Феликс убил Лару

13.

В первый раз Абрам очнулся в крошечном туалете, сидя на унитазе. В одной руке он держал часы, а пальцы другой теребили кусочек металла, найденного в маковой головке. На короткое время туалет осветился крошечным Млечным Путем. Он хотел было дотронуться до проекции, но сон сморил его намертво.

Абрам Фельдман пришел в себя перед роскошным частным домом с незнакомой дверью и мезузой на воротах. Прочихался, прокашлялся. Тело шатало как с похмелья. Его поддерживали под локотки двое мужчин в штатском, а сам он, увидев себя одетым во что-то новое, мгновенно вознес руку к голове – и, слава Всевышнему, нашел на ней кипу.

– Кто вы? – спросил Фельдман, оглядев незнакомцев.

– Работаем на Эли Вольперта, – ответил мужчина повыше, видимо старший по команде. – Велели доставить вас по адресу.

У того, который пониже, в руках оказалась корзинка с уложенным в нее букетом нежнейших французских роз. В одной из них, кремовой, раскрывшейся для однополой любви, перебирала лапками молодая пчелка, собирающая сладкую страсть.

– Пойдемте?

– Куда?

– А вам не сказали?

– Не сказали чего?.. И где я?.. Мы? Вы?

– Это Герцлия, Герцлия Петуах, – пояснил старший.

– Израиль?!

– Ну, на Польшу не похоже! – сострил тот, кто поменьше ростом.

– И что, наркотики были? – сник Абрам, недоумевающий, как он попал на Землю обетованную. – Тяжелые?

– Какие наркотики? Только снотворное, и вы спали в самолете младенцем, а потом в лимузине храпели как Мафусаил и только сейчас пришли в себя.

Фельдман лишь в этот момент понял, что говорит на иврите, как и его сопровождающие, а архитектура вокруг не оставляла сомнений, что он в Герцлие, буржуазном городе рядом с Тель-Авивом.

– Мама… Я же не летаю… Я хожу или плыву… А дом чей? Это не мой…

– Не ваш! Но вы стучите! Стучите! Точно не ваш дом. Или позвоните в домофон.

Он нажал на кнопочку – и через несколько секунд экран домофона вспыхнул и девичий голос произнес:

– Ах! – И еще раз: – Ах…

Большая тяжелая дверь распахнулась – и на пороге появилась первая ночная звезда его жизни, его вечная весна, его счастливые сны и печали, фантазии и медовый грех.

Рахиль.

Это была она.

Его половина.

Это был он.

Ее половина.

Чтобы получилось целое.

Муж и жена.

Ему захотелось упасть без чувств, но сопровождающие поддержали его и подтолкнули оробевшее тело к лестнице, с которой она уже сделала первый шаг.

К нему.

Он поднялся на ступеньку к ней.

Руки потянулись к рукам.

Губы…

Время.

Он любил ее, как в первую свою мечту о ней…

Он повторил с Рахилью первую брачную ночь, которая случилась после Хупы, после того, как он многочисленным мужчинам, таскающим его на поднятом стуле, от имени Всевышнего, возвещал здоровья, денег, счастья, кучу детей.

– Моими устами сейчас говорит Всевышний! – объяснял он Франчишеку, специально прикатившему на электрическом самокате на еврейскую свадьбу, которой раньше никогда не видел. Он учился на айтишника в Тель-Авивском университете и, говорят, слыл гениальным программером, с талантом креативщика, что редкость в этой сфере. Типа Джобс… Он уже во втором семестре продал пятьдесят процентов своей первой разработки профессору его же факультета и был при деньгах. Он долго и увлеченно разговаривал с великим инженером, которому отец Рахили некогда продал аккумуляторный завод. Американец только разводил руками и говорил, что новое поколение уже пришло. Он с трудом понимает этого польского мальчика, но все же полетит на Марс и возьмет его с собой. – Не слушай инженера, – предостерег жених. – Он хоть и гений, но дурнила еще тот!

– Полетишь со мной? – предложил великий.

– Я уже лечу! – ответил улыбающийся Франчишек. – Только у меня нет конечной остановки. И вообще нет остановок…

Абрам повторял первую ночь с Рахилью, никак не желая перейти ко второй, пока она однажды не сказала ему шепотом, что он слишком громко стонет, что разбудит детей, Авика и Марика, и чтобы он так не напирал на ее естество, так как там Мира уже осваивается, купаясь в околоплодных водах словно русалка Диснея.

– Ну не буду! – обещал Абрам. – А инженер подкатывается под твою сестру Нинку.

