Генералов похищали в Париже. Русское военное Зарубежье и советские спецслужбы в 30-е годы XX века

Глава 6. Советские спецслужбы и Русское военное Зарубежье в начале второй половины 30-х годов

Вторая половина 30-х годов характеризовалась глубокими изменениями в жизни СССР, с одной стороны, и российской военной эмиграции — с другой. Это определялось как внутренними процессами, происходившими в них, так и кардинальными изменениями в мире, нарастанием угрозы новой большой войны, что вылилось в конечном итоге в начало Второй мировой войны в сентябре 1939 года.

В этой ситуации руководство СССР пыталось ускорить решение комплекса актуальных проблем, стоящих на повестке дня. Одним из способов их решения была избрана мобилизация советского общества на борьбу с врагами внутри и вне страны, новая «чистка страны» от антисоветских и контрреволюционных элементов, препятствующих социалистическому строительству. Происходит дальнейшее укрепление тоталитарного режима и личной власти Сталина, которые, в свою очередь, делают ставку на расширение использования методов насилия и возрастание роли органов госбезопасности, призванных бороться с «врагами народа»^{622}.

Неудовлетворение Сталина работой органов госбезопасности вылилось в его письмо Молотову, Кагановичу и Ягоде еще в октябре 1935 года, где он в частности подчеркивал: «Видно, что чекистская часть НКВД не имеет настоящего руководства и переживает процесс разложения… Я думаю* что чекистская часть НКВД болеет серьезной болезнью… Пора заняться нам ее лечением».

Это недовольство усилилось в 1936 году. 25 сентября, после завершения открытого процесса в Москве над старыми членами большевистской партии, Сталин обвинил персонально наркома Ягоду в неспособности организовать борьбу и разоблачение троцкистско-зиновьевского блока. В телеграмме в ЦК из Сочи за подписью Сталина и Жданова указывалось: «Считаем абсолютно необходимым и срочным делом назначение тов. Ежова на пост наркомвнудела. Ягода явным образом оказался не на высоте своей задачи в деле разоблачения троцкистско-зиновьевского блока. ОГПУ опоздал в этом деле на четыре года. Об этом говорят все партработники и большинство областных представителей Наркомвнудела. Замом Ежова в Наркомвнуделе можно оставить Агранова»^{623}.

Данное указание стало руководством к действию. И 26 сентября 1936 года наркомом внутренних дел СССР был назначен Н.И. Ежов. Таким образом, впервые руководителем НКВД и органов госбезопасности стал человек, никогда ранее в них не работавший. Сам Ежов писал о себе, что получил «незаконченное низшее» образование (проучился в школе два или три года). Вместе с тем после окончания Гражданской войны он последовательно поднимался по ступенями номенклатурной лестницы и достиг почти самого ее верха.

21 ноября 1930 года Ежов был впервые приглашен к Сталину и в том же месяце назначен заведующим одним из ключевых отделов ЦК ВКП(б) — организационно-распределительного, который отвечал за подбор и расстановку партийно-государственных кадров. Это назначение давало огромные связи, возможности, знание кадров. В феврале 1934 года Ежов был избран членом ЦК и Оргбюро ЦК партии и стал заместителем председателя, а с февраля 1935 года — председателем Комиссии партийного контроля при ЦК и секретарем ЦК ВКП(б). Ежов входил в созданную в мае 1935 года особую комиссию Политбюро ЦК по безопасности, возглавляемую лично Сталиным.

Современники и исследователи отмечали, в частности, его феноменальную память и безупречную исполнительность, граничащую с услужливостью^{624}. И вот этот маленький человек (Ежов был низкого роста) был назначен по инициативе Сталина во главе наркомата-«монстра» для решения больших и ответственных дел, и прежде всего для очищения страны от врагов. Предстояла чистка от враждебных элементов и самих органов госбезопасности.

Что касается Г.Г. Ягоды, то после снятия с поста руководителя НКВД он был назначен народным комиссаром связи СССР. 29 января 1937 года было принято решение о переводе комиссара госбезопасности Ягоды в запас. Февральско-мартовский пленум ЦК ВКП(б) стал последним партийным форумом, на котором он выступал. На этом пленуме обвинительную речь против Ягоды и его сподвижников произнес Н.И. Ежов. Он опирался на высказывание Сталина, что органы госбезопасности в своей борьбе с «оппозицией» «опоздали на четыре года», и развивал это положение. Ягода признал «допущенные ошибки», каялся в несовершенстве руководства НКВД. С резкой критикой своего опального шефа выступили Л.М. Заковский, Я.С. Агранов, В.А. Балицкий, Е.Г. Евдокимов. Последний, например, предложил привлечь Ягоду к ответственности и «снять с него звание комиссара государственной безопасности, хотя бы в отставке».

29 марта 1937 года Ягода был арестован по обвинению в участии в так называемом «правотроцкистском блоке». После указанного пленума ЦК и ареста Ягоды состоялся партийный актив сотрудников НКВД, на котором бывшие соратники резко критиковали и отмежевывались от своего бывшего шефа. Одним из наиболее резких было выступление А.Х. Артузова, который, в частности, сказал, что «при установившемся после смерти Менжинского фельдфебельском стиле руководства отдельные чекисты и даже целые звенья нашей организации вступили на опаснейший путь превращения в простых техников аппарата внутреннего ведомства, со всеми его недостатками, ставящими нас на одну доску с презренными охранками капиталистов». Что касается Ягоды, то на открытом процессе указанного блока (дело Бухарина, Рыкова и др.) он был приговорен к высшей мере наказания. Смертный приговор был приведен в исполнение в час ночи 15 марта 1938 года в присутствии прокурора А.Я. Вышинского^{625}.

Но впереди чекистов и их ведомство ждали гораздо худшие времена. Бывший чекист М.П. Шрейдер вспоминал, что при вступлении в должность наркома Ежов сказал на совещании руководящего состава НКВД: «Вы не смотрите, что я маленького роста. Руки у меня — крепкие — сталинские, у меня хватит сил и энергии, чтобы покончить со всеми троцкистами, зиновьевцами и бухаринцами… И в первую очередь мы должны очистить наши органы от вражеских элементов, которые по имеющимся у меня сведениям смазывают борьбу с врагами народа». И после паузы новый нарком добавил: «Предупреждаю, что буду сажать и расстреливать всех, невзирая на чины и ранги, кто посмеет тормозить дело борьбы с врагами народа»^{626}.

27 января 1937 года Ежову было присвоено звание Генерального комиссара государственной безопасности, а в июле 1937 года он был награжден орденом Ленина с формулировкой «За выдающиеся успехи в деле руководства органами НКВД по выполнению правительственных заданий». Будучи приближен Сталиным и находясь в эйфории славы, Ежов, ссылаясь на «обращения трудящихся», предложил переименовать Москву в Сталинодар^{627}. Но до этого дело все-таки не дошло.

С приходом Ежова к руководству НКВД начальником Главного управления государственной безопасности 29 декабря 1936 года был назначен Я.С. Агранов, который в 1934–1937 годах являлся и первым заместителем наркома. А после его освобождения от этих обязанностей эти должности с апреля 1937 до сентября 1938 года занимал М.П. Фриновский.

25 декабря 1936 года отделам ГУГБ в целях конспирации были присвоены порядковые номера. Разведкой стал заниматься 7-й (Иностранный) отдел, возглавлявшийся по-прежнему А.А. Слуцким. Будучи тяжело больным[41], он возглавлял разведку органов госбезопасности до своей смерти в феврале 1938 года. Была реорганизована и внутренняя структура этого отдела. В 1936 году в нем было 6 отделений, а в 1938 год сначала 7, а затем 11 отделений, в том числе 8-е отделение занималось разработкой эмиграции^{628}.

26 января 1937 года Политбюро ЦК ВКП(б) приняло решение о сдаче Наркомфину валютных фондов НКВД (в золотых рублях, в инвалюте и в золоте в пластинах). В качестве особого резервного фонда для резидентур НКВД было разрешено оставить 210 тысяч рублей золотом, хранящихся в заграничных банках.

Произошли изменения и в организации контрразведывательной деятельности. 27 ноября 1936 года Политбюро ЦК ВКП(б) одобрило предложения НКВД о реорганизации Особого отдела ГУГБ, что и было оформлено на следующий день специальным приказом НКВД. Из него был выделен самостоятельный отдел, обслуживавший РККА, у которого и сохранилось это наименование (Особый), а из контрразведывательной части Особого отдела и расформированного аппарата Экономического отдела был создан новый отдел контрразведки, к которому вернулось и привычное когда-то сокращение — КРО (Контрразведывательный отдел).

В декабре 1936 года, когда в целях конспирации отделам ГУГБ были присвоены порядковые номера, он стал именоваться 3-м отделом ГУГБ^{629}. Бывший начальник Особого отдела М.И. Гай был переведен начальником управления НКВД в Иркутск. Начальником КРО был назначен бывший начальник экономической контрразведки Л.Г. Миронов, впрочем, пробывший в этой должности лишь полгода. Затем ее по совместительству с исполнением обязанностей заместителя наркома менее месяца занимал В.М. Курский, застрелившийся в июле 1937 года. После него и до конца марта 1938 года начальником КРО был А.М. Минаев-Цикановский.

Наряду с разведкой и контрразведкой органов госбезопасности борьбой против эмиграции занималась и Особая группа при председателе ОГПУ, возглавляемая по-прежнему Я.И. Серебрянским, осуществлявшая, в частности, акты диверсионно-террористического характера против ее лидеров и активистов. Как уже упоминалось ранее, Серебрянский и его сотрудники развертывают в 30-е годы собственную агентурную сеть и создали двенадцать своих резидентур на территории основных стран Европы, Азии и Америки. Будучи высочайшим профессионалом разведки, Серебрянский лично завербовал более 200 человек. По существующим данным, с декабря 1936 года занимаемая им должность (и соответственно возглавляемая структура) официально звучала так: начальник Группы особых заданий при наркоме внутренних дел СССР^{630}.

Одновременно с развернутой под руководством Ежова деятельностью против «врагов народа» внутри страны продолжалась и борьба против Русского Зарубежья, и особенно против военной эмиграции и ее организаций.

До 1939 года не произошло принципиальных изменений в структуре военной разведки, которая также участвовала в борьбе по выявлению и пресечению планов военной эмиграции и ее лидеров. Вместе с тем в руководстве и в кадрах Разведупра налицо были большие перемены, и главным образом в результате массовых репрессий. В 1936 году усилились разногласия между начальником военной разведки С.П. Урицким и пришедшими в нее из разведки органов госбезопасности А.Х. Артузовым (занимавшим должность его заместителя) и руководителями ведущих отделов О.О. Штейнбрюком и Ф.Я. Кариным. Последние были отстранены Урицким от обсуждения оперативных вопросов, и он систематически угрожал им снятием с должности.

В этой ситуации Артузов пытался апеллировать к Урицкому, ссылаясь на Сталина. Он, в частности, писал ему: «Не для того, чтобы искать положения, популярности, выдвижения или чего-либо, пошли эти товарищи со мной работать в Разведупр. Вот слова тов. Сталина, которые он счел нужным сказать мне, когда посылал меня в Разведупр: “Еще при Ленине в нашей партии завелся порядок, в силу которого коммунист не должен отказываться работать на том посту, который ему предлагается”. Я хорошо помню, что это означало, конечно, не только то, что как невоенный человек я не могу занимать Вашей должности, но также и то, что я не являюсь Вашим аппаратным замом, а обязан все, что я знаю полезного по работе в ГПУ, полностью передать военной разведке, дополняя, а иногда и поправляя Вас». Резюмируя, Артузов писал: «Простите меня, но и лично Ваше отношение ко мне не свидетельствует о том, что Вы имеете во мне ближайшего сотрудника, советчика и товарища, каким, я в этом не сомневаюсь, хотел меня видеть в Разведупре тов. Сталин».

Защищая своих коллег, бывших чекистов, пришедших с ним в военную разведку, Артузов писал, в частности, Урицкому 20 декабря 1936 года: «Не хочу думать, что и Вас коснулась атмосфера несколько нездоровых отношений среди многих товарищей к чекистам… но я думаю, что я привел в Разведупр неплохой народ. Ему не хватает военной школы, у него много недостатков, но он полезен для разведки, и не надо от нас избавляться, Семен Петрович. Конечно, он требует не только холодного административного приказа, но и некоторого терпения»^{631}.

Но уже через три недели после отправки этого письма, 11 января 1937 года, Политбюро ЦК ВКП(б) по предложению наркома обороны К.Е. Ворошилова принимает решение об освобождении Артузова и Штейнбрюка от работы в Разведупре и направляет их в распоряжение НКВД. Но традиция назначения заместителем начальника Разведупра человека из НКВД сохраняется, и должность Артузова занял М.К. Александровский. Весной 1937 года Артузов и Штейнбрюк, а также Карин, продолжавший работать в военной разведке, были арестованы и в дальнейшем расстреляны.

Упомянутый Урицкий возглавлял Разведупр по июнь 1937 года. Затем он был переведен на другую должность, а осенью арестован и в 1938 году расстрелян. 1 августа 1937 года решением Политбюро ЦК от обязанностей начальника Разведупра был освобожден занимавший эту должность после возвращения из Испании (где находился в качестве советского военного советника) Я.К. Берзин. При этом наркому Ежову было поручено установить общее наблюдение за работой Разведупра, изучить состояние работы и принимать по согласованию с наркомом (обороны) неотложные оперативные меры, выявить недостатки Разведупра и через 2 недели доложить ЦК свои предложения по улучшению работы военной разведки и укреплению ее свежими кадрами^{632}. В дальнейшем разворачивается чехарда замен и репрессий в руководстве и аппарате Разведупра, что негативно сказывается на его деятельности, и об этом еще пойдет речь в дальнейшем.

Касаясь взаимоотношений между внешней и военной разведкой, следует добавить, что если первоначально их сотрудничество (как упоминалось ранее) курировалось Разведупром, то в 1937 году Сталин поручил поддержание контактов между ними разведке органов госбезопасности^{633}. В определенной мере контакты и взаимодействие этих секретных служб осуществлялись и в борьбе против российской военной эмиграции.

Тем временем последняя переживала сложный период. Нарастали кризисные явления, происходили межличностные разборки. Это в полной мере относилось к ведущей организации Русского военного Зарубежья — Русскому Обще-Воинскому Союзу. Он все острее сталкивался с дефицитом финансовых средств, остатки которых пытались растянуть на возможно больший период времени. Внутри РОВСа продолжались дискуссии, связанные с программой и методами деятельности. Одной из центральных по-прежнему оставалась тема «активизма» — активной борьбы против большевиков, в том числе на советской территории, и использования в ней диверсионно-террористических средств.

