваться уже было некуда, на днях ему предстояло отправиться в Караганду. Конечно, в ожидании, пока дадут там квартиру, Алма и Акакок останутся в Ал мате.
Он вдруг замедлил шаг, будто бы споткнулся, чувствуя, что тяжелого объяснения не избежать, потом в уме мелькнуло: а может быть, пока не получит приказ о назначении, ничего не говорить?.. Но дома, сев на диван и взяв на руки Акелу, все-таки окликнул жену:
— Алмабай, сегодня меня пригласил президент Академии наук… — и в своей обычной манере говорить обо всем прямо выпалил все, что было на душе. — Видимо, нам придется переехать в Караганду…
Лицо жены вытянулось, исчезла ее всегдашняя обворожительная улыбка, ямочки на щеках, которые так ее украшали, побледнели.
— Конечно, ты с радостью согласился, ведь пригласил тебя к себе не кто-нибудь, а сам Сатпаев, которого ты боготворишь.
— Пойми, это же академический институт… Я буду заниматься только своей наукой. А это моя давняя мечта…
— Ну и прекрасно!.. — «Супруга произнесла это резко и язвительно, дав ясно понять, что она против того, чтобы я переходил с солидной должности в большом институте на руководство «конторой», где нет, наверное, ни одного нормального научного работника». — Ты на это сразу же согласился?!.. Ведь нет же никакого резона менять солнечную, теплую столицу на холодный и захудалый областной город…[38]
Не будем строго судить молодую женщину. Она выросла в Алматы, в прекрасном городе у подножия Алатау, она была с детства влюблена в этот город, в его яблоневые сады и журчащие арыки, аллеи пирамидальных тополей и мечтала жить только здесь. И не могла себе представить даже на миг, что расстанется с любимым городом… Кстати, не одобряли его поступок и близкие друзья: «Не надо уходить с престижного места, Евней, умные люди издавна подсказывали: «Чем вдалеке грести лопатой, лучше по чайной ложке брать вблизи…» А некоторые рассуждали: «В ближайшее время наш директор Умирхан Байконыров насовсем перейдет в систему Академии. Он уже действительный член Академии наук. А ты первый кандидат на его место в институте. Это же проверенный и прямой путь к избранию в академию. Только надо торопиться с защитой докторской диссертации…»
Но, увы! Евней Арыстанулы не поддался на уговоры и лесть. В своем автобиографическом труде он так описывает свою тогдашную позицию: «Я оставался один на один со своей «окрыленностью» и показал свою строптивость. Во мне заговорил характер моих аульчан, я вдруг почувствовал себя джигитом, мужчиной из нашего аула, и поэтому не стал менять своего решения, не стал отказываться от слова, данного президенту…»
Фактически ХМИ был открыт по инициативе академика К. И. Сатпаева. После своего второго возвращения в руководство Академии наук в июне 1955 года он задумал расширить научные исследования, потому стал добиваться создания в нескольких крупных городах республики новых научных центров. В Усть-Каменогорске, Гурьеве (ныне Атырау) появились научно-исследовательские институты. И ХМИ, открытый с помощью и при содействии вице-президента АН СССР И. П. Бардина в октябре 1958 года в Караганде, был истинно его детищем. Он был призван содействовать развитию новой отрасли в Центральном Казахстане — горно-металлургической промышленности, внедрению новейшей технологии на действующих комбинатах. А Караганда была фактически географическим и индустриальным центром обширной Сары-Арки[39], включавшей в себя Акмолинскую, Кокчетаускую, Карагандинскую, Павлодарскую, Костанайскую и Северо-Казахстанскую области, где были сосредоточены огромные сырьевые ресурсы и на основе их уже были созданы горные и химические комбинаты. Для укрепления нового научного учреждения правительство республики специальным постановлением от 27 сентября 1958 года выделило необходимые субсидии. Уже в следующем году в этом институте должны были работать 300 человек. А руководство Карагандинской области должно было предоставить институту здание и обеспечить его всем необходимым для успешного начала научной работы. В пятом пункте того же постановления местные власти обязывались в ближайшие два года выделить сотрудникам института сто квартир. В том же году ХМ И получал пять легковых автомашин и один автобус… В правительственном документе был еще один немаловажный пункт: новый НИИ приравнивался к основным подразделениям Академии наук, ему присвоили первую категорию. Это позволяло руководству ХМ И приглашать в институт опытных, высококвалифицированных научных сотрудников, объявлять открытые конкурсы на замещение вакансий.
Первым директором ХМИ был Ерден Нигметулы Азербаев, выпускник Саратовского университета. Перед назначением Каныш Имантайулы Сатпаев ему дал такое напутствие:
— Ереке, вы можете по-прежнему заниматься синтезированием углеродных соединений и свою докторскую диссертацию завершите, в буквальном смысле слова, сидя над угольными пластами Карагандинского бассейна. Это даст вам уникальную возможность скорее внедрить в производство ваши научные разработки… — говоря это, он, видимо, старался заинтересовать новой работой старого коллегу, который не очень хотел отрываться от привычной научной среды и уезжать из Алматы. — Вы химик, а то, что институт называется химико-металлургический, — не пугайтесь… Известный вам академик Иван Павлович Бардин уже уговорил одного из сильнейших ученых-металлургов с Урала, доктора технических наук, профессора М. И. Хайлова (фамилия и инициалы изменены, как это сделано у автора «Шести писем другу») переехать в Караганду, притом со своей группой научных сотрудников. Если двое ученых — вы химик, он металлург, возьметесь за дело в одной упряжке, я думаю, в новом институте изыскания сразу примут желаемое направление…
В начале октября 1958 года Ердену Азербаеву пришлось перебраться в Караганду. И он с ходу приступил к организации нового института: большинство научных сотрудников подобрал на месте, нашлись там энтузиасты, которые хотели заниматься наукой; некоторых пригласил из Алматы, обещав предоставить квартиры и наилучшие условия для научных исследований; значительным подкреплением стал приезд большой группы уральцев из Свердловского политехнического института и из НИИ Уральского отделения АН СССР во главе с Михаилом Исаковичем Хайловым.
Ерден Нигметулы специализировался по органической химии. Много лет занимаясь практической работой в этой отрасли, он приобрел громадный опыт, в общей сложности ученый посвятил углеродным соединениям более тридцати лет. А теперь в Караганде ему предстояло возглавить многоотраслевые исследования: по обогащению многозольного и мелкого угля, доразведке недр и добыче руд, выплавке стали и чугуна, а также улучшению технологии получения новых ферросплавов… Широкие горизонты! Лишь бы хватило запала, знаний, умений, чтобы объять, казалось, необъятное. Может быть, и хватило бы, если бы прямой и горячий ученый-химик сразу не напоролся на двуличие, амбиции подчиненных и неприкрытое противодействие. В тот период, буквально в считаные месяцы, под одной крышей собрались специалисты со всех уголков страны, и каждый из них воображал, что он пуп земли. Короче говоря, многие из них, особенно уральцы, вели себя независимо, самоуверенно, став своего рода кастой неприкасаемых, все замечания директора они с первых дней пребывания в институте принимали в штыки. Всячески подчеркивали свое превосходство над местными специалистами, давая понять, что не зря приехали в такую даль из глубины России, притом из такого региона, высокий научный потенциал которого известен всему Союзу и даже миру. Самым странным руководителю института было то, что во главе, как сейчас говорят, оппозиции к нему стоял не кто-нибудь, а сам профессор М. И. Хайлов, его первый заместитель по научной работе, ответственное лицо, призванное по долгу службы быть правой рукой директора. Ведь его пригласили, чтобы он помог быстрее вывести ХМИ на союзный уровень.
— Вы, уважаемый директор, знайте свою органику и не вмешивайтесь в мои распоряжения. Основные исследования здесь будут делать мои люди. Извольте слушаться! — говорил он директору.
А если Ерден Нигметулы вежливо отвечал:
— Но Михаил Исакович, извините, мы здесь не овец пасли, как-никак занимались наукой…
На это пожилой коллега откликался долгим нравоучительным монологом:
— Нет, дорогой, похоже, что вы на самом деле в иные годы пасли баранов… Это видно из вашей биографии. Сами посудите, занимаясь тридцать лет органикой, вы до сих пор — всего лишь кандидат наук, а я докторскую степень получил в самое трудное для родины время, в годы Великой Отечественной войны. Как вы думаете, такие награды, как орден Ленина и Трудового Красного Знамени, за что мне дали?!.. Я и Государственную премию получил в 1942 году, когда она еще называлась Сталинской!.. Так что, мил человек, прежде чем со мной спорить, надо сделать хотя бы одну десятую доли того, что я сделал для Отечества… — И продолжал Михаил Исакович вещать свою, видимо, излюбленную тираду по целому часу, а немногословный Азербаев сразу не решался его прервать.
Раздосадованный директор института все же не смог долго терпеть постоянные и все более грубые наскоки своего заместителя, и порой их диалог заканчивался на повышенных тонах. Словом, с первых месяцев работы в коллективе назревал конфликт. Притом не только между двумя первыми руководителями, неприязнь друг к другу чувствовалась во всем коллективе. А неугомонный в перепалках Хайлов, наверное, желая утвердить здесь свое главенство, о каждом конфликте с Азербаевым доносил в канцелярию президента Академии наук Казахской ССР. Он жаловался на взрывной характер директора института, писал, что Ерден Нигметович не соответствует высокому званию первого руководителя многоотраслевого академического института, что научные знания его весьма узки — и так далее… Из Алматы академик-секретарь Шапык Чокин звонил в Караганду: «Ереке, что случилось? Канеке обижен на вас, неужели вы не можете поладить со своим заместителем, единственным доктором наук в вашем институте. Немедленно прекратите эти дрязги, пора уж взяться за работу!..» Ерден Нигметулы соглашался с ним, вроде бы мирился с Михаилом Исаковичем, стараясь уступать ему в спорах. Но проходил месяц-другой, неуживчивый Хайлов снова начинал атаки, притом все чаще подключал к спорам своих единомышленников. Групповые жалобы теперь отправлялись не только в президиум Академии наук, но и в партийно-советские органы…
Терпения Ердена Нигметулы хватило только на год. Он отправил в Алматы заявление об уходе с поста директора. Но президент академии его заявление не принял. И однажды вызвал Азербаева к себе.
— Потерпите, Ереке. Я в ваши научные способности верю, как в самого себя, организаторскими качествами вы тоже не обделены. Знаю, потому настаиваю, чтобы вы продолжали уже начатое серьезное дело в Караганде… — твердо сказал Каныш Имантайулы. — А с Хайловым придется помириться. Кстати, то же самое и ему скажем…
Но Ерден Нигметулы на этот раз был непоколебим.
— Если не освободите, Канеке, я никогда не завершу свою докторскую диссертацию, почти уже готовую. Поверите ли, как приехал в Караганду, ни одной страницы к ней не добавил, мало того, ни разу не удалось спокойно посидеть в лаборатории… Вообще, я человек науки и никогда не был и не стремился быть чиновником. Не по мне это. Прошу вас, не лишайте меня великого удовольствия — ежедневно заниматься научными изысканиями… Вы же знаете, какой долгий и тяжелый путь привел меня в науку, а эти бесконечные споры и склоки для меня невыносимы. Боюсь, однажды вообще сорвусь и устрою драку. И тогда будет стыдно перед вами…
Последние слова ученого-химика подействовали на президента. Он хорошо знал биографию Азербаева. Знал, что в 1937 году тот, молодой исследователь, увлеченно занимавшийся органической химией, по доносу своих бездарных завистников-коллег попал в руки инквизиторов О ГПУ и застрял в лагерях на много лет, почти до 1950-х годов. Правда, и там, за колючей проволокой, в так называемой тюремной «шарашке», он занимался химией, принимая участие в изготовлении разных видов ядов. Ерден Азербаев освободился из этой подневольной «лаборатории» в годы «хрущевской оттепели», вот почему он задержался с защитой докторской диссертации, хотя по научному уровню он давно был доктором, высококлассным органиком.
