Галактический патруль

Глава 14

Привязав просмоленную долбленку к предназначенному для этого пню и выбираясь на островной берег по песчаному в этом месте мелководью, Славка потеряла бдительность, оступилась в ключевую промоину и упала на колено левой ноги. Рюкзачок, слава Богу, не замочила, но вымокла до пояса, нисколько, однако, не огорчившись этому. Напротив, нежданнонегаданное купание взбодрило ее, рассеяло охватившие ее после расставания с Горовым грусть и тревогу. «Ничего, - сказала она себе, - пустяки все эти мафиозные приключения. Отец бы с ними справился! Справится и Нилыч. Все образуется, все станет на свои законные места. И отправимся мы с Нилычем в даль поднебесную - на Тянь-Шань». Как они туда отправятся, Славка не имела ни малейшего представления, но это ее ничуть не беспокоило. Раз все образуется, значит, и эта проблема как-нибудь да образуется.

Славка разделась, развесила промокшую одежду на кустах смородины, выкупалась в холодноватой воде омута, на дне которого били ключи, и села на сосновый пень - на солнышке, рядом со своей сохнущей одеждой. Ей тут же вспомнился пушкинский «Арион» - стихотворение, которое очень любил отец и заключительное шестистрочье которого он нередко декламировал, когда с ними случались приключения: «Погиб и кормщик и пловец! Лишь я, таинственный певец, на берег выброшен грозою. Я гимны прежние пою и ризу влажную мою сушу на солнце под скалою». Получалось так, ведь Славка и правда выбралась на берег и сушила свои «ризы», и ей теперь по ходу дела требуется распевать гимны. Славка рассмеялась, достала из рюкзачка сменную блузку, шорты, мокасины и «бульдог» с шестью патронами в барабане, который Горов оставил ей в залог, что прозвучало шуткой, и на всякий случай, - это было сказано уже серьезно, и Славка не преминула уточнить:

- На какой - на всякий?

- Именно на всякий. Чем только черт не шутит, когда Бог спит.

- Разве боги спят?

- Еще как! Если бы они не спали, разве бы они допустили царство дури, жадности и зла на этой милой планете. - И, не давая девушке перебить себя, добавил: - Нас могли проследить до этого островка, могут проследить и твой дальнейший путь. Для этого достаточно бинокля.

Славка было растерялась, мысль о том, что за ними могут здесь, в глуши, следить, не приходила ей в голову. Но после небольшой заминки она уверенно сказала:

- Если и проследили, им все равно не пройти там, где мы прошли. Этому же учиться надо! Это же ну как в цирке, как по натянутой проволоке ходить. Да еще без балансира. - Она убеждала не столько Горова, сколько саму себя. - Вы же знаете, стоит сбиться с ритма, шагнуть посильнее или, не дай Бог, приостановиться или ступить в чужой след, как сразу засосет. Умеючи, да если повезет, еще можно до ближайшей кочки добраться, а вообще-то - засосет. Я видела, как телку засосало, когда она сдуру на чарусу забежала, - с виду ведь она лужайка и лужайка. Мыкнула только раз - и с головой, за секунду.

- Серьезное здесь болото, - согласился Горов. - Но как это поется? Там, где пехота не пройдет, где бронепоезд не промчится…

- Там пролетит стальная птица, - перебила Славка, - знаю. Самолет на остров не сядет, даже самый легкий. Да и вертолет не сядет - там деревья к самой воде подступают.

- Помимо самолетов и вертолетов, есть суда на воздушной подушке и болотные вездеходы. Кстати, они сейчас свободно продаются, были бы денежки. А судя по всему, у тех, кто за нами охотится, они в избытке.

- Опять вы меня запугиваете! - сердито сказала девушка. - Как вам только не надоедает?

- Это я для профилактики, чтобы ты не забывала - мы на войне и не слишком расслаблялась, - с улыбкой сказал Горов и уже серьезно добавил: - Конечно, вероятность использования болотных вездеходов и другой чудо-техники против твоей персоны очень мала - что-нибудь один к десяти тысячам. Так что не трусь. И все же вероятность эта существует. Так что не расслабляйся.

