Фартовый. Лихие 90-е

9. Чай вдвоем

Хан делает шаг ко мне и быстрым движением вцепляется в горло.

— Чё ты ей сказал? — спрашивает грозно, притягивая к себе. — Сдал меня, чудило? Чё молчишь, сука? Говори, бля!

На этот раз колюще-режущих предметов не видать, поскольку он тоже только что из ментовки. Как его-то выпустили в это время? Сука, значит, у него тут всё схвачено и Марина долго его держать не может. Или не Марина. Там ведь и другие опера были.

Я с силой бью снизу по его руке, сбрасываю с горла, тут же отступаю на шаг, и группируюсь. Сказать, что я жажду с ним сразиться, не могу, но избегать стычки не буду. Ромкино тело явно не для боёв, но пофиг. Впрочем, Хан не шпана, рыба посерьёзней, для того чтобы драться с мальчишкой на улице. Хотя загасить, наверное, может…

Впрочем, причём здесь драки, он похоже действительно хочет меня грохнуть. Здесь он этого делать не будет, рядом-то с ментовкой. Но, с другой — из-за деревьев ничего не видно. Если действовать быстро и напористо, всё можно обтяпать на раз-два. Значит, будем отбиваться…

Но нападать он не торопится. В его взгляде мелькает интерес. Он ухмыляется, достаёт голубую пачку «Парламента», зажигалку, затягивается и медленно выпускает струйку дыма.

В сторону пускает, не в лицо, но смотрит насмешливо. Что ж тебе надо, Хамсул Газманович? Хочешь узнать, что я сказал Марине?

Его интерес явно связан с теми событиями, о которых и она меня спрашивала. Девятнадцатого апреля, второго мая… Что произошло в эти дни? Она предположила, что он меня запугал, поэтому я и молчу…

— Поехали, — кивает он в сторону серого, похожего на чемодан, «Вольво», припаркованного тут же у обочины, и, не дожидаясь ответа, направляется к машине.

Я не двигаюсь с места — приглашение звучит неубедительно, и у меня нет ни одной веской причины идти за ним.

— Поехали-поехали, — говорит он, открывая дверцу заднего сиденья. — Чаю попьем, побазарим. Жрать охота, сил нет.

При упоминании о еде мой желудок недовольно ухает — ночная солянка была давно, да и порции там не особо большие. Но это так, к слову. На самом деле, мне с ним ни в каком случае не по пути.

Хан стоит у машины и выжидательно на меня смотрит.

— Да не ссы ты, — помахивает он рукой, будто и не было между нами никаких «разногласий». — Ничё я тебе не сделаю. Давай скорей уже.

Он ржёт, но мне совсем не до смеха. Я очень хорошо понимаю, что это реально опасный тип.

С водительского места выбирается здоровенный мордоворот. Как только туда залез.

— Чё, Хан, не хочет ехать, что ли? Помочь ему?

— Обожди, — не глядя на него, отвечает Хан. — Сам придёт. Давай, как тебя там, лезь в машину, в натуре.

— Нет, не могу, времени нет, — качаю я головой. — Домой надо. Давай в другой раз.

— Какой тебе другой раз, нах*й! Полезай, сука. Я сказал, не трону? Хан слово крепко держит. Базар есть.

Ехать с чуваком, который на глазах у десятка людей пытался мне горло перерезать, за то, кстати, что я ему жбан проломил? Ну нахер. Это из серии «не рой другому яму, пусть роет её сам». Блин… Я оглядываюсь на здание ментовки. За деревьями его почти не видно.

— Слышь, Шарабан, — недовольно бросает Хан мордовороту. — Давай, тащи его сюда, а то так до вечера приглашать будем.

Бляха, ноги что ли делать?

— Ладно, сорян, — киваю я. — Пора мне.

Разворачиваюсь и независимой походкой иду в противоположную сторону. В данной ситуации это представляется самым разумным. Сзади раздаются тяжёлые, но быстрые шаги. Я оборачиваюсь и, заметив приближающегося Шарабана, врубаю шестую передачу. Смотрите какой, грузный, но быстрый.

— Э! — орёт он. — Стоять-на!

Припускаю и легко открываюсь. И бегу я благоразумно по направлению к милиции. Но как только выскакиваю из аллейи, налетаю на серое «Вольво», резко тормозящее передо мной. Вы волшебники что ли? Ментов вообще не боятся. Да, блин… О, времена, о нравы…

Двери открываются и Шарабан, выскочив из машины, лихо закидывает меня на заднее сиденье. Практически одним движением.