— Ладно, Ереке, уговорили, но уступлю вам с условием: пока Карагандинский ХМИ не встанет на ноги, будете работать там!.. — сказал президент. — Будете руководить своей лабораторией, которую вы там создали….
В «Шести письмах другу» Евней Арыстанулы довольно обстоятельно описывает свою первую встречу с ученым-металлургом Хайловым:
«Он вошел подпрыгивающей, нервной походкой и, улыбаясь, подал суховатую руку. Я приподнялся навстречу, пожал его руку, но еще не успел вернуться в свое кресло, как увидел академика сидящим за приставным столиком напротив меня. Деловито доставая из футляра очки, он уже говорил, чуть окая.
— Погода-то у нас… не очень приветливо вас встретила… У меня жена, знаете ли, приболела, но теперь, слава богу, поправилась… Надо бы мне полупромышленные испытания проводить, я ведь здесь большие дела затеял… Да, да, большие… Знаете, мне покойный академик Ванин… (Е. А. Букетов, очевидно, не желая скомпрометировать имя известного ученого-металлурга И. П. Бардина, называл его другим именем. — М. С.) говорил, чтобы я не оставлял это дело… Он очень меня, знаете ли, любил… Президент наш очень поддерживает меня… вернее, мою идею… Умнейший человек!.. Тут я недавно с секретарем обкома говорил, большие задачи перед институтом стоят, очень большие… Нам с вами много придется работать, ох, как много… Используйте, пожалуйста, мой опыт, я ведь работаю в науке уже полных тридцать три года… А знаете, как трудно здесь приходится, людей не хватает. В таком далеком от науки захолустье, ой, не знаю, чего вообще можно добиться. Здесь ведь нет специалистов… Тут я недавно встретился с главным инженером завода, им наша помощь нужна, очень нужна… Он очень обрадовался мне и прямо поразился, что в такую даль приехал, «такой знаменитый ученый, как я, говорит, что это для нас — божий подарок судьбы!..»
Все это он пересказывал просто, без натуги, с какой-то чуть ли не детской непосредственностью, перескакивая с темы на тему и повторяя слова «я тут», которые, как потом я убедился, были для него привычной частью речи. Он, по-видимому, вовсе не думал, что я его пригласил по делу и что необходимо осведомиться об этом.
— Михаил Исакович, разрешите вас перебить, я понимаю, как трудно здесь работалось, и думаю, не Легче будет и теперь… но я хотел бы послушать вас об общем состоянии дел, о людях, тематике, планах, словом, обо всем, ведь нам с вами надо иметь общие взгляды на все, что здесь делается и будет делаться…
— Да, да, я с вами вполне согласен… Тут вот со мной приехали, вернее, я их пригласил, очень толковые люди, — и он сбивчиво начал объяснять, чем и почему толковы эти люди, но почему-то ухватился за фамилию Федорова и стал подробно говорить о том, что этот Федоров хотя и не имеет высшего образования, но мастер на все руки и что надо его беречь, он может принести большую пользу.
Я не был против Федорова, но академик настойчиво крутился вокруг его имени, не назвав больше ни одной фамилии из тех, кто подает надежды на научный рост.
Потом, правда, перескочил на фамилию Холода, пожилого кандидата наук, тоже приехавшего вместе с ним, и довольно долго хвалил его, называя своей правой рукой, при этом ни словом не упомянул о научных заслугах «правой руки».
Я в один момент, прервав коллегу, спросил, имеет ли он аспирантов, академик ответил, что как приехал в Караганду, по горло занят своей темой и над этим специально не думал, хотя никому не отказывает, кто желает у него учиться. От бывшего директора не было поддержки, все время уходило на добывание нужного оборудования и приборов, ездил в бесконечные командировки по этому же поводу.
Почувствовав тщетность своей попытки получить объективные, нужные сведения о людях, я заговорил о темах, разрабатываемых в институте. Михаил Исакович тут же подхватил мои слова и стал рассказывать о полупромышленных испытаниях, которые он намеревается проводить, и всю тематику института свел к проблемам, связанным с этими испытаниями. Я было деликатно напомнил ему, что заместителю директора надо было продумать необходимость решения многих других проблем, что широкий профиль института мыслится в плане организации в будущем научного центра республиканской Академии наук. Михаил Исакович посмотрел на меня своими серыми глазами, в которых я прочитал прямой укор своему неразумению, и сказал:
— Да, да, я вас понимаю… я никому не собираюсь мешать… и вам не буду мешать развивать… Потому что, уважаемый, вы тоже мечтаете в ближайшие годы защитить докторскую, я это хорошо знаю… Короче, надо договориться сразу, пока мы выведем ХМИ на широкую дорогу, забот у нас двоих хватит, лишь бы мы не мешали друг другу».
Новый директор знакомство со своим институтом начал с обхода рабочих мест сотрудников, и там же, непосредственно в лабораториях, завязались его пер-198 вые беседы с ними. Он предпочитал такое общение, по себе зная, что когда начальство вызывает подчиненного в свой кабинет, тот обычно чувствует себя скованно, разговора по душам не получается, ибо младший по рангу всегда начеку, думает, как бы чего не вышло, опасаясь сказать не то, что надо. А на своем привычном месте он сам себе хозяин и свободнее делится своими мыслями…
В одной из лабораторий Евней Арыстанулы встретил бывших своих студентов из КазГМИ — девушку и парня, одетых в синие халаты. Директор, заключив обоих в объятия, как старых знакомых, спросил, чем они занимаются. Оказывается, они проверяли одну химическую реакцию, известную по учебнику «Неорганическая химия».
— И что доказали? Не ошибся ли покойный Зелинский? — спросил Букетов.
— Николай Дмитриевич Зелинский — настоящий гений. Разве он мог какие-то нелепости внести в книгу? Проверяем, чтобы убедиться, как-никак нам надо навыки приобретать…
— А почему вы вдвоем проверяете одну и ту же реакцию?
— «Параллельная проверка — гарантия от ошибок» — это научное кредо нашего руководителя. Почему он этого требует, спросите у самого Жаке, — заявили они. — Мы только исполнители его воли…
Жаке — это тот самый аксакал Жармаганбет Тюленов, который содействовал его назначению в этот институт. Он был прекрасным производственником. Но Букетов не знал его научных способностей, не знал, пригодятся ли знания опытного инженера в ХМИ. А увиденное поразило его, шокировал сам по себе дилетантский подход к лабораторным экспериментам… Все же директор, соблюдая этикет, не стал делать замечаний, преждевременных выводов о пожилом заведующем лабораторией по обогащению руды. А про себя подумал: видимо, мы в институте не смогли дать этим молодым людям основательных знаний, раз они механически проверяют давно известную по учебникам реакцию…
В другом кабинете Евней Арыстанулы встретил еще одного своего питомца, который во время лекций всегда задавал сложные вопросы, не раз заставляя его краснеть.
— О, Жанторе батыр, любимец аксакала Нурлана, и ты тоже здесь?! — воскликнул Евней Арыстанулы. — Ну, рассказывай, тоже проверяешь учебник химии?
— О, да, примерно так и получается, но с другого конца. Нужно ведь доказать, что описанная реакция в учебнике — дает отрицательный результат в производственных условиях… — рассмеялся Жанторе, понимая, что делает бесполезный, скорее всего ненужный опыт.
— Не понял, выражайся яснее!
— Мой научный руководитель Порфирий Леонтьевич Холод (фамилия, отчество и имя изменены, так он назван в «Шести письмах другу». — М. С.) спит и видит, как выдать в мир научную сенсацию, он открыл одну нелепость в учебнике электрохимии…
Евней Арыстанулы прочитал поданную ему статью, напечатанную во всесоюзном журнале «Химия». Статья объемом всего лишь в сто строк была помещена под рубрикой «Информация к размышлению». По мнению автора, в учебнике эта реакция описана неправильно, в производственных условиях она не идет, если идет, то чаще всего получается отрицательный результат…
До директора уже доходили разговоры о странном стиле работы заведующего лабораторией электрохимии, о том, что он проверяет интеллектуальный уровень своих подчиненных, задавая им кроссворды, ребусы, и если они не могут их разгадать, проводит с ними нудные воспитательные беседы — мол, научному работнику нужно много знать и читать, а кроссворды помогают развивать память и ум…
В общем, осадок на душе после обхода лаборатории остался самый неприятный: не институт, а богадельня. Единственным слабым утешением явилась лаборатория добычи руды и геологической разведки. Некоторые сотрудники рассказали директору о завершении кандидатских диссертаций, советовались, где защищаться. Директор не стал углубляться в их проблемы, считая себя некомпетентным в этой области, но в целом был рад за них, все-таки хотя бы по этим направлениям науки что-то делалось.
После первых дней знакомств Евней Арыстанулы всерьез призадумался о том, куда попал, как и с кем придется поднимать новый научно-исследовательский институт в Центральном Казахстане. И чем больше он размышлял, тем острее чувствовал себя человеком, приблизившимся к самому краю пропасти. Все более убеждаясь в своем бессилии что-либо изменить, он стал жалеть, что переехал сюда, легко поддавшись на уговоры президента Академии наук… Но ведь теперь ему обратной дороги в Алматы нет. «Самое важное для ученого, — говорил великий естествоиспытатель Чарлз Дарвин, — это бесконечное терпение». Поэтому остается лишь один выход: работать не покладая рук, были бы добровольцы, желающие вместе тянуть эту лямку…
Букетов устроил общее собрание всех научных сотрудников института.
— Уважаемые коллеги, раз мы носим престижное звание академического института, у нас не должно быть никакого разграничения исследовательских тем на большие и малые, все они важны и нужны. Как первый руководитель вверенного мне НИИ, должен предупредить вас, что я буду всегда отдавать предпочтение тем темам, которые способны решать проблемы производственных комбинатов. Учтите, это требование жизни. Значит, отныне не будем попусту тратить драгоценное время на проверку химических реакций, давно описанных в учебниках. И такое времяпрепровождение, скажу прямо, отныне не будет считаться научной работой, соответственно, не будет за это и зарплаты. Это — во-первых… Второе, структура института — все отделы, лаборатории сохраняются без изменений. Электрохимия, металлургия чугуна и стали, геологическая разведка, добыча руды и обогащение, химия органического синтеза и процессы коксования по-прежнему остаются объектами ваших исследований; лаборатория огнеупорных материалов будет работать так же, как и прежде; а лабораторию аналитической химии, как наиболее важную, будем оснащать приборами и укреплять кадрами… Третье, я сам намерен здесь начать исследования по редким металлам, поэтому для этой цели собираюсь открыть новую лабораторию. В четвертых, в ближайшее время в институте будет открыта аспирантура по специальностям: геология, добыча полезных ископаемых, черная и цветная металлургия. Отбор претендентов — по конкурсу… Пятое, отныне я буду, как директор института, оценивать работу всех лабораторий по тому: сколько внедрил тот или иной исследователь новшеств в технологию производственных процессов, сколько получено официальных свидетельств и патентов за изобретения, сколько человек учится в аспирантуре, сколько сотрудников сумели защититься… Как вы это назовете: соцсоревнованием или научным соперничеством — это уже на ваше усмотрение, мне важен результат, и победителем будет тот, кто имеет лучший показатель по исследованиям…
В заявлении нового директора не было ничего нового для коллектива ХМИ. Но тон, каким это произносилось, вызвал у присутствующих настороженность. Они почувствовали твердую руку. Кстати, прежде собрания заканчивались обычно поздней ночью, зачастую они превращались в шумные дебаты, участники их возвращались домой сильно уставшими. А сегодня? Почему-то словоохотливые ораторы вели себя тихо, будто выжидая чего-то. Правда, было несколько опрометчивых выступлений, кое-кто попытался пропеть обычные дифирамбы новому руководителю, но Букетов сразу же резко прерывал их, задавая встречный вопрос: что вы конкретно хотите предложить?