– Знаюууу, – застонала Рахиль.

– Тише, детей разбудишь!

Они едва слышно смеялись, и ангелы в изголовье кровати тоже улыбались.

Абрам Моисеевич Фридман, женившись, стал Абрамом Моисеевичем Фридманом. Не пустой оберткой от конфеты, но самым что ни на есть цимесом, полнотелым вином. Он обрел душевное спокойствие и духовную целостностьи теперь улыбался улыбкой Моны Лизы, будто знал, что будет в этом мире и что уже было и прошло. И когда еще будет…

Как-то он сел в самолет и прилетел в Нью-Йорк, где скончался его знакомец Эли Вольперт. Он был лишь среди гостей на похоронах и старался говорить о покойном много и еще больше хорошего, хотя заступников за миллиардера хватало. Абрам незаметно засунул в саван часы из саквояжа, которые в неудобный момент заиграли музыкой, что хоронившим раввином было воспринято как сопровождение умершего в другую жизнь ангельской мелодией.

То, что он нашел в маковой головке, всегда было при нем. Откуда-то он получил знание, что эта маленькая штучка прилетела из глубин Вселенной и приземлилось в глазу какого-то Бекжана, сына которого Фельдман чувствовал и знал по имени. Абаз. И тот разговаривал с ним. Как бы сказал инженер, по квантовому тоннелю велся разговор.

«И как он не понимает, – думал Абрам Моисеевич, – что тоннели нужны только для тех, для кого существуют эти расстояния». Для них же с Абазом никаких дорог вообще не существовало. Они общались близко – казалось, что шепчут в ухо друг другу.

В ближний Шаббат к ним вновь явился американец, ел, пил и все глядел на сестру Рахили Нину глазами грустной обезьянки, так как понимал, что еврейку за не еврея не отдадут.

Напившись сливового коньяка, они мило разговаривали возле книжного шкафа с премудрыми книгами и вели всякие необязательные разговоры. Инженер мог выпить много, но никакого сравнения с Фельдманом не выдерживал.

– Ты любишь космос, – констатировал Абрам.

– Люблю, – ответил великий инженер.

– А я люблю свою жену. Как ты думаешь, что важнее?

– Жен любят многие, а любить космос – это то же самое, как любить ничто, пустоту, в которой есть все.

– И зачем тратить самое главное, что в тебе полыхает, на пустоту и на ничто? В ничто – только твои фантазии, а они, как сам знаешь ведут к Карлу Марксу – ну, может, к Марсу.

– Нам трудно понять друг друга, – признался космический революционер. – Вы, иудеи, не верите в реальность этого мира, потому не хотите строить космические корабли и стремиться познать непознанное! Можно любить жен своих, но вместе с этим любить и пространство, и то, что в нем сокрыто.

– Тише, тише! – улыбнулся Абрам. – Много кто из евреев космосом и пустотой занимался. Многие Нобеля за это получили. У тебя есть Нобель?.. Нет… И мои родители тоже космосом занимались, пока несмышлеными были. Тоже на Нобеля не заработали…

– Твои родители занимались космосом?

– Космонавтикой. Ведь Россия была законодателем в этой области. Я много знаю поучительных историй из этого закрытого мира.

Инженер выказал лицом крайнюю степень любопытства. Ему казалось, что он давно знает все исторические мелочи мировой астронавтики.

– Мало интересного, – кокетничал Фельдман. – Глупости одни… – Он налил инженеру виски, а себе плеснул в бокал красного «Шато Голан».

– Не пристало себе цену набивать! – обиделся инженер.

– Почему же нет? У меня есть информация, тебе она нужна – вот и цена высокая! Закон капитализма. Спрос рождает предложение!

– Сколько ты хочешь?

– У меня есть ровно сколько надо.

– Тогда что?

– Отложи свой полет на два года!

– Это просто невозможно! – засмеялся инженер. – И зачем тебе это?

– Ты даже не знаешь, когда твоя ракета будет готова. Точно не ранее, чем через два года! – Фельдман тоже улыбнулся. А потом сократил свою улыбку до минимума. – И чем ты рискуешь?

– О’кей, – согласился гость. – Если с этой минуты… То, пожалуй, не успею.

– Ты дал слово.

– Дал.

– Хорошо. Потому что… Хорошо, я расскажу тебе историю, которую в мире знают несколько человек. Если еще живы они… С чего начать?.. – Фельдман выпил вина, подумал несколько и начал: – В космос должен был лететь первым…

– …про Титова и Нелюбова я знаю…

– Не перебивай!