— Е*ать! — качает головой Хан. — Ну, ты фраер в натуре. Папуас, бля. Херли ты бегаешь, олень? Сиди, не дёргайся. Побазарим и пойдёшь себе.

Машина резко рвёт с места и с визгом шин проносится мимо отделения милиции.

— Насвай будешь? — спрашивает Хан, оборачиваясь с переднего сиденья.

— Нет, спасибо.

— Почему? Хороший. Брезгуешь, что ли?

— Не употребляю просто, — пожимаю я плечами.

Хан отворачивается и достаёт из кармана небольшой кисет.

— Ну, и зря.

Блин, всё выглядит очень буднично и незатейливо, но торжественно убивают только декабристов, а обычные криминальные убийства…

Не успеваю я толком развить эту мысль и полюбоваться городом, как мы уже останавливаемся. Центральный стадион профсоюзов. Так, кажется, называлось это место до того, как его не переименовали в «Торпедо» и не сделали основной площадкой городской футбольной команды. А ведь ещё лет десять назад тут был рынок. Точнее, сейчас он ещё есть.

На контрасте с пустыми городскими улицами жизнь здесь кипит. Мы пробираемся сквозь толпы полусонных людей, которые тащат огромные клетчатые сумки. Кто-то уже раскладывает товар по прилавкам и развешивает вещи по стенам палаток. Покупателей пока нет, только торгаши.

Хан идёт впереди, следом я, а завершает шествие водила.

— Джинсики меряем, меряем джинсики! — крупная дама преграждает мне путь, шустро достает штаны, прикладывает их к моей талии, тут же откидывает и не глядя выуживает из коробки очередную модель.

— Не рановато для торговли? — хмыкаю я, останавливаясь.

— Ну ты же сюда явно не тюки пришёл таскать? — парирует она. — Мерзнешь ведь, паренёк. Давай тебя приоденем, а то…

— А то женилку застудишь! — фраза сама вылетает из моих уст.

Торговка удивлённо хлопает глазами. Пардон, мадам, я сам в шоке. Оказывается, помню вас прекрасно. И то, что у вас «лучшие „джинсики“ на всём рынке», по вашему мнению, конечно. И то, что сервис вы предоставляли необычный: у всех в палатках наряды примеряли, стоя на картонке, а у вы любезно расстилали кусок линолеума. И про женилку, которую вы вставляли к месту и не очень.

— Ты чё встал? — оборачивается Хан. — А ты, корова, давай, нахер иди!

Торговка отскакивает в сторону, а мы двигаем дальше. Доходим до основного здания стадиона и останавливаемся возле пристройки с надписью «Чайхана».

Хан стучит громко, по-хозяйски. Дверь открывает пожилой мужичок в тюбетейке и толстом ватном халате. В нос бьёт густой аромат варёного мяса.

— Хамсул Гамзатович, — мужичок сгибается в полуприседе, ждёт, когда мы войдём, и снова запирает дверь.

Ранний визит Хана его нисколько не удивляет. Мы заходим внутрь. От запаха голова кружится.

— Бешбармак нам, а потом чаю и лепешек! — отдаёт он приказ и проходит за столик у стены. — И быстрее неси!

Здесь тесно, но чисто. И пахнет мясом.

— Всё будет, Хамсул Гамзатыч, — мужичок скрывается в подсобке и почти сразу выплывает обратно.

Он несёт поднос с двумя дымящимися чашками. Ставит перед каждым из нас и исчезает. Я стараюсь смотреть на еду равнодушно, хотя ясно понимаю, что молодой организм переживает голод значительно острее, чем зрелый.

— Бери кисе, угощайся, — кивает Хан.

— Деньги менты отобрали, — говорю я. — Так что, благодарю, но нет.

— Ешь, угощаю, — отвечает он и, схватив ложку, накидывается на еду.

Он ест быстро и сосредоточенно, издавая громкие хлюпающие, чавкающие и всасывающие звуки. Я тоже беру ложку и приступаю.

В чашке налит густой бульон, в котором плавает тонкая широкая лапша, богато засыпанная мелко покрошенной бараниной. С голодухи заходит на ура. Я особо и вкуса не чувствую, черпая горячее варево.