— Если кто не согласен с условиями, которые я поставил перед вами, или есть среди вас люди, считающие их слишком жесткими, прошу высказываться, выходите сюда и скажите. Есть желающие? — Однако прямой и бесхитростный вопрос директора остался без ответа. — Значит, вам все ясно… С завтрашнего дня жду от каждого конкретных предложений. Не ждите моего приглашения, приходите сами, какое бы сложное дело ни было. Решим, согласовав с вами. У меня не будет графика приема посетителей, я к вашим услугам — весь день, если нужно будет, останусь и на вечер…
Евней Букетов был еще молод и не знал и не мог знать многих нюансов управления людьми. Поэтому разговор с подчиненными начал «с позиции силы», что объясняется его горячим стремлением оправдать доверие президента АН и скорее навести дисциплину и порядок в институте. Но руководить людьми — тоже наука, и нельзя не считаться с ее законами. Понимание этого к нему придет позднее, когда он набьет себе шишек в столкновениях с коллегами.
О своем первом впечатлении от знакомства с Евнеем Арыстанулы Букетовым вспоминает доктор технических наук, профессор, лауреат госпремий РК Виталий Павлович Малышев (в «Шести письмах другу» он выведен под именем Валерия Петровича Иванова) в своей книге «Поступью командора и пророка»: «В старом двухэтажном каменном здании бывшего общежития, первом пристанище Химико-металлургического института республиканской Академии наук, пол и лестницы были деревянными. Добротные деревянные же перила, толстые доски ступенек, многократно перекрашенные, вызывали странное ощущение основательности и допотопности. Зимой 1960 года, спустя полгода после начала моей работы здесь, я впервые услышал, как они заскрипели. Легкая тревога вынесла меня из комнаты первого этажа, рядом с лестницей, и я увидел нового директора — прямого, высокого, плотного — медленным, твердым шагом возносящего себя на каждую ступеньку, с устремленным прямо перед собой несколько отрешенным взглядом. Его рука только касалась перил, придавая всему движению упругий ритм и завершая впечатление, сходное с тем тревожным восторгом, какое создает зрелище подъема ввысь тяжелого летательного аппарата. Это были шаги Командора, и от них заскрипел весь наш действительно допотопный институтский уклад с бестолковым тыканием во все местные проблемы, пустословием и бесхозяйственностью. Старые ступени не годились, а новые нужно было возводить нам самим — это было ясно по той целеустремленности, которая исходила из каждого движения нашего нового лидера и всегда оставалась самой характерной его чертой. Новый лидер, переступив порог, сразу же нарушил «тишину и покой», и нам надо было активно в этом его поддержать или искать тихое, теплое место работы, мы это сразу поняли…»
По лаборатории органической химии, которой заведовал Ерден Азербаев, споров не возникало. Оказалось, опытный ученый все заранее предусмотрел: у него было подписанное президентом Академии наук распоряжение об открытии филиала института в Темиртау, где находилась основная промышленная база; он даже сумел получить необходимые для исследования субсидии. Освободившись от директорской обузы, Ерден Нигметулы сразу же переехал в город металлургов, который находится в двадцати километрах от Караганды.
(Е. Н. Азербаев через два года успешно защитил докторскую диссертацию, в 1962 году был избран членом-корреспондентом Академии наук Казахской ССР, а в 1969 году получил звание заслуженного деятеля науки республики. Он автор многочисленных теоретических трудов (их более 250) по выделению ацетилена и по химии углеводородов. Синтезировал около пятисот сложных соединений, многие из них в химической промышленности Союза приносили миллионы рублей прибыли, за свои новые разработки Ерден Нигметулы получил более тридцати авторских свидетельств.)
По прибытии в Караганду Евней Арыстанулы был настроен сразу немедленно приступить к своим исследованиям. Но этого не получилось. В здании общежития горного техникума, которое выделили для института, не существовало для этого условий. Здесь было так тесно, что все сотрудники работали поочередно, занимая друг у друга столы, даже стулья.
И новому директору, как и предыдущему, пришлось перераспределить комнаты в старом двухэтажном здании, тем более что помещение нужно было для вновь открываемой лаборатории. Понятно, очередное уплотнение вызвало недовольство сотрудников, привыкших к своим уголкам. У некоторых создалось впечатление, что директор за счет их создает комфорт для своих, новых сотрудников. Это было результатом тогдашней бедности. Постановление казахстанского правительства, как это часто бывало, осталось во многом на бумаге. Карагандинский горсовет тянул с выделением просторного помещения, откладывая решение вопроса на неопределенное время. А институт нуждался не только в просторных кабинетах, но и в самом элементарном — в лабораториях для проведения опытов.
Для экспериментов Е. Букетову нужна была настоящая шахтная печь, которая используется в процессе обжига полиметаллических концентратов из руд, разумеется, не в натуральную величину, но хотя бы в масштабе 1:10. Идея о ее установке созрела в его голове еще в Алматы. Эскиз печи его сотрудники, которых он набрал здесь, уже набросали на бумаге. Однако даже для во много раз уменьшенной в габаритах печи не хватало места во дворе здания, где располагался институт. Ведь нужно было построить не только печь, но еще и высокую трубу, изнутри обложенную огнеупорными кирпичами. Фактически это — маленький завод.
И во всем так — хоть разорвись, директор и рад был удовлетворить все запросы институтских сотрудников, но, увы — выше головы не прыгнешь. Он совсем измучился, едва что-то успевал достать, тут же выяснялось — нет другого, третьего…
Ему уже казались напрасными жертвы, которые он принес ради науки, покинув прекрасную Алматы, молодую жену с любимой дочкой. Изо дня в день откладывались намеченные им исследования, порою они представлялись ему несбыточными. Каждое утро, торопливо шагая на работу, он в уме прикидывал, что сегодня предпринять, где искать место для опытной печи. Мысль его постоянно вертелась вокруг того, что надо добиваться выделения обширного земельного участка, чтобы там построить и шахтную печь, и институтское здание с просторными кабинетами и лабораториями. Но на это потребуются годы и большие средства. А для этого надо иметь вес в науке, и институту надо заявить о себе, доказать свою состоятельность. Пока же он только начинает, ничего еще не создал и не доказал…
В тот день, когда был подписан приказ о создании новой лаборатории, Евней Арыстанулы позвонил в Алматы, в КазГМИ, аспиранту своей кафедры Угорцу:
— Марк, если хочешь быстрее стать кандидатом наук, перебирайся в Караганду, пока на должность младшего научного сотрудника.
Букетов привел веский аргумент для своего питомца. Марк Угорец отличался от всех своих сверстников особенным честолюбием. Он прилетел в Караганду на следующей же неделе и в тот же день получил назначение в новую лабораторию. Правда, из-за нехватки места ему пришлось разместиться в кабинете директора, заняв там дальний угол.
Обговорив с руководителем института тему исследования, он сразу же засел за расчеты и составление плана. Он был одержим идеей внедрения новых технологий в производство редких металлов, горел желанием довести это дело до победного результата; а как истинное дитя еврейского народа, Марк Залманович Угорец от природы был наделен исключительной предприимчивостью, чем и нравился Евнею Арыстанулы.
В первый же месяц его пребывания в Караганде он обратился к своему научному руководителю с сенсационным сообщением: недалеко от институтского корпуса есть заброшенная котельная, он уже ее осмотрел, даже забрался внутрь; по его расчетам дымоход там как раз то, что им нужно; а шахтную печь можно соорудить на месте котлов; и еще, перегородив ее стенками, — оборудовать несколько просторных кабинетов… Разумеется, реконструкция заброшенного здания, если его дадут институту, займет уйму времени, но зато уже через несколько месяцев у них, наверняка, будет хоть и допотопная, но своя опытная установка!..
— У нас будет своя печь, Евней Арстанович! — воскликнул Марк Угорец, положив перед директором чертежи. — И мы ее будем использовать день и ночь, проводить там опыты сколько душе угодно…
Евней Арыстанулы устало взглянул на чертеж Марка, потом отложил в сторону, потом рассмотрел его внимательнее. В какой-то миг его озарило: Марк предлагал фактически единственный разумный выход.
Захватив с собой несколько человек из института, Букетов тотчас пошел в котельную, мимо которой все каждый день проходили, но никто не обращал на нее внимания… Видимо, ею не пользовались уже несколько лет, с тех пор, как близко стоящие к ней жилые дома были подключены к магистральной линии ТЭЦ. Ее вид был жалок: всё, что можно было унести, — давно растащено; везде валялись горы мусора; на окнах и дверях все стекла, косяки — выбиты; кругом гуляют сквозняки; на полу — пустые банки, бутылки, объедки; ясно, что в теплые месяцы она была пристанищем алкоголиков и бомжей… Молодые сотрудники, с испугом глядя на этот хлам, разбитые стекла и заржавевший металлолом, на разрушающиеся стены, — не могли представить, как можно здесь разместить экспериментальную лабораторию. Считая Евнея Арыстанулы деловым человеком, теперь они бросали на него угрюмые взгляды, недоумевая, зачем он их сюда привел. А он шагами начал измерять котельную вдоль и поперек. Затем, прочертив палочкой по бетону, в одном месте «расположил» шахтную печь, возле нее, ближе к стене, «поставил» пульт управления, а инженеру-специалисту, который будет управлять установкой, «выделил» отдельный кабинет, мало того, вяло следившим за ним молодым коллегам «показал» их кабинеты. После этого он попросил собрать из мусора охапку бумаг, сунул ее в топку. Кто-то из курящих ребят поднес к ним спичку, и, к удивлению всех, бумага мгновенно вспыхнула. Загудело в трубе…
Евней Арыстанулы раскатисто рассмеялся:
— Смотрите, как гудит, такая тяга нам и нужна! Сам Бог сохранил нам это здание, как раз подойдет для лаборатории!..
Никто из окружавших не проронил ни слова. Молодые люди, никогда еще не работавшие на производстве, молчали, не зная, верить или не верить в то, что это жуткое здание, фактически свалка, развалюха без окон и дверей станет местом научных экспериментов.
— Самое сложное здесь — разобрать котлы, а убрать хлам и мусор, это мы и сами сможем… — сказал Угорец, догадавшись, что директор ХМИ воспринял его идею.
Коллеги посмотрели на него с удивлением, как бы осуждая — дескать, мы, научные работники, должны чистить отхожие места…
Евней Арыстанулы, поняв ситуацию, решил сразу рассеять их сомнения и заговорил в шутливом тоне:
— А вы знаете, что многие великие открытия были сделаны не в храмах науки и не в дворцах, а в таких же неприглядных, неприспособленных условиях?.. Джеймс Уатт сконструировал первую паровую машину на чердаке, где он скрывался от сварливой жены. А французские ученые, супруги — Мария Склодовская и Пьер Кюри, за неимением подходящего помещения два года подряд в сарае проводили опыты с радием и в дальнейшем их открытие привело к использованию атомной энергии. Они стали лауреатами Нобелевской премии!.. А у нас нет ни кола, ни двора. Когда будут, неведомо… Думаю, нам надо рискнуть и взяться за ремонт этого помещения. Месяца за три справимся… Ну, как?
— Главное — не нужно строить трубу. Та, что здесь есть, вполне пригодна… — торжествовал Угорец.
Младший научный сотрудник лаборатории по обогащению руд Виталий Малышев неожиданно включился в разговор:
— Евней Арстанович, возьмите меня старшим обжигальщиком. Это помещение — не убогий сарай супругов Кюри. Во всяком случае, я обещаю не посрамить вас, за мной и Нобелевская премия… — пошутил он.
— Какой прыткий! Захотел стать старшим печником. Виталий, ты сначала научись топить обыкновенную «буржуйку»! — съязвил кто-то из сверстников Малышева.
