Генералов похищали в Париже. Русское военное Зарубежье и советские спецслужбы в 30-е годы XX века

Глава 4. Русское военное Зарубежье после похищения генерала Кутепова

Похищение и гибель генерала А.П. Кутепова оказали сильное и многообразное влияние на российскую эмиграцию, и особенно на Русское военное Зарубежье. После его смерти, по существу, начался новый этап в его жизни и деятельности. В данной главе будут рассмотрены процессы, происходившие в рядах военной эмиграции и в ведущих эмигрантских военных организациях в первой половине 30-х годов, проанализированы попытки пересмотра стратегии и тактики их деятельности и борьбы.

В связи с исчезновением Кутепова 27 января 1930 года в исполнение его обязанностей как председателя Русского Обще-Воинского Союза вступил генерал Е.К. Миллер, который с 1929 года фактически являлся старшим помощником председателя этой ведущей организации Русского военного Зарубежья. И хотя, по свидетельству близких к Кутепову людей, тот не оставил каких-либо распоряжений о своем официальном заместительстве, но за несколько дней до покушения на него в документах, переданных в префектуру парижской полиции на регистрацию РОВСа, указывалось имя генерала Миллера как его помощника (заместителя).

Подробности и обстоятельства того, как Миллер вступил в руководство РОВСА, а также проблемы и препятствия его легитимации подробно рассматривались автором этой книги в монографии «Солдаты на чужбине»^{292}.[27] Заметим здесь лишь, что приказ о вступлении Миллера в должность председателя РОВСа, изданный на следующий день после исчезновения Кутепова, был обусловлен прежде всего необходимостью обеспечить преемственность и сохранить боевой дух этой организации в сложившихся чрезвычайных обстоятельствах, а также был призван содействовать начавшимся розыскам пропавшего генерала.

К моменту вступления на пост председателя Русского Обще-Воинского Союза генералу Евгению-Людвигу Карловичу фон Миллеру было 62 года. Он родился 25 сентября 1867 года в городе Двинске в старинной дворянской немецкой семье лютеранского происхождения. Иначе говоря, он был выходцем из обрусевших немцев. Его предки многие годы служили в России. Сам он, еще в детстве избрав военную карьеру, в 1884 году окончил Николаевский кадетский корпус, а в 1886 году — Николаевское кавалерийское училище (которым впоследствии несколько лет руководил). За отличные успехи в учебе его имя было увековечено на мраморной доске училища, а он, произведенный в корнеты, был направлен в лейб-гвардии гусарский Его Величества полк, которым командовал великий князь Николай Николаевич. Там состоялось знакомство молодого офицера с великим князем, которое спустя четверть века вылилось в их тесное сотрудничество в эмиграции и в совместную деятельность по формированию и консолидации Русского военного Зарубежья.

В 1889 году Е.К. Миллер поступил в Николаевскую академию Генерального штаба и в 1992 году окончил ее курс по первому разряду. После кратковременной службы в Финляндском военном округе был переведен в Генеральный штаб. Вскоре он женился на дочери генерал-адъютанта Н. Шипова Наталье Николаевне, фрейлине императрицы. В браке с ней родились и выросли две ихдочери — Мария и София, а также сын Николай. Е.К. Миллер имел в совладении с братьями и сестрами дом в Петрограде, но судьба военнослужащего нечасто позволяла ему бывать в нем.

Около десяти лет он был русским военным агентом в ряде европейских стран: с 1998 года — в Брюсселе, а затем — в Гааге и Риме. В 34 года Миллер был произведен в чин полковника. В 1907–1909 годах он командовал 7-м гусарским Белорусским полком. Затем несколько месяцев исполнял обязанности командира 7-й кавалерийской дивизии и в том же 1909 году был произведен в генерал-майоры. В это время он уже занимал должность обер-квартирмейстера Главного управления Генерального штаба и руководил, в частности, деятельностью военных агентов России за границей.

В 1910–1912 годах генерал Миллер являлся начальником Николаевского кавалерийского училища. В приказе начальника Главного управления военно-учебных заведений генерала от инфантерии Забелина от 24 октября 1912 года в связи с переводом генерала Миллера на должность начальника штаба Московского военного округа указывалось: «В лице уважаемого Евгения Карловича вверенное мне ведомство теряет и редкого по высоким качествам человека, и выдающегося начальника военно-учебного заведения. За время начальствования генерал Миллер всегда проявлял высокий такт, твердую волю и полное умение руководить учебным и строевым делом вверенного ему училища, а также и хозяйственной его частью». Выражая сожаление по поводу расставания, генерал Забелин вместе с тем высказывал убежденность, что «новая ответственная должность даст случай развиться еще плодотворнее и шире его таланту на пользу дорогой нам всем Русской Армии»^{293}.

С началом Первой мировой войны генерал Миллер выехал на театр военных действий с Австро-Венгрией, будучи назначен начальником штаба 5-й армии при генерале Плеве. 27 июля 1914 года он отправился для занятия должности, а в сентябре войска 5-й армии перешли границу с Австро-Венгрией и нанесли тяжелое поражение австро-венгерской армии. Лавры победы в Галицийском сражении достались престарелому Плеве, хотя специалисты отмечали прежде всего заслуги и стратегический талант генерала Миллера. С наилучшей стороны он проявил себя и в Лодзинском сражении с немцами осенью 1914 года. И в целом в битвах Великой войны генерал Миллер неоднократно в сложнейших ситуациях демонстрировал свои незаурядные полководческие способности. В 1915 году он был произведен в чин генерал-лейтенанта, а 28 декабря 1916 года вступил в командование 26-м армейским корпусом. За боевые заслуги генерал Миллер был награжден орденами Св. Владимира 3-й степени, Св. Станислава 1-й, 2-й и 3-й степеней, Св. Анны 3-й степени, Св. Равноапостольного князя Владимира, а также государственными наградами Люксембурга, Италии, Нидерландов, Черногории, Болгарии и Бельгии^{294}.

Революционное брожение в армии в 1917 году вызвало решительное противодействие генерала Миллера, но завершилось для него печально. 7 апреля в ходе стычки с солдатами прибывших маршевых рот он был ранен, арестован ими и под конвоем отправлен в Петроград. Военный министр Временного правительства А.И. Гучков отчислил его в резерв чинов Петроградского военного округа, а осенью 1917 года Миллер был направлен представителем Ставки при Итальянском Главном командовании. В Италии он получил известие о свержении Временного правительства и приходе к власти большевиков, но советскую власть признать отказался.

Весной — летом 1918 года борьба в России, все обостряясь и расширяясь, приобрела ярко выраженные черты широкомасштабной гражданской войны. Российские антибольшевистские силы во многом связывали свои надежды на успех с поддержкой держав Антанты. В мае 1918 года российский посол в Риме М.Н. Гире обратился к генералу Миллеру с просьбой «представить ему соображения о силе десанта, потребного для продвижения на Москву из Архангельска»^{295}.

Летом 1918 года генерал Миллер был вызван в Париж российским послом здесь М.А. Маклаковым для руководства переформированием русских войск, находящихся во Франции и Македонии. Е.К. Миллер составил докладную записку о решении этой задачи, но непосредственно к выполнению этих обязанностей так и не приступил. В октябре 1918 года во французское министерство иностранных дел поступила телеграмма от посла Франции в России Ж. Нуланса, находившегося в Архангельске вместе с дипломатическим корпусом стран Антанты, с просьбой направить туда генерала Миллера. 2 ноября российскому послу в Италии Гирсу пришла телеграмма от председателя Временного правительства Северной области Н.В. Чайковского: «Прошу передать генералу Миллеру: “Предлагаю Вам должность военного генерал-губернатора Северной области и командующего формируемыми русскими частями, для чего прошу немедленно прибыть в Архангельск. Вашим помощником полагаю назначить генерала Марушевского. О согласии телеграфируйте”»^{296}.

Получив согласие на выезд от российского посла во Франции Маклакова и договорившись в ходе беседы с начальником Генерального штаба Великобритании Г. Вильсоном о взаимодействии с войсками Антанты на Севере, генерал Миллер 25 декабря 1918 года выехал из Лондона и 13 января 1919 года прибыл в Архангельск, где провел свои детские и юношеские годы его предшественник по руководству РОВСом — А.П. Кутепов.

Е.К. Миллер получил назначение на должность генерал-губернатора Северной области с предоставлением ему в отношении русских войск Области прав командующего отдельной армией и стал членом правительства, управляющим отделом иностранных дел. Прежде всего его усилиями была, наконец, создана белая армия Севера. На заседании правительства Северной области 30 мая 1919 года Миллеру была выражена глубокая благодарность и признательность «за воссоздание русской армии, управление генерал-губернаторством и отделом иностранных дел», и он был произведен в генералы от кавалерии. Но, истины ради, заметим, что, видимо, сам Е.К. Миллер считал это решение не соответствующим всем канонам производства в чины и, находясь в эмиграции, именовал себя по-прежнему генерал-лейтенантом.

10 июня 1919 года приказом Верховного правителя адмирала А. В. Колчака генерал Миллер был назначен главнокомандующим Северным фронтом. Летом 1919 года он стал заместителем председателя Временного правительства Северной области, а фактически, в силу пребывания в Париже председателя кабинета — Н.В. Чайковского, возглавлял правительства до его падения в феврале 1920 года.

19 февраля 1920 года на ледоколе «Козьма Минин» генерал Миллер вместе со своим окружением покинул Архангельск и в конце февраля прибыл в Норвегию. Так началась его жизненная эпопея в эмиграции. В Норвегии Миллер принял на себя власть Северного правительства и учредил Временный комитет по делам беженцев в Норвегии и Финляндии. Впрочем, пробыл он в этой стране недолго и летом 1920 года отправился через Женеву, где проживала его семья, в Париж. Здесь он был назначен Главноуполномоченным генерала Врангеля, а в 1922 году возглавил его штаб. Большой опыт военно-дипломатической службы помогал ему успешно решать вопросы с иностранными политиками и дипломатами, представителями Дома Романовых за границей, Совещанием русских послов и другими инстанциями.

С апреля 1922-го по ноябрь 1923 года генерал Миллер был начальником штаба генерала Врангеля. С осени 1923 года он состоял в распоряжении великого князя Николая Николаевича, только что переехавшего в Париж (точнее под Париж, в Шуаньи), который хорошо знал его со второй половины 80-х годов, ибо, напомним, Миллер начинал в то время свою службу в лейб-гвардии гусарском Его Величества полку, которым командовал этот великий князь.

В феврале 1924 года генерал Врангель с выражением благодарности освободил его от обязанностей начальника своего штаба и поручил представлять Армию в Парижском Политическом совещании в качестве помощника главнокомандующего. Так началась его совместная деятельность с великим князем Николаем Николаевичем, который хорошо знал его и доверял ему. Осенью 1924 года генерал Миллер был освобожден от обязанностей помощника главнокомандующего и перешел полностью на работу под руководством великого князя, которая продолжалась до смерти последнего. Миллер заведовал финансовой частью РОВСа, иначе говоря, денежными средствами Русской Армии, переданными генералом Врангелем великому князю Николаю Николаевичу. После смерти великого князя генерал Миллер исполнял те же обязанности и при генерале Кутепове, а в 1929 году занял и должность старшего помощника (заместителя) председателя РОВСа при генерале Кутепове^{297}.

Сослуживцы и друзья характеризовали генерала Миллера как человека добросовестного, ответственного, скромного, исключительно трудолюбивого, пунктуального, исполнительного, добропорядочного семьянина. Вместе с тем новый председатель РОВСа был не слишком известен в широких кругах военной эмиграции, тем более что ядро последней составляли солдаты и офицеры, воевавшие в годы Гражданской войны на Юге России. И они мало что знали о его деятельности на Севере страны. К тому же Миллер пользовался репутацией в большей мере штабиста, чем боевого генерала, каковым был его предшественник. Неплохо знавший его начальник II отдела РОВСа генерал А.А. Лампе, признавая, что Миллер — человек мужественный, ибо принял на себя тяжелое наследие, указывал вместе с тем, что «он — человек не сильный и склонный более к консервированию существующего, чем к развертыванию дела»^{298}. Так или иначе, все вышесказанное вызывало серьезные вопросы и сомнения в его способности стать достойным преемником генерала Кутепова в качестве председателя РОВСа.

Итак, 27 января, как уже упоминалось выше, генерал Е.К. Миллер вступил в руководство Русским Обще-Воинским Союзом. В письме генералу фон Лампе он указывал, что задержка с этим решением могла бы привести к смуте, самочинным выступлениям, разговорам о выборах и дало бы повод к обвинению его самого в трусости. «Перекрестясь, написал и подписал приказ, — указывал он и добавлял: — и хотя в нем умышленно нет слова “временно”, — надеюсь, что Кутепов вернется живым»^{299}.

29 января 1930 года после молебна о здравии и благополучии генерала Кутепова в походной церкви Галлиполийцев в Париже, где присутствовали чины РОВСа, состоялось собрание его старших начальников, председателей военных союзов, начальников частей и групп. Открыл его генерал Миллер. Он известил собравшихся, что вступил в председательство РОВСа как старший заместитель и надеется на поддержку всех председателей воинских организаций и старших чинов. Вместе с тем генерал выразил надежду, что отсутствие генерала Кутепова временное, и он вскоре снова будет среди друзей и коллег.

Генералы И.А. Хольмсен и П.Н. Шатилов, выступившие после Е.К. Миллера, попытались ответить на вопросы, как и почему случилось происшедшее и были ли предприняты все необходимые меры предосторожности. По мнению генерала Шатилова, особо опасным для генерала Кутепова было продолжение непосредственного руководства работой против России. По его словам, он предлагал председателю РОВСа передать эту работу другому лицу, но тот отказался, мотивируя это недостатком средств. Указывалось, что некоторые меры для обеспечения безопасности генерала Кутепова предпринимались. В частности, дежурили такси для его поездок, водителями которых были верные люди, он не обращался к встречным таксистам, но, как показала жизнь, принимаемых мер предосторожности оказалось недостаточно. К Кутепову неоднократно обращались офицеры с предложением использовать должность его адъютанта, чтобы всегда находиться при нем, но он неизменно отвечал отказом, мотивируя это нежеланием отрывать людей от работы. Но, очевидно, этому было и иное объяснение: генерал не хотел, чтобы кто-то присутствовал при его секретных встречах.

7 февраля генерал Миллер издал приказ №2 по РОВСу, в котором указывал, что похищением генерала Кутепова нанесен большой удар не только Союзу, но и всему Русскому национальному делу. Он сообщал, что правительство Франции приняло энергичные меры по розыску генерала Кутепова. Новый председатель РОВСа заявлял, что заслуги генерала Кутепова не забудутся, и подчеркивал, что цель Союза — Россия, а наша сила — в единении^{300}.

15 и 21 февраля 1930 года в отделы Русского Обще-Воинского Союза были направлены почтотелеграммы генерала Миллера в связи с похищением генерала Кутепова и своим вступлением в председательство РОВС. Он призвал на удары врага из-за угла теснее сомкнуть ряды и отвечать такими же ударами. Генерал высказал благодарность всем чинам РОВСа и выразил веру в успех грядущей борьбы ради конечной цели — свержения советской власти^{301}.

Новый председатель РОВСа произвел ряд перестановок в руководстве этой организации. Своим первым заместителем он назначил начальника III отдела РОВСа генерала Ф.Ф. Абрамова. Начальником военной канцелярии Союза был назначен бывший помощник ее начальника генерал-лейтенант Н.Н. Стогов. Помощником начальника канцелярии с 1 декабря 1930 года стал генерал-лейтенант П.А. Кусонский.

31 марта 1930 года начальник I отдела РОВСа генерал И. А. Хольмсен был освобожден от этой должности и назначен генералом для поручений при председателе Союза. А начальником названного ключевого отдела РОВСа с центром в Париже был назначен близкий в свое время к генералу Врангелю генерал от кавалерии П.Н. Шатилов. О его деятельности, и в том числе об инициативах, связанных с активизацией работы против СССР, подробно пойдет речь в этой главе. Добавим, что, по данным французской полиции, в конце 1933 года во Франции существовали 84 русские военные эмигрантские организации и около 10 тысяч человек входили в «Главный Союз РОВС»^{302}.

Образованный в Чехословакии в соответствии с приказом председателя РОВСа от 31 мая 1930 года VI отдел возглавил генерал от инфантерии Н.А. Ходорович, являвшийся до этого начальником всех организаций РОВСа в этой стране. 16 июня 1930 года приказом по Русскому Обще-Воинскому Союзу был учрежден Южно-Американский отдел Союза, начальником которого был назначен генерал-майор Н.Ф. Эрн, проживавший в Парагвае. Генерал-майор А.М. Ионов, руководивший военными организациями, входившими в РОВС в Канаде, был с 1 июля того же года назначен начальником Канадского отдела этого Союза. Начальником Дальневосточного отдела РОВСа после освобождения от этих обязанностей по его ходатайству генерала от артиллерии М.В. Ханжина был назначен 19 июня 1930 года генерал-лейтенант М.К. Дитерихс^{303}.

10 апреля 1930 года генерал Миллер перевел штаб-квартиру Русского Обще-Воинского Союза с рю де Карм в Париже на улицу Колизе, 29, в дом, принадлежавший семье видного в прошлом российского предпринимателя С.Н. Третьякова. «Случайность, обернувшаяся для нас неожиданной удачей», — прокомментировал это событие один из сотрудников ИНО ОГПУ в Париже^{304}. О деятельности Третьякова и специальной операции ОГПУ, организованной против штаб-квартиры РОВСа, пойдет речь в дальнейшем. Добавим, что по указанному адресу переехал и журнал «Часовой», ставший одним из ведущих журналов российской военной эмиграции. Формально независимый, он частично финансировался РОВСом и тесно сотрудничал с руководством этой организации.

Похищение генерала Кутепова вызвало среди руководства и чинов Русского Обще-Воинского Союза серьезную обеспокоенность в связи с безопасностью его преемника. Некоторые группы и воинские части выступили с предложением отчислять периодически известные средства для охраны генерала Миллера. С целью обеспечения его безопасности был приобретен легковой автомобиль стоимостью 14 тысяч франков, и на недостающие от этой суммы 9 тысяч франков была объявлена подписка среди чинов РОВСазо Франции. Предполагалось, что каждый член этой организации должен внести по 5 франков. Впоследствии эта подписка была распространена и за пределы этой страны. Содержание машины возлагалось на казну РОВСа.

Предполагалось, что при председателе этого Союза должен постоянно находиться адъютант или дежурный офицер, выполняющий и функции телохранителя. Эту должность занял в 1930 году ротмистр В.А. Изюмов. Кроме того, для охраны председателя РОВСа устанавливалось по особой инструкции постоянное дежурство офицеров частей, групп и ячеек этой организации в Париже. Рассматривалась возможность командировать на дежурство офицеров-шоферов. Служба дежурств должна была приступить к деятельности с 9 марта 1930 года. Она просуществовала до 1934 года. Но вводимые по горячим следам, после похищения генерала Кутепова меры обеспечения безопасности председателя РОВСа в дальнейшем были сведены к минимуму в силу финансовых затруднений организации. Добровольная охрана постепенно слабела. Дежурные стали опаздывать. В дальнейшем, по мере растущего недовольства деятельностью генерала Миллера на посту председателя РОВСа, все чаще стали звучать голоса, а кому он вообще нужен и зачем предпринимать меры для обеспечения его безопасности. Забегая вперед, заметим, что в 1934 году по личному желанию генерала Миллера, не хотевшего затруднять более офицеров несением охраны, институт дежурных офицеров был устранен^{305}.