Приканчиваем еду мы моментально. Хан отваливается назад на висящий на стене толстый и пыльный ковёр. Снова появляется хозяин заведения, на этот раз в сопровождении круглолицей девушки с чёрными косами. Она скромно смотрит вниз, не поднимая глаз. Собирает грязные тарелки и исчезает.

Мужичок расставляет пиалы и ставит заварочный чайник, из которого валит пар. Следом на столе появляется горка лепёшек, чашка с орехами и сухофруктами. А перед нами появляется нарезанное крупными ломтями варёное мясо, пучки зелени и ещё две пиалы ароматного бульона.

Хан делает глоток бульона и от удовольствия прикрывает глаза. При ближайшем рассмотрении он мне кажется лет на пять-шесть старше, чем я изначально определил его возраст.

А он силён. Я в сорок с плюсом уже тяжеловато отходил от бессонной ночи, а этот ничего, бульон хлебает и с каждым глотком будто сильнее становится.

— Почему не стал набирать при тузе и шестёрке? — Хан прерывает тишину нашей трапезы.

Хм, неожиданно. Следил, получается?

— А со мной почему не стал играть? — раскладывает на тонкой лепёшке куски мяса, зелень и сворачивает в рулет.

— Дай-ка и я себе шаурму накручу, — говорю, скорее, для себя, а не для него.

А что мне отвечать? Что с шулером играть — себя не уважать?

— Как понял, что колода краплёная? — Хан будто читает мои мысли. Сыплет вопросы, не дожидаясь ответов. — Почувствовал? Или сказал кто? Кто?

— По игре догадываться начал, ну и нащупал на паре карт…

— А чё ты раньше не приходил, если хорошо играешь?

— Да я и не знал что у тебя своя точка, — пожимаю я плечами. — Ты же к нам в казино ходишь всегда.

— Да чё ты гонишь! Все знали, а ты один не знал! Весь город знает.

Я снова пожимаю плечами.

— А чё у тебя эта сучка ментовская выпытывала?

— Да про катран твой спрашивала…

— Ты чё пургу несёшь! — зло обрубает он. — Катран мой её вообще не парит. Чё она хотела?

— Спрашивала…

Блин, да я хер знает, что ему говорить!

— Спрашивала хрень всякую. Как в катране оказался, насколько… насколько близко я тебя знаю…

— Эт ещё чё значит? — щурит он глаза.

— Ну, типа, если могу быть в курсе твоих дел.

— А ты чё сказал?

— Блин, я чё сказать то мог? Сказал, что вообще никаких отношений. Не стал говорить, что ты мне башку пробил.

— Мля, ты мне не напоминай, ты понял? А то я тебе в натуре пробью. Вас там всех за эту подставу на куски порвать надо, демоны, сука. А тебя особенно, ты понял? А Ленина твоего чугунного в жопу тебе засунуть, в натуре.

Это он про бюст, которым я его отоварил.

— Понял, не напоминаю, — киваю я.

— Ещё чё спрашивала? — нервно продолжает он. — Тебя сразу увели и чё делали там с тобой всю ночь, а? Только не вздумай мне семёрки плести, всосал?

— Так в кабинет завели и бросили. Я там несколько часов сидел на диване, массу давил. А потом пришла тётка, минут пятнадцать поговорила и всё.

— Что ещё спрашивала?

— Да одно и то же по кругу гоняла. Про работу тоже.

Он смотрит на меня так, будто рентгеном просвечивает. Долго смотрит. Не мигая. А я на него смотрю.

— Ты помнишь, что я тебе сказал? Если хоть слово, хоть буковку ей сболтнёшь, я тебя на кусочки порежу. Ты помнишь это?

Теперь не забуду, конечно…

— Да, — киваю я. — Как такое забудешь…

— Ладно, слушай сюда, — чуть наклоняется он в мою сторону. — Будешь делать, как говорю, я тебя не трону. Жить будешь нормально. А суку эту ментовскую я кончу, вот посмотришь. Скоро уже. А если узнаю, что ты ей клепал на меня, зубами загрызу, вот этими самыми!

Он открывает рот и демонстрирует мне тёмные, не слишком здоровые зубы.

— Будешь играть со мной, — понижает он голос.

— Где играть? — хмурюсь я. — У меня же работа.

— Нахер тебе это казино? Будешь реальные бабки со мной поднимать.

— Я краплёными не смогу, — мотаю я головой.