Так, в шутку и всерьез обсудив условия, решили использовать появившуюся возможность. Действуя по принципу: «Куй железо, пока горячо», директор ХМИ обратился в горисполком. А там — обрадовались, что одним махом убьют двух зайцев — на какое-то время отделаются от постоянных просьб руководства нового НИИ, который был для них, как подброшенное дитя, и еще будет приведен в порядок сильно захламленный участок… Словом, горисполком не медля вынес решение о безвозмездной передаче бездействующей котельной по улице Связистов на баланс ХМИ. Мало того, на переоборудование ее еще и выделили деньги.
Сразу же начали реконструкцию. Котлы и металлолом сдали во Вторчермет, пока там работали газорезчики, подготовили проект переустройства котельной. Затем пришли строители. Вслед за ними прибыли для оказания шефской помощи печеукладчики с Темир-тауского металлургического комбината. Когда шахтная печь была готова, неожиданно выяснилось, что сечение электрического кабеля, ранее протянутого в котельную, не выдержит возросшей нагрузки. Единственный выход — проложить под землей, на метровой глубине новый кабель от стоявшей невдалеке трансформаторной будки. И тут, как назло, возникла еще одна загвоздка: по ходу прокладки кабеля из-за ограниченного пространства оказалось невозможно применить землеройную технику.
— Будем рыть вручную, другого выхода нет! — заявил директор института на планерке.
Утром придя на работу, он пригласил всех мужчин своей лаборатории и кое-кого из других отделений во двор института. Сам переоделся в спортивную одежду, чем немало удивил коллег. Встав у начала будущей траншеи, отмеченной колышками, Евней Арыстанулы, улыбаясь, взял лопату и громко сказал: «Аул, бисмилла![40]» — и начал копать землю.
Мужчины, приглашенные во двор, ясно, не могли, сунув руки в брюки, наблюдать за действиями руководителя института. Разобрали лежавшие там же ломы и лопаты и последовали примеру Евнея Арыстанулы. В тот день они работали до позднего вечера. Представлялось, прорыть ее на расстоянии триста метров — пара пустяков, надеялись управиться за одну-две недели. Тем более ежедневно, по очереди, выходили на работу более двадцати человек. Но, увы! Грунт оказался на редкость твердым, его не всегда брала не только лопата, но и кайло. Местами попадались одни камни, и приходилось вырубать их ломом. Парням, которые не привыкли к такому физическому труду, было особенно трудно. У некоторых на ладонях вздулись волдыри.
Наконец-то траншея была готова, но тут же возник другой вопрос: где взять специальный кабель, рассчитанный на большую силу тока. Он оказался дефицитным материалом, его выделяли лишь по разнарядке союзного Госплана.
Евней Арыстанулы, много дней помотавшись по разным инстанциям, обратился за советом к своему заместителю, знавшему толк в таких тонкостях. Академик Хайлов (он был избран сразу же по приезде в Караганду действительным членом АН Казахской ССР) позвонил помощнику первого секретаря обкома КП Казахстана. К удивлению директора ХМИ, Хайлова в тот же день пригласили к первому руководителю области.
О своем визите Михаил Исакович, смакуя подробности, рассказывал битый час — знайте, мол, наших. Не забывал лишний раз подчеркнуть, что он не зря занимает высокую должность в этом институте, что он незаменим в сложных хозяйственных ситуациях: ведь нынешний первый секретарь Карагандинского обкома КП Казахстана Соломенцев знаком с Челябинска — учился у Хайлова в Уральском политехническом институте. Позднее, став секретарем Челябинского обкома партии, а потом председателем тамошнего совнархоза, Михаил Сергеевич Соломенцев никогда не забывал его заслуг, иной раз приглашал к себе и всегда говорил: «Я вас очень уважаю и ценю как большого ученого». И сегодня Михаил Сергеевич встретил его у самой двери, пригласив в кабинет, подробно расспросил о работе, о жизни. Узнав о цели визита, сразу же позвонил генеральному директору главка «Караганда-уголь» — распорядился как можно быстрее доставить нужный кабель в ХМИ.
— Так что, дорогой, не менее чем через три дня кабель будет у нас во дворе. Наш первый секретарь всегда готов пойти навстречу, сказал, что если будет необходимость, запросто заходил к нему. Он мне никогда не откажет! Видимо, не зря нас и здесь, в Караганде, свела судьба. Помяните мои слова, Евней Арстанович, мы еще не раз будем пользоваться помощью Михаила Сергеевича. О, это человек дела, настоящий государственный муж!.. Самое главное, он высоко ценит мой труд и мои знания!..
Евней Арыстанулы с улыбкой слушал своего заместителя, временами покачивая головой.
— Вот так-то, дорогой мой, наш президент, уважаемый Каныш Имантаевич, думаете, меня с Урала зря затащил в эту глушь, окаянную Караганду? Конечно, с расчетом. Видите, какую работу я провернул всего за час?!.. — расхваливал себя Хайлов.
Долго ли сказка сказывается, а и она кончается. Завершились и строительство шахтной печи и переделка котельной. Теперь уже можно было приступать к намеченным испытаниям, оставалось лишь провести пробный холостой нагрев печи, чтобы удостовериться в ее надежности.
Перед первым ее запуском для обсуждения всех его деталей в кабинете директора института было созвано внеочередное заседание ученого совета ХМИ. На него пригласили не только членов совета, но и всех, кто принимал какое-либо участие во введении в строй важного для института объекта.
Председатель совета — директор ХМИ огласил повестку дня. Кратко доложил о завершении строительства печи, с нескрываемым удовольствием сообщив, что теперь в институте появилась хотя и небольшая, зато своя действующая установка, где можно проводить полупромышленные испытания сотрудникам не только его лаборатории, но и других подразделений, если у них в плане намечены опыты, связанные с высокой температурой. Когда Евней Арыстанулы, сделав паузу, хотел перейти к изложению первого опыта, из того угла, где сидел М. И. Хайлов, послышались кряхтение. Директор ХМИ заметил, что его заместитель по научной работе явно не в духе: пришел раньше всех, не поздоровавшись с ним, молча уселся в дальний ряд и нервно постукивал пальцами по подлокотнику кресла, всем своим видом демонстрируя, что чем-то недоволен.
— Уважаемый Евней Арстанович, прошу немного вашего внимания, — тихо подал голос Михаил Исакович. — То, что строил печь весь коллектив института, это истина, как говорится, не требующая доказательств. Но вы об этом ни словом не обмолвились, не сказали спасибо даже тем людям, которые все лето, не разгибая спину, трудились на этом участке. И мне, старому человеку с седой головой, тоже пришлось кланяться первому руководителю области и выпрашивать дорогостоящий кабель. Я ожидал, что вы хотя бы мимоходом поблагодарите меня за это. Для воспитанного человека ваш поступок просто дик, нетерпим. Вы, конечно, можете не знать некоторых тонкостей, вы же еще молодой, только недавно получили назначение на высокую руководящую должность. Тем более что вы выросли в глухой степи, в юрте, среди неотесанных пастухов, одевающихся в шкуры животных, как ваши предки-номады во времена кочевок. Откуда вам знать об этике и культуре при таком воспитании. В принципе я вам даже сочувствую… Но вы, уважаемый Евней Арстанович, сегодня допустили еще одну досадную оплошность. И как старший по возрасту и как единственный доктор наук в нашем молодом коллективе я вынужден поправить вас: ведь эта печь — наша общая, значит, все мы должны ею пользоваться… — Профессор Хайлов понял, что своим неожиданным заявлением завладел вниманием присутствовавших, и продолжал говорить, не торопясь, назидательным, менторским тоном. — Раз так, надо составить график на целый год, и все лаборатории ХМИ должны печью пользоваться поочередно, не давая огню в ней погаснуть… Что мы видим? Уважаемый наш директор хочет пользоваться печью единолично, для этого он уже подготовил научную программу, рассчитанную на несколько лет. А когда же другие желающие смогут воспользоваться этой установкой? Например, лаборатория черной металлургии, которую возглавляю я, также намерена проводить в этой печи важные опыты. Думаю, никто из вас не будет спорить, что это право я заслужил. Я ведь давно готовлюсь к таким испытаниям, по масштабу они намного значительнее, чем у других. Вам надо учесть и мое научное звание и заслуги. Вот так-то, дорогой! Короче, я вынужден официально заявить, что моя лаборатория в первую очередь будет проводить свои опыты в этой печи. Да, да, в первую очередь! Поэтому стоит ли сегодня обсуждать программу, предложенную нашим директором?
— Михаил Исакович, месяца три тому назад вы в этом кабинете долго толковали о начале подготовки полупромышленного испытания на Темиртауском металлургическом комбинате… — донеслось из задних рядов.
— Дорогой мой, — академик бросил уничтожающий взгляд на молодого коллегу, — вы, видимо, не можете отличить производственное испытание от лабораторного. Судя по вашим словам, вы в этом деле настоящий дилетант. Для того чтобы провести масштабное испытание, сначала нужно все довести до кондиции на малой модели — это проверенный метод в науке. Вы должны это знать. Если не знаете — запомните и постарайтесь более не задавать таких глупых вопросов… В Темиртау я поеду тогда, когда перейду к более масштабным испытаниям!..
— И сколько времени вы собираетесь пользоваться этой печью? — спросил Букетов.
— Это, голубчик, зависит от того, как удачно пройдет испытание…
— Я вам не голубчик, уважаемый Михаил Исакович. Я директор академического института, в котором вы работаете заместителем директора, то есть моим… И поэтому прошу вас более не ставить себя выше всех, а остальных считать мальчиками на побегушках — это не красит вас как интеллигентного человека, выходца из более цивилизованной страны. Не советую вам говорить с нами как с кочевниками, отставшими от цивилизации… — не повышая голоса сказал Букетов.
— А почему вы на меня кричите? Вы моложе меня на двадцать три года. Со мной это не пройдет! Сам президент Академии наук со мной так грубо не разговаривает…
Присутствующие в кабинете уже поняли, что опытный спорщик Михаил Исакович оседлал привычного конька и специально провоцирует Букетова на скандал, старается вывести его из себя. Для Хайлова это был испытанный прием: таким образом он добился ухода бывшего директора Азербаева. Обычно спор между ними возникал по пустякам и зачастую заканчивался руганью. Оба покидали этот кабинет взвинченными и озлобленными друг против друга, а потом целый месяц не то что не разговаривали, даже не здоровались.
Атака Хайлова на нового руководителя ХМИ была пробной…
— Михаил Исакович, я на вас голос не повышал. Грубить старшему по возрасту — не в традиции нашего народа. Мои слова слышали присутствующие, они свидетели — ничего грубого я вам не сказал. Не берите грех на душу… Вы говорите: я никого не благодарил. Но ведь позавчера я издал специальный приказ: всем, кто участвовал в строительстве печи, объявил благодарность, первой в нем стоит ваша фамилия. Я думал, этого достаточно. Оказывается, надо было еще раз поблагодарить вас на этом представительном совещании. Видимо, это упущение с моей стороны. Виноват, прошу извинить! Но меня удивляют ваши претензии относительно использования печи. Я готов вам предоставить эту установку в первую очередь. Хоть завтра начинайте опыты!.. Но должен вас предупредить, что не только внутренняя футеровка ее, но и весь корпус установки не выдержат плавку чугуна. Извините, уважаемый академик, но эта печь — не домна, привычная для вас, на которой вы всю жизнь работали, это — всего-навсего маленькая модель шахтной печи, предназначенная для обжига полиметаллического концентрата при температурах не более пятисот градусов…
Коллеги поняли: директор пытается успокоить пожилого ученого и оставить ему путь к отступлению.
— Нет, дорогой, ничего у вас не выйдет, и зря вы стараетесь уговорить меня… Я не откажусь от своего намерения… — Хайлов встал с кресла и подошел к Букетову.
Находящиеся в кабинете люди уже догадались, что произойдет через минуту.