- Да не трушу я и не расслабляюсь, Нилыч! Думаться только из-за вашей профилактики дурацкой теперь будет.

- Этого я добивался. В общем, прячь револьвер в рюкзачок, чтобы не намок при переправе. А на ост-рове всегда носи с собой, за поясом. И применяй его без колебания, помни - в его барабане патроны не с боевыми, а с парализующими зарядами.

Проследив за укладыванием «бульдога» в рюкзачок, Горов достал из бокового кармана пиджака миниатюрный транзистор со спичечный коробок величиной в кожаном футлярчике и на кожаном же витом ремешке.

- Уложи туда же. Производство «Сони», спецзаказ.

Принимая транзистор, Славка оглядела одежду Горова.

- Ну и пиджак у вас, Нилыч! Как у коверного клоуна в цирке. - Она засмеялась этой мысли. - Чего только вы из него не извлекаете!

- Профессия у меня такая, Славка. Как у коверного клоуна - и швец, и жнец, и на дуде игрец. - Когда девушка упаковала рюкзачок, Горов уточнил: - Транзистор работает на средних и коротких волнах. Можешь ловить передачи по выбору и наслаждаться музыкой. Выберешься на остров, повесь транзистор через плечо и всегда носи с собой. А на ночь ставь у изголовья. - На немой вопрос девушки Горов пояснил: - Этот приемничек - с секретом. У него есть всегда задействованная дежурная волна. Я могу выйти на нее. И независимо от того, включен транзистор или выключен, ты услышишь мой голос.

- Здорово! - восхитилась Славка. - И вы меня услышите?

- Нет, до этого японцы в этой модели пока не дошли. Игра будет идти в одни ворота, Славка. - Горов помолчал. - И помни, все мои указания ты должна выполнять без промедлений и корректив - безоговорочно.

- Это мы уже проходили, - согласилась девушка и легко засмеялась. - А ля гер ком а ля гер, да?..

Переодевшись в сухое, Славка натянула мокасины, перекинула ремешок транзистора через плечо, сунула за пояс шорт револьвер, затянула шнур на рюкзачке. И не забрасывая его теперь за плечи, направилась по еле приметной тропинке, редко теперь по ней ходили, к балагану. Свою промокшую одежду и обувь она оставила сушиться на месте, остров-то необитаемый - стащить некому.

Ходить, а вернее, перебежками преодолевать трясины Славку научил Сергей Федорович Потехин, ее прадед - она называла его дедушкой. Это был высокий, замедленно двигавшийся, но прямо державшийся старик, который отмеривал уже свой десятый десяток лет. У него было типично потехинское, будто топором рубленное задубелое лицо и потехинские же серые глаза, наружные уголки которых слегка опускались вниз. Он был равно чужд как стариковского эгоизма и ворчливого негативизма, так и того расплывчатого добросердечия и всеприятия, что свойственны добреньким дедушкам. И уж вовсе ему не были свойственны признаки старческого слабоумия, которые на склоне лет не так уж редко ввергают когда-то активных и талантливых людей в состояние своеобразного сна наяву. В общем, дед Потехин был не столько стариком в его обычном понимании, сколько очень-очень старым человеком, правда, человеком контрастным, потерявшим полутона и светотени характера, свойственные обычно молодым людям. Чурался старик Потехин и тех нежностей, которые иные дедушки склонны расточать своим внукам и правнукам. Когда еще совсем маленькая Славка, обязательно жившая летом в Болотках по месяцу-другому в общей сложности, а то и больше, попадалась ему на глаза, он обычно следил за ней взглядом, не тая своего внимания, но и не делая попыток к активному общению.

И Славка, занятая своими детскими делами, наблюдала за дедушкой, но исподтишка. Иногда он так и уходил, не сказав ей ни слова. Но чаще подходил, не нагибаясь, клал ей на голову свою тяжелую, корявую ладонь, заглядывал в глаза и о чем-нибудь коротко спрашивал - одной-единственной фразой. Не скучает ли она в Болотках? Любит ли она лес? Нравится ли ей ходить на мшары за голубикой? Нравится ли ей утреннее солнышко встречать над лесом? Получив ответ, он чуть улыбался, слегка трепал ей волосы и уходил.