2 августа 1930 года, когда генерал Миллер вместе с дочерью и адъютантом Изюмовым возвращался в Париж, близ местечка Жювизи их автомобиль столкнулся со встречным грузовиком. Машина председателя РОВСа была смята и не подлежала восстановлению. Дочь генерала и его адъютант были ранены и доставлены в госпиталь. Сам генерал Миллер остался невредим. В кругах РОВСа ходили разговоры, что это покушение ГПУ, но сам генерал не обращался к французским властям, будучи убежден, что «расследование ни к чему не приведет»^{306}. Финансовое положение РОВСа ухудшалось, и денег на содержание адъютанта у Миллера вскоре не стало. Поэтому спустя несколько лет генералу Миллеру пришлось расстаться с верным Изюмовым.

Будучи заместителем генерала Кутепова, Миллер не был, вместе с тем, посвящен во все детали деятельности РОВСа и совсем немного знал о секретной и боевой работе организации. Поэтому он начал свою деятельность с инспекционных поездок в Югославию, Чехословакию и Болгарию, чтобы разобраться с практической деятельностью РОВСа, состоянием боевой и разведывательной работы против СССР, руководимой ранее непосредственно Кутеповым.

Новый председатель Русского Обще-Воинского Союза считал необходимым объединение сил эмиграции для главной цели — борьбы с большевиками. Но при этом он подчеркивал, что РОВС находится вне политики. Главные надежды генерал Миллер возлагал на внутренний взрыв в СССР вследствие недовольства широких слоев населения, и прежде всего крестьянства, политикой властей. Отвечая, например, в Белграде на вопрос журналиста о будущем советской власти, он вытащил и продемонстрировал пачку бумаг с информацией о крестьянских протестах в СССР: уничтожении скота, имущества при коллективизации и пр. Характеризуя выступления крестьянства, генерал заявил: «Не поддаются учету убийства, сколько их происходит каждый день в селах… Советская власть не может долго продержаться». «Русские крестьяне не могут больше обмануться, — продолжал председатель РОВСа, — и все то, что я держу в руках, это, так сказать, известия о взрыве». Он выразил уверенность, что вскоре придет наибольший из них и последний. «Я — не пророк, не хочу определять точный срок, — резюмировал Миллер, — но верю, что скоро упадут с Кремля красные флаги»^{307}.

В специальном циркуляре начальникам отделов РОВСа от имени его председателя указывалось на важность получения всякими путями сведений о происходящем в СССР. Чинам РОВСа предписывалось сообщать о всех сведениях, содержащихся в письмах и других источниках, о положении в Советском Союзе и событиях, происходящих там, не приводя, вместе с тем, фамилий отправителей и получателей^{308}. Последнее было продиктовано опасением, что эта информация может попасть в руки ОГПУ и зарубежных агентов этой организации и нанесет ущерб указываемым лицам.

В результате знакомства с состоянием дел на местах и работой против СССР генерал Миллер поставил задачу собирания и подготовки крупных сил для будущей борьбы, сохранения и укрепления кадров РОВСа. При этом он считал необходимым не просто сохранить кадры, но обеспечить дальнейшее развитие системы подготовки и переподготовки офицерских кадров, создания специалистов для развертывания партизанской войны в тылу Красной Армии, обучения эмигрантской молодежи военно-диверсионному делу.

По мере знакомства с боевой деятельностью РОВСа генерал Миллер выразил неудовлетворение ее состоянием и результатами и назвал мелкими булавочными уколами разного рода «бессистемные покушения, нападения на советские учреждения и поджоги складов». Остатки эмигрантских боевиков были, по его мнению, не в состоянии вести сколько-нибудь серьезную работу против СССР. В результате Миллер отказался от ставки на активную террористическую деятельность, считая ее малорезультативной, но ведущей к большим потерям среди агентуры и членов антисоветских организаций. Предложенная им новая тактика заключалась в том, чтобы направить основные усилия на создание тайных опорных пунктов на территории СССР и подпольных, хорошо законспирированных организаций, которые могли бы в нужный момент возглавить восстания, повстанческое движение с целью свержения советской власти. Главное внимание при этом должно было быть уделено не диверсионно-террористической, но разведывательной деятельности.

По поручению генерала Миллера секретную работу против СССР, которая именовалась также в документах РОВСа «особой работой», «активной работой», «боевой работой» или «работой по связи с Россией», возглавил после смерти генерала Кутепова генерал от кавалерии А.М. Драгомиров, официально занимавший должность генерала для поручений. Для исполнения своих новых обязанностей он переехал из Югославии в Париж. По признанию Миллера, это назначение Драгомирова, которому исполнилось уже 62 года, на ответственное направление деятельности, которым ранее занимался непосредственно Кутепов, было вынужденным и состоялось лишь тогда, когда от этого отказались другие. Причем председатель РОВСа вспоминал, что самым первым он сделал это предложение генералу Шатилову, но тот отказался, заявив, что «по своему характеру совсем для этой работы не годится». И лишь перебрав все кандидатуры, генерал Миллер назначил тогда генерала Драгомирова, который, признавался председатель РОВСа, «согласился только по чувству долга, предупредив меня, что он совсем не сведущ в такой работе»^{309}.

Так или иначе, возглавляемое ныне генералом Драгомировым направление претерпевало сложный период реорганизации. Это было обусловлено утратой традиций, связей, опыта, а также изменением отношения к этой деятельности нового председателя РОВСа. По некоторым данным, он стремился многое изменить в той работе, которой ранее руководил генерал Кутепов. Он решил не обращаться к старым линиям и сетям, считая их «засоренными». Драгомиров хотел заново создать сеть перевалочных пунктов, наладить подготовку агентов, организовать активные группы, направить в СССР резидентов для объединения действующих, но разрозненных групп. Но все это затруднялось отсутствием у него опыта работы в этой сфере, ее должного финансирования, подготовленных кадров.

Драгомиров считал «румынскую линию» проникновения в СССР и переправы через Днестр, которая являлась основной у Кутепова, испорченной и контролируемой ОГПУ. Он хотел заменить ее переходами в Прибалтике, а также морским путем проникновения в Советский Союз, для чего планировалось закупить моторные суда в Турции или Болгарии и на них перебрасывать агентов. По некоторым данным, агентура РОВСа проводила разведку побережья у Адлера в поисках места, удобного для высадки. Но организация «морского канала» была признана, в конечном итоге, слишком дорогой.

Результатом поездки генерала Миллера в Югославию в 1930 году было налаживание связи с действовавшей там тайной организацией «Союз активных борцов» и достижение договоренности о взаимодействии с ней. В результате кавказское направление «связи с Россией» было поручено представителю этой организации казачьему генералу С.М. Топоркову^{310}. Заметим, впрочем, что сколько-нибудь значимых результатов на этом направлении достигнуто не было.

В конечном итоге основными маршрутами или направлениями работы РОВСа на Советский Союз оставались прежние: западное, через Польшу (руководимое генерал-майором В.Г. Харжевским, который сам проживал в Чехословакии), и южное, через Румынию, которое возглавил полковник В.Е. Жолондковский, переехавший туда, по некоторым данным, в 1931 году. Работа «по связи с Россией» на северном направлении, шедшая главным образом через Финляндию, была сведена в начале 30-х годов к минимуму и практически заморожена после провала операции «Трест» и скандальных разоблачений, связанных с ним, на что крайне болезненно отреагировали финляндские власти и спецслужбы. Некоторые попытки ее активизации наблюдаются в 1934–1935 годах, о чем пойдет речь в дальнейшем.

Заметим, что генерал Миллер, пытаясь вникнуть в вопросы секретной работы РОВСа против СССР, которыми ранее занимался сам Кутепов, трижды встречался с начальником русской секции 2-го отдела Генштаба Польши Р. Брагой. Они обсуждали вопросы взаимодействия, ибо польское направление работы РОВСа против Советского Союза традиционно было одним из наиболее активных. При этом Врага критически отзывался о деятельности упомянутого генерала Харжевского и характеризовал состояние дел у руководимых им боевиков как неудовлетворительное^{311}.

Тем не менее летом 1930 года состоялись переговоры Харжевского с 2-м отделом польского Генштаба. Последний представлял полковник Татара. В результате было достигнуто соглашение о переброске боевиков через польско-советскую границу и снабжении их поляками фиктивными советскими документами, бомбами и оружием. Но в феврале 1931 года майор Майер, заменивший названного полковника, заявил, что поляки, ввиду некоторых осложнений, воздерживаются от снабжения боевиков Харжевского оружием и бомбами.

В дальнейшем в налаживании переброски террористов-эмигрантов в СССР через польскую границу принимал активное участие полковник В.В. Брандт. Летом 1931 года генерал Харжевский готовил к заброске в СССР две разведывательные группы во главе со своими ближайшими помощниками, штабс-капитаном А.А. Потехиным и капитаном Н.И. Виноградовым. Они должны были изучить обстановку и условия для работы в СССР, установить связи и наладить базы для дальнейшей работы, а при благоприятной обстановке и организовать теракт^{312}. О реализации этих планах и их результатах пойдет речь в дальнейшем.

Генерал Драгомиров тем временем счел необходимым создать специальную контрразведывательную службу РОВСа, действующую под его общим руководством. Для этого, видимо предварительно согласовав этот вопрос с генералом Миллером, он направил 18 августа 1930 года письмо в США генерал-майору К.И. Глобачеву с просьбой прибыть во Францию и встать во главе этой работы. Прежде чем обратиться к тексту письма Драгомирова, адресованного Глобачеву, дадим краткую характеристику жизненного пути последнего. В 1903 году он, штаб-ротмистр гвардии, перешел на службу в Отдельный жандармский корпус, где сделал прекрасную карьеру и дослужился до высших должностей. С 1905 по 1915 год Глобачев руководил последовательно Лодзинским, Варшавским охранными отделениями, Нижегородским, Севастопольским и Пермским жандармскими отделениями, был градоначальником Ростова-на-Дону, а в феврале 1915 года стал начальником Петроградского охранного отделения. После Февральской революции Глобачев был арестован, находился в тюрьме под следствием, но был освобожден и затем вступил в активную борьбу с большевиками.

Сохранилась рекомендация, датированная 30 июня 1919 года, которую дал Глобачеву начальник штаба Корпуса жандармов до 1917 года, а в годы Гражданской войны начальник Военного управления Вооруженных сил Юга России генерал-майор В.П. Никольский. Он указывал, что знает Глобачева с 1913 года, и тот работал у него с января 1918 года в организации Правого центра и принес огромную пользу в борьбе с большевиками. Он организовал прекрасную разведку даже непосредственно у Урицкого (который возглавлял тогда Петроградскую ЧК). Отмечалось, что некоторые добытые им сведения были представлены генералу М.В. Алексееву. Затем Глобачев давал ценные сведения английской контрразведке (через Ревель). Его работа вызывала беспокойство немецкой контрразведки, и он бежал в Киев, где занимал канцелярскую должность в департаменте Державной Варты, а затем был заведующим контрразведкой контрреволюционной добровольной дружины генерала Кирпичева. Здесь он вел борьбу с петлюровщиной в пользу Добровольческой армии. После переворота Петлюры вынужден был перейти на нелегальное положение^{313}. Добавим, что затем Глобачев служил в полиции в Одессе, в главном управлении снабжения Вооруженных сил Юга России, а с ноября 1919 года был начальником Одесского морского контрразведывательного района.

В 1920 году Глобачев выехал в Константинополь, и следующая его характеристика принадлежит уже военному агенту российского посольства в Константинополе генерал-майору Г.Г. Черткову и датируется 30 июня 1923 года. В его приказе указывалось, что генерал Глобачев, работавший у него с 7 апреля 1920 года, сначала начальником паспортного отдела, а затем помощником, вскоре покинет учреждение по сокращению штатов. Глобачев характеризовался как талантливый офицер с высокими моральными качествами, который использовал свой богатый опыт работы на прежних должностях для защиты русских беженцев от нападок предателей и злонамеренных элементов^{314}.

А сейчас обратимся к письму, которое генерал А.М. Драгомиров направил Глобачеву из Парижа в США с предложением принять участие в деятельности РОВСа и разделить с ним и Миллером бремя работы. Автор письма высказывал надежду на возможность использования его богатого опыта. Далее в письме оговаривались условия переезда и устройства Глобачева с семьей в Париже. Ему направлялся чек на 350 долларов, что позволяло купить два места во втором классе с дополнительными расходами до Парижа. Но так как семья Глобачева состояла из пяти человек, то, не имея возможности обеспечить всех, указывалось на возможность более дешевого способа переезда, в крайнем случае третьим классом. В Париже приглашаемый генерал должен был получать две тысячи франков, что позволяло, указывал Драгомиров, достаточно экономно прожить двум человекам, а достичь полного благополучия возможно было лишь в случае работы всех членов семьи. Констатируя трудность квартирного вопроса в Париже, автор письма указывал, что первые 2–3 дня Глобачев сможет жить в гостинице, лучше на правом берегу, в районе больших бульваров, а потом устроиться более дешево. В этом он обещал помочь ему^{315}. Добавим, что Глобачев принял это приглашение и переехал в Париж, где до мая 1934 года возглавлял контрразведывательную службу РОВСа.

Характеризуя развитие ситуации в сфере, руководимой генералом Драгомировым, генерал Миллер писал 24 августа 1930 года в Болгарию своему заместителю и начальнику III отдела РОВСа генералу Абрамову о том, что тот знакомится с делом и подбирает понемногу нужных людей. «Надеюсь, в ближайшее время дело пойдет энергично, как того требуют обстоятельства в России», — добавлял председатель РОВСа. Вместе с тем он добавлял о неладности его отношений с генералом Шатиловым, возглавившим I отдел Союза, которому он, как уже упоминалось, первым предлагал возглавить работу на Россию^{316}. Действительно, материалы доверительной переписки руководителей и видных деятелей РОВСа свидетельствуют о нараставшей напряженности во взаимоотношениях генералов Миллера и Драгомирова, с одной стороны, и Шатилова — с другой.

Об изменении отношения к нему в худшую сторону председателя РОВСа жаловался в письмах тому же Абрамову в сентябре и октябре 1930 года и сам Шатилов. Он указывал, что к нему недоброжелательно относится окружение Миллера, а отсюда и он сам, и считал, что его подставляют. Шатилов полагал это незаслуженным, ибо он много сделал для выдвижения и укрепления положения Миллера^{317}.

Отказавшись ранее от руководства работой «по связи с Россией», он ревностно наблюдал сейчас за деятельностью генерала Драгомирова и с обидой писал Абрамову 3 октября, что тот указывает ему, что надо ближе подойти к офицерству. Оценивая же самого Драгомирова, он добавлял, что тот, по-видимому, своей работы не начинал. Но на днях к нему прибыл из Америки рекомендованный ему генералом Лукомским для контрразведывательной работы генерал Глобачев. Шатилов указывал также, что в распоряжение Драгомирова переходит и Трубецкой со своей канцелярией. Это, по мнению автора письма, означало усиление позиций генерала Стогова, который превращался в начальника как военной, так и гражданской канцелярии с расширением штата, и он постепенно создавал себе положение начальника штаба и все больше влиял на генерала Миллера^{318}.

Развивая эту тему в письме Абрамову 6 октября, Шатилов информировал его также о том, что несколько дней назад у него был Закржевский, который произвел хорошее впечатление. Правда, он добавлял, что осведомленность его небольшая, и ему надо побольше знакомиться с настроениями нашего офицерства. «Его освещение могло бы очень мне пригодиться, — указывал Шатилов. — Я мог бы ему сообщить ряд сведений — для разбора в общей обстановке его наблюдения и работы». «Однако я полагал бы желательным связать его с Глобачевым», — продолжал делиться своими размышлениями указанный автор. — Я — сторонник централизации и полагал бы нужным усилить Глобачева такими работниками, как Закржевский». «Нет ли препятствий с твоей стороны»^{319}, — спрашивал он Абрамова.

Строки указанного письма любопытны с той точки зрения, что в них идет речь о налаживании сотрудничества между создаваемой контрразведывательной службой Глобачева и так называемой «Внутренней линией» РОВСа. Об этой секретной службе Союза и ее деятельности на протяжении вот уже многих десятилетий идет активная дискуссия. Автор этих строк писал о ней в книге, посвященной борьбе российской военной эмиграции и советских спецслужб в 20-е годы, а еще ранее в монографии «Солдаты на чужбине»^{320}. Создана «Внутренняя линия» была, по одним данным, в первой половине указанного десятилетия, а по другим — все-таки позднее, в 1926 или 1927 году. Инициативу ее образования связывали с именем генерала Кутепова. Местом становления и центром деятельности «Внутренней линии» РОВСа стала Болгария.

Учреждение «Внутренней линии» было обусловлено необходимостью обеспечения внутренней безопасности РОВСа и эмигрантских воинских организаций, недопущения проникновения туда советских агентов, а также предупреждения перехода эмигрантов, и прежде всего военнослужащих, на службу к большевикам. Поэтому ее нередко характеризовали как контрразведку РОВСа, отчего и происходило само наименование — «Внутренняя линия» (работа внутри РОВСа и в эмиграции), в отличие от «внешней», то есть деятельности, нацеленной на СССР. По мере развертывания работы «Внутренней линии» она стала заниматься также осведомлением и информированием, иначе говоря, добыванием по секретным каналам информации о ситуации внутри Русского Обще-Воинского Союза. Это позволяло укреплять положение и авторитет воинских начальников изнутри, посредством особых, закрытых и специфичных методов. В дальнейшем, особенно в 30-е годы, подобная деятельность (с проникновением вовнутрь) применялась в отношении отдельных воинских организаций или даже гражданских и политических обществ, союзов и организаций, не входивших в систему РОВСа, чтобы установить контроль над ними.

В какой мере Кутепов был удовлетворен работой созданной по его инициативе, как признается в большинстве источников, «Внутренней линии» — остается вопросом. Судя по всему, он не мог и ей доверять полностью, ибо везде подозревал и искал происки чекистов. По некоторым данным, весной 1929 года он даже издал распоряжение о выяснении связей «Внутренней линии». А в дальнейшем, непосредственно перед своим похищением, Кутепов, по утверждению бывшего полковника Н.Ф. Степанова, писавшего под псевдонимом Н. Свитков, даже создал некий «Орден Чести» под руководством капитана И.В. Завадского-Краснопольского для контроля за «Внутренней линией» и всеми другими разведывательными организациями. Об этом якобы стало известно «Внутренней линии», и она развернула травлю этой организации, именуя ее членов «бандой». Впрочем, все эти утверждения, встречающиеся в некоторых эмигрантских источниках, вызывают большие сомнения[28].

Из Болгарии, где происходило становление деятельности «Внутренней линии», ее влияние постепенно распространялось и на российскую военную эмиграцию в других странах. Одним из дискуссионных вопросов является наличие взаимосвязи «внутренней» и «внешней» линий РОВСа в 20-е годы (при генерале Кутепове), а затем в 30-е годы. По мнению одних источников, такая связь и взаимодействие, по крайней мере при Кутепове, существовали, а по другим — нет. Но нередки были случаи, когда члены «Внутренней линии» забрасывались со специальными заданиями в СССР.

Деятельностью «Внутренней линии» в Болгарии непосредственно руководил капитан Клавдий Александрович Фосс. Близко знавшие его люди характеризовали его как профессионала своего дела, человека скромного и не заносчивого. Он владел болгарским, французским, немецким и английским языками. Фосс был принят на службу в Генштаб Болгарии и приносил, по отзывам информированных источников, огромную пользу ему^{321}. Он тесно сотрудничал и с болгарской полицией. Все это помогало ему в выполнении служебных обязанностей в РОВСе, в том числе на поприще специальной секретной деятельности. Один из эмигрантов описывал Фосса следующим образом: «Человек небольшого роста, худощавый, стриженный под машинку, с мягкими чертами лица, на котором я не приметил пока ничего выразительного»^{322}.