— Вы, уважаемый, наверное, уже слышали, что этот золотой значок лауреата Госпремии я получил в годы войны за то, что не отходил сутками от доменной печи, где испытывалась первая плавка по моему методу. Состав концентрата, объемы добавок и температурный режим всего процесса установлены были мною… — Хайлов ткнул пальцем на лауреатский значок на лацкане пиджака.
Коллектив ХМИ хорошо знал ту историю с опытной плавкой: Михаил Исакович много раз об этом повествовал. Присутствующие слушали его избитую проповедь всегда с иронией, прощая ему хвастовство из-за его преклонного возраста…
— На той плавке, — продолжал он с пафосом, — некоторые перестраховщики, вроде вас, Евней Арстанович, неоднократно предупреждали: «Вы взорвете домну. Состав концентрата превышает все предельные нормы. Ничего, мол, не получится!..» А я пошел на риск. Потому что я знал и был уверен в успехе. Ради интересов Родины и отечественной науки пришлось рискнуть. Я сам стоял у раскаленной домны. О, это был потрясающий и самый счастливый миг моей жизни!.. В результате я открыл новый ускоренный способ переработки феррохрома, чем многократно усилил обороноспособность страны в тяжелые годы Великой Отечественной войны. Это надо понимать и ценить, дорогой. А вы меня пугаете этой печью-игрушкой.
— А если вы угробите печь, которую мы с таким трудом построили, что тогда? — осмелился спросить кто-то из присутствующих.
— Тем более что установка находится на близком расстоянии от жилых домов… — добавил другой.
— Молодой человек, научное изыскание без риска не бывает!
Дискуссия, навязанная старым ученым, могла продолжаться целый день. Директор постучал карандашом по столу.
— Уважаемый Михаил Исакович, я никак не могу понять, из-за чего вы начали этот спор. Эта печь вам не нужна ни сегодня, ни завтра, вы в ней не сможете выплавить даже один килограмм стали или чугуна. Вы это знаете лучше всех нас. Для чего раздули эту дискуссию? Чтобы показать, что вы в нашем коллективе главная фигура? Считайте, что достигли своей цели. За то, что вы нам достали дефицитный кабель, я благодарен вам на всю жизнь! Только прошу вас: не претендуйте на эту печь! Мы ее построили для отработки выделения редких металлов, которых в природе очень мало. И она проектировалась с расчетом на малые объемы загрузки… Если лаборатория по обогащению руды подготовит свою программу испытания, рассчитанную на использование этой печи, пожалуйста, пользуйтесь. Я не против. И хочу напомнить: инициативу постройки печи проявила наша лаборатория, мы ее проектировали… Я поставил себе это целью еще в Алма-Ате: проводить опыты на небольшой установке и разработать на их основе новую технологию извлечения редких элементов. Потому и принял предложение руководства Академии наук и перевелся в Караганду… Поэтому предлагаю споры об этой печи, о том, кто будет ее хозяином, прекратить…
Евней Арыстанулы взял какие-то бумаги со стола и, по-видимому, хотел их зачитать, но стоявший рядом академик Хайлов не унимался:
— Товарищ Букетов, вы опять нагрубили мне! Даже подряд два раза!.. Этого я вам простить не могу и вынужден покинуть этот кабинет. — Взяв свой желтый потрепанный портфель, ученый направился к выходу.
Тут же, вслед за ним, поднялись со своих мест научные работники, приехавшие с Урала, и потянулись за своим предводителем.
В кабинете установилась гробовая тишина. Минуты через три Букетов произнес:
— Я ожидал: рано или поздно такое случится. И хорошо, что это именно сегодня произошло…
Жармак Тюленов, кашлянув, поднялся с места:
— Вам, Евней, я вынужден, как старший по возрасту и как секретарь партийной организации, сделать замечание: сегодня вы вели себя некорректно. Хайлов — единственный среди нас — доктор наук, академик, лауреат Госпремии СССР. Вам надо быть с ним поделикатнее…
— Интересное заявление! Строим печь мы, а пользоваться ею будет Хайлов, переделав в домну… — возмутился младший сотрудник лаборатории.
— Помолчи, молокос, когда взрослые разговаривают, не люблю, когда безусые юноши лезут со своими советами! — осек его Тюленов.
— Вечная перебранка отцов и детей. Отец козыряет от избытка ума, сын доказывает, что время работает на него… — съязвил кто-то.
Директор ХМИ постучал пальцем по столу.
— Видимо, сегодня — неудачный день… — улыбнулся с натугой Евней Арыстанулы. Было видно, что он растерян и не знает, что сказать. — И поэтому, пока окончательно не рассорились, быстро расходимся… Жаке, вас прошу задержаться…
Для Евнея эта ночь была очень беспокойной, он почти не спал. А ведь до того, как приехал в желанную Сары-Арку, настроение было бодрым, приподнятым. Все, что давило и угнетало в Алматы, осталось позади. Режима он придерживался прежнего: после просмотра по телевизору московской программы «Время», в 22.30, он ложился спать. Просыпался около шести часов утра, в течение получаса совершал пробежку, делал зарядку, обливался по пояс холодной водой. Потом садился за письменный стол и работал. В восемь часов просыпалась дочка Акелу, она всегда звала не маму, а его. Он любил поднимать ее с постели, умывать, а потом четверть часа играл с нею.
Когда он получил трехкомнатную квартиру в новом доме на Советском проспекте, сразу же перевез семью в Караганду. Алма устроилась преподавателем в местный пединститут, включилась в кипучую жизнь студенчества, но ненадолго. Она вновь ждала ребенка…
Вчерашнее событие совершенно выбило Евнея из колеи, дома он не мог найти себе места. Прокручивая в памяти все, что произошло, он в первую очередь обвинял себя в том, что поддался на провокацию академика и его подручных. Понимал подоплеку спора, затеянного этой группой: хотели показать ему свою силу — они верховодили в ХМИ и будут верховодить. Печь им не нужна, это всем ясно, им тоже. Тогда зачем Хайлову весь этот сыр-бор? А что, если бы он отказался от этой печи и сделал бы благородный жест: «Пожалуйста, берите, делайте свои опыты…» Взяли бы, куда деться, провозились бы месяца два-три, может, и полгода без толка, и сами бы отказались. «Нет, не мог я так сказать. Тогда бы я сам, своими руками похоронил свою идею, у которой уже немало молодых приверженцев. Они верят в идею, верят, что у нас со временем что-то получится. Мне никак нельзя отступаться от этого, нельзя медлить. Скорее надо начать эти опыты. Скорее всего, Хайлов мстил за то, что я не посоветовался с ним по поводу своего главного замысла. Да, я допустил оплошность, надо было пойти к нему, спросить, как делать, с чего начать…»
Но угодничать, лицемерить, льстить было не в его характере, он всегда говорил то, что думал. Так воспитывали его наставники, солидные русские ученые, ни перед кем не лебезил, не ходил на цыпочках. В Алматы В. Д. Пономарев во всем доверял ему, предоставляя полную самостоятельность, возможность поступать по своему усмотрению, чтобы соискатель учился на своих ошибках, сам находил единственно правильный путь к истине. А тут?.. Академик Хайлов всех учит уму-разуму, во все вмешивается. Если что-то спросишь, начнет ходить вокруг да около, отвечает с усмешкой, слова вроде красивые, а жгут, как крапива. И так нервы истреплет, что потом не рад будешь, что с ним связался. Недаром многие сотрудники избегали оставаться с ним наедине.
«Лучше уйду с поста директора, как мой коллега Ерден Нигметулы, заявив: «Вот кабинет, почтенный Михаил Исакович, садитесь в кресло директора и командуйте, как вам заблагорассудится, а мне оставьте лишь свою лабораторию…» Но что может дать науке этот смотрящий только под ноги старик, кичащийся своими былыми заслугами?.. Его же даже аспиранты не уважают». Евней вспомнил, как недавно одному молодому сотруднику предложил стать аспирантом Хайлова. Бедняга испугался: «Что вы мне предлагаете? Что я вам плохого сделал, в чем моя вина? Неужели вы не знаете, что Михаил Исакович не читает современные издания по своей отрасли науки, поэтому его научный уровень остановился на достижениях аж 40-х годов». «Не могу понять, — думал Евней, — почему такой умудренный жизнью человек, как Сатпаев, пригласил Хайлова в Казахстан, дав ему карт-бланш на создание своей научной школы. Как мог рекомендовать нам такого гордеца и зазнайку академик Бардин, ученый с мировым именем? По словам Михаила Исаковича, покойный Иван Павлович его очень ценил и безмерно любил. За какие такие достоинства Бардин многие годы держал его при себе?.. Ведь сам Бардин внес неоценимый вклад в металлургическую науку Союза, он был классный специалист, много лет работал главным инженером на металлургических комбинатах-гигантах Кузнецка, Магнитогорска. Непонятно. Несовместимо… Может быть, я относительно Хайлова ошибаюсь, делаю скоропалительные выводы? Может, кто-то из коллег специально против меня натравливает?..»
В голову лезли разные мысли, не давали заснуть всю ночь. Только под утро его, обессиленного, сморил сон. И, надо же, приснился ему сон прескверный: Марк Угорец, приехавший в Караганду по его приглашению, пришел к нему домой, сел перед ним и заплакал. «Что с тобой, ты же мужчина?» — сердито выговаривает Евней, а тот плачет еще сильнее. Слезы бегут ручьем: «Вы меня обманули, Арстаныч. Зачем меня сорвали с хорошего места в Алма-Ате? У меня была в общежитии института отдельная комната, любимая девушка Анна, с которой я хотел связать свою жизнь. И вот я прилетел сюда. Что мне здесь делать?..»
Кто-то потряс Евнея за плечо.
— Ты всю ночь плохо спал… И мне не давал спать… — сказала недовольно Алма. — Уже десять часов утра. Вставай, в гостиной тебя ждет Марк. Уже два часа сидит, наверное, у него что-то неотложное. С ним пришел какой-то русский парень…
Этим парнем оказался сотрудник лаборатории обогащения руд Виталий Малышев. Оба вежливо поздоровались, справились о здоровье. Видимо, опасались, что он заболел.
— Нет, молодые люди, я здоров. Вечером поздно лег и вот проспал. Если есть в нашем коллективе «штатные стукачи», то могут записать прогул — нечем мне оправдаться… — сказал Евней смеясь. — Ну, рассказывайте, с чем пришли?
Хозяйка пригласила всех на завтрак. За столом состоялся разговор: молодые люди пришли обсудить вчерашний инцидент; по мнению Марка, к запланированному опыту нужно приступать немедленно, просто надо сделать вид, что никакого спора вообще не было… А Виталий попросил перевести его в лабораторию Евнея, а в своей он больше не желает работать.
— С переводом ко мне придется чуть повременить… — остудил его Евней Арыстанулы. — Я бы тебя принял хоть сейчас, но Жармак Тюленович поднимет шум, мол, директор переманил от него перспективного сотрудника. Я не хочу давать лишний повод тем, кто ополчился против меня…
— А я, честно говоря, не хочу оставаться там ни одного дня. Целый год потерял зря. Тюленов — хороший инженер, но не ученый… Если не возьмете в свою лабораторию, то уйду совсем, на Урал уеду, к своему наставнику Василию Ивановичу Смирнову, — заявил Виталий.
— Да ты ставишь меня в неудобное положение, Виталий. Прошу тебя, потерпи хотя бы пару месяцев и добейся сам согласия Жаке. Тогда ты меня избавишь от мелких дрязг между лабораториями. Ну как?
Малышев в расстройстве почесал затылок. А Букетов воспринял это как знак согласия.