К числу наиболее сложных для РОВСа ситуаций, возникших в 1936 году, стал конфликт его руководства с одним из так называемых «молодых» генералов — генерал-майором А.В. Туркулом (в 1936 году ему исполнилось 44 года), в период Гражданской войны в России командиром Дроздовского полка и Дроздовской дивизии, а в эмиграции — начальником Объединения Дроздовского стрелкового полка. Он и ранее выступал с критикой деятельности руководства РОВСа, требуя реорганизации Союза и активизации его действий, и даже именовал РОВС «мертвой организацией».

В 1936 году Туркулом была создана организация под названием «Русский Национальный Союз Участников Войны» (РНСУВ), опиравшаяся на подчиненных ему дроздовцев. Руководство РОВСа пришло к выводу, что у нового военного союза «политическая» программа. Приказом генерала Миллера от 28 июля 1936 года генерал Туркул, «ввиду желания посвятить себя политической деятельности», был освобожден от должности командира Дроздовского полка и увольнялся из РОВСа на основании его рапорта от 27 июля 1936 года. Объясняя свои действия, Миллер писал в Софию генералу Абрамову: «Помогать ему в преследовании обеих целей — и действий против большевиков, и популяризации фашистского учения я всегда буду рад. Но ответственности за его дела нести не хочу и не могу оставлять ее и на РОВСоюзе»^{634}.

Генерал Туркул, несмотря на приказ председателя РОВСа, разослал своим помощникам в разные страны сообщение, что продолжает считать себя командиром Дроздовского полка. Все это вызвало бурную дискуссию, и особенно среди дроздовцев, и обусловило выход значительной части из них из состава РОВСа и переход в РНСУВ. Активный обмен мнениями развернулся и на страницах эмигрантской печати. Добавим, что генерал Туркул приступил к изданию своей газеты — «Сигнал», а впоследствии и журнала — «Военный Журналист».

В знак протеста против исключения Туркул а из РОВСа из этой организации вышел и другой видный дроздовец — генерал-майор А.В. Фок. А 26 сентября 1936 года он отправил большое и резкое письмо генералу Миллеру с обвинениями в бездействии, единоличном и бесконтрольном расходовании финансовых средств, ставя вопрос об уходе председателя РОВСа с занимаемой должности.

История с генералом Туркулом и созданной им организацией означала не просто конфликт поколений в Русском Обще-Воинском Союзе и его руководстве, обострение обнаружившегося еще ранее противоречия между «стариками» и «молодыми», но и новый раскол в Союзе, который привел к уходу из него людей, жаждавших активной военно-политической деятельности против большевиков, недовольных руководством РОВСа и в поиске союзников обращавших взоры на Германию^{635}.

Заметим, что генералу Туркулу ранее, да и в дальнейшем, значительное внимание уделяли советские спецслужбы. При этом если в свое время рассматривались варианты использования его в чекистских интересах «втемную» или даже возможной вербовки, то в дальнейшем он использовался, в том числе во взаимодействии со Скоблиным, главным образом для сеяния розни в РОВСе и конфронтации с генералом Миллером. После же выхода Туркула и его сторонников из этой организации чекистов стала особо интересовать профашистская направленность деятельности РНСУВ, связи ее с Германией и замыслы самостоятельной активной борьбы против СССР. К этой теме, и в том числе в связи с взаимоотношениями Туркула и Скоблина, автор еще вернется в этой книге.

Состояние Русского Обще-Воинского Союза, стратегия и тактика его действий продолжали находиться в центре острых дискуссий как в самом Союзе, так и в Русском Зарубежье. Эта тема становится предметом обмена мнениями и внутри руководства РОВСа. В результате генерал Кусонский рассылает начальникам отделов Союза выдержки из письма одного из начальников отделов и ответ генерала Миллера от 15 августа 1936 года. В центре обсуждения оказалась тема «специальной активной работы» и в связи с этим зависимость сборов в «Фонд Спасения России» от результатов ее, а также состояние РОВСа и предстоящее проведение сборов для поддержания его организации.

Осмысление «активной работы» сквозь призму истории РОВСа привело к сформулированному в указанном документе выводу, что в 20-е годы она финансировалась из средств «Казны Великого Князя Николая Николаевича», пополняемой из добровольных взносов, и лишь небольшие дополнительные суммы выделялись из средств самого РОВСа (полученных от продажи Ссудной кассы). Причем генерал Врангель не участвовал в расходовании средств. РОВС не был связан с работой, ведущейся на средства «Казны Великого Князя», и лишь в редких случаях из него черпались отдельные люди для «активной работы» в СССР. Но это не вызывало, по утверждению участников цитируемой переписки, упреков в бездеятельности, разочарования и суждений, что Русский Обще-Воинский Союз скоро умрет.

Кроме «специальной работы», которая велась непосредственно в СССР, средства «Казны Великого Князя» расходовались в 20-е годы и на деятельность информационного (информационно-пропагандистского) отдела, руководимого князем Трубецким. Его работа велась как в отношении советского населения (путем направления в СССР и распространения там листовок и специальной литературы), так и в зарубежных странах, посредством воздействия на политиков и общественное мнение. В качестве наиболее удачного примера приводилось предоставление соответствующих сведений британским консерваторам в 1927 году. Результатом этого, в частности, стал разрыв ими отношений с СССР в мае того же года. В материалах указанной переписки подчеркивалось большое значение пропагандистской работы и в 30-е годы. Причем, по утверждению авторов, в новой тактике борьбы большевиков против РОВСа и эмиграции, принятой на совещании ИНО ОГПУ в Берлине в мае 1931 года, центральное место заняли провокационная агитация, разжигание расколов и споров в Союзе и в Русском Зарубежье. Именно пропаганда, по мнению генерала Миллера, а не отдельные покушения, принесла успех борьбе революционеров в России в начале века, и этому у них следовало учиться.

Одним из итогов цитируемой переписки стал печальный вывод, сделанный начальником отдела РОВСа, с которым согласился и генерал Миллер: «В отношении реальных успехов у нас нет никаких надежд, а в отношении гибели РОВСа как легальной организации — шансов сейчас неизмеримо больше, чем в первые годы активной борьбы». Особые опасения вызывал возможный полный разгром легального аппарата РОВСа, что привело бы к исчезновению и самого Союза. Что касается «активной борьбы», то она, по мнению авторов, будучи начата главным образом для подъема духа, принесла вследствие неудач большие сомнения в будущем^{636}.

Обращаясь к проблеме «активной работы» и ее методов в письме генералу Абрамову, Миллер писал 21 сентября 1936 года: «Сейчас нам нужны не эффектные кидания бомб, а проникновение агентов в толщу населения»^{637}.

Интересен и информативен по содержанию документ генерала Миллера, разосланный генералом Кусонским начальникам отделов Русского Обще-Воинского Союза 28 ноября 1936 года. В его преамбуле председатель РОВСа указывал, что его переписка в последние месяцы с некоторыми начальниками отделов Союза, а также личное общение с его чинами привели к необходимости точной формулировки некоторых актуальных вопросов текущей внутренней жизни и потребности дать по ним свои руководящие указания. Первая категория вопросов касалась «существа работ, ведущихся РОВСом против III Интернационала». Вторая категория вопросов была связана с настроениями широких кругов чинов РОВСа, в которых «частично проявлялись тенденции упадочности духа и мысли».

Генерал Миллер свел эти задаваемые вопросы к четырем главным: 1. Работа, которая велась против советской власти генералами Врангелем и Кутеповым, благодаря своему активному характеру поддерживала в наших рядах нужное настроение, поднимала наш дух и укрепляла веру в наших «Вождей»; 2. Отсутствие в настоящее время видимости (подчеркнуто здесь и далее в тексте документа. — В.Г.) активной работы приводит к обратным результатам, а те — к падению духа и утрате веры в начальников; 3. Борьба против советской власти, начатая нами, якобы, для подъема духа в наших рядах и укрепления веры в свои силы, вследствие неудач в этой работе, имевших место в прошлом и настоящем, рискует давать как раз обратные результаты, т.е. упадок духа, разочарование в своих силах и в организационных способностях своих руководителей, сознание несокрушимости своего врага, а в итоге — рост недоверия к своему возглавителю; 4. Наблюдающееся уменьшение поступлений в Фонд Спасения Родины объясняется, главным образом, отсутствием отчетов в расходовании средств, неимением конкретных данных о факте ведения «активной» борьбы против советской власти и незнанием, какая именно работа финансируется этим фондом.

Суждения и заключения генерала Миллера по этим вопросам были сформулированы в специальной Записке №124, снабженной грифом «совершенно секретно». При этом автор, председатель РОВСа, инструктировал начальников отделов: «Вы обязуетесь ее никому не давать и не показывать, а хранить у себя до востребования». Ценность этого документа в контексте изучаемой в настоящей книге темы заключается в том, что в нем была предпринята попытка выделить и охарактеризовать основные этапы истории военной эмиграции и РОВСа, оценить деятельность его руководителей, характер и методы борьбы, которая велась ими, и дать ответы на сформулированные выше вопросы.

Характеризуя деятельность генерала Врангеля, Миллер писал, что после эвакуации Крыма и в Константинополе он не оставлял надежды перенести борьбу с большевиками на русскую почву, поэтому стремился поддерживать вспышки народных восстаний в России, «дабы не дать погаснуть в населении воли к победе». Автор Записки резюмировал, что длительным этот период быть не мог, ибо у Врангеля отсутствовали крупные средства, необходимые для такого метода действий, и он разочаровался в людях, предлагавших свои услуги и использованных с этой целью. Начиная борьбу с советской властью из-за рубежа, генерал Врангель не ставил, по мнению Миллера, целью такой работы поддержание соответствующего настроения среди чинов Русской Армии. И, напротив, неудачи этих попыток борьбы не вызывали падения духа в воинских чинах. Тем более что войска в Галлиполи и на Лемносе о них не знали и ими не интересовались.

В рамках второго периода своей деятельности (1922–1924 гг.) Врангель, по утверждению генерала Миллера, не вел никакой активной работы в СССР, т.к. по опыту предыдущих лет пришел к заключению о бессмысленности трат денег на эту работу, для которой не было ни опытных организаций, ни подготовленных и добросовестных руководителей. Он рассчитывал, что внутренние процессы в советской России вызовут обострение ненависти народа против коммунистов, и тогда должна сложиться новая обстановка, которую можно будет, так или иначе, использовать. Действительность, по мнению Миллера, подтвердила «правильность суждений Врангеля и удивительную способность предвидеть будущность». Врангель принимал все меры к сохранению кадров Русской Армии в новых условиях ее существования и создал Русский Обще-Воинский Союз, объединивший в своем составе не только воинские части Русской Армии, но и многочисленный контингент русских военнослужащих, находившихся во всех странах русского рассеяния. В это же время Врангель отклонил и несколько попыток со стороны большевистских агентов (руководителей «Треста», в том числе приезжавших в Сремски Карловци) отвлечь РОВС в орбиту тех якобы антибольшевистских организаций, которые работали в советской России. В рассматриваемый период деятельности имели место, писал генерал Миллер, и кустарные попытки отдельных сил, не связанных с РОВС, вести активную работу в советской России, эксплуатируя доверчивость иностранцев и используя героическую самоотверженность отдельных лиц, чаще всего чинов Русской Армии. Но отсутствие активной работы в этот период не вызывало в среде чинов РОВСа, по мнению Миллера, ни упадка духа, ни падения авторитета генерала Врангеля как вождя.

В условиях третьего периода (1924–1928 гг.) генерал Врангель, по утверждению автора Записки, не вел никакой работы в советской России, но великий князь Николай Николаевич, возглавивший не только русских воинов за рубежом, но и вообще большинство русской эмиграции, пригласил генерала Кутепова в свои сотрудники, поручив ему начать активную работу против советской власти и руководить ею. Средства на ведение этой работы выделялись из «Казны Великого Князя Николая Николаевича», переименованной после его кончины в «Фонд Спасения России». Эта активная работа в советской России под руководством генерала Кутепова и великого князя хотя и не дала, по мнению генерала Миллера, решительных результатов, но отвечала новой обстановке, создавшейся как на Родине, так и за границей. При этом автор Записки особенно положительно оценил организацию информирования за рубежом обо всех действиях III Интернационала и советского правительства, подчеркнув, что на этот метод борьбы ассигновали средства и его предшественники, и он сам.

В 1924–1930 годах генерал Кутепов руководил работой против советской власти — сначала в качестве помощника великого князя, а потом в качестве его преемника. Эта работа проводилась по трем линиям: 1) организационная; 2) пропагандистская; 3) «специальная». Но вся она, по утверждению генерала Миллера, велась «совершенно вне РОВС», и генерал Кутепов, в прошлом создатель Галлиполи и командир 1-го Армейского корпуса был освобожден генералом Врангелем от должности, чтобы показать, что нет никакой связи между армией (т.е. РОВС) и работой, порученной Кутепову великим князем. Само похищение генерала Кутепова свидетельствовало, по мнению Миллера, о значении личности генерала Кутепова как вождя Русской Национальной Заграницы. О работе в советской России (в период Кутепова) широкие круги РОВСа узнавали главным образом по фактам неудач, но не высказывали при этом, указывал автор Записки, ни критики, ни недовольства, ни жалоб, что их не осведомляли о том, что делается Главным Командованием в деле активной борьбы с большевиками.

Четвертый период, начавшись в 1930 году, продолжался, по мнению генерала Миллера, и в настоящее время. После гибели генерала Кутепова стала очевидна необходимость пересмотра методов возможной борьбы. Было признано, что недостаток опыта и материальных средств не дают оснований рассчитывать на возможность ведения работы в прежнем направлении с достаточной вероятностью на успех. С другой стороны, были учтены новые, глубокие сдвиги в психологии русского народа, ибо проведение первой пятилетки, раскулачивание, удар по крестьянину-хозяину привели к тому, что большевики, по утверждению председателя РОВСа, своими собственными мероприятиями агитировали против себя. Поэтому решено было главную энергию направить на организационную часть, на образование за границей (в СССР) опорных пунктов или «ячеек», могущих сыграть свою роль в нужную минуту. Именно по этому пути и велась систематическая работа, хотя она и тормозилась недостатком средств. Центр этой работы был перенесен, по словам Миллера, из Парижа в другое место, ибо парижская обстановка препятствовала ее проведению и облегчала деятельность большевистских агентов.