Как секретарь (начальник канцелярии) III отдела РОВСа, капитан Фосс непосредственно подчинялся и тесно взаимодействовал в работе по «Внутренней линии» с начальником этого отдела генералом Ф.Ф. Абрамовым. Заметим, что в личной переписке между генералами Миллером и Абрамовым К.А. Фосс нередко проходил под псевдонимом «Клава», что, очевидно, проистекало из близости к его имени-отчеству — Клавдий Александрович.

Что касается упомянутого в письме Шатилова Н.Д. Закржевского, то он, в прошлом штабс-капитан белой армии, по существующим сведениям, переехал из Болгарии, где принимал активное участие в деятельности «Внутренней линии», в 1930 году во Францию. Здесь и состоялось, как следует из письма, его знакомство с генералом Шатиловым, вылившееся в их дальнейшее взаимодействие и сотрудничество. В ряде источников Закржевский, скрывавшийся под псевдонимом Дмитриев, именуется непосредственным руководителем «Внутренней линии» во Франции. Что касается характера его взаимоотношений с Шатиловым, то он после переезда во Францию, первоначально познакомившись и представившись генералу как начальнику I отдела РОВСа, в дальнейшем подчинялся ему по этой должности. Сторонники этой интерпретации в дальнейшем указывали на то, что деятельность работников «Внутренней линии» была подотчетна командованию РОВСа. Но заметим, что по мере осложнения отношений Шатилова с генералом Миллером и его окружением он все более использовал «Внутреннюю линию» в своих интересах как тайную организацию, действовавшую независимо от руководства РОВСа, и фактически руководил ею. Об этом еще пойдет речь в дальнейшем.

Так или иначе, из вышеприведенного октябрьского письма, как и всей сохранившейся переписки Шатилова и Абрамова, с которой довелось ознакомиться автору, вытекает вывод о том, что они тесно взаимодействовали, в том числе на поприще работы по «Внутренней линии», доверяли и хорошо понимали друг друга. Один из современных авторов назвал указанных лиц идеологами «Внутренней линии»^{323}, что вполне допустимо, если речь не идет даже о большем. А вообще в дальнейшем, и особенно осенью 1937 года, после похищения чекистами генерала Миллера и развернувшегося расследования, одним из вопросов скандальной дискуссии о деятельности «Внутренней линии» стал следующий: была ли она объединена под единым руководством, и если так, то кто ее возглавлял (при этом чаще всего называлось имя генерала Шатилова, особенно в бытность его руководства I отделом РОВСа), или же после похищения Кутепова она была децентрализована.

Обратим внимание и на тезис из вышеприведенного письма Шатилова Абрамову, где он считал возможным и целесообразным сотрудничество «Внутренней линии» и создаваемой контрразведки генерала Глобачева. Заметим, что в дальнейшем ситуация в этом отношении существенно и даже принципиально изменится.

Документы последующих лет, в том числе доверительная переписка руководящих деятелей РОВСа, дают основание утверждать, что «особой работе» уделялось значительное внимание. Так, 2 апреля 1931 года генерал Миллер в письме Абрамову в Софию поделился своим мнением о генерале Глобачеве и его деятельности. Он указывал, что тот — «человек очень порядочный, воспитанный и прямой». Касаясь доводимых до него суждений, что Глобачев по специальным знаниям уступает генералу Заварзину, Миллер замечал: «Зато с ним можно разговаривать просто и с уверенностью, что он говорит искренне, без прикрас и тенденциозности»^{324}.

С начала и особенно летом 1931 года в рядах РОВСа начинает звучать неудовлетворенность состоянием дел с так называемой «активной работой» в связи со снижением ее динамики и результативности в сопоставлении с тем временем, когда она возглавлялась генералом Кутеповым. Это било как по генералу Драгомирову, так и непосредственно по генералу Миллеру. Против Драгомирова, а в дальнейшем и против Миллера, интриговал генерал Шатилов. Поэтому председатель РОВСа в это время и в дальнейшем стремился убедить своих подчиненных в том, что времена изменились, и прежняя «активная работа», имея в виду террористическую деятельность, должна отойти на второй план. Не гонясь за внешними эффектами, следовало собирать силы, сохранять боеспособность РОВСа. При этом не меньшее значение, по мнению Миллера, имела пропагандистская работа. И в качестве примера он ссылался на опыт революционеров-коммунистов, отказавшихся в свое время от тактики покушений, но в полной мере использовавших пропагандистскую деятельность в массах для захвата власти. Это же, полагал он, надлежит делать и сейчас.

Касаясь «активной работы» и ее эффективности, Миллер указывал на такую затруднявшую ее проблему, как дефицит средств.

«Предложения услуг, которые поступают к нам отовсюду, — откровенно писал он одному из соратников в Германию 29 августа 1931 года, — совершенно неизмеримы с нашими возможностями и материальными средствами и не могут быть использованы по техническим причинам». «Как вера без дела мертва, так и самый лучший план ничего не стоит без средств к его осуществлению», — продолжал свои грустные размышления председатель РОВСа и добавлял, что об этом забывают «сторонники активных действий».

Миллер признавался, что денежные средства в «Фонд Спасения России» (ФСР), из которого финансировалась специальная работа, направленная против СССР, собираются «с большим трудом и напряжением», и «расходовать их приходится с большой выдержкой и бережливостью, чтобы ни один грош не пропал даром». Добавим, что тема сбора средств в ФСР проходила и в последующие годы красной линией в деятельности РОВСа и динамика поступления средств тщательно анализировалась. Сам же Миллер при этом особо подчеркивал: «Все планы требуют таких материальных средств и, кроме того, политических условий, каких у нас пока нет. Надо прежде всего собрать средства»^{325}.

В инструктивном письме РОВСа о «Фонде Спасения России» с грифом «совершенно секретно» указывалось, что он по своему замыслу является организацией, предназначенной для сбора средств на ведение активной работы, а каждый жертвователь является участником широко разветвленной самой активной организации и активным борцом с большевизмом^{326}. Добавим, что в это время сборы в ФСР проводились русскими эмигрантами в 34 странах, хотя мировой экономический кризис осложнил эту деятельность и в большинстве стран объемы собранных средств сократились^{327}.

Состояние дел в сфере «активной работы» обсуждалось на совещании старших начальников РОВСа, состоявшемся 23 сентября 1931 года. Генерал Шатилов выступил на нем против генерала Драгомирова, считая деятельность его, а также генералов Харжевского и Глобачева, обанкротившейся. Он высказался за организацию покушения на Троцкого, предложил шире использовать возможности капитана Фосса (и, следовательно, «Внутренней линии»), создать канал проникновения в СССР через Финляндию, а также открыть разведшколу для подготовки агентов в Париже и помириться с французской полицией. Но в ходе дискуссии было решено не создавать нового аппарата, а действовать через Драгомирова и Харжевского. Последнему для этой работы было выделено 40 тысяч франков, а начальнику VI отдела генералу Ходоровичу было приказано передать ему 150 человек.

Генерал Абрамов огласил на совещании инициативу генерала Туркула, предлагавшего создать новый центр для организации «активной работы» и проведения терактов, призванных «разбудить эмиграцию», под названием «Русская национальная боевая организация». Ее центр предполагалось образовать в Софии, а отделения — во Франции, Бельгии, Чехословакии и Югославии. Внутри организации должна была существовать строгая конспирация, создание «двоек» и «троек». Но заметим, что эта инициатива не была поддержана. На совещании было решено активизировать «румынскую линию», и в Бухарест был командирован полковник Жолондковский.

В конечном итоге указанное совещание определило следующие цели «активной работы»: сбор средств; составление и доставка в СССР подрывной литературы; создание там конкретных ячеек (для антисоветской работы); военная и экономическая разведка; укрепление связи с иностранными разведками; установление связи со старообрядцами^{328}.

Но состояние дел с «активной работой», попытки переоценки ее роли и места в общей деятельности РОВСа вызывали по-прежнему неудовлетворение радикально настроенных генералов и офицеров. В начале 30-х годов генерал Туркул писал, например, генералу Скоблину: «Я считал и считаю, что активная работа должна быть основой существования нашего Союза — здесь и рубежом. Прекративши активную работу, Союз будет подобен живому трупу, так как ни школами, ни курсами оживить его нельзя. Если же придется работать, то я уверен, что мы не осрамим нашего оружия и сделаем все возможное для скорейшего ниспровержения власти товарищей в СССР»^{329}.

Таким образом, в начале 30-х годов тема так называемой «активной работы» находилась в центре дискуссий в РОВСе. Сторонники ее старого, традиционного понимания делали ставку прежде всего на разведывательную и диверсионно-террористическую работу в СССР, которая должна была сопровождаться установлением связей с действовавшими там антисоветскими организациями, вместе с которыми следовало подрывать основы существующего строя. В качестве примера вспоминалась деятельность, осуществлявшаяся под руководством генерала Кутепова. Генерал Миллер и его сподвижники призывали к переоценке ценностей и считали устаревшей «активную работу» в ее прежнем понимании, с шумными внешними эффектами и террористической деятельностью. Миллер полагал необходимым собирание и сохранение всех антисоветских сил в эмиграции и на территории СССР. В его понимании «активная работа» складывалась из двух главных направлений — пропагандистского, руководимого князем С.Е. Трубецким, и «особой работы», осуществляемой под руководством генерала А.М. Драгомирова.

Первый из названных лиц возглавил информационно-пропагандистский отдел или информационное отделение. В его компетенцию входила пропагандистско-агитационная работа, направленная против противника и ведущаяся на советской и зарубежной территории, среди эмигрантов и граждан различных стран, а также информационно-аналитическая деятельность. Этой работе генерал Миллер придавал большое значение. В функции генерала Драгомирова входила организация контрразведывательной работы (велась через службу, возглавляемую генералом Глобачевым) и разведывательная деятельность, проникновение на советскую территорию, с использованием во многом традиционных форм и методов работы «по связи с Россией».

С начала 1932 года «южная линия» (румынская) стала основной в боевой работе РОВСа. Полковник Жолондковский установил связи здесь с румынской и английской разведками и создал работающую резидентуру. Его сообщения положительно оценивались генералом Миллером. На очередном совещании старших начальников РОВСа Жолондковский представил доклад о готовности румын сотрудничать с Союзом в деле переброски людей в СССР и проведении допросов перебежчиков^{330}.

Источники ОГПУ отметили в мае 1932 года очередной подъем активности Боевой организации РОВСа, указывая на то, что она стала активно использовать молодежную эмигрантскую организацию Национальный Союз Нового Поколения. Заметим, что об НСНП и ее взаимоотношениях с РОВСом подробно пойдет речь в дальнейшем на страницах этой книги. Отмечалась и активность Боевой организации РОВСа в Югославии, руководителем которой называли генерала З.А. Мартынова. Добавим, что он возглавлял Общество галлиполийцев в этой стране, наиболее активную организацию, входившую в состав РОВСа. По поступавшим к чекистам сведениям, в Белграде была создана специальная школа террористов, отделения которой существовали в Новом Саду, Суботице и других югославских городах^{331}.

Крайнюю озабоченность генерала Миллера в начале 30-х годов и в дальнейшем вызывало то, чтобы секретная работа РОВСа по «связи с Россией» не нанесла вреда официальной деятельности этой организации с ее главной целью — сохранением армии в изгнании. «Генералу Кутепову и мне за ним поневоле пришлось нарушить мудрое правило Петра Николаевича (Врангеля. — В.Г.), что лица, связанные с РОВС, не должны иметь никакого отношения и не знать даже ничего о конспиративной работе», — признавался Миллер в 1931 году. «Но уже дальше я всеми силами стараюсь оградить чинов РОВС от возможности быть как-то соприкосновенными с конспиративной работой, — писал он своему коллеге в Германию, — и очень прошу Вас проявить максимум осторожности в сношениях по конфиденциальным вопросам». «Положение всех лиц, стоящих во главе более крупных разделов РОВС, является особенно щекотливым, — продолжал он свои размышления, — так как наша организация является совершенно открытой, законно зарегистрированной, и все старшие чины ее поименно известны местным властям, и, естественно, если хотя бы самая невинная наша конспиративная работа могла бы быть уловлена большевиками, они используют это для обвинения нашей организации в таких действиях, которые послужат поводом к репрессиям».

Председатель РОВСа предостерегал своего коллегу, указывая на то, что в стране, где он живет (т.е. в Германии), его переписка может находиться под надзором и органов ГПУ, и местной контрразведки, и предупреждал о необходимости соблюдать осторожность в переписке и указывать на свою непричастность к работе, относящейся к СССР^{332}.

В мае 1932 года российская военная и политическая антибольшевистская эмиграция во Франции пережила неприятный эпизод, связанный с убийством русским эмигрантом, бывшим офицером Горгуловым французского президента Поля Думера. Руководители эмигрантских организаций боялись, что на них будет возложена ответственность за убийство президента Франции, что приведет к соответствующим санкциям, и поспешили отмежеваться от убийцы, называя его — кто сумасшедшим, а кто — даже большевистским агентом. Генерал Стогов откровенно писал 12 июня 1932 года в Софию генералу Абрамову: «Относительно нашего “корявого” положения в связи с делом Горгулова могу сказать, что, конечно, за будущее ручаться трудно, но пока, по крайней мере, мы не видим никаких особых трений и скорпионов, и префектура только производит проверку наших документов, для чего каждый вызывается в свой комиссариат и больше пока ничего. Есть, конечно, люди из французов, кои то ли по своей узости, то ли по недомыслию, до сих пор не отдают себе отчета в разнице — белый и красный, и всё мешают в одну кучу. Поживем, увидим, но как будто для особого беспокойства пока нет никаких данных»^{333}.

Генерал Шатилов утверждал несколько лет спустя, что незадолго до убийства Думера от «Внутренней линии» к генералу Глобачеву поступило сообщение о заявлении Горгулова с верной его характеристикой и указанием на то, что от него можно ждать совершенно невероятных преступлений^{334}. Так или иначе, опасения руководителей российской эмиграции, связанные с этим неприятным для нее эпизодом, оказались напрасными. На похоронах президента Думера среди 6 тысяч приглашенных были и руководители РОВСа — Миллер, Кедров, Шатилов, а также ряд других генералов-эмигрантов^{335}.

1932-й год характеризовался финансовым крахом РОВСа. Дело в том, что его основные денежные средств были вложены в широко рекламируемую и считавшуюся весьма надежной и высокодоходной организацией — спичечную империю шведского предпринимателя Ивара Крегера (фамилия которого переводится на русский язык в различных источниках также как Крейгер и Крюгер). Она считалась одним из столпов шведской экономики, и подробные материалы о ней были представлены, например, в переписке советских дипломатов той поры, связанных со Скандинавией. Крегера именовали, например, национальным промышленным героем Швеции^{336}. Заметим, что, по утверждению ветерана советских спецслужб А.П. Судоплатова, в 1930 или 1931 году сотрудники советской разведки А.А. Слуцкий и А.М. Орлов-Никольский, шантажируя спичечного короля Крегера тем, что СССР может наводнить западные рынки дешевыми советскими спичками, заставили его выплатить советскому правительству отступную сумму в 300 тысяч долларов^{337}.

Крегер являлся крупнейшим в мире кредитором, принимал участие в важных международных экономических проектах и комбинациях, но и его долги различным банкам стремительно росли. В результате быстро нараставших проблем империя Крегера рухнула в марте 1932 году как карточный домик. Сам он был найден 12 марта 1932 года мертвым в своих парижских апартаментах. По одним данным, Крегер застрелился, а по другим (и в частности, по материалам расследования, проведенного шведскими специалистами несколько десятилетий спустя), — был убит^{338}.

Это нанесло огромный ущерб шведской экономике и престижу Швеции в мире. Советский полпред в Швеции А.И. Коллонтай писала в Москву 27 марта 1932 года, что крах концерна Крегера «выбивает Швецию из положения первой из руководящих стран мировой финансовой арены и заставляет ее искать спасения в отказе от большой финансовой игры», и эта страна потеряла все, что приобрела за время войны^{339}.

Потери РОВСа в результате краха концерна Крегера составили 7 миллионов франков. Союзу удалось сохранить лишь несколько сот тысяч активов, которые не были вложены в «империю» Крегера.

Существует версия о том, что разорение Русского Обще-Воинского Союза стало умелой операцией советской разведки, которая, зная о трудном положении шведского спичечного короля, убедила через подставных лиц руководство РОВСа вложить все деньги в это предприятие. Эту операцию во многом связывают с именем В.П. Богговута-Коломийцева, который в период пребывания в эмиграции был в Софии одним из организаторов и руководителей «Союза возвращения на родину», занимался бизнесом и поддерживал связи с советскими представителями. Он обвинялся и в связях с советскими спецслужбами. Богговут-Коломийцев несколько лет представлял в Париже интересы И. Крегера, и его связывали с гибелью последнего. По существующей версии именно он, являясь якобы советским агентом и зная тяжелое положение дел шведского миллионера, способствовал через третьих лиц помещению денег РОВСа именно к Крегеру, и в результате деньги организации рассеялись как дым^{340}.

Ряд авторов называет в связи с этой историей имя брата председателя РОВСа — Карла Миллера, который в годы Гражданской войны был финансовым и торговым агентом колчаковского правительства в Японии. Он поддерживал связи с бывшим военным агентом в Японии М.П. Подтягиным. И, согласно существующей версии, именно бывшие колчаковские деньги, которые высудил в конце 1929 года этот генерал и направил Кутепову (но попали они уже к генералу Миллеру), были вложены последним в акции корпорации Крегера. Но якобы через агентуру ОГПУ К.К. Миллеру была подсказана идея, которой он и поделился с братом, вложить в компанию Крегера все основные активы РОВСа, что и вылилось в названную выше сумму финансовых потерь^{341}.

Но современный московский исследователь О.В. Будницкий высказывает сомнение, что осторожный и опытный К.К. Миллер мог посоветовать брату, образно говоря, вложить все яйца в одну корзину. Если же это все-таки имело место быть, то объяснялось надеждой на успешную рыночную конъюнктуру, но не было операцией ОГПУ. Будницкий приводит и мнение зарубежного историка П. Робинсона, который полагал, что все было прозаичнее. Деньги, поступившие от Подтягина, были переведены в доллары и хранились в американских банках. Но в результате финансового кризиса доллар упал на 40%, что и привело к огромным потерям^{342}.

Добавим, что представители советских спецслужб и их современные российские преемники никогда не признавали официально версии о том, что разорение РОВСа стало результатом операции, проведенной чекистами, и не комментировали эту тему.

Тем временем даже немногочисленные акции по заброске агентов РОВСа в СССР в большинстве своем заканчивались неудачей. В 1930 году погиб в бою с пограничниками член кутеповской Боевой организации Ю.П. Поляков. В сентябре 1931 года генералом Харжевским в СССР через Польшу были заброшены чины РОВСа, также входившие в Боевую организацию Кутепова, штабс-капитан А.А. Потехин (именуемый в ряде источников помощником начальника этой организации) и Д.Ф. Потто для осуществления теракта в отношении руководителей ВКП(б). Но советская разведывательная резидентура в Париже информировала Центр о переходе ими 1раницы, и они были арестованы чекистами на третий день пребывания в Москве, 22 сентября 1931 года. По чекистским источникам, в задачу Потехина входила также подготовка базы и службы наблюдения за прибытием в Москву нескольких террористических групп. 8 апреля 1932 года, по сообщению заместителя председателя ОГПУ В.А. Балицкого, было принято постановление Политбюро ЦК ВКП(б) о белогвардейцах-террористах. Для решения вопроса о них была создана комиссия в составе Молотова, Сталина, Ворошилова, Крыленко, Крестинского и Балицкого. Потехин и Потто были расстреляны в марте 1933 года в соответствии с постановлением Коллегии ОГПУ^{343}.