Пристального, как бы вопрошающего, а порой пронизывающего взгляда своего сурового дедушки Славка нисколько не боялась, ей даже было интересно играть с ним в переглядки. А вот жители Болоток и всей округи потехинского взгляда откровенно побаивались. И старики, и зрелые мужчины и женщины, и даже вольнолюбивая молодежь, ощутив на себе пристальный взгляд старика Потехина, невольно замедляли шаг и почтительно здоровались: «День добрый, Сергей Федорович!» С некоторыми Потехин ответно здоровался, некоторым молча кивал в ответ. После этого проходящие ускоряли шаг, а верующие старушки, отойдя на приличное расстояние, осеняли себя крестным знамением и бормотали: «Чур меня! Чур!» - или что-нибудь в этом роде. Народная молва с давних времен возвела Потехина - искусного кузнеца, доброго коновала и лекаря, который может вывихнутую ногу вправить, лубок, получше любого гипса, на сломанную руку наложить и больной зуб либо заговорить, либо выдернуть, - в колдуна. В колдуна не злого, но и не доброго, а так - когда как и кому как. Округа была убеждена, что сам Потехин специально порчу ни на кого не наводил и не наводит. Но вот чужую беду он чует и своим взглядом предупреждает о ней человека.

Когда Потехин был помоложе, люди, поймавшие на себе его особый, пронизывающий, точно предупреждающий взгляд, пробовали подкатываться к нему с вопросами - что за беда нависла, когда и где она может приключиться и что делать, чтобы отвести ее. Даже подарки пробовали подносить, от которых Потехин неизменно отказывался, он даже за лечение никогда и ничего не брал. Но из подкатывания ничего не получалось. Потехин отвечал стереотипно:

- За каждым беды ходят, не только за тобой.

- Знать бы, какая беда, Сергей Федорович. Легче было бы оборониться.

- Живи по чести да совести, вот и оборонишься.

Старики дружно считали, что это из-за ведуна Потехина в Болотках никогда не бывало тех массовых пьяных загулов в праздничные дни, которые случались в окрестных деревнях.

Когда Славке шел седьмой год - осенью, уже семилетней, она должна была пойти в школу, - старик Потехин спросил ее:

- Хочешь послушать, как славка поет? Тезка твоя по миру птичьему?

- Хочу, дедушка!

Она знала свою птичью тезку по фотографиям и рисункам, но вот слышать не слышала.

- А коли хочешь, вставай вместе с зорькой. Как поднимется солнце над лесом, так и пойдем.

- А если дождь будет?

- Не будет дождя. Ты потихоньку вставай, никого не буди. И выходи тихонько, как мышка.

- А если просплю?

- Тогда не пойдем. - Старик Потехин помолчал и спросил: - Что, не учил тебя отец вставать по заказу да вовремя?

- Не учил, дедушка.

- Пора. Ты, как ляжешь спать, накажи себе: как солнышко встанет, так и я встану. И представь себе, как солнышко из-за леса выглянуло и тебе в глаза огоньком брызнуло. Поняла?

- Поняла.

- И подушке своей накажи: мол, ты толкни меня под скулу, если я просыпаться задержусь.

Славка кивнула и засмеялась, смешно ей было представить, как подушка толкает ее под скулу. Дедушка смотрел на нее вроде без улыбки, его будто из коры рубленное лицо было, как и всегда, суровым, но Славка разглядела, что уголки глаз его лучились морщинками скрытой, заговорщицкой улыбки.

Помогла ей подушка или нет, Славка не знала, но встала она вовремя: было уже светло, но солнце еще не взошло. Дедушка ждал ее в большой беседке, увитой с южной стороны хмелем, в семье ее называли столовой, потому что в хорошую погоду именно здесь обычно обедали, полдничали и ужинали. Старик Потехин был в подвернутых суконных брюках, в серой шерстяной рубашке плотной вязки, но босиком. И Славка была босиком, как и всегда летом в деревне. Она надела голубое платьице, а кофточку держала через руку - не знала, надевать или оставить тут, в столовой, ждала, что скажет дедушка.

- Надень, - сказал тот, легко поднимаясь на ноги, но распрямляясь замедленно, будто со скрипом. - Воздух сегодня ядреный.