Исходя из вышеизложенного, председатель РОВСа сделал два главных вывода: 1) борьба русских патриотов против коммунистов, захвативших Россию, началась с момента этого захвата и продолжается по настоящее время как на территории России, так и за границей; 2) перемена методов борьбы и тактики диктуется совокупностью условий, но отнюдь не означает прекращения борьбы. Генерал Миллер оставлял за руководством Союза право на выбор методов борьбы и тактики, подчеркивая, что если бы рядовая масса, не посвященная во все детали работы, требовала бы всегда и всюду одной тактики, то это обрекло бы движение на несомненные поражения.

Касаясь проблемы сбора средств в «Фонд Спасения Родины», предназначенных для подрывной работы в СССР, генерал Миллер в анализируемой Записке (основываясь на информации сборщиков) пришел к выводу, что ее успех зависит от трех факторов: 1) степени ознакомления жертвователей с сущностью работы, проводимой на средства ФСР; 2) степени развития «активной» работы по борьбе с советской властью, причем о результатах ее должны осведомляться жертвователи; 3) общего экономического положения (впрочем, Миллер, не придавал серьезного значения последнему фактору, т.к. сумма сбора составляла от 50 сантимов до 1 франка в месяц). Отсутствие видимых результатов борьбы не могло быть признано, по мнению генерала, убедительным и основательным аргументом, объясняющим уменьшение притока средств в ФСР. И ранее, указывал он, можно было говорить лишь о неудачах, а не об успехах, но именно отсутствие неудач ставится в последний период в вину руководителям дела некоторыми кругами эмиграции. Требование отчета за секретную работу — что это: наивность или провокация? — задавался вопросом председатель РОВСа. Жертвователи не могут не понять, писал он, что самая суть дела, на которое они жертвуют, такова, что расходы оглашению не подлежат. Поэтому провокация и преступная глупость, считал Миллер, требовать документальных отчетов от людей, работающих в советской России. Об этой деятельности могут знать только руководители и непосредственные участники дела^{638}.

Таковы были размышления, суждения и выводы генерала Миллера, касающиеся ряда актуальных вопросов истории и деятельности Армии и Русского Обще-Воинского Союза в условиях эмиграции, содержания стратегии и тактики борьбы. Сохранение кадров и единства Русского военного Зарубежья, предостережение от авантюрного «активизма», создание опорных пунктов в СССР и выжидание благоприятного момента для выступления, что ставилось в зависимость от внутренних процессов и назревания общего кризиса в советской стране и от ее неизбежного политического и вооруженного столкновения с капиталистическими странами, — таковы были основные идеи избранной председателем РОВСа тактики, которую он и пытался отстаивать.

Но Миллер не встречал должного понимания и поддержки, а, напротив, сталкивался с растущей оппозицией со стороны части радикально настроенных офицеров и генералов. Да и тянувшееся уже более полутора десятка лет мучительное безвременье вынужденной эмиграции оставляло у его участников, в том числе бывших военнослужащих, все меньше надежд на возможное в будущем возвращение на родину.

С начала 1936 года в материалах переписки генерала Миллера часто и тревожно зазвучала тема «Внутренней линии». Он упоминал, что впервые услышал этот термин весной 1935 года от капитана Фосса. Но тот говорил лишь о таком направлении ее деятельности, как контрразведка во Франции, главным преимуществом которой была работа под руководством Туркевича бесплатно. Председатель РОВСа указывал, что неоднократно слышал от генерала Шатилова о возможностях «Внутренней линии» проводить в массы желаемые начальству взгляды как бы помимо начальства. Впрочем, генерал Миллер добавлял, что он не мог понять, почему такие невоенные и демократические приемы являлись более предпочтительными в сравнении с нормальным порядком, используемым военной организацией, и не симпатизировал подобным рассуждениям Шатилова. Но так как председатель РОВСа, по его словам, полагал, что это касается только I отдела, за который отвечал генерал Шатилов, он не препятствовал ему и интересовался работой Туркевича, только как подсобной генералу Глобачеву.

Доставленные для ознакомления генералу Миллеру в первые месяцы 1936 года документы «Внутренней линии» (как, например, «Идеология Организации», а также нечто вроде Положения о ней, датируемые еще 1 октября 1933 года) позволили ему утверждать, что по характеру своему она является «Орденом» или «государством в государстве», руководители которой ставили ее выше РОВСа. Всей работой этой организации — боевой, разведывательной, агитационно-пропагандистской и технической — ведал какой-то «Центр». «Куда же дальше идти по линии создания государства в государстве», — с возмущением писал Миллер генералу Абрамову в апреле 1936 года и добавлял, что ничего этого ему не было известно и никогда не докладывалось. По утверждению генерала Миллера, задачи, которые ставила себе «Внутренняя линия», «были в общих чертах теми же, которые были поставлены А.М. Д-ву (Драгомирову. — В.Г.), то есть была попытка дублирования его работы только с негодными средствами». Председатель РОВСа с возмущением характеризовал уродливые направления деятельности организации капитана Закржевского во Франции, когда объектом слежки и донесений по «Внутренней линии» являлись он сам, а также генерал Стогов и начальник I отдела РОВСа генерал Эрдели^{639}. Это и послужило основанием для попытки прекращения последним во второй половине 1934 года деятельности «Внутренней линии» во Франции. Впрочем, как признавал генерал Миллер, несмотря на официальные распоряжения генерала Эрдели, эта организация не прекратила свою работу.

Председатель РОВСа во многом связывал деятельность «Внутренней линии» во Франции с именем генерала Шатилова, который сам признавался ему, что когда Закржевский остался без руководства (после действий Эрдели), то именно он взял его под свое крыло и возглавил его деятельность. Кстати, и анализ материалов переписки генерала Шатилова свидетельствует о том, что он поддерживал тесную связь с Закржевским. При этом генерал Миллер не исключал, что Шатилов руководил деятельностью «Внутренней линии» не только во Франции, но и всей этой организацией в целом, хотя и тщательно скрывал это от него. Председателя РОВСа весьма интересовал вопрос, продолжает ли генерал Шатилов играть какую-то роль в деятельности этой организации в настоящее время или нет. Миллер считал, что это должен знать капитан Фосс, и задавался вопросом: если не генерал Шатилов, то кто же возглавляет сейчас всю организацию «Внутренней линии», считающей себя стоящей над РОВСом и «Национальным Союзом Нового Поколения»?

«Как видите, у меня возник целый ряд вопросов и кроме Вас мне не к кому обратиться, чтобы вывести меня из этого тумана, которым я чувствую себя окутанным вследствие умышленно в свое время утаенной от меня всей этой организации, в которую привлекались почти исключительно члены РОВСоюза»^{640}, — писал генерал Миллер в Софию генералу Абрамову 2 марта 1936 года. Остается вопросом, почему председатель РОВСа обращался именно к генералу Абрамову: то ли зная о его прежних дружеских отношениях с генералом Шатиловым или же подозревая его самого в руководстве этой организацией, так как она активно действовала на территории возглавляемого им III отдела Союза и от ее имени с ним взаимодействовал капитан Фосс, доверенное лицо Абрамова.

Так или иначе, но анализ переписки этих двух руководителей РОВСа — Миллера и Абрамова — свидетельствует о том, что Абрамов, давно и действительно много знавший о «Внутренней линии» и по существу бывший одним из ее теневых руководителей, давал уклончивые, неискренние и не удовлетворяющие председателя РОВСа ответы.

Как следует из материалов переписки генерала Миллера, он восстановил деятельность «Внутренней линии» во Франции (прекращенной ранее на основании распоряжения начальника I отдела генерала Эрдели) по просьбе приехавшего из Болгарии капитана Фосса, но поставил при этом определенные требования. Смысл их сводился к тому, что Закржевский должен был докладывать обо всех действиях «Внутренней линии» генералу Скоблину, а последний — Миллеру. Все указания и информации по «Внутренней линии» на территории I отдела РОВСа должны были исходить непосредственно от председателя Союза или с его одобрения. Закржевский никому не должен был сообщать, что передается или происходит по «Внутренней линии». Но сам генерал Миллер признавался в феврале 1936 года, что он не знает, выполнял ли капитан Закржевский первые два его указания, но, как стало известно председателю РОВСа, тот по-прежнему (несмотря на официальный запрет) ставил генерала Шатилова в известность обо всем, что происходило по «Внутренней линии».

В январе 1936 года Е.К. Миллер сообщал генералу Абрамову, что выслал капитану Фоссу 1000 франков из средств «Фонда Спасения России», но о назначении и расходовании этих средств он сведений не имеет и поэтому не может сказать, насколько они расходуются по прямому назначению ФСР. Напомним, что средства этого Фонда предназначались для секретной работы специального назначения в России. Председатель РОВСа писал также, что расход на «Внутреннюю линию» во Франции составляет 350 франков в месяц, но опять-таки сопровождал эту информацию замечанием, что ему неизвестно, по прямому ли назначению ФСР расходуются эти деньги^{641}.

Делясь размышлениями и беспокойством по поводу «Внутренней линии» в февральском (1936 года) письме генералу Абрамову, председатель РОВСа замечал, что если ее деятельность на территории вверенного тому III отдела удовлетворяет, то он может только радоваться этому. Вместе с тем автор письма указывал, что не может признать нормальной деятельность «Внутренней линии» на территории I отдела, и поэтому отдал по этому поводу совершенно определенные указания генералу Скоблину. Генерал Миллер просил все информации, справки и пр., исходящие от Фосса, присылать во Францию в двух экземплярах: один — ему, второй — Скоблину^{642}.

Но тем самым в руки Скоблина, секретного агента советских спецслужб, попадала вся информация о деятельности «Внутренней линии» в эмиграции и в отношении СССР. К тому же он мог использовать возможности этой секретной организации для разжигания противоречий внутри РОВСа и в борьбе против руководства Союза, чем и не преминул воспользоваться. Напомним, что с 1934 года генерал Скоблин, вошедший в доверие к председателю Русского Обще-Воинского Союза, возглавлял по его поручению работу против СССР, ведущуюся через Финляндию, о чем еще пойдет речь впереди. То есть он обладал обширной информацией не только о работе «Внутренней линии», но и о деятельности по так называемой «Внешней линии» РОВСа. Советские спецслужбы имели благодаря Скоблину прекрасные возможности получать широкую и достоверную информацию о жизни РОВСа и настроениях его чинов, а также о разведывательной, террористической и контрразведывательной деятельности его спецслужб.

Деятельность «Внутренней линии» Русского Обще-Воинского Союза стала и одной из причин нараставших в это время осложнений в отношениях между РОВСом и «Национальным Союзом Нового Поколения». Лидеры «Внутренней линии» пытались продвинуть к его руководству своих людей и тем самым подчинить РОВСу. Об этих действиях стало известно руководству НСНП, что и вызвало его негативную реакцию и подлило масла в огонь и без того непростых эмигрантских взаимоотношений «отцов» и «детей». 13 января 1936 года председатель отдела НСНП во Франции В.Д. Поремский первый раз посетил генерала Миллера в Париже. Эта встреча произошла в присутствии генерала Кусонского. Поремский передал председателю РОВСа документы следствия по делу агента «Внутренней линии» капитана В.Н. Войтеховича. Поремский выразил сожаление по поводу происходящих трений между НСНП и РОВСом и высказался за восстановление их добрых отношений. Он заявил, что все было бы просто, если бы не действия злой третьей силы, использующей то флаг РОВСа, то флаг НСНП, и, видимо, недостаточно понимаемой руководством РОВСа.

Несколькими днями позже в присутствии того же Кусонского состоялась вторая встреча Поремского с Миллером. Руководитель французского отдела НСНП подробно описал деятельность «Внутренней линии», а также представил предварительные сведения НСНП в связи с делом Линицкого и Коморовского в Белграде. Он также рассказал о деятельности Закржевского во Франции. Для убедительности Поремский привел ряд известных ему случаев «жестокой и оскорбительной критики» РОВСа и самого Миллера чинами «Внутренней линии». В заключение этой второй встречи Поремский высказал предположение, что «Внутренняя линия» есть организация большевистского контроля над национальной частью Зарубежья. И хотя это не произвело на Миллера должного впечатления, но он все же заинтересовался и просил своего собеседника подкрепить его рассказ и суждения документами.

6 февраля состоялась следующая встреча Миллера и Поремского, которая проходила с глазу на глаз. Последний вручил председателю РОВСа копию «Идеологии», а также копии писем Закржевского Рончевскому. И Миллер уже не выражал сомнений в существовании стоявшего над РОВСом и НСНП таинственного ордена, обязывающего каждого своего члена всегда помнить, что «Организация и ее работа для него являются главной осью его политической жизни». Перечитывая несколько раз наиболее поразившие его откровения Закржевского, генерал задумался и поблагодарил Поремского. Но Миллер, по утверждению руководства НСНП, все-таки считал выдвигаемые обвинения недостаточно обоснованными и называл их «странной цепью совпадений». Тем не менее он издал после этих встреч дополнительные распоряжения по РОВСу об усилении своего контроля над «Внутренней линией» во Франции^{643}.

Характеризуя же взаимоотношения РОВСа и НСНП, Миллер в письме генералу Абрамову 8 февраля 1936 года назвал весьма немаловажным и фактор межличностных отношений, в связи с чем высказал свое мнение о лидерах НСНП. Он полагал, что к М.А. Георгиевскому нет оснований относиться с полным доверием, а наоборот — надо держать ухо востро. В.М. Байдалаков и В.Д. Поремский, по мнению генерала Миллера, производили лучшее впечатление, но на них отрицательное влияние оказывал Георгиевский. Много выше их по характеру и прямоте был, по оценке председателя РОВСа, глава парижского отделения НСНП Рождественский. В любом случае, считал Миллер, «с НСНП нам жить рядом и что-то делать впереди», поэтому он полагал необходимым устранить предлоги для взаимных обвинений^{644}.

В дальнейшем Миллер утверждал, что со времени переноса центра НСНП — НТСНП (Национально-Трудовой Союз Нового Поколения — так стала именоваться эта организация после очередного преобразования) из Парижа в Белград отношения между ним и РОВСом сильно испортились. Причиной этого он называл «стремление говорунов из НТСНП хаять РОВС», утверждая, что он ничего не делает, но переманивать чинов РОВСа к себе^{645}. Все это вылилось в конечном итоге в скандальные обличения осенью 1937 года, уже после похищения генерала Миллера советскими спецслужбами.

В этой ситуации углубляющегося кризиса руководство РОВСа пыталось использовать любой повод для сплочения рядов Союза. Одним из таких событий стало 50-летие производства его председателя генерала Миллера в первый офицерский чин, довольно широко отмеченное в эмиграции. В состав Комитета по чествованию юбиляра вошли 28 человек, в т.ч. агенты НКВД Н.В. Скоблин и С.Н. Третьяков.