Органами ОГПУ был задержан в 1931 году и расстрелян еще один эмиссар кутеповской организации — Я.Л. Огарев, которого считали причастным к попытке покушения на Сталина. Отрывок из его показаний после ареста приводится в приложениях настоящей книги. В конце 1931 года в СССР, по чекистским источникам, был арестован агент РОВСа князь Лобанов-Ростовский. В начале 30-х годов погиб во время похода в СССР еще один член этой организации, М. Занфиров. Все это приводило и к осложнению отношений эмигрантских центров со странами, через которые осуществлялась заброска террористов в СССР, и их спецслужбами, например, с Польшей, периодически прерывавшей оказание помощи и снабжения разведывательно-диверсионной организации генерала Харжевского, действовавшей против СССР через нее.

11 августа 1932 года генерал Миллер проинформировал генерала Абрамова о неудовлетворительных результатах конспиративной активной работы, порученной генералу Харжевскому, за два последних года. Напомним, что он отвечал за работу «по связи с Россией» на западном направлении. Правда, добавлял председатель РОВСа, он «пока не отставлен А.М.» (Драгомировым. — В.Г.). Согласно же советским источникам, Харжевский приглашал в 1932 году в Прагу из Софии капитана Фосса для переговоров об активизации террористической деятельности против СССР^{344}.

В целом же ситуация в РОВСе в Чехословакии, где жил и работал Харжевский, носила в это время конфликтный характер. В эпицентре конфликта находились, с одной стороны, начальник VI отдела РОВСа в Чехословакии генерал Н.А. Ходорович, а с другой — генерал В.Г. Харжевский и галлиполийцы, т.е. чины Галлиполийского общества в этой стране. Последние называли Ходоровича противником активности и даже именовали его «мертвым». Выезжавший туда по поручению председателя РОВСа генерал А.П. Архангельский доложил, что «склеить их отношения невозможно», и чем раньше убрать от руководства отделом генерала Ходоровича, тем лучше. В этой связи Миллер не исключал и возвращения Харжевского, который пока не получил отставку от своей прежней деятельности. Вместе с тем он вновь повторил свою мысль о том, что совмещение двух родов деятельности (т.е. легальной и конспиративной. — В.Г.) считает невозможным и вредным. РОВС стал зарегистрированной легальной организацией и это, по мнению его председателя, было уже принципиально недопустимо. О Харжевском же, указывал Миллер, уже столько опубликовано, что стоит вопрос, сможет ли он быть полезен дальше в своей работе. «Во всяком случае, думаю, не в Чехословакии», — добавлял председатель РОВСа.

Тем не менее Харжевский и далее продолжал работать на прежнем поприще в этой стране. А 20 августа 1933 года генерал Миллер в письме Абрамову просил его полнее написать о деятельности Харжевского и о том, как он соприкасается с Фоссом. Последний, напомним, руководил работой «Внутренней линии» в Болгарии. И председатель РОВСа просил Абрамова узнать мнение Фосса по указанному вопросу^{345}.

В начале 30-х годов советские спецслужбы имели сильные позиции в эмигрантской среде, опирались в своей борьбе против эмигрантских организаций, в том числе военных, на сеть агентов и секретных сотрудников, информаторов, что вело к частым провалам в эмигрантской «работе на Россию». Эти печальные реальности вынуждены были признавать и секретные службы западных стран. Например, в одном из докладов Выборгского отделения сыскной сети Финляндии утверждалось: «Не будет преувеличением сказать, если двое или трое русских собираются вместе, один из них непременно агент ГПУ»^{346}.

21 сентября 1932 года советская газета «Правда» поместила большой материал своего журналиста Михаила Кольцова «В норе у зверя». В нем рассказывалось о том, как он вместе с французским коллегой посетил штаб-квартиру РОВСа на Колизе, 29. Они хотели встретиться и побеседовать с генералом Миллером, но им было сказано, что он выехал на 15 дней и его замещает генерал Шатилов. В итоге им разрешили зайти внутрь здания, а затем и встретиться с названным генералом «в кабинете с грязноватыми обоями». В статье было дано подробное описание штаб-квартиры РОВСа и царившей там обстановки, и при этом Кольцов подчеркивал, что «это более чем военное министерство белой эмиграции, это сама белая армия, включая и кадры, и их хребет».

В состоявшейся беседе Шатилов, по утверждению автора статьи, разговаривал с иностранным журналистом, как с малым ребенком. В заключение Кольцов сделал фотоснимок этого генерала. Тот проводил их до дверей и просил прислать снимок ему, если будет удачным. Статья была выдержана в резких и ернических тонах. Можно представить себе шок и разборки, которые последовали в руководстве РОВСа, когда выяснилось, что в штаб-квартире организации побывал советский журналист.

Тем временем усиливались противоречия во взаимоотношениях генерала Шатилова и фактически стоявшего за ним и поддерживавшего его генерала Абрамова, с одной стороны, и генерала Драгомирова и его службы — с другой. Об этом свидетельствует, например, письмо Миллера Абрамову 7 марта 1933 года. Последний ставил вопрос о ликвидации контрразведывательного аппарата Глобачева и верхушки аппарата Драгомирова. Но председатель РОВСа высказал свое негативное мнение по этому поводу. Он указывал, что у Драгомирова нет даже секретаря и канцелярии, так что сокращать нечего. Миллер считал деятельность контрразведки Глобачева полезной, указывая, что в ином случае повторится ситуация как у Кутепова, что приведет к отрицательным последствиям — возникновению «Трестов» и т.п. Он высказался против их ликвидации ради сокращения средств и совмещения в одном лице, как у Кутепова, руководства РОВСом и специальной работой^{347}.

Тем не менее спустя несколько месяцев, 5 июля 1933 года, генерал Миллер в письме Абрамову писал уже о том, что может возникнуть вопрос о передаче генералу Шатилову всей активной работы, т.е. ее согласования и руководства рассредоточенной работой в СССР вместо А.М. Драгомирова, который ведает и нынешним отделом Глобачева. Вместе с тем председатель РОВСа задавался вопросом, будет ли это разумно. Ведь в 1930 году он предлагал ему эту должность, но тот ответил отрицательно. «Сейчас у меня больше сомнений в соответствии его этой должности»^{348}, — откровенно добавлял генерал Миллер.

В это время руководство РОВСа прилагало активные усилия по восстановлению отношений с секретными службами Финляндии для совместной антисоветской деятельности. По некоторым данным, 15 ноября 1933 года генерал Миллер встретился с начальником финской военной разведки Свенсоном, который предложил РОВСу сотрудничество на условиях, аналогичных польским и румынским. Финны разрешали и обеспечивали переход советской границы, предоставляли проводников, а эмигранты — людей для заброски. Затраты на подготовку, проезд и командировочные расходы брал на себя РОВС. Генштаб Финляндии давал агентам свои задания и получал копии их сообщений^{349}.

Генерал Шатилов проявлял высокую активность как начальник I отдела Русского Обще-Воинского Союза, выступая с предложениями о реорганизации и повышении эффективности деятельности РОВСа. В откровенной переписке с генералом Абрамовым он критиковал действующего председателя Союза, считая его не соответствующим руководству большим делом. Шатилов настаивал на необходимости улучшения «активной работы», а с другой стороны, все активнее использовал в своих интересах «Внутреннюю линию». Но в том же 1933 году он сам оказался в центре критики как за текущую деятельность в РОВСе, так и за «прегрешения» в период Гражданской войны, и не исключал своего освобождения от обязанностей начальника I отдела Союза^{350}.

Председатель РОВСа, вероятно, знал об интригах Шатилова против него, как, впрочем, и против генерала Драгомирова и его аппарата. Признавая активность Шатилова, он, как уже отмечалось в вышеприведенном письме, высказывал сомнения в его возможности возглавить новый и ответственный фронт работы. Пройдет несколько лет, и генерал Миллер обратится к ситуации осени 1933 года, связанной и с деятельностью Шатилова. В начале марта 1936 года председатель РОВСа познакомился с документом под названием «Идеология Организации» и тем, что он называл «нечто вроде Положения о некоей организации». Все это относилось к деятельности «Внутренней линии» и было помечено «1 октября 1933 года, Париж». Всей работой этой организации — боевой, разведывательной, агитационно-пропагандистской и технической — ведал и руководил комитет «Центр». Ознакомившись с этими документами, генерал Миллер пришел к выводу, что «по характеру своему эта организация является “Орденом”».

Некоторые другие, сугубо секретные документы «Внутренней линии», стали впоследствии достоянием гласности. Так, ее цели определялись следующим образом: «1. Проникновение в чужие организации с целью внутреннего наблюдения за жизнью и работой таковых. Чины, работающие в чужих организациях, кроме дачи Центру вышеупомянутых сведений, проводят линию поведения в них сообразно директивам Центра, т.е. или укрепляют своей работой таковые, если работа чуждой организации полезна национальному делу, или, наоборот, разрушают ее в случае вредной работы таковой. 2. Наружное наблюдение за отдельными лицами, организациями или учреждениями, интересующими почему-либо Центр, в целях выяснения их работы, связей и мест явок. 3. Вхождение в связь с отдельными лицами, организациями или учреждениями, интересующими почему-либо центр, с целью их освещения, дачи сведений об их работе, связях и образе жизни. 4. Информирование Центра обо всех фактах, имеющих какое-либо отношение к работе организации. 5. Создание легенд с целью уловления в сферу влияния организации лиц, враждебных национальному движению, или же с целью помешать развитию организаций и союзов, деятельность которых и рост вредно отражаются на настроениях эмигрантских масс в смысле отрыва их от активных национальных образований. 6. Исполнение различных задач Центра осведомительно-разведывательного характера».

«Внутренняя линия» призвана была следить «за существующими политическими организациями, а также за общим настроением широких масс эмиграции, борясь с упадком духа и апатией». К этому добавлялось, что «наличие широко раскинутой и скрытой сети чинов организации дает возможность в значительной степени влиять на эти настроения». Боевая работа «Внутренней линии» сводилась к «проведению мер воздействия на отдельных лиц, на группы или учреждения враждебного лагеря, а также в исполнении приговора относительно лиц, вошедших в организацию с целью провокации, разведки или предательства». При этом подчеркивалось, что «чины организации, берущие на себя этот вид работы, подвергаются тщательной проверке в смысле их способностей, физических и психических, а также специальному курсу подготовки». К этому добавлялось, что «боевик должен знать, что боевое задание он получает тогда, когда найдет нужным организация, а отнюдь не в зависимости от его желания или личных обстоятельств».

Сугубо секретный характер деятельности «Внутренней линии» подчеркивался в документе под названием «Обязанности линейца». Среди его положений были, например, следующие: «1. Хранить в абсолютной тайне от друзей, родственников, знакомых, равно как и врагов, самый факт своего пребывания в организации, имена чинов организации, с которыми он связан, задания организации, как выполненные, так и выполняемые, и вообще все, что имеет хоть малейшее, хотя бы и косвенное отношение к организации и ее работе. 2. Быть точным и аккуратным в соблюдении часов и дней явок, дисциплинированным и исполнительным в работе, ему порученной. 3. Не иметь никаких тайн от своего начальника по связи, который для него является представителем Центра… 5. Помнить, что организация и ее работа являются для него главной осью его политической жизни, и его работа в других политических, экономических, культурных и т.д. организациях должна быть известна Центру и подчинена его указаниям». Авторство цитируемых документов современный публицист А. С. Гаспарян приписывает Шатилову или Шатилову и Фоссу, а автором «Идеологии Организации» (т.е. «Внутренней линии») называет известного террориста, активного члена кутеповской боевой организации капитана В.А. Ларионова. Указанный автор приводит в своей книге и список, включающий более ста человек, входивших, по его мнению, во «Внутреннюю линию»^{351}.

Эмигрантский исследователь «Внутренней линии» Н. Свитков (под этим именем скрывался бывший полковник Н.Ф. Степанов) не без серьезных на то оснований писал о ней в 60-е годы: «Понемногу организация эта, основанная генералом Кутеповым, с годами попала, всецело, в руки трех лиц — капитана К.А. Фосса, генерала П.Н. Шатилова и шт.-кап. Н.Д. Закржевского и выродилась в подпольный и очень страшный организм, со множеством щупальцев в разных странах и обществах российского рассеяния». От членов этой организации требовалось полное и слепое подчинение и безоговорочное выполнение приказов. Во второй главе «Идеологии Организации» указывалось, что из нее (т.е. из «Внутренней линии») выхода не существует^{352}.

Сменивший в 1934 году генерала Шатилова в должности начальника I отдела РОВСа генерал от кавалерии И.Г. Эрдели узнал, по его словам, о деятельности «Внутренней линии» во Франции из сводок, получаемых от капитана Закржевского. Но в них, по мнению генерала, содержались не столько сведения о большевистских агентах, сколько сплетни о внутренней жизни Русского Обще-Воинского Союза и оговоры разных лиц. В результате Эрдели обратился к председателю РОВСа со словами: «Читать эту литературу не желаю, и поощрять ее не могу». Заметим, что Закржевский и после отставки Шатилова еженедельно встречался с ним. А последний с тревогой писал 20 октября 1934 года в Софию генералу Абрамову о стремлении Эрдели совершенно разрушить «Внутреннюю линию»^{353}.

Генерал Миллер согласился с мнением Эрдели и распорядился прекратить деятельность «Внутренней линии» во Франции, рассчитаться с Закржевским по почтовым расходам (тот получал на эти цели ежемесячно 150 франков) и более дел с ним не иметь. Вскоре тот уехал из Франции. Вспоминая эту историю, генерал Миллер писал в феврале 1936 года генералу Абрамову о том, что в последнее время при Шатилове деятельность Закржевского приобрела уродливое направление, а объектом сводок и донесений по «Внутренней линии» становились он сам, генералы Стогов и Эрдели. Впрочем, председатель РОВСа признавал, что, несмотря на официальное распоряжение генерала Эрдели, фактически деятельность «Внутренней линии» во Франции не прекратилась^{354}.

В письме Абрамову от 9 марта 1936 года генерал Миллер, вероятно, зная о близких и доверительных его отношениях с Шатиловым, задавал вопрос: «Кто же стоял в то время во главе Центра, и что это было — одно лицо или группа лиц?». «Одно мне ясно, — предвосхищал председатель РОВСа ответ своего коллеги из Софии, — что П.Н. (Шатилов. — В.Г.) принимал деятельное участие в руководстве работой «Внутренней линии» во Франции». Более того, он не исключал того, что Шатилов возглавлял и всю Организацию. «В сущности говоря, задачи, которые ставила “Внутренняя линия”, были в общих чертах теми же, которые были поставлены А.М. Д-ву (Драгомирову. — В.Г.), то есть это была попытка дублирования его работы только с негодными средствами», — продолжал Миллер. Без денежных средств, а у этой организации их не было, указывал он, таких задач себе ставить нельзя, это иллюзия, которая вводит людей в обман^{355}. В этом же письме Миллер ставил и ряд других вопросов о роли и работе «Внутренней линии», ее отношении к РОВСу и о деятельности в ней генерала Шатилова, в том числе современной.

Заметим, что сам Шатилов, обращаясь несколько лет спустя, осенью 1937 года, к деятельности «Внутренней линии» и своему участию в ней, указывал, что в 1933 году Закржевский подготовил проект устава «Внутренней линии», но получил много возражений с мест, и этот документ не был принят. Шатилов утверждал, что со сдачей им (в июне 1934 года) должности начальника I отдела РОВСа прекратились и все его связи с «Внутренней линией»^{356}. Об этом еще пойдет речь в дальнейшем.

Вернувшись же к рубежу 1933 и 1934 годов, обратим внимание на интересный документ, рожденный в недрах Русского Обще-Воинского Союза под названием «Возможные формы борьбы с коммунистической властью в России» и снабженный пометкой «секретно». В первом разделе «Проникновение и пропаганда в СССР» указывалось, что при существующих условиях полицейского режима пропаганда весьма затруднена, хотя и имеет благоприятную почву, и прежде всего в деревне. Отмечалась важность переброски в СССР нелегальной литературы и особо подчеркивалась необходимость того, чтобы Германия оказала давление на Финляндию и Эстонию для нелегального перехода границы здесь, переброски литературы, а также организации радиопропаганды.

В разделе «Организационная работа в СССР» говорилось, что там действует ряд антибольшевистских организаций, хотя они немногочисленны и не связаны между собой, иначе в них легче было бы проникнуть агентуре ГПУ и разрушить их. У зарубежных организаций существует связь с некоторыми из них. Указывалось на необходимость значительно развить работу по созданию подобных организаций, и прежде всего в Красной Армии, для чего нужны люди, прибывающие из-за границы. Тайные организации в СССР должны были быть связаны с реальным и близким делом.

Третий раздел характеризуемого документа, названный «Террор», подчеркивал необходимость организации систематического террора в СССР. Низовой террор — неорганизованный, указывалось в документе, имеет распространение, особенно в деревне. Но должен быть налажен систематический террор против верховной власти, при этом необходимо расстроить главный аппарат принуждения — ГПУ. Центральный террор должен быть очень хорошо организован и иметь систематический характер. Для этого, отмечалось в документе, есть люди, но нет материальных и технических условий и возможностей.

Заключительный раздел назывался «Местные восстания и партизанская деятельность». Здесь говорилось о том, что хотя местные восстания и вспыхивают, но не могут привести к политическим последствиям, так как у населения почти нет оружия. Подчеркивалась необходимость: а) одновременного удара по центральной советской власти и дезорганизации ее; б) внешней войны (интервенции), а также использования местных восстаний. Указывалось, что русские организации обладают кадрами для организации партизанского движения^{357}.

Так или иначе, в рассматриваемый период происходило нарастание сложных кризисных явлений в деятельности Русского Обще-Воинского Союза и его секретных служб. Кстати, по данным, оказавшимся в руках советской разведки, сам Шатилов в беседе с Миллером говорил, что в 1933 году в СССР было переброшено «только восемнадцать человек, и связь до Москвы так и не дотянули»^{358}.

В конце 1933 года в ОГПУ были получены сведения о том, что капитан К.А. Фосс в Болгарии активизирует подготовку боевиков. Им были организованы три боевые группы по 15 человек в каждой. По информации чекистов, Фосс сам занимался организацией специальных курсов, стрелковой подготовкой боевиков, ознакомлением их с бомбами и обучением владеть ими. На курсах изучались также условия жизни и быта в СССР^{359}.

В ноябре 1933 года в СССР, по чекистским источникам, был арестован террорист Праузов, направленный из Румынии полковником Жолондковским. В 1934 году Виленским филиалом РОВСа в СССР через Польшу был заброшен эмигрант Гурин. Но он был арестован после перехода 1раницы и 4 декабря 1934 года расстрелян^{360}.

Летом 1934 года в Париж был вызван полковник Жолондковский и, по некоторым данным, ему было поручено провести 7 ноября 1934 года серию террористических актов в СССР, по возможности связав их с ноябрьской праздничной демонстрацией.

Начальнику IV отдела РОВСа генералу Барбовичу было поручено помочь в этом Жолондковскому и генералу Фоку. Это должно было стать и проверкой разведывательного аппарата Жолондковского, которому Миллер уже не доверял^{361}.

