Генералов похищали в Париже. Русское военное Зарубежье и советские спецслужбы в 30-е годы XX века

Два основных процесса характеризовали рассматриваемый период времени. Один из них определялся мировым экономическим кризисом, разразившимся в 1929 году, невиданным по своей глубине, остроте и последствиям. Он охватил все капиталистические и развивающиеся страны, расположенные на разных континентах мира, и различные группы населения. Трудно адаптирующиеся к жизни на чужбине российские эмигранты оказались не просто в числе жертв этого кризиса, но переживали его наиболее трудно и болезненно.

Для Советского Союза это время стало попыткой ускоренного развития, провозглашенного «наступления социализма по всему фронту», преобразования всех сфер жизни общества, сопровождавшегося обострением социально-политической и классовой борьбы. Мировой кризис и резкое обострение противоречий в капиталистической системе и внутри отдельных государств, в том числе ведущих стран Запада, пытались использоваться советским руководством для доказательства и демонстрации преимуществ социалистического пути развития и активизации революционной борьбы в мире. Для противодействия этому на Западе появилось обвинение СССР в провоцировании кризисных явлений в мире для использования их в своих целях. Все это вылилось в новый этап обострения международных отношений. Советское руководство формировало внутри страны настроения и атмосферу «осажденной крепости», готовности к возможной войне и отражению иностранной агрессии. В числе потенциальных врагов числились и эмигранты, и в первую очередь их военные организации, подрывные действия которых, казалось, могли быть использованы врагами СССР в преддверии и в условиях войны.

Русское военное Зарубежье в начале нового десятилетия

Автору уже неоднократно приходилось подробно и обстоятельно писать о процессах, происходивших в это время в рядах российской военной эмиграции, продолжавшей трансформироваться в Русское военное Зарубежье^{45}. Поэтому охарактеризуем здесь лишь самые общие черты и тенденции.

К началу 30-х годов в полной мере сложилась география и сформировались основные эмигрантские центры. Русское военное Зарубежье оставалось своеобразным ядром Зарубежной России. Несмотря на происходивший в 20-е годы процесс возвращения части бывших солдат и офицеров Императорской и антибольшевистских армий на родину и естественную убыль, за рубежом проживало, по оценочным данным, около 250 тысяч бывших военнослужащих. Они были разбросаны по всему миру, но именно для этой группы эмигрантов было наиболее характерно стремление к поддержанию связей, созданию групп, организаций, обществ и союзов. Несмотря на рассеяние по миру, основная часть из них была связана если не прочными военно-организационными канонами, пребыванием в различных объединениях, воинской дисциплиной, то, по крайней мере, поддержанием связей в местах обитания, перепиской.

Ведущими организациями российской военной эмиграции к началу 30-х годов, претендовавшими на консолидацию вокруг себя бывших военнослужащих, по-прежнему являлись Русский Обще-Воинский Союз и Корпус Императорских Армии и Флота. Преследуя цель непримиримой борьбы с советской властью, вынашивая планы реванша и возвращения на родину с победой, они, вместе с тем, существенно различались по уровню организации, стратегии, программе и тактике борьбы, отношению к политике и возможности участия военнослужащих в политической деятельности. РОВС, несомненно, был более крупной, влиятельной, мобильной и многочисленной организацией, насчитывавшей, по имеющимся данным, до 50–60 тысяч бывших солдат и офицеров, чем его оппоненты, действовавшие под эгидой великого князя Кирилла Владимировича. Вместе с тем за влияние на бывших военнослужащих боролись, помимо названных, и другие политические и иные организации, включавшие в свои ряды часть бывших солдат и офицеров.

Руководителем самой влиятельной и многочисленной эмигрантской военной организации — Русского Обще-Воинского Союза — был генерал от инфантерии Александр Павлович Кутепов. Об этом человеке автору этих строк приходилось уже неоднократно писать, в том числе в книге, посвященной противоборству российской военной эмиграции и советских спецслужб в 20-е годы XX веке^{46}. Но, учитывая тот факт, что этот человек станет одним из главных героев настоящей книги, целесообразно, вероятно, напомнить основные вехи и события его жизненного пути.

Детские и юношеские годы будущего генерала были связаны с Русским Севером. Он родился 16 (28) сентября 1882 года, и принято считать, что это произошло в небольшом северном городке под названием Череповец, входившем тогда в состав Новгородской губернии. Впрочем, земляк будущего генерала писатель А.Ю. Петухов, ныне живущий в Санкт-Петербурге, утверждает, ссыпаясь на найденный лист материалов Всероссийской переписи 1897 года, что Александр родился в селе Слутка Новгородского уезда Новгородской губернии^{47}, о чем тот сам, судя по всему, не подозревал, связывая свое рождение и ранние детские годы с Череповцом.

Сразу обратим внимание на тот факт, о котором автор этих строк многократно писал, но что и ныне еще нередко воспринимается как сенсация: Кутепов — это фамилия отчима, которую мальчик получил при усыновлении в 1893 году. Родился же Александр в семье личного дворянина Константина Матвеевича Тимофеева. После смерти мужа его мать вышла в 1893 году замуж вторично за Павла Александровича Кутепова. В результате усыновления Александр Константинович Тимофеев стал Александром Павловичем Кутеповым и под этим именем приобрел всероссийскую и всемирную известность. У отчима и пасынка сложились добрые отношения, тем более что мать Александра, Ольга Андреевна, рано ушла из жизни, и в дальнейшем все ее дети (от первого и второго браков) находились на попечении П.А. Кутепова и росли под его присмотром. Впрочем, это не относилось к Александру, избравшему военную карьеру и рано покинувшему семью. Вместе с тем он сохранил глубокое уважение к человеку, ставшему ему вторым отцом, и, вероятно, в его честь назвал своего сына, родившегося в Париже 27 февраля 1925 года, Павлом.

В 1893 году семья Кутеповых перебралась из Череповца в Архангельск, куда был переведен на работу лесничим отчим. Здесь Александр окончил Архангельскую губернскую мужскую гимназию и поступил на военную службу вольноопределяющимся. Вскоре он был зачислен в Петербургское Владимирское военное училище, по окончании которого прошел Русско-японскую войну в составе 85-го пехотного полка и за боевую доблесть и мужество был отмечен тремя орденами. За боевые отличия Кутепов был переведен в 1907 году в лейб-гвардии Преображенский полк и прошел в его составе путь от командира роты до командира полка (в 1917 году). Трижды был тяжело ранен в годы Первой мировой войны, заслужив еще один боевой орден и Георгиевское оружие.

В декабре 1917 года полковник Кутепов вступил в ряды Добровольческой армии и прошел дорогами Гражданской войны путь от командира роты в 1-м офицерском (в дальнейшем Марковском) полку в 1-м Кубанском (Ледяном) походе до командующего 1-й армией в Русской Армии генерала П.Н. Врангеля. Далее последовала ноябрьская (1920 года) эпопея эвакуации из Крыма в Турцию. Генерал Кутепов был назначен здесь Врангелем помощником главнокомандующего Русской Армии и командующим 1-м армейским корпусом в Галлиполи, куда были сведены все части армии, кроме казачьих. 20 ноября 1920 года Кутепов был произведен в чин генерала от инфантерии.

Пребывание военных эмигрантов под командованием генерала Кутепова в Галлиполи, так называемое Галлиполийское сидение, стало в дальнейшем одной из легенд и символов Русского военного Зарубежья, олицетворяя стойкость, мужество и способность переносить любые трудности. В декабре 1921 года с частями корпуса Кутепов эвакуировался в Болгарию. В марте 1924 года он был освобожден генералом Врангелем от должности помощника главнокомандующего Русской Армии и поступил в распоряжение великого князя Николая Николаевича, возглавив тайную боевую работу против СССР, которой руководил до конца своих дней.

После смерти генерала Врангеля Кутепов в соответствии с приказом великого князя Николая Николаевича от 28 апреля 1928 года занял пост председателя Русского Обще-Воинского Союза, отказавшись при этом от должности главнокомандующего, каковым являлся барон. 6 января 1929 года, после смерти накануне великого князя Николая Николаевича, генерал А.П. Кутепов вступил в высшее управление РОВСом. В его руках оказалась вся власть над этой организацией и ответственность за нее, он возглавлял как ее легальную (официально декларируемую), так и секретную деятельность, боевую работу против Советского Союза. Подчеркнем при этом, что Кутепов не только возглавлял РОВС, но был, несомненно, самым авторитетным лидером военной эмиграции, к голосу которого прислушивалось все формирующееся Русское Зарубежье.

В это время наиболее крупные эмигрантские диаспоры, состоявшие из бывших военнослужащих, находились во Франции, Королевстве Югославия, Болгарии, Германии, Китае и в некоторых других странах. Франция в 20-е годы стала страной, куда в первую очередь в организованном и неорганизованном порядке устремлялись бывшие солдаты и офицеры антибольшевистских армий. Именно в силу этого, а также вследствие того, что ведущие лидеры российской военной эмиграции и значительная часть белого генералитета проживали в этой стране и, в частности, в ее столице, здесь располагались главные военно-организационные и идеологические структуры, органы военной и иной русскоязычной периодической печати, Париж претендовал на роль главного центра и неофициальной столицы Русского военного Зарубежья.

В свою очередь, 15-й округ французской столицы неофициально называли «маленькой Москвой», ибо он был максимально насыщен русскими эмигрантами, среди которых было много бывших военнослужащих. Более трех тысяч человек жили в общежитиях, вели, по французским оценкам, общинный образ жизни, придерживались казарменной дисциплины^{48}. Здесь активно велась культурная работа в русских традициях.

Франция, которая играла особую и весьма значимую роль в жизни Зарубежной России, и в том числе Русского военного Зарубежья, на рубеже 20-х и 30-х годов и в начале четвертого десятилетия переживала сложный период в своей политической истории. Достаточно сказать, что с ноября 1929 года по май 1932 года в стране сменилось восемь правительств, иначе говоря, каждое находилось у власти в среднем четыре месяца^{49}. Во главе французских правительств этой поры стояли главным образом представители правых партий. Это и предопределяло во многом внутриполитический климат, а также внешнюю политику этой страны. В частности, отношения Франции с СССР в это время строились весьма непросто, что создавало в целом благоприятные возможности для деятельности русской эмигрантской диаспоры и различных эмигрантских организаций, в том числе бывших военнослужащих, в этой стране.

Десятилетие пребывания бывших военнослужащих за пределами страны, в эмиграции, несомненно, сказалось на их поведении, настроениях, образе жизни, действиях. Налицо были две противоположные тенденции. Одна заключалась во вживании в иностранную среду, адаптации к зарубежным реалиям, растущем неверии в возможность вернуться в Россию, что предопределяло и соответствующие действия. Вторая тенденция проявлялась, напротив, в стремлении укрепить связи и содружество бывших военнослужащих, повысить мобильность Русского военного Зарубежья, активизировать деятельность военных эмигрантских организаций, и в частности их подрывную работу, направленную против СССР.

Надежда на развитие ситуации в России и мире таким образом, чтобы стало возможным возвращение на родину, хотя и ослабевала, но все-таки сохранялась у большей части бывших военнослужащих. И именно это обстоятельство сплачивало их, заставляло сохранять русскую идентичность, язык, культуру, традиции и ценности, связанные с родиной.

Естественное старение бывших военнослужащих, утрата физических сил остро ставили, с одной стороны, социальные вопросы, связанные с поддержкой ветеранов, а с другой стороны — требовали активизации работы среди эмигрантского юношества, вовлечения его в ряды воинских организаций. Мировой экономический кризис, начавшийся в 1929 году, тяжело сказался на положении эмигрантов и больно ударил по их уровню жизни. Относившиеся, как правило, к категории беженцев, они в первую очередь теряли работу, лишались пособий, оказывались без средств к существованию. Это углубляло пессимизм эмигрантов, заставляло их заниматься сиюминутными проблемами выживания, не оставляло сил для продолжения борьбы. Многочисленные документы свидетельствуют об отчаянном положении многих эмигрантов и их семей.

В этих условиях военные эмигрантские организации пытались предпринимать меры оказания помощи своим членам, содействовать хотя бы в какой-то степени решению их материальных и социальных проблем. Председатель Русского Обще-Воинского Союза генерал Кутепов издал, например, в 1929 году приказ №28, предписывавший образование особых благотворительных комитетов при начальниках отделов РОВСа с учреждением и Центрального благотворительного комитета при председателе РОВСа. Тем же приказом всем благотворительным комитетам предлагалось к 1 января 1930 года сообщить в Центральный комитет ряд необходимых сведений. В своем последнем приказе, посвященном празднику Рождества Христова и Новому 1930 году, генерал Кутепов указывал, что «если нам тяжело на чужбине, то там, на родине, еще тяжелее». «Русский народ не прекратил своей борьбы с поработителями, — подчеркивал он, — и нам надо еще теснее сплотить ряды, помня, что наша сила — в беззаветной любви к Отечеству и верности нашим военным традициям»^{50}.