Дата юбилея приходилась на 24 августа, но, учитывая то, что летом многие разъезжались на отдых, главное торжество было проведено 4 октября в парижском зале «Гужон». От имени комитета по организации чествования юбиляра его приветствовал председатель этого органа, вице-адмирал М.А. Кедров. С поздравительными речами выступили представители более 60 организаций, в деятельности которых принимал участие генерал Миллер и которые были связаны с этапами его жизненного пути: объединения выпускников Николаевского кадетского корпуса, Николаевского кавалерийского училища, военнослужащих лейб-гвардии Гусарского Его Величества полка, «Общества северян» и др. Прозвучали приветственные речи в адрес генерала Миллера от 64 организаций, а в целом в его адрес поступили поздравления от более чем 100 национальных, военных и гражданских организаций, а также более 300 адресов и приветствий пришли из разных стран мира, где проживали русские эмигранты^{646}.

В ответном слове на поздравления генерал Миллер высказал благодарность всем пришедшим на торжество, подчеркнув, что воспринимает это как отношение к себе главным образом как к председателю Русского Обще-Воинского Союза — «самой многочисленной сплоченной организации в эмиграции». В конце его выступления прозвучали следующие слова: «Белая борьба, которая была ответом честных русских людей на вызов безбожной преступной власти большевиков, прервана, но она не окончена. Дадим же себе слово не успокоиться, пока это пятно не будет с нас снято, пока Россия не будет освобождена. И с этими мыслями я заканчиваю свое слово. За освобожденную, возрожденную и снова великую Россию. Ура!»^{647}.

Вместе с тем торжественное чествование генерала Миллера и приветствия в его адрес, заполнившие страницы эмигрантской периодической печати, не могли снять остроту противоречий, существовавших в Русском Обще-Воинском Союзе.

Сам юбиляр много размышлял в это время не только об итогах пройденного им пути, но и о причинах крушения Российской империи и о том, все ли сделали он и его соратники, чтобы предотвратить это, а также о состоянии эмиграции и Русского ОбщеВоинского Союза. «Чем дальше в лес, тем больше дров: чем дольше мы пребываем в ненормальном положении военных эмигрантов, тем все сложнее становятся взаимоотношения чинов Р.О.В.С. — вверх, вниз и в стороны»^{648}, — писал Миллер в Берлин генералу фон Лампе 24 сентября 1936 года. Его в это время по-прежнему заботила тема своего преемника в качестве председателя РОВСа. В ходе секретного опроса старейших чинов Союза, организованного им в 1936 году, самым достойным кандидатом вновь был назван генерал А.М. Драгомиров, который, впрочем, по-прежнему не горел желанием стать преемником Миллера на посту председателя РОВСа^{649}.

Тем временем жизнь и деятельность многочисленной российской эмиграции во Франции была серьезно осложнена тем обстоятельством, что на парламентских выборах здесь весной 1936 года победу одержали левые политические силы, объединенные в Народный фронт. Они и сформированное правительство не питали особых симпатий к российской эмиграции, в том числе к ее военным организациям, а напротив, по настоянию советского правительства прилагали усилия по ограничению возможностей их деятельности. Были заморожены (или, по крайней мере, затруднены) отношения эмигрантов, и в том числе РОВСа, с французской политической полицией, Генеральным штабом, военной разведкой и контрразведкой. Это заставляло радикально настроенных эмигрантов искать выход из сложившегося положения, не исключая и возможности перенесения центра своей политической деятельности и работы военных организаций, в том числе РОВСа, в какую-либо другую страну.

В 30-е годы в российской эмиграции постепенно усиливался интерес к теме фашизма и часто высказывались надежды на сотрудничество с ним в борьбе с СССР. Генерал Миллер в письме генералу Абрамову в Софию 4 ноября 1935 года, высказываясь по существу фашистского направления, охарактеризовал его как определенно национальное, которое можно было бы только приветствовать. В качестве примера он назвал выпускаемый генералом С.Ц. Добровольским в Финляндии журнал «Клич», который «очень полезен и интересен». Вместе с тем он указал на недостаточную моральную твердость К.В. Родзаевского и его Всероссийской фашистской партии, который, к тому же, подчинялся, по его утверждению, атаману Семёнову, а через него штабу Квантунской армии^{650}.

Отношения Русского Обще-Воинского Союза и властей фашистской Германии складывались по-прежнему очень сложно, и это объяснялось рядом причин. Начать следует с того, что руководство фашистской Германии занималось широким комплексом проблем, и ему было просто не до русских эмигрантских организаций, в том числе РОВСа. Вместе с тем германские власти с подозрением относились к Русскому Обще-Воинскому Союзу, считая его антантофильской или франкофильской организацией, ибо центр ее находился в Париже. Следует иметь в виду, наконец, что стратегия германского нацизма была связана с уничтожением славянства. Это и предопределяло отношение фашистских властей Германии к русским эмигрантским организациям, даже если их руководители и предлагали им сотрудничество в борьбе с коммунизмом. Так или иначе, но начальник II отдела РОВСа генерал фон Лампе откровенно писал генералу Миллеру 25 апреля 1936 года, что в настоящее время совместный фронт, который стремились создать в Берлине вместе с германскими властями, рухнул, и это дело надо начинать сначала, ради совместной борьбы с большевиками, несмотря на разочарования^{651}.

С 1 мая 1936 года германские власти назначили начальником Управления делами русской эмиграции в Германии генерала В.В. Бискупского. В 1918 году он находился в командовании войсками гетмана Скоропадского и тесно сотрудничал с немецкими оккупантами на Украине. Весь его последующий жизненный путь также характеризовался тесным сотрудничеством с правыми политическими и военными кругами Германии. Покинув вместе с германскими интервентами Украину в 1919 году, Бискупский претендовал на то, чтобы возглавить Добровольческий корпус генерала фон дер Гольца. В том же году он руководил так называемым «Западнорусским правительством» в Берлине, не признанным генералом Юденичем, как, впрочем, и другими руководителями российского Белого движения.

В марте 1920 году Бискупский участвовал в капповском путче и после его подавления бежал вместе с генерал-фельдмаршалом Э. Людендорфом. Стал одним из руководителей общества «Ауфбау», созданного при помощи все того же Людендорфа для налаживания взаимодействия русских правых эмигрантов и германских националистов. По некоторым данным, в доме Бискупского после неудачного «пивного путча» 1923 года скрывался А. Гитлер. В дальнейшем Бискупский постоянно жил в Германии, имел широкие связи с нацистами и в политических кругах Третьего рейха, в военном министерстве, министерстве пропаганды, иностранном отделе НСДАП, гестапо. Был лично знаком с А. Гитлером, Г. Герингом, А. Розенбергом. Все это и предопределило его назначение на должность начальника Управления делами русской эмиграции в Германии. Добавим, что Бискупский поддерживал великого князя Кирилла Владимировича, тесно взаимодействовал с ним и был произведен им в генералы от кавалерии Корпуса Императорских Армии и Флота.

Генерал фон Лампе ожидал, что с образованием этого управления у возглавляемого им II отдела РОВСа могут возникнуть серьезные проблемы, и даже попросил у Миллера на всякий случай полномочий на его закрытие. 26 мая 1936 года генерал Миллер написал ему в ответ: «Оставление наших организаций в Германии лицом к лицу с Б. (Бискупским. — В.Г.) крайне нежелательно, и я готов идти на какие угодно уступки, но не лишать наши организации Вашего руководства»^{652}. В дальнейшем по представлению фон Лампе и согласованию с руководством РОВСа организация, руководимая этим генералом, получила самостоятельный статус и название — «Объединение Русских Воинских Союзов».

Тем не менее руководство РОВСа по-прежнему искало контакты и взаимопонимание с руководством Германии, возлагая на него особые надежды в борьбе с большевизмом в СССР. В переписке генерала Миллера со своими сподвижниками (генералами Абрамовым, Драгомировым, Кусонским и др.) и в его интервью эта тема проходила своеобразным рефреном. Он считал важным знакомство чинов воинских организаций РОВСа с установками, идеологией, организацией, практикой фашизма и издал циркуляр об организации подписки на журнал «Клич», характеризуя его как «единственно серьезный, но, вместе с тем, и не скучный, а бодрящий фашистский орган».

Существуют предположения, что генерал Миллер направлял личные письма руководителям фашистской Германии, в том числе самому Гитлеру, предлагая сотрудничество в борьбе с коммунизмом, но его письма остались без ответа^{653}. Так или иначе, деловое сотрудничество РОВСа, хотя и ограниченное, сложилось в этот период лишь с фашистским руководством Испании, что проявилось в отправке эмигрантов-добровольцев туда для борьбы с республиканцами.

Проблемы существования и деятельности Русского Обще-Воинского Союза были тесно связаны с нараставшим дефицитом денежных средств, остатки которых пытались растянуть на возможно больший период. 12 июня 1936 года генерал Миллер в письме генералу фон Лампе в Берлин откровенно размышлял о тяжелой финансово-экономической ситуации и в связи с этим о судьбе РОВСа. Он сообщал своему адресату, что средства подходят к концу. Изначально управления отделов, писал он, существовали за счет денег генерала Врангеля, затем Кутепова, а также членских взносов. В связи же с исчерпанием средств в настоящее время впервые за все время эмиграции встал вопрос и о судьбе управлений отделов (ранее содержавшихся частично за счет ассигнований из центра), и о целесообразности сохранения Центрального управления РОВСа.

Миллер напоминал, что он совмещает председательство в РОВСе с должностью начальника I отдела, имея помощника по Центральному управлению. В связи со сложившейся ситуацией он задавал вопрос о целесообразности обложения чинов РОВСа еще и взносом на Центральное управление и давал раскладку распределения членских взносов чинов этого союза: 1 франк — на управление отдела (может быть и меньше); 1 франк — на расходы Центрального управления; 50 сантимов — в пенсионный фонд; 50 сантимов — на «Фонд Спасения Родины». Миллер писал, что такой порядок обложения придется, видимо, вводить с 1 января 1937 года.

Генерал фон Лампе в ответном письме от 25 июня подчеркивал главное: Центр должен существовать, и от этого зависит и существование самого РОВСа, и если нет других источников — то нужно обеспечивать это за счет членских взносов^{654}.

В условиях определенного сближения и симпатий, высказывавшихся руководством Русского Обще-Воинского Союза в отношении фашизма и растущих надежд на то, что именно действия фашистской Германии приведут к краху советской власти в СССР, заметим, что в кругах Русского военного Зарубежья по-прежнему присутствовали и иные взгляды. Наиболее известным и последовательным сторонником «оборонческой позиции» оставался по-прежнему генерал А.И. Деникин, которого энергично поддерживал и бывший видный деятель РОВСа генерал П.С. Махров. В1936 году последний заявлял, что когда Германия и Япония угрожают СССР войной, «оборончество исходит из инстинкта самосохранения нации». «Оборончество и национализм — тесно связаны», — подчеркивал и аргументировал свою позицию Махров^{655}.

Как важный плацдарм борьбы и возможной войны против СССР часть эмигрантских лидеров по-прежнему рассматривала Китай и Дальний Восток, где все более укреплялось японское влияние. Японцы в свою очередь активно привлекали проживавших здесь русских эмигрантов, и особенно бывших военнослужащих, к работе в своих военных миссиях, жандармских отделах, а также для разведывательной и диверсионной деятельности на приграничных советских территориях. При этом в Маньчжурии они опирались прежде всего на помощь Бюро по Делам Русских Эмигрантов и его 7-й отдел, подбиравший и готовивший по поручению японской военной миссии эмигрантов, в том числе эмигрантскую молодежь, к разведывательной и подрывной работе в СССР. Чем ближе к концу 30-х годов, тем активнее японцы привлекали русских эмигрантов к подобной деятельности, осуществляли их специальную подготовку.

Часть русских эмигрантов, активно сотрудничавших с японцами, предполагалось использовать в случае войны Японии с СССР для организации административно-управленческой деятельности на оккупированных территориях.

Японцы активно пытались использовать русских эмигрантов и в контрразведывательной деятельности, для наблюдения за советскими работниками и представительствами в Маньчжурии. Объектом особого внимания японских спецслужб было, например, советское консульство в Харбине. По свидетельству бывшего офицера японской жандармерии, выходца из русских эмигрантов Ильина: «Около консульства, наискосок через дорогу на углу стоит деревянная будка с тремя окнами. Окна заклеены грязной газетной бумагой. В бумаге — посередине дырка. В этой будке сидят “стукачи”, которые высматривают, кто ходит в советское консульство». «Советский консул приказал забить решетку ограждения здания фанерой, чтобы “стукачи” не видели, что делается во дворе и у подъезда, — продолжал Ильин. — На это японцы тоже приняли меры: рядом с этой будкой строится целый фаршированный домик с высокими окнами — “стукачи” будут оттуда глядеть поверх забора»^{656}.

Эмигранты шли на службу к японцам не только по политическим или экономическим причинам, ради выживания, но и потому, что в случае отказа их могли обвинить в том, что они работают на СССР. Многих из таких отказников японцы отправляли в страшный лагерь Пинфань. Там проводились опыты по применению бактериологического оружия, и было трудно надеяться на возвращение оттуда живым. Сын бывшего колчаковского генерала М.А. Матковский открыто заявлял, что при вербовке русских «отказников» японцы нередко пытали и убивали многих из них^{657}.

По-прежнему практиковались заброски вооруженных отрядов и групп эмигрантов на советскую территорию. Например, летом 1936 года Всероссийская фашистская партия создала в Харбине диверсионно-разведывательный отряд, громко названный «Спасение Родины». Его возглавил М.П. Маслаков, бывший телохранитель лидера названной партии Родзаевского. В отряде насчитывалось до 50 бойцов. Он был создан под руководством японского офицера Судзуки. Организация и подготовка отряда велась в условиях глубокой конспирации. В 1935–1937 годах на советскую территорию было переброшено несколько групп фашистов-диверсантов, в том числе из этого отряда. Наряду с диверсионной работой, они вели и разведывательную деятельность, оседали на советских территориях. Два их глубоко засекреченных очага были созданы в Забайкалье и один — в Приморье.

Тем не менее эта деятельность сопровождалась и провалами. В 1937 году был задержан и расстрелян чекистами направленный в СССР с разведывательной целью начальник Чанчуньского отдела фашистской партии Г.И. Семен. А затем, спустя некоторое время, большая часть отряда Маслакова была ликвидирована около станции Амазар частями НКВД^{658}. Столкновения японцев с советскими войсками в конце 30-х годов ознаменовали качественно новый рубеж противоборства на Дальнем Востоке с замыслами широкого вовлечения российских эмигрантов в последующую решающую фазу вооруженной борьбы, и об этом пойдет речь в дальнейшем.