Но эти замыслы столкнулись с активным противодействием советских спецслужб и провалились. По признанию самого Жолондковского, была разгромлена не только румынская линия РОВСа, но и нарушены все организации всех разведок здесь. Причем заместитель председателя РОВСа и начальник его III отдела генерал Абрамов и капитан Фосс, ближайший сотрудник Абрамова и руководитель «Внутренней линии» РОВСа, утверждали, что «достижений» Жолондковского не было и ранее, и он всех обманывал. Они отвергали какую-либо связь Жолондковского с убийством Кирова в Ленинграде в декабре 1934 года, о чем заявлял полковник. По их мнению, Жолондковский тратил получаемые от РОВСа пять тысяч франков на свои личные нужды, ведя неприличный образ жизни, и на взятки Мурузову — одному из руководителей румынских спецслужб. Все посылки людей в СССР, по утверждению генерала Абрамова, производились Жолондковским на английские деньги, а счет представлялся им генералу Миллеру. Абрамов настаивал на сокращении отпуска денег Жолондковскому и отзыве его из Румынии. В результате, если в декабре 1934 года ему было выделено 5038 франков, то в начале 1935 года уже 1000 франков в месяц. 18 февраля 1935 года Миллер решил упразднить «южную линию», и на ее ликвидацию было решено выделять по 1000 франков в месяц до апреля.

Генерал Барбович в октябре — ноябре 1934 года направил к Жолондковскому двух террористов — Е.К. Дмитриева и А.А. Богдановича — для переправки в СССР. Но оба они были арестованы и расстреляны там в декабре того же года. Барбович был особенно возмущен и огорчен тем, что Жолондковский даже не сообщил ему о гибели его офицеров, и об этом он узнал из советской печати. Генерал был убежден, что румынский канал переправки провален и больше не существует^{362}. Заметим, что эта информация была передана в марте 1935 года генералом Скоблиным по каналам советской разведки руководству НКВД.

В связи с этими провалами в руководстве РОВСа активно обсуждались вопросы реорганизации и централизации подрывной работы против СССР, поиска новых направлений проникновения в страну и назначения новых руководителей так называемой «активной работы». Вместе с тем эта деятельность, по-прежнему, крайне затруднялась дефицитом средств. Если, например, в мае — июне 1935 года генералу Харжевскому и полковнику Жолондковскому выделялись средства в сумме по 600 франков в месяц (из которых по 500 франков расходовались на жалование, а 100 — непосредственно на работу), то осенью того же года первый получал 100 франков в месяц на почтовые расходы, а второму ассигнования не были выделены вообще^{363}.

В середине 30-х годов в эмиграции появилась серия публикаций или, напротив, рукописей, предназначенных не для печати, а для служебного пользования руководителей антисоветских организаций. Их авторами являлись, например, Н.Н. Чебышев, В.М. Левитский, А.А. Амфитеатров. Эти материалы были посвящены работе чекистов по разложению эмиграции, методам, приемам и тактике этой деятельности и призваны были осмыслить опыт работы советских спецслужб против эмиграции с целью организации противодействия им.

В.М. Левитский, например, подготовил брошюру (на правах рукописи) под названием «Планы разложения эмиграции (от “Трестов” до “Комиссий” оборонцев)». В ней он попытался систематизировать и охарактеризовать основные этапы работы агентов большевиков и ГПУ с 1922 по 1935 год. Автор выделил следующие основные положения программы их деятельности, которые они пытались реализовать, взаимодействуя с эмигрантскими организациями: 1) коммунизм не разрушает страну, а восстанавливает ее мощь и международное положение; 2) эмиграция должна терпимо ждать завершения внутреннего кризиса; 3) коммунистам не удалось пропитать своим духом Красную Армию; в ней сохранились национальные идеи, и она готова защищать национальные интересы России; 4) в СССР успешно работают мощные контрреволюционные организации; они пропитали сверху донизу весь партийный и советский аппарат и научились обманывать власть; их руководители лучше эмиграции знают обстановку, тщательно оберегают национальные интересы России и, не подвергая страну новым испытаниям, имеют полную возможность свергнуть советскую власть, когда признают это необходимым; 5) эмиграция не имеет права действовать на антибольшевистском фронте на свой страх и риск. Она обязана подчиняться директивам московских антибольшевиков, которые должны руководить ее наиболее ответственными выступлениями. Особо вреден террор, ибо он путает все планы подлинных спасителей России, мешает их хорошо отлаженной работе и подвергает страшной опасности тех, кто каждый день рискует жизнью. «Ждать, не мешать, слушаться директив» — такие требования выдвигали, по утверждению Левитского, «все представители красных в нашей среде с 1922 по 1935 год».

В 1935 году агенты Москвы выдвинули, по мнению этого автора, еще одно требование: угроза нападения на СССР, его раздела и захвата требует от эмиграции активной помощи родине. На этой основе, указывал Левитский, предпринимались попытки создания в эмиграции так называемого «оборонческого» фронта и укрепления лево-демократического сектора эмиграции с утверждением, что остальные — агенты Гитлера^{364}.

В начале 30-х годов, как и в 20-е годы, руководство РОВСа положительно относилось к проведению террористических актов против советских представителей за границей. В ряде случаев эта практика распространялась не только на действующих советских политиков, государственных деятелей и дипломатов. Показательна в этом отношении подготовка боевиками РОВСа покушения на высланного в 1929 году из СССР и находившегося с 1933 года во Франции Л.Д. Троцкого. Бывший второй человек в советском руководстве в годы Гражданской войны в России, нарком по военным и морским делам и председатель Реввоенсовета Республики, он казался достойной мишенью для террористов. Его убийство можно было преподать как продолжение борьбы, начатой в Гражданской войне и отнюдь не закончившейся с ее окончанием.

Заметим, что в развернувшейся в 30-е годы за рубежом охоте на Л.Д. Троцкого парадоксальным образом пересеклись интересы советских спецслужб и боевиков из РОВСа. По существующим данным, последние летом 1933 года готовили покушение на Троцкого во Франции. Действия ровсовских боевиков якобы были санкционированы самим Миллером по инициативе генерала Шатилова.

Организация покушения была поручена генералу А.В. Фоку, который предложил поставить во главе террористов генерала А.В. Туркула. Тот вызвал к себе бывшего офицера, штабс-капитана Н.И. Сподина, который в 1932 году участвовал в Женеве в попытке покушения на советского наркома иностранных дел М.М. Литвинова, хотя и безуспешно. Сподин согласился на выполнение поручения и получил на это в начале августа 1933 года 4 тысячи франков. Спустя несколько дней он встретил на водах курорта Клермон-Ферран Троцкого, но был в это время без оружия. В помощь Сподину был направлен другой бывший офицер В. Налетов, а затем еще и Кривошеев. По некоторым данным, Троцкий лишь чудом разминулся с поджидавшими его Сподиным и Налетовым. Затем все три террориста перебрались в Руайян, в 2–3 часах езды от Клермон-Феррана, недалеко от которого жил и Троцкий. В начале сентября Сподин был вызван в Париж, а двое его соратников еще две недели пытались наблюдать за Троцким. Они утверждали, что в это время в Руайяне действовала еще одна неизвестная группа русских офицеров, готовившая покушения на Троцкого, но они подчинились просьбе Налетова и покинули этот город.

Существуют и иные интерпретации этих событий, когда называется, например, имя бывшего русского офицера, а в то время чиновника префектуры Парижа В.А. Париса, которому якобы тоже было сделано предложение об участии в покушении на Троцкого. Существует и версия, что в это время в Руайян приехал нарком Литвинов, и теракты готовились эмигрантскими боевиками против них обоих. Так или иначе, но покушение на Троцкого не состоялось. Высказывается предположение, что французские спецслужбы предупредил о подготовке этой акции сотрудничавший с ними бывший офицер Завадский-Краснопольский. В результате полиция арестовала одного из террористов, а остальные ретировались. При этом слежка за людьми генерала Фока якобы велась еще 3–4 месяца, и они вынуждены были укрыться в надежном месте. По некоторым оценкам, на эту неудавшуюся операцию было израсходовано 10 тысяч франков, а ее провал привел к разборкам между ее организаторами и участниками^{365}. Утечка материалов о готовившемся теракте против Троцкого дала повод газете «Общее Дело» поместить в октябре 1933 года небольшую статью, начинавшуюся с вопроса: «Правда ли, что во Франции готовилось покушение на Троцкого?».

Любопытно, что информация о попытке ровсовцев организовать покушение на Троцкого дошла до руководства НКВД в виде выписки заместителя начальника ИНО А.А. Слуцкого от 23 мая 1934 года на имя наркома Г.Г. Ягоды, его заместителей Я.С. Агранова и Г.Е. Прокофьева, а также начальника Особого отдела ГУГБ НКВД М.Н. Гая со ссылкой на полученные агентурные сведения. А тот факт, что, несмотря на указания руководства, ликвидировать Троцкого во Франции так и не удалось, стало предметом серьезных разборок и подозрений, в том числе в отношении секретного агента чекистов генерала Н.В. Скоблина и заместителя руководителя внешней разведки С.М. Шпигельглаза, в сотрудничестве с троцкистами^{366}.

Постепенно руководство РОВСа стало склоняться к тому, чтобы осуществлять действия террористического характера только на территории СССР и исключить проведение терактов за границей, ибо, кроме небольшого эффекта, они ничего не давали, но могли уничтожить организации, которые вели какую-либо работу против СССР.

К марту 1934 года относится интересная переписка генералов Миллера и Абрамова, касающаяся проблем организации и эффективности секретной работы РОВСа. В обмене письмами от 11 и 19 марта шла речь о деятельности и взаимоотношениях Драгомирова и Фосса. Абрамов жаловался Миллеру на то, что Драгомиров считает Фосса своим агентом и предъявляет ему такие требования, которые исключают возможность работы Фосса с ним. В ответ Миллер написал, что Фосс может все докладывать ему (Абрамову) как начальнику отдела о заданиях Драгомирова, и добавил, что не может понять его расхождения с последним. Он указал также, что полагает недоразумением, если Абрамов считает, что Фосс должен вести работу (по поручению Драгомирова) секретно от него как начальника отдела.

По мнению автора, существо указанных разногласий сводилось к выяснению того, как должны соотноситься между собой специальная служба генерала Драгомирова и «Внутренняя линия», формально руководимая Фоссом, но за которым стояли фактически Абрамов и Шатилов. Речь шла не только о межведомственных противоречиях и путях повышении эффективности работы РОВСа в целом и его законспирированной деятельности на СССР в частности. Дело в том, что Абрамов и Шатилов претендовали в это время на то, чтобы выйти на первые позиции в РОВСе, оттеснив Миллера, а подчиненный ему Драгомиров, очевидно, мешал им в этом.

Миллер, вместе с тем, в письме от 19 марта вновь вспомнил ситуацию с исчезновением Кутепова, указав на то, что тогда не оказалось никого, способного продолжать эту работу, а его ближайший сотрудник ААЗ. (Зайцов. — В.Г.) был посвящен далеко не во всё, и по условиям похищения не обладал авторитетом, достаточным для ведения этой работы. Все наиболее авторитетные лица из числа старших военных, занимавших должности в РОВС, отказались возглавить секретную работу, которой ранее руководил Кутепов. «АМД (Драгомиров. — В.Г.) принял мое настойчивое предложение не с радостью, а как тяжелый крест и жертву», — писал Миллер. При этом он уточнял, что обратился к нему после обсуждения его кандидатуры с другими ответственными сотрудниками РОВСа. Другую же кандидатуру никто не указал. Председатель Союза добавил также, вспоминая ту ситуацию, что Драгомиров предупредил, что не знаком с работой, которую вел Кутепов, ни принципиально, т.е. теоретически, ни практически, конкретно.

В результате, по словам Миллера, Драгомиров с июля 1930 по конец 1931 года вел работу по шаблону, как при Кутепове, добавив, что он делал это под руководством X. Речь, вероятно, в данном случае идет о генерале Харжевском. Ведь именно он среди старших офицеров обладал, пожалуй, наибольшим опытом разведывательной и иной деятельности против СССР, работая ранее на своем направлении под непосредственным руководством Кутепова. Впрочем, добавлял Миллер, Драгомиров приобретает уже некоторый опыт и пользуется определенным авторитетом. Но жизнь показала неэффективность существовавшей системы работы. При этом Миллер заметил, что не может сказать, насколько тут виноват X. Здесь все проходило гладко, добавлял председатель РОВСа, а когда люди попадали в СССР, то действовали без руля и ветрил и во враждебной стихии, и гибли, как почти все их предшественники.

Тогда Драгомиров, по словам Миллера, сделал верный вывод и изменил план работы, а также заменил человека, который стал проводить его в жизнь. Причем председатель РОВСа подчеркнул принципиальный тезис, связанный с самим характером этой работы. «Речь идет не о красивых фейерверках, а о собирании горючего материала, о проникновении вглубь дома, чтобы зажечь пожар, — писал он и добавлял, — а для этого нужны средства». Но их, указывал Миллер, не хватало.

Далее председатель РОВСа подробно описывал попытки решить проблему финансирования «особой работы». Крупная сумма находилась в Швейцарии, она поступила на имя Кутепова, но получить ее всё не удавалось. Проблемы были и с другими источниками. Крамарж и Детердинг обещали помогать нам, как и Кутепову, писал Миллер, но первый потерял большую часть состояния, а котировки нефтяных бумаг второго упали в три раза (с более 4,5 тысячи франков до почти 1,2–1,3 тысячи). Проблемы были и у русских богачей. В первую очередь автор письма называл Нобелей. 2–3 года назад умер старший брат, наиболее патриотически настроенный, а Густав, по утверждению Миллера, сосредоточился исключительно на личной жизни. Сборы в Америке сначала получили большое развитие, но сейчас совершенно прекратились. Туркул с дроздовцами сдали всего 100 франков за 1933 год.

Касаясь в своем письме работы информационного бюро Трубецкого, в адрес которого, по словам Миллера, поступало много упреков от Абрамова, председатель РОВСа указывал, что «она нужна не Драгомирову для работы в СССР, а мне». Он подчеркивал, что это существенное звено борьбы с советской властью, но это и элемент противоболыпевистской деятельности центра РОВСа, ведущейся и на эмигрантов, и на другие категории, и в этом нужна помощь отделов Союза^{367}.

В этом же письме Миллер затронул и работу аппарата Глобачева, подведомственного Драгомирову. Он указывал, что Абрамов не отрицает необходимости такой работы, но считает Глобачева несоответствующим и слишком дорогостоящим. Выступая в защиту последнего, председатель РОВСа указал на его знание техники дела, «репертуара» врагов, профессиональную честность и добросовестность, отсутствие блефа и очковтирательства, подчеркнув, что это — редкие качества. Аппарат Глобачева, по словам Миллера, обходился в 5 тысяч франков в месяц, что, заметил он, действительно является большими деньгами. Кроме того, несколько сот франков дается генералу Шатилову и Фоссу. В итоге Миллер с грустью резюмировал, что предвидит время, когда не будет крупных денег и придется ликвидировать эту деятельность и вернуться к отсутствию ее у Кутепова. А в «любительскую контрразведку, — добавил он, — я плохо верю», и уточнил, что подразумевает под этим слежку за младороссами, братчиками (члены Союза Младороссов и Братства Русской Правды. — В.Г.), сведение личных счетов и доносы^{368}.

Тем не менее проблемы реорганизации «особой работы» РОВСа по-прежнему стояли на повестке дня. В развернувшихся в руководящих кругах Союза дискуссиях речь шла как о возможной ликвидации структур, работавших в этом направлении и возглавляемых Драгомировым и Глобачевым, так и о смене их на других лиц. Наиболее активными поборниками этого по-прежнему выступали генералы Шатилов и Абрамов. Но в ответ на настояния последнего Миллер в сердцах написал ему 22 марта: «Кто будет руководить работой Драгомирова? — Не Х-й (Харжевский. — В.Г.) же: присяжный неудачник»^{369}.

Четыре дня спустя председатель РОВСа в письме Абрамову вновь обращается к теме так называемой «активной работы» генерала Драгомирова. «Как это было и при Врангеле, и во времена Великого Князя (Николая Николаевича. — В.Г.), АМД (Драгомиров. — В.Г.) стоит совершенно вне РОВС по своей активной деятельности и по своей работе, которая в силу многих и самых разнообразных соображений и должна стоять вне РОВС», — писал Миллер. «Он работает на средства Ф.С.Р. (Фонда Спасения России. — В.Г.), — указывал председатель РОВСа, — и только по мере нехватки этих средств ему отпускается из средств Главного Командования некоторый добавок, как это делалось и во времена Врангеля и Великого Князя и при Кутепове»^{370}.

В условиях разгоравшейся в эмигрантских кругах дискуссии вокруг деятельности РОВСа именно так называемая «активная работа» и ее эффективность оказались в центре полемики. При этом в само дискутируемое понятие «активная работа» и ее содержание оппонентами вкладывались разные смыслы. Если для радикальных и экстремистски настроенных кругов эмиграции это означало боевую, террористическую, диверсионно-подрывную деятельность, то генерал Миллер и его сторонники подразумевали под этим все формы борьбы, включая пропагандистскую работу с различными категориями граждан — жителей СССР, эмигрантов, иностранцев.

В этой дискуссии под огнем критики оказались в первую очередь Драгомиров и Глобачев. В такой обстановке последний принял решение вернуться в США и в мае 1934 года уехал туда. Многие критики его деятельности встретили этот отъезд с удовлетворением. Но так думали не все. Например, К. Лепешников в письме Глобачеву из Лиона 21 июня 1934 года высказал сожаление, что тому пришлось уехать. «Через Вас генерал Миллер мог знать всю правду, всё, что делается на местах, — писал он. — Сейчас связь прервана»^{371}.

Вслед за Глобачевым оставил свой пост и генерал Драгомиров. Миллер, вспоминая развитие ситуации с ним, писал 9 марта 1936 года: «Я ввел его в губительную для него сделку, ибо через четыре года, когда ему пришлось вернуться в Белград, он оказался в буквальном смысле слова выброшен на улицу без копейки»^{372}.

В одном из эмигрантских источников, относящихся к 1937 году, указывалось в отношении рассматриваемого периода, что после ухода генерала Драгомирова Миллер передал его работу на Балканах в ведение генерала Абрамова, и она была окончательно ликвидирована в 1935 году. При этом отмечалось, что работа генерала Харжевского и полковника Жолондковского была ликвидирована не только потому, что не давала существенных результатов, но по требованию местных властей, не желавших иметь повода для ссоры с СССР^{373}.

Так или иначе, попытки Шатилова и Абрамова установить свой контроль над «особой работой на Россию» и в целом взять руководство РОВСом в собственные руки не увенчались успехом, хотя уставший от нападок и передряг генерал Миллер в общем-то уже и не очень сопротивлялся этому. Вместе с тем передача в июне 1934 года временного исполнения обязанностей председателя Союза в руки генерала Абрамова на период трехмесячного отпуска Миллера (связанного и с болезнью последнего) вызвала совершенно неожиданные последствия.

15 июня 1934 года Абрамов и Шатилов были вызваны в префектуру полиции Парижа, где им было предложено добровольно и немедленно покинуть пределы Франции. При этом их предупредили, что в ином случае они будут высланы насильственно. Официально эта акция мотивировалась «изменением новым руководством направления деятельности» РОВСа. Связано это было с тем, что в это время шли советско-французские переговоры о подписании совместного договора, который призван был стать важным звеном в формирующейся системе коллективной безопасности в Европе, направленной против фашистской Германии. В сложившейся ситуации французские власти были заинтересованы в пресечении деятельности здесь германофилов и радикально настроенных российских антисоветских эмигрантских организаций. И местная полиция наблюдала за тем, чтобы РОВС воздерживался от военного характера своей деятельности. А по французским данным, Абрамов и Шатилов были германофилами, что и обусловило акцию в отношении их^{374}. Правда, считалось, что к этому делу приложили руку советские дипломаты и спецслужбы.

Не входя в перипетии последующих событий^{375}, заметим лишь, что генерал Миллер вынужден был вернуться к исполнению своих обязанностей. Абрамов 17 июля покинул Францию и возвратился в Софию, а Шатилов подал заявление об отставке с должности начальника I отдела РОВСа. На этот пост был назначен генерал от кавалерии И. Г. Эрдели. С 1934 года и в дальнейшем Шатилов работал, как и многие другие русские офицеры, водителем такси.

