Гардемарин Ее Величества. Инкарнация

Глава 16

— Русский язык — отлично. Испанский — отлично.

Ничего удивительного. Вряд ли моя грамматика и произношение были по-настоящему безупречны, но для экзаменационной программы, рассчитанной на восемнадцатилетних оболтусов, их хватало с избытком. К гуманитарным предметам я даже не готовился: когда с самого детства изъясняешься на основных европейских языках чуть ли не чаще, чем на родном, нужда в зубрежке отпадает.

— Английский… Впрочем, полагаю, вы и так знаете. С таким началом хочется ожидать не менее блестящих результатов во всем… Но увы. — Разумовский вздохнул, отложил экзаменационные выписки и потянулся за следующими. — Должен сказать, меня несколько опечалили баллы по точным наукам. Впрочем, преподаватели сошлись во мнении, что ваши знания и по математике, и по физике все же можно признать удовлетворительными.

Ну, а чего вы, собственно, хотите? Юным умам полагается изучать все и сразу, но взрослая жизнь редко подразумевает использование интегралов и сложных уравнений. Математический анализ и сопромат в конце концов становятся уделом избранных: инженеров высшего ранга, физиков-энергетиков, сотрудников НИИ и Конфигураторов, чьи амбиции выходят за рамки штампования стандартных схем для нужд государства. Такие среди выпускников Корпуса встречаются нечасто, а из остальных курсантов…

Из остальных вырастают суровые солдафоны вроде меня-прежнего. Боевые офицеры, некоторые из которых способны пройти всю лестницу армейской иерархии до самого верха, ни разу не обратившись к дифференциальным уравнениям и прочей многоэтажной жути с иксами и игреками.

Мне, к примеру, они так и не пригодились — так что знания по математике пришлось освежать в экстренном порядке. И я справился, хоть и на сомнительное и даже немного обидное «удовлетворительно».

— Впрочем, для будущего гардемарина это едва ли так уж важно. — Разумовский, похоже, заметил мои опасения и тут же поспешил успокоить. — Как говорил еще генералиссимус Александр Васильевич Суворов — бить, а не считать… А бить вы, полагаю, сможете.

С этими словами Разумовский вытащил откуда-то из ящика стола еще одну папку. Похоже, с данными по тестам на применение Дара — их всегда хранили отдельно, в сейфе или специально отведенных кабинетах. Вряд ли хоть кого-то всерьез интересовали оценки курсантов по общим предметом, но это… Офицеры, способные прикрыть от пуль целый взвод или в одиночку заменить минометную батарею, всегда были штучным товаром. Такую информацию секретчики военных училищ хранили, как зеницу ока, и даже самому Разумовскому наверняка пришлось подписать кипу бумаг, чтобы получить заветный листок с диаграммами.

— Мощность — шестьсот киловатт в пике… Впечатляет, — хмыкнул он. — Контроль — тридцать пять единиц по Курчатову… Тоже очень неплохо.

При желании я мог бы выдать и больше. Примерно раза в полтора по первому показателю и процентов на двадцать — по второму, даже в новом теле с еще не разработанными синапсами. Но не стал: запредельная для восемнадцатилетнего пацана мощность привлекла бы слишком много ненужного внимания, а с контролем все обстояло еще хуже. Значения выше сорока у молодых Одаренных встречаются нечасто, и в большинстве случаев означают неплохой шанс уже к окончанию ВУЗа выйти на шестьдесят с лишним баллов по Курчатову.

Таких самородков высокоранговые Конфигураторы собирают во всей стране, заполучают всеми законными и не очень способами и уже не выпускают из рук. Превращаться в научно-производственный инструмент, пусть даже с астрономическим по меркам простых смертных окладом, я не собирался — поэтому и отработал не результат чуть выше среднего.

— Нормативы по физкультуре только завтра. А значит, пока остается история. — Разумовский убрал папку обратно в ящик стола. — И этот экзамен, с вашего позволения, я бы хотел принять лично.

— Вы?.. — удивился я.