— Чё ты там прогундосил? — щерится он. — Жить захочешь — сможешь. Причём, жить, как король будешь!

— Хан, едем? — на пороге чайханы появляется Шарабан. — Мы ж сегодня с Тощим перетереть хотели. Так это, надо двигать, уже, а то он свалит и всё, считай, на неделю.

— Всё, — поднимается Хан. — Меня не ищи, я тебя сам найду, понял? Бывай, короче. И готовься. Игра большая будет. Поднимем хорошие бабки. Большой куш!

— А если не поднимем?

— А если не поднимем, — ржёт он, — значит кого-то опустим. Но не так, как ты подумал. На дно ямы опустим.

Они уходят. Я жду пару минут, когда они уедут к своему Тощему, а потом выхожу сам. Уже начало восьмого. До школы крупье, на которую меня отправила Ирина, еще два с лишним часа. Значит успею смотаться домой, душ принять и переодеться. Правда, придётся ехать «зайцем». Блин, надо уже с деньгами вопрос решить.

Так, новые районы у нас на севере города. В былые времена туда ходила «восьмёрка» и «пятьдесят второй». Через дорогу остановка, хотя остановкой назвать её сложно: скамейка без сидений и металлические основания без крыши. А ещё центр города называется. Долго вам ещё существовать в ожидании удобных мультимедийных остановок.

Вдали раздаётся треньканье. Точь-в-точь такое, как в ночь, когда меня не стало. Оглядываюсь по сторонам, а вот и источник — рассекает по середине дороги. И насколько я помню, кондукторы в трамваях встречались гораздо реже, чем в обычных автобусах. Запрыгиваю в заднюю дверь и с трудом втискиваюсь в салон. Раннее утро, народу битком.

На конечной пересаживаюсь на автобус и через остановку уже дома.Там заглядываю в киоск Маратика. Никого. Заметив мой интерес, алкаш, стоящий рядом, разражается пространной и не очень членораздельной речью, из которой я понимаю, что ларёк какого-то лешего оказался закрытым.

Я прихожу домой и обнаруживаю, что у меня нет ключей. Где они, ума не приложу. Может, выпали на диване у Марины, или, может быть, были изъяты при личном досмотре. Не исключено даже, что я их дома забыл. Но только нет их, и всё.

Я звоню в дверь, и отвечает мне единичный низкий «гав» от Чарли. Он подходит к двери, цокая когтями и шумно обнюхивает щели.

— Чарли, узнал? Иди разбуди Ингу.

Да, он узнал и теперь начинает громко лаять, завывая, как оборотень. От такого бы и мёртвые пробудились. Блин! Это значит, что Инги, судя по всему, нет дома. Поторчав немного у подъезда, я возвращаюсь на остановку и отправляюсь к матери Романа на улицу Ленина.

Двухэтажный кирпичный дом, два подъезда, у каждого — по облезлой лавочке без спинок. Тринадцатая квартира на втором этаже. Звонок не работает. Заношу руку для стука, но на полпути замираю.

А если она меня не узнает? Не признает за сына. Матери ведь все чувствуют…

Дверь открывает женщина чуть ниже меня. На ней цветастый халат, волосы спрятаны под белой косынкой. На вид ей лет сорок пять, но вполне может быть и больше. Как к ней обратиться? А вдруг это соседка заглянула и заодно дверь открыла?..

Женщина оглядывает меня и тяжко вздыхает.

— Ну, здравствуй, сынок…

— Мама… — я столько лет не произносил это слово по отношению к конкретной женщине, что оно даётся мне с трудом.

— Вернулся-таки, — она выдавливает улыбку и отступает в сторону.

Длинный узкий коридор слабо освещён. По правую сторону в ряд располагаются двери, обстановка напоминает коммунальную. Куда идти-то? А обувь где кинуть? Сажусь на корточки и делаю вид, что поправляю шнурок.

— Расселся, — ворчит мать, огибая меня. — На работу спешу, знаешь ведь, что утром у нас дурдом. Хоть бы предупредил, что зайдёшь. Хотя… у нас всегда тут дурдом.

Она скрывается за занавеской, которой отделён угол коридора, и я ныряю следом. Здесь оказывается полка для обуви, вешалка с кучей курток и плащей и ещё две двери.

— Зоя, кто там? — раздаётся недовольный голос из комнаты.

— Сын пришёл, — она отвечает суетливо, как будто оправдывается.