Задами старик Потехин вывел Славку на уже выкошенный луг, что тянулся по опушке леса до самой речки. Успевшая отрасти отава лежала под ногами бархатным ковром. В тени леса ковер этот был седым от обильно выпавшей росы, а там, куда падали косые солнечные лучи, он волшебно преображался в изумрудную зелень, украшенную, помимо водяной пыли, крошечными серебряными и золотистыми фонариками. Дедушка и внучка шли рядом, бок о бок, но на каждый шаг старика Потехина Славка делала два шажка. Оглянувшись назад, Славка заметила, что за ними, как по снегу, тянутся темные следы: маленькие и частые, Славкины, и чуть не втрое больше и редкие, ее деда. В том месте, где луг вдавался в глубь леса, образуя поляну, переходящую в перелесок, трава была высокой и некошеной. Тут было множество луговых цветов: ромашки, колокольчики, цикорий, гвоздика, мать-и-мачеха, генциана и бог знает еще какие. Славка знала, что можно тут найти и уже поспевшую луговую клубнику. Несмотря на ранний час, на поляне уже стоял тонкий, неповторимый по своей свежей прелести травно-цветочный дух. К полудню дух этот становился таким плотным, что от него кружилась голова и его, казалось, можно было ухватить ладонями, положить в корзинку вместе с клубникой и принести домой. Поляна переходила в перелесок, а тот - в рослый смешанный лес. Именно сюда, на границу синей тени и золотого света, старик Потехин и привел Славку. Птиц тут было множество, звоны, писки, щебет, шорох крыльев - все это было слышно с отчетливостью затейливой мелодии, исполняемой неким крошечным симфоническим оркестром. Старик Потехин вполголоса пояснил, что, когда солнце прогреет луга, такого чистого перезвона уже не услышишь: кузнечики заглушат птиц своей пустой трескотней. Постояв недолго, Потехин медленно побрел по перелеску. Он двигался бесшумно и плавно, точно призрак плыл в прохладном и остром на вкус утреннем воздухе, Славка голубой тенью следовала за ним, интуитивно копируя его движения. Когда тот остановился, остановилась и Славка. Обернувшись к ней с неожиданной светлозубой улыбкой, у него все зубы до единого были целы, дедушка тихо, но внятно прошептал: «Слушай!» Навострив уши, девочка разобрала на фоне бестолкового птичьего перезвона некий осмысленный говорок, напоминающий журчание перекатывающегося по камушкам ручейка. Говорок этот неожиданно перешел в полнозвучный, довольно низкий по тону флейтовый свист. Пауза - и снова тот же журчащий говорок, но уже еле слышный. Флейтовый свист тоже был тихий, и Славка догадалась, что ее крылатая тезка чего-то испугалась и отлетела подальше. А спустя немного журчащий говорок славки послышался совсем рядом, где-то из-за пышного куста шиповника. Славка разобрала теперь не только громкие, но и шепчущие коленца этого неприхотливого, но милого пения, придававшие говорку птички некую задушевность. Славка будто делилась со своей тезкой-девочкой тайной, которую не могла и не хотела доверить никому другому. А заключительный флейтовый свист прозвучал вопросом: поняла ли? И все остальные минуты, пока Славка с дедушкой стояли на поляне, а солнце все выше всплывало над лесом, ее пернатая сестричка, оставаясь невидимой глазам девочки, перепархивала с места на место, то приближаясь до полнозвучности своего говорка, то удаляясь так, что ясно звучал лишь заключительный флейтовый свист ее песенки.

Когда возвращались домой, Славка спросила с надеждой:

- Она узнала меня, да?

Дедушка ответил ей не сразу, девочке почудилось, что он прячет улыбку.

- А сама ты как полагаешь?

- Полагаю, узнала. Она ведь говорила мне что-то, правда?

- Говорила, - охотно согласился старик Потехин.

- А что?

- Это ты уж сама думай.

- Наверно, что чаще по утрам в лес ходить надо?

- Про это она уж точно говорила.

- А почему она так вилась вокруг? Разглядывала нас - то вблизи, то издали?

- Разглядывала, а как же? Славки - птички любопытные и неунывающие.