— А тебе, Марк батыр, не знаю, что ответить…
— Мы пришли, Евней Арстанович, к вам домой, чтобы предупредить вас заранее. В институте к вам сразу привяжутся доброжелатели-советчики — Холод и другие, чтобы помирить вас с Хайловым. Им это выгодно, они хотят пойти на компромисс, чтобы вы терпели их, если они даже ничего делать не будут… Они здесь привыкли углы подпирать, заниматься пустыми разговорами и получать солидные зарплаты… Вы только нам предоставьте свободу действий, можете для вида на время отойти в сторону… Дело в том, что вчера вечером с рудника Кайракты привезли рудное сырье для опыта. Значит, печку можно загружать сегодня…
Евней Арыстанулы знал деловую хватку своего подопечного, тот всегда видел конечную цель, никогда не откладывал на завтра то, что можно сделать сегодня. Конечно, ему было по душе то, что предлагал Марк. Ему самому не терпелось начать опыты.
— Простите, если мое предложение покажется вам неуместным, — вмешался Малышев. — Может, Евней Астанович, вам лечь в больницу, поправить здоровье? А Марк Залманович, раз ему не терпится, пусть приступает к эксперименту!..
Хозяин дома, встав из-за стола, внимательно посмотрел на обоих и закруглил разговор:
— Спасибо вам, что пришли посоветоваться! Я сам решу, как поступить. А вы идите, распорядитесь, чтобы сырье сгрузили возле печи, и сегодня же пусть химики возьмут пробы…
Наверное, многое все-таки происходит по «закону подлости». В общем, ничего не получилось у них с обжигом вольфрамосодержащей руды. Может, ошиблись в расчетах? Первое время печь не давала нужной температуры. С помощью техников с производственного комбината устранили этот недостаток, но выхода металла все равно не было. Вернее, выделились ничтожные граммы, о чем не стоило вообще говорить. Видимо, главная причина была в отсутствии профессионального опыта. Что делать? Пришлось директору института звонить своим знакомым металлургам в город Балхаш и просить прислать опытных обжигальщиков.
Настоящий друг никогда не откажет. Его однокурсник Орынсеит Нурекин, уже проработавший на медном гиганте более десяти лет, ставший там начальником цеха, направил в ХМИ своего технолога. Приезжий специалист, остановив печь, целый месяц разбирался в ее утробе, что-то поправлял, установил измерительные приборы. Теперь установка, хотя и невеликая по габаритам, стала походить на настоящую обжиговую печь (иные из них были — высотой с четырехэтажный дом). Ее снова нагрели, загрузили в нее концентрат. Но результат оказался прежний: не хотел даваться им дорогостоящий вольфрам, вернее его окисленное соединение. Но тогда почему они находят «следы» этого соединения в остатках обжига? Ведь это означает, что процесс теоретически продуман верно, неправильно ведется сам обжиг. Как его улучшить?
Вольфрам — один из редко встречающихся в природе тугоплавких металлов. Он нужен для производства нитей накаливания для электроламп, для других промышленных целей, например, как основа, при выплавке высококачественной легированной стали. Однако экономически выгодного способа отделения его от вольфрамосодержащих соединений пока не существовало. Сколько исследователей в мире ломали копья в дискуссиях, сколько потратили энергии и сил! Все напрасно. Если бы карагандинским исследователям улыбнулась удача и они подняли бы процент извлечения вольфрама хотя бы на 10–20 процентов, это стало бы мировой сенсацией. Но что поделаешь, это только в сказках все быстро делается…
Шли месяцы. В один из хмурых дней, когда все опять пошло насмарку, Евней Арыстанулы вспомнил о знакомом со старого уральского завода в Верхней Пышме, где он был со своими студентами-практикантами целый месяц, об Алексее Николаевиче Полукарове, знающем инженере и талантливом экспериментаторе. И еще он любил поэзию, наизусть знал много стихов Фета, Тютчева, Некрасова. По-видимому, и это также сыграло свою роль в том, что эти два человека — производственник и ученый из Казахстана подружились. Потом они иногда обменивались поздравительными открытками, чаще всего в канун Нового года. (Напомним, что именно Полукаров предупредил Букетова о том, что миловидная дама — начальница цеха, обещая внедрить его метод извлечения редкого элемента, на самом деле обманывает его.)
Евней Арыстанулы не зря вспомнил в те неудачные дни о Полукарове (в «Шести письмах другу» он назван Н. А. Полубричкиным). Наверное, в какой-то мере положившись на интуицию, он послал ему телеграмму с приглашением на работу в Караганду. Ответ он получил не от Полукарова, а от его коллеги, который объяснил ему, в какую ситуацию попал его слишком прямодушный приятель: оказывается, Алексей Николаевич не прижился в Верхней Пышме, так как не мог терпеть несправедливости, повздорил с инженерами, стоящими выше его рангом, но плохо знающими свое дело, отказывался выполнять их указания, и в результате ему указали на дверь…
Такова участь многих талантливых людей, не умеющих приспосабливаться, гнуть спину перед начальниками. Но такие таланты-самородки, как Полукаров, нужны как воздух, чтобы двигать прогресс. Понятно, что они неудобны, у них сложный характер, они мешают тем, кто хочет жить спокойно. Разумеется, колючий на язык и себе на уме Полукаров не изменится в Караганде, хлопот с ним не оберешься. Но он фанатик, не думающий о личной выгоде, честный трудяга.
Евней Арыстанулы отправил в Верхнюю Пышму вторую телеграмму с просьбой во что бы то ни стало найти Алексея Николаевича.
После долгих поисков Полукарова нашли в Одессе. Кандидат технических наук, талантливый экспериментатор работал грузчиком на фабрике игрушек. Получал, конечно, мизерную зарплату и, конечно, беспробудно пил горькую — у него не было постоянного жилья.
Евнею Арыстанулы не верилось, что умный и талантливый человек мог опуститься до такого состояния. Жалея его, вознамерился все-таки попытаться вернуть его к нормальной жизни.
…И вот однажды осенью, в конце рабочего дня в кабинет директора ХМИ вошел Алексей Николаевич Полукаров. Евней Арыстанулы не поверил своим глазам: настолько тот изменился за каких-то три-четыре года. В этом сгорбленном старике он едва признал прежнего неутомимого спорщика, человека с обширным кругозором, хорошо образованного.
Войдя в кабинет, Алексей Николаевич, чуть подавшись вперед, остановился у двери, даже не поздоровавшись, и потупился. На его изможденном лице застыла вымученная улыбка. Нет, это был не тот Полукаров, которого знал Евней Арыстанулы.
Обойдя стол, Букетов подошел к нему и обнял. И долго не выпускал из своих сильных объятий побитого жизнью человека, показывая тем самым, что он искренне рад встрече. Бедняга совсем растерялся. Давным-давно с ним никто так по-человечески не обращался. Полукаров не смог сдержать себя и вдруг расплакался.
Евней Арыстанулы, ничего не говоря, потащил его за стол. Посидели, молча глядя друг на друга, лишь через некоторое время хозяин кабинета произнес:
— Ну, дружище, с приездом!.. Тебе уже рассказали, для чего я тебя разыскивал по всему Советскому Союзу?
— А это и так ясно, Евней Арстанович… Вы видите мое состояние — хуже не бывает… Деваться мне некуда, что прикажете, то и буду делать, откровенно говоря, я нуждаюсь в вашем милосердии…
— Нет, Алексей, ты неправ, наоборот, мы нуждаемся в твоей помощи, — сказал Букетов. — У нас тут полный провал с экспериментами… Я тебя пока оформляю на ставку старшего научного сотрудника. В твоем распоряжении — минимум десять будущих кандидатов технических наук, все они будут делать то, что ты скажешь. Они все молодые, жаждут удивить мир, как когда-то мечтал ты, так что в твоих руках — их судьба, крепко подумай об этом… Опытную печь для обжига отдаю в твои руки. Там ты будешь главным инженером или главным обжигальщиком, называй себя, как хочешь, и командуй, как тебе заблагорассудится… Теперь насчет житейских проблем: пока поживешь в нашем аспирантском общежитии, а месяца через два-три горисполком должен выделить институту квартиры, одну из них, трехкомнатную, в центре города, я распоряжусь, чтобы отдали тебе. Но до этого ты должен уговорить свою жену с детьми переехать в Караганду, убедить ее, что взялся за ум. Ясно? Если у тебя есть вопросы, пожелания, скажи сразу, с завтрашнего дня мы приступаем к большой работе, свободного времени ни у тебя, ни у меня не будет, Алексей!..
Полукаров был ошеломлен. Ему казалось, что он ослышался. Откуда эта манна небесная посыпалась на его голову? Неужели все это директор ХМИ сказал ему? Кто он такой, что ему, бродяге, вдруг оказывают столько почета и уважения?
Алексей Николаевич не верил в реальность происходящего.
— Вы поняли, Алексей Николаевич, что вам Евней Арстанович предлагает полную свободу действий? — подал голос Малышев, до того сидевший в кабинете молча, не вмешиваясь в разговор старших.
— Евней Арстанович, я всю жизнь буду перед вами в долгу. Как мне вас отблагодарить?.. — робко спросил гость.
Евней Арыстанулы громко рассмеялся.
— У меня к тебе, Алексей, одна просьба. Если обещаешь выполнить, скажу…
— Говорите.
— Бросай пить. Навсегда!.. Дай обет, что даже в день защиты докторской диссертации ни грамма не возьмешь в рот. Алексей, я прошу тебя не как твой директор, а как коллега…
Полукаров закрыл глаза и в таком состоянии просидел довольно долго. Потом вдруг изменился в лице, оно стало чуть суровее. Дрожащим голосом произнес:
— Для того чтобы я снова не свернул на этот скользкий путь, сразу же впрягите меня в работу.
С того дня началось возвращение Алексея Полукарова в науку и в жизнь. Было трудно, иногда он едва не срывался. Возможно, ему помогло то, что его постоянно окружали молодые люди с чистой совестью, преданные науке. Это воодушевляло Алексея Николаевича, побуждало к исследованиям.
Получив в свое распоряжение обжиговую печь, он в первый же день досконально изучил ее. И тех, кто готовился провести очередной обжиг, придержал: «Подождите малость». Сел за стол и стал чертить и делать расчеты. Через неделю по требованию Алексея Николаевича поставили печь на реконструкцию. В поду печи, куда закладывался концентрат, установили механический смеситель-лопату для перемешивания сырья во время обжига. Заменили и поменяли местами термопары, измеряющие температуру в разных местах. «Главный печник» — так Полукаров назвал свою должность, считал, что вытяжная труба, которая досталась исследователям от бывшей котельной, создает слишком сильную тягу, поэтому в горловину ее вмонтировали перегородку для регулировки процесса обжига. Полукаров не упускал никаких мелочей в научных экспериментах. Поехал в Темиртау, к металлургам, просидел там в мастерской целую неделю, пока не соорудили по его чертежу перегородку с нужными регулировочными механизмами. Потом ее оперативно установили в горловину печи…
Наконец настал день, когда злополучную печь снова поставили на обжиг. Первое испытание показало, что печь работает неплохо, даже в три раза повысился выход металла. Это были уже не «следы» и не «признаки» вольфрама, а настоящий продукт. Исследователи обрадовались полученным результатам, фактически это был первый значительный успех после многих провалов. Потом, меняя параметры обжига, объем и состав руды, после 15-й загрузки, они добились пятикратного увеличения выхода металла.
Но сам «главный печник» был неудовлетворен результатами. Марк Угорец тоже был от них не в восторге. А руководитель исследований Е. А. Букетов на очередном обсуждении даже сказал: «Процент выхода металла намного ниже, чем у производственников. А нам нужно достичь, минимум, 70–80 процентов извлечения. Пока этого не достигнем — не остановимся».