Тяжелое материальное положение подталкивало некоторую часть бывших военнослужащих к принятию иностранного подданства, что позволяло легче пережить тяготы кризиса. Это не поощрялось ранее и довольно болезненно воспринималось руководителями военных эмигрантских организаций. Но новая ситуация заставляла их корректировать свою позицию. В отношении лиц, принявших иностранное подданство и по разным причинам вышедших из состава РОВСа, в приказе, подписанном генералом Кутеповым в это время, говорилось: «Само собой разумеется, что никаких препятствий к возвращению в будущем в ряды Русской армии чинимо не будет — лишь бы перешедшие в иностранное подданство сохранили любовь к родине-матери и не потеряли бы нравственного облика, присущего русскому воину»^{51}.

Жесточайшие меры экономии, сокращение расходов, в том числе в деятельности эмигрантских организаций и союзов, также относились к числу способов облегчения сложившейся тяжелой ситуации. Показательным в этом отношении является пример, когда в канун наступавшего 1932 года начальник военной канцелярии РОВСа генерал Н.Н. Стогов направил от имени председателя Союза письмо, в котором призывал воинские части, организации и отдельных офицеров отказаться, «ввиду переживаемого экономического кризиса», от письменных поздравлений и визитов во время предстоящих Рождественских праздников и Нового года, направив эти средства на безработных^{52}.

Организации РОВСа и другие воинские объединения пытались организовывать сборы средств для помощи безработным эмигрантам — бывшим военнослужащим, изыскивали иные формы и способы для облегчения их положения.

Тяжелое материальное положение многих эмигрантов вело к обострению конфликтов, выяснению отношений, сведению счетов, нетерпимости в эмигрантской среде. Таким образом, экономические проблемы повседневного бытия способствовали осложнению социальных, культурных, психологических отношений среди эмигрантов.

Вместе с тем поступавшие в эмиграцию из СССР с конца 20-х годов вести об обострении борьбы внутри страны, нараставшем сопротивлении, в том числе активном, правящему режиму внушали надежды на скорый и неминуемый его крах, подталкивали радикально настроенных эмигрантов к активным действиям, которые ускорили бы подобный исход. Бесспорным лидером в организации подрывной деятельности против СССР в эмиграции в конце 20-х годов, без сомнения, оставался генерал Кутепов. Он был последовательным сторонником «активной работы», укрепления боеспособной террористической организации в эмиграции, заброски мобильных боевых групп в СССР для осуществления актов террора. Целью «активной работы» была парализация советской власти и организация массового восстания в Советском Союзе. Особые надежды возлагались при этом на широкое недовольство крестьян политикой «сплошной коллективизации» и их массовое повстанческое движение, растущую оппозицию советской власти в городах, разложение Красной Армии и структур советского и партийного аппарата.

Во время встречи в ноябре 1929 года и беседы со своим бывшим командиром генералом А.И. Деникиным Кутепов утверждал, что в России распространяются серьезные волнения. «Никогда еще столько людей не приезжало ко мне “оттуда” с предложением сотрудничать с их подпольными организациями»^{53}, — говорил он. Все это внушало ему и его соратникам надежды на скорые глубокие перемены в СССР и крах правящего в стране режима.

Деятельность генерала Кутепова и возглавляемого им Русского Обще-Воинского Союза являлась, как показало время, периодом наибольшей консолидации и успешности этой организации, своего рода пиком веры в успех усилий, направленных на борьбу с советской властью. В свою очередь, советские спецслужбы видели в этом генерале и его организации серьезнейшую угрозу государству и обществу. Поэтому руководство ОГПУ приняло летом 1929 года решение об устранении Кутепова и предприняло необходимые меры для успешного осуществления этой операции, которая должна была одновременно стать и акцией устрашения эмиграции. После уничтожения названного генерала произошел спад активности антисоветской борьбы, началось ослабление, превратившееся со временем в постепенную деградацию РОВСа, и свертывание активной деятельности всей российской военной эмиграции в целом.

Обострение международных отношений на рубеже 20-х и 30-х годов, тесно связанное с мировым экономическим кризисом, активизация экстремистских и милитаристских сил, жаждавших нового передела мира, и в том числе за счет СССР, усиливали, казалось бы, позиции сторонников активных и решительных антисоветских действий в среде военной эмиграции. На Дальнем Востоке, после оккупации Японией Маньчжурии в 1931 году, и в Европе после прихода фашистов к власти в Германии в 1933 году произошло складывание очагов грядущей Второй мировой войны. Это вселяло оптимизм в лидеров военных эмигрантских организаций, сторонников решительной борьбы с советской властью. Они надеялись, что действия в первую очередь милитаристских кругов Японии, непосредственно граничившей с СССР, а затем и Германии, приведут к началу новой антисоветской интервенции против Советского Союза и будут способствовать свержению правящего в стране режима.

Таким образом, в Русском военном Зарубежье в начале 30-х годов присутствовали разные, и в том числе противоположные, противоборствующие тенденции. Лишь время и реальное развитие событий должны были показать, какие силы и тенденции возьмут верх.

Советские спецслужбы на новом историческом рубеже

Деятельность советских спецслужб в рассматриваемый период во многом определялась уже охарактеризованными выше процессами. СССР оказался на рубеже 20-х и 30-х годов и в начале нового десятилетия, по существу, в ситуации скрытой гражданской войны, грозившей вылиться в открытую. Активизация органов госбезопасности в борьбе с внутренним врагом воплотилась, в частности, в том, что с 1 января по 15 апреля 1930 года было арестовано 140 724 человека, а с 15 апреля по 30 сентября — еще 142 993 человека^{54}.

Важной задачей сотрудников советских спецслужб являлось не только недопущение опасного развития событий внутри страны, парализация выступлений «классового врага» в различных его формах, но и нейтрализация внешних угроз, связанных с действиями иностранных спецслужб. Для этого необходимо было своевременно добывать информацию о враждебных намерениях и планах действий против СССР из-за рубежа. Как и в 20-е годы, эмиграция рассматривалась в качестве опаснейшей силы, действующей за пределами страны, а ее военные лидеры и организации расценивались как особый фактор риска и угроз для Советского Союза. Поэтому нейтрализация этих угроз, противодействие и решительное пресечение подрывных и реваншистских действий со стороны Русского военного Зарубежья с использованием всего накопленного арсенала средств, форм и методов борьбы оставались важной задачей советских спецслужб.

Начало 30-х годов характеризовалось усилением партийного руководства и контроля за деятельностью советских спецслужб. Анализ повесток ПБ ЦК свидетельствует, что в них систематически значились «вопросы ОГПУ». Изучение партийных и государственных документов той поры показывает, что все ключевые вопросы деятельности органов госбезопасности как содержательного, так и организационного свойства, назначения на должности в них систематически рассматривались центральными партийными органами. Конец 20-х — начало 30-х годов характеризовались активным втягиванием ОГПУ в разработку операций, направленных против внутренних врагов советской власти и связанных с поиском доказательств их сотрудничества с внешними силами. «Шахтинское дело» и «Дело Промпартии» были в числе главных вех этого развернувшегося процесса.

Генеральный секретарь ЦК ВКП(б) И.В. Сталин держал под личным контролем деятельность ОГПУ и обстановку в нем. Например, 16 сентября 1929 года он писал председателю ОГПУ В.Р. Менжинскому, находившемуся на отдыхе, со ссылкой на рассказ своего шурина С.Ф. Реденса, о некоторых болезненных явлениях в организациях и учреждениях этого ведомства. Речь, в частности, шла о провозглашенном курсе на развернутую самокритику в ОГПУ. Сталин опасался, что это грозит разложением и развалом чекистской дисциплины. «ГПУ не менее военная организация, чем военвед (военное ведомство. — В.Г.)», — подчеркивал он. «Нельзя ли проверить это дело и, если подтвердится, принять решительные меры против этого зла»^{55}, — обращался Сталин к Менжинскому. По существу, эта фраза носила характер приказа. И хотя в партии в это время шла острая борьба, а на повестке дня стояла критика так называемого «правого уклона» и его представителей, но Сталин, видимо, не хотел, чтобы она распространялась на ОГПУ и негативно сказывалась на характере и результатах его деятельности.

В этих условиях декларированного и реального обострения классовой борьбы происходит быстрый рост численности ОГПУ в центре и на местах и обновление чекистских кадров. Например, Политбюро ЦК ВКП(б) своим решением от 19 июля 1930 года санкционировало увеличение контингента сотрудников ОГПУ с 1 октября 1930 года на 3165 человек. Кроме того, численность внутренних войск ОГПУ возрастала на 3500 человек, а погранохраны — на 2500 человек^{56}. Все это сопровождалось, по признанию современных историков спецслужб, сложным и противоречивым процессом вымывания опытных кадров чекистов, в первую очередь тех из них, кто по своим социально-психологическим и нравственным качествам не вписывался в новые реальности^{57}.

Это, в свою очередь, привело к разрыву ряда видных в прошлом сотрудников ВЧК — ОГПУ с этим ведомством и уходу за границу, пополнению рядов эмигрантов, своих, казалось бы, вчерашних врагов. Размышления и признания этих людей, сделанные или даже опубликованные за рубежом, подвигают к серьезным раздумьям о процессах, происходивших в недрах этого ведомства. Хотя, разумеется, к суждениям перебежчиков и следует относиться критически.

В июле 1930 года на страницах эмигрантского русскоязычного издания «Борьба» появилась, например, статья бывшего резидента ОГПУ в Турции, а до этого начальника Восточного сектора ИНО ОГПУ Г.С. Атабекова, бежавшего на Запад в конце 1929 года, под названием «Разложение ГПУ». Этот видный чекист и член партии большевиков с 1918 года утверждал, что в органах госбезопасности и в разведке ОГПУ произошли глубокие и принципиальные изменения. Например, в Иностранном отделе, по утверждению Атабекова, 99% сотрудников составляли выходцы из нетрудовых элементов. Духовное подхалимство и карьеризм, указывал автор, заменили революционную сущность. В СССР налицо повсеместный шпионаж и провоцирование лиц и групп населения, неугодных аппарату власти.

Атабеков утверждал, что органы госбезопасности превратились из орудия диктатуры пролетариата в орудие руководителей ЦК партии или, вернее, Сталина, а из защитников интересов пролетариата и крестьянства — в средство их удушения и для террора внутри партии. Эти органы использовались в борьбе с троцкизмом и троцкистами, правой оппозицией, а также против крестьян. «Вот почему я порвал с ОГПУ, — писал Атабеков, выражая надежду на то, что его пример «заставит задуматься сотни других коммунистов, работающих в этом органе»^{58}.

В заявлении этого чекиста-невозвращенца, еще ранее появившемся во французской и эмигрантской прессе, были слова, которые должны были вызвать особую озабоченность руководства СССР и ОГПУ. «Я имею сотни честных друзей-коммунистов, сотрудников ОГПУ, которые так же мыслят, как я, но, боясь мести за рубежом СССР, не рискуют совершить то, что делаю я», — указывал, в частности, Атабеков. В парижской газете «Последние Новости» он опубликовал материалы под названием «ОГПУ», а потом издал их в виде отдельной книги в Париже и Нью-Йорке. Между тем, по существующим оценкам, после бегства Атабекова только в Иране в 1930 году было арестовано более 400 человек, а четверо из них расстреляно. Он сдал всю известную ему агентурную сеть не только в Иране, но и на всем Ближнем Востоке и в Центральной Азии^{59}.

Заметим, что к деятельности этого человека в эмиграции автор еще будет неоднократно возвращаться в этой книге. Здесь же добавим лишь, что охота чекистов за Атабековым велась девять лет, прежде чем он был убит летом 1938 года.

Тема бывших советских сотрудников, ставших невозвращенцами, активно обсуждалась в это время в эмиграции. К ней постоянно обращался, например, непримиримый борец с большевиками В.Л. Бурцев на страницах своей парижской газеты «Общее Дело». Еще в 1929 году он поместил большую статью Е. Думбадзе под названием «Исповедь чекиста»^{60}. Добавим, что Думбадзе и Бурцев и в дальнейшем будут тесно сотрудничать, о чем еще пойдет речь на страницах этой книги. 1 февраля 1930 года Бурцев публикует в своей газете статью «Наша ставка на Беседовских», повествуя о Г.З. Беседовском, бывшем советнике полпредства СССР во Франции, бежавшем в октябре 1929 года и ставшем невозвращенцем. Наряду с ним в статье назывались имена Б.Г. Бажанова и Г.А. Соломона. Бурцев рекомендовал использовать этих и других лиц из большевистской среды, ставших невозвращенцами, в борьбе с советским режимом. 25 мая 1930 года Бурцев опубликовал в своей газете статью «Невозвращенцы», именуя их новой силой в борьбе с большевиками.