И снова Славке показалось, что дедушка улыбается, хотя лицо его оставалось рублено-неподвижным.

- Неунывающие - это как? - спросила она, легко поспевая за дедом, но, как и прежде, делая два шажка на каждый его мерный шаг.

- А так: сыто ли ей, голодно ли - все одно поет. Поняла?

- Поняла, - кивнула Славка и, помолчав, добавила деловито: - Я тоже буду неунывающая.

- А что? Хорошее дело, - одобрил дед.

С того памятного для Славки дня начались ее походы с дедушкой по мещерским лугам, лесам и болотам. Ходили они нечасто, то раз в неделю, то два, редко три. Ходили поутру то вместе с восходом солнца, а то и раньше, когда постепенно раскалялось с востока на запад небо, а звезды линяли и таяли одна за другой, растворяясь в этом набирающем силу небесном свете. Ходили и в тихие, и в ветреные дни, когда сосны качают зелеными шапками голов и шумят, будто дышат порывисто и неровно, ели отмахиваются от порывов ветра своими лапами-ветвями, а осины дрожат от страха и теряют листья. Ходили не только в ясные, но и в пасмурные дни, и тогда отправлялись попозже, когда день воцарялся уже по-настоящему. Особенно покойно бывало в пасмурном лесу, когда моросил теплый дождь, - тихо-тихо, только почти невидимый дождичек нашептывал по-груженному в полусон миру какие-то свои малюсенькие, но очень для него важные тайны. Славке ужасно нравилось, что, когда они порядком вымокали, дедушка выбирал рослую ель с плотной крышей-кроной, заводил ее под этот темно-зеленый, сухой внутри шатер и раскладывал там небольшой костерок. Он называл его теплинкой. У этой живой, веселой теплинки они грелись и жарили шашлыки из грибочков, обязательно маленьких, и домашней свиной колбасы, которую дедушка всегда брал с собой в такие мокрые походы. Славке казалось, что ничего вкуснее таких шашлыков на свете нет и никогдашеньки не бывало.

Ходила Славка с дедушкой не только странствовать, как говорил об этом Потехин, но и на промысел - по грибы. Ягоды и орехи они собирали только попутно, как промысел занятия эти старик Потехин не признавал, считая их сугубо женским делом. Окружающие леса Славкин дедушка знал как дом родной, а в делах третьей охоты, как называют сбор грибов, был великим искусником. Они не просто ходили за грибами, как это обычно делают городские, да и многие деревенские жители, а за конкретными грибами: по белые, по лисички, по рыжики, по черную сушку, которая включала в себя осиновики, березовики и маслята, по грузди и так далее. Попутно всегда набирали разногрибную добавку на жарево или варево, это уж как им хотелось, - для вкусу, по выражению Потехина. Во вкусовую добавку он включал не только всем известные грибы вроде луговых опят или благушек, которые Потехин брал только с муравейников, но и такие, что обычно за поганки считают да и на грибы-то не всегда похожи: грибную капусту, похожую и правда на рыхлый кочан капусты, со вкусом сморчка и запахом ореха, молоденькие дождевики, ежевики, шляпки которых снизу вместо пластинок покрыты шипиками. Но больше всего Славке нравилось жарево, в которое добавлялась пара горстей легких, как трава, и красочных, как цветочки, чесночных грибочков. Они всегда росли стайками, теснясь друг к другу на тоненьких и длинных ножках, которые украшались желто-красными шляпками с копейку или две величиной. Их не собирали, а стригли ножничками, которые специально брались для этой цели. Дух у жарева, приправленного этими грибочками, был удивительный!

Удивил однажды Славку ее дедушка, когда отец привез ее в Болотки на январские каникулы. Как-то утром перед завтраком он сказал ей потихоньку:

- Ты досыта не наедайся. Мы с тобой в лесу по-настоящему позавтракаем. Как это у англичан называется, ланч?

- Ленч, дедушка.

- Пусть ленч. Наберем грибов и шашлычки с колбаской организуем.

У Славки округлились глаза.

- Зима ведь, дедушка! Снег лежит.

- Дед Мороз мне не указ, внучка. Я сам дед древний, - усмехнулся Потехин и уже серьезно пояснил: - Зима нынче с оттепелями. Снег по-настоящему только день назад лег. Так что будь покойна, найдем грибков на закуску.