– Sorry…

– Первым был должен лететь Иван Иванов. Как символ СССР. Ивановы – наиболее встречающаяся фамилия в то время в СССР. И Иван тоже, впрочем как и в мире. В испаноязычном мире – Хуан, Йоаван, Янко, во Франции – Жан, у грузин – Вано, и так далее… Прекрасный парень был, кстати. Честный, трудяга, грезил космосом, понимая, что пятьдесят на пятьдесят может погибнуть. Член партии большевиков! Любил он свою профессию и страну беззаветно. И жену свою Нюрку любил до беспамятства. Как ты – Нинку. – Инженер на последних словах слегка хрюкнул, но ничего не сказал. – Так вот, готовился он к полету несколько лет, а Нюрка котлетки ему жарила да борщом кормила с мясом. Водочки иногда наливала, балтийскую селёдочку подавала. Но Иван меру знал… По дому все делала, так чтобы когда Иван радовал ее редкой побывкой, то и она радовала его порядком в доме… А потом ребеночка Иванову родила, правильного и послушного. Мальчишку… И остается до запуска, до мировой сенсации всего-то полгода, как в центр по управлению полетами на все компьютеры, кстати сворованные у вас, у США, приходят некие сигналы. Идут и идут. И через какое-то время всем стало понятно, что эти сигналы не радиопомехи, не какой-то там пульсар запускает ерунду, а что посланы они какой-то цивилизацией. Нашли огромное количество последовательностей. Неким разумом. Понятно, что все руководство страны всполошилось, Королев напрягся – в общем, все напряглись! Мы в космосе не одни – там разум правит! Ну, и все, что приходило, давали расшифровщикам. Те бились-бились – только лбы себе разбили. Не поддается расшифровке, и все тут. Вольфа Мессинга даже просили на расстоянии просканировать сигналы, но и у него не получилось расшифровать. Беда, да и только!.. Когда все уже вконец отчаялись, Королев плюнул на эту хрень, приказав считать эти сигналы несуществующими, мешающими процессу. В один из рабочих дней в Центр управления полетами пришел погостить старый теоретик космоплавания. У него был пожизненный верхний допуск, и старику показали сигналы, приходящие из космоса. Старик был евреем – и тут же определил:

– Это не шифровки… Это иврит!

– Что за иврит? – удивились все.

– Иврит – это иврит, – ответил старик. – Официальный язык Израиля.

– Как это?

– Очень просто. У нас русский – а у них иврит.

– И что, можно прочитать эти шифровки?

– Это не шифровки! – обозлился теоретик. – Это язык. Конечно можно прочитать!

Тотчас притащили ворох распечаток, и старик углубился в чтение… По прошествии трех суток он выдал короткую, на страницу, выжимку, из которой следовало, что космос населяют евреи. И не только ближний космос, но и планеты самых отдаленных галактик. Короче, евреи – во всей Вселенной… Звучало странно, но вызвали переводчиков с иврита, и те подтвердили подлинность написанного. Конечно, переводчиков выслали в Биробиджан с обещанием расстрелять, если что – хоть словечко.

– Если что? – уточнил инженер с ехидной улыбкой.

– Смейся, смейся! – продолжил Фельдман. – Корче, Политбюро СССР собралось на секретном заседании. Пригласили товарищей из ЦУПа. Начали разбираться, что да как и что с этим делать.

«–Нехорошо мы поступали, товарищи, с евреями! – высказался один из руководящих членов страны. – Если они нам помогли революцию сделать, то, значит, мировой космос – еврейско-пролетарский. И нам надо срочно принимать решение!

– Какое? – поинтересовался член Политбюро товарищ Ворошилов.

– Логически рассуждайте, товарищ, как вас там… А, это вы, Климент Ефремович?.. – Хрущев сделал вид, что сразу не узнал старика. – А логика в том, что мы теперь не можем запускать в космос русского парня. Или грузина, или украинца…

– От чего же, товарищ Хрущев? – удивился Ворошилов.

– А то, что там… – Хрущев указал пальцем в потолок. – А то, что там все евреи!

– А интернационализм?! – вскричал товарищ Куусинен.

– Похоже, его там нету! – высказался будущий Генсек СССР товарищ Брежнев. – Вот моя Галя похожа на еврейку!

– Пошлем Галю в космос! – согласился Хрущев, но тотчас осекся. – А что… А что, если нам послать в космос еврея? – Политбюро в полном составе засмеялось, и поскольку в нем были немолодые люди, то смех перешел в продолжительный кашель. – Иванова обучим этому, как его…

– …ивриту, – подсказал товарищ Суслов.