— И прямо сейчас… А почему бы, собственно, и нет? Вы сомневаетесь в своих знаниях, Острогорский? — Разумовский заговорщицки заулыбался. — Или в моих полномочиях?

— Нет, ваше пре… Георгий Андреевич, — поправился я. — Если вам будет угодно.

Странное желание. Которое может подразумевать… да, в общем, что угодно. От узаконенной возможности «срезать» неугодного абитуриента до вполне искреннего желания помочь, избавив от общения с чересчур дотошным и вредным преподавателем.

— Что ж… Мне будет угодно. — Разумовский оперся ладонями на стол и поднялся. — Надеюсь, вы не станете возражать против небольшой прогулки. В моем возрасте полезно иногда размять кости.

Его превосходительство наверняка прибеднялся: судя по тому, как легко он отодвинул

огромное кожаное кресло без колесиков, с костями все было в порядке. Для высокорангового Одаренного даже неполные восемьдесят лет — не такой уж и большой срок. Конечно, не расцвет сил и способностей, но пока еще и не увядание. И даже если тело с годами утратило гибкость и проворство, мощностью и разрушительной силой атакующих элементов Разумовский наверняка смог бы составить конкуренцию даже самым талантливым из выпускников Корпуса.

— Что ж, начнем, Острогорский, — произнес он, запирая дверь кабинета на ключ. — Назовите мне дату образования Иберийской империи. Хотя бы год.

— Вопрос с подвохом, не так ли? — Я на всякий случай сделал паузу и продолжил. — Формальное начало существования империи — то есть, государства, состоящего из центра-метрополии и колоний — случилось еще до того, как Иберия стала так называться. Первая колония появилась еще при Энрике Третьем, который был королем Кастилии и Леона — примерно за сотню лет до эпохи конкистадоров.

— Верно, — кивнул Разумовский, — прошу вас, продолжайте.

— Создание единого государства на полуострове произошло уже позже, в одна тысяча четыреста шестьдесят втором, после брака Фердинанда Арагонского и Изабеллы Кастильской. А современное название Иберия получила только после Пиренейской унии в одна тысяча пятьсот восьмидесятом, когда король объединенных Кастилии и Арагона Фелипе Второй смог завладеть также и португальской короной. Однако на тот момент он обладал многочисленными территориями в Южной Америке — то есть, его империя уже тогда была трансатлантической.

— Это все, безусловно, очень интересно. — Разумовский улыбнулся, но потом явно через силу заставил себя нахмуриться. — Однако мне все же хотелось бы услышать конкретный ответ.

— Это едва ли возможно. — Я пожал плечами. — Насколько мне известно, единой общепринятой версии не существует. Три даты я уже назвал, и, если желаете, могу прибавить к ним четвертую: тринадцатое августа одна тысяча пятьсот двадцать первого года. Падение Теночтитлана и всей империи ацтеков, с которого началось господство будущей Иберии над всей Южной Америкой. Выбирайте любую, Георгий Андреевич.

Увлекшись, я слегка перестарался. И, возможно, последние слова показались Разумовскому чем-то слишком фамильярным. Однако виду он не подал: все так же неторопливо шагал чуть впереди к лестнице в западное крыло. Может, и успел где-то в глубине пожалеть, что решил самостоятельно экзаменовать своенравного абитуриента, но внешне это не отражалось никак. Более того, на его лице понемногу проступал неподдельный интерес: похоже, старик и сам давно интересовался историей иберийской монархии.

— Неплохо, Острогорский, — произнес он после недолгого молчания. — Четыре даты… А какую бы выбрали вы?

— Никакую. — Я пожал плечами. — Точнее, пятую: семнадцатое апреля тысяча девятьсот тридцать шестого. Коронация иберийского короля Карлоса Восьмого в качестве Римского императора лично Папой в соборе Святого Петра в Ватикане.

— Ого! — Разумовский от неожиданности споткнулся и чуть не покатился с лестницы кубарем. — Крайне… крайне интересное мнение. И необычное.