Все произошедшие перемены углубили кризис РОВСа, ослабив позиции его наиболее радикально настроенных деятелей, а также «работу по связи с Россией». Правда, в 1934 году РОВСом или, по крайней мере, при его активном участии была создана организация «Белая идея» с целью активизации разведывательной и террористической деятельности против СССР. Подбором и подготовкой кадров в нее занялся капитан В.А. Ларионов, один из участников теракта в Ленинградском Центральном партклубе в 1927 году.

Первоначально в «Белую идею» были отобраны 20 молодых людей, и развернулась их боевая подготовка. Первыми закончили ее Г.Е. Прилуцкий и В.М. Носанов, которых Ларионов представил генералу Миллеру. Тот в свою очередь передал их генералу Н.В. Скоблину, а затем при его посредстве они были направлены в Финляндию к генералу С.Ц. Добровольскому, имевшему тесные связи с финскими спецслужбами. Пройдя дополнительную подготовку в одной из финских разведшкол, Прилуцкий и Носанов были заброшены в СССР. Финн-проводник успешно перевел их через границу. Но недалеко от Ленинграда они были обнаружены, хотя после перестрелки им удалось уйти^{376}.[29]

Впоследствии Носанов заменил в качестве руководителя «Белой идеи» капитана Ларионова, перебравшегося в Германию. Но попытка активизировать посредством этой организации разведывательно-подрывную деятельность против СССР, используя при этом расконсервированное финляндское направление, была во многом блокирована тем, что курирование этой работы от лица РОВСа и в связи с Финляндией (как и деятельности «Внутренней линии» во Франции) оказалось в руках уже упомянутого генерал-майора Н.В. Скоблина, являвшегося секретным агентом советских спецслужб. О его деятельности пойдет речь впереди.

При ведущей роли РОВСа в жизни и деятельности военной эмиграции работу среди бывших военнослужащих продолжали вести и другие эмигрантские организации. Основными конкурентами РОВСа оставались легитимисты, т.е. сторонники великого князя Кирилла Владимировича, объявившего себя, напомним, в 1924 году императором, а также создавшего свою военную организацию — Корпус Императорских Армии и Флота. Вместе с тем смерть великого князя Николая Николаевича, а затем похищение генерала Кутепова создавали, казалось бы, предпосылки для складывания их союзнических отношений и взаимодействия в борьбе против СССР. Достаточно активно такие попытки предпринимались, например, на Дальнем Востоке. Но идеологические разногласия ровсовцев и легитимистов, принципиальное различие их взглядов на отношение армии к политике воспрепятствовали налаживанию единства действий.

В результате итогом всей переписки и диалога 1930 года стало следующее резюме руководства легитимистов: «Ввиду того, что генерал Миллер столь решительно отверг основной лозунг воинства “За Веру, Царя и Отечество”, Его Императорское Высочество не нашел возможности продолжить переписку по этому вопросу». Генерал Миллер, в свою очередь, считал, что он не может изменить идеологии движения РОВСа и отказаться от главного принципа — армия вне политики^{377}, а также подчиниться великому князю Кириллу Владимировичу. В последующие годы соперничество РОВСа и легитимистов продолжалось, и свою роль, как уже упоминалось ранее, в разжигании этой розни играли представители советских спецслужб и их агенты в рядах военной эмиграции.

Что касается работы легитимистов в СССР в 30-е годы, то, по признанию начальника канцелярии великого князя Кирилла Владимировича Г. К. Графа, она не изменилась и сводилась прежде всего к пересылке в Советский Союз их литературы, главным образом обращений и документов своего лидера. «И время от времени мы получали оттуда информацию», — вспоминал позднее Граф и добавлял, что «наши надежды на скорое падение советского режима уже давно стали колебаться». «Теперь надо было ждать каких-то мировых потрясений, которые смели бы советский режим»^{378}, — писал он.

В состав созданного в начале 30-х годов при великом князе Кирилле Владимировиче (официально именовавшемся императором или государем) Государева совещания входил целый ряд генералов и адмиралов: адмирал Г.И. Бутков, генерал-лейтенант флота А.М. Бригер, генерал от инфантерии Д.Г. Щербачев, генерал-лейтенанты Н.М. Тихменев, Н.А. Лохвицкий и Ю.Д. Романовский^{379}. Но легитимисты, как и ранее, не стремились к организации боевой работы, и в том числе к проведению диверсионно-террористической деятельности на советской территории.

Значительным влиянием в экстремистски настроенных слоях эмиграции, в том числе среди части бывших военнослужащих, по-прежнему пользовалось созданное еще в начале 20-х годов Братство Русской Правды (БРП). Существовал Центр БРП, ее фонд — «Русская освободительная казна», издавался журнал под названием «Русская Правда». В отличие от РОВСа, который при Миллере сделал ставку на собирание сил и сохранение армии в ожидании внутреннего взрыва, сводя к минимуму активную и прежде всего подрывную, диверсионно-террористическую деятельность, БРП по-прежнему придерживалось линии на активную террористическую деятельность. Братство действовало в большинстве стран, где проживали русские эмигранты. Но наиболее активными считались германский, югославский, маньчжурский, латвийский и эстонский отделы БРП. По некоторым данным, организации БРП существовали в начале 30-х годов в 22 странах^{380}.

Действуя в 20-е годы преимущественно на территории Белоруссии, Псковщины и рада других западных губерний СССР, Братство в конце 20-х — начале 30-х годов резко активизировало свою работу на Дальнем Востоке. Оно попыталось наладить связи с повстанческими крестьянскими отрадами здесь и даже скоординировать или возглавить эти выступления. Некоторые формирования возникали сами по себе, а потом уже примыкали к БРП. Так было, например, на байкальском участке Транссибирской железной дороги, где действовала организация «Круг». БРП впервые за рубежом создало радиостанцию, вещавшую на СССР, которая располагалась в латвийском городе Резекке (Режица). Радиус действия ее составлял днем не более 1200 км, а ночью — 2500 км^{381}.

Актуальным оставался вопрос о взаимоотношениях РОВСа с Братством Русской Правды. Генерал фон Лампе в письме председателю РОВСа 21 ноября 1931 года указывал, что он считал бы полезным в той или иной мере использовать БРП и характеризовал ее как надпартийную организацию, хотя и допускал возможность ее уклона в сторону легитимистов. При всем малом доверии к БРП, отвечал генерал Миллер 8 декабря, она собирает средства, которые идут на террористическую работу в России, поэтому «не решаюсь высказываться в том смысле, что ей не надо давать». Приветствую Вашу мысль, продолжал он, чтобы во главе отделов Братства Русской Правды стояли люди, сочувствующие Русскому Обще-Воинскому Союзу, как например князь Ливен. Есть правило, что чинам РОВСа не разрешается входить в БРП, но если крепкий, хорошо знакомый вам человек встанет во главе какого-либо отдела по работе Братства в России, то в данном случае можно делать исключение, резюмировал председатель РОВСа. Генерал Миллер добавлял в связи с этим, что на Дальнем Востоке Братство играет подсобную роль в общем плане действий РОВСа, руководимых генералом Дитерихсом^{382}.

Учитывая провозглашаемую террористическую программу деятельности БРП, сотрудники советских спецслужб активно работали против этой организации и занимались вербовкой агентуры в ее рядах. Например, агент ленинградского ОГПУ А.Н. Самарин, работавший под псевдонимом «Нелли», в начале 30-х годов контролировал организации БРП в Финляндии. Советская разведка получала секретные сообщения и разнообразную информацию как о деятельности Братства, так и ряда других эмигрантских организаций, в том числе РОВСа^{383}.

Считается, что крах БРП начался в 1932 году, когда выяснилось, что секретарь организации («брат №9», псевдоним «Верный») А.Н. Кольберг является агентом ОГПУ. По некоторым данным, последний был завербован советским разведчиком Виктором. Тот появился в Берлине в 1930 году и выдавал себя за бывшего лейтенанта русского флота, служившего в годы Гражданской войны на Севере у генерала Миллера, при английской миссии. Действуя под именем английского разведчика Керра, он завербовал Кольберга, который стал сотрудничать с ним за деньги. В действительности под именем А.П. Керра (Виктора) скрывался сотрудник ИНО ОГПУ Д.М. Смирнов. Он работал в разведке с 1925 года. Являлся сотрудником резидентур в Австрии, Франции, Германии. Он активно и успешно вел разработку эмигрантских организаций и в данном случае получил доступ в святая святых БРП через одного из руководителей Братства. Когда резидент английской разведки в Прибалтике В.В. Богомолец стал разрабатывать БРП на предмет овладения ее сетью, он вышел сначала на барона Вреде, а затем на Кольберга, предложив ему сотрудничество с англичанами. Но тот заявил, что уже работает на них. Проведенное расследование показало, что никакого английского агента Керра нет, а сотрудничество от его имени с Кольбергом осуществлялось в действительности ОГПУ^{384}. В это время выяснилось и предательство барона Л.Н. Нольде, состоявшего в БРП и РОВС, который освещал их деятельность для ОГПУ^{385}.

В 1931 году в Финляндии был разоблачен как агент ОГПУ и арестован русский офицер австрийского происхождения капитан 3. Франк, получивший задание внедриться в БРП. Руководитель отделения БРП в Финляндии лейтенант А.Н. Толь (Антонов), бывший разведчик в армии Юденича в годы Гражданской войны, распустил организацию Братства в этой стране, а сам в 30-е годы частным порядком сотрудничал с финскими спецслужбами^{386}.

Все эти провалы и следовавшие за ними скандалы привели к тому, что в 1932 году сложил звание «брата №1» С.А. Соколов, стоявший у истоков создания БРП, а вслед за ним вышли из Братства генерал Краснов, Парамонов и др. Председателем БРП стал князь

A. П. Ливен, а С.А. Соколов возглавлял его общий отдел и занимался журналом «Русская Правда», а также пропагандой. Но вскоре выяснилось, что Соколов — масон, и это привело к массовому выходу из организации правых элементов. В1932 году развалилась парижская группа БРП.

Деятельность Братства подверглась в это время резкой критике со стороны перебравшегося после суда из Берлина в Брюссель B.Г. Орлова. Как ни парадоксально, но этот видный эмигрантский деятель, который вел в 20-е годы активную разведывательную и иную антибольшевистскую деятельность, о чем подробно шла речь в книге автора, посвященной борьбе российской военной эмиграции и советских спецслужбы в указанный период, ныне смыкался, по существу, в своих разоблачительных нападках на БРП с деятельностью, которую активно вели против этой организации чекисты. В справке «О деятельности Верховного Круга БРП» Орлов характеризовал эту организацию как чисто разведывательную, служащую интересам одних иностранных держав против других. Он указывал, что вожди ее совершенно забыли о России, утратили напрочь идейную основу своей деятельности.

В письме Верховного Круга Братства к Владимиру Бурцеву — извечному арбитру в эмигрантских спорах и конфликтах — говорилось, что Орлов чернит не только головку организации, и прежде всего Александра Кольберга, но и ее саму называет «шпионской немецкой фирмой», разглашает в переписке имена известных ему «братьев», ставя их под удар чекистов^{387}.

Заметим, что в это время чекисты произвели ряд арестов членов Братства, действовавших на советской территории. В январе 1932 года в Никольск-Уссурийске был арестован бывший белогвардейский офицер И.А. Поляков, который ранее, в 1930–1931 годах, несколько раз проникал из Маньчжурии в Дальневосточный край. В том же 1932 году на советской территории были арестованы 17 активных членов БРП, прибывших из Харбина^{388}.

3 февраля 1933 года генерал Миллер дал ответ на поступающие к нему запросы, касающиеся деятельности БРП. Он ссылался на то, что еще Врангель указывал, что чины РОВСа не имеют права быть членами тайных организаций, не входящих в Союз. Но они могут сочувственно относиться к деятельности БРП и делать личные пожертвования в ее «Русскую Освободительную Казну». При этом первый долг чинов РОВСа все-таки заключался в том, чтобы делать взносы в «Фонд Спасения Родины имени Великого Князя Николая Николаевича» и лишь после этого жертвовать на другие цели. Им воспрещалось быть активными сборщиками по линии БРП. Миллер отмечал далее, что приходится слышать о том, что публичной информацией о террористических актах БРП в Советской России активно настроенные чины РОВСа могут быть соблазнены вступить в Братство. Но он указывал, что террористические акты совершаются от имени БРП только на советской территории и исключительно местными жителями, а не лицами, посылаемыми из-за границы. А помощь им оказывается сбором средств, печатанием прокламаций и прочей деятельностью, не требующей подвига. Касаясь публикации писем Верховного Круга БРП на страницах журнала «Часовой», председатель РОВСа указывал, что там следует поместить и его ответ на вопрос, заданный этим журналом, а его редактору (В.В. Орехову) как чину РОВСа некорректно предоставлять страницы своего издания «для рекламирования деятельности БРП, результаты которой он не может проверить»^{389}.

Так или иначе, в результате скандалов и разоблачений деятельность БРП все более слабела, а в 1934 году прекратили существование его Исполнительный центр и большинство отделов. Отдельные члены БРП, тяготевшие к активной и террористической деятельности и стремившиеся проводить ее, вступали в ряды других организаций. Например, внук художника Ильи Репина Д.Ю. Репин, состоявший в Братстве в поселке Куоккала (Финляндия), вступил позднее в ряды РОВСа и был отправлен в СССР для проведения терактов против высших советских руководителей. Там он был арестован и приговорен 10 июня 1935 года к расстрелу^{390}. Вместе с тем Братство Русской Правды как организация, ориентировавшаяся в своей тактике на террор в борьбе с советской властью и вызывавшая столько споров и полярных мнений, к середине 30-х годов фактически прекратила свое существование.

Одной из важных проблем в деятельности военной эмиграции и ее организаций в 30-е годы становится пополнение ее рядов за счет растущей в эмиграции русской молодежи. Генерал Миллер вскоре после вступления в должность председателя РОВСа выдвинул лозунг «Молодёжь, под знамёна!». 5 июня 1930 года было принято «Положение о приеме в воинские организации Русского Обще-Воинского Союза молодых людей, ранее в войсках не служивших». Налаживалось взаимодействие РОВСа с эмигрантскими детскими и юношескими организациями, особое значение при этом уделялось военно-патриотической работе с подрастающим в эмиграции поколением^{391}.

Обратим особое внимание на складывание взаимоотношений РОВСа с международным эмигрантским молодежным объединением, именовавшимся сокращенно НСРМ — НСНП. В сентябре 1929 года болгарский и югославский молодежные эмигрантские союзы были объединены в организацию под названием «Национальный Союз Русской Молодежи за Рубежом» (НСРМ). В июне 1930 года в Белграде состоялся Первый съезд представителей союзов и групп русской национальной молодежи, который и считается официально временем основания НСРМ. Центральное место в программных документах этой организации заняла борьба с коммунизмом, советской властью и за освобождение России. Причем в этой борьбе было признано возможным и необходимым применение террора. РОВС в это время поддерживал тесные связи с НСРМ.

В конце 1931 года на II съезде НСРМ, состоявшемся в Белграде, организация была преобразована в «Национальный Союз Нового Поколения». Его членами могли быть только лица, родившиеся после 1895 года. Руководители НСНП прилагали усилия, направленные на выход эмигрантской молодежи из-под влияния старшего поколения и избавление таким образом от ошибок, присущих эмиграции. Это в полной мере воплотилось в изданной в начале 1932 года брошюре «Ошибки эмиграции, настоящее положение и наш долг». НСНП провозгласил программу активной борьбы с советской властью. На территории СССР планировалось создание его ячеек и повстанческих групп. Террору отводилась особая роль в деятельности НСРМ, и он считался одним из успешных методов борьбы с большевизмом^{392}.

В дальнейшем руководство РОВСа прилагало значительные усилия для укрепления взаимодействия с НСРМ, и более того, для установления своего контроля над его деятельностью и вхождения его членов в свои ряды. Для этого активно использовался такой способ, как направление чинов РОВСа в руководящие структуры НСРМ. Для укрепления влияния этого Союза на НСРМ использовались и возможности «Внутренней линии». Все это со временем стало вызывать определенную и растущую напряженность, а руководители НСНП заявляли впоследствии, что с 1932 года стали ощущать действие «темных и тайных сил» внутри своей организации. В 1934–1935 годах отношения РОВСа и НСНП вошли в стадию дальнейшего ухудшения и первых конфликтов. В центре их оказались вопросы борьбы за лидерство, тактики и др.

Иностранный отдел Главного управления государственной безопасности получил, как отмечалось, «из совершенно надежного источника» и передал руководству НОД сообщение о встрече генерала Миллера и руководителя парижского филиала «Национального Союза Нового Поколения» В.Д. Поремского. Дело в том, что когда генерал Миллер увидел обращение этой организации с призывом к террористическим актам против крупнейших вождей в СССР, в частности против Кирова, он приказал немедленно отмежеваться от этого лозунга.

И вот в разговоре с Поремским по вопросу об отмежевании РОВСа от статьи «Чего они боятся», помещенной в газете «За Россию», Миллер откровенно заявил своему собеседнику, что РОВС в связи с хорошими взаимоотношениями СССР с Францией вынужден был сделать такое заявление, иначе Союзу угрожали большие неприятности. Но лично он, Миллер, и РОВС полностью разделяют взгляды, высказанные в органе НСНП. Генерал Миллер советовал быть осторожными, потому что по настоянию советского правительства боевые антибольшевистские организации могут быть закрыты, что принесет большой вред борьбе против СССР^{393}.

Осенью 1935 года произошел разрыв между Русским Обще-Воинским Союзом и Младоросской партией (ранее «Союз Младороссов»), руководимой А.Л. Казем-Беком. В информационном бюллетене IV отдела РОВСа от 18 ноября 1935 года была помещена статья «Младоросская партия и отношение к ней Р.О.В.С.». В ней указывалось, что РОВС всегда избегал полемики с инакомыслящими противокоммунистическими организациями и даже не отвечал на выпады с их стороны. Но сейчас председатель РОВСа утверждал, что младороссы сошли с позиции непреклонной непримиримости и борьбы с коммунистической властью в России и претендуют на имя «второй советской партии». Тем самым они, по мнению Миллера, вычеркнули себя из числа русских национальных антикоммунистических организаций. «В таких условиях и, пока позиция младороссов коренным образом не изменится, никакого единения с ними у РОВС быть не может»^{394}, — подчеркивалось в указанном издании.

В начале 30-х годов особые надежды военная эмиграция связывала с Дальним Востоком, и в первую очередь с Китаем. Сначала это было обусловлено вспыхнувшим повстанческим движением на приграничных советских территориях, а потом вторжением и захватом Японией Маньчжурии в 1931 году. Но прежде всего надлежало извлечь уроки из конфликта на КВЖД в 1929 году с точки зрения взаимоотношений китайских милитаристов и русских военных эмигрантов. В связи с этим один из лидеров русской дальневосточной эмиграции генерал Д.Л. Хорват писал в мае 1930 года И.А. Владиславцеву: «Китаю нужно было бы привлечь на помощь себе для борьбы с большевиками русскую эмиграцию, для чего требовалось разрешить формирование русских воинских частей, вооружить и снабдить эти части и, кроме того, предоставить в их распоряжение несколько судов китайского военного флота для похода на Владивосток в целях содействия сухопутным частям, которые должны были бы действовать в западном и восточном направлениях. Эти возможности у Китая были, но он их не использовал»^{395}. Так или иначе, из этого предстояло извлечь должные уроки, и руководители военных и политических организаций русской эмиграции пытались использовать уже иные возможности для продолжения борьбы с большевиками.