Быстрый рост численности невозвращенцев, пополняющих ряды эмигрантов и нередко смыкающихся с ними в антисоветской борьбе, не мог не тревожить руководителей советской власти и чекистов. Согласно справке, представленной 5 июня 1930 года в Центральную контрольную комиссию ВКП(б) старшим уполномоченным Иностранного отдела ОГПУ Х.Я. Рейфом, число невозвращенцев составило 277 человек, из которых 34 были коммунистами. Заметим в связи с этим, что в 1929 году статья о невозвращенцах была внесена в уголовное законодательство СССР. Они обвинялись в государственной измене, ставились вне закона, что влекло за собой расстрел через 24 часа и конфискацию имущества^{61}. Борьба с невозвращенцами ставится в качестве важной задачи перед чекистами, работающими за рубежом.

Но вернемся к изменениям, происходившим в деятельности и структуре ОГПУ в начале 30-х годов. В сентябре 1930 года была произведена реорганизация структуры ОГПУ для того, чтобы избежать параллелизма и дублирования функций в работе разных подразделений, а в результате иметь более мобильный и управляемый аппарат. В результате Особый, Контрразведывательный и Восточный отделы были объединены в единый Особый отдел, Секретный и Информационный отделы были реорганизованы в единый Секретно-политический отдел, а Оперативный отдел был выделен в самостоятельный с непосредственным подчинением руководству ОГПУ. Иностранный отдел получил право на производство арестов, самостоятельного ведения следствия, а также право требовать от других отделов оперативной поддержки по ведущимся им делам. Эта структура сохранилась до июля 1934 года.

Особую роль в деятельности органов советской госбезопасности в этот сложный и драматический период играли его руководители. На посту председателя ОГПУ находился В.Р. Менжинский, сменивший в 1926 году ушедшего из жизни Ф.Э. Дзержинского. Опытный профессионал, с 1919 года работавший в ВЧК и занимавший руководящие должности в системе ВЧК—ГПУ—ОГПУ, представитель так называемой «старой большевистской гвардии», он в это время был тяжело болен. Осенью 1929 года ему был предоставлен по настоянию врачей отпуск на несколько месяцев, с рекомендацией проведения зимы в теплом климате. Отъезд Менжинского на юг и его временный отход от дел усилил позиции в ОГПУ Г. Г. Ягоды, назначенного в октябре 1929 года первым заместителем председателя этого ведомства. Он исполняет обязанности Менжинского и решительно проводит в жизнь партийную линию на усиление борьбы с врагами внутри страны и за ее пределами.

Борьба против эмиграции, и в том числе против ее военных организаций, по-прежнему велась главным образом по линии двух структур ОГПУ: контрразведки и разведки. Контрразведывательный отдел (КРО) с 1927 года возглавлял опытный чекист, поляк по национальности Я.К. Ольский (Куликовский). В октябре 1929 года он был назначен по совместительству и начальником Особого отдела ОГПУ. Его помощниками являлись С. В. Пузицкий и В.А. Стырне, имевшие большой опыт борьбы с белоэмиграцией и участвовавшие в 20-е годы в целом ряде крупных операций ОГПУ против нее, о которых автор этой книги подробно писал в монографии, посвященной противоборству российской военной эмиграции и советских спецслужб в 20-е годы XX века. В январе 1930 года на должность помощника начальника КРО был назначен Н.А. Николаев-Журид, с 1919 года служивший в органах ВЧК-ОГПУ.

В структуре Контрразведывательного отдела было восемь отделений. Борьбой с белой эмиграцией занималось 6-е отделение, возглавляемое Н.И. Демиденко. Осенью 1930 года произошла реорганизация системы контрразведки. Приказом ОГПУ от 10 сентября 1930 года для «объединения борьбы с контршпионажем» и «белогвардейско-кулацкой и повстанческой контрреволюцией», в т.ч. в Красной Армии, в состав Особого отдела были включены ранее упраздненные Контрразведывательный и Восточный отделы. 15 сентября того же года была утверждена новая структура и штаты Особого отдела. Его начальником был назначен Я.К. Ольский, его заместителем стал Л.Б. Залин, а помощниками — С.В. Пузицкий (назначенный через месяц заместителем начальника Особого отдела), В.А. Стырне, Н.Г. Николаев-Журид и Л.А. Иванов. Борьба с белой эмиграцией была возложена на возглавляемый Николаевым-Журидом 2-й отдел Особого отдела, в компетенцию которого входила борьба с антисоветской деятельностью белогвардейских, крестьянских, молодежных групп и организаций и бандитизмом^{62}. О деятельности и преобразованиях Иностранного отдела ОГПУ пойдет речь несколько ниже.

Председателю ОГПУ Менжинскому так и не удалось в это трудное время восстановить свои силы и здоровье. Он постепенно отходил отдел. Его возвращение в ОГПУ в апреле 1931 года, хотя и с врачебным ограничением и выполнением только основных и самых важных обязанностей без всякой другой нагрузки, оказалось недолгим, и через несколько месяцев он опять оказался в больнице. «Никаких занятий. Только лежи 24 часа в сутки то с пузырем на груди, то с грелкой, то ванна, то массаж», — с горечью и болью писал Менжинский в своем дневнике. — Смерть — вот она. Ты день лежишь в гамаке, а она сидит напротив… Заставили жить, психологией заниматься»^{63}. Его периодические возвращения к работе врачи жестко ограничивали 8-часовым рабочим днем.

31 декабря 1931 года Менжинский перенес приступ грудной жабы (стенокардии), а спустя неделю, 6 января 1932 года — инфаркт миокарда. Тем не менее 31 января он вновь приступил к работе. И все-таки состояние здоровья заставило Менжинского 13 апреля 1932 года обратиться с письмом к Сталину с просьбой освободить от работы в ОГПУ, но решение этого вопроса было последним отложено^{64}.

В ноябре 1933 года Менжинский покинул квартиру в Кремле, потому что не мог уже подниматься на второй этаж, где она располагалась. После этого он окончательно поселился на даче Шестые Горки. Летом 1933 года председатель ОГПУ месяц лечился в Кисловодске. Но, когда он покидал курорт, врачи настоятельно рекомендовали ему работать не более трех — четырех часов в день. Поэтому он приезжал на работу не чаще двух раз в неделю, а сотрудников приглашал к себе только по очень серьезным делам. Упомянутый Атабеков в книге, изданной за рубежом, писал: «Менжинский почти все время болеет и никаких рычагов управления в ГПУ уже в руках не держит, всем командует Ягода».

Вместе с тем позиции последнего в руководстве ОГПУ в период отсутствия и постепенного отхода от дел болеющего Менжинского не были прочными, а его непримиримая борьба с врагами, реальными и мнимыми, с использованием всех методов, не гнушаясь подтасовки и фабрикации дел, встречала неприятие и сопротивление со стороны части руководящих кадров ОГПУ. Под особым подозрением руководства страны находились старые военные специалисты, как те, кто еще в годы Гражданской войны сделал выбор в пользу сотрудничества с советской властью, так и те, которые вернулись в страну из-за рубежа. И подобные подозрения, и недоверие неизбежно должны были вызвать и вызывали соответствующие действия органов ОГПУ.

В серии заведенных против военспецов уголовных (а фактически политических) дел и организованных затем судебных процессов особое место по своим масштабам занимала операция «Весна», осуществляемая на Украине местными руководителями органов госбезопасности при поддержке Ягоды. Упомянем и операцию «Генштабисты». В рамках этих и других чекистских операций, проводимых в СССР в 1930–1932 годах, были арестованы более трех (а по другим данным, даже около десяти) тысяч бывших офицеров и генералов старой армии, служивших в РККА. Были, например, репрессированы бывшие генералы А.И. Верховский, А.А. Свечин, А.Е. Снесарев, а также вернувшиеся из эмиграции и заслужившие, казалось бы, прощение советской власти генералы Г.К. Гравицкий, Е.И. Зеленин, И.Л. Николаев, А.С. Секретев и др. Все указанные реэмигранты были приговорены Коллегией ОГПУ к смертной казни 3 апреля 1931 года в числе 31 активного участника «организации бывших белогвардейцев» и 8 апреля расстреляны. Спустя годы они были реабилитированы как необоснованно репрессированные и безвинно пострадавшие^{65}.

В связи с этими операциями и процессами, где выявились факты использования незаконных методов ведения следствия и фальсификации уголовных дел, а также в силу ряда других причин, в борьбу с Ягодой и его сподвижниками вступили такие руководящие работники ОГПУ, как второй заместитель председателя этого ведомства и по совместительству руководитель внешней разведки С.А. Мессинг, начальник Секретно-оперативного управления Е.Г. Евдокимов, начальник Организационно-административного управления И.А. Воронцов, начальник Особого отдела Я.К. Ольский, полпред ОГПУ по Московской области Л.Н. Бельский и др. Добавим, что в числе оппозиционеров были и другие известные чекисты, например, В.А. Стырне и Р.А. Пилляр. Оппоненты Ягоды видели пути повышения эффективности работы органов госбезопасности не в абсолютизации силовых и карательных методов, не в тотальном терроре, руководствуясь принципом «арестуем, а потом разберемся», но в улучшении оперативной работы.

Подобная дискуссия в высших кругах советских органов госбезопасности происходила впервые за всю их историю. Арбитром в развернувшихся в ОГПУ спорах выступило Политбюро ЦК ВКП(б). 25 июля 1931 года И.В. Сталиным был вынесен на его заседание вопрос «О кадрах ОГПУ». Постановлением Политбюро Мессинг был освобожден от работы в ОГПУ и назначен в распоряжение ЦК. От обязанностей заведующего Особым отделом был освобожден Ольский, хотя его и предполагалось, как указывалось в этом документе, оставить на работе в ОГПУ. В отношении Евдокимова было первоначально принято предложение Менжинского о направлении его полпредом ОГПУ в Ленинградскую область. От своих обязанностей в ОГПУ был освобожден и направлен на хозяйственную работу Воронцов.

Впрочем, говорить об укреплении в ОГПУ позиций Ягоды было еще преждевременно. Напротив, тем же решением Политбюро он был переведен с должности первого заместителя на пост второго заместителя председателя ОГПУ, а на его место был назначен И.А. Акулов, работавший ранее заместителем наркома рабоче-крестьянской инспекции СССР. Правда, сподвижник Ягоды и полпред ОГПУ на Украине В.В. Балицкий был переведен в Москву и назначен третьим заместителем председателя ОГПУ. Для укрепления своих позиций, контроля и проведения в жизнь кадровой политики в этом ведомстве Политбюро поставило во главе отдела кадров ОГПУ, введя и в состав его Коллегии, Д.А Булатова, ранее занимавшего должность заведующего Организационно-инструкторским отделом ЦК. Членами Коллегии ОГПУ были также назначены: опытнейший чекист, в прошлом руководитель КРО ОГПУ, возглавлявший целый ряд его операций против военной эмиграции в 20-е годы А.Х. Артузов и Я.С. Агранов, ранее занимавший должность помощника начальника Секретно-оперативного управления ОГПУ^{66}.

В августе 1931 года по предложению Сталина было принято решение разогнать группу «гнилых либералов» в руководстве советской госбезопасности, не останавливаясь и перед увольнением тех, чья работа вела якобы к «расшатыванию железной чекистской дисциплины и ослаблению бдительности органов ОГПУ»^{67}.

5 августа того же года на заседание Политбюро были вынесены, как значилось в его повестке, «Вопросы ОГПУ». Ответственными за подготовку и внесение этих вопросов являлись руководители ОГПУ, расставленные в порядке должностной иерархии: Менжинский, Акулов, Ягода. В перечне этих вопросов и принятых Политбюро решений были самые разные по характеру. Вероятно, решение об освобождении от своих должностей и перемещении группы руководящих деятелей органов госбезопасности обросло слухами и породило много вопросов. Поэтому Политбюро поручило комиссии в составе Сталина, Кагановича, Орджоникидзе, Андреева и Менжинского «составить комментарии к решениям ЦК об изменениях в составе ОГПУ и перемещении некоторых членов коллегии ОГПУ на другую работу или в другие районы». В этом же пункте постановления указывалось: «Предложить секретарям обкомов, крайкомов, нац. ЦК сообщить об этих комментариях узкому собранию актива работников ГПУ в областях, краях, республиках». Заметим, что этим же решением Политбюро в состав коллегии ОГПУ был введен его полпред в Закавказье Л.П. Берия. Через семь с лишним лет он встанет во главе НКВД, и с его именем будет связана очередная чистка этого ведомства.