— Зато вполне разумное, — невозмутимо отозвался я. — И как нельзя лучше объясняет, почему его величество Карлос поспешил получить казалось бы никому не нужный почетный титул всего через год после Великой войны, когда Кайзеррейх прекратил свое существование.

— То есть, вы хотите сказать?..

— Что иберийская монархия заявила о себе, как о третьем историческом преемнике Рима. — Я понимал, что меня несет не туда, но остановиться уже не мог. — Священная германская империя — первый. Кайзеррейх — второй. Вся католическая Европа столетиями молилась на былое величие и стремилась заполучить корону от Папы. И Карлосу это удалось.

— Кхм… Да, с этим трудно поспорить. — Разумовский откашлялся в кулак. — Однако не следует забывать, что в настоящий момент Иберийское Содружество формально считается федерацией независимых государств.

— А фактически — является империей, — фыркнул я. — Особенно если судить по амбициям правящей династии.

— Знакомые тезисы. — Разумовский понимающе заулыбался. Кажется, наконец, сообразил, к чему я упорно клоню. — Если мне не изменяет память, впервые что-то подобное озвучил…

— Мой тезка, имя которого теперь носит Морской корпус. И чей портрет висит внизу прямо напротив входа. — Я на мгновение смолк, делая вид, что вспоминаю. — Заседание Государственной думы в мае девяносто седьмого.

Тогда я, помнится, изрядно встряхнул сонных чинуш из министерств — кое-кто из них даже пробовал возмущаться. Зато члены Советы Безопасности аплодировали стоя.

Удивительно, как до драки не дошло.

— Вижу, мы понемногу переходим к отечественной истории, — усмехнулся Разумовский. — И как же вы относитесь к деятельности и политике его светлости князя Градова?

— В высшей. Степени. Положительно, — отчеканил я, разделяя слова. — На тот момент едва ли кто-то мог предложить что-то лучшее, чем государственный переворот и создание Совета Имперской Безопасности. Впрочем, вам ли этого не знать, Георгий Андреевич?

В девяносто третьем старик — точнее, тогда еще крепкий капитан пятидесяти с чем-то лет — высадился с моряками прямо на набережную у Зимнего и одним ударом смял оборону западного крыла. Не появись он тогда вовремя — одному богу известно, как изменилась бы эта самая отечественная история.

— Это были непростые времена, — вздохнул Разумовский, отводя взгляд. — Сейчас не все из того, что мы делали, кажется верным.

— Лекарство редко бывает приятным на вкус. — Я чуть замедлил шаг. — Но без него человек может умереть.

— Какая изящная метафора!

Когда сзади раздался знакомый визгливый голос, я едва не подпрыгнул. И даже Разумовский дернулся, будто у него выстрелили прямо над ухом, и только потом развернулся.

Прямо за нами, всего в паре шагов стоял Осип Яковлевич Шиловский. Грач собственной персоной. Похоже, он вырулил откуда-то с лестницы, а до этого побывал снаружи: на улице шел дождь, и одежда с волосами успели намокнуть. Слипшиеся черные пряди и плащ, с которого на паркет до сих пор капала вода, делали коменданта еще больше похожим на нахохлившуюся птицу, мокрую и сердитую.

На его месте я бы, пожалуй, поспешил переодеться и раздобыть кружку горячего чая, но вместо этого Грач не только подслушал нашу беседу, но и зачем-то решил поучаствовать.

— Прошу извинить мое любопытство, судари, но, видит бог, я просто не мог пройти мимо, — ядовито произнес он. — Похоже, молодой человек искренне восхищается личностью князя Градова.

— Скорее я бы назвал это уважением к личности. И к истории отечества.

Я на всякий случай скосился на Разумовского. Но тот, похоже, не имел ничего против второго экзаменатора — или кем вдруг возомнил себя…

— Бред! — Грач дернулся, роняя с носа тяжелую каплю. — Дурацкие сказки, в которые может поверить только полный… Проклятье, вы еще слишком молоды, чтобы понимать, что нам всем пришлось пережить за десять лет его власти. И скольких достойнейших людей…

— Потрудитесь привести примеры. Или прекратите врать.

Я понемногу начинал терять терпение, а Разумовский, похоже, слишком опешил, чтобы предпринять хоть что-то… Или просто никак не мог решить, кому из нас двоих стоит заткнуть рот первому.

— Я вру⁈ — Грач вытянул шею вперед, будто собирался меня клюнуть. — Вы желаете пример? Что ж, вот он: дело графов Платовых-Тарновских. Всего полгода следствия и четыре смертных приговора. Всю семью лишили дворянского достоинства, конфисковали имущество и отправили в Сибирь. Ваш любимый генерал не пощадил даже женщин!

— Которые прекрасно знали, откуда у почти нищего рода вдруг появились десятки тысяч рублей на счетах в Швейцарии. — Я сложил руки на груди. — Почтенный отец семейства обворовывал армию. И делал это во время турецкой кампании. Каждый камешек в ожерельях юных графинь был оплачен кровью русских солдат. И после этого вы считаете наказание слишком суровым?

— Это ложь! — Грач сжал кулаки. — Граф Василий Павлович был…

— Вором, — тихо сказал я. — Вором, подлецом и предателем.

— Послушай, ты, щенок…

— Довольно!!!

Разумовский, наконец, проснулся. И рявкнул так, что вздрогнул даже пол под ногами. Трое курсантов неподалеку поспешили убраться обратно в аудиторию, а усатый офицер, шагавший вдалеке по коридору вдруг повернул назад — видимо, вспомнил о каком-то важном деле. Грач тут же заткнулся, но продолжал смотреть на меня так, будто хотел наброситься.

— Довольно. Вы оба — хватит! — проговорил Разумовский уже тише. И повернулся к коменданту. — Оставьте нас, Осип Яковлевич. Полагаю, мы все уже и так наговорили много лишнего.

Грач коротко кивнул, развернулся на пятках и чуть ли не строевым шагом направился к лестнице. Будь погода сегодня лучше, полы плаща пафосно развевались бы за его спиной, но мокрыми они только цеплялись за ноги, как подбитые крылья.

— Господь милосердный… Что ж, вынужден признать, что ваши знания истории впечатляют. — Разумовский рукавом вытер со лба выступивший пот. — Но, мой юный друг, вашим суждениям не помешает немного деликатности. Офицеру императорского флота положено вести себя прилично. И особенно — в разговоре со старшим по званию.

— Как? Я чем-то оскорбил его высокоблагородие капитана? — Я изобразил на лице искреннее удивление. — Разве есть что-то неприличное в том, чтобы называть вещи своими именами?

— Нет… нет, конечно же. Не уверен, что мне вообще следует говорить с вами об этом… — Разумовский потеребил ворот, будто белоснежная рубашка под кителем вдруг стала на пару размеров меньше. — Впрочем, никакого секрета тут нет: Елена Васильевна, в девичестве графиня Платова-Тарновская, приходилась матерью Осипу Яковлевичу. А ее отец, Василий Павлович, соответственно…

— Дедом, — со вздохом закончил я. — Но это не отменяет того факта, что он был вором и предателем. И поверьте, Георгий Андреевич, я не постесняюсь повторить это любому, если потребуется.

— Могу только позавидовать вашей отваге отстаивать свои суждения, Острогорский. — Разумовский опустил голову и медленно зашагал обратно в сторону кабинета. — Но вы, похоже, только что нажили себе врага.

— Так пусть он об этом и беспокоится. — Я пожал плечами. — Если у его высокоблагородия остались ко мне какие-то вопросы — я готов на них ответить.

— Довольно. — Разумовский чуть возвысил голос. — Похвальное рвение, но лучше проявить его в учебе. К примеру, завтра на физкультуре.

А этот экзамен я, кажется, сдал, хоть и не без приключений. Впрочем, ничего удивительного: уж что-что, а историю я знал даже лучше, чем на отлично. Особенно отечественную.

Хотя бы потому, что писал ее собственной кровью.