Прилагались значительные усилия для преодоления разногласий и консолидации эмиграции ради продолжения борьбы с СССР. Например, 16 сентября 1930 года на совещании в Пекине были обсуждены планы подобного взаимодействия и одобрено Положение о Дальневосточном объединении эмиграции. 19 апреля 1931 года на совещании, проведенном в Шанхае, начальник Дальневосточного отдела РОВСа генерал М.К. Дитерихс призвал представителей других течений к совместной борьбе с большевиками, указав при этом, что легитимисты искажают волю своего главы, ибо в это время, как уже отмечалось, великий князь Кирилл Владимирович предпринимал новые попытки примирить и объединить эмиграцию. Дитерихс публично запретил чинам РОВСа вести агитацию против легитимистов. По его мнению, объединение эмиграции должно было стать Национальным, а РОВС должен был относиться к этому национальному объединению как армия к народу. Он полагал, что именно на Востоке подобное объединение создать легче, чем на Западе^{396}. Но, как показало время, он ошибался, и объединительные усилия не увенчались успехом[30].

Как уже упоминалось, особую ставку лидеры эмиграции делали на усилившееся сопротивление местного населения советской власти на приграничных территориях. Повстанческое движение, состоявшее главным образом из крестьян и представителей коренных национальностей, охватило в начале 30-х годов обширные приграничные азиатские территории СССР, от Дальнего Востока до Казахстана и Средней Азии^{397}. Наиболее активно реагировали на это движение, связывая с этим планы возрождения борьбы против советской власти, российские эмигрантские колонии на территориях от Маньчжурии до Синьцзяна, и особенно их военные организации. Это воплотилось в попытки сбора средств среди эмигрантов для оказания помощи повстанцам, в налаживании связей с ними, в заброску разведывательных и террористических групп на советскую территорию, а также в активизацию контактов с японскими спецслужбами для расширения антисоветской деятельности эмигрантов.

На Западе Китая, в Синьцзяне, на рубеже 20-х и 30-х годов активно действовали басмаческие и белоэмигрантские формирования, которые то и дело пересекали трудноохраняемую, в силу природно-географических проблем, советскую границу. Кроме того, в это время на советской стороне границы вспыхивали массовые восстания и антисоветские выступления, в том числе с активным участием местных национальностей. В результате развернувшейся здесь борьбы, по современным данным казахских демографов, до 600 тысяч казахов покинули СССР в 1930–1933 годах и откочевали в Синьцзян и на другие территории за границей. В 1931 году в Синьцзяне был создан штаб так называемой «Черной армии», в задачу которого входила вооруженная поддержка любого антисоветского восстания, вспыхивающего в пограничных районах Казахстана и Киргизии. Создал и возглавил «Черную армию» бывший колчаковский офицер В. Саянов-Заплавский, а ее деятельность поддерживал существовавший в Синьцзяне Офицерский союз, руководимый полковником П. Паппенгутом^{398}.

Все это вело к тому, что Синьцзян, который еще с начала 20-х годов привлекал к себе пристальное внимание советских секретных служб, заставил их в рассматриваемый период усилить здесь свою работу как с легальных, так и с нелегальных позиций. Например, в 1931 году на нелегальную работу в Кульджу был направлен чекист И. Мирошин, пытавшийся внедриться в белоэмигрантское подполье здесь в качестве бывшего офицера. Но он был опознан одним из эмигрантов как сотрудник Семипалатинской губЧК, и ему пришлось срочно вернуться в СССР. Синьцзян имел важное стратегическое значение для СССР с точки зрения внешней и внутренней политики, обеспечения безопасности на границе, а также в экономическом отношении.

По западным данным, до 85% экспортной продукции (шерсть, кожсырье, хлопок и др.) шло из Синьцзяна в СССР, и он являлся важным сырьевым рынком для советской промышленности^{399}. Кроме того, в Синьцзяне шла сложная междоусобная борьба, об участии в которой белоэмигрантов, а также советских секретных служб и регулярных войск ОГПУ специально пойдет речь в следующей главе.

Важным плацдармом борьбы белоэмигрантов против СССР оставалась в начале 30-х годов Маньчжурия. По данным местных властей, на 1930 год здесь проживало до 110 тысяч русских, из них 60 тысяч были эмигрантами, а 50 тысяч — советскими гражданами^{400}. При этом следует уточнить, что после советско-китайского соглашения 1924 года многие бывшие российские граждане, особенно железнодорожники, вынуждены были принять советское гражданство, чтобы не потерять работу.

В это время активизировалась деятельность в Маньчжурии атамана Г.М. Семёнова, еще в годы Гражданской войны поддерживавшего тесные связи с японцами. В 1930 году им был создан Союз Казаков на Дальнем Востоке, деятельность которого носила ярко выраженный антисоветский характер. В 1931 году состоялась встреча Семёнова с японским генералом С. Араки. Атаман знал его еще с 1918 года, когда тот был начальником небольшой японской военной миссии в Харбине. Один из активных сторонников и проповедников агрессивной политики Японии против СССР, Араки стал в это время военным министром страны. И на его встрече с Семёновым обсуждались вопросы сотрудничества эмигрантов с японской военщиной в деле борьбы против СССР. Встречи указанных лиц проходили еще не раз в 30-е годы^{401}.

В японских правящих кругах активно обсуждались замыслы военных действий против СССР как в преддверии вторжения Квантунской армии в Маньчжурию в сентябре 1931 года, так и после этого. В декабре 1931 года зампредседателя ОГПУ В.А. Балицкий направил записку И.В. Сталину с изложением мнения японского посла в Москве Хирота и конспектом доклада военного атташе Японии в советской столице подполковника Касахара, которые были переданы ими генерал-майору Харада, командированному Генштабом в Европу в связи с подготовкой к наступлению в Маньчжурии. Он проезжал через Москву в июле 1931 года и встречался с названными лицами.

Посол Хирота просил передать его мнение относительно политики Японии в отношении СССР начальнику Генштаба японских вооруженных сил. «Считаю необходимым, — указывал он, — чтобы Япония стала на путь твердой политики в отношении Советского Союза, будучи готовой начать войну в любой момент». «Кардинальная цель этой войны должна заключаться не столько в предохранении Японии от коммунизма, сколько в завладении Советским “Дальним Востоком и Восточной Сибирью”», — подчеркивал японский дипломат^{402}.

В трехстраничном конспекте доклада подполковника Касахара, представленном генералу Харада, характеризовались положение СССР, его вооруженные силы и был сделан главный вывод: «Настоящий момент является исключительно благоприятным для того, чтобы наша империя приступила к разрешению проблемы Дальнего Востока». «Западные государства, граничащие с СССР (Польша, Румыния), имеют возможность сейчас выступить согласованно также с нами, но эта возможность постепенно будет ослабевать с каждым годом, — продолжал свои размышления японский военный атташе в Москве. — Если мы сейчас, проникнутые готовностью воевать, приступим к разрешению проблемы Дальнего Востока, то мы сможем добиться поставленных целей, не открывая войны. Если же паче чаяния возникнет война, то она не представит для нас затруднений»^{403}.

Заметим в связи с Маньчжурской операцией японцев, что упоминавшийся выше атаман Семёнов был убежден, что, если бы Япония не вторглась в сентябре 1931 года в Маньчжурию и не захватила ее, то эта территория превратилась бы в советскую провинцию, где хозяйничали бы СССР и Коминтерн^{404}. После оккупации Маньчжурии Семёнов был вызван к начальнику 2-го отдела штаба Квантунской армии полковнику Исимура. По признаниям атамана, сделанным на судебном процессе над ним и его соратниками после окончания Второй мировой войны, Исимура сообщил ему, что Генеральный штаб Японии разрабатывает план вторжения японской армии на территорию Советского Союза и отводит в этой операции большую роль белоэмигрантам. Он предложил Семёнову формировать из них вооруженные отряды. Японцы предоставили атаману дом в окрестностях Дайрена и назначили ежемесячную пенсию в 1000 иен^{405}. Между тем уже в первые недели после оккупации Маньчжурии японцами и в связи с развернувшимися здесь преследованиями русского населения тысячи русских бежали отсюда. Это было начало их массового исхода из Маньчжурии, который продолжался и в последующие годы.

28 февраля 1932 года зампред ОГПУ Балицкий направил Сталину новую записку с приложением записей уже названного ранее Касахара. Подготовленный им документ именовался «Соображения относительно военных мероприятий империи, направленных против Советского Союза». Он был в два раза больше по объему, чем тот, который был проанализирован выше, и более широкий по спектру поставленных вопросов. Если империя «намерена существовать в качестве Великой Японии, ей нельзя будет избежать рано или поздно войны с СССР», — указывал военный атташе. «Ввиду того, что Японии будет трудно нанести смертельный удар Советскому Союзу путем войны на Советском Дальнем Востоке», — подчеркивал автор документа, — одним из главнейших документов нашей войны должна стать стратегическая пропаганда, путем которой нам нужно будет вовлечь наших западных соседей и другие государства в войну против СССР и вызвать распад внутри СССР путем использования белых групп внутри и вне Союза, инородцев и всех антисоветских элементов». В этом случае он утверждал, что уничтожение советской власти будет провести легче, чем в годы Гражданской войны в России^{406}.

Комментируя направляемый документ, Балицкий указывал, что Ю. Касахара «входит в партию младогенштабистов, во главе которой стоит генерал-лейтенант Араки (автор лозунга — “Забайкалье — ЯПОНО-РУССКАЯ ГРАНИЦА”) и Хасимото — начальник русского сектора генштаба, один из нынешних руководителей политики японских военных кругов». Зампред ОГПУ добавлял, что Касахара на днях выезжает в Японию, где получает ответственное назначение в японском генштабе^{407}.

В начале весны 1932 года начальник Дальневосточного отдела РОВСа генерал Дитерихс распространяет «Призыв к Белой Русской Эмиграции всего мира». В нем указывалось, что в третий раз с 1929 года (со времени конфликта на КВЖД) Дальний Восток потрясается событиями, имеющими большое значение для белой эмиграции. В настоящее время японцы вступили здесь в соприкосновение с советскими интересами, и нужны средства для борьбы. Дитерихс считал необходимым собрать 1,5 млн. долларов^{408}.

Его призыв был поддержан генералом Миллером и популяризировался журналом «Часовой». За подписью председателя РОВСа было подготовлено и разослано специальное циркулярное письмо, датированное 15 апреля 1932 года и посвященное событиям на Дальнем Востоке. Генерал Миллер указывал, что свергнуть советскую власть внутренними силами, без поддержки извне невозможно, и в этих условиях Япония рассматривалась в качестве главного возможного союзника в антибольшевистской борьбе. При этом председатель РОВСа утверждал, что Япония может выступить против СССР и без сговора с «Русскими национальными силами», но это крайне осложнит в перспективе положение последних. Если Япония «без участия Русских национальных элементов» разрешит «Дальне-Восточную проблему в узких пределах своих японских интересов, то можно опасаться, что в дальнейшем будет исключена всякая возможность применения в этих краях наших сил»^{409}, — резюмировал генерал Миллер. Руководство РОВСа и в дальнейшем связывало особые надежды с военным столкновением между Японией и СССР и пыталось наладить контакты с представителями японского командования для осуществления совместных действий^{410}.

Но собрать средства в планируемом генералами Дитерихсом и Миллером объеме не удалось, а отношения российской эмиграции с японцами в Маньчжурии, которые стремились взять ситуацию здесь под свой полный контроль и использовать русских эмигрантов для реализации собственных интересов, складывались очень напряженно. В 1932 году японцы создали на территории оккупированной Маньчжурии государство Маньчжоу-Ди-Го, во главе которого был поставлен последний китайский император из Маньчжурской династии Пу-И. Считавшееся империей, оно на деле было не более чем марионеточным образованием, и все вопросы его жизни решались японцами. Они установили и жесткий контроль над деятельностью русских эмигрантов, особенно бывших военнослужащих. Кнутом или пряником они пытались привлечь их к сотрудничеству в различных качествах: советников, сотрудников спецслужб, секретных осведомителей, военнослужащих охранных отрядов, пограничников и др. Отказывавшимся от сотрудничества грозили арестом, обвиняли в том, что они работают на СССР, заключали в лагеря. В результате эмигранты; в том числе бывшие военнослужащие, не желавшие сотрудничать с японской администрацией, вынуждены были покидать пределы Маньчжурии.

Из числа активных эмигрантских организаций, действовавших на Дальнем Востоке, в сотрудничество с японцами вступили в первую очередь легитимисты и члены Братства Русской Правды. С другой стороны, деятельность РОВСа на маньчжурской территории оказалась крайне затруднена. 28 декабря 1934 года для удобства управления и контроля над эмигрантами в Харбине было учреждено Бюро по делам русских эмигрантов на территории Маньчжоу-Ди-Го (БРЭМ). Оно формально подчинялось министру народного благополучия империи, а фактически — японской военной миссии (ЯВМ), которая и финансировала его деятельность. Проживавшие в Маньчжурии русские эмигранты были обязаны не только зарегистрироваться в этом Бюро, но и платить взнос в сумме 2% от получаемых доходов^{411}.

БРЭМ было создано по инициативе начальника харбинской ЯВМ полковника Андо. Японцев раздражало существование обилия эмигрантских организаций (по некоторым данным, около 200 политических организаций), которые к тому же враждовали между собой, что затрудняло контроль и работу японских спецслужб среди эмигрантов. На организационном собрании в декабре 1934 года японский майор Акикуса, ведавший русским отделом в японской военной миссии, обратился к собравшимся со следующими словами, объясняющими суть и смысл создаваемой организации: «Господа, я пригласил вас сюда, чтобы объявить вам о необходимости сплотить всю русскую эмиграцию, преданную своей родине и ненавидящую большевиков. Я объявляю о создании в Харбине центральной для всей эмиграции в Маньчжоу-Ди-Го организации Бюро по делам российских эмигрантов. В эту организацию должны войти все члены существующих общественных, политических, религиозных и других организаций и все частные лица, вне зависимости от политических убеждений. Я призываю провести это дело без шума и каких-либо оппозиционных выступлений. Организации остаются теми же, какими они есть, и в них остается прежнее руководство. Бюро же эмигрантов будет надпартийной организацией»^{412}. Добавим, что создание БРЭМ призвано было не только использовать русских эмигрантов в интересах Японии, но и воспрепятствовать работе английских и французских спецслужб в их среде^{413}.

Японцы тщательно отбирали людей в руководство БРЭМ, пытаясь привлечь к сотрудничеству авторитетных в эмиграции лиц, но нередко получали отказы. Например, казачий генерал Е.Г. Сычев, уже раз обманутый японцами, на предложение генерала Янагита возглавить названное Бюро якобы ответил: «Ваше превосходительство, я в дурака без карт не играю!». В результате ему пришлось сменить место жительства с Харбина на Шанхай^{414}.

Отказались от сотрудничества с японцами и занятия руководящих должностей в БРЭМ руководители Дальневосточного отдела РОВСа генералы М.К. Дитерихс и Г.А. Вержбицкий.

Первым руководителем БРЭМ по рекомендации штаба Квантунской армии стал генерал-лейтенант А.В. Рычков, а после его смерти в мае 1935 году эту должность занял его заместитель генерал-лейтенант А.П. Бакшеев. Заметим, что в руководство этого Бюро входил и лидер легитимистов на Дальнем Востоке генерал В.А. Кислицин, который впоследствии возглавил эту организацию. Он был также начальником Союза Военных Маньчжоу-Ди-Го, командиром русских полицейских отрядов на железных дорогах и руководил 7-м отделом БРЭМ, отвечавшим за военную работу и выполнявшим особые поручения ЯВМ по отбору и подготовке молодых русских эмигрантов к разведывательной и подрывной деятельности в СССР. В ведении этого отдела находились военное училище и две учебные команды для подготовки унтер-офицерского состава^{415}.

Выход лидера легитимистов генерала Кислицина на первые позиции в БРЭМ и ряде других организаций, контролировавшихся японцами, в свою очередь, еще более осложнил деятельность на маньчжурской территории организаций РОВСа и привел к свертыванию его работы здесь. Но и Союз легитимистов подвергся репрессиям японцев и арестам его членов. Поводом послужили обвинения в том, что он пронизан советской агентурой и подчиняется центру, расположенному в Европе и неподконтрольному японцам. В этой организации произошел раскол по вопросу об отношении к Японии и к ее политике в Маньчжоу-Ди-Го. Несмотря на то что сам Кислицин и в дальнейшем последовательно придерживался прояпонской ориентации, Союз легитимистов фактически прекратил существование здесь в 1935–1936 годах^{416}. Тем не менее, по существующим данным, в 1935 году в Маньчжоу-Ди-Го действовало 18 военных эмигрантских организаций^{417}.

В БРЭМ складывается разветвленная организационная структура, охватывавшая все стороны жизни российской эмиграции. 1-й отдел, возглавляемый руководителем Русской фашистской партии К.В. Родзаевским, осуществлял пропаганду и агитацию среди эмигрантов, используя сеть газет и журналов, и поддерживал связи с японскими спецслужбами. Хотя истины ради заметим, что с ними были связаны и все другие отделы БРЭМ. 2-й отдел, возглавляемый В. Косовым, находившимся одновременно на военной службе Маньчжоу-Ди-Го, занимался вопросами военного обучения эмигрантов. В нем были два подотдела: школьный и спортивный.

В 3-м отделе был организован карточный учет всех проживающих в Маньчжурии эмигрантов и были сосредоточены их личные дела. В 1936 году в отделе работали 156 сотрудников при общем количестве их в БРЭМ в 300 человек. Имелось несколько десятков платных агентов и более 600 осведомителей. У руководителя этого отдела М.А. Матковского была своя сеть секретных осведомителей и агентура в эмигрантской среде, а также среди советских граждан и иностранцев. Сам он состоял на «личной связи» у начальника 2-го (разведывательного) отдела штаба Квантунской армии, был агентом японской военной миссии. В целом в структуре БРЭМ было семь отделов^{418}.

БРЭМ являлось основным инструментом японского контроля за русской эмиграцией на протяжении почти всего периода оккупации и подчинялось японской разведке организационно и финансово. Лишь в 1944 году расходы на его содержание были возложены непосредственно на правительство Маньчжоу-Ди-Го^{419}, хотя фактически японское финансирование его не прекращалось.

Развитие событий в Маньчжурии вызывало крайнюю озабоченность руководства Русского Обще-Воинского Союза. В его информационном бюллетене был опубликован материал под названием «Дальневосточная эмиграция, “Бюро” и регистрация военных». В нем с тревогой указывалось на аресты в Харбине видных представителей русской эмиграции, в том числе начальника штаба РОВСа здесь. Отмечалось, что арестованные и помещенные в тюрьму русские генералы и профессора на седьмой день заключения были приговорены к высылке из Маньчжурии, т.к. проявили якобы «вредительскую деятельность» в отношении прояпонского Бюро по делам российских эмигрантов и политики марионеточного государства. Сообщалось об ожидаемых новых арестах лиц, не желающих подчиняться указаниям Квантунской армии и верных русскому национальному делу, и о том, что под угрозой лишения службы проводилась обязательная регистрация всех русских военнослужащих.

Тем не менее, подчеркивалось в информационном бюллетене РОВСа, громадная часть эмигрантов не подчиняется этим указаниям. Здесь отмечалось также, что РОВС, Хорватовское объединение, Братство Русской Правды, Национальный Союз Нового Поколения и организованные казаки (кроме забайкальского казачества) не идут на признание атамана Семёнова. Его деятельность тесно связывалась с работой БРЭМ и с сотрудничеством с японцами. За ним, утверждало указанное издание, следуют только остатки Забайкальских войсковых формирований, каппелевцы, участники Ледяного похода и созданные на японские средства харбинские фашисты Родзаевского. «Эмиграция в целом не верит и никогда не будет верить Семёнову», — подчеркивалось в публикации РОВСа^{420}. Здесь же в числе ближайших сподвижников японцев и атамана Семёнова назывались имена руководителей БРЭМ — генералов Бакшеева и Кислицина.