10 августа Политбюро ЦК одобрило предложенный комиссией ПБ проект письма секретарям национальных ЦК, крайкомов и обкомов. И оно за подписью Сталина было направлено в их адрес. В нем указывалось на освобождение от работы в ОГПУ Мессинга и Бельского, в Особом отделе — Ольского и направлении полпредом ОГПУ в далекий Туркестан Евдокимова, которого ранее, заметим, предполагалось направить на эту должность в Ленинградскую область. В качестве объяснения подчеркивалось: «а) эти товарищи вели внутри ОГПУ совершенно нетерпимую групповую борьбу против руководства ОГПУ; б) они распространяли среди работников ОГПУ совершенно не соответствующие действительности разлагающие слухи о том, что дело о вредительстве в военном ведомстве является “дутым делом”; в) они расшатывали тем самым железную дисциплину среди работников ОГПУ»^{68}. Заметим, что Л.Н. Бельский и Я.К. Ольский, будучи уволены из органов госбезопасности, были направлены на руководящую работу в систему общественного питания. В 1937 году они, как и другие участники антиягодинского выступления, были арестованы, а затем расстреляны.

В этом же письме за подписью Сталина подчеркивалось, что «ЦК отметает разговоры и шушуканья о “внутренней слабости” органов ОГПУ и “неправильности” линии их практической работы как слухи, идущие, без сомнения, из враждебного лагеря и подхваченные по глупости некоторыми горе-“коммунистами”»^{69}.

15 августа Сталин направил из Сочи шифротелеграмму первому секретарю Московского горкома ВКП(б) и члену Политбюро ЦК Л.М. Кагановичу, в которой указал на необходимость исправления ошибки в вышеназванном письме, которая якобы вкралась по вине переписчика. Речь шла об изменении последних слов в формулировке о роли и предназначения ОГПУ. Ранее сформулированный тезис выглядел следующим образом: «ОГПУ есть и остается обнаженным мечом рабочего класса, четко и умело разбившим врага». Сейчас вместо двух последних слов, написанных в прошедшем времени, надлежало внести слова, относящиеся к настоящему времени: «разящему врага»^{70}.

15 августа Л.М. Каганович направил запрос в Сочи Сталину о том, что Менжинский и Акулов просят дать докладчика на актив ОГПУ, и спрашивал, не лучше ли поручить выступление кому-либо из них. В тот же день он получил ответную шифротелеграмму. «Настаиваю на том, чтобы постановление ЦК было выполнено, и докладчиком на активе был обязательно секретарь обкома партии, — указывал Сталин. — Это необходимо для того, чтобы доклад не был расценен как расправа одной части ОГПУ против другой его части. Этого требуют интересы единства и спайки всех работников ОГПУ»^{71}.

В августе того же года заместитель председателя ОГПУ Ягода выступил с обращением, адресованным «Всем чекистам», которое, вместе с тем, сопровождалось грифом «Совершенно секретно». Оно начиналось словами о том, что за последнее время к нему через ЦКК, Прокуратуру и непосредственно поступил ряд заявлений и жалоб на действия отдельных сотрудников, допускающих якобы такие приемы в следствии, которые вынуждают обвиняемых давать ложные показания и оговаривать себя и других. При расследовании оказалось, по утверждению Ягоды, что подавляющая часть заявлений «представляет собой гнусную ложь наших классовых и политических (выделено в тексте. — В.Г.) врагов, которые пытаются при помощи клеветы на органы ОГПУ ускользнуть от заслуженного наказания». Но несколько заявлений, признавал автор обращения, все же имели под собой почву. При этом он подчеркивал, что единичные перегибы в следствии «БЕЗУСЛОВНО НЕ НОСЯТ ХАРАКТЕРА КАКОЙ-ЛИБО СИСТЕМЫ, ЯВЛЯЮТСЯ СЛУЧАЙНЫМИ ЕДИНИЧНЫМИ ЭПИЗОДАМИ, КОТОРЫЕ ТЕМ САМЫМ ЛЕГКО ИСКОРЕНИТЬ И УСТРАНИТЬ» (выделено в тексте документа. — В.Г).

В последующей части письма Ягода касался уроков и последствий указанных «эпизодов». Он подчеркивал, что за 13 лет борьбы с врагами органы ВЧК — ОГПУ «никогда не позволяли себе проявления жестокости или издевательства над врагом». «Славным боевым девизом ОГПУ всегда было и остается БЕСПОЩАДНАЯ БОРЬБА С КОНТРРЕВОЛЮЦИЕЙ, НО НЕ ЖЕСТОКОСТЬ В ОТНОШЕНИИ ВРАГА», — указывалось в обращении. «Издевательства над заключенными, избиения и применение других физических способов воздействия является неотъемлемыми атрибутами всей белогвардейщины», — утверждалось в этом документе. Указывая на недопущение подобных методов ведения следствия и отношения к арестованным, Ягода, вместе с тем, предостерегал «против возможности ослабления нашей борьбы с контрреволюцией в смысле проявления расхлябанности и беспомощности перед лицом упорного и несдающегося врага». По существу, реакцией на состоявшуюся в руководстве ОГПУ дискуссию и последовавшие кадровые перемены стал содержавшийся в заключении обращения тезис Ягоды о необходимости «внимательно следить за тем, чтобы наши уполномоченные под видом критики существа дела не вносили бы элементов жалости и снисхождения к врагу». Он призывал к сплочению чекистских рядов^{72}.

В связи с освобождением Ольского от обязанностей начальника Особого отдела ОГПУ на эту должность был назначен в августе 1931 года Г.Е. Прокофьев, ранее служивший начальником Экономического управления ОГПУ, а заместителем к нему был назначен прибывший с Украины вместе с Балицким И.М. Леплевский. Они оба были печально знамениты в органах разработкой дела «Весна» и др. В ведении Особого отдела находилась контрразведывательная работа, и в том числе против белоэмиграции. После назначения Прокофьева в октябре заместителем наркома рабоче-крестьянской инспекции СССР Леплевский занял должность начальника Особого отдела, что вызвало недовольство и уход многих чекистов, работавших ранее еще в КРО ОГПУ.

Происходившие в органах ОГПУ перемены становились предметом внимательного изучения и комментариев в эмиграции. Журнал «Борьба» указывал, например, что в верхах ОГПУ оказалось якобы много троцкистов и сторонников левого уклона. Комментировалось, что уход Мессинга был связан и с конфликтом между ним и Ворошиловым на личной почве: начальник ИНО ухаживал за артисткой, княжной Урусовой, что вызвало крайне болезненную реакцию наркома обороны. Ворошилов якобы встретил Мессинга на квартире артистки, избил его и, к тому же, пожаловался лично Сталину^{73}.

Забегая вперед, заметим, что направленные в это время на руководящую работу в ОГПУ партийные и советские работники воспринимались кадровыми чекистами как чужаки и очень трудно адаптировались на новом месте. В результате И.А. Акулов уже в конце 1932 года возвратился на руководящую партийную работу. В начале 1934 года на работу в аппарат ЦК ВКП(б) вернулся и упомянутый ранее Д.А. Булатов.

Характерной чертой борьбы органов госбезопасности против внутренней оппозиции, раскрытия и разоблачения реальных и мнимых заговоров являлись попытки связать их с подрывной деятельностью Русского Зарубежья. Причем речь в данном случае шла не только об уже упоминавшихся ранее военных специалистах, но и о гражданских лицах. Например, арестованного в январе 1930 года по делу «монархической организации» академика С.Ф. Платонова обвиняли в том, что он встречался в Берлине с великим князем Андреем Борисовичем. В целом же по обвинению в участии в деятельности так называемого «Всенародного союза борьбы за возрождение свободной России» было арестовано 115 человек, в том числе группа академиков и видных профессоров^{74}.

Связи советских граждан с Русским Зарубежьем и иностранными спецслужбами в интересах проведения подрывной и шпионской деятельности стали своего рода любимым обвинительным клише во многих секретных материалах ОГПУ той поры, а систематические «чекистские оперативные удары» призваны были парализовать эту деятельность. СССР опутывала сеть секретных сотрудников, осведомителей, информаторов. Для подтверждения реалий связей и сотрудничества внутренней оппозиции и зарубежных, в том числе эмигрантских, центров использовалась информация, поступавшая из-за рубежа, в том числе от секретных агентов в эмигрантской среде. В результате непрофессиональной работы советских обвинительных органов сами они в ряде случаев, как это было, например, с видным советским агентом С.Н. Третьяковым, оказывались на грани провала. Об этом еще пойдет речь в дальнейшем.

Тема внешней угрозы и возможной скорой войны занимала центральное место в советской пропаганде того времени, которая велась не без участия спецслужб. В массовом сознании формировались образы врага. К числу подобных врагов относились ведущие западные страны и располагавшиеся в них эмигрантские организации. Но если в конце 20-х годов в качестве главного потенциального врага рассматривалась Великобритания, то в начале 30-х годов — Франция. Заметим, что в этой стране находилась одна из крупнейших колоний русских эмигрантов. Здесь располагались и важные центры Русского военного Зарубежья. Все это являлось дополнительным аргументом в пользу восприятия Франции в качестве главного врага СССР и объединителя всех антисоветских сил[2]. Заметим, в свою очередь, что французские спецслужбы констатировали резко возросшую активность и агрессивность советских спецслужб во Франции в 1928–1930 годах и попытались установить контроль за их деятельностью в стране^{75}.

Председатель ОГПУ Менжинский указывал в 1931 году, со ссылкой на имеющиеся агентурные и следственные материалы, о значительной активизации противника по организации терактов, диверсий и шпионской деятельности в СССР. Он связывал это с реально возрастающей и приближающейся угрозой интервенции против СССР, что вело и к активизации всех контрреволюционных элементов. Менжинский перечислял в связи с этим следующие настораживающие моменты: усиление деятельности японской разведки в СССР, связанной с японской агрессией на Дальнем Востоке; усиление деятельности англо-франко-польской разведки и связанных с ней белогвардейских центров; максимальная устремленность в деятельности этих разведок и белогвардейских центров на организацию диверсий и терактов против вождей Коммунистической партии и отдельных руководителей советских и партийных органов. В связи с этим председатель ОГПУ указывал на важность углубления агентурной работы, проводимой в условиях четкой постановки оперативного аппарата и самого жесткого контроля исполнения^{76}.

В начале 1930 года подверглась перестройке работа внешней разведки. В январе месяце новый начальник Иностранного отдела ОГПУ С.А. Мессинг, сменивший в конце октября 1929 года в этой должности М.А. Трилиссера, семь с половиной лет руководившего внешней разведкой и освобожденного от своих обязанностей после выступления против Г.Г. Ягоды, приступил, заручившись поддержкой руководства ОГПУ и высших партийно-советских органов, к полной реорганизации вверенной ему структуры. Насколько продуманной была эта перестройка — нельзя ответить однозначно, тем более что сам Мессинг ранее не работал в разведывательных органах. В январе был объявлен новый штат ИНО ОГПУ, включавший 94 сотрудника.

Вместо прежних закордонной части и отделения иностранной резидентуры было создано восемь отделений, ставших центральными звеньями системы ИНО. С точки зрения предмета настоящего исследования, подчеркнем, что разведку по белой эмиграции — 5-е отделение ИНО возглавил А.П. Федоров, опытнейший сотрудник органов ВЧК — ГПУ — ОГПУ, сыгравший одну из ведущих ролей в операции «Синдикат–2». Борьбой против российской военной эмиграции занимались и сотрудники территориальных отделений ИНО: 3-го (разведка в США и основных странах Европы), которое возглавлял М.Г. Молотковский, 4-го (разведка в Финляндии и странах Прибалтики), руководимого А.П. Невским, 6-го (разведка в странах Востока), деятельностью которого руководил К. С. Баранский.

Заместителем начальника ИНО в январе 1930 года был назначен Я.Х. Артузов, служивший в ВЧК с 1919 года, с основания (в мае 1922 года) и до осени 1927 года руководивший Контрразведывательным отделом ВЧК — ГПУ — ОГПУ, а затем являвшийся вторым помощником начальника Секретно-оперативного управления ОГПУ. Видимо, его огромный опыт контрразведывательной деятельности предполагалось творчески и продуктивно использовать сейчас на разведывательном поприще. По совместительству Артузов оставался помощником начальника Секретно-оперативного управления ОГПУ, и можно предположить, что в этом качестве он координировал деятельность разведки и контрразведки, и в том числе в их совместной работе против белоэмиграции, включая операцию против генерала Кутепова в январе 1930 года.

Помощниками начальника ИНО стали опытный разведчик, с большим опытом заграничной деятельности М.С. Горб, а также А.А. Слуцкий. Последнего принято считать выдвиженцем Ягоды, ибо он ранее служил в Экономическом управлении ОГПУ, где последний имел прочные позиции.