– Выучит, так сказать, голос Вселенной! – поддержал Генсек. – Приставим к нему священника ихнего…

– Раввина? – уточнил Куусинен.

– Вы, часом, не еврей, товарищ Куусинен?

– Я финн.

– Но много знаете для финна, согласимся. – Хрущев налил себе из графина в стакан воды из графина и, выдавив туда несколько капель из лежащего на блюдечке лимона, попил. – В общем, так: за полгода мальчика надо сделать евреем! И точка! Ботинком надо? – и сам засмеялся. – Ответственный, – товарищ Куусинен!

– Там, Никита Сергеевич, – замялся Отто Вильгельмович, – не по носу встречать будут! И не по лицу!

– По чему же тогда, по какому признаку?

– Там крайнюю плоть обрезают!

– Какую-такую крайнюю плоть?

Кто-то из Политбюро, из молодых, сказал, что у его внука был фимоз: головка члена не открывалась – кожа приросла, вот ее и удалили. Это и есть крайняя плоть.

Все руководители страны как один поморщились, представив такую экзекуцию на себе.

– Если надо – так надо, – горько вздохнул Никита Сергеевич. – Правда в трусы полезут?

– На слово не поверят всяко, – подал голос товарищ Пельше.

– Иванов офицер. Родина приказала – исполняй!

– На этом, – продолжил Никита Сергеевич, – заседание Политбюро заканчиваем. Считаю, что «за» проголосовали все. Ишь вы, заединщики!

Королев закручинился, но поехал исполнять. Состоялся тяжелый разговор с лейтенантом Ивановым, который вышел после беседы белый как сметана. Но, как и говорили: офицер – выполняй приказ! Следующим утром привезли из Московской Хоральной синагоги раввина, который тоже давал присягу – но не космосу, а КГБ, – коротко познакомили его с первым космонавтом и поставили задачу. Первые две недели, Иванов слушал лекции по Торе десять часов ежедневно. Парень отлично все запоминал, даже преисполнился некоего повышенного интереса к событиям Ветхого Завета. По три часа в сутки учил иврит, к которому оказался восприимчив. Через три месяца он уже прилично говорил на языке евреев, а на четвертый прошел гиюр, где ему сделали обрезание, осуществив тем самым союз со Всевышним. Потом отпустили на побывку домой… Нюрка в два часа ночи избила обрезанного мужа щеткой для волос до крови и вопила так, будто у нее из сберкассы все деньги украли… Они дошла до парткома и орала благим матом, что нигде не записано превращать русского пролетария в еврея, а тем более, – она взрыднула, – отрезать от него по живому. Фашисты!

Ей пожелали быть сдержанней и советовали подать на развод добровольно, обещая выдать в Москве трехкомнатную квартиры и подыскать русского мужа-офицера, который усыновит ее сыночка… На кой жид сдался!

– А Иван-то кто? – ахнула Нюрка. – Уж чисто русский: нос картошкой, вон веснушки!.. – голосила. Да разве с партией поспоришь?.. Ей велели не совать носа к Илье до полета. А она спросила, кто такой этот Илья. А они ответили, что Иван теперь Илья, ветхозаветное имя.

Всю следующую неделю Нюрка пила самогон. Ей присылали родичи из деревни, от старухи Нелюдимовой, мастерицы русского самогоноварения. Все лечил «Горыныч» – от раночки сердечной, до похмелья водочного. И настолько Нюрка пропиталась волшебной жидкостью, что, прикуривая папиросу от спички, сама прикурилась, да так, что вспыхнула олимпийским факелом… Хоронили в закрытом гробу. Ивану, то бишь Илье, конечно, не сказали о самогонной драме – продолжали натаскивать по теме. Раввин на шестой месяц учуял в Илье нечто большее, чем еврея: человека просветленного, задающего вопросы, зрящие в самый корень иудаизма, на которые и сам раввин отвечал, прежде покопавшись в книгах мудрецов.

– Готов! – отрапортовал еврейский священник. – Полностью!

Ученые тем временем разработали специальный скафандр, чтобы в него можно было влезть со всеми еврейскими причиндалами. Даже вопрос с тфилином решили, так как в натуральную величину получалась огромная голова, непропорциональная телу. Сделали маленький тфилинчик, типа детский… Королев доложил в Политбюро, что задание партии выполнено и посол сионизма готов лететь на встречу с еврейской Вселенной.