Так или иначе, БРЭМ, действуя по указаниям японцев, стремилось взять под свой контроль все сферы жизни эмиграции, использовать эмигрантов в антисоветской деятельности и для подготовки к участию в будущей войне на стороне Японии против СССР. К осени 1935 года формирование БРЭМ было завершено, и оно превратилось в разветвленную организацию с центральными органами в Харбине, а также отделениями и представительствами во многих населенных пунктах Маньчжоу-Ди-Го.

Но целенаправленная деятельность по использованию эмигрантов в антисоветской работе проводилась японцами и до образования БРЭМ. Еще в начале 30-х годов в Харбине и Цицикаре под прикрытием курсов шоферов, механиков и рабочих разных специальностей японской военной разведкой были созданы разведывательные школы, в которых обучались главным образом белоэмигранты. Выпускники этих курсов, а фактически подготовленные разведчики, впоследствии реэмигрировали на родину и оседали на предприятиях промышленности и транспорта, попадали в ряды Красной Армии, снабжая японскую разведку необходимой информацией^{421}.

Для выполнения особо серьезных заданий отобранные агенты обучались в строго законспирированных школах. Например, часть агентов проходила подготовку на особых курсах при обществе «Кео-Ва-Кай», разведывательной организации с центром в Харбине. Здесь преподавали лучшие специалисты по «русским делам», в том числе полковник, а затем генерал Кисабуро Андо. Во главе русского отдела этой организации в Харбине стоял Като, являвшийся по совместительству советником БРЭМ. В числе его помощников был генерал А.Ф. Власьевский. Среди русских преподавателей в разведывательной школе этой организации был и уже упомянутый генерал В.А. Кислицин^{422}.

Бывший офицер японской жандармерии Ильин писал 15 сентября 1932 года, характеризуя сложившуюся обстановку: «Сейчас все японские штабы заполнены русскими осведомителями. При каждом штабе имеется штатный чиновник, осведомитель, получающий за свою шпионскую работу, в сущности, гроши. Японцы мелки и даже в предательстве платить много не любят, обычно иен 75, максимум 90. Затем идет целая серия мелких доносчиков, собирателей сплетен и прочего, которые получают от 15 до 25 целковых в месяц, некоторые — просто сдельно, за доставленные сведения. За разовую сдельную работу доносчикам платят по 2–3 иены. Советником при японском жандармском управлении устроился некто Николай Робертович Грассе — капитан, всю гражданскую войну проведший у Семёнова в Чите и при японских миссиях. Грассе искренне верит, что делает большое дело, натравливая японцев на СССР, на отобрание КВЖД. Маньчжурии и прочего. Затем — сонм мелкой сошки, которая вьется, кружится, наушничает, пишет, доносит. Разумеется, когда нечего сообщить, врут и лгут вовсю…»^{423}.

Бывший сотрудник, а затем начальник ЯВМ в Харбине, генерал-майор Акикуса в своих показаниях на следствии по делу военных преступников в 1945 году указывал: «Основной базой разведывательной работы против Советского Союза, проводившейся Харбинской ЯВМ, являлась русская эмиграция и, в частности, ненавидящие Советский Союз члены Русской фашистской партии, Союза казаков на Дальнем Востоке. Эти организации постоянно поставляли Харбинской ЯВМ кадры агентуры…»^{424}.

Разведывательная и контрразведывательная деятельность в Маньчжоу-Го, во многом направленная против СССР и сотрудников советских консульств на маньчжурской территории, осуществлялась пятью органами: вторым отделом штаба Квантунской армии (иначе говоря, структурным подразделением этого же отдела Генштаба Японии); японскими военными миссиями; главным управлением жандармерии Японии и Маньчжоу-Го; главным управлением полиции; главным штабом железнодорожной охранно-военной бригады. Штатными и нештатными сотрудниками всех этих органов являлись и русские эмигранты. Ближайшим помощником начальника ЯВМ в Сахалине был, например, белоэмигрант Д.Б. Тимиркеев. Крупной фигурой в японской разведке являлся бывший колчаковский офицер П.А. Карпов.

В сотрудничестве с японскими спецслужбами осуществлялась подготовка и заброска на советскую территорию диверсионных групп и отрядов из числа эмигрантов, в большинстве бывших военнослужащих. Например, летом 1932 года начальник Харбинского автономного отдела БРП Г.П. Голубев сформировал из членов «Исполнительной группы боевиков» диверсионно-террористический отряд для заброски в Приморье во главе с П.З. Дикарёвым. Последний, по некоторым данным, был одним из активных участников покушения на маршала Чжан Цзолина в июне 1928 года, непосредственное руководство которым осуществлялось якобы полковником штаба Квантунской армии Кавамото. В результате Чжан Цзолин был тяжело ранен и спустя несколько часов скончался в Мукденском госпитале^{425}. Заметим, что тема организаторов убийства Чжан Цзолина является дискуссионной, и в современной литературе нередко указывается, что это было делом рук советских спецслужб^{426}, о чем автору этой книги уже приходилось ранее писать^{427}.

Но вернемся в 1932 год. Отряд Дикарёва при переходе границы уничтожил советский пограничный разъезд, осуществил рейд по советской территории и успешно вернулся в Маньчжурию. Майору Хара в Харбинскую ЯВМ была представлена разведсводка о советских войсках в районе Никольска-Уссурийска, а также о числе самолетов на аэродроме Спасска. Руководители и участники этой операции получили от японцев значительное денежное вознаграждение.

В апреле 1933 года по заданию начальника ЯВМ в г. Маньчжурия Обары помощник начальника местной полиции белоэмигрант Иванов сформировал из русских военных эмигрантов разведгруппу, которая была направлена для обследования Борзинского укрепрайона в Забайкалье. Но на советскую территорию прорвались только Козлов и Торохов, а трое остальных после перестрелки с пограничниками вернулись обратно. 4 мая указанные лица вернулись на маньчжурскую территорию с некоторыми сведениями о войсках и укреплениях, а во второй половине того же месяца они вновь побывали в окрестностях Борзи, где сделали несколько фотоснимков и разбросали листовки.

В апреле 1933 года японское военное командование предложило Дальневосточному отделу БРП забросить на советскую территорию диверсионную группу с задачей захвата и вывода в г. Чанчунь советского офицера для получения от него сведений о состоянии забайкальской группы войск. 20 июля созданная группа проникла на советскую территорию в 100 км западнее станции Маньчжурия, но была ликвидирована в результате действий ОГПУ^{428}.

В рядах русской эмиграции на Дальнем Востоке определенное распространение получали идеи фашизма. Правда, увлекалась ими главным образом эмигрантская молодежь, хотя среди сторонников этого течения были и некоторые бывшие военнослужащие. В мае 1931 года в Харбине была создана Русская Фашистская Партия (РФП), а ее первым председателем был избран генерал В.Д. Косьмин. Но инициатором и идеологом этой организации стал бежавший в 1925 году из Благовещенска в Харбин сын нотариуса К.В. Родзаевский, который в 1932 году и официально возглавил РФП. В 1933 году он установил сотрудничество с уже упоминавшимся ранее сотрудником Харбинской ЯВМ Якикуса, и в том числе была достигнута договоренность о совместной антисоветской контрразведывательной работе в Маньчжурии и разведывательной деятельности на советской территории.

В 1934 году было объявлено о создании единой Всероссийской фашистской партии (ВФП) в результате объединения усилий организации Родзаевского и создателя Всероссийской фашистской организации в США А.А. Вонсяцкого. Но в декабре того же года произошел разрыв их отношений. Тем не менее сотрудничество ВФП с японскими военными и спецслужбами активно продолжалось и в дальнейшем. И второй съезд этой партии состоялся летом 1935 года под почетным председательством командующего Квантунской армией генерала Минями и начальника ЯВМ в Харбине полковника Андо при участии 104 делегатов от русских фашистских организаций из стран Европы, Дальнего и Ближнего Востока. Целью борьбы было провозглашено свержение советской власти и установление фашистской диктатуры^{429}.

Впрочем, необходимо признать, что, как и в Европе, большинство руководителей эмигрантских военных организаций на Дальнем Востоке хотя и с интересом относились к идеям и практике фашизма, но настороженно воспринимали и держались в стороне от формируемого русского фашистского движения в эмиграции. Атаман Семёнов, например, знакомясь с доктринами фашизма в Германии и Италии, полагал, что Россия не подходит под их трафарет, и вынашивал собственные идеи «россизма» как политической доктрины борьбы с коммунизмом^{430}.

Что же касается взаимоотношений эмигрантов с Японией и связанных с этим надежд целого ряда руководителей российской дальневосточной эмиграции на возрождение с ее помощью активной антисоветской борьбы, то следует признать, что эта страна, несмотря на разрабатываемые планы, не спешила пока вступать в вооруженную конфронтацию с Советским Союзом^{431}.

Продажа советским правительством своих прав на КВЖД правительству Маньчжоу-Ди-Го в 1935 году вызвала массовый отъезд русских, проживавших здесь. Большинство из них ехали на родину. Среди них было и немало бывших эмигрантов, получивших советское гражданство. Но в их числе были и противники советской власти, направляемые в СССР белоэмигрантскими центрами и японской разведкой. 2285 эмигрантов выехали из Харбина в Шанхай. В результате число русских здесь утроилось по сравнению с концом 20-х годов и составило от 40 до 50 тысяч человек^{432}. В силу этого и для противодействия антисоветской деятельности эмигрантских организаций в Шанхае укреплялись и позиции советской разведки, и он стал ее опорным пунктом в Китае, о чем еще пойдет речь впереди.

Приход Гитлера к власти в Германии в 1933 году и связанные с этим перспективы совместной борьбы с коммунизмом вызывали особый интерес у радикально настроенных антисоветских эмигрантских организаций. Такая заинтересованность была выражена, например, и руководством РОВСа. В новых условиях резко возросла роль II отдела РОВСа с центром в Берлине и его начальника генерала фон Лампе. Последний любил повторять тезис-напутствие, адресованное ему генералом Врангелем еще во время его первой командировки в Берлин в 1920 году: «Помните, что русский узел может быть развязан только в Берлине». Фон Лампе считал, что ныне настала качественно новая и благоприятная ситуация для реализации этого напутствия. После прихода к власти правительства Гитлера он вместе с представителем Совещания послов в Германии С.Д. Боткиным, профессором И.А. Ильиным и другими обратился с приветствием к нему.

Но вскоре выяснилось, что в отношениях руководства фашистской Германии и военной эмиграции существует много проблем. Нацисты с подозрением относились к ее представителям, тем более что объявили славян неполноценной расой, заслуживающей уничтожения. РОВС (с центром в Париже) рассматривался ими как антантофильская или франкофильская организация.

Приход фашистов к власти в Германии привел к резкой активизации деятельности здесь праворадикальных русских эмигрантских организаций и вхождению части бывших русских военнослужащих в состав местных профашистских и военизированных организаций (как, например, «Стальной шлем»). Фон Лампе информировал председателя РОВСа о создании и работе в Германии таких профашистских организаций (именуемых в их переписке «русской накипью»), как Российское Освободительное Национальное Движение и Русское Национал-Социалистическое Движение (трудящихся) (РОНД), Балтийского Союза и др. У генерала фон Лампе, с симпатией относившегося к германскому фашизму как стратегическому союзнику в борьбе с коммунизмом и СССР, был план создания в Германии «Русской группы по содействию национал-социалистам в борьбе против коммунизма» при РОВС (в противовес РОНД), о котором он сообщил генералу Миллеру^{433}. Но этот замысел не был реализован. К тому же сам Лампе летом 1933 года был арестован и 42 дня провел в одиночном заключении. Тем не менее после освобождения он, по поручению генерала Миллера, пытался в последующие месяцы и годы наладить отношения с новыми властями Германии, выражая убежденность в ее неминуемой военной конфронтации с СССР.

Так или иначе, после прихода фашистов к власти в Германии становится очевидным, что при общности их некоторых основополагающих установок с рядом ведущих русских военных эмигрантских организаций, и прежде всего наличии единой главной цели — непримиримой борьбы с коммунизмом, налицо были и серьезные противоречия и разногласия, в том числе по «русскому вопросу» и др., что в полной мере будет проявляться в последующие годы.

Если большинство лидеров ведущих военных эмигрантских организаций связывали свои надежды на успешное продолжение борьбы с СССР с взаимодействием с теми или иными государствами или коалициями, то особую позицию занимал генерал А.И. Деникин, к мнению которого по-прежнему прислушивались многие эмигранты. Он подчеркивал, что «эмиграция не должна признавать “фильств” и “фобств”». «Она должна сотрудничать только с тем, кто поможет освободить русскую землю для того, чтобы на первом же отбитом клочке земли был водружен русский флаг», — указывал Деникин. В 1934 году он опубликовал брошюру под названием «Международное положение, Россия и эмиграция». В ней подчеркивалось, что в сложных современных условиях нужна идейная работа эмиграции в русле интересов национальной России и техническая работа, заключавшаяся в подготовке путей для активной борьбы. Генерал указывал, что при этом необходимо воспользоваться международной конкуренцией^{434}.

В целом же ситуация в рядах российской военной эмиграции в это время продолжала оставаться сложной и напряженной. Ее сотрясали различного рода конфликты и разборки. В центре внимания и дискуссий оставалось положение дел в ведущей организации Российского военного Зарубежья — Русском Обще-Воинском Союзе. То и дело происходили неприятные эпизоды, связанные с руководством и центральными учреждениями этой организации. Например, летом 1934 года был совершен налет на квартиру, которую занимал председатель РОВСа генерал Миллер. Дежуривший здесь ротмистр Изюмов был якобы от имени генерала Ознобишина вызван на свидание в церковь. Вслед за этим дверь в квартире генерала была взломана и унесены служебные бумаги и письма, особую ценность среди которых представляла переписка с начальником IV отдела генералом Барбовичем о расходовании средств из Фонда Спасения России и некоторые другие документы, которые могли быть использованы для компрометации РОВСа. Проведенное расследование не позволило прояснить, было ли это делом рук его оппонентов в РОВСе или чекистов. Прошло еще несколько месяцев, и произошел взрыв бомбы на площадке второго этажа здания на улице Колизе, 29, где размещалось управление РОВСа. И в этом случае не удалось выяснить, кто стоял за инцидентом — конкуренты Миллера из эмигрантской среды или советские спецслужбы.

Накапливавшееся подспудно недовольство в Русском Обще-Воинском Союзе выплеснулось наружу 23 февраля 1935 года. В этот день к генералу Миллеру неожиданно явились 13 начальников частей и групп 1-го Армейского корпуса в Париже во главе с его начальником генералом В.К. Витковским. Среди них были генерал М.А. Пешня — командир Марковского полка, генерал Н.В. Скоблин — командир Корниловского полка, генерал А.В. Туркул — командир Дроздовского полка, генерал А.В. Фок, командир артиллерийской бригады 1-го армейского корпуса, а также командир железнодорожной роты, редактор журнала «Часовой» В.В. Орехов и др. Это событие получило впоследствии такие громкие определения, как «восстание» или «дворцовый переворот». Генерал Витковский доложил председателю РОВСа, что прибывшие с ним войсковые начальники хотели бы быть принятыми им и переговорить по ряду вопросов. Они были приглашены и выслушаны генералом Миллером. Интерпретации состоявшегося разговора, поставленных вопросов, выдвинутых требований или высказанных пожеланий различаются в разных источниках.

Согласно информации советского агента С.Н. Третьякова, подслушивавшего и записывавшего эту встречу, материалы которой в итоге поступили в Москву и были доложены руководству НКВД, события в ходе встречи развивались следующим образом. Прибывшие вручили председателю РОВСа меморандум, суть которого сводилась к нижеследующему. К моменту похищения генерала Кутепова главное командование РОВСа обладало огромным моральным престижем и, кроме того, имело крупные средства. Последние годы жизни Кутепова характеризовались активной борьбой с большевиками. Сейчас у главного командования авторитета нет, и борьба не ведется. РОВС не имеет никакой политической линии и поэтому уже давно потерял среди эмигрантов всякий престиж. Особый комитет по розыску генерала Кутепова истратил массу денег, но ничем не помог французам найти следы преступления. Предлагалось провести реорганизацию РОВСа и превратить его в настоящий центр Русского Зарубежья. В ином случае лица, подписавшие документ, угрожали выйти из этой организации^{435}.

Не входя во все перипетии происходивших в дальнейшем событий^{436}, заметим, что председатель РОВСа утвердил комиссию по реорганизации управления Союза. Был разработан проект реорганизации Центрального Управления этой организации. Заседания комиссии по этой реорганизации проходили в марте — апреле 1935 года и вызвали много споров как среди ее членов, так и за пределами Парижа, в отделах Союза. В результате каких-либо существенных изменений в системе управления РОВСом не произошло. Его руководители остались на своих местах, кроме генерала Эрдели, который был освобожден от должности начальника I отдела РОВСа. Этот пост по совместительству занял сам генерал Миллер.

Но так или иначе, события 23 февраля и последовавших месяцев обнажили глубокие противоречия, существовавшие в РОВСе, выявили недовольство деятельностью его руководства, обозначили глубокий раскол в организации и поставили серьезные вопросы в отношении ее будущего. Выявился раскол между «стариками» и «молодыми» (к числу последних относили генералов Туркула, Пешню, Скоблина и др.) в руководстве РОВСа. Чрезвычайно актуальным становился вопрос о руководителе Союза, учитывая то, что генерал Миллер, в том числе в силу возраста, явно досиживал свой срок.

Летом 1935 года по распоряжению последнего был произведен секретный опрос старейших чинов и начальников РОВСа с целью выяснить наиболее приемлемую кандидатуру на должность заместителя председателя РОВСа, который в перспективе мог стать его преемником. По результатам опроса, поступившим к 8 августа, на первом месте оказался генерал Драгомиров, набравший 23 голоса, а на втором — начальник IV отдела Союза генерал Барбович. Генерал Шатилов оказался третьим, но набрал лишь 11 голосов. Впрочем, проведенный опрос по большому счету не дал желаемых результатов, ибо ни Драгомиров, ни Барбович, ставшие его формальными победителями, не желали занимать эту должность, да и проведенная переписка показала, что они не являются настолько популярными в военной эмигрантской среде, чтобы возглавить в перспективе РОВС^{437}.

Таким образом, в первой половине 30-х годов в рядах российской военной эмиграции развивались сложные и противоречивые процессы. Несмотря на стремление руководителей ведущих эмигрантских военных организаций продолжать борьбу с СССР, в том числе опираясь на поддержку внешних сил и возлагая надежды на внутренний взрыв в Советском Союзе, шансов на благоприятный исход этой борьбы становилось все меньше. Единства в рядах ведущих военных организаций не было, а их отношения между собой по-прежнему не складывались. «Армия в изгнании» старела и теряла остатки своей боеспособности. В то время как вожди и активисты эмигрантских военных организаций вели острые дискуссии между собой по вопросам стратегии и тактики деятельности Русского военного Зарубежья и повышения эффективности борьбы против советской власти, бывшие русские военнослужащие во все большей мере втягивались в решение личных вопросов в странах проживания, адаптировались к новым условиям жизни. Многие из них уже на надеялись на возвращение на родину и тем более — на достижение с их участием военного реванша в борьбе с СССР.

Нараставшие конфликты и разногласия в эмигрантской среде были во многом и результатом деятельности советских спецслужб, которые активно разжигали существовавшие противоречия. Обо всем многообразии проблем их борьбы с военной эмиграцией на новом этапе, сочетании в ней традиций и инноваций пойдет речь в следующей главе книги.