30 января 1930 года на заседании Политбюро ЦК ВКП(б) был заслушан вопрос о работе ИНО ОГПУ, принято решение о совершенствовании его деятельности и определены приоритетные задачи разведки. Политбюро констатировало, что СССР находится на пороге новой войны, в связи с чем рекомендовалось переводить работу заграничных аппаратов ИНО из советских учреждений на нелегальные позиции. Резко увеличивалось финансирование разведки. Был определен круг государств, работе в которых следовало уделять особое значение.

Комиссией в составе А.М. Кагановича, Г.Г. Ягоды и С.А. Мессинга на основе анализа работы ИНО ОГПУ и обсуждения в Политбюро был подготовлен проект постановления. Оно было принято ПБ ЦК с поправками и датировано 5 февраля 1930 года. Это было первое подобное обстоятельное постановление высшего органа власти о деятельности внешней разведки. В нем были определены районы, задачи и направления разведывательной деятельности в новой ситуации, пути и способы ее должного кадрового и финансового обеспечения.

Исходя из необходимости концентрации разведывательных сил и средств на главных территориальных участках, Политбюро определило основными районами разведывательной деятельности ИНО ОГПУ следующие: Англию, Францию, Германию (Центр), Польшу, Румынию, Японию и государства-лимитрофы. Перед внешнеполитической разведкой ОГПУ были поставлены девять основных задач. Среди них была и непримиримая борьба против эмиграции и ее антисоветской деятельности: освещение и проникновение в центры вредительской эмиграции, независимо от места их нахождения; выявление террористических организаций во всех местах их концентрации. Было предписано проводить «активные действия» по уничтожению предателей и перебежчиков, главарей белогвардейских террористических организаций. Именно такая операция и была только что — 26 января 1930 года — успешно проведена в Париже, когда был захвачен и уничтожен председатель Русского Обще-Воинского Союза генерал А.П. Кутепов. Эта тема будет подробно раскрыта в следующей главе книги.

Политбюро ЦК обещало дать ОГПУ для иностранной работы пять «ответственнейших партийцев», которые могли быть брошены в качестве организаторов и политических руководителей в основные пункты закордонной работы ИНО. Еще не менее пятидесяти «особо проверенных и стойких партийцев» было решено направить в ИНО в течение года, с тем, «чтобы они по специально разработанному ОГПУ плану пройти теоретическую и практическую предварительную подготовку». Заметим, что осознание потребности обеспечения должной предварительной профессиональной подготовки будущих разведчиков являлось важной и необходимой предпосылкой для повышения эффективности разведывательной работы. Тем более что в СССР имелись уже специалисты, которые приобрели неоценимый опыт работы на разведывательном поприще и могли поделиться им с молодыми коллегами.

В постановлении Политбюро указывалось на принципиальную необходимость перевести органы ИНО из советских учреждений на нелегальное положение и осуществить это постепенно в течение года. Организационно-распределительному отделу ЦК, совместно с ОГПУ, поручалось разработать порядок включения работников ИНО в заграничные советские учреждения для их обслуживания с обеспечением конспиративности этого включения. Для выполнения поставленных перед ОГПУ задач было решено увеличить объем средств, направляемых для финансирования иностранной работы, до 300 тысяч рублей золотом^{77}.

Интересно сопоставить, как виделись эти расходы эмигрантами. Издаваемая в Париже русскоязычная газета «Последние Новости» опубликовала 3 августа 1930 года статью «Работа ГПУ за границей». В ней содержалась ссылка на воззвание группы бывших сотрудников ГПУ «К рабочим и крестьянам», помещенное в журнале «Борьба» и носившее антисталинский характер. Его авторы указывали, что на содержание заграничной агентуры ГПУ тратит 2,5 млн. долларов в месяц, а годовой бюджет ИНО составляет 30 млн. долларов. Самым дорогостоящим считалось содержание берлинской агентуры ГПУ. Самый низкий оклад агента составлял, по утверждению этого источника, 100 долларов, а при берлинском полпредстве работало более 100 агентов. В результате затраты на берлинскую агентуру составляли, по данным авторов указанного заявления, более 50 тысяч долларов.

Руководствуясь решением Политбюро ЦК, начальник ИНО С.А. Мессинг провел полную реорганизацию Иностранного отдела. Был объявлен новый штат, состоявший из 121 сотрудника. В это же время создается резерв ИНО, в котором уже в 1932 году насчитывалось 68 человек^{78}.

Серьезной проблемой становится в это время для ИНО ОГПУ благонадежность собственных сотрудников. Например, в 1930 году французская и эмигрантская русскоязычная печать сообщала о разрыве с СССР по крайней мере трех чекистов: Наумова, Максимова и Атабекова. Первый работал в торгпредстве СССР во Франции, второй заведовал личным составом этого же учреждения. Но наиболее видным фигурантом среди названных лиц был, безусловно, уже упоминавшийся ранее Г.С. Атабеков, занимавший на момент бегства должность резидента ОГПУ, работавшего с группой стран Ближнего Востока и Южной Европы (Турция, Греция, Сирия, Египет, Палестина). Его уход имел крайне негативные и далеко идущие последствия, о которых уже шла речь выше^{79}. Но самое главное и неприятное заключалось в том, что он прекрасно знал систему работы ИНО ОГПУ, многие профессиональные секреты и кадры этого ведомства, что могло стать достоянием зарубежных спецслужб. И, разумеется, на связь с бывшими чекистами могли и даже должны были выйти эмигранты, и прежде всего лица, занимавшиеся обеспечением безопасности эмигрантских организаций и борьбой с СССР и ОГПУ. Произошедшие инциденты требовали от руководителей ОГПУ тщательного анализа случившегося, извлечения уроков и, по возможности, недопущения подобного впредь.

С конца 20-х и в 30-е годы работа по розыску и ликвидации за рубежом бежавших туда бывших чекистов превращается в важное направление деятельности ОГПУ. Это было обусловлено ростом числа подобных беглецов, а также тем ущербом, который наносился их последующей деятельностью в эмиграции и показаниями, направленными против СССР, правящего режима и его спецслужб. Правовым основанием для подобной деятельности стало постановление Президиума ВЦИК СССР от 21 ноября 1929 года «Об объявлении вне закона должностных лиц из граждан СССР за границей, перебежавших в лагерь врагов рабочего класса и крестьянства и отказывающихся вернуться в СССР».

На основании указанного постановления сотрудники ОГПУ имели право за границей похищать или на месте ликвидировать перебежчиков из своих рядов без дополнительного документа или даже заочного приговора по каждому из них в отдельности. В 1934 году закон расширяет право на репрессии в отношении сбежавших за границу сотрудников спецслужб и в целом военнослужащих. С этого времени у сотрудников НКВД и Разведупра берут расписки в том, что они предупреждены, что в случае их измены и бегства за рубеж их родственники в СССР могут быть расстреляны, а в отношении их самих будет происходить внесудебная расправа НКВД в любой точке мира без дополнительных предупреждений^{80}.

После освобождения С.А. Мессинга летом 1931 года от обязанностей начальника ИНО этот пост 1 августа того же года занял А.Х. Артузов. В новом качестве он приступил к критическому анализу состояния дел в разведке. Ситуация в ней срочно требовала, по его мнению, «улучшения качества работы агентурной сети и повышения работоспособности резидентур». Артузов утверждал, что в заграничной работе ОГПУ наблюдалось отсутствие боевых темпов в работе, халатность работников и неумение с их стороны добиться такой постановки дела, при которой агентурная сеть работала бы регулярно, без перебоя и наиболее полно освещала все происходящие процессы, явления и события, а также заблаговременно вскрывала бы антисоветскую и контрреволюционную деятельность.

В своих приказах новый начальник ИНО отмечал недостатки разведывательной деятельности, и в частности такую, как слабость аналитической работы: «В сводках до сих пор преобладает фотографирование фактов, не дается анализа тем или иным явлениям, таковые не изучаются, происходящее в странах освещается с громадным опозданием, рабоче-оперативные сводки не представляют собой единого целого документа с логическим изложением всех материалов и фактов с освещением агентурно-оперативных материалов». В руководящих документах ИНО подчеркивалось, что «работники разведки должны себе совершенно твердо уяснить, что информация, не предупреждающая события, вовремя не вскрывающая тех или иных процессов или тенденций, а, наоборот, плетущаяся с огромным опозданием в хвосте их, нам наполовину не нужна, не представляет какой-либо ценности»^{81}.

С приходом Артузова к руководству ИНО активизировалась работа против военной эмиграции и, в частности, по Русскому Обще-Воинскому Союзу, с которым он активнейшим образом боролся еще в 20-е годы в качестве руководителя Контрразведывательного отдела ВЧК — ГПУ — ОГПУ. В оперативных документах ИНО за подписью Артузова указывалось, что «в связи с усложнившейся международной обстановкой в РОВСе усиливаются надежды на близость интервенции, скорейший конец Советской власти, отсюда мы и констатируем оживление его контрреволюционной деятельности»^{82}. Против РОВСа осуществлялся целый ряд операций. Упомянем, например, вербовку и активную работу в высших кругах военной эмиграции генерала Н.В. Скоблина; переориентацию на работу по РОВСу видного деятеля эмиграции С.Н. Третьякова, привлеченного к сотрудничеству с ОГПУ еще в 1929 году; привлечение в кадры советской разведки Н.Ф. Абрамова, с последующим направлением его за границу и внедрением в ближайшее окружение отца — одного из руководителей РОВСа генерала Ф.Ф. Абрамова и др. Подробнее обо всем этом пойдет речь пойдет в дальнейшем.

Столкнувшись с острым дефицитом профессионально подготовленных для работы в ИНО кадров (знание иностранных языков, обычаев и традиций зарубежных стран, опыт работы за пределами СССР), Артузов приступил, с помощью партийных органов, к подбору и переводу во внешнюю разведку работников из других служб. Среди них были как сотрудники военной разведки, так и служащие других подразделений органов госбезопасности, в том числе большая группа лиц, работавших с ним ранее в контрразведке (С.В. Пузицкий, Т.С. Малли, В.С. Кияковский, О.О. Штейнбрюк, Н.И. Шнеерсон, Ф.А. Гурский. А.П. Федоров и др.). Последние были значимы не только с точки зрения того, что они ранее работали вместе с Артузовым и под его руководством в КРО, в силу чего он их хорошо знал и доверял. Дело в том, что они, хорошо зная контрразведывательную работу, могли использовать этот опыт в своей разведывательной деятельности, сталкиваясь с сотрудниками иностранных контрразведок. Переход бывших контрразведчиков на работу в разведку ОГПУ был обусловлен и тем обстоятельством, что многие из них не хотели работать с Леплевским, который пришел с Украины с печальной славой. Даже сама его фамилия стала обыгрываться как способность лепить липовые дела^{83}. Поэтому эти чекисты охотно откликнулись на призыв Артузова перейти на службу в разведку.

Сочетание разведывательной работы с легальных и нелегальных позиций стало к тому времени правилом во внешней разведке. Но, исходя из остроты международной обстановки и сохранявшейся опасности начала новой войны, Артузов усилил работу разведки с нелегальных позиций. С этой целью под его руководством развернулась большая работа по реорганизации советских разведывательных сетей за границей. В ноябре 1932 года Артузов издал специальное распоряжение об усилении нелегальной работы и о подготовке легальных резидентур к переходу на нелегальные условия работы. Это касалось в первую очередь одного из главных центров советской разведывательной работы в Европе — берлинской резидентуры^{84}.

Ввиду острой нехватки квалифицированных кадров Артузов поставил перед руководством ОГПУ вопрос об открытии специальных курсов для подготовки и переподготовки разведчиков. Эти курсы, рассчитанные на 25 человек, комплектовались специально подобранными оперативными работниками ОГПУ. Предпочтение отдавалось лицам, имевшим опыт оперативной работы и владевшим иностранными языками. Организация и деятельность этих курсов способствовали повышению эффективности разведывательной работы за рубежом, и в том числе против военной эмиграции.

Для активизации разведывательной работы за рубежом в 1932 году впервые ИНО разработал проект Положения об иностранных отделах и отделениях полномочных представительств (ПП) ОГПУ. На них была возложена задача ведения разведки с территории СССР. Это Положение было утверждено приказом ОГПУ от 17 февраля 1933 года. Этим документом определялось, что отделы и отделения ПП ОГПУ входили в состав полномочных представительств как самостоятельные подразделения и подчинялись его полпреду и его заместителю. В непосредственном ведении этих отделов и отделений находились специально созданные отделы при местных исполнительных комитетах как засекреченная составная часть аппаратов ИНО ОГПУ. Указанные отделы и отделения ПП ОГПУ руководили, в частности, разведывательной работой в районе своей деятельности, и в том числе с санкции центра создавали резидентуры в сопредельных странах, направляя туда оперативных работников и агентов^{85}.