В японском Генштабе существовали и планы нанесения удара по советским республикам Средней Азии с территории Афганистана и через Северо-Западный Китай. Токио изучал возможности использования туркестанских сепаратистов и басмачей для ведения здесь подрывной деятельности против СССР. В конце октября 1935 года северные районы Афганистана тайно посетил японский посланник, а по другим данным — высокопоставленный представитель японской разведки Китада. В ходе его переговоров здесь была достигнута договоренность о сотрудничестве между антисоветской оппозицией и Японией.

После заключения в ноябре 1936 года Антикоминтерновского пакта между Германией и Японией деятельность их разведок в Афганистане и Синьцзяне активизировалась, в том числе с целью объединения усилий афганского басмачества и пантюркистского движения в Синьцзяне, надеявшихся на создание суверенного мусульманского Туркестана. В 1936 году Германия направила через Афганистан синьцзянским сепаратистам крупную партию стрелкового оружия. Контроль за этой операцией осуществлял германский посланник в Кабуле Курт Цимке.

Но тут в дело неожиданно вмешалась британская Сикрет Интеллидженс Сервис, имевшая свои интересы в этом регионе. Узнав об этой германской акции, резидент британской разведки в Кабуле и военный атташе подполковник А. Ланкастер предупредил о германо-японских планах и действиях в Синьцзяне сотрудников советского полпредства. И после совместного дипломатического демарша СССР и Великобритании Цимке вынужден был покинуть Кабул^{659}. Что касается русских эмигрантов в Синьцзяне, то напомним, что они были связаны в это время парадоксальным сотрудничеством и взаимодействием с советскими представителями здесь, и об этом еще пойдет речь впереди.

Ну а сейчас, возвращаясь из Азии в Европу, заметим, что особое место в разворачивавшейся здесь конфронтации, в том числе в среде российской эмиграции, занимала испанская тема. Дело в том, что летом 1936 года в Испании вспыхнул мятеж против республиканского правительства этой страны под командованием генерала Франко, что стало началом длительной и кровопролитной Гражданской войны в этой стране.

Отношение к этой войне стало своеобразным политическим водоразделом и для российской эмиграции. Различные ее организации, группировки и лидеры осмысливали ее не только как внутреннее дело небольшого государства, но и как прообраз будущей большой войны, а также сквозь призму истории Великого Российского Раскола 1917 года и вооруженного противостояния 1917–1922 годов.

Эмигрантская газета «Новая Россия», редактируемая А.Ф. Керенским, посвятила этим событиям статью под названием «Испанские Корниловы» и сравнивала июльский мятеж 1936 года в Испании с мятежом под руководством генерала Корнилова в России в августе 1917 года, который подорвал основы молодой российской демократии. В противовес этому августовский номер журнала «Часовой» поместил от имени редакции передовую статью под красноречивым названием «Привет испанским Корниловцам»^{660}.

Борьба вокруг испанской темы среди российских эмигрантов еще более активизировалась, когда помощь республиканской Испании стал оказывать СССР, а режиму Франко — Германия и Италия. В этой ситуации председатель РОВСа генерал Миллер характеризовал Гражданскую войну в Испании как интернациональную борьбу с коммунизмом во имя спасения мировой культуры и всех нравственных основ, и в конечном счете — за усиление или ослабление коммунизма. Он считал участие в Гражданской войне в Испании «продолжением нашей Белой борьбы», указывая на желательность направления добровольцев из числа чинов Союза туда, что воплотилось в установление с этой целью контактов с франкистами, а затем и в отправку им на помощь бывших белогвардейцев — чинов РОВСа.

С другой стороны, для защиты республиканской Испании туда ехали демократически настроенные представители российской эмиграции. Особую позицию в этой ситуации занял генерал Деникин, указывавший, что наши симпатии и пожелания успехов были на стороне генерала Франко. Но в Испании, подчеркивал он, нет России, и следует поберечь русскую кровь. Кроме того, Деникин вообще крайне отрицательно относился к участию русских эмигрантов в чужой гражданской войне. Так или иначе, все происходившее в Испании осложнило и без того крайне противоречивую ситуацию в рядах российской эмиграции^{661}.

Вообще же, тема будущей большой войны и отношения к ней российской военной эмиграции все более актуализировалась по мере очевидного ее приближения. В апреле 1936 года в докладе видного деятеля РОВСа Н.А. Цурикова в Софии на тему «Советское правительство, иностранцы, война и позиция эмиграции» указывалось, что в случае войны иностранного государства против СССР эмиграция разделится на пораженцев и оборонцев. Раскрывая возможные сценарии развития событий будущей войны, он подчеркивал: «С иностранцами, без иностранцев или даже, несмотря на иностранцев, — русские патриоты должны использовать войну для успеха борьбы»^{662},

В августе того же года начальник военной канцелярии РОВСа генерал Кусонский направил в адрес начальников отделов и подотделов Союза с пометкой «не для печати» указания генерала Миллера о поведении в случае возникновения военных действий между европейскими странами. Русским, принявшим иностранное подданство, предписывалось соблюдать законы и распоряжения правительства этого государства. Русским эмигрантам, не принявшим иностранного подданства, надлежало иметь в виду, что «кровь и жизнь их принадлежит России и может ей понадобиться». Поэтому, указывал председатель РОВСа, им не следовало добровольно принимать участие в вооруженной борьбе государств между собою, тем более что в противном случае «они могли бы встретиться на поле брани со своими же братьями, такими же русскими офицерами в рядах противника». Тем более недопустимо, подчеркивал генерал Миллер, добровольное участие в рядах армии — союзницы Красной Армии.

Председатель Русского Обще-Воинского Союза указывал, что в сложных случаях, когда борьба русских эмигрантов способствовала бы свержению советской власти, им надлежало руководствоваться мнением начальника соответствующего отдела РОВСа. В срочных случаях эмигранты должны были сами решать, можно ли вступать в ряды армии государства, стоящего на резко антикоммунистической позиции и ведущего открытую борьбу с советской властью. В случае войны какого-либо государства с СССР, ослабления вследствие этого советской власти и создания более благоприятной обстановки задачей всей эмиграции должно было стать, по мнению председателя РОВСа, «непосредственное содействие революционным и национально настроенным элементам среди населения России для свержения советской власти и провозглашения в России национального правительства»^{663}.

Высказывавшиеся руководителями военной эмиграции надежды на свержение советской власти сопровождались дискуссиями на тему обустройства России. После состоявшегося весной 1936 года в ближайшем кругу сотрудников генерала Миллера обсуждения этой темы председатель РОВСа в письме генералу Абрамову подчеркивал -неизменность своей принципиальной позиции, указывая, что «мы стоим на позициях непредрешения». Он утверждал, что попытка заявить в виде лозунга о будущем государственном устройстве (монархия, республика, федеративное государство) вызовет «лишь опасное брожение и быть может раскол среди нас». Миллер подчеркивал, что главным остается свержение советской власти, хотя не отрицал и необходимости четко определиться, за что боремся^{664}.

Тем временем усиливавшийся в рядах военной эмиграции пессимизм в отношении будущего Русского Обще-Воинского Союза и перспектив борьбы четко выразил человек, приближенный к его руководству и прекрасно знавший состояние финансовых дел этой организации. Речь идет о казначее «Фонда Спасения России» В.В. Попове, который 16 октября 1936 года откровенно писал генералу Абрамову: «Я считаю дело Центра РОВСоюза конченным. Единственным спасением могло бы быть перенесение, ввиду происходящих и назревающих здесь событий, Центра в другие страны». Однако, добавлял автор письма, «Е.К. (Миллер. — В.Г.), связанный семьей, Булони не покинет». Характеризуя же ситуацию со сбором средств в ФСР, которые, напомним, предназначались на ведение «активной работы» против СССР, В.В. Попов указывал в том же письме: «Будучи всегда с Вами откровенен, скажу и на сей раз, что дело Фонда скомпрометировано окончательно и бесповоротно». Он сообщал о бесплодных двухлетних попытках организации парижского комитета ФСР: «Никто, вплоть до самого завалящего полковника не захотел стать во главе Комитета». Попов утверждал, что его никогда и не удастся образовать, так как «слишком много вранья набралось за это время вокруг Фонда, и сейчас уже ничего и никто не сделает»^{665}. При этом Попов с горечью добавлял, что деньги дают Младороссам, НСНП и готовы дать даже Солоневичу.

Вот в такой нерадостной ситуации Русский Обще-Воинский Союз, руководство которого по-прежнему претендовало на то, чтобы считаться ведущей организацией Русского военного Зарубежья, а во многом и эмиграции в целом, вступал в 1937 год, который готовил ему новые потрясения.

Самое начало этого года характеризовалось изданием генералом Миллером специального циркуляра в адрес начальников отделов и подотделов РОВСа, начальников воинских частей и групп, председателей военных организаций, который во многом определял стратегическую линию в поисках союзников в борьбе с СССР и мировым коммунизмом. В этом документе, датированном 2 января 1937 года, председатель РОВСа подчеркивал: «Мною уже неоднократно указывалось о необходимости всем чинам Русского Обще-Воинского Союза быть основательно осведомленными не только с теорией фашизма (национал-социализма), но и с тем, как на практике применяют эти теории в государственном порядке — в Италии, Германии, Португалии и др.».

«Указывалось мною и на то, — продолжал Миллер в цитируемом циркуляре, — что в настоящее время фашизм со всеми его видоизменениями, обусловленными особенностями данных государств, завоевывает все больше и больше последователей и не будет преувеличением сказать, что переживаемая нами эпоха может быть охарактеризована как эпоха борьбы новых, фашистских форм государственного устройства с отживающей формой — парламентарного демократизма». «Ввиду изложенного, а также потому, что мы, чины Русского Обще-Воинского Союза, являемся как бы идейными фашистами, — указывал руководитель РОВСа, — ознакомиться с теорией и практикой фашизма для нас обязательно». Рекомендовалось организовать ряд докладов в воинских организациях на тему фашизма и в связи с этим рекомендовалось использовать указатель литературы, опубликованный в журнале «Клич», о котором, напомним, уже шла речь ранее в этой книге. Спустя несколько месяцев в организации РОВСа по распоряжению генерала Миллера был препровожден экземпляр записки «Творческая работа национал-социализма» для обсуждения в кружках самообразования^{666}.

Линией непримиримого противоборства в борьбе с коммунизмом и советским влиянием в мире для руководства РОВСа оставалась Испания, где шла жестокая гражданская война. 24 ноября 1936 года генерал Миллер направил письмо одному из помощников Франко генералу Давиле, которое последний передал своему патрону. Председатель Русского Обще-Воинского Союза писал о готовности предоставить в распоряжение Франко русских добровольцев из числа эмигрантов, бывших военнослужащих, чинов РОВСа, Добавим, что Миллер оценивал общую численность руководимой им организации в 21 тысячу человек, давая при этом раскладку своих людских ресурсов по странам. 8 декабря генерал Франко направил телеграмму командиру Испанского иностранного легиона, выражая согласие на прием в него русских добровольцев при наличии рекомендательных писем РОВСа[42]. По существующим данным, в начале войны в ряды этого легиона вступило более 30 русских эмигрантов. В октябре 1936 года в Испанию, к Франко, прибыли из Германии два добровольческих отряда под командованием хорунжего Панасенко и Кочубея^{667}.

25 декабря 1936 года генерал Миллер издал циркуляр №845 о порядке приема в армию генерала Франко. Русские добровольцы для зачисления в ее ряды должны были получить удостоверения о благонадежности за подписью председателя РОВСа и его указания о переходе границы. Добавим, что русские волонтеры принимались в ряды франкистской армии с понижением в чинах.

Поборником самого деятельного участия РОВСа в гражданской войне в Испании на стороне Франко был генерал Шатилов. Он утверждал, что активно воздействовал на генерала Миллера и его окружение, настаивая на укреплении связей с главной штаб-квартирой генерала Франко[43]. В конце 1936 года П.Н. Шатилов с рекомендательным письмом Миллера генералу Франко^{668} вместе с подполковником С.Н. Благовещенским и капитаном П.П. Савиным выехал в Испанию. Добравшись туда через Рим, они провели переговоры с франкистами в их штаб-квартире в Саламанке. Впрочем, сами обстоятельства организации испанской поездки Шатилова, утверждавшего, что ехал туда по поручению генерала Миллера, оказались весьма запутанными и не могли свидетельствовать о нормализации их отношений[44].

Генерал Шатилов уже в переговорах в Риме столкнулся с проблемами, связанными с транспортировкой добровольцев в Испанию через Италию[45], но тем не менее привез генералу Миллеру письмо от франкистов с предложениями об активизации сотрудничества. Он выступил и на общем собрании групп 1-го армейского корпуса, рассказав о перспективах участия русских эмигрантов-добровольцев в войне на стороне франкистов и возможности создания Русского отряда в составе Испанского иностранного легиона в случае нахождения должного числа добровольцев. После выступления Шатилова генералы Скоблин и Пешня предложили своим подчиненным, соответственно корниловцам и марковцам, записываться добровольцами для участия в испанской войне. Из Корниловского полка, например, это сделали 53 человека^{669}.

Вместе с тем дальнейшее участие Шатилова в связях с франкистами от лица РОВСа, и в частности финансовые условия, которые он пытался навязать, вызывали негативную реакцию генерала Миллера, который в итоге постарался отстранить его от этой деятельности[46]. Добавим к этому, что, Шатилов запросил с франкистов 290 750 французских франков за переброску в Испанию 1000 русских добровольцев^{670}, что было нереально.

Для облегчения получения виз и сокращения стоимости (или разрешения бесплатного) проезда русских белых добровольцев в Испанию представители РОВСа продолжали в дальнейшем контакты с министерствами иностранных дел Германии и Италии.

В секретном циркуляре, направленном генералом Кусонским в адрес начальников отделов и подотделов РОВСа 4 февраля 1937 года, подчеркивалось, что генерал Миллер приветствует всех выразивших желание отправиться в Испанию, и указывалось на возникшую возможность формирования отдельных русских частей, в которые зачислялись и офицеры, и унтер-офицеры любого возраста, но физически здоровые. По прибытии 1000 русских добровольцев был бы создан русских батальон, а затем и русская батарея. Указывались маршруты, по которым добровольцы могли прибыть в Испанию: из Франции, через Италию, через Португалию, с Балкан^{671}.