– Бог в помощь! – благословил Никита Сергеевич.

И уже старт был назначен, и ракета в ангаре потела от нетерпения, как вдруг на экранах компьютера появилась веселая рожица, прообраз мальчишки из будущего детского киножурнала «Ералаш», Борьки Грачевского, которая сказала на иврите, что вся эта история с евреями, населяющими космос, выдумана израильскими студентами-первокурсниками, так как Вселенная виртуальна, и не стоит тратить время, отыскивая в пустоте то, чего нет.

Говорят, что Хрущ чуть было войну не объявил Израилю, но его убедили, что против мальчишек ядерной бомбой… Как-то не солидно. Своих долбоебов надо наказать по всей строгости заповедей… Фу, закона!

Фельдман сделал большой глоток вина и покашляв, прочистил горло:

– Дальше ты сам знаешь…

– Глупость какая! – высказал свое мнение инженер. – Я вначале уже понял, чем кончится…

– Что ты понял? Это не конец истории! По сути, это начало драматической жизненной коллизии.

– Что же там такого драматического случилось? – вяло поинтересовался будущий путешественник на Марс, но вискаря в бокал плеснул.

– А дальше всё вернулось на свои места, советский космонавт слетал, а Хрущев его целовал напоказ всему миру. Мол, вот он наш простой русский парень, не жид какой-то. Вот, кто облетел вокруг Земли и не нашел там евреев. Собственно говоря, он там ничего не нашел!.. – Абрам тяжело вздохнул. – Драма начинается после полета Ивана Иванова, теперь уже рава Ильи… Бывшего российского и одновременно еврейского космонавта отчисляют из отряда, дают ему двести рублей отступных и предлагают проехать в Биробиджан, вслед за переводчиками… Но Илья не едет, он погружен в изучение Торы, в бесконечную молитву Господу нашему. Носит на улицах Москвы талит катан, еврейскую одежду, отрастил пейсы, которые подвивал папильотками. Дети на улице дразнили его, иногда даже мусор из ведра скидывали на него из окон. На работу при таком виде не устроишься, даже раввин смотрел на молодого человека с состраданием. Ну и конечно из партии выгнали, поставив в паспорт пятым пунктом, в графе национальность – еврей. Мучился наш Илья, мучился – да и подал в израильское посольство на репатриантство, где вскоре получил въездную визу и, поплакав перед отъездом над Нюркиной могилой, отбыл на Землю обетованную. Через Стокгольм. Ему не дали даже попрощаться с сыном, так как бабка с дедом во всем винили «пейсатого». Это как принято. Особо в смерти дочери… «Если в кране нет воды – значит, выпили жиды. Евреи, евреи, кругом одни евреи». Так вот и оказался наш Иван Иванов, Илья, в Израиле, где быстро прижился и преуспел… Там всюду были евреи и вода шла из крана, несмотря на близость пустыни. Вот так, дорогой мой! Вот так бывает…

– Не верится мне что-то в ваши еврейские побасенки! – шумно втянул в себя воздух ракетчик. – Морали много. Жалеете себя слишком.

– А знаешь, кто был этим космонавтом Иваном Ивановым, русским парнем, прошедшим все тяготы антисемитизма?

– Откуда? – развел руками инженер.

– «Илья» на иврите – Эли. А фамилию Илья взял раввинскую, вернее жены московского раввина, учившего его. А фамилия та была… – интриговал Абрам, – Вольперт. И звали его вместе с ее фамилией Эли Вольперт.

Трудно описать происходящее с лицом инженера. От полного недоверия – до осознания возможности такой невозможной истории. Он плеснул себе полстакана виски и выпил.

– No, fucking story!

Абрам похлопал себя по карманам пиджака и достал из левого нагрудного кармана медную бляху, на которой был выдавлен логотип, из Газодинамической лаборатории двадцатых годов двадцатого столетия. Под логотипом стояло имя – «Эли Вольперт, первый космонавт СССР». Фельдман протянул бляху американцу.

Инженер взял в руку раритет, медь, покрытую патиной, и долго всматривался в него, будто заглядывал в историю.

– Это… Это очень круто. Даже если фейк.

– Подарок, – улыбнулся Абрам.

– Я подарю тебе пятидесятимиллионный особняк в Антибах!

– Я же сказал, что все, что мне нужно, у меня уже есть! А сколько бы денег у тебя ни было, сколько бы ты ни построил ракет и автомобилей – это всего лишь половина тебя… Но я могу тебя наполнить… Я сделаю так, чтобы Нина стала твоей женой…