Большая работа, проводимая А.Х. Артузовым в качестве руководителя ИНО ОГПУ, была отмечена в связи с 15-летием органов ВЧК — ОГПУ новым знаком «Почетный чекист» с накладной цифрой XV, под номером 6.

С апреля 1933 года был введен в действие новый штат Иностранного отдела ОГПУ, включавший в себя 110 сотрудников. Заместителем начальника ИНО А.Х. Артузова являлся А.А. Слуцкий, а помощником — С.В. Пузицкий. В составе ИНО было восемь отделений. Работой по белой эмиграции по-прежнему занималось 5-е отделение ИНО, которым руководил все тот же А.П. Федоров. Структура региональных отделений не изменилась, но произошли перемены в их руководящем составе. 3-е отделение, занимавшееся разведкой в США и основных странах Европы, вместо М.Г. Молотковского возглавил О.О. Штейнбрюк. 4-м отделением, ведавшим разведкой в Прибалтике и Финляндии, руководил сейчас К.С. Баранский, а 6-е отделение вместо него возглавил И.Г. Герт, но почти сразу его сменил Я.Г. Минскер. Начальником 1-го отделения, занимавшегося нелегальной разведкой, вместо Л.Г. Эльберта стал Н.И. Эйтингон. Добавим, что с 17 февраля 1933 года Иностранному отделу ОГПУ было предоставлено право самостоятельного ведения следствия по делам ИНО.

В период руководства Артузовым внешней разведкой, наряду с творческим использованием накопленного ранее опыта, значительно расширился и обновился арсенал форм, средств и методов разведывательной деятельности. Все вышесказанное в полной мере относилось и к работе разведки против российской военной эмиграции, иначе говоря, по так называемой «белой (или белогвардейской) линии». Если в 20-е годы органы ВЧК—ГПУ—ОГПУ действовали против эмиграции преимущественно с контрразведывательных позиций, хотя роль и значение разведывательных операций на протяжении указанного десятилетия неуклонно возрастали, то, начиная с 30-х годов, разведчики и контрразведчики работали против Русского военного Зарубежья на равных, а нередко первые были даже более активны и успешны. Здесь, вероятно, сказался и субъективный фактор, связанный с приходом к руководству разведкой ОГПУ Артузова, который привел с собой немало бывших контрразведчиков. Их опыт на контрразведывательном поприще, знание искусства контрразведки, несомненно, использовались ими в разведывательной деятельности за рубежом и в противоборстве с иностранными и эмигрантскими контрразведывательными органами. Сотрудники Иностранного отдела все более укрепляли свои позиции в эмигрантской военной среде, совершенствовали вербовочную работу, расширяли свою агентуру и круг информаторов среди бывших офицеров и генералов. Основные направления деятельности и операции ИНО против российской военной эмиграции в рассматриваемый период будут подробно рассмотрены в дальнейшем.

Но наряду с ИНО в системе ОГПУ существовало и другое особо засекреченное подразделение — так называемая Особая группа, о котором уже шла речь в книге автора, посвященной противоборству российской военной эмиграции и советских спецслужб в 20-е годы. По некоторым сведениям, она была создана Менжинским еще в 1926 году^{86}. Например, современные исследователи И.Б. Линдер и С.А. Чуркин утверждают, что Особая группа была создана во второй половине 1926 года под контролем председателя ОГПУ В.Р. Менжинского «для выполнения архиважных оперативных, диверсионных, военных и политических заданий, в том числе стратегического характера». По сведениям указанных авторов, эта группа была сверхзасекречена и ее создание не оформлялось приказом, т.е. по сути она была нелегальной даже внутри ОГПУ. О ее существовании знали только Сталин, Менжинский, Пятницкий, и предположительно информацией о ней располагал начальник ИНО Трилиссер. Руководство группой осуществлял лично Менжинский, и она опиралась в своей работе на кадры, рекомендованные Отделом международной связи Исполкома Коминтерна^{87}.

По другим данным, Особая группа все-таки возникла позднее указанного выше времени. Так или иначе, она постепенно набирала силу и влияние. Ее деятельность была неразрывно связана с именем Якова Исааковича Серебрянского, официально назначенного ее руководителем в 1929 году. И позднее в чекистских кругах ее будут неофициально именовать «Группа Яши», по имени этого человека, считавшегося одной из наиболее загадочных и засекреченных личностей в системе ОГПУ. В дальнейшем о его жизненном пути будет рассказано подробно.

Особая группа задумывалась и была создана как параллельная ИНО разведывательная структура для выполнения специальных заданий стратегического характера, глубокого проникновения агентуры на зарубежные объекты противника военно-стратегического характера и осуществления диверсионных действий на них в случае войны. Создание подобных параллельных структур давало возможность иметь каналы для перепроверки информации, а в случае провала одной из линий разведки компенсировать эту неудачу активизацией другой.

С рубежа 20-х и 30-х годов, в условиях обострения внутренней и внешнеполитической ситуации, когда советское руководство, и без того мыслившее категориями новой и неизбежной войны с капиталистическими странами, считало интервенцию в самое ближайшее время весьма возможной, значение этого засекреченного подразделения возрастало. Особая группа стала использоваться для выполнения особых заданий руководства страны и ОГПУ, в том числе для похищения и уничтожения находившихся за рубежом наиболее опасных противников советской власти из числа эмигрантов и перебежчиков. Именно сотрудники этой группы осуществили похищение генерала Кутепова в Париже в январе 1930 года, о чем пойдет речь впереди.

Уже упомянутый Я.И. Серебрянский, вернувшись в Москву из длительной заграничной командировки во Франции в марте 1929 года, был назначен начальником 1-го отделения ИНО (нелегальная разведка) и одновременно стал руководителем Особой группы при председателе ОГПУ. Таким образом, это подразделение вырастало из недр Иностранного отдела и сначала использовало его кадры, но затем шаг за шагом превращалось в автономную и независимую от руководства ИНО структуру, замыкаясь и подчиняясь непосредственно председателю ОГПУ В.Р. Менжинскому. Особая группа действовала за рубежом только с нелегальных позиций, постепенно расширяя свою глубоко законспирированную систему нелегальных резидентов и секретных агентов. Само ядро группы было весьма немногочисленным, а его сотрудники законспирированы, но она опиралась в своей деятельности на созданную за границей собственную разветвленную систему. По некоторым данным, в ней работало 20 оперативников и 60 нелегалов^{88}. В случае необходимости это подразделение привлекало к своим операциям сотрудников других подразделений ОГПУ и местных резидентур. Добавим, что в 1930 году заместителем руководителя Особой группы был назначен другой опытный разведчик — Н.И. Эйтингон, который, впрочем, по некоторым сведениям, не сработался с Серебрянским и в 1931 году вернулся на службу в ИНО^{89}.

Структура военной разведки в рассматриваемый период не претерпела существенных перемен. Начальником IV Управления Штаба РККА являлся по-прежнему Я.К. Берзин, человек, много сделавший для создания современной и отвечающей требованиям времени военной разведки. Она имела сильный заграничный аппарат, разветвленную нелегальную сеть. Например, только в берлинской нелегальной резидентуре в конце 20-х годов насчитывалось более 250 человек. На «специальную работу» Управлению было выделено в 1929–1930 годах 715 тысяч долларов и 515 тысяч рублей^{90}. Большие средства выделялись военной разведке и в начале 30-х годов.

В связи с предметом настоящего исследования — борьбой советских секретных служб против российской военной эмиграции — отметим главное, а именно то, что центр тяжести этой борьбы по сложившейся в 20-е годы традиции лежал на органах госбезопасности. Советская военная разведка призвана была отслеживать и своевременно информировать в первую очередь о военных угрозах, проистекающих для СССР от эмигрантских военных организаций, оценивать их боевую активность и потенциальные возможности, а также собирать материалы и докладывать об их связях с иностранными спецслужбами и командованием армий зарубежных государств.

С начала 30-х годов в условиях сложившейся опасной ситуации, оцениваемой как предвоенная, IV Управление Штаба РККА возобновило подготовку к активной разведке на случай войны^{91}. Речь шла о проведении партизанских и диверсионных действий в тылу врага в период войны как на Западе, так и на Востоке. Напомним, что активная разведка, проводившаяся в начале 20-х годов главным образом на территории Польши и Бессарабии, была прекращена в соответствии с постановлением Политбюро ЦК РКП(б) от 25 февраля 1925 года. Хотя, как автор писал в своей книге о борьбе советских спецслужб против российской военной эмиграции в 20-е годы, на Дальнем Востоке, и особенно в экстремальной ситуации советско-китайского конфликта 1929 года, такие действия, по существу, имели место. В ходе их и на Востоке, и на Западе неизбежны были активные меры, предпринимавшиеся против российских эмигрантов, и прежде всего их военных и политических организаций, направленные на нейтрализацию их антисоветской деятельности.

Несмотря на активные усилия военной разведки и ее руководителей по решению поставленных перед ними задач, в ней существовало и немало серьезных проблем. Они были связаны с недостатками руководства разведывательной деятельностью как со стороны самого IV Управления, так и на местах, нехваткой опытных кадров, привлечением к сотрудничеству и заграничной разведывательной работе сомнительных и недостаточно проверенных людей, отсутствием должного контроля за действиями агентуры, несоблюдением правил конспирации и др. После серии провалов, последовавших в военной разведке в 1927 году, были сделаны определенные выводы, и ситуация улучшилась. Но затем наступило самоуспокоение, руководство не предпринимало должных мер жесткого контроля, ослабла бдительность, и в результате в 1932 — 1933 годах произошла новая серия провалов как по линии центральных резидентур IV Управления, так и на пунктах разведывательных переправ в зоне ответственности разведотделов военных округов^{92}. Все это сопровождалось громкими разоблачениями за рубежом и скандальными публикациями в иностранной печати. Причины всего этого стали предметом тщательного анализа состояния дел и причин провалов, вынесенных на обсуждение руководства страны, и за этим последовали организационные меры, принятые в 1934 году. Но об этом подробнее пойдет речь в дальнейшем.

Здесь же заметим лишь, что советская военная разведка старалась в начале 30-х годов, в условиях складывания очагов напряженности и будущей мировой войны внимательно отслеживать не только действия других держав, их командования, генштабов и спецслужб, и особенно в приграничных с СССР районах, но и эмигрантов, и прежде всего их военных организаций и лидеров, направленные против Советского Союза, их попытки наладить взаимодействие с потенциальным противником и его разведывательными и иными секретными службами.

Характеристика состояния и деятельности советских секретных служб в рассматриваемый период будет неполной, если не вспомнить о специальных структурах Коминтерна, занимающихся разведывательной деятельностью. Но в 30-е годы, в сопоставлении с 20-ми (и особенно с их первой половиной), их сотрудничество с внешней и военной разведкой, связанное с борьбой против эмиграции, было сведено к минимуму. И это объяснялось тем, что такое сотрудничество ранее было обусловлено прежде всего совместной борьбой, и в первую очередь против военной эмиграции и ее организаций, способных выступить против местных коммунистических сил, ведущих борьбу при поддержке Коминтерна за победу социалистических революций и в конечном итоге — за утверждение социализма в мире. Но идея «мировой революции» еще в первой половине 20-х годов была снята с повестки дня советским руководством и не поднималась в 30-е годы.

В этих условиях роль и значение Коминтерна и его структур постепенно снижались, и он становился все более зависим от процессов, происходивших в СССР. К тому же он все более втягивался и испытывал на себе влияние сложных процессов внутрипартийной борьбы, происходившей в СССР. В этих условиях руководство Советского Союза прямо и через структуры ОГПУ все активнее вмешивалось во внутреннюю жизнь Коминтерна и превратило его, по существу, в подчиненное и полностью зависящее от себя учреждение. Разведка и контрразведка ОГПУ тщательно отслеживали процессы, происходившие в Коминтерне и в различных коммунистических партиях. Они тесно взаимодействовали с секретными отделами Коминтерна, занимавшимися вопросами разведки и внутренней безопасности, а также с его военной секцией.

Советская разведка активно использовала Коминтерн и его специальные структуры, прежде всего Отдел международной связи, в своих целях. Речь в частности шла об отборе и использовании как ИНО, так и Разведупром коминтерновских кадров для решения своих задач. В полной мере использовалась в рассматриваемый период и практика перехода на работу из одной разведывательной структуры в другую, и в том числе из Коминтерна во внешнюю и военную разведку, сложившаяся еще в 20-е годы. С другой стороны, опытные кадры советских спецслужб, по тем или иным причинам покидавшие их, нередко использовались в дальнейшем на работе «по профилю» в системе секретных служб Коминтерна. Достаточно назвать имя бывшего помощника начальника ИНО В.В. Бустрема, который в 1931–1932 годах являлся заместителем заведующего ОМС. Кстати, и сам бывший начальник ИНО М.А. Трилиссер в 1935 году перешел на работу в Коминтерн, являлся под фамилией Москвин членом его президиума и кандидатом в члены секретариата и курировал спецслужбы этого учреждения.