Складывавшееся взаимодействие с представителями фашистских режимов в испанских делах призвано было способствовать лучшему взаимопониманию и последующему укреплению сотрудничества РОВСа с правящими кругами Германии и Италии в борьбе с коммунизмом в мире и в будущей, считавшейся неизбежной войне с СССР. Генерал Миллер в письме фон Лампе в Берлин 5 февраля 1937 года подчеркивал: «Ваши хозяева (немцы. — В.Г.) должны быть довольны, что наша точка зрения на борьбу, происходящую в Испании, совершенно совпадает с их взглядами и поведением»^{672}.

В Париже, в Галлиполийском Собрании, приступили к комплектованию групп добровольцев из числа бывших белогвардейцев, в первую очередь офицеров. Председатель РОВСа в своем письме в Софию генералу Абрамову 15 февраля 1937 года писал, имея в виду отправку добровольцев в Испанию, к Франко: «Я надеюсь на следующей неделе отправить первую партию товара, и там будет видно — благополучно ли она дойдет до места и не испортится ли по дороге». А потом существуют «возможности увеличить отсылку товара», добавлял Миллер, предполагая наладить регулярную отправку офицеров-добровольцев во франкистскую Испанию^{673}. В результате в 1937 году через французскую границу удалось отправить четыре группы добровольцев по восемь человек в каждой, но пятая была 16 апреля задержана французскими жандармами, перекрывшими границу. Это крайне затруднило последующую транспортировку белогвардейских добровольцев через нее. Впоследствии генерал Кусонский указывал, что до закрытия границы в Испанию уехали около 80 человек^{674}.

В дальнейшем часть бывших белогвардейцев стремилась попасть в Испанию одиночным порядком, самостоятельно пересекая границу. Среди отправившихся воевать в Испанию таким образом оказался и давний возмутитель спокойствия в РОВСе, поборник «активной работы» и непримиримой борьбы с СССР, оппонент Е.К. Миллера и соратник генерала А.В. Туркула 67-летний генерал А.В. Фок. «Те из нас, кто будет сражаться за национальную Испанию против III Интернационала, а также, иначе говоря, против большевиков, тем самым будет выполнять свой долг перед белой Россией»^{675}, — утверждал он.

Но в конце августа 1937 года Фок, служивший у франкистов, попал в окружение на Арагонском фронте и застрелился. В том же бою погиб и капитан Я.Т. Полухин. Заметим, что оба воевали у франкистов в звании лейтенанта. В связи с их гибелью 11 ноября 1937 года был издан специальный приказ по РОВСу, в котором после уведомления о случившемся указывалось: «Вечная память и слава доблестным соратникам, павшим смертью храбрых в борьбе с нашим общим врагом — Коммунистическим Интернационалом». Оба названных русских офицера были посмертно награждены высшей боевой наградой франкистов — коллективной лауреадой^{676}.

Заметим, что чемодан и бумажник генерала Фока попали в руки республиканцев, и с ними имел возможность ознакомиться советский военный корреспондент в Испании Михаил Кольцов.

Письма и документы, свидетельствовавшие о сложных отношениях в военной эмигрантской среде и, в частности, о фактическом разрыве генерала Фока с председателем РОВСа Миллером были в дальнейшем использованы в советской печати для дискредитации белоэмиграции.

В частности, газета «Правда» поместила 10 сентября статью Михаила Кольцова под названием «Три пезеты — чистенькими». Речь шла о том, что в бумажнике Фока были обнаружены его документы (французское удостоверение личности, членские билеты члена РНСУВ, Общества Галлиполийцев во Франции и Союза русского сокольства во Франции) и письма. В найденном письме капитана Я. Полухина сообщалось, что он приехал в Испанию, встречен тепло и будет получать у франкистов три пезеты в день чистыми (без вычетов).

29 сентября 1937 года та же газета поместила статью Кольцова «Бумаги генерала Фока». В ней шла речь об обнаруженных в его брошенном чемодане копиях приказов и письмах. В статье приводились выдержки из письма Фока генералу Миллеру, в котором тот ссылался на свой рапорт о выходе из РОВСа и нежелании сотрудничать с его председателем. Автор письма называл Миллера главным источником развала РОВСа и добавлял, что тот своей деятельностью приносит ему невосполнимый вред. В связи с высказываемыми обвинениями Фок настаивал на уходе Миллера со своего поста и передаче должности председателя РОВСа в более сильные руки лица волевого, твердого, правильно понимающего обстановку и задачи в борьбе с большевиками. Автор письма указывал, что рассчитывает на то, что Миллер, как и он, сам сознает вред обращения к общественному суду и уйдет без широкого оглашения всех деталей документов и свидетельских показаний.

В письме Фока генералу Туркулу сообщалось о зачислении его, а также генерала Шинкаренко и капитанов Кривошеина и Полухина, в войска франкистов в качестве офицеров-инструкторов и высказывалось сожаление о незнании испанского языка, что затрудняет выполнение обязанностей. Он просил также по возможности выслать ему денег.

Первоначальные замыслы и принципиальные договоренности об отправке русских добровольцев к генералу Франко оказалось непросто претворить в жизнь. В июле 1937 года генерал Шатилов информировал генерала Абрамова о возникших трудностях: финансовая служба Франко не выделила на это ожидаемых средств; МИД Италии, в силу соглашения с Англией, не позволил реализовать возможность (более дешевой) отправки добровольцев через территорию Италии. Безрезультатны оказались и переговоры о транспортировке их через Германию на средства последней. Поэтому, заручившись согласием генерала Миллера, Шатилов выражал надежду на отправку добровольцев в Испанию от генералов Барбовича и Абрамова, возглавлявших, соответственно, IV и III отделы РОВСа, о чем и писал последнему^{677}.

Осенью 1937 года журнал «Часовой», поддерживавший испанских мятежников, объявил об открытии сбора средств в «Фонд помощи русским воинам в Испании». В опубликованной в этом журнале информации сообщалось, что первый взнос в сумме 150 злотых внес небезызвестный Борис Коверда из Варшавы, убивший в 1927 году советского посланника в Варшаве П.Л. Войкова. Редакция «Часового» внесла в названный фонд 500 бельгийских франков^{678}. Эта инициатива нашла поддержку в правых и военно-политических кругах. К началу 1938 года в указанный фонд поступила сумма, эквивалентная 7 тыс. бельгийских франков^{679}.

Заметим, что редактор журнала «Часовой» капитан В.В. Орехов неоднократно бывал в годы гражданской войны в Испании, был знаком с генералом Франко, а также являлся диктором учрежденных антиреспубликанских пропагандистских передач на русском языке.

Наиболее крупным подразделением из русских эмигрантов, воевавших на стороне Франко, был «Русский национальный отряд», именуемый, по другим источникам, «Русским отрядом терсио Мария де Молина», формирование которого началось в апреле 1937 года. К апрелю 1938 года в нем насчитывалось 27 русских офицеров-добровольцев, а максимальная его численность составила 35 человек. Другое русское подразделение именовалось по-испански «Герилье Сан Хорхе» (партизанский отряд Святого Георгия) и насчитывало в своем составе не более взвода. 10 (а по другим данным, не один десяток) русских офицеров воевали в Иностранном легионе, а 4 — в Испанской Фаланге. 12 человек сражались в составе Итальянского корпуса добровольческих войск, 5 человек — в терсио «Де Наварра»^{680}. В целом же в литературе и источниках существует серьезная разноголосица по поводу численности русских эмигрантов, главным образом бывших военнослужащих, прибывших во франкистскую Испанию, и наименования воинских подразделений, в составе которых они воевали. Это объясняется неполнотой данных, переходом эмигрантов-добровольцев из одних подразделений в другие или слиянием их и рядом других причин.

Немало эмигрантов ехали в Испанию воевать на стороне республиканцев. Этот факт признавал, например, генерал Кусонский, внимательно следивший за деятельностью противников и добавлявший, что для этого существовала специальная вербовка^{681}. По данным советских, а впоследствии российских источников, советская разведка в соответствии с личной санкцией И.В. Сталина от 19 января 1937 года, взаимодействуя с испанскими коллегами, организовала переброску в Испанию нескольких сот добровольцев-интернационалистов из Франции, Чехословакии, Болгарии и Югославии. Среди них преобладали русские эмигранты, в том числе бывшие белогвардейцы. Отбором кандидатов, собеседованием с ними, их первичной проверкой, обучением и инструктажем занимались созданные еще в 20-е годы при участии советских спецслужб «Союзы за возвращение на Родину». Другим свидетельством благонадежности эмигрантов были рекомендации от зарубежных коммунистов, например, от членов Коммунистической партии Франции^{682}.

По свидетельству советского офицера, а в будущем генерала армии П.И. Батова, воевавшего в Испании, под его командованием находились десятки белоэмигрантов-добровольцев, у которых слезы появлялись на глазах при звуках песни «Широка страна моя родная». Некоторые из эмигрантов, бывших офицеров, занимали видные должности у республиканцев. Например, бывший полковник В.К. Глиноедский прибыл в Испанию летом 1936 года, будучи членом Коммунистической партии Франции. Под псевдонимом Хулио Хеменес Орха он стал одним из организаторов Арагонского фронта, а позднее начальником артиллерии этого фронта и членом военного совета республики. Глиноедский погиб на передовой 27 декабря 1936 года и был с почестями похоронен в Барселоне^{683}.

В республиканском лагере совершенно неожиданно для многих эмигрантов оказался генерал А.В. Есимонтовский. Бывший офицер-гвардеец в дореволюционный период, он в годы Гражданской войны командовал Гвардейской дивизией в Русской Армии генерала Врангеля. Находясь в эмиграции, он принимал активное участие в деятельности монархических организаций, был участником Рейхенгалльского монархического съезда в 1921 году. В это же время, по свидетельству генерала Миллера, он выступал с идеей переброски бывших солдат армии Юденича на советскую территорию для поднятия там восстания. В сотрудничестве с советской разведкой в дальнейшем его не замечали и не подозревали, поэтому его отъезд в Испанию и вступление в республиканскую армию были неожиданными для эмиграции и его сослуживцев^{684}.

Авторы, касавшиеся дальнейшей судьбы генерала Есимонтовского, долгое время указывали, что он успешно прошел испанскую войну и умер в 1947-м или после 1947 года. И лишь в последнее время в литературе появились иные данные об этом, уточнявшие, к тому же, должности, которые он занимал в республиканской армии. С осени 1936 года бывший белый генерал был наблюдателем при штабе 35-й дивизии, а затем начальником обоза. Он участвовал и в организации диверсионной школы. Зимой 1937 года он тяжело заболел туберкулезом и вскоре умер^{685}. К генералу Есимонтовскому автор еще вернется в дальнейшем в связи со следственными показаниями Е.К. Миллера в Москве, на Лубянке, осенью 1937 года.

В марте 1937 года в республиканскую Испанию прибыл генерал П.П. Дьяконов и находился здесь до конца войны. Он был аккредитован в качестве военного корреспондента, и его не раз видели в машине советского посла во время посещения линии фронта у Мадрида и Арагона. На деле же он не только занимался журналистской деятельностью, но и выполнял задания советских спецслужб^{686}.

На стороне республиканцев воевал младший сын захваченного чекистами и погибшего в Москве Б.В. Савинкова Лев, прибывший в Испанию из Франции, где работал шофером. Не менее любопытен при этом тот факт, что он, владея пятью иностранными языками и выполняя функции переводчика, служил под командованием Г.С. Сыроежкина, который активно участвовал в свое время в операции «Синдикат–2» по выводу Савинкова-старшего в СССР и аресту его там. Майор госбезопасности Сыроежкин был старшим военным советником в знаменитом 14-м специальном корпусе, действовавшем в тылу франкистов и выполнявшем разведывательно-диверсионные операции.

Л.Б. Савинков стал капитаном республиканской армии. В дальнейшем он сражался в рядах движения Сопротивления во Франции против нацистов и участвовал в освобождении Парижа. А вот его испанскому командиру — Г.С. Сыроежкину была уготована иная судьба. В конце 1938 года он был отозван в СССР и 8 февраля 1939 года арестован. Обвиняли его в шпионаже в пользу Польши и в контрреволюционной деятельности. 26 февраля 1938 года Сыроежкин был приговорен Военной коллегией Верховного суда СССР к высшей мере наказания и тот же день расстрелян. Посмертная реабилитация его состоялась в 1958 году^{687}.

Причины того, что сотни эмигрантов сражались в Испании на стороне республиканцев, что было во много раз больше численности тех, кто воевал у франкистов, были различны: нежелание влачить жалкое существование в эмиграции, стремление заслужить прощение и вернуться на родину и др. Например, советский офицер и будущий генерал-лейтенант А. Ветров, сражавшийся в Испании, вспоминал, что встреченные им среди интербригадовцев белоэмигранты заявляли ему, что «хотели в бою заслужить право называться советскими гражданами, мечтая возвратиться на Родину предков». А известный республиканец Дж. Корнфорд утверждал, что встреченные им в Барселоне русские белые любили выпить, после чего пели русские народные песни и славили Сталина как «отца родного»^{688}. Антифашистская позиция, занятая значительной частью русских эмигрантов, что воплощалось и в участии их в боевых действиях на стороне республиканцев, вызывала настороженность франкистов. Это было еще одним фактором, затруднявшим отправку и прием в их ряды русских эмигрантов, бывших военнослужащих, чем занимались, в частности, сподвижники генерала Миллера.

Резидентуры советской разведки в европейских странах тем временем проводили активную работу по подбору и формированию отрядов из русских эмигрантов, прежде всего бывших военнослужащих, для отправки в Испанию и ведения боевых действий на стороне республиканцев.

Бывший начальник Разведупра, ставший в годы Гражданской войны в Испании советским военным советником здесь, Я.К. Берзин, ссылаясь на указание «инстанции» и «хозяина», в шифротелеграмме от 16 января 1937 года давал своим соратникам разъяснение о разрешении возвращения в СССР тем из бывших белогвардейцев, которые «честно дрались на стороне республиканских войск в Испании и вследствие ранений или болезни не могли активно участвовать в дальнейшей борьбе». Впрочем, последующие репрессии среди сотрудников советской разведки за рубежом вели к тому, что эмигранты, воевавшие в качестве добровольцев на стороне республиканцев, утрачивали связи с ней, что делало для них невозможным возвращение на родину. Да и сам Берзин вскоре после возвращения из Испании в СССР был арестован и в 1938 году расстрелян.