Хотя мороз был чуточный - три градуса, Славку обули в валеночки, надели на нее дубленый полушубчик, который до нее бог знает сколько девочек носило - сносу ему не было, дали дубленые же рукавички и повязали шалью. Грибов они набрали не только на закуску, но и домой две корзины принесли: большую - дедушка, маленькую - внучка. Грибы эти, как опята, росли на пнях и даже прямо на стволах деревьев светло-коричневыми сростами. Их и назы-вают зимними опятами, хотя правильное название у них, сказал Потехин, мудреное и красивое - фламмулина бархатистая. Ленч они, как и летом, устроили под шатром рослой ели, куда снегу не нанесло - метелей еще не было. Зимняя теплинка показалась Славке ярче и веселее летней и, конечно, желаннее, а зимние опята - вкуснее всяких летних грибов.

- Ну, это тебе так по зиме, с необычки чудится, - возразил дедушка. - Но вообще-то гриб этот добрый и вкусный, посочнее летнего опенка будет.

- Жалко, что мы на Новый год не посидели!

- А чего не приезжала?

- Елка была в школе, дедушка. Я Снегурочку изображала.

- А чем не Снегурочка? Очень даже похожа! - Старик Потехин помолчал, подбрасывая в теплинку сухие сучья. - А про Новый год не жалей. Мы еще встретим его под этой елкой. Глядишь, и сам Дед Мороз с двенадцатью месяцами к нам в гости пожалует.

Когда Славке вспоминался ее прадед-дедушка Потехин, ей всегда сначала виделся зимний лес, темнозеленая ель, одетая снаружи еще и мягкой снеговой шубой, теплинка, весело играющая золотисто-багровыми язычками пламени, и неповторимые потехинские глаза, внимательно глядящие на нее с затаенной улыбкой. И слышался его негромкий глуховатый голос: «А про Новый год не жалей. Мы еще встретим его под этой елкой». Порой Славке вспоминалась эта удивительная зимняя грибная охота и завтрак под согретой теплинкой заснеженной елью с улыбкой, как доброе воспоминание о минувшем ярком, но не всегда безоблачном и радостном детстве. А порою ей до слез становилось жалко своего летнего дедушку, пропавшего в одночасье в болоткинских лесах. Нет, не удалось им посидеть зимней ночью под живой елью с костер-ком в тот таинственный миг, когда на смену утомленному старому году является его полный сил новорожденный собрат. Так и не удалось! Не пришлось.

Повзрослев, Славка не утратила любви ни к третьей охоте, ни к грибной еде. Напротив, она всегда скучала в городе по неторопливым, полным древних, как сам род человеческий, собирательных радостей грибным походам. Поэтому, заглянув в балаган и убедившись, что там все в порядке, Славка бросила свой рюкзачок на лавку, взяла с полки складной нож, плетеную корзинку и отправилась за грибами. Здесь, на необитаемом острове, их было полно. Едва она сделала несколько шагов, как со стороны Болоток послышалось три приглушенных двухкилометровым расстоянием ружейных выстрела. Сначала один, послабее, а затем дуплет, погромче. Если бы ветерок не тянул порывами от Болоток в сторону острова, Славка, может быть, и не услышала бы этих выстрелов. А так - услышала. И сердце ее заныло. Конечно, в округе водилась боровая и болотная дичь, и охотники до нее, не особенно считаясь с установленными правилами, постреливали ее в любое время года. Но почему выстрела было три? И почему сначала прозвучал негромкий, будто пистолетный, а словно в ответ - ружейный дуплет? Может быть, сначала Нилыч стрелял из своей «гюрзы», а потом уже по нему стреляли из охотничьего ружья? И вдруг Славка с облегчением вспомнила, что у «гюрзы» был глушитель, пистолет не стрелял в звуковом смысле этого слова, а негромко с присвистом кашлял. Нет, не такой человек Горов, чтобы позволить кому-то подловить себя на пулю-дуру. Нет, не такой! И все-таки сердечко Славки ныло тихой тревогой. И грибы она собирала без особого удовольствия - наполняла корзину разногрибьем, вот и все.