— Какой, к херам, сын, идиотка?

— Не начинай только с утра… — мать хмурится.

По атмосфере в комнате понимаю, что скандал у них уже был до моего появления.

— Мои сыновья дома все, а выблядок твой мне тут нахер не упал, — следом за фразой раздаётся громкая отрыжка. — За пивом лучше сбегай. И нахер этого гони.

— Паш, ну зачем ты так? — мать оправдательно смотрит на меня.

Заглядываю в комнату — на диване лежит толстое мурло в растянутых трениках и выцветшей майке.

— А ещё лучше денег мне дай. Или мне опять в долг просить?

— Работать иди! — огрызается она и добавляет мне чуть тише. — А ты на кухню. Свалился же на голову. Знаешь ведь, что он не любит, когда у нас гости. Голодный небось. Крыса ж твоя тебя никогда не покормит. Чайник поставь, кипяток кончился.

— Я инвалид труда! — орёт мурло. — Ты меня чем попрекаешь, дрянь⁈ Я своё отработал, амба! Теперь ты поработай! А не то я тебе морду-то поправлю! Налей мне пива!!!

Пока мать выдаёт встречную тираду, она успевает натянуть шорты и носки на пацанёнка лет четырёх, наложить каши другому постарше, сменить косынку на более яркий платок и засунуть гору белья в шкаф.

Кухня находится в конце коридора. Пока дохожу до нее, встречаю ещё две двери. Да уж, богатые хоромы. Рядом с плитой, облокотившись на подоконник, курит тётка среднего возраста. Она с размаху хлопает меня по плечу и довольно улыбается.

— Куда сегодня пропал? Я после полуночи пришла, а тебя нет.

Пропал где именно? Вернее, откуда? Из казино, из ресторана, из катрана, из ментовки или из чайханы? Поконкретнее, дамочка. Она подаётся вперед, явно ждёт ответа.

— Да так, отойти надо было, — отмахиваюсь неопределённо.

Так, какой тут чайник «наш»? В коммуналках мне жить не доводилось, но судя по рассказам Кира, у которого детство как раз прошло в подобной квартире, на общей кухне частенько устраивались бои. Занял чужую конфорку на плите или не дай Бог соседской ложкой суп помешал — держи объявление войны.

— Куда отойти, Ром? Ты мне не заливай тут. Отойти. Выдумал тоже мне. Будто я не знаю, что у вас со смены даже смерть родной бабушки не вытащит.

Она выговаривает, но как-то беззлобно.

— Когда на смену опять?

Так, значит, она точно про казино.

— Да пока не знаю.

— Ладно, всё равно у вас почти каждый день бываю. Так что жди в гости. — она тушит окурок и бросает его в форточку. — Да, вот держи…

Быстро суёт мне в карман несколько купюр.

— Это за прошлый раз. Тридцать тыщ мне сэкономил. Почаще бы так. А вот рулетку я не забыла! — она угрожающе машет мне указательным пальцем. — В следующий раз как подойду, кидай вуазан. Или мамке расскажу, чем ты там на работе занимаешься.

Точно ж, это востроносая, которая на рулетке просила на красное кинуть. Ого, а мы с ней соседи, оказывается. Без макияжа, в домашнем халате и с бигуди на голове узнать её сложно.

В этот момент раздаётся ужасный крик. Женский.

— У-у-у… — машет рукой моя подельница. — Не вовремя ты пришёл. Опять этот урод мать твою гоняет. Хоть бы ему кто рога поотшибал, а? Нашёл бы ты человека, какого, чтоб за деньги… Застрелил бы его и всё.

Я даже сначала и понять не могу, что это такое происходит. Урод мать гоняет? Охренеть!

— Стой-стой, ты куда! — хватает меня за руку тётка, но я не обращаю на неё никакого внимания.

Урод мать гоняет! Урод!

Я врываюсь в комнату и сразу вижу эту тушу. Здоровенный, он стоит посреди комнаты и рычит. Мать, согнувшись держится за лицо и по слезам текут слёзы. Пацанята жмутся к стеночке и плачут. Тот, что помладше, описался.

Капец!

— А-а-а! Выблядок! — хрипит эта тварь. — Ну, иди сюда! Давай-давай, петушиная морда! Щас ты у меня закукарекаешь.

— Ах, ты дерьма кусок, — проникновенно говорю я и делаю шаг навстречу к этой годзилле.