Так или иначе, но сотрудничество и взаимодействие разведывательных и контрразведывательных подразделений ОГПУ, советской военной разведки и секретных служб Коминтерна являлось важным фактором и предпосылкой успешной деятельности этого мощного симбиоза. Один из руководителей «Внутренней линии» Русского Обще-Воинского Союза капитан К.А. Фосс, анализируя эффективность деятельности ведущих разведслужб мира, справедливо писал: «Интернациональный характер Советского Союза обеспечивает ему как бы его филиалы почти повсеместно в лице коммунистических организаций в тех государствах, где открытое существование их допускается законом. Да и в тех странах, где открытое существование их воспрещено, все равно СССР может базироваться на тайных коммунистических организациях, поддерживаемых интернациональными органами в виде Коминтерна и МОПР, базирующихся на Советский Союз. Широко раскинутая по всему миру коммунистическая сеть, конечно, сильно облегчает работу тайной советской разведки»^{93}.

Деятельности советских спецслужб против эмиграции по-прежнему придавалось большое значение как руководством страны, так и этих ведомств, и в первую очередь ОГПУ и Разведупра. Прежде всего необходимо было предотвратить проникновение эмигрантской агентуры в Советский Союз и особенно проведение ею диверсионно-террористической деятельности, а также установление связей с внутренней оппозицией и поддержку антисоветских организаций и повстанческого движения в стране. Важнейшей задачей оставалось отслеживание планов и замыслов лидеров эмиграции, и в первую очередь ведущих эмигрантских военных организаций, выявление их связей с военными структурами и спецслужбами других стран, предотвращение интервенционистских действий против СССР с участием эмигрантов.

Большое значение придавалось усилению работы в эмигрантской среде с разведывательных позиций, проникновению в ведущие военные организации эмиграции, освещению их деятельности, предотвращению и недопущению проведения опасных для советской власти акций. Усиление процессов разложения в рядах эмиграции, на что во многом и была направлена деятельность советских спецслужб, объективно создавало предпосылки для решения названной задачи. Очень важным по-прежнему считалось продвижение в эмигрантские центры, а через них и зарубежным спецслужбам, дезинформации об СССР. Наконец, большое значение придавалось выводу на советскую территорию лидеров и активных деятелей эмигрантских организаций с целью их ареста и предания суду, а также проведению операций по их ликвидации за рубежом.

На этом завершим общий экскурс в состояние дел и проблемы советских спецслужб, стоящих перед ними задач, и непосредственно обратимся к рассмотрению их борьбы и операций против российской военной эмиграции.

Охота на генерала Кутепова и приближение развязки

В конце 20-х ходов председатель Русского Обще-Воинского Союза генерал А.П. Кутепов рассматривался не только руководителями советских спецслужб, но и руководством страны в целом как опаснейшая фигура, консолидирующая военную эмиграцию, как главный противник советской власти. Летом 1929 года в Москве было принято решение об его устранении. Инициатором этой акции выступило в это время руководство ОГПУ, предложив похитить Кутепова и вывезти его в Москву в связи с тем, что он активизирован диверсионно-террористическую деятельность. Это предложение было одобрено Сталиным^{94}. Но до реализации этого решения прошло несколько месяцев, в течение которых Кутепов находился в активной разработке. В результате ряда операций, проводимых ОГПУ, агенты этого ведомства не только поддерживали переписку с председателем РОВСа, но и лично встречались с ним.

Начнем с того, что ОГПУ продолжало проведение длившихся уже несколько лет операций. Речь шла в частности об операции «Заморское» с легендированием Северо-Кавказской военной организации, и операции «Д–7», в которой действовала другая легендированная военная организация, объединявшая якобы офицеров-монархистов, в том числе ранее служивших, как и генерал Кутепов, в Преображенском полку и работавших ныне в штабе Ленинградского военного округа[3]. Правда, последняя операция зашла в тупик и была прекращена в результате предательства. Но та и другая вскоре станут предметом специальных разбирательств французского следствия после похищения генерала Кутепова.

В 1929–1931 годах ОГПУ проводило операцию «Союз русской молодежи». В соответствии с «легендой», осенью 1929 года студенты ряда вузов Москвы организовали кружок, в котором развернулось изучение русской литературы, истории народничества и текущего политического положения. Члены кружка подвергали критике политику ВКЛ(б) и договорились о необходимости установления в России «национально-демократической власти». Кружковцы провозгласили себя «Союзом русской молодежи» (СРМ). Зимой 1928/29 года произошло оформление организации, и развернулся поиск новых членов. Кружок разделился на три группы, и каждая должна была привлечь не менее двух человек. К марту 1929 года численность СРМ по «легенде» составила 30 человек, а осенью того же года — 50 членов. Летом 1929 года были созданы филиалы организации в Саратове и Нижнем Новгороде. СРМ стал издавать журнал «Заря», а также приступил к выпуску прокламаций. Члены Союза внедрялись в комсомольские организации и в предметные комиссии, чтобы изменить преподавание в вузах. На Северном Кавказе состоялась якобы встреча представителя этой организации с членами белопартизанского отряда.

В программе СРМ содержалось требование «замены диктатуры меньшинства диктатурой большинства», что заставило «внутреннюю эмиграцию» вступить в сотрудничество с внешней. Задачами организации являлось обеспечение ее количественного и качественного роста, осуществление военной подготовки, ведение пропаганды. Конечной целью виделась необходимость «массового террора в организованном порядке», организация убийств селькоров, рабкоров, советских и партийных работников, и особенно на селе.

Оперативная игра от имени СРМ началась осенью 1929 года. Для установления связи с руководством Русского Обще-Воинского Союза были направлены агенты Контрразведывательного отдела ОГПУ «Соколов» и «Богатырев». Они должны были вступить в контакт с генералом Кутеповым и достичь договоренности о взаимной информации и связи, получении литературы, направлении представителей РОВСа в СССР.

В ночь на 28 ноября 1929 года агенты перешли финскую границу в районе Ленинграда. После перехода границы они были задержаны и заявили финнам, что бегут от «ужасов коммунизма». Будучи арестованы, они усиленно обрабатывались сотрудниками финской полиции (а возможно, военной разведки) и склонялись к возвращению в СССР. Но у них не было связей с Красной Армией, и поэтому они оказались в конечном итоге неинтересны финнам. Через месяц по ходатайству эмигрантского комитета агенты были освобождены. Им выдали нансеновские паспорта и запретили заниматься политической деятельностью в Финляндии.

28 декабря они покинули Гельсингфорс и 4 января 1930 года прибыли в Париж. 8 или 9 января состоялась их первая встреча с Кутеповым в канцелярии РОВСа. Последующие встречи проходили на конспиративной частной квартире. После краткой беседы Кутепов заявил: «У меня нет оснований ни доверять вам, ни не доверять. Ознакомимся друг с другом подробнее, и потом будем решать, что нам делать в дальнейшем». Полковнику Зайцову было приказано оказать им помощь и выдать жалованье из расчета 35 франков в сутки каждому. Заметим, сразу же, что эта сумма была чрезвычайно велика по меркам того времени и вряд ли могла быть выдана из скудных финансовых ресурсов РОВСа.

В целом указанные агенты пять раз встречались с генералом Кутеповым. Он изложил им свою программу действий, суть которой сводилась к тому, что РОВС не рассчитывал на интервенцию, а надеялся на свержение советской власти изнутри. В случае внешней войны члены СРМ должны были вступить в РККА и бороться с интервентами, а в случае белого восстания — поддержать его. Кутепов высказывался за развитие технических частей в Красной Армии, которые должны были быть использованы в интересах будущего. В освобожденной России планировалось, по его словам, установить военную диктатуру — «фашизм в русском преломлении». Генерал подчеркнул необходимость организации индивидуального террора «на Кремль» и высказался за массовый низовой террор в деревне, уничтожение заводов, работающих на экспорт, осуществление разведки в отношении бронетанковых и антибронетанковых частей Красной Армии.

С агентами ОГПУ, выдававшими себя за членов СРМ, встречались и беседовали сотрудники Кутепова — С.Е. Трубецкой, начальник канцелярии РОВСа, и журналист М.А. Критский, являвшийся секретарем этой же канцелярии. С первым обсуждались вопросы деятельности повстанческих отрядов в России, а со вторым — положение на селе. Кроме того, 24 января состоялась встреча агентов с сотрудником французской военной разведки Гу, которого интересовало внутреннее положение в СССР. По словам агентов, их не подозревали, но после пропажи 26 января генерала Кутепова они были доставлены в префектуру полиции и допрошены при участии полковника А.А. Зайцова. Но после выяснения непричастности к похищению председателя РОВСа они были освобождены^{95}. О последующей деятельности названных агентов и развитии этой операции еще пойдет речь в дальнейшем.

В рассматриваемый период времени продолжалась и длившаяся уже несколько лет операция «Синдикат–4». По утверждению Б.В. Прянишникова, в октябре 1929 года Кутепов отправил в Москву для переговоров с «Внутренней российской национальной организацией» (ВРИО) генерал-лейтенанта Штейфона, своего бывшего начальника штаба в лагерях Галлиполи. Поездкой последнего он остался якобы доволен и благодарил его за выполнение данного ему поручения^{96}.

Но по другим данным, и в частности источникам советской внешней разведки, Штейфон, вовлеченный в чекистскую операцию «Заморское» с участием легендированной «Северокавказской военной организации» (СКВО) во второй половине октября совершал поездку по южной части СССР. В ночь на 15 октября он нелегально пересек советско-румынскую границу, а 27 октября вышел обратно к границе и перешел на румынскую сторону. После этого он сделал в Бухаресте доклад генералу А.В. Геруа в Румынию, а потом через Польшу, где вел переговоры, отправился в Париж, где встретился с Кутеповым, доложив ему о своей поездке и деятельности СКВО^{97}. В документах советских спецслужб и в опубликованных на их основе материалах ничего не говорится о пребывании Штейфона в Москве и об его участии в операции «Синдикат–4».

Вместе с тем Прянишников утверждал, что в начале января 1930 года прибывшие в Берлин из Москвы главные действующие лица ВРИО А.Н. Попов и Н.А. де Роберти прислали побывавшему в Москве Штейфону письмо с приглашением Кутепову приехать в Берлин для неотложных переговоров. И якобы 9 января он вручил это письмо Кутепову^{98}. Истины ради заметим, что не только в источниках советских спецслужб и опубликованных в нашей стране книгах и статьях, но и в эмигрантских документах и материалах не идет речи о причастности Штейфона к операции с участием легендированной ВРИО. Поэтому, вероятно, Прянишников здесь не прав. Что касается генерала Штейфона, то о его личности и деятельности еще пойдет речь в дальнейшем, и в частности в связи с похищением Кутепова и чекистской операцией «Заморское».

В конце 1929 года КРО ОГПУ приняло решение вновь направить за границу активного участника операции «Синдикат–4» и своего агента, бывшего полковника А.Н. Попова. Вместе с ним впервые должен был отправиться и бывший полковник Н.А. де Роберти, служивший в 1918 году начальником штаба у генерала Кутепова, когда тот был военным губернатором Черноморской губернии. Ему был присвоен псевдоним «Клямар». Чекисты полагали, что направление за границу де Роберти, легендированного как члена штаба «Внутренней российской национальной организации», которого Кутепов хорошо знал, укрепит позиции ВРИО и доверие к этой организации со стороны РОВСа и его руководства. Предполагалось, что Кутепова удастся убедить в необходимости реальной поддержки этой легендированной чекистами организации и замкнуть на нее возможно подготавливаемые РОВСом подрывные операции в СССР.

Но, как показало время, чекисты не провели должной проверки де Роберти и не учли того, что за весь период сотрудничества с органами госбезопасности он давал поверхностную информацию, не участвуя активно ни в одной из разработок. Кроме того, сотрудники КРО не учли или, возможно, не знали того обстоятельства, что де Роберти был арестован в 1919 году в Новороссийске за злоупотребления в должности. За взятки и махинации полковник был в том же году приговорен военным судом к четырем годам арестантских рот и освобожден вступившими в город красными. Исходя из вышеизложенного, Кутепов вряд ли мог доверять ему.