Виталий МАЛЫШЕВ. «Поступью командора и пророка»:
«В его судьбе была трещина. Родители Полукарова были раскулачены, и это оставило неизгладимый след в душе безусловно одаренного мальчика, ставшего потом хорошим студентом, аспирантом и ученым. А как он знал Фета, Тютчева, Некрасова! Не потому ли, что они способны утешить, понять страдание и взывать к справедливости? Последнее не столь уж и субъективно в свете новейшего отношения к личному труду, подсобному хозяйству, семейному подряду. В наших, теперь уже бывших братских странах, как-то обошлось без раскулачивания, и там продовольствием обеспечивают не хуже нашего, а то и лучше. Полукарова приняли на работу. Он сразу же адаптировался и вскоре начал выдавать научную продукцию — изобретения, статьи и так далее. Позднее его «слабость» сошла почти на нет и переключилась на бильярд, к которому его пристрастил все тот же Евней Арстанович… Евней Арстанович воспринимал его как чистый звук некоего общественного камертона, любил его рассказы о жизненных передрягах и многое прощал. Да, хороший человек Алексей Николаевич… Пока не ушел на пенсию, всегда работал с юношеским задором, оставаясь одним из наиболее продуктивных изобретателей и ученых. Самое удивительное, кто бы ни обращался к нему за советом или помощью, он бескорыстно всем старался помочь. И за это ничего не требовал. Даже тем, кто его по приезде в Караганду встретил недоброжелательно, впоследствии он никогда не отказывал в помощи…»
В лаборатории Букетова пирометаллургические процессы (проходящие при высокой температуре при обжигах или во время выплавки металла) никак не налаживались. Металла по-прежнему отделялось мало. В истории науки такое бывает сплошь и рядом, иные исследователи трудятся десятилетиями и не достигают успеха. Но, как принято говорить в таких случаях, «отрицательный результат — тоже результат».
И вот однажды вечером Алексей Полукаров заглянул в кабинет директора ХМИ:
— Евней Арстанович, я долго думал о преследующих нас неудачах и пришел к выводу, что с этим сырьем у нас ничего не получится. Надо его менять.
Директору института трудно было признать свое поражение. Он и сам догадывался: что-то идет не так, но не мог решиться на прекращение опыта. А теперь об этом завел речь коллега. Очевидно, он прав. Придется признаться, что опыты потерпели крах. И это случилось в самое неблагоприятное для него время…
Профессора Хайлова привело в ярость то, что молодой директор ХМИ открыто игнорировал его замечания. Распоряжения Евнея Арыстанулы он воспринял как выпад против него лично и во всеуслышание объявил, что его эксперименты — сплошное дилетанство и скоро позорно провалятся. В своих очередных жалобах на имя президента Академии наук М. И. Хайлов писал, что, «не отдающий отчета своим действиям всего-навсего кандидат наук поставил перед коллективом института непосильную задачу, чтобы скорее получить докторскую степень, при этом ни с кем не считается…». В пылу полемики, как правило, высказывается много разных обвинений, а здесь маститый оппонент разбивал своего противника сильной демагогической логикой, доказывая, что сам директор ХМИ, человек, ни одного дня не работавший на производстве, не просто недооценивает — он не понимает важности его, Хайлова, исследований по усовершенствованию существующей технологии выплавки стали и чугуна, а это, кстати, обещает настоящий переворот в металлургии. Причина его противодействия — сугубо эгоистические амбиции, стремление поставить свое «я» выше интересов науки…
Конечно, Евней Арыстанулы и его сподвижники старались дать соответствующий отпор необоснованным обвинениям старого профессора и всех тех, кто его поддерживал в этой все более разгорающейся распре. Но скандал нарастал, как снежный ком, и выплеснулся за пределы института. Жалобы дошли не только до руководства Академии наук, но и до райкома, и до обкома партии. А жалобы, понятно, надо рассматривать. Это было железным правилом тех времен. Тем более жаловался известный ученый, действительный член Академии наук Казахской ССР. Второе лицо, подписавшее эти письма-доносы в вышестоящие инстанции, — тоже не рядовой сотрудник, а заведующий лабораторией электрохимии того же института, кандидат технических наук, член партии и участник Великой Отечественной войны П. Л. Холод. А под иными жалобами были подписи десятка человек, все они были из той группы, которую привел сюда сам М. И. Хайлов с Урала. В общем, они ополчились на директора ХМИ дружно и очень активно…
Комиссий, проверявших деятельность ХМИ, поступки его директора «с диктаторскими замашками» было не счесть: из райкома, горкома партии, иногда из самого обкома. Партийные органы держали под контролем каждый шаг Букетова: кого он принимает на работу, кого увольняет, как расходуются государственные средства. И конечно, по каждому пустяку велось расследование… На все надо было давать ответ в письменном виде, писать объяснительные не на одну-две, иногда на десятки страниц. Некоторые комиссии, более солидные и с большими полномочиями, устраивали публичный разбор почти на целый день. Такие собрания нередко заканчивались ночью. Хочешь не хочешь — всем участникам приходилось высказываться. В результате сотрудники института на следующий день смотрели друг на друга как на врага, подолгу не разговаривали, даже не здоровались. Не обошлось без оскорблений. В общем, кто-то, как всегда, мутил воду. Разборки, кроме вреда, никому ничего не приносили. От них все устали. Особенно Евней Арыстанулы. Он уже плохо ориентировался в том, что происходило в институте, не мог сосредоточиться на исследованиях. К тому же собственные неудачные опыты вовсе его обескуражили, и порою ему казалось, что хайловская группа абсолютно права, обвиняя его в том, что он пошел в науке не тем путем.
Не случайно сказано: «Беда беду накликает». Но коли пришла беда, крепись, наберись терпения и выдержки. Беда и вымучит, беда и выучит.
Неудачи, начавшиеся в институте осенью 1961 года, продолжались всю зиму и лето, не давая спокойно работать Евнею Арыстанулы. И, как на зло, к этим конфликтам прибавился разлад в семье.
Вроде бы ничто не предвещало грозу. Алма разрешилась второй дочкой. Евней назвал ее Даляпраз, в память давно скончавшейся сестры отца. Она подрастала, становилась шустренькой, как Акелу, ее ласково звали — Дакенай. От ее голоса стало в доме веселее. Известно, что радость приходит в каждую семью с появлением ребенка, счастье любого шанырака — детские голоса, их беззаботный, звонкий, заливистый смех.
Евней приходил домой усталым, постоянно поздно. О неладах в институте он никогда не рассказывал дома. Алма, как женщина чуткая, догадывалась о них. Скорее всего, была отчасти информирована из доходящих до нее разговоров. Муж же теперь чувствовал себя как бы побитым. Временами у него не было даже желания поиграть с детьми, не то что общаться с женой. Хотелось завалиться в постель и отоспаться, забыть все раздоры и споры. Только сон на время снимал нервное напряжение.
К сожалению, такое невнимание стало раздражать жену, она стала допекать его упреками и слезами, лишив покоя и дома. И обстановка в семье все более накалялась…
На мой письменный запрос по этому поводу Камзабай Букетов из Караганды прислал вот такой ответ: «Однажды ночью, когда мы уже спали крепким сном, проснулись от продолжительного звонка в дверь. Разбудил нас в два часа ночи мой брат — Евней. Оказалось, среди ночи наша молодая сноха опять затеяла ссору, и он, не выдержав, ушел из дома. Мы его уложили на диван в гостиной. Всю ночь он, ворочаясь, не сомкнул глаз, мы тоже с супругой Бикен не спали до утра. Утром брат объявил нам, что больше он с Алмой жить не сможет, что его терпение иссякло… Ушел на работу, поручив нам принести его одежду и все нужные деловые записи к нам домой. Мы хотели предотвратить эту семейную катастрофу. Вечером, пригласив Алму Бекжанкызы домой, расспросили ее. Она тоже сказала нам, что к прошлому нет возврата, примирения не будет, все решено окончательно. На наши доводы не разрушать семейный очаг, простить друг друга, не делать двух малышей при живых родителях сиротами… она не отозвалась. Евней взял материальную сторону обеспечения детей на себя, оставил квартиру целиком Алме, лишь забрал свои книги и все необходимые бумаги для работы, одежду. И пока временно поселился в нашей квартире…»
С Алмой Бекжанкызы, как было сказано в предыдущей главе, я встретился в Алматы, летом 2003 года. Привожу краткое изложение ее немногословного рассказа: «Евней был гостеприимным человеком, он любил не только в гости ходить, но и к себе приглашал очень часто: это были сотрудники института, просто знакомые или земляки с Северного Казахстана, которые заходили к нему в кабинет с различными вопросами. Раз пришел гость, надо прилично его встретить, есть или нет что-нибудь в холодильнике, он вовсе не думал об этом. Дети были маленькие, часто болели. Я очень уставала от домашней бесконечной сутолоки. Как вышла замуж, фактически толком и не работала. Если говорила об этом Евнею, он отвечал: «Надо терпеть, дети должны расти здоровыми, а в садике они будут болеть, поэтому ухаживай за ними сама». Что я с дипломом университета сижу дома, не работаю, мужа вовсе не интересовало. Он только и говорил, что достаточно зарабатывает, на все расходы вполне хватает. В общем, он был склонен, чтобы я была только домохозяйкой. Короче говоря, на этих чисто бытовых спорах наши отношения разладились, часто стали ругаться… Нет, все-таки то, что мы разошлись еще молодыми, сейчас я думаю, это было правильно. Я стала кандидатом наук, здесь, в Алматы, в одном высшем учебном заведении преподаю, профессорского звания добилась. Можете оценить, что для одинокой женщины-казашки в современном мире эти достижения не так уж и плохи. После развода с ним мне в Караганде не было смысла оставаться, обменяв квартиру на Алматы, переехала сюда насовсем…»
Семейные неурядицы Букетовых на этом не кончились: в мае 1962 года тяжело заболела их мать Бальтай. Ей исполнилось шестьдесят четыре года.
После того как Камзабай получил здесь работу, она переехала к нему. Двое младших ее сыновей после окончания политехнического института здесь же женились, они жили отдельно со своими семьями. А младший сын Еслямбек учился на третьем курсе Карагандинского политехнического института, жил вместе с ней. Бальтай была довольна своей судьбой и всегда благодарила Всевышнего за то, что все сыновья живы и здоровы, и все они, слава Аллаху, заняли свое место в жизни. Дом Камзабая, в котором она жила, по ее желанию, стал «кара шаныраком» Арыстана, то есть главным очагом всех Букетовых. Она, простая, неграмотная женщина, оставшаяся в сорок два года вдовой, поставила на ноги пятерых сыновей. Из них четверо уже обзавелись семьями, у всех по двое-трое детей. Конечно, тяжелые переживания, неустанный, вечный труд без отдыха ради благополучия детей теперь, в старости, дал о себе знать. Запущенная болезнь печени вдруг к весне обострилась, и вот она первый раз в своей жизни оказалась в больнице. Срочная операция не помогла ей, а может, даже ускорила роковой час…
Мудрая мать, почувствовав близкий час расставания, одного за другим позвала своих детей в палату. Всем высказала свои думы и пожелания на их будущее. А когда с ней остались двое старших сыновей, Евней с Камзабаем, завела непростой разговор: «Несмотря на то, что до нашего родного аула отсюда почти тысяча верст, прошу вас, милые мои, похороните меня возле вашего отца. Сегодня я видела сон, он уже зовет меня к себе… — чуть передохнув, тяжело дыша, она посмотрела на старшего сына, который гладил ее похолодевшие руки, и, вздохнув, печальным голосом продолжила: — Евнейжан, внимательно выслушай меня, родную мать. Мне очень больно, что у тебя в шаныраке нет ладу… Сноху мою, которая не смогла оценить тебя по достоинству, и двух дочурок, которых ты так долго ждал и беззаветно любишь, — нисколько не жалею. У них, наверное, Всевышним предначертанная своя судьба, лишь бы были живы-здоровы!.. Ты у меня — первенец, самый любимый и теперь самый старший в нашем роду, ты не похож на других ни характером, ни умом. Чтобы родная твоя мать на том свете чувствовала себя спокойно и тихо спала в сырой земле, прошу тебя, сходись с прежней снохой моей — Зубайрой. Я чувствую и предрекаю тебе, твое семейное счастье и благополучие будет только с ней!..» Сказала и по привычке закрыла глаза, дав понять, что хочет отдохнуть.