Касаясь участия эмигрантов-военнослужащих в испанской войне на стороне республиканцев, следует заметить, что далеко не все разделяли их идеалы. Имели место и попытки проникновения в их ряды враждебных элементов. Подобный пример приводил в своих мемуарах, например, бывший советский военспец в Испании, а в дальнейшем генерал и один из героев Сталинградской битвы А.И. Родимцев. Он писал о военном советнике кавалерийского эскадрона дивизии Листера капитане Андрее Савченко, который, по его утверждению, прибыл в республиканскую Испанию с заданием лидеров военной эмиграции «нейтрализовать лучших испанских командиров, комиссаров и советских добровольцев-советников». Выяснилось, что под именем Савченко скрывался бывший есаул Уральского казачьего войска Скрыпник, который был арестован и расстрелян^{689}.

Тем временем в рядах российской военной эмиграции продолжали действовать различные организации. Претендовавший на ее сплочение под эгидой РОВСа генерал Миллер и его коллеги, например, пристально и с ревностью следили за деятельностью генерала Туркула и возглавляемого им РНСУВ. Особый интерес вызывала поездка этого генерала в конце зимы — весной 1937 года в Бельгию и Германию, где он встречался в частности с начальником Управления по делам русской эмиграции генералом Бискупским. Эта поездка Туркула получила в эмигрантской печати самые разные толкования. Председателя РОВСа, в частности, особо интересовал вопрос, откуда его оппонент берет средства для финансирования своей организации^{690}.

По поручению Миллера генерал фон Лампе пытался узнать о связях Туркула в Берлине и источнике средств, на которые его организация вела свою деятельность, но безрезультатно. По утверждению же активиста НСНП и последующего разоблачителя «Внутренней линии» РОВСа Б.В. Прянишникова, Туркул наладил сотрудничество с японским военным атташе в Берлине генералом Осимой, который, предвидя в будущем войну с СССР, считал полезным поддерживать РНСУВ^{691}. Впрочем, существует и версия, что с этим японским генералом сотрудничал и генерал Скоблин, о чем Туркул якобы узнал в январе 1937 года^{692}.

Тем временем в глазах советского руководства именно Русский Обще-Воинский Союз оставался наиболее опасной организацией российской эмиграции, и эта опасность возрастала в условиях неумолимо надвигавшейся новой мировой войны. Поэтому ослабление этой организации, нейтрализация ее деятельности и предотвращение планируемых экстремистских акций оставались важной задачей советских спецслужб. Особая ставка в этой деятельности возлагалась на агента ОГПУ в рядах РОВСа генерала Н.В. Скоблина, командира объединения Корниловского ударного полка. К тому же он олицетворял собой молодое поколение в руководящих кругах РОВСа и Российского военного Зарубежья, к которому в перспективе неизбежно должны были перейти функции управления ими. Большую помощь Скоблину в его деятельности по-прежнему оказывала жена — знаменитая русская певица Н.В. Плевицкая, чрезвычайно популярная в эмиграции, и в том числе среди офицерства и высшего руководства РОВСа.

Заметим, кстати, что Скоблин использовался ОГПУ в работе не только против РОВСа, но и для освещения деятельности ряда других эмигрантских организаций. Это касалось, например, его участия в деятельности кружка видного в прошлом российского политика, а затем эмигранта, А.И. Гучкова, непримиримого врага большевиков и соратника генерала Врангеля, в котором активно обсуждались планы антисоветской деятельности. Скоблин участвовал в конспиративной антибольшевистской работе кружка Гучкова, не раз принимал участие в собраниях, проходивших на его квартире. Некоторые источники называли Скоблина военным экспертом тайной организации Гучкова и ответственным секретарем его кружка, который фактически руководил его работой во время тяжелой болезни Гучкова с конца 1935 года^{693}.

По утверждению бывшего советского разведчика В.Г. Кривицкого, ставшего невозвращенцем, кружок Гучкова представлял активную группу белоэмигрантов, в том числе военных экспертов, поддерживавших тесные связи, с одной стороны, с Германией, и прежде всего с теми кругами, которые были заинтересованы в ее экспансии на Восток, а с другой стороны — с РОВСом. Этот кружок долгое время работал на генерала фон Бредова, начальника германской военной разведки и контрразведки Абвера. Когда же Бредов был казнен в ходе гитлеровской чистки 30 июня 1934 года, его отдел и вся его заграничная сеть были переданы под контроль гестапо. Кружок Гучкова продолжал действовать и после смерти его руководителя^{694}.

На похоронах Гучкова 14 февраля 1936 года присутствовали многие видные эмигрантские политики, в том числе генералы Деникин и Лукомский, а также жена Скоблина Плевицкая. Добавим, что информацию из окружения Гучкова советская разведка получала и из другого надежного источника — от его дочери Веры Александровны, что делалось ею из патриотических, а возможно, и идейных соображений. Дело в том, что в 1936 году она вышла замуж за англичанина-коммуниста Роберта Трайла, который год спустя погиб в рядах испанских интернационалистов^{695}.

Важным направлением деятельности Скоблина оставалось сотрудничество от лица РОВСа с финнами и налаживание его северного канала работы на СССР. После начавшегося было сотрудничества, но затем наступившего перерыва и охлаждения отношений, о чем шла речь в предыдущей главе, 2 июня 1936 года генерал Добровольский сообщил о возможности возобновления сотрудничества финских спецслужб и генерала Скоблина. И в июне последний вместе с Плевицкой под предлогом концертов вновь выехали в Финляндию.

Генерал вернулся оттуда с новым планом: отказаться от единичных действий и актов террора, а создать крупный центр и организовать мощную, хорошо разветвленную организацию, которая сосредоточилась бы на вредительстве и осведомительной работе. Он пытался найти для руководства ею не просто офицера, но толкового и интеллигентного человека, на что один из его коллег-собеседников провидчески заметил, что именно это и нужно чекистам, которые в конечном счете организуют новый показательный судебный процесс, обвинив эмиграцию во всех смертных грехах. Тем временем 26 июля 1936 года генерал Добровольский вновь сообщил Миллеру об отказе финнов от совместной работы. Тем не менее отправка эмиссаров РОВСа из Финляндии в СССР и возможные маршруты их движения обсуждались и в 1937 году. Генерал Скоблин даже представил смету расходов в 5200 франков на отправку одного эмиссара, но финские спецслужбы отказались от взаимодействия, и отправка не состоялась^{696}.

М.А. Деникина высказывала в связи с этим предположение, что свою роль в этом мог сыграть донос финнам на Скоблина со стороны бывшего капитана и видного террориста В.А. Ларионова. При этом она ссылалась на показания последнего французскому следствию в октябре 1937 года. Ларионов указывал, что в июле 1936 года встретился со Скоблиным, который предложил ему отправиться в Ленинград и создать там центр информации и шпионажа против Советов. Но он и его друзья отказались выполнить это поручение, а у самого Ларионова сложилось впечатление, что Скоблин был провокатором на службе Советов. Поэтому Ларионов попросил жену, отправившуюся в Финляндию к своей семье в июле того же года, проинформировать местную политическую полицию о его впечатлениях о Скоблине. И вскоре получил ответ, что его информация зарегистрирована^{697}. Добавим, что ни Миллер, ни сам Скоблин не знали об этом доносе.

Еще одним важным направлением деятельности генерала Скоблина в Русском Обще-Воинском Союзе продолжало оставаться руководство им «Внутренней линией» во Франции. Генерал Миллер выражал неудовольствие работой «Внутренней линии», о чем генерал Скоблин, в частности, писал в Софию Фоссу 29 января 1936 года. Каждый рапорт Фосса из Болгарии, сообщал он, докладывается генералом Кусонским Миллеру, и тот по-прежнему рассматривает возможность ликвидации «Внутренней линии». 7 февраля 1936 года в адрес Скоблина от генерала Миллера поступили официальные указания по поводу работы «Внутренней линии». Этот интересный документ, раскрывающий понимание председателем РОВСа предназначения и задач этой организации, публикуется в приложениях этой книги. Чекисты же, благодаря Скоблину, имели возможность отслеживать деятельность этой секретной организации, что было трудно переоценить.

Но «Внутренняя линия» была тайной организацией со скандальной славой, и вскоре уже самого Скоблина стали подозревать и обвинять в слежке за командным составом и в интриганстве. Да и сам он начал тяготиться исполнением обязанностей ее руководителя. По рапорту генерала Скоблина об освобождении от должности начальника «Внутренней линии» во Франции (причем в ряде документов той поры указывалось, что он просил об этом неоднократно) генерал Миллер своим предписанием №2624 от 26 декабря 1936 года удовлетворил его просьбу. По всем вопросам, касающимся этой работы, председатель РОВСа предписывал обращаться непосредственно к нему. Главной задачей «Внутренней линии», по его указанию, должна была «явиться регистрация всех возможных попыток, иногда искусно замаскированных, со стороны большевистских агентов — внести в среду русской национальной эмиграции и, в частности, в воинские организации — разложение и раздор»^{698}.

В своем письме от 28 декабря подполковнику Машитушкину Миллер указывал, что Скоблин должен был известить его о своем освобождении и просил его обращаться к нему по всем вопросам, относящимся к работе «Внутренней линии», и запрещал ее составу исполнять приказы других лиц, в том числе тех, которые ранее ею руководили[47]. Таким образом, председатель РОВСа попытался установить свой контроль за деятельностью «Внутренней линии», хотя и безрезультатно. Что касается Скоблина, то он, согласно различным источникам, руководил деятельностью «Внутренней линии» во Франции от года с лишним (с лета или осени 1935 по декабрь 1936 г.) или даже, «по крайней мере, 18 месяцев»^{699}. В результате он имел возможность ознакомиться с деятельностью этой тайной организации изнутри, что было важно и для него, и для чекистов. По всей видимости, Скоблин пытался использовать «Внутреннюю линию» и в своих интересах.

Поездки Скоблина и Плевицкой по Европе и встречи с эмигрантами способствовали росту их популярности. 15 сентября 1936 года «Вестник Общества Галлиполийцев» поместил статью под названием «Скоблин и Плевицкая в Софии». В ней указывалось, что состоявшаяся здесь встреча носила дружеский характер. «Душою ее была Надежда Васильевна, расшевелившая живые струны в душах все так же сплоченных, все так же готовых на новые подвиги “белогвардейцев”», — подчеркивалось в статье. В ней сообщалось также, что до армейской встречи — 2 сентября — корниловцы отмечали свой праздник вместе с командиром, Скоблиным, а старший корниловской группы в Болгарии полковник Кондратьев привез из Бургаса знамя. «Корниловцы, как в былые славные годы, снова почувствовали себя локоть к локтю, снова ощутили душу полка — своего командира, генерала Скоблина», — писал автор статьи. Он добавлял, что тот уже посетил корниловцев в Югославии, а после Софии встретится с ними в Бельгии и попадет на полковой праздник во Франции: «Незримой нитью генерал Скоблин как бы свяжет лихих Корниловцев, разбросанных по Европе»^{700}.

Осенью 1936 года Скоблин был очень активен в связи с так называемым «делом» или «инцидентом» с генералом Туркулом, завершившимся его разрывом с РОВСом и созданием собственной организации, о чем уже шла речь ранее. Вероятно, в этом воплотились и особые интересы советской разведки. Она пыталась извлечь из этой ситуации пользу для себя и усилить раскол в рядах военной эмиграции. Напомним, что Иностранный отдел ОГЛУ давно интересовался Туркулом и даже содействовал в свое время его переводу из Болгарии в Париж, хотя впоследствии сами чекисты и сожалели об этом. Так или иначе, как признавался в дальнейшем один из видных сотрудников советской разведки, «вокруг него (Туркула. — В.Г.) все время плелись различные комбинации»^{701}.

В результате всего вышеизложенного спустя годы появилась версия о том, что Туркул был агентом советской разведки. Впервые подобные подозрения возникли у англичан и американцев сразу после окончания Второй мировой войны, но в результате проведенного расследования они были отвергнуты. В 90-е годы XX века американские историки М. Ароне и Дж. Лофтус, работавшие в архивах Ватикана и западных спецслужб, пришли к выводу, что Туркул работал на советскую военную разведку чуть ли не с Галлиполи и якобы снабжал дезинформацией спецслужбы Франции, Германии, Италии, Японии и США^{702}.

Один из современных российских авторов — И. Хлебников, ссылаясь на эти американские публикации, утверждал, что Туркул более 30 лет работал на американские спецслужбы, был одним из выдающихся шпионов XX века и по их заданию перед Второй мировой войной был завербован немцами. Вместе с тем Хлебников указывал со ссылкой на тех же американских авторов, что Туркул в действительности искренне сотрудничал только с советской разведкой, но констатировал, что спецслужбы США не подтвердили это^{703}.

Заметим, впрочем, что указанная версия была опровергнута в статье, опубликованной на страницах того же российского издания, где она была появилась, — «Новости разведки и контрразведки»^{704}. И действительно, зная не только деятельность в этот период, но и весь последующий жизненный путь генерала Туркула, его многолетнее тесное сотрудничество с фашистской Германией, в том числе командование воинским формированием на германской службе в годы Великой Отечественной войны^{705}, нет никаких оснований утверждать, что он сотрудничал с советской разведкой. Да и источники в Службе внешней разведки России отвергают эту версию.

2 ноября 1936 года в письме генералу фон Лампе в Берлин Скоблин подробно изложил свое видение развития ситуации с генералом Туркулом. Он особо подчеркнул, что его дело «должно обеспокоить и особенно тех, кому дорого существование РОВС». Скоблин выразил сожаление, что Миллер и Кусонский не относятся к этому делу серьезно, считая, что оно самоликвидировано. По мнению же Скоблина, «оно не угасло, а, напротив, продолжает тлеть и можно ожидать вспыхнувший пожар». Он указывал, что в офицерской массе накапливаются треволнения, и, будь жив Врангель, жизнь РОВСа не отставала бы от времени. Генерал Миллер выступал против того, чтобы чины РОВСа занимались политикой и выполняли политические задания, но сама жизнь втягивала бывших военнослужащих в политику. «Что делать, если от высшего командования нет разрешения тех вопросов, которые волнуют офицеров», — задавался вопросом Скоблин. «Я не берусь защищать Туркула, но не могу его и винить», — продолжал автор письма. Он считал необходимым вернуть Туркула в ряды РОВСа, утверждая, что никто из дроздовцев не займет пост командира полка, и добавлял, что он сам и полковник Соколовский работают в этом направлении. По мнению Скоблина, Туркул находился на перекрестке — вернуться ли в РОВС или оказаться в числе его недоброжелателей, и полагал, что худой мир лучше доброй ссоры.