Дочь генерала Деникина Марина писала в своей книге «Генерал умирает в полночь», что еще в ноябре 1929 года Кутепов во время встречи с ее отцом говорил, что среди предложений из России о сотрудничестве с действующими там подпольными организациями встречаются и провокационные. Но даже провокаторы бывают кое-чем полезны. На днях он раскрыл одного из них из-за его оплошности. Тот решил представить рекомендацию от одного из его бывших соратников, который стал его правой рукой. Речь шла о полковнике де Роберти. «Мы друг другу улыбнулись, — передавала разговор Кутепова и Деникина автор указанной книги. — Даже сам этот де Роберти никогда не принадлежал к числу тех, кого можно было порекомендовать. Во время Гражданской войны на Юге России его приговорили к четырем годам тюремного заключения, но, правда, не за большевистские взгляды, а за взяточничество. Его возвращение через этого контрреволюционного агента и его призывы к Кутепову были настолько смешны, что все было очевидно»^{99}. Но вместе с тем именно де Роберти был одним из тех двух лиц, прибывших из СССР, с которыми председатель РОВСа встретился в Берлине в январе 1930 года.

Задание на поездку Попова и де Роберти за границу и для встречи с Кутеповым разрабатывал куратор операции «Синдикат–4» Н.И. Демиденко, занимавший в это время должность начальника 6-го («белогвардейского») отделения КРО. Ориентация делалась на параллельные переговоры представителей ВРИО с различными организациями для сохранения ее независимости, но линия РОВСа впервые признавалась ведущей. Контакты с другими эмигрантскими организациями, в частности с легитимистами и группой С.П. Мельгунова «Борьба за Россию», ставились в зависимость от переговоров с Кутеповым.

По-прежнему перспективной линией в осуществлении операции «Синдикат–4» считалась работа с французской разведкой. От представителей Франции предполагалось потребовать обеспечить тыл и базу ВРИО, организовать походную типографию, наладить переброску оружия, а также прекратить поддержку сепаратистов и автономистов. Заведующий русской секцией 2-го бюро Генштаба Франции майор Кюри был готов к новой встрече и переговорам с представителями ВРИО.

Но центральное место в подготовке зарубежного вояжа представителей ВРИО отводилось все-таки РОВСу и переговорам с генералом Кутеповым. Линия переговоров сводилась к тому, что в настоящее время положение большевиков непрочно, но в будущем может сильно укрепиться в результате форсированной индустриализации и коллективизации. Но сейчас — удачный момент для борьбы с советской властью, учитывая недовольство в городе и деревне, и особенно в сельской местности.

1930 год оценивался как решающий в плане объединения городской и сельской контрреволюции, и восставшие могут победить, но при условии привлечения на свою сторону Красной Армии или, в крайнем случае, в случае нейтрализации ее как силы, способной подавить выступление. Поэтому ВРИО сделала ставку на активизацию своей работы среди военных. Особое внимание уделялось кавалерийским и национальным частям, более податливым в плане обработки в антисоветском духе. Велась работа в авиационных частях, так как именно авиация сыграла решающую роль в подавлении антисоветских восстаний в Чечне и Дагестане. Предполагалось также заявить, что ВРИО успешно работает в территориальных, но слабо в технических частях, и не может проникнуть в формирования ОГПУ.

Предполагалось предложить Кутепову незамедлительно реализовать его идею полугодичной давности об отправке в СССР до двухсот своих боевиков, а кроме того, направить в Советский Союз нелегально или под легальным прикрытием командиров-организаторов из числа генштабистов и бывших офицеров технических войск. Возглавить их должен был сам Кутепов (о чем он говорил ранее) или его помощник по «специальной работе» полковник А.А. Зайцов.

Представители ВРИО должны были заявить, что их организация переходит от изучения контрреволюционных сил к руководству ими и подготовке антисоветского выступления. Разрабатываемый план восстания планировалось приурочить в 1930 году к началу посевной или к перевыборам местных Советов. Предполагалось выдвинуть требование ВРИО к эмиграции: сплотиться, создать за рубежом «Центр содействия внутренней контрреволюции», в который должны были войти представители РОВСа, организации «Борьба за Россию» и ВРИО, и обеспечить ее комсоставом и специалистами.

Этот разработанный чекистами план действий и переговоров с генералом Кутеповым был доведен до де Роберти и Попова. Причем последнему поручалось контролировать поведение «Клямара» и не оставлять его один на один с Кутеповым^{100}.

В начале января 1930 года агенты КРО ОГПУ покинули Москву и прибыли в Берлин 14 января. Сначала с ними встретился полковник Зайцов, который заявил, что Кутепов занят и вряд ли сможет приехать. Но после состоявшейся беседы он все-таки пообещал вызвать председателя РОВСа телеграммой. С другой стороны, привлеченный советским агентом генералом П.П. Дьяконовым к деятельности ВРИО за рубежом генерал Г.Г. Корганов еще 11 января передал Кутепову письмо от Попова и де.Роберти с повторным приглашением посетить Берлин для встречи с ними. В результате Зайцов получил 14 января от Кутепова сообщение: «Дорогой Арсений Александрович, после Вашего отъезда К. (Корганов. — В.И.) получил письмо, в котором сказано, что друзья обязательно хотят меня видеть, поэтому свидание назначено на 16,17 и 18»^{101}.

Преодолев существовавшие сомнения в отношении ВРИО или решив, что такая встреча ему будет в любом случае полезной в информационных целях, генерал Кутепов все-таки отправился в Берлин. 17–18 января советские агенты провели две встречи с ним в отдельном кабинете фешенебельного ресторана и еще одну в номере гостиницы.

17 января состоялась первая встреча Кутепова с Поповым и де Роберти. Они рассказали о деятельности представляемой ими организации. В отличие от тактики действий, которую Попов отстаивал во время встречи с председателем РОВСа ранее, было предложено отправлять в СССР боевиков и направить несколько групп надежных офицеров для подготовки восстаний весной 1930 года.

В целом, согласно материалам отчета, представленного в КРО ОГПУ, в ходе встреч и бесед обсуждался широкий круг вопросов. Кутепов, в частности, выразил свое отрицательное отношение к сепаратистам. Касаясь событий на Дальнем Востоке и конфликта на КВЖД, председатель РОВСа придерживался позиции невмешательства. «Если не следует выступать на стороне большевиков, то никак нельзя помогать китайцам, ибо КВЖД принадлежит России», — заявил он. Лучшим средством свержения советской власти являлся, по его словам, переворот силами РККА, но недоставало решительных людей для того, чтобы возглавить восстание. Кутепов выразил свое отрицательное отношение и к «правым», и к «левым». Деньги на переворот он планировал якобы получить от американских евреев. Решительные действия намечались на осень 1930 года и должны были носить комплексный характер: сочетание дворцовой революции, крестьянского бунта, армейского мятежа и низового террора. Было решено, что в СССР поедут 40 — 50 организаторов восстаний из числа подчиненных генерала Кутепова.

Главным итогом встреч и переговоров стало соглашение на проведение террора, но при этом речь шла о необходимости координации террористических актов. Было решено отложить покушение на Сталина до выступления и не проводить терактов в отношении военного руководства. Террористические акты могли осуществляться только с согласия БРНО, и террористы должны были опираться на базы этой организации. Председатель РОВСа обещал не проводить самостоятельных терактов, ибо это могло привести к разгрому структур ВРИО в результате красного контрудара.

Согласно материалам отчета, представленного агентами в ОГПУ, Кутепов и представители ВРИО при прощании трижды поцеловались, и следующая встреча была назначена в Гамбурге^{102}. Но ей не суждено было состояться. Уединенный разговор Кутепова с де Роберти все-таки произошел 18 января, по одним данным, в ресторане, а по другим — в номере гостиницы, когда Попов на короткое время покинул их. Де Роберти признался своему бывшему командиру, что действует по заданию ОГПУ, их организации на самом деле не существует, и это ловушка чекистов. Советский агент производил впечатление запутавшегося человека, просил помочь перебраться с семьей за границу и обещал содействовать в разоблачении чекистских операций. Кроме того, он сообщил генералу, что на того готовится покушение, правда, не ранее чем через два месяца. Кутепов не подал вернувшемуся Попову вида, что узнал от своего бывшего подчиненного, и довел игру до конца.

Так или иначе, к материалам и подробностям этих встреч, состоявшихся у генерала Кутепова в Берлине, автор еще неоднократно будет обращаться в этой книге в дальнейшем, опираясь на свидетельства и показания ее участников в связи с развернувшимся расследованием похищения председателя РОВСа в Париже, которое произошло менее чем через десять дней после его возвращения из германской столицы.

По пути из Берлина в Париж председатель РОВСа подробно передал своему помощнику Зайцову рассказ де Роберти. По прибытии в Париж он сообщил об этом также руководителю канцелярии РОВС князю С.Е. Трубецкому и своему секретарю, поручику М.А. Критскому.

Остается вопросом, планировало ли ОГПУ похищение Кутепова во время его пребывания в Берлине, где у советских спецслужб были сильные позиции, и не сорвал ли его быстрый отъезд подобные замыслы. Или же контрразведчики, проводившие эту операцию, надеялись все-таки вывезти генерала Кутепова в СССР (как это было ранее, например, с Тютюнником, Савинковым или Рейли) в ходе дальнейшего ее развития вместе с его соратниками, которых планировалось направить в страну для организации решающего антисоветского выступления. Ведь председатель РОВСа неоднократно высказывал намерение возглавить там своих боевиков, нелегально перейдя границу для подготовки восстания. Во всяком случае, до похищения генерала в Париже, которое совершили сотрудники разведывательных органов ОГПУ, оставались считанные дни.

Касаясь этой истории, ветеран российских спецслужб и известный современный исследователь их истории генерал-лейтенант ФСБ в отставке А.А. Зданович квалифицирует происходившие в январе 1930 года события в Берлине и Париже как несогласованность действий советских разведчиков и контрразведчиков. «Безусловно, зная о готовящейся операции по похищению Кутепова, сотрудники КРО не направили бы для встречи с ним своих агентов, — размышлял указанный автор. — С другой стороны, чекисты из Иностранного отделения ОГПУ, вероятно, не имели сведений, что в рамках операции “С–4” была договоренность о посылке в СССР основного ядра его боевиков, где они, несомненно, попали бы в ловушку»^{103}.

Иной точки зрения придерживаются бывшие сотрудники секретных служб, а ныне исследователи их истории И. Б. Линдер и БА Чуркин. Комментируя отъезд в Париж начальника Особой группы Я. И. Серебрянского со своими сотрудниками, а также заместителя начальника Контрразведывательного и Особого отдела С.В. Пузицкого, эти авторы утверждают, что перед ними стояла задача подготовить запасной вариант похищения Кутепова, если миссия Попова и де Роберти окажется безрезультатной^{104}.

Еще одним вопросом является то, когда Попову и ОГПУ стало известно о предательстве де Роберти. А.А. Зданович пишет в своей статье, посвященной операции «Синдикат–4», что в тот же день «Клямар» (де Роберти) отчитался перед «Фотографом» (Поповым) о своей беседе с главой РОВСа. При этом опытный агент и хороший психолог «Фотограф» подметил якобы некую фальшь в словах напарника. Но автору этой книги представляется сомнительным, что именно в указанный день Попов убедился в предательстве де Роберти. В таком случае он должен был немедленно сообщить об этом курировавшим их в Берлине чекистам, и агентов тут же вернули бы в Москву. Они же находились там еще двадцать дней. Да и сам Зданович пишет лишь о появившихся у Попова сомнениях, которыми он по возвращении в Москву поделился с чекистами^{105}. Только похищение Кутепова в Париже, развернувшееся следствие и ставшие известными обстоятельства встреч в Берлине заставили Попова и де Роберти вернуться в СССР. Но и это, впрочем, не означало еще свертывания операции «Синдикат–4». У КРО ОГПУ были планы ее продолжения. И об этом будет рассказано в дальнейшем.

Тем временем в столицу Германии по поручению председателя РОВСа отбыл его сподвижник Петр Рысс. Он свидетельствовал впоследствии, что в день отъезда Кутепова из Берлина, как было условлено, выехал в столицу Германии для свидания с теми же людьми^{106}. Из Парижа в Берлин отправился и агент советской разведки генерал П.П. Дьяконов. Причем он, как утверждал Б.В. Прянишников, выехал на свидание с Поповым и де Роберти вместе с Рыссом. Сам же Рысс вспоминал, что он прибыл в Берлин 25 января, и Дьяконов ждал его на вокзале. Дьяконов в ходе встреч с представителями ВРИО и, по совместительству, своими коллегами по сотрудничеству с ОГПУ обсуждал условия поддержания связи и обмена информацией, а также итоги их бесед с председателем РОВСа^{107}. Подробнее о продолжении и завершении операции «Синдикат–4» пойдет речь впереди.

Так или иначе, ОГПУ в январе 1930 года завершало подготовку к осуществлению операции по похищению генерала Кутепова. В Париж отбыли ее непосредственные исполнители, которые вместе с чекистами, работавшими здесь, отрабатывали последние детали готовящейся операции. После возвращения из Берлина генералу Кутепову оставалось жить всего несколько дней.