Через несколько часов после этого разговора она отошла в мир иной.
Последнее ее пожелание дети выполнили. Привезли ее тело на старый могильный курган у берега Еси-ля, где покоятся предки, и похоронили рядом с мужем. Все ритуалы, связанные с похоронами, совершили в ауле Баганаты, где по-прежнему проживали родные и близкие. В то же лето установили возле могил родителей два надгробных камня. На камне с северной стороны были высечены слова: «Арыстан Тумырзаулы (Бокет) 1884–1942, атыгаец, из баимбетовского рода», а на камне рядом: «Умсын (Бальтай) Байжанкызы, 1898–1962, из рода Акан-Барак».
Охватывая мысленном взором всю жизнь моего героя, могу твердо сказать, что 1962 год — для Евнея Арыстанулы оказался самым тяжелым. Как будто бы кто-то хотел испытать его на прочность, ибо со всех сторон в том году на него обрушились напасти. Разумеется, они не остались без последствий…
Евней БУКЕТОВ. «Шесть писем другу»:
«Я решил отказаться от должности директора. Нельзя сказать, что пришел к этому решению внезапно. Я, казалось, много думал, но мою разгоряченную голову занимали почему-то разнообразные варианты тех решительных мер, которые должны были привести к немедленному успеху, но которые при серьезном обсуждении с самим же собой лопались, как мыльные пузыри. Я трусливо отталкивал от себя трезвые соображения о путях преодоления трудностей, потому что был в обиде на себя же самого, что совершенно не готов к достижению целей, требующих длительной выдержки, упорства, настойчивости и методичности. Я явственно обнаруживал свою беспомощность, и мне не оставалось ничего иного, как подать заявление на имя президента об освобождении от занимаемой должности, что немедленно и сделал…
Но как только отправил свое заявление, мне стало легче, я впал в безмятежность, даже мои научные дела, думать о которых не переставал ни при каких обстоятельствах, стали маячить в каком-то зыбком отдалении, и я впервые испытал невиданное блаженство от равнодушия к ним… Я приходил в институт, не особенно утруждая себя расспросами, легко подписывал бумаги и убивал время на пустые разговоры с Бокеновым (с Тюленовым Ж. Т. — М. С.)… Он сидел в кабинете довольный собою, находя, что молодой руководитель становится человеком, вполне оценивающим его достоинства. Начал нравиться и Хайлову, ибо вместо того, чтобы задавать заместителю беспокойные вопросы, я уезжал кататься на служебной машине по городу и окрестностям, занимая себя только одной мыслью, когда же придет ответ на заявление. О работе не думал, утешая себя тем, что у нас в стране безработных нет… Ждал почти месяц, пока, наконец, не получил телеграмму с приглашением приехать. Я понял, что эта телеграмма предвещала серьезный разговор, поскольку такие вопросы, как смещение директора института, с маху не решаются.
…Пока ехал, передумал десятки вариантов, как себя вести, пока не пришел к заключению: следует просто сказать о своем решении кратко, четко, далее молча настаивать на своем…»
— Ебеке, вы расстроили меня. Вас так расхваливали ваши наставники из ученого мира и некоторые друзья — поклонники вашего таланта… Но вы оказались не тем, кого я в вашем лице хотел видеть на посту директора института. Мне всегда больно, когда я ошибаюсь в людях… — Президент Академии наук вынул из папки заявление Букетова, взглянул краем глаза на него и резко отодвинул листок подальше от себя. — Академическому институту найти руководителя нетрудно… Но меня удивляет одно обстоятельство: вроде бы мы с вами при первой встрече договорились о многом. Вы, помнится, в тот раз говорили о своих научных планах, говорили с большим энтузиазмом. И от всего этого вы отреклись за один год. Почему так быстро разочаровались?
Когда Каныш Имантайулы устало посмотрел прямо в лицо молодому коллеге, Евней от стыда молча опустил голову.
Президент академии продолжил свой монолог в том же духе. Каждое слово будто било в сердце.
— Прежде чем вас вызвать сюда, я еще раз просмотрел вашу автобиографию, пытаясь найти ответ на вопрос, в чем же я ошибся. И, кажется, нашел: вы оказались уроженцем кочевого казахского аула… И мне стало понятно, отчего вы испугались тех временных трудностей, с которыми столкнулись в Караганде…
Евней Букетов поднял голову и, посмотрев удивленно на Каныша Имантайулы, подумал: «Неужели есть в моих предках какие-то недостатки или изъяны, на что же он намекает?..»
— Наш народ до двадцатого века в основном занимался животноводством, которое давало ему продукты для существования, иных забот почти не было. Степняки думали, что если есть у них десяток овец и коз, пара верблюдов, косяк лошадей и несколько коров, то не умрут с голода, проживут кое-как. В вашей биографии я увидел именно эту самоуспокоенность. Однако вы, хотя и родились в степном ауле, очевидно, не желая отстать от своего времени, решили получить техническое образование. Бог помог вам встретить хороших учителей-наставников. Природа вас одарила неплохими способностями, и они, вкупе с вашим трудолюбием, ввели вас в мир науки…
Евней Арыстанулы не мог возразить уважаемому человеку.
— Все это вы достигли малым трудом, ваш путь в науку был усыпан цветами, сплошное везение! «Да, он рано повзрослевший джигит, из него будет толк!» — думали мы, доверяя вам руководство институтом… Вы знали, что вам предстоит очень тяжелая работа. Я хорошо помню ваш ответ насчет этого, Ебеке…
Канеке, снова посмотрев на его заявление, которое все еще лежало на краю стола, покачал головой. На его широком лбу собрались морщины, лицо его опечалилось. Вынув из стола агатовую шакшу[41], высыпал на ладонь щепотку насыбая, аккуратно положил под нижнюю губу, потом твердо сказал:
— Конечно, поднять новый институт непросто. Даже в цивилизованной Европе. А нам, сынам кочевников, только вчера, как говорится, занявшимся наукой, тем более это сделать очень трудно. Потому что все надо начинать с нуля. Мир науки — это путь в непознанное и овладеть ее тайнами за каких-то пару лет намного сложнее, чем вы думаете. Ваше решение быстрее поставить на ноги ХМИ, притом чисто административными мерами, наивно. Да, да, я знаю, мне уже рассказали, что вас спровоцировали на скандал некоторые люди, которые давно сделали науку дойной коровой, ничего не делая, вернее, создавая видимость исследований. К тому же вам не повезло с собственными опытами, которые вы начали в спешке, без надлежащей подготовки. Все это вынудило вас, в конце концов, просить у меня отставки. Но, дорогой мой, сознайтесь, это же самый легкий путь, фактически вы хотите сбежать от трудностей. Вот так-то, Ебеке. Правду, хоть она горькая, надо признавать. А как вы думаете, скажите напрямик, в Академии наук, которой я руковожу, нет трудностей и проблем? Их очень много и разных. Во всяком случае, на мою седую голову хватает, я давно по горло сыт ими! И что прикажете делать, если я тоже, как вы, побегу к руководству республики с заявлением об освобождении с президентского поста?.. Нет, если я так поступлю, выйдет так, как думали наши предки в стародавние времена: «Аллах милостив, он не дает мне умереть с голоду сегодня, одарит и завтра. Была бы цела голова да живы дети, остальное переживем…» Так нельзя жить, Ебеке! Долгий сон нашему народу боком вышел… Не так уж давно один наш большой акын сказал по этому поводу: «Спишь ты целый век, неужели за долгое время не выспался еще, а есть ли для сна причина круче?!..»[42] Хорошо, что не исчезли с лица земли, кое-как дожили до двадцатого века. Со дня организации Академии наук скоро исполнится двадцать лет. Но вы, как вижу, еще не избавились от привычки выбирать протоптанный и потому более легкий путь. Пусть трудной тропой идет другой, только не я… Тому пример — ваше заявление. Не обижайтесь, что говорю очень резко. А я вам верил. Вы это знаете. А кому доверяешь — с того и спрос большой. Вы, наверное, знаете пословицу: «У той страны, у которой нет будущего, никчемные ее сыновья всегда затевают пустые тяжбы». Вы тоже затеяли тяжбу со стариком, не нашедшим себе до старости лет пристанища в необъятной России. Вступив с ним в спор, столько времени потеряли впустую и чего добились?..
Евней БУКЕТОВ. «Шесть писем другу»:
«Когда так сказал аксакал, я выпрямился, обратил взор на президента и спросил:
— Вы не могли бы вернуть мне эту жалкую бумагу?
— Пожалуйста.
— Вы разрешите мне ее порвать?
— Рвите… Все? А сказать есть что?
— Есть много чего. Но все противоположное тому, что вам говорил до сих пор…»
— …Хорошо, Ебеке, теперь-то мне ясно, — сказал президент, выслушав объяснения Евнея Арыстанулы. — Трудности, которые вы сейчас изложили, не преодолеть за один день и даже за год. Что касается Хайлова, мы не в праве отнять у него докторскую степень и профессорское звание, а также лауреатскую премию… Не можем уволить его за несоответствие занимаемой должности. Если подпишем такой приказ, он не прибавит авторитета ни вам, ни мне. Поэтому Михаила Исаковича и его единомышленников придется терпеть до поры до времени. Местная власть относится к ним с уважением — ведь они прибыли с Урала, считаются крупными специалистами, тем более у них солидные ученые регалии! Когда узнает истинную их цену, перестанет поддерживать их…
Каныш Имантайулы помолчал, задумавшись, потом продолжил:
— Иван Павлович Бардин был крупным ученым, долгие годы стоял у руля Академии наук СССР. Его вклад в развитие казахстанской черной металлургии, также и вашего ХМИ — неоценим. Потому к его рекомендациям я относился с вниманием… То, что он с умыслом переправил к нам досаждавшего ему своими никчемными притязаниями Хайлова, я понял поздно. У больших людей и ошибки бывают большими! Покойному Бардину мы уже не можем предъявить претензии, так что придется и вам, и мне мыкаться с этим человеком… Михаил Исакович на днях был у меня, он вроде затеял большое исследование и просил выделить средства. Я ему ничего определенного не ответил, а вам скажу: эти средства выделю через вас; пусть получится так, что вы оказали ему действенную помощь…
— Канеке, я сомневаюсь, что он начнет эти испытания. Хотя я не знаток в черной металлургии, все же мне пришлось изучить его программу и даже посоветоваться с его старыми коллегами с Магнитогорского и Челябинского комбинатов, их мнение отрицательное, все говорят, что он с этой идеей носится уже почти двадцать лет… Дело в том, что то сырье, которое собирается использовать в эксперименте, он толком не изучил, потому и предстоящие трудности не представляет…
— Ебеке, разве вы не знаете, что половина научных опытов в Советском Союзе проводится именно так, на авось?..
— Хорошо, Канеке, пусть будет так, как вы хотите… Президент, сразу же приободрившись, заметил:
— Ебеке, намотайте на ус еще одно мое пожелание… Я не специалист по выделению редких элементов. Но думаю, что ваша лаборатория, занимаясь выделением только одного вольфрама, поставила перед собой сугубо узкую задачу, и пока у вас это не получается… А наш Центральный Казахстан богат не только вольфрамосодержащими рудами, у нас много других, нуждающихся в ваших исследованиях… Изыскания надо проводить комплексно. Расширить поле деятельности. Это сложная работа, которая будет длиться десятилетия. По этой же тематике можно защитить десятки кандидатских, докторских диссертаций. И вам советую идти по этому пути, надо ведь вам также и в ученом звании расти…
— Об этом я уже думал, Канеке. Планов и мыслей много…
— Хорошо, Ебеке. Считаю, мы поняли друг друга. Сегодняшней беседой я доволен. Если что-то неприятное сказал, не обижайтесь. Примите как наказ любящего вас старшего брата… Желаю вам успехов в предстоящей работе!
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги