Генералов похищали в Париже. Русское военное Зарубежье и советские спецслужбы в 30-е годы XX века

Заявление генерала Скоблина о предоставлении амнистии и советского гражданства

Ц.И.К. С.С.С.Р. Николая Владимировича СКОБЛИНА

Заявление

12 лет нахождения в активной борьбе против Советской власти показали мне печальную ошибочность моих убеждений.

Осознавая эту крупную ошибку и раскаиваясь в своих проступках против трудящихся СССР, прошу о персональной амнистии и даровании мне права гражданства СССР.

Одновременно с сим даю обещание не выступать как активно, так и пассивно против Советской власти и ее органов. Всецело способствовать строительству Советского Союза и о всех действиях, направленных к подрыву мощи Советского Союза, которые мне будут известны, сообщать соответствующим правительственным органам.

10 сентября 1930 г. Н. СКОБЛИН

Млечин Л.

«Фермер» сообщает из Парижа. М., 1992. С. 15.

Обязательство Н.В. Скоблина о сотрудничестве с советской разведкой

Подписка

Настоящим обязуюсь перед Рабоче-Крестьянской Красной Армией Союза Советских Социалистических Республик выполнять все распоряжения связанных со мной представителей разведки Красной Армии безотносительно территории. За невыполнение данного мною настоящего обязательства отвечаю по военным законам СССР.

21/1/31. Берлин Б. генерал Николай Владимирович

Подпись Скоблин

Очерки российской внешней разведки. Т. 2. М., 1996.

Фотовклейка между с. 176 и 177.

Обязательство Н.В. Плевицкой о сотрудничестве с советской разведкой

Подписка

Настоящим обязуюсь перед Рабоче-Крестьянской Красной Армией Союза Советских Социалистических Республик выполнять все распоряжения связанных со мной представителей разведки Красной Армии безотносительно территории. За невыполнение данного мною настоящего обязательства отвечаю по военным законам СССР.

21/1/31. Берлин

Подпись Н. Плевицкая-Скоблина

Очерки российской внешней разведки. Т. 2. М., 1996. Фотовклейка между с. 176 и 177.

Показания Я.Л. Огарева о встрече с И.В. Сталиным

18 ноября 1931 г. Сов. секретно

16 ноября, примерно в 3,5 дня, идя вместе с Добровым от Красной площади по направлению Ильинских ворот, с левой стороны по тротуару я встретил Сталина. Встреча состоялась недалеко от В. Торговых рядов. Сталин был одет в солдатскую шинель, на голове был картуз защитного цвета. Рядом с ним шел по левую руку господин в темном пальто и в кепке. У этого лица в глаза мне бросилась большая борода рыжего цвета. И только переведя глаза налево, я уже в трех шагах от себя заметил и Сталина. Я сразу его узнал по сходству с портретами, которые я видел. Он мне показался ниже ростом, чем я его себе представлял. Шел он медленно и смотрел на меня в упор. Я тоже не спускал глаз с него. Я заметил, что за ним сразу же шло человек 8. Мы так близко сошлись на тротуаре (он был достаточно узок), что я даже задел рукой его соседа (рыжебородого). Первая моя мысль была выхватить револьвер и выстрелить, но так как в этот день я был не в куртке, а в пальто, а револьвер был в кармане штанов под пальто, то я понял, что раньше, чем я выстрелю меня схватят. Это меня остановило, тем более, что встреча со Сталиным была совершенно неожиданной. Пройдя несколько шагов, я подумал, не вернуться ли мне, чтобы выстрелить. Но присутствие 8 человек, следовавших за Сталиным, меня и тут остановило. Весь этот эпизод поразил меня тем, что у меня было представление, что Сталин всегда передвигается только на автомобиле, окруженный плотным кольцом охраны, причем машина идет самым быстрым ходом. Именно такое представление о способах передвижения руководящих лиц большевиков всегда вызывало у нас наибольшие затруднения при постановке вопроса о террористическом акте. Мне было обидно, что я упустил такую возможность, и сказал Доброву: «Как странно! Когда встречаешь, ничего не предпринимаешь, а когда захочешь встретить, то не встретишь». «За границей никто не поверит».

Допросил: Начальник 3 Отделения ЭКУ ОГПУ Дмитриев

Лубянка. Сталин и ВЧК—ГПУ—ОГПУ — НКВД. Архив Сталина. Январь 1922 — декабрь 1936. М., 2003. С. 286.

Рапорт корнета К.А. Половцова генералу И.Г. Эрдели

6 февраля 1935 года

По делу полк. Федосеенко доношу:

1. — Полагаю возможным утверждать, что до начала марта 1932 года, против полк. Федосеенко в его причастности к советской агентуре ни у кого подозрений не возникало, так как в противном случае он не мог бы быть вновь принят в Корниловский полк 9 марта того же года, как гласит о том письмо ген. Скоблина, направленное полк. Федосеенко.

Равным образом можно считать установленным, что до 11 марта 1932 года, т.е. до того дня, когда полк. Федосеенко явился к ген. Миллеру с докладом о том, что он, Федосеенко, вступил в сношения с советской агентурой, ни в штабе РОВС-а, ни в организациях, соприкасающихся с контр-разведывательной работой, никаких данных о связи полк. Федосеенко с советской агентурой не было. (В отношении РОВС-а полагаю, что проверка может быть сделана путем просмотра агентурных данных за 1932 г.)

2. — Таким же образом, можно считать, что первые сведения о причастности полк. Федосеенко к советской агентуре действительно исходят от него самого.

3. — По агентурным данным установлено, что полк. Федосеенко действительно был в Берлине в середине апреля 1932 г. (сам Федосеенко указывает дату своего прибытия в Берлин — 12 апреля), и что именно в этот приезд он и поступил на службу советской агентуры.

4. — По тем же данным установлено, что полк. Федосеенко вел переговоры о своем поступлении на службу с главой военной советской разведки за границей, известным под фамилией Порт (здесь и далее выделено в тексте источника. — В.Г.), представившимся полк. Федосеенко, как Георгий Иванович Иванов. Является-ли фамилия Порт, настоящей фамилией этого лица — неизвестно, но под этой фамилией он фигурирует с 1917 г., когда в чине прапорщика он явился с лейб-гвардией е.в. (Его Величества. — В.Г.) Павловский полк от совета раб. и солд. депутатов Петербурга и был избран председателем полкового совета, усиленно работая на разложение полка. Под этой же фамилией он окончил красн. академию ген.-штаба. Факт, что переговоры с полк. Федосеенко вел сам Порт свидетельствует о том, насколько большевики заинтересовались РОВС-ом.

5. — Исходя из тех же агентурных данных, можно считать, что полк. Федосеенко действительно советским агентом до своей встречи с Магденко, имевшей место в Париже 20 февраля 1932 г., не состоял.

6. — По тем же данным обнаружено, что Магденко в настоящее время находится в тюрьме в Мюнхене, что затрудняет выяснение всех обстоятельств пребывания полк. Федосеенко в Берлине.

7. — Агентурным путем установлено, что 2-е бюро французского генерального штаба имеет в своем распоряжении данные как о Магденко, так и о полк. Федосеенко. Имеется некоторая доля вероятности, что некоторая часть этих данных могла бы быть сообщена лицу, имеющему официальные на то полномочия от РОВС-а. Обращаться надлежит к бывшему секретарю Фо-Па-Биде. В частности, по-видимому, во 2 бюро известно, что полк. Федосеенко действительно написано письмо на имя Commissaire Special de l’Elysee.

8. — Лично установлено, что полк. Федосеенко с семьей (жена и двое детей) живет скромно, занимая маленькую, полумансардную квартиру без всяких удобств, состоящую из двух комнат с кухней. Обстановка невзрачная. За квартиру платит менее 2.000 франков в год, живет в ней свыше 7 лет. Сведения о том, что полк. Федосеенко на получаемые от большевиков деньги завел себе собственную машину, по проверке оказались неверными. Он продавал не свою, а чужую машину, о чем имеются доказательства в письменной форме, относящиеся к тому времени.

В настоящее время наблюдаются скорее некоторые признаки нужды.

Таким образом, можно заключить, что служба его у большевиков едва-ли была длительной. Так как не оставила никаких следов благосостояния.

9. — Установить правильность освещения фактов и передачи разговоров со всеми упомянутыми в его сообщении лицами возможно лишь путем их опроса, чего я сделать не считаю себя в праве, производя негласное дознание. Поэтому, я мог говорить лишь с лицами, заслуживающими абсолютного доверия. В силу этого, для проверки показаний полк. Федосеенко, я обратился лишь к ген. Миллеру и к полк. Стракач, кои, в общих чертах, подтвердили правильность сообщаемого полк. Федосеенко о его свидании с ген. Миллером (доклад о том, что большевики в Берлине «предсказали» убийство Думера за месяц), имевшим место 11 мая 1932 г. В частности, ген. Миллер мне указал, что он о своем разговоре с полк. Федосеенко генералу Скоблину ничего не говорил. После появления полк. Федосеенко, ген. Миллер затребовал лишь справку о нем, насколько генерал помнит, от генерала Шатилова.

Из этого указания ген. Миллера надо заключить, что ген. Скоблин узнал (если вообще узнал) о визите полк. Федосеенко к ген. Миллеру каким-то иным способом и что ген. Скоблин о цели визита полк. Федосеенко к ген. Миллеру вообще знать ничего не мог.

10. — Поэтому, неясным является, вследствие каких причин и с какой целью ген. Скоблин 1 июня 1932 г. вызвал pneumatique полк. Федосеенко в Собрание галлиполийцев «по делам службы» (подлинный pneumatique имеется). Ответ на этот вопрос может дать только ген. Скоблин и он существенно мог бы помочь выяснению истины в этом деле.

11. — Найти подтверждение обвинений полк. Федосеенко против ген. Скоблина агентурным путем не оказалось возможным. Однако выяснилось, что генерал Скоблин к концу 1928 года чрезвычайно нуждался в средствах, и что положение его было трудное. Равным образом выяснилось, что источником теперешнего относительного благополучия не мог явиться артистический заработок его жены Н.В. Плевицкой, так как ее концерты в Париже материального успеха не имели. Заграничное же турне, предпринятое ею на Балканах, в виду низкой валюты, также дало небольшие суммы. Проверка этих сведений официальным путем не представляет затруднений.

12. — Таким образом установить точно, что чета Скоблиных живет на те средства, на которые принято считать, что они живут, не трудно. Гораздо сложнее будет установить, на какие средства они живут, буде ген. Скоблин сам не пожелал бы ответить на этот вопрос.

13. — Не ясной, в данный по крайней мере момент, является и причина исключения полк. Федосеенко из Корниловского полка. В приказе сказано: «За то, что вошел в связь с большевистской агентурой». Однако, не сказано, исключается-ли он за то, что вообще вступил в связь с советской агентурой, вне зависимости от преследуемых целей или за то, что он рассматривается, как советский агент. Казалось бы, что и в том, и в другом случае дело требовало бы суда над полк. Федосеенко, так как, с одной стороны, полк. Федосеенко не был «вскрыт», а о своей связи с советской агентурой сам доложил ген. Миллеру, а с другой — без суда и следствия в русской армии из полков не исключались и обер-офицеры.

14. — Судя по имеющейся у полк. Федосеенко переписке с Портом, можно думать, что он действительно был исключен со службы 23 июля 1932 года. Никаких данных, указывающих на дальнейшее сотрудничество полк. Федосеенко с большевиками, нет.

Таким образом, исключение из Корниловского полка (13 июля 1932 г.) и с большевистской службы по времени почти совпадают.

В заключение, беру на себя смелость, высказать нижеследующие мои личные впечатления по этому делу:

1. — Полк. Федосеенко, не имея непоколебимо твердых устоев старых офицеров императорской армии, а потому, видимо, не отдавая себе отчета в том, на что он идет, поддался циничным увещеваниям Магденко, заключавшимся в том, что почему же, не причиняя вреда своим, не сорвать с большевиков некоторую сумму. К тому же, как человек в этой работе неопытный, он мог утешать себя надеждой, что и он де, в свою очередь, узнает что-либо от большевиков. Поняв, после убийства Думера, опасность своего положения, а может быть и почувствовав недостойность своего поведения, он поспешил довести до сведения ген. Миллера о своей связи с большевиками.

2. — Имея некоторое представление о Магденко по моей прошлой работе, и зная его любовь придавать себе в глазах людей, его не знающих, особый вес и показывать необычайную осведомленность, я допускаю, что Магденко мог, сделав из слышанных им обрывков разговоров начальства выводы, сообщить полк. Федосеенко о готовившемся на президента покушении, тем более, что не подлежит сомнению, чьих рук это дело.

3. — Весьма возможно также, что Магденко мог наклеветать по тем же причинам и на ген. Скоблина, как по тем же причинам мог бы сказать и правду.

4. — Во всяком случае, я не допускаю, чтобы полк. Федосеенко возбудил бы обвинения против ген. Скоблина по заданию большевиков. Во-первых, для этого не надо было бы ждать 2½ года. Во-вторых, большевики не поставили бы своего активного агента в столь жалкую и слабую позицию в смысле доказательств своего обвинения. «Доказательства» были бы подстроены и даны ему в руки.

5. — Поэтому, хотелось бы думать, что Магденко просто оклевал ген. Скоблина, а что полк. Федосеенко, ему поверив, сам себя настроил так, что вся его цепь «психологических моментов» является плодом его воображения.

6. — Однако, принимая во внимание необъяснимый, пока во всяком случае, вызов полк. Федосеенко ген. Скоблиным «по делам службы», странный способ исключения полк. Федосеенко из полка, неясность в источниках средств четы Скоблиных, неясность обстоятельств перехода самой Плевицкой в свое время от красных к белым, колебания ген. Скоблина в вопросе о возвращении в Россию из Константинополя, влияние в этом вопросе его жены и, наконец, любовь ген. Скоблина к легкой, нетрудовой жизни, я полагаю, что только официальная следственная комиссия, которая будет правомочна задавать ген. Скоблину столь щекотливые вопросы, сможет выяснить все обстоятельства этого исключительно неприятного дела.

7. — Смею думать, что назначение следственной комиссии явится также единственным приемлемым выходом и для самого ген. Скоблина.

Последние Новости. 1937. 28 сентября.

Указания председателя РОВСа генерала Е.К. Миллера генералу Скоблину о деятельности «внутренней линии»

Union Générale des associations d’anciens combattants Russes en France 7 февраля 1936 г.

№146. Колизе, 29

Глубокоуважаемый Николай Владимирович!

В последнее время выясняется, все с большей ясностью, жизненная необходимость внести существенные поправки в методах работы так называемой «внутренней линии», дабы избежать, в будущем, тех нежелательных недоразумений и осложнений, которые были отмечены, как ранее, так и в самое последнее время.

Прежде всего, считаю необходимым точно формулировать задачи, которые ставятся мною этой секретной организации:

1. Наблюдение и регистрация деятельности различных русских эмигрантских организаций, враждебных Р.О.В.Союзу.

2. Общее наблюдение за настроениями в массе русской эмиграции и в организациях Р.О.В.Союза в целях как принятия тех или иных мероприятий, отвечающих этим настроениям, так и по разъяснению недоразумений и неправильно истолкованных фактов.

Таким образом, в задачи «внутренней линии» не входит ни ведение самостоятельной политической деятельности в сфере Р.О.В.Союза, ни наблюдение за чинами последнего, если нет основания подозревать их в выполнении задач, инспирированных нашими врагами.

При выборе и назначении представителей «внутренней линии» на местах надо соблюдать следующие указания:

1. Представители «внутренней линии» на местах должны быть набираемы только с ведома и согласия местного, старшего председателя Р.О.В.Союза.

Во избежание каких-либо осложнений эти представители не должны быть избираемы из чинов Р.О.В.Союза, состоящих одновременно в Национальном Союзе Нового Поколения, ибо в этом последнем случае они были бы обязаны вводить последний в курс своей работы.

2. Представители «внутренней линии» на местах должны держать в курсе своей работы местных старших представителей Р.О.В.Союза.

3. В своей работе, представители «внутренней линии» должны избегать, самым строгим образом, попыток к критике действий и распоряжений местных старших представителей Р.О.В.Союза.

4. Я категорически требую соблюдения основного правила, чтобы все руководящие указания представителям «внутренней линии», в районе I отдела Р.О.В.Союза, исходили только от Вас, а отнюдь не от других лиц, прямо Вам не подчиненных.

В заключение, учитывая опыт прошлого я вынужден указать, что всякие попытки представителей «внутренней линии» расширить свою компетенцию вне указанных мною рамок, неизменно ведут к крупным недоразумениям, в результате которых вред их деятельности сможет превысить приносимую пользу.

Искренне уважающий Вас

Подпись

ГАРФ. Ф. 9116. On. 1.Д. 20. Л. 132–132 об.

Приказ русскому обще-воинскому союзу

София №2 30 сентября 1937 года

В виду того, что Генерал-Майору СКОБЛИНУ предъявлено тягчайшее обвинение в предательстве, отчисляю его от должности Командира Корниловского ударного полка и передаю суду чести Генералов при Начальнике I отдела РОВС.

Генерал-Лейтенант Абрамов

ГАРФ. Ф. 5853. Оп. 1. Д. 62. Л. 182.

Приказ I отделу русского обще-воинского союза

5 окт. 1937 года №32 г. Париж

Генерал-от-Кавалерии ЭРДЕЛИ назначается председателем Особой Комиссии по делу Скоблина.

Состав Особой Комиссии предоставляется установить ее председателю.

На Особую Комиссию по делу Скоблина возлагаются следующие задачи:

1. Установление роли Скоблина в похищении Генерала Миллера.

2. Установление роли, деятельности и связей Скоблина в РОВС-е, а, в частности, в частях 1-го корпуса.

3. Выяснение и уточнение всех событий, имевших место в управлении РОВС-а 22-го сентября с.г. в период времени с 11-ти часов утра до бегства Скоблина включительно.

Прошу всех членов РОВС-а, а также всех русских воинов, оказать Генералу-от-Кавалерии Эрдели всемерную поддержку и помощь в выполнении возложенной на него ответственной и трудной задачи.

Подлинный подписал Вице-Адмирал Кедров

Скрепил и верно: Полковник Станиславский

Часовой. 1937. №198. С. 13.

Из письма генерала Е.К. Миллера генералу П.А. Кусонскому

29–30IX1937

Дорогой Павел Алексеевич,

Сегодня прошла почти неделя, когда я, прощаясь с Вами в начале первого часу дня, передал Вам письмо, прося его прочесть, ежели я часа через полтора-два не вернусь. Было у меня какое-то подсознательное предчувствие, что Н.В.С. (Николай Владимирович Скоблин. — В.Г.) увлечет м.б. (может быть. — В.Г.) на что опасное. Но конечно ничего подобного происшедшему я не ожидал и в мыслях не имел. Писать Вам о том, что и как произошло тогда во вторник, как и где я нахожусь сейчас, я конечно не могу, ибо такого содержания письмо несомненно не было бы Вам послано. Совершенно я не знаю, что и как произошло в Париже после того, как я «выбыл из строя». Хочу же написать Вам только по вопросам частного и личного характера, касающихся других лиц, совершенно непричастных ни к какой либо политике <…>

Крепко Вас обнимаю. Будущее в руках Божьих. Может быть когда нибудь и увидимся еще.

Искренне Ваш Подпись

Центральный архив Федеральной службы безопасности России (ЦА ФСБ). Материалы на Миллера Е. С. 26.

Письмо генерала Е.К. Миллера жене

Дорогая Тата,

Крепко Тебя целую, не могу Тебе писать, где я, но после довольно продолжительного путешествия, закончившегося сегодня утром, хочу написать Тебе, что я жив и здоров, и физически чувствую себя хорошо. Обращаются со мной очень хорошо, кормят отлично. Проездом видел знакомые места. Как и что со мной случилось, что я очень неожиданно для самого себя уехал, даже не предупредив тебя о более или менее возможном продолжительном отсутствии, Бог даст когда нибудь разскажу, пока же прошу Тебя посколько возможно возьми себя в руки, успокойся и будем жить надеждой, что наша разлука когда нибудь кончится.

Мне передали, что дня два после моего исчезновения Тебе была послана телеграмма из Парижа, что я жив и здоров, правда без подписи, чтобы Тебя успокоить. Я об этом узнал позже, но это совершенно правда — я жив и здоров, этому можешь верить по сей день.

О себе конечно ничего писать не могу. Скажу только, что вышел я из Управления около полудня без пальто, тк. кк. было тепло и я предполагал через час — полтора вернуться. Здесь, где я нахожусь, хотя погода отличная, но все же свежевато. Мне дали отличное новое пальто, новую фуфайку, кальсоны и шерстяные носки. Так что и в этом отношении можешь не беспокоиться. Я надеюсь, что смогу тебе указать адрес, по которому сможешь мне дать сведения о здоровье своем, детей, внуков <…>

Крепко, крепко Тебя моя дорогая целую и молю Бога, чтобы вся эта эпопея закончилась благополучно.

Целую Мару, Зозо, Аничка. Спрашивают ли они про Дедушку? <… >

Горячо любящий тебя Е. Миллер

ЦА ФСБ. Материалы на Миллера Е.

Письмо Н.В. Плевицкой президенту Франции 16 октября 1937 года

Господин Президент Республики!

От моего защитника я узнала, что в газетах сегодня опубликовано письмо, с которым обратилась к Вам жена генерала Миллера с целью добиться обыска в доме, нанятом полпредством СССР, но не являющемся частью зданий, официально занимаемых посольством. Этот дом расположен вблизи того места, где было назначено свидание генералу Миллеру, а именно на углу улицы Раффэ и бульвара Монморанси. Спешу присоединиться к этому ходатайству, ибо всей душой хочу, чтобы были обнаружены подлинные виновники преступления, совершенного над генералом Миллером, и как я убеждена, над моим мужем.

Как желала бы я выйти из тревожного состояния неизвестности и, в печали моей, вечно чтить его память!

Франция славится своим традиционным правосудием. Судебные процессы, происходящие здесь, привлекают внимание всего мира. Да будет мне позволено почтительно заметить, что нет ничего важнее, как обеспечить свободное отправление правосудия на всей территории, где осуществляются суверенные права Франции.

Прошу Вас, господин Президент Республики, принять уверение в моем глубоком уважении.

Надежда Скоблина.

Последние Новости. 1937.17октября

Письмо Н.В. Скоблина своему руководителю в НКВД

11 ноября 1937 г.

Дорогой товарищ Стах!

Пользуясь случаем посылаю Вам письмо и прошу принять, хотя и запоздалое, но самое сердечное поздравление с юбилейным праздником 20-летия нашего Советского Союза. Сердце мое сейчас наполнено особенной гордостью, ибо в настоящий момент я весь в целом принадлежу Советскому Союзу, и нет у меня той раздвоенности, которая была до 22 сентября искусственно создана.

Сейчас я имею полную свободу говорить всем о моем Великом Вожде Товарище Сталине и о моей Родине — Советском Союзе.

Недавно мне здесь пришлось пересматривать старые журналы и познакомиться с номером 15 «Большевика» этого года. С большим интересом прочитал его весь, а статья — «Большевики на Северном полюсе» произвела на меня большое впечатление. В конце этой статьи приводятся слова Героя Советского Союза Водопьянова, когда ему перед отлетом на Полюс задали вопрос: «Как ты полетишь на Полюс и как ты там будешь садиться? А вдруг сломаешься, пешком-то далеко идти? «Если поломаю, — сказал Водопьянов, — пешком не пойду, потому что у меня за спиной сила, мощь: товарищ Сталин не бросит человека». Эта спокойно сказанная фраза, но с непреклонной верой, подействовала и на меня. Сейчас я тверд, силен и спокоен и тоже верю, что товарищ Сталин не бросит человека.

Одно только опечалило, это 7-го ноября, когда вся наша многомиллионная страна праздновала этот день, я не мог дать почувствовать «Васеньке» (речь идет о жене Скоблина — Н.В. Плевицкой. — В.Г.) о великом празднике.

Не успели оглянуться как снова прошло 2 недели со дня Вашего отъезда. Ничего нового в личной жизни не произошло. От безделья и скуки изучаю испанский язык, но полная неосведомленность о моем «Васеньке» не дает мне целиком отдаться этому делу.

Как Вы полагаете не следует ли Георгию Николаевичу повидаться со мной и проработать некоторые меры, касающиеся непосредственно «Васеньки»? Я бы мог дать ряд советов чисто психологического характера, которые имели бы огромное моральное значение, учитывая почти двухмесячное пребывание в заключении и необходимость ободрить, а главное успокоить. Крепко жму Вашу руку.

С искренним приветом Ваш Скоблин

ЦА ФСБ. Материалы на Миллера Е.

Письмо генерала Е.К. Миллера наркому внутренних дел СССР Н.И. Ежову

Лично

Господину Народному Комиссару Внутренних Дел Союза ССР

Ежову

1. К сожалению вчера во время нашего разговора я до последней минуты не знал с кем именно я говорю, и вопрос этот выяснился для меня лишь в момент Вашего ухода. Поэтому я не считал себя в праве касаться моих показаний Следователю; какое отношение к его работе имеете Вы и Ваш спутник, я в то время не знал, из Ваших же слов и из слов Вашего спутника я не мог вынести твердого и оправданного заключения, что вам известны мои письменные показания, Следователю данные в первых числах октября, также как и содержание моих трех письменных заявлений, поданных через Начальника тюрьмы 4-го ноября, и мои частные мелкие просьбы, переданные на словах разновременно Следователю и Начальнику тюрьмы.

Поэтому сейчас, когда положение для меня выяснилось, я считаю свои долгом, уже не опасаясь быть некорректным по отношению к Следователю — Н.П. Власову, довести до Вашего сведения, что кроме письменных показаний, переданных Следователю в начале октября, о секретной работе, производившейся с 30-го по 37-й год с моего ведома и одобрения особыми лицами, мною для этого приглашенных, на средства, специально для сего собираемые, я по заявлению Следователя составил еще одну записку (здесь и далее подчеркнуто в тексте. — В.Г.) с моими показаниями, касающимися Повстанческого движения в СССР.

Эта записка была предъявлена мною Следователю лично 10 октября при свидании. Признав ее неисчерпывающей, Следователь оставил ее у меня с тем, чтобы я ее срочно дополнил некоторыми сведениями, и обещал зайти за ними на следующий день 10-го октября вечером. Но ни 11-го октября, ни позже Следователь ко мне не приходил, и я его больше не видел, а записка от 9/10 окт. (октября. — В.Г.) с моими показаниями (стр. 1–12), как и дополнение к ним от 11 окт. (стр. 13–18) до сего времени лежат у меня. Считаю своим долгом довести ее до Вашего сведения, тем более, что в ней имеются ответы на некоторые вопросы, слышанные мною вчера (приложение №1).

2. Кроме сего прилагаю еще и Краткий ответ на предложенный мне Следователем вопрос в первое же мое свидание с ним (приложение №2). По черновым наброскам я в свое время подробно ознакомил Следователя с моим ответом, и затем к 10-му октября заготовил небольшую записку, кратко излагающую мой ответ на заданный вопрос, выведенный однако за узкие пределы исключительно моей личности. Следователь не принял ее у меня, и мельком взглянув 10 окт. на мою записку, видимо не счел ее интересной, для производимого им следствия и оставил ее у меня на столе.

Так как эта записка разсматривает именно взаимоотношения эмиграции и советской власти <…> затрагивавшиеся вчера во время нашего разговора, то я прилагаю ее к сему для Вашего сведения, <…> как изложение моих мыслей по этому вопросу.

3. Помимо сего я 4-го ноября передал Начальнику тюрьмы для дальнейшего направления по принадлежности и три письменных заявления, которые судя по вчерашнему разговору может быть еще не были доведены до Вашего сведения: два из них касались денежных вопросов, а именно — 1) денег Об-ва (Общества. — В.Г.) Северян (около 25–30 фун. стер, (фунтов стерлингов. — В.Г.) и 2) денег, бывших в моем кошельке и в моем бумажнике (<…> фр. (французских. — В.Г.) франков и 20 швейц. франков) с просьбой о соответствующей отсылке их по назначению, посколько это были чужие деньги и о передаче Начальнику тюрьмы остальных — примерно 200 фр. франков для пользования ими мною согласно ст. 10-й и 11-й, утвержденных Вами Правил Внутр. Распорядка в тюрьмах. Об этих двух вопросах, меня беспокоящих, я вчера говорил Вам.

Третье мое заявление касалось моей жены и семьи, которых мне очень хотелось успокоить относительно условий, в которых протекает пока моя жизнь здесь: к заявлению я приложил коротенькую записочку моей жене без моей подписи в предположении, что Советская власть может не согласиться на передачу подписанной записки, могущей явиться как бы доказательством, убеждающим мое нахождение во власти Советского Правительства, и в моей уверенности, что по почерку моя жена увидит, что записка подписана мною. Я в своем заявлении просил предержащих властей, чтобы на моей записке был проставлен адрес промежуточного посредника, по которому моя жена могла бы послать мне ответ, при чем я указал ей, чтобы она писала исключительно про себя, детей и внуков, о их жизни и здоровье, отнюдь не касаясь никаких вопросов политики, эмиграции и т.п. Я не знаю была ли удовлетворена моя просьба, но ответа я не получил, и меня это беспокоит, как бы все свалившееся на нашу дружную семью горе и несчастье, и главное — полная неожиданность и неизвестность о моей судьбе, отразилось на ее и без того слабом здоровье. Я был бы весьма признателен, ежели моя просьба об доставке моей записки с указанием адреса для ответа была бы исполнена, а ее ответ — был бы доставлен.

На эти три заявления я до сего времени никакого ответа не получил.

4. Помимо моей должности Председателя РОВСа я был участником нескольких более мелких профессиональных или общественных организаций благотворительного характера и в некоторых состоял председателем по избранию, к таковым принадлежат:

1. Общество взаимопомощи б. (бывших. — В.Г.) юнкеров Николаевского кавалерийского училища.

2. Проживающие во Франции б. (бывшие. — В.Г.) офицеры 7-го Гусарского Белорусского полка, коим я командовал в 1907–9 гг.

3. Общество Северян, составившее свой небольшой Комитет Взаимопомощи.

4. Русский Комитет, пекущийся о Русском Корпус-Лицее в Версале, созданный для охранения русских мальчиков от денационализации во франц. школах.

5. Комитет Помощи престарелым и больным воинам и их семьям.

На моих руках находились деньги обществ, отчетности по текущим сборам благотворительного характера, а временно и самые деньги впредь до сдачи их соответствующим казначеям. Вследствие моего внезапного «выхода из строя» деньги и кассовые книги не были подведены и подьитожены (это делалось мною обычно к окончанию месяца), и без моих точных указаний, — где и что находится, какие пособия обещаны и кому могут возникнуть очень нежелательные недоумения и недоразумения во вред обществам, доверявшим мне, и с ущербом для нищих русских эмигрантов, вносивших в эти кассы свои последние трудовые гроши «про черный день». Все эти организации в РОВС не входили. Для облегчения того лица, вероятно генерала Кусонского, которому приходится ликвидировать все эти дела и разчеты, оставшиеся после меня, я прошу разрешения послать ему непосредственно или через мою жену краткие указания по всем неизбежно имеющим возникнуть у него вопросам, каковые я мог бы представить на Ваше рассмотрение в ближайшее Ваше посещение, о котором Вы мне говорили.

5. В дополнение к вызванному Вашим вопросом моему горячему желанию, высказанному Вам, получить разрешение на прогулку на воздухе, хотя бы во Внутреннем Дворе Тюрьмы (согласно п. 8 Правил), я позволю просить Вас о нижеследующем.

а. 1. Прошу Вашего распоряжения, чтобы мне вернули мои карманные часы, хотя бы во временное пользование и без права продажи или иного отчуждения их, если принципиально власти считают возможным и справедливым конфисковать их; последнее мне представлялось бы не обоснованным, тк. кк. часы эти были подарены мне еще в 1883 году и я владею ими совершенно независимо от занятия мною должности Председателя РОВСА-а; между тем, жизнь в одиночном заключении без часов, при невозможности даже приблизительно определить время по внешним признакам — с 4-х часов дня и до 8-и часов утра следующего дня тюремный двор и противулежащее здание погружены в однообразную и непроницаемую темноту — чрезвычайно тягостна; особенно я это ощущаю еще и потому, что вследствие безпокойства о семье и о многих частных интересах лиц, доверявших мне и моим обещаниям о помощи, я стал страдать безсонницей по ночам.

б. 2. Я пользуюсь тюремной библиотекой, но в ней нет не только газет, но и толстых журналов — ежемесячников, в которых обычно бывал Отдел Хроники общественной и политической жизни за истекший месяц, в мировом масштабе. Я прошу разрешения читать хотя бы одну местную газету — «Известия» или «Правду», если признавалось бы нежелательным, чтобы я был в курсе текущих событий, то в крайнем случае мне бы хорошо было разрешить читать газеты с опозданием на 2–3 недели, я не представляю себе, чтобы осведомление меня о мировых событиях и о жизни СССР, могло бы быть нежелательным и даже представляться вредным и опасным с точки зрения интересов Правительства.

в. 3. Впервые за 53 года со дня вступления мною на Государственную службу я попал в такую обстановку, что располагаю свободным временем; я в конце октября начал писать воспоминания о годах моего детства и юности, предназначая их исключительно для моих детей, которым я в свое время, по условиям моей службы и жизни, мог оказывать липть очень мало времени. Я счел себя обязанным об этом доложить Начальнику Тюрьмы, и просил о предоставлении мне длительно пера, чернил и писчей бумаги. Тогда же, в начале ноября, к каковому времени я свои воспоминания довел до 1880-го, года, т.е. до моего поступления в Высшую Гимназию. Просьба моя удовлетворена не была, с тех пор я лишен возможности посвятить мой обильный досуг моим детям, с которыми я был так внезапно разлучен надолго, может быть до недалекого конца моих дней — мне 71-й год. Служба моя протекала в таких условиях, — из 31 года моей службы в офицерских чинам в Императорской армии при временном Правительстве (с 1886 по 1917 г.) я 15 лет провел на разных постах за границей, что мне приходилось сталкиваться со многими интересными людьми, ныне вошедшими в Историю, был свидетелем разных исторических событий и познакомился близко с жизнью других государств и народов. Неоднократно мои дети (2 дочери и сын, ныне в возрасте 37–40 лет) просили меня им разсказать о себе, о моем прошлом, но никогда у меня не было времени для этого — все мои силы и время я отдавал службе и иногда общественным обязанностям. Я прошу разрешения продолжить писать мои впечатления о времени с конца 1912 года, таким образом никакой «политики», никакого отношения к последовавшим затем событиям в России, к разделению русских людей на Белых и Красных и к моему участию в этих событиях, в этих воспоминаниях не будет. По характеру моей службы я в свое время тоже не имел никакого касательства к внутренней политике Императорского Правительства, и его борьбе с революционными элементами и т.п., так что за тот период, который должен объять мои воспоминания — начала 70-х годов до ноября 1917 г. — мне не придется касаться острых болезненных вопросов политической жизни России и оценки их, что могло бы быть признано нежелательным с точки зрения правительственных властей России. Само собой, что в настоящих условиях моего существования все мои писания могут быть процензурованы.

По этим соображениям я прошу Вашего разрешения на выдачу мне чернил, пера и тетради, по возможности с разлинованными листами, пронумерованной во избежание сомнений, что я мог бы злоупотребить и утаить какую-нибудь страничку тетради, вырвать ее. Стоимость этих письменных принадлежностей и м.б. (может быть. — В.Г.) последующих тетрадей (если бы мое пребывание в настоящих условиях продлилось бы), я просил бы отнести на мои 200 фр. (франков. — В.Г.), о предоставлении которых я просил выше.

6. Что же касается моего «физического» благополучия, то я могу только подтвердить Вам, что с момента моего прихода в сознание на пароходе вечером 23 сентября и до сдачи меня в тюрьму Г.П.У. в Москве, а также во время моего 3-х месячного пребывания в тюрьме я пользовался самым вежливым и корректным отношением ко мне, скажу больше — вниманием, а иногда и предупредительностью и заботливостью — конечно в законных пределах со стороны как лиц, сопровождавших меня в пути, так и со стороны административного персонала Тюрьмы, начиная с ея Начальника и кончая последним красноармейцем, дежурящим около моей камеры; периодически эти красноармейцы сменялись, но все без исключения были безупречны. Абсолютная чистота и прекрасный обильный стол, при полной тишине в помещении дополняют картину моего содержания в подведомственной Вам тюрьме.

И об этом я был бы рад, хотя бы в двух словах сообщить моей жене, так переносясь мысленно к 1930-у году, к дням после похищения ген. Кутепова, я хорошо помню, как совершенно иначе мы себе представляли условия существования Кутепова в тюрьме, буде он живым доехал до Москвы, и помню как это, именно, особенно угнетало его жену. Может быть установление объективных верных сведений среди эмиграции по этому вопросу, вместо тенденциозных предвзятых догадок было бы и в интересах Сов. Правительства в преследуемых им целях сближения с эмиграцией.

Генерал Миллер Подпись

22 декабря 1937 г.

ЦА ФСБ. Материалы на Миллера Е. С. 9–10 об.

Приказ 1-му отделу Русского Обще-Воинского Союза

Г. Париж №5 1 марта 1938 г.

1

Приказом 1-му отделу от 5-го Октября 1937 года за №32 была образована ОСОБАЯ КОМИССИЯ ПО ДЕЛУ СКОБЛИНА под Председательством Генерала-от-Кавалерии Эрдели.

Ныне означенная комиссия закончила свою работу и Генерал Эрдели при письме от 28-го февраля за №42 представил мне отчет Особой Комиссии.

2

Особую Комиссию по делу Скоблина, как закончившую возложенную на нее работу, считать прекратившей свою деятельность.

Считаю своим долгом принести, от лица службы благодарность Особой Комиссии в лице Председателя ее Генерала-от-Кавалерии Эрдели, Членов: Генерал-Лейтенанта Тихменева, С.Д. Тверского и И.И. Тхоржевского и Секретаря Полковника Графа Шереметева за понесенный ими безвозмездно труд.

3

Объявляю полностью выводы Комиссии по всему делу Скоблина:

«1. Записка, оставленная Генералом Миллером в полдень 22-го сентября — единственный ключ к раскрытию тайны его исчезновения. Более раннее вскрытие этой записки не могло уже воспрепятствовать похищению Генерала Миллера, но оно могло — и должно было помешать бегству Скоблина. Поэтому Комиссия ничего не имеет добавить к следующему сделанному ею заявлению Генерала Кусонского: “Считаю себя виновным в позднем вскрытии упомянутой записки, почему откровенно доложил Начальнику Русского Обще-Воинского Союза о недопустимости занятия мною каких-либо ответственных должностей в РОВСе”.

2. Бесследное исчезновение Генерала Миллера среди бела дня в Париже было тщательно до мелочей подготовлено могущественной организацией, располагающей громадными денежными, техническими и политическими возможностями, недоступными никакой частной группе с очевидностью обличающими “руку Москвы”.

3. Скоблин сыграл роль “наводчика”: он завлек в западню Генерала Миллера и свое предательство доказал бегством. Для выполнения роли предателя Скоблину необходимо было располагать только доверием Генерала Миллера. Это доверие он снискал в полной мере при неоспоримом содействии и руководстве своей жены Плевицкой.

4. Для осуществления преступного замысла Скоблину не было никакой надобности иметь сообщников в среде Русского Зарубежного Офицерства. Это предоставило бы только ряд излишних опасностей как лично для него, так и для руководивших им агентов советской власти. По тщательно проверенному комиссией дознанию, ни в частях 1-го Армейского Корпуса, ни вообще в РОВСе сообщников у Скоблина в деле похищения Генерала Миллера не было.

5. Так называемая “Внутренняя Линия” к похищению Генерала Миллера не причастна.

6. Тем не менее вред, причиненный Русскому Обще-Воинскому Союзу “Внутренней Линией”, в том виде, какой был придан этой организации ее закулисными руководителями, несомненен.

В воинскую среду вносились чуждые ей начала, интриги, слежки и разложения. Вокруг главы РОВСа Генерала Миллера искусственно создавалась атмосфера пустоты и общего недоброжелательства, невольно толкнувшая ближе к Скоблину, искавшим войти в его доверие.

7. Решительно осуждая Белградский центр Национально-Трудового Союза Нового Поколения, подавший сигнал к необоснованным и вредным для всего русского дела обвинениям “Внутренней Линии” в службе большевикам, Комиссия не может, с другой стороны, не осудить заправил “Внутренней Линии”: Генерала Шатилова, Капитана Фосса и Капитана Закржевского. Комиссия сожалеет и о том покровительстве, которое оказывало их деятельности командование».

4

Объявляю полностью общие выводы Комиссии по вопросу о так называемой «Внутренней Линии»:

«Организация “Внутренней Линии” внедрялась в РОВС, т.е. в военное объединение, построенное по принципам воинского подчинения, вопреки первоначальному замыслу, в виде некоей тайной силы. Сила эта образовала у себя независимую от местных начальников РОВСа линию подчиненности, во главе с особым центром, ускользавшим от влияния возглавителя РОВСа.

Во-вторых, при таком ее устройстве она являлась орудием неких личных честолюбивых целей к ущербу, и для самого возглавителя РОВСа и для общего направления жизни Воинского Союза.

В-третьих, работа в этой организации своими формами тайнодействия отравляющим образом повлияла на некоторых ее участников.

Наконец, она возбудила к себе недоверие соприкасавшихся с РОВСом национальных организаций молодежи, следствием чего явился публичный скандал “разоблачений”, вредный для всей эмиграции в целом.

Польза же, которая ожидалась при первоначальном возникновении “Внутренней Линии” была невелика…

По единодушному выводу Комиссии, “Внутренняя Линия” должна быть упразднена, но не она виновна в похищении генерала Миллера.

Вышеприведенные полностью общие выводы должны совершенно прекратить распространяемые неверные и вредные слухи по поводу “Внутренней Линии” — в составе которой, по удостоверению Комиссии, числилось не свыше 30 человек».

5

В дополнение к ранее уже имевшим место указаниям — ныне приказываю, так называемую «Внутреннюю Линию» упразднить и всякую деятельность по этой линии прекратить.

6

Не могу не отметить отрадного заключения Особой Комиссии, что Русское Зарубежное Воинство, несмотря на все удары и тяжкие испытания, по-прежнему и непоколебимо остается верным исконным началам РОССИЙСКОЙ АРМИИ и отстоит национальную основу всего ВОИНСТВА за рубежом — Русский Обще-Воинский Союз.

Вр. И. Д. Начальника 1-го Отдела Генерал-Лейтенант ВИТКОВСКИЙ

И. Д. Начальника Канцелярии Полковник МАЦЫЛЕВ

Часовой. 1938. №208. С. 1–2.

Письмо генерала Е.К. Миллера наркому внутренних дел Н.И. Ежову

30 марта 1938 года Доверительно

Народному Комиссару Внутренних Дел Союза С.С.Р. Ежову На этих днях минуло полгода со дня моего насильственного задержания агентами Советского Правительства в Париже и содержания меня в тюрьме ГПУ в одиночном заключении.

1. Как я уже засвидетельствовал Вам, с момента, когда ко мне уже на пароходе вернулось создание (после 45 часов нахождения под наркозом) я во время путешествия пользовался самым внимательным уходом со стороны сопровождавших меня моих похитителей, так же как и здесь в тюрьме, пребывая в одиночном заключении, я поставлен в материальном отношении в условия, которые — за исключением лишения меня прогулок на свежем воздухе, необходимых для моего здоровья, — я мог бы сравнить лишь с отдыхом в хорошем санатории. Но за то в моральном отношении полная изолированность от внешняго мира и столь же полная оторванность от моей семьи, из которой я был вырван столь внезапно и неожиданно и для которой я пропал безследно, делают мое положение безконечно тяжелым, и с каждым днем тяжесть его только увеличивается.

Все мои просьбы, как словесные, так и письменные — 1) судебному следователю передал 30 сентября письмо на имя моей жены. написанное в день прибытия в тюрьму. 2) Начальнику тюрьмы 4-го ноября переданы мои заявления надлежащим властям с приложением трех записок для отправки жене (одна частного личного характера без подписи и две денежного содержания) и 3) поданное на Ваше имя через Начальника тюрьмы письменное подробное заявление от 28 декабряпр. г. (прошлого года. — В.Г.) в дополнение к личному разговору — в части касающейся установления хотя бы самых непосредственных письменных сношений с моей женой, остались без ответа, что равносильно отказу. Последнее явствует и из того, что мне не доставлен и ответ от жены, которая несомненно его написала бы и послала мне, ежели бы к тому ей была дана возможность.

Я бы не хотел объяснить себе ее молчание худшим несчастьем — ея кончиной вследствие того, что ее организм, издерганный продолжительной долголетней болезнью не выдержал нервного потрясения, вызванного моим исчезновением. Вы поймете, как для меня ужасна мысль, что я своей неосторожностью и доверчивостью к предателю явился невольной причиной ее смерти и лишил детей наших горячо любимой матери.

Я решаюсь еще раз просить Вас исполнить мои просьбы, изложенные в заявлениях моих от 4-го ноября и подтвержденные в моем обращении к Вам от 28 декабря пр. г. (прошлого года — В.Г) и разрешить отправку моей жене хотя бы самого краткого письма с уведомлением, что я жив и относительно благополучен, дабы она и дети не мучились неоправданными страхами за мое существование. Это было бы актом человеколюбия по отношению к больной старушке и к моим детям, ничем перед Вами не виноватыми. Я так ярко вспоминаю как тяжело страдала от неизвестности жена ген. Кутепова, а с ней и все мы, хорошо знавшие его, рисуя себе картину всех тех ужасов и физических страданий, которые должны были его ожидать в Москве. Сделать все, что в моих силах, чтобы уверить ее в неосновательности этих страхов мой священный долг.

Вместе с тем прошу, чтобы моей жене был указан адрес, по которому она могла бы дать мне сведения о себе и детях. Я не сомневаюсь, что жена моя сохранит тайну этих сношений, как ей будет указано, буде это признано будет необходимым.

2. В настоящее время, ввиду того, что мы подошли к концу марта по новому стилю, т.е. примерно к середине Великого Поста, об установлении которого Православной церковью Вам конечно известно, я решаюсь Вас просить о нижеследующем:

В эмиграции распространялось много сведений путем газет, а также и людьми, бежавшими из СССР о гонениях на Церковь и о преследовании тех, кто хотел бы молиться в церквах и исполнять обязанности, налагаемые Церковью на православных христиан. Советские представители всегда оспаривали эти сведения, называли их клеветой и указывали, что в СССР, никому не возбраняется молиться где и как хочет и что Советская власть лишь отказалась от покровительства Православной церкви, которым она пользовалась при Императорском режиме, в доказательство чего приводилось наличие в Москве митрополита, возглавляющего православное духовенство, и указывалось, что если в Москве и закрывались многие церкви, то потому главным образом, что уменьшилось число прихожан, которые за малочисленностью не в состоянии содержать причт; но целый ряд церквей открыт и в них невозбранно продолжаются нормальные церковные службы для желающих. Насколько правильны были утверждения обеих сторон, эмиграции было конечно невозможно разобраться, и я лично никакого определенного мнения себе составить не мог.

Но здесь, пользуясь своим досугом и тюремной библиотекой, я несколько времени тому назад стал знакомиться с сочинениями В.И. Ленина. Должен сказать, что без карандаша в руках, особенно при моей ослабленной годами и артеросклерозом (артериосклерозом. — В.Г.) памяти, читать эти объемистые томы почти безполезно: Каждая статья так насыщена содержанием, к тому же большинство из них касаются вопросов чуждой мне области — политической экономии, марксизма и вообще учения социализма в его приложении к жизни, что эти фолианты мне нужно не читать, а изучать: по этому поводу я обратился к Начальнику тюрьмы с повторной убедительной просьбой предоставить мне тетрадь (чернила и перо), в которой я мог бы делать выписки и заметки из читаемых мною книг, для облегчения усвоения прочитанного 70-ти-летнему ученику. Надеюсь, что это разрешение мне будет дано. Сервантес писал Дон-Кихота в тюрьме, Сильво Пеллико писал свои «J mies prigoni» («Мои пленницы». — В.Г.) в тюрьме, да и сам Ленин некоторые статьи, определенно политические, помещенные в 1 томе, написал в тюрьме при суровом царском режиме — у меня же отнята возможность писать, когда я сообщил о своем намерении писать воспоминания о своем детстве и молодости!

Уже из первых двух томов В.И. Ленина я увидел, что он совершенно определенно высказывается по церковному вопросу.

В проекте «Программы Социал-Демократической партии», написанной им во время пребывания в тюрьме в 1895–6 гг., перечисляя в п. В, что именно «Русская Социал-Демократическая партия требует прежде всего» (т. I, стр. 426) Ленин под пунктом 6-м пишет «свободы вероисповедания». И в этом отношении он остался верен основоположникам социалистического учения и организации социалистических элементов в России, которые устами группы «Освобождения Труда» «Программы русских социал-демократов» в 1897 г., перечисляя пели борьбы с абсолютизмом высказались так: в п. 5-м — неограниченная свобода совести, и в п. 7-м — полное равноправие всех граждан независимо от религии (т. II, стр. 619).

Ввиду этого и в предположении, что заветы В.И. Ленина чтятся и соблюдаются его учениками, нынешними распорядителями судеб русского народа, в полной власти которых я сейчас нахожусь, я решаюсь просить Вашего разрешения мне отговеть на ближайшей неделе в одной из Московских церквей по Вашему выбору, для чего ежедневно, начиная с понедельника, посещать утром обедню, а в субботу кроме того вечером быть на исповеди, а на следующий день — воскресенье утром быть на обедне и причащаться.

Вопрос о нежелательности встретиться с кем-либо, кто мог бы меня узнать, мне кажется, отпадает; я из Москвы выехал окончательно в начале августа 1917 г. (в командировку в Италию), прожив в ней перед тем всего 1,5 года, с конца 1912 до июня 1914 (выступление на войну). И тогда у меня было очень мало знакомых в Москве, а теперь, по истечении 20 лет, смерть, эмиграция, высылки наверно и последних знакомых унесли. Кроме того я могу повязать лицо повязкой, да и вообще мой современный облик штатского старичка мало напоминает моложавого 47-л. (летнего. — В.Г.) генерала, каким я уезжал из Москвы в 1914 году.

В отношении священника я конечно обязуюсь соблюдать все указания для сохранения моего инкогнито и во всем подчиняться доверенному лицу, меня сопровождающему.

Если Москву Вы считаете неудобной, то может быть Вы бы разрешили на 1 неделю выехать в сопровождении доверенного лица в ближайшие окрестности (уездный город?).

Убедительно прошу Вас не отказать мне в этой моральной поддержке столь мне необходимой и довершить ее, разрешив мне об этом хотя бы в двух словах известить мою жену после принятия Св. Тайны.

Подпись Генерал Миллер

Прошу извинить помарки: это мой первый опыт по новой орфографии.

ЦА ФСБ. Материалы на Миллера Е. Л. 7–8 об.

Письмо генерала Е.К. Миллера наркому внутренних дел Н.И. Ежову

Народному Комиссару Внутренних Дел Союза С.С.Р., Генеральному Комиссару Государственной Безопасности Ежову

Неполучение ответа на мою просьбу, обращенную к Вам 30 марта, лишает меня надежды получить просимое мною разрешение посещения церкви, хотя-бы лишь в течение одной недели во время Великого Поста.

Поэтому, ссылаясь на мотивы, приведенные мною в вышеуказанном мною прошении, я решаюсь дополнительно просить Вашего разрешения на передачу Его Высокопреосвященству Митрополиту Московскому прилагаемого при сем письма, дабы я мог в чтении Евангелия и Библии найти столь нужное мне духовное утешение и получить некоторые сведения по Истории Церкви.

В случае Вашего согласия и готовности Владыки исполнить мою просьбу, прошу Вас не отказать в Вашем соответствующем распоряжении о доставке мне просимых мною Книг через Начальника тюрьмы.

Вместе с тем прошу повторно Вашего разрешения на предоставлении мне права пользоваться бумагой и пером, хотя бы лишь для того, чтобы при чтении книг, получаемых мною из тюремной библиотеки, делать краткие выписки в целях облегчения усвоения прочитанного. Как я 30 марта уже писал Вам, я приступил к изучению полного собрания Сочинений В.И. Ленина, изданных в 1929 году Институтом Ленина при ЦК В.К.П.

Но ознакомление лишь с первыми двумя томами, заполненными преимущественно статьями полемического характера, уже убедило меня, что одно чтение многих сотен (и даже тысяч) страниц, насыщенных мыслями и разсуждениями «pro и contra», без возможности отметить для себя наиболее рельефные выводы, наиболее характерные положения, абсолютно никакой цели не достигают; может быть отчасти этому содействует мой преклонный возраст и несколько ослабленная способность усваивать чужие мысли, — особенно в области мне до сего времени чуждой — политической экономии, но я не сомневаюсь, что располагая неограниченным временем и при некоторой настойчивости и желании, мне удастся преодолеть эти трудности, и я все же справился бы с предстоящей мне задачей, ежели бы у меня в руках была не только книга, но и перо.

В случае, как я надеюсь, благоприятного разрешения, все выписки из читаемых мною библиотечных книг делать исключительно в специальной для сего тетради, которая во всякое время могла бы быть просмотрена надлежащей властью во избежание опасности, что я могу злоупотребить оказанным мне доверием.

Также повторно решаюсь просить Вас дать мне ответы на вопросы, затронутые в моих обращениях к Вам от 28 декабря пр. г. (прошлого года. — В.Г.) и 30-го сего марта. Может быть Вы найдете возможным поручить одному из Ваших помощников, пользующихся Вашим полным доверием и знакомому со всеми обстоятельствами моего похищения, посетить меня и хотя бы на словах, имея на руках оба мои обращения к Вам, а также мои заявления от 4 ноября пр. г. (прошлого года. — В.Г.) ответить на все безпокоящие меня вопросы.

В общем-же — 1) полная неизвестность о положении моей семьи — жены, детей и внуков, 2) гнетущее сознание о тягости переживаемого моей женой и детьми волнения и безпокойства вследствие полной неизвестности о моей судьбе и 3) полная неизвестность — что-же меня ожидает в дальнейшем — вот те три главные вопроса, которые присланное Вами доверенное лицо может быть получило бы разрешение мне несколько осветить в дополнение к ответам на те вопросы, которых я касался в предыдущих своих обращениях к Вам

Генерал Миллер

16 апреля 1938 г.

ЦА ФСБ. Материалы на Миллера Е. Л. 5.

Письмо генерала Е.К. Миллера митрополиту Московскому Сергию

Москва 16 апреля 1938 г.

Ваше Высокопреосвященство,

С разрешения Народного Комиссара Внутренних Дел осмеливаюсь обратиться к Вам с нижеследующей просьбой.

Будучи длительно изолирован от внешнего мира, я особенно болезненно ощущаю невозможность посещения церкви.

Условия, при которых я покинул свой дом, не позволили мне взять с собой даже Евангелие, чтение которого, особенно в настоящие дни, было бы для меня утешением. Поэтому примите милостиво мою покорнейшую просьбу и подарите евангелие на русском языке.

Был бы безконечно благодарен, ежли бы Вы нашли возможным подарить мне также Историю Церкви, хотя бы один из учебников, которым пользуются воспитанники Семинарий и Духовной Академии.

Все мое время я посвящаю чтению Книг, получаемых из местной библиотеки, но я был бы очень счастлив, ежели бы мог часть своего времени и оставшихся недолгих лет жизни (мне 71-й год), уделить на возобновление в памяти и расширение моих детских познаний о Библии и о Житии Святых. Эти две книги я решаюсь просить Вас, Глубокоуважаемый Владыко, предоставить мне во временное пользование на 2–3 месяца, и по прочтении я обязуюсь их Вам возвратить. Так как я по славянски читаю и понимаю недостаточно хорошо, я бы и Библию просил Вас прислать на русском языке.

Простите за смелость моего обращения к Вам, но я не вижу иного исхода из создавшегося положения и смею уверить Вас, что исполнением моей просьбы Вы глубоко обрадуете и утешите меня.

Препоручаю себя святым молитвам Вашим, прошу Вас, Глубокоуважаемый Владыко, верить чувствам искренней благодарности моей.

Вашего Высокопреосвященства

покорный слуга раб Божий Евгений

Его Высокопреосвященству Владыке Сергию Митрополиту Московскому

ЦА ФСБ. Материалы на Миллера Е. Л. 6–6 об.

Письмо генерала Е.К. Миллера наркому внутренних дел Н.И. Ежову

В собственные руки

Народному Комиссару Внутренних Дел Союза С.С.Р.

и Генеральному Комиссару Государственной Безопасности

Ежову

На этих днях минуло 10 месяцев с того злополучного дня, когда предательски завлеченный на чужую квартиру я был схвачен злоумышленниками в предместье Парижа, где я проживал как политический эмигрант по французскому паспорту, под покровительством французских законов и попечением Нансеновского Офиса при Лиге Наций, членом коей состоит и С.С.С.Р. Я же ни одного дня не был гражданином С.С.С.Р. и никогда моя нога не ступала на территорию С.С.С.Р. Будучи тотчас связан — рот, глаза, руки и ноги — и захлороформирован, я в безсознательном состоянии был отвезен на Советский Пароход, где очнулся лишь 44 часа спустя — на полпути между Францией и Ленинградом.

Таким образом для моей семьи я исчез внезапно и безследно 22-го сентября пр. (прошлого. — В.Г.) года. Моя семья состоит из жены 67 лет и трех детей 38–41 года. Хотя первые дни по прибытии в Москву я еще очень плохо соображал под влиянием исключительно сильной дозы хлороформа, мне все же ясно представлялось, какой удар, какое потрясение, какое безпокойство должно было вызвать мое исчезновение у моей жены и детей. Что я был похищен агентами Советской власти, в этом, конечно, никаких сомнений у моей жены быть не могло: пример Кутепова был слишком памятен. Да и все эти семь с половиной лет со дня вступления моего в должность Председателя РОВСоюза сколько раз возникали эти опасения и разговоры, причем положение пленника Сов. власти всегда рисовалось в самых ужасных красках, что ныне естественно должно было вызвать у жены моей худшие опасения за мою судьбу.

Первое движение мое поэтому по прибытии в тюрьму было — дать знать моей жене, что я жив и здоров, и пока что — физически благополучен. Краткое письмо моей жене с этим известием я передал в начале октября допрашивавшему меня следователю. Не получив его обещания послать письмо по назначению, — я в начале ноября передал Начальнику Тюрьмы при особом Заявлении маленькую записку аналогичного содержания без подписи и без указания, где я нахожусь, прося добавить к моей записке какой-нибудь промежуточный адрес, по которому моя жена могла бы мне ответить о состоянии здоровья своего, детей и внуков. — Не получив никакого отклика на это заявление от 4 ноября (как и на другие заявления от того же числа касательно похищения у меня денег, принадлежащих другим лицам), я в личной беседе с Вами просил Вас настойчиво связать меня с моей женой, дабы ее успокоить относительно условий моего существования и самому получить сведения о ней и детях.

28 декабря в дополнение к личному разговору, а затем в конце марта и в апреле в моих заявлениях к Вам я между прочим обращался вновь к Вам с этой просьбой, но никакого ответа не получил.

Прошло 10 месяцев и я ничего не знаю о моей семье и семья моя видимо ничего не знает обо мне.

Я вполне понимаю, что усердие не по разуму Ваших агентов, решившихся похитить меня в нарушение всех международных законов и поставивших Вас перед «свершившимся фактом», поставило Вас и Все Сов. Правительство в затруднительное положение и в необходимость впредь до нахождения приличного выхода из создавшейся обстановки скрывать мое нахождение в С.С.С.Р., но все же я не могу не обращаться к Вашему чувству человечности: за что Вы заставляете так жестоко страдать невинных людей — моя жена и дети никогда никакого участия в политике не принимали. Особенно же меня безпокоит состояние здоровья моей жены, всю жизнь страдавшей большой нервностью, выражавшейся в очень болезненных приступах при всяком волнении или безпокойстве. Моя жена по матери своей родная внучка жены А.С. Пушкина, урожденной Гончаровой — бывшей вторым браком за Ланским, и унаследовала, как ее мать и сестра, большую нервность, свойственную семье Гончаровых, вызывая мучительные страдания, нервность эта по счастью до последнего времени не отражалась на психике моей жены. Но меня берет ужас от неизвестности, как на ней отразилось мое исчезновение. Не отразилось ли оно на голове, хватило ли у нее сил перенести этот удар, горше, нежели смерть близкого человека от болезни, тут на глазах? Какое мучение для нее жить все время под гнетом неизвестности худших опасений, не имея ни одного спокойного, радостного дня! 41 год мы прожили вместе!

О своей дальнейшей судьбе я сегодня не пишу Вам, в ожидании, что Вы исполните Ваше обещание и еще раз зайдете в мою камеру для личного разговора, или пришлете ко мне доверенное лицо, коему я мог бы изложить и свои мысли, вызванные отчасти разговором Вашим и Вашего спутника о возможности и желательности привлечь отдельных эмигрантов к мысли о возвращении в С.С.С.Р., и ограничиваюсь нижеследующей убедительной просьбой:

1) разрешите мне написать несколько строк моей жене, без указания места моего нахождения и без сведений о моем увозе лишь для того, чтобы она знала, что я жив и здоров и жду решения своей участи с надеждой свидеться еще на этом свете; — 2) указать мне адрес какого-нибудь Вашего агента, хотя бы живущего в другом государстве (ради конспирации), которому жена могла бы послать свой ответ мне для дальнейшей отправки Начальнику Тюрьмы, о чем конечно этот агент должен был быть бы предупрежден Вами, на внутреннем же конверте с письмом мне моя жена проставила бы только условные буквы например «для Е.К.М.»; — 3) разрешить в дальнейшем принципиально такой же обмен сведений исключительно персонального характера, хотя бы каждые два месяца с предоставлением моих писем указанной вами цензуре.

Никогда, ни в какие эпохи самой жестокой реакции и гнета самодержавия ни Радищев, ни Герцен, ни Ленин, с историей которых я ознакомился по их сочинениям, изданных Институтом Ленина и Академией, не бывали лишены сношений со своими родными. Неужели ли Советская власть, обещавшая установить режим свободы и неприкосновенности личности, с воспрещением кого-бы то ни было сажать в тюрьму или высылать без суда, захочет сделать из меня средневекового шелтонского узника или второе издание «Железной маски» времен Людовика XTV, ради сохранения моего инкогнито?

Конечно я берусь обязать жену никому кроме детей не говорить о полученных обо мне сведениях. Записку свою я согласен не подписывать (жена узнает по почерку, что писал я), дабы записка не могла служить документом.

Убедительно прошу Вас в данном случае посмотреть на мою просьбу с точки зрения человечности и прекратить те нравственные мучения мои, которые с каждым днем становятся невыносимее: 10 месяцев я живу под гнетом мысли, что я может быть стал невольным убийцей моей жены, вызвав ее физическую или духовную смерть и лишив наших детей не только отца, но и матери, вследствие неосторожной доверчивости к гнусному предателю — когда-то герою гражданской войны в рядах Добр. (Добровольческой. — В. Г.) Армии.

Надеюсь, что Вы найдете время ответить, по возможности положительно и на другие вопросы и просьбы, изложенные в моих вышеперечисленных заявлениях, чем значительно облегчите тяжесть всего морального состояния пленника, томящегося в одиночном заключении, пока без всякого просвета!

В целях принятия более радикальных мер для укрепления моего здоровья и сил, сильно сдавших за истекший год — одновременно с прибытием в тюрьму Г.П.У. я вступил в 8-й десяток лет — я убедительно прошу Вас приказать передать Начальнику Тюрьмы пачку рецептов из моего бумажника, написанные врачом, лечившим меня в Париже с 1924 года, дабы я мог посоветоваться с тюремным врачом (предварительно уничтожив все признаки Парижа) и применить наилучшие средства лечения моих старческих недугов.

В надежде, что Вы отнесетесь благожелательно ко всему вышеизложенному, я — Ваш пленник — буду ждать с понятным нетерпением Вашего решения и приближающегося годового срока моего заключения.

21/VII 1938 г.

Подпись Генерал Миллер

ЦА ФСБ. Материалы на Миллера Е. Л. 4–4 об.

Письмо жены генерала А.П. Кутепова Л.Д. Кутеповой французскому суду по делу Н.В. Плевицкой от 7 декабря 1938 года

Многоуважаемый мэтр Рибэ,

Я только что получила письмо от К. К. Миллера, который просит меня ответить на некоторые вопросы, касающиеся Плевицкой. К моему глубокому сожалению, мое свидетельство не будет иметь значения, потому что вы получите его тогда, когда все уже будет кончено. Я очень хотела бы приехать в Париж и уже в сентябре написала об этом, но получила ответ, что визы мне не дадут.

Я не знаю, играла ли Плевицкая какую-нибудь роль в похищении моего мужа, но в течение последних лет у меня создалось впечатление, что она, наверное, что-то знала.

Во время их последнего пребывания в Риге, ее поведение было очень странным. Она отзывалась в очень оскорбительных выражениях о генералах Туркуле и Фоке, а также о ген. Миллере; она говорила, что генерал Миллер не на месте, не работоспособен, должен уйти на покой и отказаться от возглавления РОВС-а. Мы часто разговаривали со Скоблиным и Плевицкой. Их поведение мне очень не нравилось. Я прямо подозревала, что они знают что-то, и скрывают от меня. Я говорила друзьям, что не хочу видеть их у себя. Разумеется, они встречались в Риге с советскими агентами.

Я написала о моих впечатлениях ген. И. Чекотовскому с просьбой передать А.Н. Стрельникову. Отвечаю на поставленные вопросы:

1) Отношение моего мужа к Скоблину было чисто официальное; он обращался с ним, как с подчиненным, и мы бывали у них очень редко.

2) После похищения моего мужа, Плевицкая приходила ко мне почти ежедневно и была в курсе всего разследования.

3) Во время моего пребывания в Париже, Скоблин и Плевицкая часто говорили мне, что мой муж жив; когда я спрашивала об источниках их сведений, Плевицкая отвечала, будто видела сон, которому очень верит. Мне казалось тогда, что она просто хотела меня утешить.

Скоблин не смел ничего предпринимать без ея ведома. Мой муж много раз говорил мне, что это она «носила генеральские лампасы».

Очень жаль, что про меня все забыли и не подумали меня допросить.

Пишу очень неразборчиво — я больна. Повторяю еще раз — пишу, чтобы ответить на письмо.

Примите уверения и т.д.

Лидия Кутепова

Последние Новости. 1938.13 декабря.

Из приказа начальника Русского

Обще-воинского Союза генерала

А.П. Архангельского от 12 апреля 1939 года

…Во время пребывания в Болгарии я ознакомился как по трудам «Особой комиссии», образованной в 1937 году начальником III отдела, под председательством Полковника Петриченко, в составе членов Подполковника Машинскаго и Кедринскаго, так и лично — с деятельностью лиц, работавших в так называемой «внутренней линии».

Организация эта, образованная Генералом Кутеповым (здесь и далее выделено в тексте. — В.Г.), с целью отбора людей, способных вести активную работу с большевиками, и получившей впоследствии название «внутренней линии», приняла, как известно, во Франции, в силу различных условий, уродливые формы. Вследствие этого она была в 1938 году осуждена комиссией Генерала Эрдели и закрыта приказом начальника I отдела Русского Обще-Воинского Союза.

В Болгарии деятельность этой организации, в некоторых случаях конспиративная, была под постоянным контролем начальника отдела и заключалась в наблюдении за агентурой большевиков и проникновением последней в русские организации, в укреплении Русского Обще-Воинского Союза изнутри, в инструктировании и развитии кадров, агитации, информации и т.п. С 1934 года работа шла исключительно в среде Русского Обще-Воинского Союза.

Работа эта во многих случаях дала прекрасные результаты и продолжение ее представляется совершенно необходимым, но она должна быть впредь реорганизована и поставлена в нормальные рамки существующих воинских организаций и частей, входящих в состав Русского Обще-Воинского Союза.

В виду сего приказываю:

а) действия так называемой «внутренней линии» в III отделе Русского Обще-Воинского Союза и там, где вопреки данным ранее указаниям, эта организация еще осталась, — прекратить и «внутреннюю линию» уничтожить.

б) всю политическую работу, информацию, пропаганду среди чинов Русского Обще-Воинского Союза вести открыто, исключительно по командной линии, пользуясь для сего имеющимся при начальниках отделов аппаратом и придав начальникам частей и групп в помощь для сего лиц из более молодого и энергичного состава, назначая и утверждая их в установленном порядке.

Часовой. 1939. №234. С. 20.

Постановление секретариата президиума Верховного Совета СССР (протокол №97) от 22 августа 1941 года

1. Возвратить Серебрянскому Якову Исааковичу ордена Ленина и Красного Знамени с орденскими документами;

2. Ввиду того, что принадлежащие Серебрянскому орден Ленина №3363 и орден Красного Знамени за №20171 сданы в переплавку на Монетный двор, разрешить отделу по учету и регистрации награжденных взамен их выдать Серебрянскому ордена из фонда очередного вручения;

3. Выдать Серебрянскому Я.И. орденские документы, книжку денежных купонов — с VIII. 1941.

Линдер И.Б., Чуркин С.А. Легенда Лубянки. Яков Серебрянский. М., 2011. С. 609.

Роберт Рождественский. Кладбище под Парижем[66]

Флорентина Болодуева. Русское кладбище (Ответ поэту Рождественскому)