В заключении этого письма содержался принципиально важный тезис. «Не надо забывать, — указывал Скоблин, — что мы, средние начальники, вышли из того возраста, когда были мальчишками». Уже половина приближается к пятому десятку, добавлял он и резюмировал: «Хочется, чтобы наши мысли были приняты во внимание, а с нами не считаются, игнорируют, обязывают беспрекословно выполнять распоряжения»^{706}.

Активные действия Скоблина в связи с «делом» Туркула вызвали отклик и живое обсуждение в личной переписке руководящих деятелей РОВСа. Начальник его военной канцелярии генерал Кусонский писал 6 ноября 1936 года генералу Абрамову о состоявшейся накануне беседе председателя РОВСа с двумя членами правления туркуловского союза (РНСУВ), которая явилась попыткой ликвидации «инцидента», инициатором которой, по словам автора письма, являлся Скоблин^{707}.

11 ноября уже в переписке генералов Шатилова и Абрамова содержалось утверждение, что Туркул якобы предлагал Скоблину совместное выступление и выдвижение перед Миллером требования об отстранении генерала Витковского от должности командира 1-го армейского корпуса. В итоге этот пост должен был занять Туркул, а Скоблин должен был стать начальником I отдела РОВСа^{708}.

16 ноября Кусонский откровенно изложил в письме Абрамову свое суждение о командире корниловцев: «Мое мнение о Скоблине ты хорошо знаешь — разумеется, он не изменил своей природы после назначения начальником группы и его двуличность и неискренность, быть может, проявятся в еще большей степени»^{709}.

6 декабря того же 1936 года казначей «Фонда Спасения России» В.В. Попов растерянно писал генералу Абрамову в Софию: «В конце концов, я совершенно не понимаю, кто же действительно “наш”?». Он добавлял, что, основываясь на письмах Абрамова, считал таковым генерала Скоблина. Но за последние месяца два его отношения с генералом Миллером резко изменились, и он «дружит» с генералами Туркулом, Фоком и др., отказался перечислять деньги в Фонд. Генерал Миллер, продолжал Попов, «по обыкновению, как страус, прячет голову под крыло и велел мне еще раз написать генералу С. (Скоблину. — В.Г.) с комплиментами по адресу корниловцев». Перечисляя далее имена генералов, перешедших в оппозицию, он спрашивал, на кого же можно опереться в Париже, ибо остались только бездеятельный генерал Пешня да генерал Витковский, добавляя, что о последнем говорить не приходится, ибо он «не только нуль, но нуль со знаком минус». Вспоминая генерала Шатилова, Попов с горечью добавлял, что тот и сам «не пойдет сейчас в спасители», тем более, что и отношение Колизе обидно для него повернулось на 90 градусов^{710}.

12 дней спустя, 18 декабря, уже генерал Шатилов писал Абрамову о перемене отношения Скоблина к Миллеру. Он ссылался на то, что около месяца назад на докладе Миллера тот раздраженно высказал неудовлетворение решением о Туркуле. В свою очередь, Миллер также недоволен Скоблиным^{711}.

В январе 1937 года генерал Миллер решил назначить начальником группы корниловцев в Финляндии капитана Киселева вместо преданного Скоблину капитана Батуева. Это вызвало протест командира Корниловского полка. «В течение последних недель я много говорил с Е.К.М. (Миллером. — В.Г.) о положении в моей гельсингфорсской группе, — писал 25 января Скоблин генералу Добровольскому в Финляндию. — Я категорически заявил Е.К.М., тотчас после назначения Киселева, что не потерплю ухода Батуева, и предупредил его, что отдам распоряжения, которые будут неприятны для Миллера, то есть, считая нахождения Альтфана (генерал В.А. Альтфан — начальник групп РОВСа в Финляндии. — В.Г.) на его посту вредным, я прикажу моей группе не подчиняться Миллеру и перейти под мое личное командование»^{712}.

В том же письме Скоблин крайне резко и негативно отзывался о деятельности Миллера: «…ему некогда заниматься делом, которым он обязан заниматься, будучи на своем посту. Наконец, это становится до такой степени раздражающим, что едва удерживаешься от того, чтобы не наговорить ему неприятностей». «Его туманная политика в Союзе в последнее время сильно пошатнула его авторитет в среде наших офицеров, — продолжал свои откровения автор письма. — Вот почему мы, командиры отборных частей, всего три человека в Париже, составили блок, чтобы не дать рассыпаться в прах тому, что с таким трудом мы создали в годы Гражданской войны». Речь в данном случае, вероятно, идет об альянсе и совместных действиях Скоблина с генералами Туркулом и Пешней, командиром Марковского полка. «Признаю, что некоторые наши действия могут со стороны показаться несовместимыми с воинской дисциплиной, — замечал Скоблин, обещая держать Добровольского в курсе дел. Первостепенной задачей командир корниловцев считал отстранение от командования корпусом генерала Витковского, именуя его «законченным лентяем». «Как бы это ни казалось странным, но когда поднимаешь такие вопросы перед Е.К.М., когда начинаешь доказывать ему о неспособности того или иного начальника, то у него только один ответ: решение, ранее принятое, изменить невозможно»^{713}, — сетовал Скоблин.

14 февраля 1937 года генерал фон Лампе, знавший об осложнении отношений Скоблина и Миллера, обратился к Кусонскому с вопросом: «Я узнал о «моральном разрыве» между Е.К.М. (Миллер. — В.Г.) и Скоблиным. В чем дело и что верно в этом?» «Если не было бы дела Туркула, то это не имело бы значения», — добавлял он. В ответном письме 18 февраля Кусонский указывал, что «морального разрыва пока нет, но известное отчуждение налицо». «Ск. (Скоблин. — В.Г.) держит себя еще подлее, чем держал себя ранее даже ПНШ (Шатилов. — В.Г.), который усиленно с ним дружил и выдвигал его при каждом удобном и неудобном случае, теперь соглашается, наконец, со мной в его оценке», — писал он. При этом автор письма добавлял, что Скоблин «крутит» и работает и против Шатилова. Касаясь отношений Скоблина и Миллера, Кусонский указывал, что первый недоволен тем, что председатель РОВСа не «выдвигает» его, на что он рассчитывал, «зная о непригодности Витковского». Скоблин, утверждал автор письма, готов блокироваться и с Туркулом, хотя в свое время был резко против его выступления и «хотя отлично видит, что из затеи Туркула ничего не вышло». «Это такие господа, с которыми совладать было под силу только Петру Николаевичу (Врангелю. — АТ.)»^{714}, — с горечью резюмировал Кусонский.

Между тем сам генерал Миллер, обсуждая в одном из писем в середине февраля 1937 года отправку русских белогвардейцев-добровольцев для оказания помощи франкистам, выражал неудовольствие, что генерал Скоблин, горевший ярким пламенем, сразу потух, а потом и совсем скис. Председатель РОВСа высказывал предположение, что Скоблин, по-видимому, хочет вести свою линию, опираясь на генерала Туркула^{715}. Но заметим, что объяснение заключалось не только во взаимоотношениях Скоблина и Туркула, но и в том, что, сотрудничая с советскими спецслужбами, он был заинтересован не в отправке русских эмигрантов-белогвардейцев в Испанию, а прямо в противоположном — срыве этих замыслов.

В эмигрантской периодической печати и переписке мы находим в этот период информацию о том, как отмечалось 20-летие рубежных событий становления Белого движения в России и в связи с этим отклики о действиях тех или иных его видных деятелей. Генерал фон Лампе, например, 6 марта в письме Кусонскому поделился впечатлениями и размышлениями о праздновании дня выступления Добровольческой армии в первый поход, где председательствовал Скоблин, ссылаясь, правда, при этом на описание, которое дала газета «Возрождение». По его мнению, несмотря на поругивание Туркула, Скоблин переметнулся или намеревается переметнуться к нему. При этом сам Туркул, добавлял Лампе, в этом праздновании не выступал и не участвовал по болезни^{716}.

В эмиграции периодически возникала тема доходов и расходов тех или иных видных ее деятелей. 17 марта Кусонский, например, писал Абрамову о недавнем визите к нему одного из офицеров Корниловского полка, который задал ему вопрос, откуда Туркул и Скоблин получают так много денег. В ответ на объяснение автора письма, что послед ний живет на доходы от концертов своей жены, его собеседник стал подсчитывать, сколько Плевицкая может добыть своим трудом, и пришел к заключению, что Скоблин не может жить на заработки жены так, как он живет. «Таким образом, видимо ведутся дискуссии о Ск. (Скоблине. — В.Г.) и его образе жизни, не отвечающем его ресурсам, — резюмировал Кусонский, добавляя: — В какой степени они обоснованы, я не знаю, может быть, это только зависть бедного к богатому…»^{717}.

Спустя месяц, 17 апреля, Кусонский в письме фон Лампе, касаясь шансов Туркула как председателя РОВСа, заметил, что тот «не только не приобрел в последнее время сторонников, но часть потерял». «Кроме Дроздовцев и Ск. (Скоблина. — В.Г.), который с тех пор десять раз переменил свою позицию, за ним никто не вдет»^{718}, — добавлял автор письма.

Касаясь же взаимоотношений Скоблина и Туркула, следует сказать, что они складывались крайне противоречиво. Скоблин, действуя по заданию советских спецслужб, по-прежнему пытался использовать его в интригах против генерала Миллера, для ослабления РОВСа, разобщения и дезорганизации Русского военного Зарубежья. Но об осложнении его отношений с Туркулом и его сподвижниками свидетельствует телеграмма, отправленная из парижской резидентуры Иностранного отдела в Центр: «Над ЕЖ–13 навис злой рок: одна беда ползет вслед за другой. На прошлой неделе у него украли машину. Увели ее около Галлиполийского собрания. ЕЖ–13 подозревает, что это дело туркуловской банды. Был он этим случаем сильно удручен, но понемногу успокоился. Машина застрахована, и ему, очевидно, возместят ее фактическую стоимость»^{719}.[48]

Существует версия о том, что летом 1937 года Скоблин предлагал Туркулу и его жене съездить из Парижа на его автомобиле в Финляндию и посетить Валаамский монастырь на острове Ладожского озера поблизости от советско-финской границы^{720}. Туркул отказался и этим, возможно, спас себя от похищения советскими спецслужбами.

Между тем весьма значимым событием, получившим живой отклик в эмиграции, стал выход в свет сборника «Корниловский ударный полк». Эта книга, изданная в Париже, была приурочена к 20-летию этого элитного белогвардейского полка. В приказе Корниловскому ударному полку, опубликованному в этой книге за подписью его командира, Н.В. Скоблина, говорилось, в частности, что ее издание «отвечает нашему общему чувству святой памяти павших соратников в борьбе за Родину, которое Корниловцы несут перед историей. Национальная Россия не забудет жертвенный подвиг Корниловцев — ныне же мы, еще живые свидетели и участники, приносим свой первый по праву вклад для будущего памятника пройденного пути Корниловцев»^{721}.

Выход в свет этого издания, положительно воспринятого в эмиграции и прежде всего в военной среде, объективно работал на укрепление авторитета и популярности генерала Скоблина. Комментируя в связи с этим действия и поведение последнего, генерал Кусонский в конце сентября 1937 года, уже после похищения председателя РОВСа, заметил, что в период появления корниловского сборника Скоблин «был демонстративно непочтителен и хамом в отношении Е.К. (Миллера. — В.Г.)» и оставался таким примерно до августа (1937 г.), когда вновь изменил свое отношение на почтительное. Таким же образом менялось и отношение командира корниловцев к самому Кусонскому, что последний объяснял стремлением усыпить его бдительность^{722}.

Тем временем советские спецслужбы, не удовлетворяясь уже дезорганизацией и ослаблением Русского Обще-Воинского Союза, готовились нанести решающий удар по этой ведущей военной эмигрантской организации. Он был связан с планируемым похищением председателя РОВСа генерала Миллера. Одной из целей этой операции было стремление советских спецслужб продвинуть к руководству Союзом своего агента генерала Скоблина. Исчезновение генерала Миллера было для генерала Скоблина хорошим шансом на то, чтобы если не занять кресло председателя Русского Обще-Воинского Союза, что было маловероятно на первом этапе, то по крайней мере продвинуться и войти в руководство этой организации. Первоначально это могла быть должность командира 1-го армейского корпуса (вместо давно критикуемого всеми генерала Витковского) или начальника I отдела РОВСа. А в дальнейшем можно было рассчитывать и на большее. Так или иначе, было очевидно, что дни военачальников старшего поколения в руководстве РОВСа были сочтены, и даже если бы кто-то из них занял пост председателя Союза, то только на время. На авансцену вскоре неминуемо должны были выйти новые лидеры, уже заявившие о себе и своих претензиях на руководство на протяжении последних лет молодые генералы, а это были в первую очередь Туркул и Скоблин.

Неожиданное исчезновение председателя Русского Обще-Воинского Союза скорее всего привело бы к тому, что его место автоматически занял бы один из его заместителей — генерал Абрамов или вице-адмирал Кедров. Но, как уже говорилось ранее, генерал Абрамов не изъявлял особого желания занять должность председателя РОВСа и не собирался покидать Болгарию. К тому же, в связи с решением французского руководства от 1934 года о высылке его из этой страны, было весьма проблематично, что он сможет на длительное время вернуться во Францию и руководить отсюда деятельностью Союза. А перенесение правления РОВСа в любую другую страну создало бы много сложных и трудноразрешимых организационных и иных проблем.

Ни вице-адмирал Кедров, ни другие возможные кандидаты из числа генералов старшего поколения, вроде Драгомирова или Барбовича, не пользовались единодушной поддержкой ни в РОВСе, ни в Русском военном Зарубежье в целом. Все это было хорошо известно руководству советских спецслужб. Поэтому вполне вероятен был бы новый «бунт молодых генералов», который мог быть к тому же спровоцирован усилиями советских агентов. Старое руководство РОВСа было бы обвинено в развале организации, находящейся на грани полного краха из-за их неспособности и отсутствия доверия к нему членов Союза. В рамках такого сценария событий следующим шагом была бы полная смена руководства РОВСа и выдвижение новой плеяды молодых энергичных лидеров, облеченных доверием организации, и среди них обязательно был бы генерал Скоблин. А приход его к руководству неизбежно завершил бы разложение и крах Союза.

Но для осуществления всех этих комбинаций важен был первый эффектный ход. А им должен был стать захват действующего председателя Русского Обще-Воинского Союза генерала Миллера и переправка его в Москву, где он, как никто другой, мог бы, к тому же, пригодиться в период развернувшегося интенсивного поиска и разоблачения «врагов народа», связанных с антисоветскими силами в эмиграции, иностранными государствами и их спецслужбами. Так или иначе, противоборство советских спецслужб и российской военной эмиграции вступало в решающую и завершающую стадию.